Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
Президент Владимир Путин подарил жительнице Ижевска, благодаря жалобе которой в центре города ускорили программу расселения аварийного жилья, путевку на юг. Глава государства неоднократно демонстрировал щедрость избирателям: часами с его руки стоимостью в шесть тысяч долларов могут похвастаться сын пастуха из Тувы и слесарь из Тулы. Какие презенты от российского лидера получали граждане и что просили в дар сами, вспоминала «Лента.ру».
27 июня Путин приехал в столицу Удмуртии, выполнив данное в ходе прямой линии обещание. В прямом эфире 15 июня местная жительница Анастасия Вотинцева рассказала ему, в каких условиях приходится существовать ее семье. «У нас летом в квартирах очень сыро, зимой очень холодно. Мы печку топим круглосуточно, но через щели в стенах все равно все выдувает. Дети у нас постоянно болеют», — жаловалась женщина. Президент тогда пообещал приехать и лично посмотреть, что же происходит в ее доме.
Случайно или нет, поездка главы государства совпала с днем рождения Вотинцевой. Путин к этому был готов: вручил имениннице цветы и «простой, но хороший» подарок: «Это поездка в Сочи. С семьей, конечно».
Один из самых популярных презентов от Путина — портрет с автографом. Подписанное им фото имеется у школьников, учителей, рабочих, пенсионеров из разных регионов России. В мае подарка, например, удостоился бывший десантник из Краснодарского края Дмитрий Котенко. За месяц до этого он написал на сайт президента письмо, в котором отметил успехи Путина в борьбе с коррупцией и поблагодарил за доброе отношение к военнослужащим. И попутно намекнул, что хотел бы получить автограф президента. Верховный главнокомандующий в просьбе не отказал.
Портрет российского лидера с личной подписью — заветное желание и девятилетнего школьника из Саранска Ильи Силкина, о чем он рассказал в письме, прилагавшемся к поздравительной рождественской открытке. Очень скоро мальчик получил желанный автограф. «Это тебя ко многому обязывает», — назидательно сказали местные чиновники, вручая подарок.
Счастливым обладателем президентского автографа прошлой весной стал и восьмиклассник Вадим Иванущенко, переехавший из Луганской области в Камчатский край вместе с семьей. Во время прямой линии в 2016 году школьник сказал, что восхищается Путиным и считает его примером для подражания.
Юные россияне чаще просят у главы государства не портреты и автографы, а домашних питомцев. Школьник из Находки Андрей Боль, 15 июня пожаловавшийся во время прямой линии на угольную пыль в городе, впоследствии признался, что на самом деле хотел попросить собаку: «Но, послушав трансляцию, узнал, какие серьезные вопросы задают президенту люди. И передумал».
Путин, который сам воспитывает подаренных собак — болгарскую овчарку Баффи и японскую акита-ину Юмэ, за время своего президентства вручил несколько десятков щенков разных пород: йоркширских терьеров, чихуахуа, лабрадоров. В нескольких российских семьях воспитываются и «президентские» кошки. Пара таких примеров, и дети стали просить Путина о четвероногих друзьях один за одним. Например, семилетняя жительница южноуральского города Копейска захотела хаски после телесюжета о том, как президент дарит щенка девочке из Тобольска.
«Владимир Владимирович, я знаю, что вы никогда не отказываете детям в их просьбах подарить животных», — писала 12-летняя жительница Московской области, которой позже достался йоркширский терьер. В 2014-м сразу двое детей получили щенков лабрадора от российского лидера. С этой породой он и сам хорошо знаком: семнадцать лет назад маленького лабрадора по кличке Конни Полгрейв (или просто Конни) ему подарил Сергей Шойгу. Собака была героиней многих телепередач и встреч, которые проходили в загородных резиденциях президента. Однажды Конни даже напугала канцлера Германии Ангелу Меркель. Собака-любимица Путина умерла три года назад, однако ее щенки с 2003-го живут у школьницы из Смоленска и пенсионера из Ростовской области.
У президента можно выпросить даже коня. В 2014-м девочка из Хакасии обратилась к Владимиру Путину с просьбой помочь ей исполнить мечту — получить лошадь для профессиональных занятий конкуром. «Я хотела написать письмо Деду Морозу, но потом подумала, что ему не хватит денег купить мне лошадку», — рассказывала она. Родители, не знавшие о предприимчивости дочери, удивились, получив письмо из приемной президента, а через год — целого коня. Вороного жеребца карачаевской породы получила также ставропольская студентка Глория Колесникова. Хозяйка назвала питомца Президентом.
Однако с габаритной лошадью могут выйти накладки. Так, девочка из Бурятии ждет обещанного главой государства жеребца уже несколько лет. Лошадь вроде бы нашли, но все осложнилось после переезда многодетной семьи в Краснодарский край. Вопрос кочует между администрацией президента, региональными чиновниками и конюшней.
В отличие от хакасской школьницы, первоклассник из Горного Алтая больше верил в силу Деда Мороза, а потому главу государства попросил замолвить перед волшебником словечко — ради ноутбука. Желание ребенка, вопреки его ожиданиям, исполнила администрация президента. Компьютеры и планшеты из Кремля получали дети по всей России — как на Кавказе, так и в Сибири.
Дети тоже не оставляют российского лидера без заботы. Экономический кризис, о преодолении которого президент говорил во время очередной прямой линии, взволновал десятилетнего ингушского мальчика Ислама Гатиева. Да настолько, что он отправил Путину в конверте три тысячи рублей. Глава государства помощь оценил, но все же вернул школьнику его сбережения с велосипедом и планшетом в придачу.
В 2013-м Путин встретился с жителями Крымска, которых после масштабного наводнения переселили в новостройки. Одной из справивших новоселье семей он вручил плазменный телевизор, iPad и плюшевого медведя.
Инвалидная коляска с электроприводом досталась бабушке девятилетней Даши Варфоломеевой, которая попросила Владимира Путина, тогда занимавшего пост премьер-министра, о красивом наряде. Он пригласил дозвонившуюся на прямую линию девочку из Бурятии на новогоднюю елку в Кремль, а из столицы она уже вернулась с подарками — платьем, швейной машинкой и кухонным комбайном. Потом в бурятское село отправилась и коляска.
Пенсионеры обычно рассчитывают на помощь российского лидера в решении насущных проблем, но бывает, просят о подарках и для души: так, пенсионер из Челябинской области Николай Голобородько во время прямой линии 2006 года признался, что ему не хватает баяна. Инструментом мужчину обеспечили, хотя точной информации о благодетеле нет. «Кто звонил и кто прислал — это до конца неизвестно. Однако Николай Федосеевич теперь «выпиливает» на новом баяне «Синий платочек»», — писала kp.ru.
Готовность Путина расставаться с часами ради подарков уже стала притчей во языцех. В 2009 году он лишился очередных Blancpain во время посещения оружейного завода в Туле, после того как один из рабочих попросил подарить ему что-нибудь на память. Путин посетовал, что у него с собой ничего нет, однако слесарь не растерялся и указал премьеру на дорогой аксессуар. Незадолго до этого такие же часы он оставил сыну пастуха в Туве. «Не золотые и не платиновые», — предупредил тогдашний премьер.
Золотые же Владимир Путин вручил «Учителю года России 2015» Сергею Кочережко из Самарской области два года назад. Правда, на этот раз подарок был запланированным. «Президентские» часы есть и у врио губернатора Кубани Вениамина Кондратьева, а также у Героя Советского Союза Николая Григорьева из Свердловской области.
Самым оригинальным «презентом» от Владимира Путина СМИ по-прежнему считают его поцелуй. Почти десять лет назад президент, возвращаясь в Кремль, остановился у группы туристов и познакомился с маленьким мальчиком Никитой. Перед уходом глава государства приподнял на ребенке майку и поцеловал его в живот. «Просто захотелось его потискать как котенка», — объяснил он позже свой поступок. Ижевчанка, получившая от Путина путевку на сочинский курорт, поцеловать дарителя не решилась, но все же не удержалась от признания: «Вы мой самый главный подарок».
«Человек увидел женщину в нижнем белье и оскорбился»
Фото: Сергей Бобылев / ТАСС
Спектакль «Охота на мужчин» в Махачкале вызвал гнев Хабиба Нурмагомедова, в результате чего угрозы посыпались в адрес актеров и тех, кто осудил дагестанцев за агрессивную реакцию. Местные блюстители нравственности призывают зарезать и сжечь тех, кто причастен к этой постановке. По их мнению, она оскорбляет верующих людей, попирает местные традиции и является практически порнографией. «Лента.ру» узнала у ученого-кавказоведа, антрополога и старшего научного сотрудника МГИМО Ахмеда Ярлыкапова, что привело к скандалу, так ли ситуация в Дагестане отличается от того, что происходит в России вообще, и что может означать уклончивая реакция властей.
«Лента.ру»: Почему, по-вашему, спектакль вызвал такую реакцию?
Ахмет Ярлыкапов: Если честно, спектакль достаточно рядовой, ничего там сверхвызывающего нет. Обычный спектакль, который, наверное, по всей стране показывают.
Да, это же не, скажем, «Идеальный муж», который сами создатели называют спектаклем-провокацией.
Совершенно верно. Он ничем не примечательный. Поэтому, если честно, спектакль — это просто повод. Может быть, это действительно превышение предела. Женщина в нижнем белье, мужчина оголен до пояса — по строгим мусульманским правилам это неприемлемо. Но строгим мусульманам и не положено ходить на такого рода спектакли, а по названию «Охота на мужчин» понятно, что это не то, чего бы хотели высокоморально верующие люди. Поэтому можно не ходить туда.
Такого рода событий случается в республике очень много. Есть масса постановок, масса произведений культуры, которые выставляются в музеях и не очень соответствуют строгим нормам морали.
Телевидение есть, наконец. То же самое, что и у других россиян.
Совершенно верно. Можно возмутиться чем угодно. Поэтому я не думаю, что на этом спектакле надо останавливаться и разбирать его на молекулы. Дело не в спектакле, конечно же.
Конечно, про спектакль подробно не будем. Но кое-что хотелось спросить. Люди, которые публично выступали против постановки, говорили об оскорблении и унижении народа. Я понимаю, что можно чем-то возмутиться. Но что вкладывается ими в понятие оскорбления и унижения?
Если честно, я не могу понять, в чем унижение. Оскорбление — понятно. Человек считает, что смотреть публично на женщину в нижнем белье, это неправильно. На это он действительно имеет право — оскорбиться тем, что его моральным устоям не соответствует. Еще раз обращу внимание, что это спектакль с определенным названием, и есть выбор — ходит или не ходить.
Но сама-то ситуация возникла из-за чего? Не из-за того, что человек пошел и увидел. Он оскорбился после того, как ему прислали через мессенджер запись. Сейчас телефоны есть у всех, можно записать что угодно. И он оскорбился на запись. Это, конечно, очень примечательно, что в наш цифровой век можно увидеть что угодно, происходящее где угодно, и оскорбиться.
Еще раз повторюсь, в Дагестане происходит масса мероприятий, на которых женщины, допустим, певицы, тоже не закрыты, скажем так. Эти записи массово гуляют по WhatsApp. Но возмущение было подхвачено именно потому, что тот человек, который озвучил возмущение, действительно обладает реальным влиянием, особенно на молодежь. Резонанс был стопроцентно гарантирован.
Это ведь значит, что такое мнение популярно?
Если у человека миллионы подписчиков? (У Хабиба Нурмагомедова 13,7 миллиона подписчиков в Instagram — прим. «Ленты.ру») В Дагестане он, несомненно, кумир.
«Сказать, что там процветает консервативная религиозность, нельзя»
А в принципе, насколько такие настроения популярны в республике? Сторонников традиционных ценностей становится больше?
Дагестан вообще очень интересная республика. Я призывал бы не забывать этого. С одной стороны, она действительно очень быстро исламизировалась в постсоветское время, и это республика с очень глубокими исламскими традициями. Сейчас религиозная часть населения действительно сильна, есть самые разные мусульманские группы. Это несомненно.
Но, с другой стороны, надо понимать, что Дагестан — это и республика с очень богатыми светскими традициями. Там очень сильны до сих пор коммунисты, там очень сильны сталинисты, там есть очень серьезная прослойка светской интеллигенции, развита нерелигиозная культура.
И, по последней переписи, еще и 100 тысяч русских там жило.
Да.
И те, и другие, религиозные и светские дагестанцы, — они все мусульмане. Светские тоже считают себя мусульманами. Тем не менее они ходят на спектакли, посещают концерты и так далее. Поэтому, когда мы говорим, что Дагестан — исламская республика, это не совсем так. Это очень сложный регион, очень богатый самыми разными традициями. Вспомним и о том, что это полиэтничный регион, там очень много разных национальностей, культур и традиций.
Поэтому однозначно сказать, что там процветает консервативная религиозность, нельзя.
Но все же она становится более консервативно религиозной?
Доля консервативного населения выросла. Но сама-то республика — в составе России.
Мы и в целом в России видим пропаганду традиционных ценностей, религиозности и прочего. То есть в России вообще и в масштабе Дагестана происходит, в принципе, одно и то же, так?
Я бы сказал, что такие ситуации, когда в ответ на определенный информационный повод запускается протестная волна, призывы к власти что-то предпринять и так далее — это общий для России сценарий. Вспомните, что было с «Матильдой». Вспомните другие случаи.
Есть много комментаторов, которые говорят про дикость Дагестана, но, сограждане, так нельзя. Дело не в дикости Дагестана, а в том, что общая тенденция на некий консерватизм и на повышение роли… я бы даже не сказал религии, а именно определенных религиозных консервативных взглядов — она есть по всей России. А в Дагестане это просто нашло вот такое выражение. Религиозная часть видит, что это в тренде, сейчас можно вот так воздействовать в том числе и на власть, можно наступать на вещи, которые в светском государстве считаются нормальными. Мне кажется, что это все в связи с общероссийскими тенденциями.
Вы всегда говорите о республиках Кавказа как о территориях, на которых есть очень много разных политических игроков. Люди, которые призывали не допускать подобных спектаклей, говорили, что делают это не в политических целях. Это вызывает некоторые сомнения.
Вы знаете, это не только в республике. Это в целом по стране. Крен в консерватизм имеет явно просматриваемую политическую составляющую. В частности, РПЦ очень сильно повышает свое влияние и свое присутствие. Никто не будет спорить, что у них есть явные приобретения в плане политического влияния. То же самое, конечно же, происходит и в регионах.
А как вы думали? Не бывает, чтобы только РПЦ повышала свое политическое влияние, а другие сидели бы и молчали. Другим тоже хочется. Консервативная религиозная часть [граждан] и в Дагестане, и в Чеченской Республике, и в других регионах разными методами, разными путями повышает свое присутствие.
«Город захлебнулся в массовой миграции»
Люди, которые так или иначе связаны с Дагестаном, говорили о Махачкале, что раньше это был довольно современный город, а сейчас все меняется. Связывают это с внутренней миграцией — люди переезжают из сел в город, и его портрет меняется. Замечаете ли вы это?
Конечно, после распада Советского Союза Махачкала достаточно сильно изменилась. Если прежде это был советский город, светский, там было значительное русское население, то сейчас действительно сильная миграция. В Дагестане вообще сильная миграция с гор на равнину. Махачкала находится на равнине, плюс — это еще и столица. Конечно же, она — центр миграции. Опять же, ничего нового. В России Москва — центр миграции.
То есть и это — наше общее место.
Да, и если в Москве это как-то успевает «перевариться», в Махачкале мигранты очень часто сохраняют свои сельские сообщества, переселяются целыми сообществами. В нынешней ситуации это очень выигрышная [для людей] стратегия, потому что есть взаимопомощь, взаимная поддержка, устроиться в Махачкале можно именно таким образом, через своих земляков. И получается, что город не успевает воспроизводиться. Есть город с его театрами и так далее, но все более и более значительная часть, особенно в 90-е годы, начале 2000-х, становилась сельской, в том числе по менталитету. Город захлебнулся в этой массовой миграции.
Вы сказали, происходила миграция с гор на равнину. Это что такое?
Для Дагестана это очень серьезный тренд. Организованная миграция началась еще при советской власти. В 60-е годы организованно переселяли с гор на равнину, потому что в горах действительно жить очень тяжело. А после распада СССР эта миграция приобрела вообще неконтролируемый характер. Главные города и райцентры находятся на равнине.
Вы сказали, что Дагестан очень быстро исламизировался. Почему это произошло?
Потому что в Дагестане и при советской власти сохранялся очень высокий уровень религиозности. Дагестан — это та территория, где сохранялось живое бытование религии. Особенно суфийские общины очень хорошо сохраняли ислам. После того как атеистический контроль рухнул, здесь легче происходила реисламизация, нежели, скажем, в Кабардино-Балкарии, где бытования реального ислама уже не было, а были «этнические» мусульмане — те, кто называли себя мусульманами, но ислам не практиковали.
«Нет последовательного отстаивания того, что мы светское государство»
Какие-то еще системные проблемы скандал со спектаклем и другими похожими случаями нам показывает?
Это говорит о том, что общество очень поляризировано, говорит о серьезном расколе в обществе, который прогрессирует. Потому что, с одной стороны, растет доля консервативного религиозного населения, с другой — есть сильная интеллигенция и сильная светская часть общества.
Вы говорите о поляризации общества в Дагестане или в России вообще?
Сейчас конкретно о Дагестане, но это и на Россию, в общем, можно проецировать. Просто по России — все очень неровно. Есть, допустим, Белгородская область, которая очень религиозна, и православная идентичность человеку, который приехал туда на день, очень явно видна, чувствуется. А есть очень светские регионы. Но тенденция та же самая. Одно дело, что в Дагестане она более концентрированно выражена. Потому что и та, и другая сторона общества сейчас усиливаются, все решительнее настраиваются на отстаивание своих взглядов.
В ситуации поляризации общества очень интересно смотреть на государство, в поведении которого чувствуется некоторая растерянность.
Вы про местные власти? Или про федеральный центр?
И про тех, и про других. Тот комментарий, который дал [пресс-секретарь президента] Дмитрий Песков, не говорит о том, что есть какая-то четкая позиция нашего светского государства относительно таких ситуаций. Безотносительно Дагестана, даже в целом по стране. То, что происходило вокруг «Матильды» и так далее.
Да, есть ощущение, что всегда выдерживают дистанцию.
Совершенно верно. Есть дистанция, нет четкой позиции и нет последовательного отстаивания того, что мы — светское государство. Я не делаю оценок, я не знаю, хорошо это или плохо, но есть такая тенденция.
Давайте оценки оставим другим, но скажем, нужна ли такая политика со стороны федерального центра?
Вообще, в принципе, государство должно обозначать свою позицию в тех ситуациях, где есть конфликты. Порой мы критикуем некоторые государства за через чур эмоциональную реакцию. Допустим, в той же Франции был скандал с хиджабами. Светское государство перегнуло палку в отношении мусульман. Но, по крайней мере, оно очень четко позицию обозначило. Ощущение, что у нашего государства нет четко оформленной позиции. С одной стороны, у нас некий тренд на консерватизм, мы поддерживаем РПЦ, с другой стороны — Конституцию не перепишешь. По Конституции государство — светское.
Да, кстати, и в Конституции Дагестана говорится о свободе мыслей и убеждений, о запрете на возбуждение национальной и религиозной вражды.
Вся эта недосказанность и неопределенность тоже дает поле для деятельности консервативной части общества. Если говорить о том, почему это все происходит, мне кажется, что здесь просто прощупываются пределы возможного, допустимого. Насколько мы можем далеко зайти в этом направлении?
Объединяться «против» гораздо легче, чем объединяться «за». Но такие объединения — временны. Мы видим некую мобилизационную силу. Хабиб, допустим, может мобилизовать действительно достаточно серьезную группу молодежи. Но только — на определенный момент. Дальше у всех есть свои дела, жизнь течет, и все меняется.
Понятно, что политика смешивания — единственный нормальный вариант. Но логично, что политика смешивания бьет по традициям. Мы знаем примеры регионов, где вообще уже никакой идентичности практически не осталось. Возможно ли нащупать какой-то баланс?
Знаете, я бы даже не ставил вопрос о балансе, потому что это совершенно разные сферы. Никто, слава богу, сейчас не преследует религию, за исключением некоторых эксцессов, о которых и светская часть общества говорила, и правозащитники. Это, конечно, недопустимо. Но с другой стороны, если у религиозной части общества есть возможности сохранять свою идентичность и развивать ее, то такая же возможность должна быть и у светской части. Это возможно. Все может существовать параллельно.
Не надо делить мир на черное и белое. А особенно в случае с Дагестаном, Чечней, Ингушетией. И я призывал бы не судить по агрессивным комментариям в сети. Они, кстати, не представляют мусульманского мейнстрима. Основная масса, ну, наверное, да, возмутилась, но она навряд ли согласна с теми, кто грозится отрывать ноги и руки. В цифровой век, к сожалению, те, кто громче кричат, если даже они составляют 0,01 процента, оказываются заметнее всех.
Но я бы все же сказал, что Дагестан действительно наиболее религиозная из кавказских республик.
В Крыму подводят итоги III Ялтинского международного экономического форума (ЯМЭФ). На полях ЯМЭФ были подписаны соглашения на сумму, превысившую 100 миллиардов рублей. Есть и нематериальный эффект: зарубежные участники форума выступили с инициативой создать Международный клуб друзей Крыма. Об итогах форума и о том, куда и как сейчас развивается бизнес в России, «Лента.ру» поговорила с сопредседателем «Деловой России», председателем правления фонда ЯМЭФ Андреем Назаровым.
«Лента.ру»: Андрей Геннадьевич, президент России и правительство страны не раз ставили задачу развивать малый и средний бизнес. Тем не менее количество малых и средних предприятий в России остается небольшим. Хотя бюрократических барьеров все меньше. В чем причина такой ситуации, на ваш взгляд?
Назаров: Для того, чтобы уверенно оперировать количественными показателями в этой области, желательно понимать, сколько малых и средних предприятий реально работало и работает. Иначе можно получить не вполне корректные данные: например, был период, когда многие регистрировались как предприниматели, но предпринимательской деятельностью не занимались. Потом налоговая начала проверять такие компании, и собственники, которые регистрировали малые предприятия «на всякий случай», стали ликвидировать свои формально зарегистрированные ИП и юридические лица. Статистика показала уменьшение количества субъектов малого бизнеса, но рынок ничего не почувствовал, потому что реально они никогда не работали. Статистика по предпринимательству как маятник — сначала в одну сторону, потом в другую. По нашим данным, процент открытых новых и закрытых старых предприятий примерно одинаков.
Отток, который происходит сейчас, — это приведение рыночного сектора в состояние, адекватное сложившейся ситуации. Мы много говорим о том, что у рынка есть внутренний регуляторный механизм, и когда он вдруг включается — пугаемся. На самом деле это чисто технические моменты, а не то, что бизнес разоряется.
Как вы считаете, какие инициативы со стороны государства требуются для того, чтобы условия для ведения бизнеса становились еще мягче?
У бизнеса есть ряд требований, которые, если их выполнить, помогут создать более комфортный бизнес-климат. Мы об этом говорили на пленарном заседании ЯМЭФ.
Во-первых, есть необходимость совершенствования российской юрисдикции, чтобы она стала более комфортной и отвечающей современным требованиям инвестиционного процесса. Прежде всего надо продолжать работу над гармонизацией уголовного законодательства для создания более безопасных условий ведения бизнеса. Оно улучшилось за последние несколько лет, но пока далеко от идеала. Еще не исключена возможность возбуждения уголовного дела против предпринимателей при отсутствии состава преступления. Типичный пример — когда как уголовное дело рассматриваются случаи неисполнения договора, хотя для этого существует арбитражный суд. Надо в принципе исключить возможность необоснованного уголовного преследования, потому что именно такие факты загоняют бизнес в офшоры, заставляют сворачивать предпринимательскую деятельность или не позволяют ее начать.
Во-вторых, требуется ослабление контрольно-надзорных функций государства. Анализ, сделанный открытым правительством совместно с бизнес-объединениями, показал, что количество проверок и контрольных служб существенно превышает необходимое. Это мешает развитию бизнеса. Работа в этом направлении ведется, но ситуация тоже далека от идеальной.
Что еще важно для развития бизнеса?
Если говорить о других направлениях, то очень важна для развития бизнеса финансово-кредитная политика государства. Об этом мы тоже говорили на форуме. Сегодня процентные ставки высоки, и редко кому доступны «длинные» деньги. В результате нужные для страны бизнесы или производства лишаются инвестиционной привлекательности. Существующие процентные ставки, по большому счету, не дают предпринимателю возможности остаться с прибылью.
Важный аспект — создание работающих мотиваторов для выхода из серой зоны 20 миллионов предпринимателей. Такими мотиваторами могли бы быть налоговые каникулы, проведение налоговой амнистии, а также уменьшение налоговых ставок для бизнеса.
Вот в Крыму есть свободная экономическая зона с уникальными налоговыми ставками. Но количество резидентов гораздо меньше, чем могло бы быть. Наше изначальное предложение заключалось в том, чтобы СЭЗ Крыма была в границах всего полуострова, а не только для тех резидентов, которые зарегистрировались. Все предприниматели, работающие в Крыму, должны жить по особым комфортным условиям, потому что переход от одной юрисдикции к другой во всем мире занимает от 5 до 15 лет, а у нас этого времени нет. Чтобы процесс шел быстрее, правила должны быть особыми. И все предприниматели без исключения здесь должны пользоваться льготными условиями.
Как вы оцениваете инвестиционный климат в Крыму? Он улучшается? Какие главные препятствия сегодня существуют, помимо санкций?
Недостаточность банковского финансирования из-за многих ограничений — это раз. Переход из одной юрисдикции в другую требует времени для развития соответствующих навыков — это два. Третье — появилась новая нормативно-правовая база, к ней должны привыкнуть и чиновники, и бизнесмены. Ну и четвертое — европейская санкционная политика многое усложняет.
Все эти моменты сдерживают развитие. В противовес есть свободная экономическая зона. Если бы она действовала на территории всего Крыма, эти издержки и возможности были бы взаимно сбалансированы.
Какие отрасли бизнеса, на ваш взгляд, могут выступить катализатором для возникновения новых предприятий и развития бизнес-среды в целом?
В первую очередь строительная отрасль, особенно жилищное строительство. В Крыму раньше довольно мало строили. Да и нынешние 280 тысяч квадратных метров введенного жилья — это совсем немного. Есть над чем работать. Развитие строительства традиционно дает толчок для двух десятков смежных отраслей. И я уже не говорю о том, что жители смогут решить застарелые жилищные проблемы. Будет много жилья — ниже будут цены. Сейчас в Крыму появляется ипотека. Она только-только начинает работать из-за того, что на нее мало выделяли. А нужно, чтобы она работала без перебоя, чтобы, как в материковой России, каждый второй мог купить по ипотеке жилье. Мы работаем над тем, чтобы была снижена процентная ставка и стоимость ипотеки, и это стало доступно большему количеству людей. Вот, навскидку, локомотив, который может потянуть экономику Крыма в светлое будущее.
Помимо строительства, естественно, сельское хозяйство и виноделие. Ими интересуется каждый второй приезжающий на форум в Ялту иностранец. Я на сто процентов уверен, что это получит продолжение. Уже сегодня есть первые результаты.
Гостинично-туристический бизнес способен на многое. Гостиниц не хватает ни в Симферополе, ни в целом по Крыму. Турбизнес здесь только предстоит развивать, потому как поток в 8 миллионов туристов в год может возрасти, если будут обеспечены качественные условия для проживания. Вот сейчас в Симферополе строится уникальный аэровокзал. Рядом с ним будет и аэроотель, решение о его строительстве уже принято. А когда мост (через Керченский пролив — прим. «Ленты.ру») заработает, приедут и те, кто по каким-то причинам не могли прилететь на самолете.
Вот те направления, по которым, в том числе в рамках ЯМЭФ, шли не просто разговоры, а подписывались соглашения и контракты.
А где в текущих условиях предпринимателям искать инвестиции?
Если говорить о жилье, то в Крыму инвесторами могут быть как банки, так и граждане, потому что они могут выступать дольщиками по 214-му федеральному закону. А если говорить в целом о России, то население сегодня располагает накоплениями примерно в размере 23 триллионов рублей, которые могут быть направлены в виде инвестиций. Плюс государственные программы, сейчас формируемые для Крыма и уже работающие в целом по России.
Я уверен, что достаточно быстро, пусть не мгновенно, не за три-четыре месяца, может, но за три-четыре года, это все заработает. Конкуренция в Крыму пока поменьше, а интерес повышенный, поэтому инвестиции придут достаточно быстро. А в случае отмены международных санкций и других политических ограничений здесь будет инвестиционный бум.
Нынешний Ялтинский форум по цифрам обошел предыдущий?
Обошел, точно! В прошлом году было подписано соглашений на 70 миллиардов рублей. В этом мы ожидали около 100 миллиардов рублей. В итоге получилось больше 100 миллиардов. Я уже не говорю о тех результатах, которые мы деньгами не меряем. К примеру, то, что иностранцы предложили создать Международный клуб друзей Крыма, это уникальное предложение, которое закреплено на бумаге. Будет международная ассоциация друзей Крыма, и это никак деньгами не измерить. Наши иностранные участники, по сути, на всю жизнь себе ставят клеймо «Я люблю Крым!». Соответственно, они точно будут друзьями всю жизнь. И таких неденежных, положительных итогов у форума множество.
На прошлой неделе Госдума приняла в первом чтении пакет поправок в избирательное законодательство, позволяющих, по мнению авторов законопроекта, повысить прозрачность президентских выборов. В частности, за счет либерализации системы назначения наблюдателей. Как эти и другие изменения отразятся на избирателях и оппозиционных кандидатах в ходе президентской кампании 2018 года, выясняла «Лента.ру».
Блок поправок в избирательное законодательство был внесен на рассмотрение нижней палаты парламента 3 марта сенаторами Андреем Клишасом и Анатолием Широковым. Если закон будет принят, схема проведения выборов главы государства изменится. В частности, у властей появится возможность перенести день голосования со второго воскресенья марта на третье, а не на первое, как предполагается действующим законодательством. Сенатор Андрей Клишас пояснял, что из-за 8 Марта выходные могут сместиться.
Помимо переноса выборов, документ предполагает ряд поправок, значительно сильнее меняющих привычную схему, — отмену открепительных удостоверений и упрощение регистрации наблюдателей, с одной стороны, и ужесточение ответственности за нарушения и введение обязательной видеотрансляции — с другой.
«У нас постоянно идет доводка избирательного законодательства, это стало доброй традицией», — говорит гендиректор Центра политической информации Алексей Мухин. По его словам, пока перспектива изменений вызывает больше критики, чем положительных отзывов. «Люди ищут способы оптимизации избирательной кампании, а постоянно меняющиеся правила игры сводят на нет их усилия, поэтому у них это вызывает некоторое раздражение», — поясняет эксперт.
Доверяй, но проверяй
С осторожностью законодатели, в частности, восприняли прописанную в законопроекте отмену открепительных удостоверений. Да, они становились инструментом фальсификации, признает первый зампред думского комитета по госстроительству и законодательству Михаил Емельянов. Но чем их заменить? «Вместо них предлагается ввести явочный порядок регистрации, с упрощенным порядком записи, — рассуждает депутат. — Однако системой ГАС «Выборы» (в ней фиксируется факт голосования) оборудованы не все избирательные комиссии. Это стоит огромнейших денег, и это достаточно тяжелая техническая задача».
По словам зампреда ЦИК Николая Булаева, ведомству хватит бюджета на реализацию новаций. Новый порядок голосования граждан не по месту регистрации Центризбирком должен подготовить ко второму чтению поправок в мае. «[Это нужно], чтобы мы могли убедиться, как он будет действовать, и сделать так, чтобы он удовлетворял всех», — отмечал коллега Емельянова по комитету, депутат Виктор Пинский.
Решением проблемы может стать создание универсальных комиссий для избирателей, которые по тем или иным причинам не успели заранее подать заявку на голосование по месту пребывания, заявляла председатель ЦИК Элла Памфилова. Вместе с тем она подчеркивала, что подобная схема требует введения жесткой системы идентификации. Один из вариантов — установка на каждом участке сканера паспортов.
Система открепительных удостоверений была карт-бланшем для административной мобилизации со стороны региональных элит, говорит гендиректор Агентства политических и экономических коммуникаций Дмитрий Орлов: «Не сказал бы, что открепительные использовались для массовых фальсификаций, но, безусловно, основу для нарушений в отдельных регионах они создавали». По мнению политолога, решение от отмене открепительных назрело давно.
В предложенном сенаторами законопроекте учитываются и проблемы, которые могут возникнуть, отмечает он. Парламентарии, в частности, предлагают ввести штраф в 30 тысяч рублей за повторное голосование и почти в 10 раз увеличить штраф за незаконную выдачу бюллетеня — с 3,5 тысяч до 30 тысяч рублей. Усилением административной ответственности дело может не ограничиться: в ЦИК анонсировали законопроект о введении уголовного наказания за неоднократное повторное голосование.
Проще поддержать кандидата
Упростить жизнь избирателей призвана не только отмена открепительных, но и разукрупнение избирательных участков в ряде населенных пунктов. Как считают авторы поправок, это упростит гражданам процедуру выборов.
Вкупе заявленные в законопроекте поправки увеличат явку, уверен политолог Дмитрий Орлов. «Более того, возрастет интерес к выборам», — говорит он. В то же время депутат Госдумы Михаил Емельянов сомневается, что изменение законодательства отразится на явке. «Я мало видел людей, которые не участвовали в выборах именно потому, что была сложной процедура голосования, в частности, вне своего избирательного участка, — подчеркивает он. — Есть другие мотивы у людей, по которым они воздерживаются от голосования». Сейчас на президентские выборы готовы пойти 70 процентов россиян, следует из результатов опроса ВЦИОМ.
В законопроекте также есть пункт, облегчающий жизнь непосредственным участникам выборов, отмечают эксперты. Речь идет об упрощении требований к сбору подписей в поддержку кандидата: в случае принятия поправок им не придется указывать дополнительные реквизиты к адресам избирателей, поддержавших их выдвижение.
«Одновременно с такой либерализацией в ходе кампании возникает немало кандидатов, злоупотребляющих этим, — отмечает политолог Алексей Мухин. — Всегда на меру с позитивным подтекстом находятся политтехнологические ухищрения, которые если не сводят ее на нет, то помогают применять в несколько извращенном виде».
Предусмотрели риски
Минимизируют риски другие пункты поправок — введение обязательной видеотрансляции со всех участков, а также облегчение доступа к ним наблюдателей. Им не придется заранее отправлять списки в избирательные комиссии, кроме того, наблюдатели смогут перемещаться с участка на участок по своему усмотрению. Первый зампред думского комитета по госстроительству Михаил Емельянов уверен, что это позволит повысить прозрачность выборов. Хотя и права наблюдателей, по его мнению, остаются ограниченными. Как и представители оппозиции, они не обладают доступом к системе ГАС «Выборы», а значит, не могут выявить факт повторного голосования. Впрочем, Емельянов признает, что дать им такие права невозможно: «Это чревато вмешательством в работу системы».
Если касающиеся наблюдателей поправки будут одобрены, дело как раз за оппозиционными партиями, говорит глава Агентства политических и экономических коммуникаций Дмитрий Орлов. Во-первых, они должны создать плотную сеть наблюдателей, во-вторых, правильно организовать их работу на участках непосредственно в день выборов. «Их мобильность — это очень серьезный фактор, который позволит повысить законность и легитимность избирательного процесса», — поясняет специалист.
По его словам, создать национальную сеть наблюдателей при нынешних правилах под силу только «Единой России» и, возможно, КПРФ. «В новой системе это возможно даже для непарламентских политических сил, если они будут действовать технологично», — резюмирует Орлов.
Чеченка о насилии в браке, пытках в тюрьме и бегстве в Германию
Фото: Goran Tomasevic / Reuters
По даннымРосстата, за последние четыре года (с 2015-го по 2018-й) из России эмигрировали почти полтора миллиона человек (1,484 миллиона). В Германию уехали 18,8 тысяи россиян. Одна из них — уроженка Чечни Луиза (по ее просьбе имя изменено). Она бежала из Чечни после того, как ее мужа обвинили в пособничестве террористам и их обоих подвергли пыткам. Сейчас Луиза имеет статус соискательницы убежища. Она считает, что ее жизни по-прежнему угрожает опасность. По просьбе «Ленты.ру» журналистка Марьяна Самсонова записала рассказ этой женщины о жизни в республике, несчастливом браке, пытках, бегстве и судебных тяжбах с бывшим мужем в чужой стране.
«Я взрослела на войне»
Моя семья не была религиозной, отмечали праздники, традиции чтили, но не более. Всю жизнь и по сей день оставались «советскими» людьми — верили в тот порядок. В детском саду и начальной школе все говорили по-русски, в семье тоже. Первым моим родным языком был русский. Маленькой девочкой я понимала чеченский, но не умела на нем говорить. Научилась, уже будучи подростком. Мое детство и юность пришлось на чеченские войны. В Грозном мы оставались всю первую войну, с 1994-го по 1996 год. Как сегодня помню, 28 апреля 1994 года шел урок русской литературы. Мы учили стихотворение Лермонтова «Белеет парус одинокий». В этот момент начался обстрел, снаряды попали в школу. Дети кричали. Кто-то был ранен, были и погибшие.
В 1996 году образовалась независимая Ичкерия, и подход к образованию резко изменился: начали внедрять шариат. В школе учителям и детям запретили разговаривать на русском языке, преподавание шло по-чеченски. Классы разделили, теперь девочки и мальчики учились раздельно: мы с утра, мальчики после обеда. Так было вплоть до 1999 года.
Прошло еще несколько лет, и Чечня вновь перешла под контроль России. Я взрослела на войне. После девятого класса я подала документы в медицинский колледж, на фельдшера-акушерку. Меня в медицину совершенно не тянуло, но отец настоял: надо, чтобы в семье был медик, его старшая сестра была врачом — это надежная профессия. Такого же будущего он хотел и для моей сестры, но та, рано выйдя замуж, быстро обзавелась детьми и нового обучения не планировала.
Я отучилась, получила диплом, устроилась работать в одну из городских больниц. К тому времени я тоже была замужем за любимым, знакомым мне с детства парнем. У него была состоятельная семья. Мы влюбились друг в друга еще в 13 лет, а поженились после окончания школы.
«Мне было предписано длинное платье и хиджаб»
С работой у меня не сложилось. Я трудилась в больнице под началом молодого неженатого врача. Он начал ко мне домогаться. Сначала на словах — я отказала в общении. Тогда он выдвинул ультиматум: или я отвечаю на ухаживания, или увольняюсь по собственному желанию. Мне пришлось уйти. Вся моя медицинская карьера уложилась в два месяца. И тогда я поступила в Чеченский государственный университет переучиваться на юриста. Эту специальность я выбрала сама. Все сложилось, я получила диплом и устроилась помощницей адвоката.
Тем временем семья моего мужа стала выдвигать мне претензии: почему нет детей? Для чеченцев это исключительно важный вопрос. Свекровь винила меня. Муж успокаивал: ничего страшного, мы усыновим ребенка. Мы пытались сдавать анализы и лечиться, посещали больницы в соседних регионах, летали даже в Москву и Санкт-Петербург. На обследования ездили втроем: я, муж и его мама. При этом за результатами проверок свекровь заходила сама, меня не пускала. Я не смела перечить матери мужа. Она объявляла результат: дело во мне, якобы я бесплодна.
Предлагали сделать ЭКО, воспользовавшись услугами спермобанка, но для меня такой вариант был исключен, мне было важно знать, кто будет биологическим отцом ребенка. Я очень хотела детей. Любила их и всегда с ними находила общий язык. Любого приняла бы как своего. Но в случае, если бы мы взяли малыша из приюта, мне было бы нужно знать, кто его родители, откуда он родом, что за наследственность и каково состояние его здоровья. До усыновления дело так и не дошло — мы развелись. За два дня до развода, убираясь в комнате свекрови, я нашла спермограмму мужа — она была нулевая! У него не было шансов на потомство. С тех пор он трижды женился, но дети так и не родились.
Мои пять лет жизни с ним были вполне спокойными и благополучными, если не считать нападок свекрови. Мы жили отдельно, муж не позволял себе ни грубости, ни насилия.
После развода я вновь поселилась у родителей. В какой-то момент на моем теле начали появляться красные пятна. Врачи не могли определить их происхождение — не то экзема, не то псориаз. Таблетки и мази не помогали. Целый год у меня держалась повышенная температура. Знакомые посоветовали обратиться в клинику исламской медицины в Грозном, где специалисты лечат религиозными методами и молитвой. Мне было предписано отказаться от ношения короткой юбки в пользу канонической мусульманской одежды — длинное платье и хиджаб. Я подчинилась, и спустя семь месяцев пятна прошли, температура нормализовалась.
«Традиция предписывала убирать за всеми домочадцами»
Вскоре в Грозном я познакомилась с отцом моих детей. (Хотя Луиза прожила в браке с этим человеком несколько лет, она избегает слова «муж» или даже «бывший муж» — прим. «Ленты.ру».) Я ждала маршрутку. Он подошел, представился. Начали общаться. Переписывались. Он сказал, что хочет жениться на образованной девушке, и его мать ему тоже такую искала.
Его социальный статус был куда ниже моего — сельский житель, родившийся и выросший в деревне. Имел сезонные заработки в сельском хозяйстве, выращивал фрукты на продажу. Образование — четыре класса начальной школы. Для его села и послевоенного времени этот уровень был нормой. Никто из их семьи не имел аттестата об окончании школы. У меня же было высшее образование, неплохие перспективы работы и не обремененная детьми жизнь. Мне нравилось жить в большом городе.
Я не хотела замуж, ведь совсем недавно я пережила разрыв. Но мне стали названивать его мама и сестра. Такое вмешательство посредников в жизнь потенциальной пары принято у чеченцев. Уговаривали, настаивали, обещали, что после свадьбы мы будем жить в Грозном, я продолжу работать. Он тоже обещал. Говорил, что будет работать и обеспечивать нас. Я согласилась.
После замужества я оказалась в его сельском доме. Там теснилось около двадцати человек родни: братья с женами и многочисленными детьми, разведенная сестра со своими детьми, свекровь и мы с мужем. Я напомнила об обещании: мы же хотели жить в Грозном. На что получила ответ в резкой форме: если ты недовольна, собирай вещи и уходи обратно к отцу.
Этого я сделать не могла, так быстро разводиться считается у нас позором. Но я время от времени возвращалась к этой теме. Муж ссылался на свою маму — она-де не разрешает уехать.
Поскольку я была замужем за младшим из братьев, традиция предписывала мне убирать за всеми домочадцами и готовить еду. Бытовые условия в селе были отвратительными. Кран с водой только во дворе, туалет в огороде, в доме даже не было раковины. Зато семья мужа строго придерживалась религии.
День ото дня я выполняла работу по дому. Через пять лет брака у нас было двое детей.
«Я разбирала надписи, нацарапанные узниками на стенах»
Это началось в 2015 году. Я была беременна третьим ребенком. В один из вечеров муж пошел в гости. Я позвонила спросить, ждать ли его к ужину, он ответил, что скоро вернется. Но так и не пришел. Звонки остались без ответа. Я поняла, что его задержали сотрудники полиции, когда они явились к нам в дом, чтобы увезти и меня. Во двор вошли вооруженные военные в масках.
Спросили: кто здесь Луиза? Я отозвалась. Мне приказали ехать с ними, я отказалась. Тогда меня силой затолкали в машину и повезли. Высадили, завели в кабинет и стали бить дубинкой, оскорбляли, кричали «Проститутка, сучка, ваххабитская подстилка!» Я сказала: «Не бейте, я беременна». Но стало еще хуже. Избивавший заорал: «Ты хочешь родить боевика!» — и стал бить по животу.
Потом он приказал своему подчиненному отвести меня в другой кабинет. Там я увидела своего мужа. Он сидел на полу. У него был мешок на голове, а на мизинцах рук электрические провода. Передо мной с него сняли мешок и начали бить током, пока он не потерял сознание. Я умоляла их прекратить, но пытка продолжалась.
Его обливали водой, чтобы очнулся. Сказали: «Если ты не подпишешь признание, что причастен к терактам и нападениям на сотрудников силовых структур, то мы изнасилуем твою жену». Он сказал: «Она ни в чем не виновата, и я ничего этого не делал». Он просил не бить меня.
Меня били дубинкой и ногами. Я потеряла сознание. Когда пришла в себя, увидела, что на моих пальцах закреплены провода. Сколько времени я провела без сознания — не помню. Снова умоляла прекратить, пощадить ребенка. Дальше началась пытка током, но мне казалось, что я уже не чувствую боли. В горле пересохло. Было ощущение, что я проглатываю свой язык. Они выключали ток, когда видели, что я на грани, а потом возобновляли пытки.
Потом в этот кабинет зашел начальник. Он уточнил, что он мастер по пыткам. Мои мучители сказали ему, что мой муж не хочет брать на себя преступления. Я помню все, что мне пришлось пройти, все до малейших деталей. Каждое лицо, каждое имя, каждое слово. Нет ни дня, когда эти мучения не стояли бы у меня перед глазами.
Он стал сильно бить по лицу. Кровь из носа хлынула фонтаном в разные стороны — он сломал мне нос. В ту же ночь меня и мужа посадили в машину и привезли в Грозный — видимо, к одному из влиятельных силовиков. Нас поставили перед ним на колени. Он сидел на диване и держал в руках кусок арматуры. С размаху ударил меня ею по лицу. Мне показалось, что выбил глаз. Так сильно шла кровь из глаза и из рассеченной брови. Левая сторона лица посинела и опухла. Он избил меня до потери сознания. Стоило прийти в себя, как истязание продолжалось. Много раз. Мужа избивали тоже.
В какой-то момент зашел его коллега. Он ему сказал: «Посмотри, ко мне ваххабитов привели. Сами творят что хотят, не подписывают то, что мы просим». Тогда тот взял дубинку и начал сам меня избивать.
Другой стал отчитывать силовиков, которые нас привезли. Говорил, что они плохо выполняют поручения, показывая на нас: «Они бы давно все подписали, если бы вы хорошо сделали свою работу».
Потом истязатели поменялись. Один держал меня, другой бил. Мужа отвели в другую комнату. Я упала и не могла пошевелиться. Пришедший силовик поставил ногу мне на шею и стал давить. Он почти задушил меня, но другой сказал ему отпустить: «Оставь, сейчас уже не надо». Кажется, в тот момент они поняли или узнали, что ни к каким терактам мы не причастны.
Нас заперли в подвале, который находился прямо на территории дома силовика. Три дня нам не давали ни пить, ни есть. Нужду справляли в том же помещении. Там были другие люди, мы их не знали. Парни, девушки — больше десяти человек. Некоторые сказали, что сидят уже несколько месяцев. Мне было безумно страшно, потому что там было очень много крови, на полу и на стенах. Туда приводили таких же, как мы, запытанных.
Я разбирала надписи, нацарапанные узниками на стенах. Это были фамилии и просьбы: «Если кто-то выйдет отсюда живой — сообщите нашим родным, что мы здесь!».
«Твои синие глаза меня с ума сводят»
Мы провели там пять дней. На шестой нас отвезли на военную базу в горное село. Там снова нас пытали, но уже не так сильно, как прежде. Пытавшие нас смеялись. Говорили, что мы должны обязательно пройти эту «процедуру», хотя уже поняли, что мы не боевики и нам нечего рассказывать. Ничего не спрашивали. Они получали удовольствие от пыток. Полчаса издевательств — и нас отвели в какую-то камеру. Там мы просидели до ночи. Потом военные увели мужа, но вскоре вернули. А потом забрали меня.
В кабинете сидел офицер. Кажется, он был командир. Я увидела, что он пьян. Он начал меня допрашивать. Я говорила, что ничего не знаю о терактах и не интересуюсь ваххабитами. И вдруг он говорит: «Твои синие глаза меня с ума сводят».
Полез ко мне. Я просила, умоляла не делать этого. Говорила, что я беременна. Меня изнасиловали он и двое охранников по его приказу.
После тройного изнасилования у меня началось сильное кровотечение. Вся одежда пропиталась кровью. В таком виде меня вернули в камеру к мужу. Первое, что он сказал: «Тебя изнасиловали?» Я не могла этого сказать. Это считается у нас позором. Я знала, что если он узнает о насилии и мы сумеем выйти из этой тюрьмы, он меня бросит. Я все отрицала, сказала, что ничего такого не было, что я потеряла ребенка, что кровотечение из-за этого.
Он постоянно задавал один и тот же вопрос: было или нет изнасилование? Я всегда отрицала. Мы провели в этой тюрьме еще две недели.
На седьмой или восьмой день к нам в камеру зашел охранник. Выдал тюбик мази, сказал, чтобы мазала лицо каждый день. От синяков. Начали с нами хорошо обращаться.
Потом выяснилось, что моя сестра сумела выйти на правозащитников, везде писала жалобы, подняла шум, что меня похитили. Нас начали искать, правозащитники вышли на журналистов. Кто-то из газетчиков приехал в Чечню, в район, где нас держали. Начали расследовать, задавали неудобные вопросы. Огласки наши силовики не любят. Как-то наружу просочилась информация о нашем местонахождении — этим объяснялась перемена тюремщиков к нам.
Еще через несколько дней меня привели снова в кабинет к начальнику. Он сказал: «Если скажешь хоть слово о том, что здесь происходило, тебя убьют». Кроме того, он сказал, что я должна перед своей семьей и перед родственниками мужа покаяться в симпатии к ваххабитам. Наших родных, сказал он, привезут в районный отдел полиции. «Ты и твой муж должны будете сказать, что намеревались уйти в горы к боевикам, но полиция нас перехватила. Вы будете подтверждать все, что мы скажем». Я обещала сказать все что угодно, лишь бы нас освободили.
Нас отвезли к начальнику ОВД. Там был мой отец и родня мужа. Я рассказала про горы, про желание примкнуть к боевикам и организовать теракт — все как приказали. Конечно, наши родственники поняли, что нас избили и заставили оболгать себя. На мне все еще были следы избиений. Нам запретили обращаться в больницу. Сказали, если узнают, что мы были у врачей, преследование возобновится.
После этого нас отпустили. Муж каждый день спрашивал: «Тебя изнасиловали?» Без жалости. Без сочувствия. Я только сестре рассказала об изнасиловании. Она выслушала и посоветовала никому не говорить.
«Пограничники вызвали мне скорую помощь»
Прошло двое суток, боль в животе не утихала, и я решилась ехать в больницу Нальчика. Там мне сделали операцию и сказали, что я больше не смогу иметь детей. Муж был со мной в больнице и все выяснял, было ли изнасилование.
Дома родственники мужа шушукались: «А вдруг ее все-таки изнасиловали? Это такой позор, надо развестись и забрать у нее детей». Я не могла терпеть такое и переехала с детьми к родителям.
Прошло время. Мы думали, что силовики отстали от нас. Но спустя месяц мне позвонили и сказали снова явиться в отдел полиции. Со мной поехала мать. Ее оставили на улице, а меня завели и вновь стали избивать. «За что?» — спрашивала я их. И мне отвечали: это профилактика. Задерживать не стали. Мне хотелось верить, что теперь меня точно оставят в покое. Но таких вызовов было еще два. Опять «профилактика» — побои и пытки. В один из приводов угрожали убийством в том случае, если мы где-то расскажем об участии силовиков в пытках. Нас пугали, что отыщут и за границей. Припомнили чеченца Исраилова, убитого в Австрии: с нами могут расправиться так же.
После третьего подобного вызова мы решили уехать. Не было иного выхода. Старшему ребенку было тогда два года. Когда он видел военную машину, он плакал, впадал в истерику и кричал, что маму забирают.
Мы заплатили таксисту 50 тысяч рублей, он привез нас в Брест — услуга, весьма востребованная у чеченцев. Таксисты хорошо знают этот маршрут. Брест более двадцати лет является отправной точкой для чеченцев, бегущих в Европу от войны, от репрессий, от терроризма.
В тот же вечер мы были на границе с Польшей. У нас были загранпаспорта, но не было шенгенских виз. Мы заявили пограничникам, что просим убежища, и нас сразу пропустили. (Крайне редкий случай, обычно беженцы совершают от нескольких до нескольких десятков попыток, прежде чем попасть в Польшу без визы — прим. «Ленты.ру».)
На мне были следы недавней «профилактики»: сломанный посиневший нос, на теле черные пятна от пыток током. Пограничники вызвали мне скорую помощь. Отпечатки на карточки просителя международной защиты мы сдавали уже в больнице.
Мы хотели остаться жить в Польше, меня лечили в больнице. Однако вскоре о себе напомнили наши палачи. На телефон мужа пришло сообщение: «Мы знаем, где вы находитесь». Назвали город и адрес лагеря беженцев, где мы жили. Они очень быстро нас нашли.
Мы двинулись дальше — искать спасения в Германии.
«Несколько раз бывший избивал меня прямо на улице»
Я хорошо помню день, когда отец моих детей первый раз меня ударил. Спустя год после нашего бегства я сидела на кухне, пила чай. Он зашел, взял банку с кофе и ударил меня ею по голове. Разбил в кровь. Я бросилась в спальню, хотела найти бинт, но он бежал за мной с ножом, я закрыла дверь, и он воткнул в нее нож. Я успела отойти. Вскоре нам надо было идти на интервью в миграционную службу — обосновывать прошение об убежище. Муж — на тот момент мы еще не развелись — нанял переводчицу с немецкого, которая пошла со мной. Поэтому, рассказывая свою историю, я вновь умолчала об изнасиловании — знала, что мой рассказ передадут ему.
С тех пор эпизоды избиения повторялись. Я думала, что он придет в себя, изменится, никому не жаловалась и не рассказывала. Но с каждым днем становилось все хуже.
Он обратился за психологической помощью, пил антидепрессанты, но без особого результата. В прошлом году мы окончательно расстались. Точнее так: он ушел из семьи. А на следующий день явился в югендамт — социальную службу, следящую за соблюдением интересов детей, — и написал заявление, что я бью их, что со мной дети в опасности.
Ко мне пришли три сотрудника ведомства, одна из них — переводчица. Осмотрели всю квартиру. Подытожили, что заявленное отцом детей не соответствует действительности. Оказывается, он писал, что в квартире беспорядок, грязь, что дети неухоженные, голодные, мать ненормальная. А я им показала наглаженные детские вещи в шкафах, продукты в холодильнике, детскую, полную игрушек.
Когда забрать у меня детей легальным образом не получилось, бывший перешел к угрозам. Он вынудил меня подписать договор о совместной опеке, грозясь в противном случае все рассказать людям о насилии, которое надо мной учинили, а также о том, что я гуляю со всеми подряд. Сказал, что у него есть протокол моего интервью миграционным властям, и он его выложит в интернет. Я страшно боялась этого позора — что на меня будут смотреть как на падшую женщину, и согласилась 50 на 50 опекать детей. Подписывая это соглашение, я заявила соцработнице, что делаю это вынужденно, против своей воли. Также я подала заявление в полицию на побои с его стороны, которые периодически случались, несмотря на разрыв. Несколько раз бывший избивал меня прямо на улице.
«Отец отрекся от меня перед телекамерой»
Я пошла на его условия, но это не остановило отца моих детей от дальнейших пакостей. В конце прошлого года он взял мое фото и распространил в чеченских группах с текстом, что я ненормальная, что я без вести пропала, выйдя из дому с большой суммой денег, что меня ищут. Заодно он сдал мое местонахождение нашим преследователям.
Мне позвонила мама: «Где ты?» Сказала, что к ним пришли сотрудники РОВД: «Ваша дочь находится в Германии» — показали мое фото с объявлением о пропаже. В том же сообщении был мой нынешний немецкий адрес. Я обратилась во все возможные инстанции, заявила, что боюсь за свою жизнь, и просила переселить меня отсюда или как-то обезопасить, но полиция ничего не предприняла.
Между тем рассылка этого фото стоила серьезных проблем моим родным. Спикер парламента республики Даудов лично поставил ультиматум моему отцу: либо твоя дочь возвращается в Чечню, либо отрекайся от нее публично. Отец отрекся от меня перед телекамерой чеченского ТВ — сказал, что я ему больше не дочь. Теперь моей семье опасно связываться со мной, мы не общаемся. После развода с мужем отец пытался добиться моей реабилитации, но силовики дали понять, что охота на меня продолжится в любом случае.
Я обращалась к психологам и психиатрам из-за последствий пыток. По моему случаю был консилиум. Диагноз — посттравматическое стрессовое расстройство с тяжелыми последствиями. У меня серьезное ухудшение зрения, по 20-30 процентов каждый глаз. Приходится носить линзы. Я прошла несколько операций по восстановлению носа, но полностью исправить его не удалось.
«Его родня объявит кровную месть моей семье»
Я живу только детьми. Они очень спортивные, дружелюбные, одинаково хорошо общаются с немцами, турками, русскими, украинцами. Оба мальчика занимаются карате, берут призовые места, им очень нравится.
В свою половину недели, когда дети с ним, их отец плохо с ними обращается, даже бьет. Сын — ему сейчас семь лет — был со мной на суде по определению места жительства. Он заявил судье, что папа его избивает, что он боится папу, но судья не учла его показаний. Я обжаловала решение суда и буду бороться за детей дальше. Хочу, чтобы опека была полностью на мне, а встречи с отцом, как и положено по закону, происходили раз в две недели, на выходные и на каникулы.
Если у ребенка что-то болит, бывший муж тянет до конца своей смены и мне передает больного. Тогда я ищу скорую помощь или лекарства. Сотрудникам опеки он объясняет: «Я женюсь, приведу жену-чеченку, она будет за детьми смотреть». Он угрожает мне и требует отдать ему детей и уехать, распространяет среди чеченцев слухи, что я проститутка. Дает мой номер мужчинам, желающим развлечься, они мне звонят с гнусными предложениями. И в то же время угрожает вывезти детей из Германии, если я посмею вновь выйти замуж. К сожалению, это не пустая угроза. Я знаю многих беженок, чьи мужья незаконно вывозили детей, лишив мать возможности видеться и общаться с ними.
Относительно детей мне поступают угрозы и от родных бывшего мужа. Один из его кузенов, сделавший карьеру в администрации республики, звонит и обещает меня «закопать», если я добровольно не отдам детей отцу, а сама не уеду. К моему отцу в Чечне пришли и сказали, что если я не отдам детей, его родня объявит кровную месть моей семье. Отец ответил, что кровная месть объявляется только в случае убийства, а дети целы и невредимы — за что месть? Но ему сказали, что если найдут меня и что-то со мной сделают, отец будет якобы не вправе мстить.
Сестра бывшего тоже находится на территории Германии под чужим именем. Она также угрожала мне вывозом детей в Чечню. Эта информация есть у полиции.
Пока бывшему ничто не мешает напасть на меня прямо на улице. 24 апреля он подошел ко мне и ударил по голове. Я получила сотрясение головного мозга. Мне дали медицинское заключение, и я снова заявила в полицию. Был суд. Решение — отдаление на сто метров друг от друга нам обоим. Это был рецидив. Напав на меня в прошлом году, бывший угрожал убийством. Полиция так и не остановила его.
Страшно, что мои палачи знают мой адрес. Единственное, чего я сейчас хочу, — выжить и защитить детей. В других городах женщин в моей ситуации увозят вместе с детьми во фраухауз — убежище. И я продолжаю бороться за право уйти в такое укрытие.