Образ СССР, сложившийся в массовом сознании россиян, противоречив. Для одних это тоталитарное государство, заставлявшее своих граждан страдать и жить в нищете. Для других Советский Союз — «потерянный рай», общество равенства и изобилия. Причем такого мнения придерживаются многие представители старшего поколения, успевшие пожить во времена «развитого социализма». «Лента.ру» попыталась разобраться, почему наши соотечественники и современники склонны романтизировать советскую повседневность.

Светлое прошлое

«В СССР было все! Мы жили в лучшей в мире стране, нас уважали другие государства и мы питались только высококачественными продуктами — не то, что сейчас. А советская бытовая техника была самая надежная!» — такие тирады нередко можно встретить в интернете. Чаще всего их авторы родились после развала Советского Союза либо успели провести в нем максимум первые лет 10 своей жизни.

Райской жизни в СССР посвящены многочисленные паблики во «ВКонтакте». В них публикуются советские пропагандистские плакаты, фотографии радостных пролетариев, актеров и ученых. Причем идеализируется не только фасад «развитого социализма», но и его оборотная сторона. Люди радуются тому, что советские дети не носили подгузники (зато все были здоровые и крепкие!). Что кожаную куртку могли сшить из пары десятков боксерских перчаток, поскольку кожаные изделия были большим дефицитом. Что диаметр советских папирос составлял 7,62 миллиметра, и это якобы позволяло быстро перестроить их производство под изготовление патронов для фронта… Все это у постсоветских подписчиков таких пабликов вызывает умиление и гордость за «преданную» страну.

И они не одиноки в своем обожании СССР. Старшее поколение зачастую тоже склонно идеализировать советскую жизнь. Социолог Андрей Возьмитель в интервью «Ленте.ру» так описывает свои впечатления о советской действительности:

— Раньше был обоснованный патернализм, народ мог рассчитывать на все. Говорят, что у нас были перебои со снабжением продуктами питания, но я, во-первых, скажу, что перебои эти были во многом искусственными, а во-вторых, были общественные организации (комсомол, партия, профсоюзы). Я ездил по другим регионам в то время, и ситуация была примерно одинаковая. Продукты распределялись через эти общественные организации. Несмотря на дефицит в магазинах, холодильники были полны, в том числе и икрой, и другими деликатесами. Все было. Я тоже стоял в очередях, но получал высококачественную продукцию. Сейчас хают советские продукты, а это неверно. Дай бог, чтобы современные продукты производились по тем высоким стандартам. Это были вкуснейшие, качественные продукты, их ели с удовольствием.

Возьмитель рассказывает, какие замечательные в СССР были рестораны, где каждый труженик мог поесть в обеденный перерыв; какими высококультурными были граждане — и в том заслуга домов культуры; даже о том, как советские люди возили в Чехословакию… миногу! Зачем? Помогали братской стране справиться с дефицитом.

Можно понять такие речи пожилого человека, всю жизнь прожившего в неплохой квартире на Кутузовском проспекте, действительно качественно питавшегося и прекрасно проводившего время (к тому же он был молод и полон сил). Но со слезами на глазах СССР вспоминают и те, кто зачастую не мог достать не только дефицит, но и товары первой необходимости.

Дневники Дедкова

Большую часть своей жизни костромской писатель Игорь Дедков вел дневник. С 1950-х годов он записывал то, как ухудшается ситуация с доступностью продуктов и других потребительских товаров в своем городе. В 1992-м он свел свои записи в книгу, однако не успел ее опубликовать, умер в 1994 году. Его зарисовки советской жизни позволяют увидеть социалистический быт глазами очевидца.

1976 год. Мяса в городе нет, его продают по талонам, которые раздают в домуправлениях. Трудовые коллективы получают по 1 килограмму на работника, однако в магазинах отказываются его нарубать — одному из сотрудников просто дают тушу и говорят: «Рубите сами!» Некоторые отказываются, другие соглашаются.

1977 год. Канун Дня Октябрьской социалистической революции. В магазинах нет туалетного мыла и конфет. Мяса, колбасы и сала нет давно — никто и не удивляется. Можно купить на рынке, но втридорога. Кофе нет, есть кофейный напиток из ячменя. Пить можно, но эффекта никакого. В конторах собирают с каждого по 7-8 рублей на празднование Революции. Сам видел, как в отделе комплектования областной библиотеки среди стоп новых книг на полу лежали грудами куры и стоял густой запах. Все ходили и посмеивались. Такая пора: все ходят и посмеиваются… На областном собрании физкультурного актива говорят, что местные штангисты не могут поддерживать должный режим питания, а значит, и хороших результатов от них ждать не стоит.

1978 год. В городе нет масла. Из центра приходят бесконечные разнарядки, по которым сотрудников различных учреждений отправляют работать в совхозы и колхозы. В Кострому свозят азербайджанцев-мелиораторов, для них спешно строят новый 60-квартирный дом. Те просят предоставить им «барашков» и удивляются, что в городе нет мяса. Один из грузин, разговорившись с Аней, сказал: «У вас здесь нет достоинства. У вас нет того и другого, а вы делаете вид, что так и должно быть, что все в порядке. У вас нет достоинства», — повторил он и, уходя, сказал: «Подумайте об этом». В Москву перед Новым годом приезжают люди из всех окрестных городов за продуктами, но и в столице ощущаются перебои со снабжением. На новой станции метро «Свиблово» есть изображения городов Золотого кольца. Москвичи шутят, что это города, которые кормятся от столицы.

1979 год. Каждая сотрудница костромской библиотеки в этом году успела по крайней мере 30 раз съездить на сельхозработы — раньше такого не было. Люди удивляются, и никто не знает, когда эти поездки закончатся.

1980 год. Пучок редиски стоит на базаре 50 копеек, а яблоки — четыре рубля. Селедки нет, в окрестных поселках нет спичек, масла, крахмала и почти исчез кефир. Зато всегда есть водка.

1981 год. На встрече творческой интеллигенции с городскими властями женщина задала вопрос: доколе в Костроме будет продаваться молоко с пониженной жирностью? Ей ответили, что всегда. Исключения делаются лишь для больших городов.

1982 год. В Москве продают ковры. У магазина стоял грузовик, на котором стоял мужчина, выкрикивая номера, стоящих в очереди. Можно было бы подумать, что это революция или митинг. Столько страсти и благородного энтузиазма в том мужчине на грузовике!

Хлеб или зрелища

Вот так жил провинциальный город при «развитом социализме». Материальные блага подобным городам доставались в последнюю очередь (а чаще и вовсе не доставались).

Противоречия в системе снабжения возникали из-за двойственной позиции советской власти: с одной стороны, она призывала бороться с мещанством и «вещизмом», с другой, говорила о необходимости обеспечения граждан всем необходимым.

В брежневские времена эти противоречия особенно обострились. Пропаганда продолжала твердить о «светлом будущем», но даже партийные лидеры в него уже не верили. Промышленность и импорт развивались, цены на нефть росли, однако плановая система хозяйства не позволяла удовлетворять растущий спрос населения. В результате самое насущное гражданам приходилось «доставать», стоя в огромных очередях и прибегая к всевозможным ухищрениям.

Улучшить положение была призвана система продовольственных заказов, введенная в конце 1960-х годов, когда предприятия перевели на хозрасчет. Их руководители столкнулись с проблемой нехватки рабочей силы — а как еще привлекать кадры, не поощряя их? Вот и поощряли продзаказами. Горизонтальные связи между предприятиями, колхозами, магазинами и овощебазами позволяли снабжать сотрудников дефицитом (впрочем, его не всегда хватало на всех, что порождало так называемый дефицит второго уровня, борьбу за заказы среди работников одного предприятия).

Казалось бы, такая система должна была восприниматься гражданами как крайне унизительная. Однако исследование, проведенное антропологом Анной Кушковой, свидетельствует, что заказы рассматривались не как подачка, а как привилегия, да и то, как их получали, в воспоминаниях очевидцев не выглядит как нечто позорное. Они говорят, что система была для них удобна, а очереди воспринимают как нечто само собой разумеющееся, как и дефицит сам по себе. Вот что говорит один из информантов Кушковой:

«Власть заботилась о своих трудящихся, чтоб их хоть как-то поощрить, ну, действительно, чтоб не бегать за баночкой горошка (…). Майонез, горошек — это все было в дефиците, (…) к каждому магазину кто-то был прикреплен. Ну, вот этот институт, вот этот завод и так далее. (…) Все-таки тогда более гуманное было отношение к людям, чем сегодня».

В глазах этого человека государство не только ничего не забирало у него, но наоборот, думало о его благосостоянии. Другие участники исследования говорят, что для них, представителей поколения, пережившего войну или взрослевшего в послевоенные годы, дефицит был чем-то само собой разумеющимся.

Получение заказов вызывало у них исключительно положительные эмоции. Даже когда на всех товаров не хватало и их приходилось разыгрывать между сотрудниками. Да и вообще, по признанию одного из информантов, «люди этим жили, это был азарт, они с таким наслаждением несли эти наборы домой — то есть как добытчики». Таким образом, эта практика удовлетворяла запрос, сформированный еще в Древнем Риме: хлеба и зрелищ, хотя хлеб доставался не всегда.

Искренность и непосредственность

Видимо, именно эти заказы с дефицитом прежде всего вспоминаются представителям старшего поколения, ностальгирующим по «советскому изобилию». Именно они позволяют им говорить, что в те времена государство «заботилось о людях».

Заказы с дефицитом к тому же были абсолютно деполитизированы. Как вспоминает один из участников исследования Кушковой, эту систему никому не приходило в голову сопоставлять с «процветающей плановой экономикой развитого социализма». А если и сопоставляли, то это никогда не касалось того конкретного заказа, который достался вчера. То же самое верно и для других практик советской повседневности, оставшихся в памяти людей с тех времен: пошив курток из боксерских перчаток, «здоровое» детство без подгузников…

Как пишет в своей книге «Это было навсегда, пока не кончилось» антрополог Алексей Юрчак, «значительное число советских граждан в доперестроечные годы воспринимало многие реалии повседневной социалистической жизни (образование, работу, дружбу, круг знакомых, второстепенность материальных благ, заботу о будущем и других людях, бескорыстие, равенство) как важные и реальные ценности советской жизни».

Юрчак отмечает, что сейчас бывшие граждане СССР тоскуют не по государственной системе, не по идеологическим ритуалам, а именно по этим важным смыслам человеческого существования. Он приводит слова одного философа, который говорил ему, что негативные стороны той действительности были связаны с «реальностью человеческого счастья (…), уюта и благополучия той жизни, в которой наряду со страхом были радушие, успехи и порядок, обустройство общего пространства».

Антрополог также цитирует одного ленинградского художника, который «неожиданно ощутил, что вместе с тем политическим строем из его жизни исчезло и что-то иное, более личное, чистое, исполненное надежды, «пафоса искренности и непосредственности»».

С другой стороны, люди, ностальгирующие по таким простым вещам, давно уже забыли, что представляла собой коммунистическая идеология. Это и неудивительно, поскольку повседневность была параллельна государственной пропаганде. Плакаты и фотографии, с которых на зрителя глядят крепкие рабочие, улыбающиеся доярки и румяные дети, сейчас служат лишь деидеологизированными артефактами того времени, подтверждением того, что оно было и в нем вроде бы все было хорошо.

Иркутск медленно отходит после массового отравления концентратом для ванн «Боярышник», в котором вместо этилового оказался метиловый спирт. По информации на 22 декабря, умерли 72 человека. В этот день были выписаны первые пять человек из числа любителей этого напитка. Прекратили расти цифры поступивших в токсикологические отделения, но это, к сожалению, не означает, что число умерших уже не увеличится. Прошла почти неделя со смертельно пьяных выходных, а люди продолжают говорить об этом — дома, на работе, в очередях, в общественном транспорте. В соцсетях местные пользователи разделились на два враждующих лагеря. Одни — «Так им и надо!». Вторые — «Всех жалко, все люди!» Споры — до виртуальных драк. «Лента.ру» выясняла, кто и почему пьет в Иркутске все, что горит.

В Иркутске в последнее время процветают конспирологические теории. Самая простая — водку отравили лица кавказской национальности. Версия скучная — зачем постоянную клиентуру распугивать. Самая необычная — «Боярышник» и водка вообще ни при чем. Некие злыдни поили людей до невменяемого состояния, потом делали им укол в шею, от чего все теряли память, а у них забирали документы и оформляли на них кредиты. Якобы у всех погибших есть следы уколов…

Иркутск сегодня словно придавлен свалившейся бедой. В кафе перестали брать водку на разлив: «Ну ее, после Ново-Ленино не знаешь, что тебе нальют». На дверях магазинов, в автобусах — везде висят предупреждающие объявления, украшенные этикеткой злосчастного «Боярышника». В тексте глаз режут слова «яд», «смертельно опасно», «не пейте». Однако те, кто входит в группу риска — бомжи, люди малоимущие и неблагополучные, — стоят словно в стороне от всей этой суеты.

«Я ведь техническая интеллигенция»

Академгородок по определению — место высокоинтеллектуальное, изначально при строительстве в 1960-х заселенное учеными ИНЦ (Иркутского научного центра СО РАН) и техническим персоналом многочисленных НИИ. Но именно здесь произошел первый случай отравления — начало чрезвычайной ситуации положил вызов скорой помощи в субботу, 17 декабря в 17:20 по местному времени.

«Академовские» инсургенты собираются в свой клуб по интересам на одной и той же лавочке прямо на центральной площади, за одноименной остановкой «Академгородок». Тут же находится аптека, где они покупают аптечный «Боярышник» — спиртовую настойку, сердечное средство, а не ту парфюмерную добавку для принятия ванн, которой отравились более ста человек. Стоит около 20 рублей. Технология добычи наличности на «фуфырик» «Боярышника» проста и отработана — с раннего утра сомнительные типы, страдающие от тяжкого похмелья, слоняются вокруг остановки и выпрашивают мелочь, чтобы «уехать в Ново-Ленино». Это именно те анекдотичные, гипертрофированно-галантные типы, оперирующие фразами «Если вас не обременит, позвольте к вам обратиться». История типовая — приехал к друзьям, ограбили гопники, нет денег на проезд общественным транспортом домой в Ново-Ленино. Ново-Ленино в качестве конечной точки выбирается, видимо, в силу его отдаленности — в Иркутске это как Химки или Люберцы в Москве. К тому же еще и весьма криминальный район…

Набрав мелочи на флакон, бегут в аптеку. Кодекс алкаша-джентльмена диктует принести «Боярышник» домой, неспешно разбавить в чайном стакане холодной водопроводной водой — благо, в Иркутске эта вода байкальская, лучше, чем дистиллированная из магазина, — и неспешно, с достоинством употребить. Но похмелье требует иного подхода — поэтому за углом аптеки валяются торопливо опустошенные склянки из-под настойки. В аптеке, кстати, поведали, что покупают сердечное средство не только опустившиеся личности.

— У нас был случай, когда пришел очень приличный мужчина, крайне взбешенный. Оказалось, в этот день правительство области запретило продавать алкоголь в связи с каким-то школьным праздником — кажется, это был день последних звонков или школьных балов, что-то такое. А у него был отгул на работе, и он хотел выпить. Узнав о запрете, он пришел к нам, спросил, действительно ли есть такая микстура на этиловом спирте, и купил около десятка упаковок. Сказал, что раз он решил сегодня выпить, то никакие запреты ему не помешают.

На скамейке «клуба по интересам» одиноко сидит мужчина — день, все сотоварищи, утром похмелившись, спят до вечера. Общается он охотно. Представляется Виктором Сергеевичем. Про массовые отравления он слышал, но относится к ним философски — «Такая судьба!». О своей судьбе он рассказывает без особой горечи — был лаборантом в одной из лабораторий Института геохимии. Рано пристрастился к алкоголю — спирт в лаборатории был в свободном доступе. Когда уже стал пить прямо с утра — уволили.

— Нет, пили-то все, — с болезненной гримасой на землистом лице говорит Виктор. — Но наглеть-то тоже не нужно…

Жена ушла, оставив ему квартиру в типовой четырехэтажке. С тех пор он «не просыхает». Сам покупает редко — приносят друзья, которым он предоставляет кров и ночлег.

— Я, честно говоря, просто боюсь похмелья. Я последние лет пять ни дня трезвым не был — утром так плохо, что готов любую гадость пить, хоть лосьон, хоть духи. Наркологи говорят, что «белочка» приходит не когда пьешь, а когда прекращаешь. Вот я и не прекращаю — боюсь встретиться с этим мелким грызуном, — вдруг признается он. — Я ведь все-таки и-тэ-эр, техническая интеллигенция. Вы видели фильм «Дом, который построил Свифт»? Там Евгений Леонов играет великана, которому все говорили не выделяться, и он убивал свои мозги алкоголем. Вот, я такой «великан». Из науки меня «поперли», мозг мне больше не нужен в качестве рабочего инструмента, а у алкоголя есть важное качество — он делает все, что с тобой происходит, не важным.

«Все от бездуховности»

Следующая точка на пути следования — вокзал. Здесь традиционно собираются все деклассированные элементы города. Точнее говоря — собирались. Напротив входа к пригородным кассам стоит мужик средних лет и отчаянно матерится. Оказывается, сотрудники полиции его не пускают внутрь, через рамки металлоискателя.

— Конечно, бомжи сюда раньше ходили греться, поспать, а теперь никому хода нет, — сетует он.

Представляется — Костя. Он производит впечатление опытного человека, но на вопрос, где в районе вокзала можно купить дешевый алкоголь, разражается гневной тирадой. От любых аптечных или парфюмерных растворов Костя с негодованием отказывается.

— Мы свое достоинство знаем, — гордо говорит он. В магазинчике «Над вокзалом» есть качественная «разведенка», сообщает Костя. О массовых отравлениях он слышал, но говорить об этом отказывается, ограничившись заключением, что «все это — от бездуховности».

С вокзала можно отправляться в Ново-Ленино, на место основных действий. Этот район раньше в Иркутске называли Новоляга. Сейчас в ходу новый номинатив — НЛО. Ново-Ленино строился как спальный район при крупной промзоне. Завод «Радиан», конденсаторный завод, железнодорожная станция Батарейная — где-то далеко от центра Иркутска, на том берегу Иркута, тянется по направлению к заводам улица Розы Люксембург — типичная улица спального микрорайона, заполненная типовыми панельными домами. Параллельно ей слева, тремя улицами ниже, идет улица Севастопольская. Как утверждает статистика скорой помощи, именно отсюда привезли наибольшее количество отравившихся метиловым «Боярышником».

«Парфюмерный рай»

В сюжетах иркутских телекомпаний этот район предстает филиалом ада. Это не так. Параллельно мегаполису здесь существует маленький уютный мир частного сектора. Эта часть Новоляги с деревянной застройкой прежде была известна своей топонимикой: на небольшом пространстве сосуществуют 13 переулков с названием «Советский», различаясь только числительным. Здесь нет ни откровенно нищенских лачуг, ни кирпичных дворцов цыганских баронов, хотя обе крайности очень характерны для окраин Иркутска. Здесь живет средний класс большого провинциального города.

Странная особенность Новоляги — большинство продуктово-алкогольных павильонов совмещено с отделами бытовой химии. Но люди за кассой открещиваются — нет, что вы, у нас никогда не продавался чертов «Боярышник». Вот, прямо за остановкой «Роща», маленький магазинчик с непритязательным названием «Парфюмерный рай». Продавщица средних лет признается — да, к ним постоянно приходят бомжики и спрашивают про «Боярышник».

— У нас нет, мы таким не торгуем! — говорит она. — Раньше они приходили и спрашивали определенную марку стеклоочистителя — он был на этиловом спирте. Сейчас стеклоочиститель производят на нашатыре, им это без надобности. Но у нас нет спиртосодержащих жидкостей!

На границе между спально-панельным и частным сектором стоит жестяной павильончик — один из бесчисленного количества подобных, названных женскими именами. Витрины наполовину пусты — горбоносый чернявый продавец на кассе сообщает, что правоохранительные органы изъяли на проверку весь алкоголь — даже бутылочное пиво.

На улицу Севастопольская меня провожает случайный прохожий — старик лет семидесяти, возвращающийся из магазина. Он, тяжело ступая, роняет оценочные суждения:

— Да, отравили русских людей. Я думаю — специально…

— Да кому это нужно?!

Старик медленно закипает, как купеческий самовар:

— Вот все говорят, что люди отравились «Боярышником». А никто не знает, что отравили четыре марки водки. У меня жена в токсикологии работает (имеется в виду отделение токсикологии медсанчасти ИАПО, где лежало большинство пострадавших — прим. «Ленты.ру»). Там лежат не бомжи, а самые приличные люди!

Там же, в Ново-Ленино, удалось найти и самих производителей контрафакта. В одном из павильонов продавщица на вопрос о пустых полках и качестве продукции просто взбесилась.

— К нам иногда приходят алкаши и спрашивают: «Что, эту водку здесь же, в магазине, в подвале водой из крана развели?» А мне хочется ответить: «Да, здесь. А ты бы хотел, чтобы ее во Владикавказе так же в подвале развели? Так здесь у нас хоть вода из крана хорошая!»

Последняя точка опросов — центр города. Интересно мнение женщины. Она сидит на ступенях Крестовоздвиженского храма, просит милостыню. Признается — да, на еду и водку. Светлана не отрицает — пьет все, что горит. А потом исповедуется:

— Молодой человек, вы не представляете, как это страшно — спать на улице. Из подъездов нас гонят — у нас, (нецензурно), сейчас гигиена. Из подвалов нас гонят — у нас, (нецензурно), сейчас антитеррор. Мы с подругой ночуем в Затоне, под мостом. Зимой не знаешь, проснешься или нет, когда тряпье навалено прямо на мерзлую землю. Поверьте мне, вы бы выпили все, что может отключить ваш разум, даже если бы подозревали, что там есть антифриз, метил или любая другая гадость!

Для всех ответственных чинов города произошедшее — это ЧП. Для тех, кто составляет группу риска, — просто рядовая неприятность, обычный форс-мажор. Они не напуганы. Им просто не до этого — завтра опять нужно что-то пить…