Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Сочи завершается. Дискуссионная часть праздника подошла к концу, и участники пригласили на отчет о проделанной работе президента России. Владимир Путин, выслушав их, дал три совета. Главный — все, что делает человек благодаря науке и технологиям, должно идти на пользу людям, а не на разрушение.
Работу молодежного фестиваля в Сочи Кремль не просто приветствовал, но и курировал. Первый заместитель руководителя администрации президента Сергей Кириенко, возглавлявший оргкомитет, выражал надежду на то, что когда-нибудь участники фестиваля определят будущее своих стран и называл их мягкой силой. И для того, чтобы эту мягкую силу направить в нужное русло, гостям обеспечили живое общение не только со знаменитыми писателями и предпринимателями, но и с политиками, и министрами. Наконец, время для общения выделил и Путин, работавший в эти дни в своей сочинской резиденции. Причем сделал это не раз.
15 октября он выступил на открытии в ледовом дворце «Большой», а после церемонии побеседовал за чашкой чая со студентами и молодыми специалистами из России, Малайзии, Индонезии, Франции, Ямайки, США, Индии и Зимбабве. Президент тогда выразил надежду, что его собеседники почувствуют своеобразие нашей страны, и призывал смело идти вперед, создавая «свое будущее».
Потом он пообщался с участниками фестиваля поздно вечером в четверг, 19 октября, когда приехал к одному из кафе в Олимпийском парке после заседания дискуссионного клуба «Валдай». На часах было уже почти десять вечера, и Путин вышел к молодежи буквально из темноты. «Я не могу поверить, что передо мной президент Российской Федерации», — взмахнул руками от удивления студент из Нигерии. «Ну ущипните меня», — предложил ему Путин. А другие студенты, по всей видимости, уже немного уставшие от обширной дискуссионной программы, поинтересовались, не возникает ли у президента «желания, отказаться от работы и просто пуститься в молодежную тусовку». «Хотелось бы», — не возражал он.
И вот 21 октября — третья встреча с участниками фестиваля. Путин принял участие в сессии под названием «2030: молодежь будущего». По замыслу организаторов, студенты должны были рассказать гостю о том, чего достигли за прошедшую неделю, презентовать проекты и услышать хотя бы короткий отзыв президента.
Большинство проектов носили слишком общий характер, и было сложно понять, в чем же задумка. Одна из наиболее конкретных разработок — Waste bank. Это мобильное приложение, помогающее перераспределять мусор и, соответственно, борющееся с загрязнением окружающей среды. «Ненужные отходы могли бы передаваться новым пользователям, которые используют их в области искусства, например», — объяснила автор идеи.
Другая разработка, придуманная участниками направления «Новые медиа», называлась хайпо-bus. Но слушателям удалось уяснить только то, что это некая мобильная студия. Будущее СМИ представлялось авторам проекта как «кросскультурный контент для формирования позитивного мышления».
Внешняя политика тоже должна быть продвинутой, убеждал, стоя перед Путиным, еще один участник сессии. По его словам, молодежь всего мира едина в признании ООН как универсальной площадки. Но можно создать и еще одну — международный совет молодых дипломатов. «Будем добиваться правды, бороться с fake news и прекращать информационные войн», — обрисовал перспективы будущий дипломат.
Выслушав все выступления, Путин признался, что и не собирался в чем-то наставлять собравшихся. «Вы все молодые, — посмотрел он в зал. — А человек, чем моложе, тем тверже убежден в том, что он знает все лучше всех и больше всех. Поэтому не стоит ставить задачу удивить вас чем-то».
Но с высоты своего опыта решил дать три совета. Первый: любые идеи должны быть реализуемыми, иначе так и останутся громкими словами. «Красавица из Финляндии рассказала о предприятиях, которые сжигали мусор», — привел пример Путин. Но надо понимать, что эти технологии пока не конкурентоспособны, считает он. «То же самое в авиации, — продолжил президент. — В Советском Союзе был «Ту-144». Был сверхзвуковой самолет и в Европе». «Где они? — спросил Путин. — Только в боевой авиации. В гражданской нет — дорого».
Второй совет касался гибких навыков — soft skills. Связанные с личностными качествами: дисциплиной, умением работать в команде, критическим мышлением — они необходимы для современного человека, уверен президент.
И наконец, третий совет касался «морально-нравственной составляющей» любого дела. «Например, генная инженерия, которая даст нам потрясающие возможности в области фармакологии. Замечательно! Ведь это так хорошо, — рассуждал Путин. — Но есть и другая составляющая: человек приобретает возможность вмешаться в генетический код». И это, по словам президента, уже опасно. Ведь так можно создать гениального музыканта, а можно и безжалостного воина. «Это может быть страшнее ядерной бомбы!» — предупреждал Путин. И советовал: «Все что мы делаем, должно идти на пользу, укреплять, а не разрушать».
На акциях против коррупции, инициированных оппозиционером Алексеем Навальным, было много подростков-старшеклассников и студентов младших курсов. И это при том, что совсем недавно многие обвиняли нынешнее поколение молодых в инертности и аполитичности. Считалось, что самый радикальный протест, на который способны юные россияне, — упаковать чемодан и отбыть за границу. Действительно ли политика становится трендом для молодежи и к чему это может привести, «Ленте.ру» рассказали социологи и сами участники «протестной прогулки».
Достучаться до власти
Роман Шингаркин, одиннадцатиклассник
— Я пошел на митинг, потому что хотел посмотреть, насколько сильна оппозиция в стране. Мне было любопытно узнать, сколько народу на него придет. О том, что будет шествие, я узнал из блога Навального. Но вышел скорее против происходящего в стране, чем в его поддержку. В моей школе не особо интересуются политикой. Учителя и одноклассники — скорее аполитичны. А мне это интересно, и раз такое событие происходит в моем городе — я пошел.
Я гулял по Тверской и, подходя к Пушкинской, увидел, что людей становится больше. Много полицейских. Там я решил остановиться, а чтобы получше все разглядеть, залез на столб. Сначала сидел один, потом залез Паша. Когда толпу начали вытеснять с площади, полицейские попросили нас слезть. Я сначала отказался, а потом пришлось спуститься, когда полицейские пообещали применить силу. Меня задержали, посадили в автозак, отвезли в полицию. Там оформили административное дело. До этого в субботу был митинг в Минске — там всех задержали. Поэтому то, что в Москве тоже всех винтили, — вполне ожидаемо. Ходить на митинги я продолжу, когда мне исполнится 18 лет. Сейчас не хочу усложнять жизнь родителям. Они не против того, что я был там, но им пришлось меня забирать из отделения.
Думаю, митинги могут что-то изменить, но все зависит от действий власти. Пока что единственная ответная мера — задержание. Достучаться до власти не получается.
Что-то бродит
Валерия Касамара, заведующая лабораторией политических исследований Высшей школы экономики
— У меня несколько объяснений воскресной массовости молодежи. Навальный активно живет в сети. Соответственно, он зацепил молодежь, которая там также живет, пришел к ним в понятный им ареал обитания. Это не первый канал и не второй. Он заходит неформально. Совсем с другой риторикой, с другой энергетикой. Он говорит с ними на равных, не учит жизни. Он попадает в ситуации, которые вызывают жгучий интерес у молодежи. Та же самая зеленка, которой его облили в одном из городов и он сумел это превратить в свою фишку, — очень хорошо цепляет. Он предложил молодым трендовую повестку. Тема коррупции консолидирует все возраста в России. То есть посыл что в регионах, что в Москве был не антипрезидентский. И молодым, тем кому сейчас 16-19 лет, был предложен формат, которого в их жизни еще не случалось — массовый выход на улицы. Для большинства школьников, которые участвовали в этой прогулке, — это движуха, которой раньше не было.
Я бы не стала сейчас категорично утверждать, что молодежь наша обрела политическое сознание. Определенных политических взглядов, позиции у многих еще нет. Чтобы понять мотивацию этих ребят, нужно провести с ними хотя бы минимальное исследование. Но в целом для подростков это некий социальный опыт. Молодежь — это как ящик Пандоры. В их среде, конечно, что-то бродит, что-то накапливается. Особенно, когда школа пытается что-то пригладить, старается не выносить сор из избы. Но энергию-то молодым надо куда-то девать. У государства сегодня нет каналов, по которым она могла бы вырваться.
Родители замечают, что в школах идет идеологическое «усиление». Но если такая пропаганда будет продолжаться — получим новый всплеск реакции от противного. Обычно у нас каждое усиление выражается в закручивании гаек и в жестком навязывании определенной позиции. В государственных институтах плохо приживается культура плюрализма. Гораздо легче донести одну идею, используя единую версию учебника. Но нельзя думать, что если мы расскажем о том, что оппозиция — это плохо, то все будут ходить только на демонстрации в честь 4 ноября.
Власть сегодня оказалась в очень затруднительном положении. Если начать говорить на тему коррупции, то придется сказать очень много. А тут есть определенные политические ограничения. Поэтому нужно принять стратегическое решение — говорить или промолчать. Центральных телевизионных каналов на «прогулке» не было. Вроде как ничего и не произошло. Все есть в сети, но мы прекрасно знаем цикл жизни какой-то новости. Если сегодня не заметят, завтра дети повзрослеют, впишутся во взрослую жизнь. Как показывает практика, безбашенность подростков к 17-18 годам уменьшается. Студенты более прагматичны. Но за ними подрастет следующее поколение, которое тоже может пойти на улицы, если ничего не делать.
Выхода нет
Леонтий Бызов, старший научный сотрудник Института социологии РАН
— Для социологов также стало неожиданностью массовое участие юных граждан. Принято считать, что молодежь у нас аполитична. Мне кажется, этот всплеск произошел потому, что сейчас для молодых нет реального выхода — ни в политику, ни в бизнес, никуда. Возникло ощущение социального торможения. И это продолжается уже долгое время. Политическая повестка в государстве сформирована людьми старшего возраста. Многие из них выросли в советское время. Они просто воспроизводят охранительно-оборонительную матрицу, популярную в СССР: наступление на интернет, на свободу творчества, на другие важные для юных вещи. Теперь представьте, социальная жизнь отсутствует. А тут еще последнее забирают.
Патриотизм, на который сейчас делается упор, — нужен. Это естественное чувство многих. Однако опять же, в какую обертку все это завернуть. Когда начинают давить и перекармливать этим, особенно молодежь, получается обратный эффект. И мы, социологи, по недавним исследованиям видим, что у молодежи падает интерес к тому, чем ее призывают гордиться. Например, к той же Великой Отечественной войне.
Сегодняшнее молодое поколение воспитано немного в других условиях. Я говорю о тех, кому нет и 20. Молодежь за 30 в большинстве своем для политики потеряна, так как в свое время они воспитывались на другом, на духе потребительства. А современные юноши и девушки чувствуют себя более свободными благодаря интернету. У них нет такого чувства страха и зависимости от власти, которые были у прошлого поколения. Ясно, что в обществе накопилось недовольство. И мне кажется, что именно это новое поколение родит новых политических лидеров. Это чрезвычайно важно.
Нужна альтернатива
Валерия, студентка, Москва
— Это мой первый митинг, но я была на шествии Бессмертного полка в 2016-м. Если я разделяю ценности участников мероприятия, я туда иду. В этот раз я решила пойти, потому что коррупция — это зло, которое касается каждого из нас. Гораздо в большей степени, чем мы думаем. Об этом нельзя молчать, иначе будет только хуже. Именно повальное взяточничество разваливает систему образования и здравоохранения в стране. А без этого качество жизни не улучшится в перспективе, и я не хочу с этим мириться.
Если бы организатором митинга был не Навальный, я бы все равно пошла на шествие против коррупции. Моя задача — призвать к ответу одного конкретного человека и дать понять остальным, что такие вещи больше не должны оставаться безнаказанными. Личность организатора тут не важна. Главное, чтобы ему можно было доверять. Более того, я никогда не голосовала за Навального и его партию, он не симпатичен мне как личность. Особенно после серии дебатов с Познером и Лебедевым.
Я закончила школу четыре года назад, но не ощутила на себе влияния патриотического воспитания ни в школе, ни в вузе. Не слышала от своего окружения, чтобы государственные образовательные учреждения навязывали бы определенную точку зрения. Всем думающим людям достаточно очевидно, что в стране происходит, и красивые истории в День народного единства рассказывать, наверное, бессмысленно. Впрочем, допускаю, что в регионах ситуация может быть другой. В любом случае, я против навязывания детям одной точки зрения — нужна и альтернатива.
Политическая социализация
Александр Бикбов, замдиректора Центра современной философии и социальных наук философского факультета МГУ, социолог и научный координатор исследовательского коллектива «НИИ митингов»
— Для исследователя картина выглядит иной, чем пишут сейчас журналисты. Когда мы с коллегами из «НИИ митингов» берем интервью у участников протестов, то мы обычно находимся не в самом эпицентре событий, где идут задержания. А на «окраинах». Это нужно, чтобы довести разговор с людьми до конца. И как раз с этих «задворок» нам было хорошо видно, что школьники и подростки составляли абсолютное меньшинство участников. Их было меньше, даже чем 10 декабря 2011 года на Болотной площади. Тогда в Москве ребята целыми классами сбегали с уроков. Причем совершенно из разных школ, в том числе и с окраин. И тогда их по количеству было куда больше.
Сыграло роль то, что на Пушкинской площади в Москве практически все время находилась большая часть журналистов и стрингеров с хорошей аудиторией на YouTube. В их поле зрения было много лицеистов, подростков, с которыми шло взаимодействие. В этот момент произошло превращение одного из участников протеста в символ всего происходящего. Наверное, это случилось еще и потому, что именно с декабря 2011 года на улицах практически не было школьников.
Вспомните, как описывали декабрь 2011 года в СМИ: «Революция среднего класса». А на каком основании? Просто появился на улицах типаж, которого раньше на массовых акциях не было. И 26 марта имеет место тот же самый эффект. Подростков заметили. Родилась красивая легенда. Все остальное на этом фоне померкло. Но если бы вы наблюдали за происходящим с позиции ученых-исследователей, увидели бы, что большинство «гуляющих» — молодые люди около 30 лет, а не школьники. Для многих из них после 2011-2012 года это был второй опыт участия в таких уличных мероприятиях.
Я взял несколько интервью с подростками. Но оказалось, что это были дети, которые просто приехали в центр города в воскресный день. Они всегда это делали. Утверждали, что в акции не собирались участвовать, но знали, что она проходит. Сказался эффект видеоканалов и социальных сетей. Я специально спрашивал у детей, обсуждают ли они с друзьями политические события. Те, с кем говорил, сказали, что нет.
Но если до этого дня подростки, которые принимали участие в протестных акциях, были меньшинством, то, как эти события освещались в сети, несомненно возбудит у детей гораздо больший интерес к происходящему. И может сыграть роль политической социализации нынешнего поколения молодых. Как показывают интервью, господствующее настроение у участников политических акций — мирный протест. Но от того, какие приговоры вынесут задержанным, зависят дальнейшие протестные настроения. Чем более жесткими будут действия властей, тем больше людей будет выходить на улицы. А протест будет радикализироваться. Это классика.
Каким образом комсомол стал кузницей кадров для бизнеса? Почему организация, призванная воспитывать молодежь в духе идей коммунизма, погрязла в бюрократии и формализме? Обратившись к экспертам и историческим материалам, «Лента.ру» проследила, как постепенно деградировал ВЛКСМ, трансформируясь в советский бизнес-инкубатор.
«Я знал людей, работавших в ЦК ВЛКСМ в 1950-1960-е годы, у них даже мыслей не было о том, чтобы дать взятку или принять от кого-то какой-то подарок. Они работали для народа, за идею. Именно их неподкупность обеспечивала стабильность в стране и стабильно высокий рост экономики», — рассказал «Ленте.ру» социолог Андрей Возьмитель.
Однако потом, по его словам, в кадровой политике сменились приоритеты. Специалисты-фронтовики ушли, и их места заняли недалекие молодые люди, лояльные власти и потому несменяемые. «Принцип номенклатурного роста был такой: для продвижения по карьерной лестнице необходимо пройти аппаратную работу в комсомоле и иметь соответствующее образование», — пояснил социолог.
В результате к концу 1960-х — началу 1970-х годов комсомол превратился в бесполезную организацию. Он не организовывал молодежь, не вдохновлял на трудовые подвиги, а занимался разгоном стиляг, футбольных болельщиков и поиском выбывших без снятия с учета. «На этой имитации деятельности вырастали совсем другие люди», — сокрушается Возьмитель.
Все это, по его мнению, так или иначе привело к закономерному итогу: развалу Советского Союза. Действительно, ВЛКСМ, служивший кузницей кадров для КПСС, к концу 1980-х годов стал бессмысленной номенклатурной структурой, из руководства которой, однако, вышли предприимчивые молодые люди, составившие впоследствии бизнес-элиту современной России.
Циркуляр на циркуляре
Конечно, рассуждения Андрея Возьмителя о том времени, когда он был молодой, а трава — зеленой, выглядят немного наивными. В реальности проблемы возникли в комсомоле почти сразу после его основания.
Участники II съезда РКСМ уже в 1919 году, когда в стране шла Гражданская война, были озабочены увлечением ЦК организации «циркулярными методами руководства». А к моменту окончательной победы Красной армии ситуация только ухудшилась. Делегаты III съезда, состоявшегося в 1920 году, говорили о бюрократизации, «измельчании работы» и отрыве от масс. Еще через несколько лет участники очередного съезда клеймили «косность и рутину» в работе организации.
Сворачивание НЭПа в конце 1920-х годов еще больше усугубило эту проблему, хотя предполагалось, что формализм и бюрократизация непременно исчезнут вместе с другими пережитками буржуазного образа жизни. Во-первых, активные люди, потеряв возможность «сравнительно честно» заработать на хлеб с маслом и желательно с икрой, обратили внимание на госслужбу и партийные структуры. Как известно, лояльность госчиновников и партаппарата всегда покупалась льготами, спецпайками и прочими привилегиями. Понятно, что построение коммунизма и достижение всеобщего равенства этими людьми не воспринимались как приоритетные задачи. Главное — обеспечить стабильность системы и своего положения в ней. Бюрократические методы подходили для этого лучше всего.
Во-вторых, борьба с любой частной инициативой и укрепление административно-командной системы лишали рядовой состав организации какого-либо энтузиазма. Все, что от них требовалось, — это имитация деятельности и подготовка отчетов о проделанной работе. Так было и в послевоенное время, и никакие «работавшие за идею фронтовики», конечно, не могли ничего изменить.
Не замечая реальных процессов, происходящих в молодежной среде, и течения времени как такового, руководство комсомола пыталось подогнать общество под закостеневшие идеологические принципы.
«Молодые люди с прическами «под Тарзана», одетые как попугаи так называемые стиляги разгуливают по центральным улицам Москвы, Ленинграда, Тбилиси, Еревана и других крупных городов. Они проводят ночи в ресторанах, смущая девушек… Комсомолу приходится объявить беспощадную и решительную войну против всех типов стиляг», — заявлял на XII Всесоюзном съезде ВЛКСМ первый секретарь ЦК организации Александр Шелепин.
Как отмечает в своей статье историк Глеб Ципурский, после смерти Сталина, когда власть во главе с Никитой Хрущевым взяла курс на преодоление культа личности, демократизацию и открытость миру, в страну начала просачиваться информация о западном образе жизни, и молодежь ее охотно впитывала.
Казалось бы, новое руководство СССР должно было мягче к этому относиться, однако во второй половине 1950-х годов была развернута борьба со стилягами, в которой ведущую роль играл комсомол. Вероятно, именно тогда ВЛКСМ полностью оформился как организация, противостоящая всему новому, тому, что не вписывается в идеологические догмы, сформулированные в первые годы советской власти.
По словам историков Анатолия Слезина и Артема Беляева, в 1950-е, несмотря на неоднократно звучавшие на съездах призывы к самокритике и внутренней демократии, организация, по сути, осталась такой же. Нельзя сказать, что энтузиазма совсем не было — отдельные активисты пытались проводить необходимые реформы, однако очень редко доводили их до конца.
«Обычными явлениями в работе комсомольских организаций были волокита, приверженность шаблонным, упрощенным методам. Полная подчиненность комсомольских функционеров партийным, их мелочная опека в отношении рядовых комсомольцев способствовали укоренению в стиле комсомольской работы чрезмерной осторожности», — пишут историки.
Хрущевская оттепель не сильно повлияла на догматизированное мышление большинства комсомольцев. Сохранялся страх перед системой, чему способствовал низкий уровень образования большинства рядовых членов организации. В этой атмосфере продолжала укреплять свои позиции аппаратная верхушка ВЛКСМ, которая пыталась выполнить решения съездов с помощью разносов и «накачек», превращая идеи самоуправления и самодеятельности в фикцию.
Начало конца
Когда страна вошла в эпоху брежневского застоя, комсомол окончательно утвердился в качестве практически обязательной ступени в жизни советского человека. Как отмечает в своей книге «Это было навсегда, пока не кончилось» антрополог Алексей Юрчак, большая часть молодежи вступала в организацию в 14 лет. Не то чтобы это было обязательным требованием, но считалось само собой разумеющимся. В вуз некомсомольца просто бы не приняли. К началу 1980-х годов примерно 90 процентов выпускников школ были комсомольцами.
О том, насколько рутинной и бессмысленной была работа секретарей ВЛКСМ низшего звена, свидетельствует пример, который приводит Юрчак. Некий Андрей в 1981 году стал комсоргом одного из научных отделов НИИ. Эту должность до него занимал его друг Александр, перешедший в райком комсомола.
Перед первым отчетным собранием Андрею надо было составить доклад, и он, не имея должного образования и подготовки, обратился за помощью к своему более опытному товарищу. Александр сказал ему: «Слушай, не ломай голову. Найди мой старый текст в архиве комитета и возьми его за основу. Что-то можешь оттуда скопировать. Остальное напишешь сам. Будут проблемы, я помогу». С тех пор Андрей всегда поступал именно так, ведь для него, как и для многих других, членство в комсомоле значило лишь одно: повседневную рутину, ничего больше.
Другой пример. Бывший комсорг школьной организации Маша, по ее воспоминаниям, старалась использовать в своих выступлениях «как можно больше избитых идеологических фраз». «Тогда учителя меня реже критиковали за недочеты в моей деятельности», — поясняла она.
Нельзя сказать, впрочем, что деятельность руководителей комсомольских ячеек не приносила никаких результатов — тем же Маше и Андрею удавалось вносить полезные инициативы, заниматься чем-то осмысленным, но скорее вопреки, чем благодаря самой организации. Они не подвергали сомнению социалистические идеалы, считая цели и задачи комсомола правильными, но все сильнее испытывали отвращение к формализму и бесконечной рутине скучных собраний, на которых выступающие повторяли стандартные речи, лишенные смысла.
Комсомольцы — пионеры бизнеса
Но именно из комсомола вышли первые в СССР легальные предприниматели, что и определило лицо постсоветской бизнес-элиты России. В далеком 1971 году молодежи, для которой катастрофически не хватало жилья, предложили самим строить для себя дома по системе хозрасчета. Так, при непосредственном контроле и участии местных комсомольских организаций возникли молодежные строительные кооперативы (МЖК). Потом на их основе были созданы строительные компании. В МЖК комсомольцы прошли неплохую школу бизнеса: в условиях хозрасчета им приходилось самостоятельно планировать бюджет организации, торговаться за дефицитные стройматериалы, вести переговоры с подрядчиками.
Другой формой комсомольского предпринимательства были центры научно-технического творчества молодежи (НТТМ), созданные по постановлению Совета министров СССР в 1987 году. Названию своему они не соответствовали — большей частью их участники закупали сырье по государственной цене и перепродавали его с наценкой кооперативам, производившим ширпотреб. Особенно прибыльной была торговля закупленными за рубежом подержанными компьютерами в рамках горбачевской программы информатизации страны. Кстати, печально известная компания «МММ» выросла именно из НТТМ и в первые годы после развала СССР занималась продажей компьютеров и периферии.
Как же получилось, что многие секретари комсомола стали преуспевающими бизнесменами? Предали ли они идеалы ВЛКСМ?
В октябре 1991 года, после того как на последнем съезде ВЛКСМ делегаты проголосовали за его роспуск, журналист газеты The Washington Post поговорил с этими молодыми предпринимателями, выяснив, чем они руководствовались и чего желали.
Как рассказывал один из комсомольских секретарей Александр Бек, 20 процентов московского бизнеса того времени было так или иначе связано с ВЛКСМ. «Менатеп», Кредобанк (первый советский банк, выпустивший кредитную карту) основали именно комсомольские активисты.
Один из руководителей комсомола Игорь Широков пояснял, почему это произошло: основной мотивацией для «пламенных коммунистов» всегда были деньги. «Я чувствовал, что зарабатываю слишком мало, — говорил он. — Мне казалось, что моя семья должна жить лучше (будучи членом ЦК ВЛКСМ он получал 500 рублей при средней зарплате 150-200 рублей — прим. «Ленты.ру»). Теперь то, сколько я зарабатываю, зависит исключительно от меня. Я получаю в несколько раз больше. На семью хватает, и живу я очень хорошо», — признавался Широков.
Почему же комсомольцам сопутствовал успех? Как говорил Александр Бек, все дело в «приватизации номенклатуры», конвертации политической силы в деньги. Что, разумеется, сопровождалось беспрецедентной коррупцией.
Статья завершалась словами Александра Зинченко, руководителя ликвидационной комиссии ВЛКСМ. В его кабинете на момент интервью все еще висел портрет Ленина, и репортер спросил бывшего комсомольского функционера — зачем? «Я принадлежу к числу тех людей, которые чтят прошлое своей страны, — ответил он. — Я не верю, что демократом можно стать за один день». Но, несмотря на это, Зинченко был готов к встрече с новым миром. «Сегодня каждый молодой человек просто должен — это его долг — учить законы предпринимательства, рынка», — говорил он. А его ассистент, ухмыляясь, добавлял: «Бизнес есть бизнес».
Организация, членство в которой было добровольно-обязательным, чьи идеалы не подвергались сомнению, действительно оказалась кузницей кадров — только не социализма, а капитализма. Все началось еще с конца 1920-х, когда несостоявшиеся нэпманы принесли в комсомол свое понимание общественного блага. А к закату СССР авангард ВЛКСМ составляли неглупые и предприимчивые молодые люди, отлично понимавшие, куда дует ветер. Этот ветер дул к большим деньгам.
Чеченка о насилии в браке, пытках в тюрьме и бегстве в Германию
Фото: Goran Tomasevic / Reuters
По даннымРосстата, за последние четыре года (с 2015-го по 2018-й) из России эмигрировали почти полтора миллиона человек (1,484 миллиона). В Германию уехали 18,8 тысяи россиян. Одна из них — уроженка Чечни Луиза (по ее просьбе имя изменено). Она бежала из Чечни после того, как ее мужа обвинили в пособничестве террористам и их обоих подвергли пыткам. Сейчас Луиза имеет статус соискательницы убежища. Она считает, что ее жизни по-прежнему угрожает опасность. По просьбе «Ленты.ру» журналистка Марьяна Самсонова записала рассказ этой женщины о жизни в республике, несчастливом браке, пытках, бегстве и судебных тяжбах с бывшим мужем в чужой стране.
«Я взрослела на войне»
Моя семья не была религиозной, отмечали праздники, традиции чтили, но не более. Всю жизнь и по сей день оставались «советскими» людьми — верили в тот порядок. В детском саду и начальной школе все говорили по-русски, в семье тоже. Первым моим родным языком был русский. Маленькой девочкой я понимала чеченский, но не умела на нем говорить. Научилась, уже будучи подростком. Мое детство и юность пришлось на чеченские войны. В Грозном мы оставались всю первую войну, с 1994-го по 1996 год. Как сегодня помню, 28 апреля 1994 года шел урок русской литературы. Мы учили стихотворение Лермонтова «Белеет парус одинокий». В этот момент начался обстрел, снаряды попали в школу. Дети кричали. Кто-то был ранен, были и погибшие.
В 1996 году образовалась независимая Ичкерия, и подход к образованию резко изменился: начали внедрять шариат. В школе учителям и детям запретили разговаривать на русском языке, преподавание шло по-чеченски. Классы разделили, теперь девочки и мальчики учились раздельно: мы с утра, мальчики после обеда. Так было вплоть до 1999 года.
Прошло еще несколько лет, и Чечня вновь перешла под контроль России. Я взрослела на войне. После девятого класса я подала документы в медицинский колледж, на фельдшера-акушерку. Меня в медицину совершенно не тянуло, но отец настоял: надо, чтобы в семье был медик, его старшая сестра была врачом — это надежная профессия. Такого же будущего он хотел и для моей сестры, но та, рано выйдя замуж, быстро обзавелась детьми и нового обучения не планировала.
Я отучилась, получила диплом, устроилась работать в одну из городских больниц. К тому времени я тоже была замужем за любимым, знакомым мне с детства парнем. У него была состоятельная семья. Мы влюбились друг в друга еще в 13 лет, а поженились после окончания школы.
«Мне было предписано длинное платье и хиджаб»
С работой у меня не сложилось. Я трудилась в больнице под началом молодого неженатого врача. Он начал ко мне домогаться. Сначала на словах — я отказала в общении. Тогда он выдвинул ультиматум: или я отвечаю на ухаживания, или увольняюсь по собственному желанию. Мне пришлось уйти. Вся моя медицинская карьера уложилась в два месяца. И тогда я поступила в Чеченский государственный университет переучиваться на юриста. Эту специальность я выбрала сама. Все сложилось, я получила диплом и устроилась помощницей адвоката.
Тем временем семья моего мужа стала выдвигать мне претензии: почему нет детей? Для чеченцев это исключительно важный вопрос. Свекровь винила меня. Муж успокаивал: ничего страшного, мы усыновим ребенка. Мы пытались сдавать анализы и лечиться, посещали больницы в соседних регионах, летали даже в Москву и Санкт-Петербург. На обследования ездили втроем: я, муж и его мама. При этом за результатами проверок свекровь заходила сама, меня не пускала. Я не смела перечить матери мужа. Она объявляла результат: дело во мне, якобы я бесплодна.
Предлагали сделать ЭКО, воспользовавшись услугами спермобанка, но для меня такой вариант был исключен, мне было важно знать, кто будет биологическим отцом ребенка. Я очень хотела детей. Любила их и всегда с ними находила общий язык. Любого приняла бы как своего. Но в случае, если бы мы взяли малыша из приюта, мне было бы нужно знать, кто его родители, откуда он родом, что за наследственность и каково состояние его здоровья. До усыновления дело так и не дошло — мы развелись. За два дня до развода, убираясь в комнате свекрови, я нашла спермограмму мужа — она была нулевая! У него не было шансов на потомство. С тех пор он трижды женился, но дети так и не родились.
Мои пять лет жизни с ним были вполне спокойными и благополучными, если не считать нападок свекрови. Мы жили отдельно, муж не позволял себе ни грубости, ни насилия.
После развода я вновь поселилась у родителей. В какой-то момент на моем теле начали появляться красные пятна. Врачи не могли определить их происхождение — не то экзема, не то псориаз. Таблетки и мази не помогали. Целый год у меня держалась повышенная температура. Знакомые посоветовали обратиться в клинику исламской медицины в Грозном, где специалисты лечат религиозными методами и молитвой. Мне было предписано отказаться от ношения короткой юбки в пользу канонической мусульманской одежды — длинное платье и хиджаб. Я подчинилась, и спустя семь месяцев пятна прошли, температура нормализовалась.
«Традиция предписывала убирать за всеми домочадцами»
Вскоре в Грозном я познакомилась с отцом моих детей. (Хотя Луиза прожила в браке с этим человеком несколько лет, она избегает слова «муж» или даже «бывший муж» — прим. «Ленты.ру».) Я ждала маршрутку. Он подошел, представился. Начали общаться. Переписывались. Он сказал, что хочет жениться на образованной девушке, и его мать ему тоже такую искала.
Его социальный статус был куда ниже моего — сельский житель, родившийся и выросший в деревне. Имел сезонные заработки в сельском хозяйстве, выращивал фрукты на продажу. Образование — четыре класса начальной школы. Для его села и послевоенного времени этот уровень был нормой. Никто из их семьи не имел аттестата об окончании школы. У меня же было высшее образование, неплохие перспективы работы и не обремененная детьми жизнь. Мне нравилось жить в большом городе.
Я не хотела замуж, ведь совсем недавно я пережила разрыв. Но мне стали названивать его мама и сестра. Такое вмешательство посредников в жизнь потенциальной пары принято у чеченцев. Уговаривали, настаивали, обещали, что после свадьбы мы будем жить в Грозном, я продолжу работать. Он тоже обещал. Говорил, что будет работать и обеспечивать нас. Я согласилась.
После замужества я оказалась в его сельском доме. Там теснилось около двадцати человек родни: братья с женами и многочисленными детьми, разведенная сестра со своими детьми, свекровь и мы с мужем. Я напомнила об обещании: мы же хотели жить в Грозном. На что получила ответ в резкой форме: если ты недовольна, собирай вещи и уходи обратно к отцу.
Этого я сделать не могла, так быстро разводиться считается у нас позором. Но я время от времени возвращалась к этой теме. Муж ссылался на свою маму — она-де не разрешает уехать.
Поскольку я была замужем за младшим из братьев, традиция предписывала мне убирать за всеми домочадцами и готовить еду. Бытовые условия в селе были отвратительными. Кран с водой только во дворе, туалет в огороде, в доме даже не было раковины. Зато семья мужа строго придерживалась религии.
День ото дня я выполняла работу по дому. Через пять лет брака у нас было двое детей.
«Я разбирала надписи, нацарапанные узниками на стенах»
Это началось в 2015 году. Я была беременна третьим ребенком. В один из вечеров муж пошел в гости. Я позвонила спросить, ждать ли его к ужину, он ответил, что скоро вернется. Но так и не пришел. Звонки остались без ответа. Я поняла, что его задержали сотрудники полиции, когда они явились к нам в дом, чтобы увезти и меня. Во двор вошли вооруженные военные в масках.
Спросили: кто здесь Луиза? Я отозвалась. Мне приказали ехать с ними, я отказалась. Тогда меня силой затолкали в машину и повезли. Высадили, завели в кабинет и стали бить дубинкой, оскорбляли, кричали «Проститутка, сучка, ваххабитская подстилка!» Я сказала: «Не бейте, я беременна». Но стало еще хуже. Избивавший заорал: «Ты хочешь родить боевика!» — и стал бить по животу.
Потом он приказал своему подчиненному отвести меня в другой кабинет. Там я увидела своего мужа. Он сидел на полу. У него был мешок на голове, а на мизинцах рук электрические провода. Передо мной с него сняли мешок и начали бить током, пока он не потерял сознание. Я умоляла их прекратить, но пытка продолжалась.
Его обливали водой, чтобы очнулся. Сказали: «Если ты не подпишешь признание, что причастен к терактам и нападениям на сотрудников силовых структур, то мы изнасилуем твою жену». Он сказал: «Она ни в чем не виновата, и я ничего этого не делал». Он просил не бить меня.
Меня били дубинкой и ногами. Я потеряла сознание. Когда пришла в себя, увидела, что на моих пальцах закреплены провода. Сколько времени я провела без сознания — не помню. Снова умоляла прекратить, пощадить ребенка. Дальше началась пытка током, но мне казалось, что я уже не чувствую боли. В горле пересохло. Было ощущение, что я проглатываю свой язык. Они выключали ток, когда видели, что я на грани, а потом возобновляли пытки.
Потом в этот кабинет зашел начальник. Он уточнил, что он мастер по пыткам. Мои мучители сказали ему, что мой муж не хочет брать на себя преступления. Я помню все, что мне пришлось пройти, все до малейших деталей. Каждое лицо, каждое имя, каждое слово. Нет ни дня, когда эти мучения не стояли бы у меня перед глазами.
Он стал сильно бить по лицу. Кровь из носа хлынула фонтаном в разные стороны — он сломал мне нос. В ту же ночь меня и мужа посадили в машину и привезли в Грозный — видимо, к одному из влиятельных силовиков. Нас поставили перед ним на колени. Он сидел на диване и держал в руках кусок арматуры. С размаху ударил меня ею по лицу. Мне показалось, что выбил глаз. Так сильно шла кровь из глаза и из рассеченной брови. Левая сторона лица посинела и опухла. Он избил меня до потери сознания. Стоило прийти в себя, как истязание продолжалось. Много раз. Мужа избивали тоже.
В какой-то момент зашел его коллега. Он ему сказал: «Посмотри, ко мне ваххабитов привели. Сами творят что хотят, не подписывают то, что мы просим». Тогда тот взял дубинку и начал сам меня избивать.
Другой стал отчитывать силовиков, которые нас привезли. Говорил, что они плохо выполняют поручения, показывая на нас: «Они бы давно все подписали, если бы вы хорошо сделали свою работу».
Потом истязатели поменялись. Один держал меня, другой бил. Мужа отвели в другую комнату. Я упала и не могла пошевелиться. Пришедший силовик поставил ногу мне на шею и стал давить. Он почти задушил меня, но другой сказал ему отпустить: «Оставь, сейчас уже не надо». Кажется, в тот момент они поняли или узнали, что ни к каким терактам мы не причастны.
Нас заперли в подвале, который находился прямо на территории дома силовика. Три дня нам не давали ни пить, ни есть. Нужду справляли в том же помещении. Там были другие люди, мы их не знали. Парни, девушки — больше десяти человек. Некоторые сказали, что сидят уже несколько месяцев. Мне было безумно страшно, потому что там было очень много крови, на полу и на стенах. Туда приводили таких же, как мы, запытанных.
Я разбирала надписи, нацарапанные узниками на стенах. Это были фамилии и просьбы: «Если кто-то выйдет отсюда живой — сообщите нашим родным, что мы здесь!».
«Твои синие глаза меня с ума сводят»
Мы провели там пять дней. На шестой нас отвезли на военную базу в горное село. Там снова нас пытали, но уже не так сильно, как прежде. Пытавшие нас смеялись. Говорили, что мы должны обязательно пройти эту «процедуру», хотя уже поняли, что мы не боевики и нам нечего рассказывать. Ничего не спрашивали. Они получали удовольствие от пыток. Полчаса издевательств — и нас отвели в какую-то камеру. Там мы просидели до ночи. Потом военные увели мужа, но вскоре вернули. А потом забрали меня.
В кабинете сидел офицер. Кажется, он был командир. Я увидела, что он пьян. Он начал меня допрашивать. Я говорила, что ничего не знаю о терактах и не интересуюсь ваххабитами. И вдруг он говорит: «Твои синие глаза меня с ума сводят».
Полез ко мне. Я просила, умоляла не делать этого. Говорила, что я беременна. Меня изнасиловали он и двое охранников по его приказу.
После тройного изнасилования у меня началось сильное кровотечение. Вся одежда пропиталась кровью. В таком виде меня вернули в камеру к мужу. Первое, что он сказал: «Тебя изнасиловали?» Я не могла этого сказать. Это считается у нас позором. Я знала, что если он узнает о насилии и мы сумеем выйти из этой тюрьмы, он меня бросит. Я все отрицала, сказала, что ничего такого не было, что я потеряла ребенка, что кровотечение из-за этого.
Он постоянно задавал один и тот же вопрос: было или нет изнасилование? Я всегда отрицала. Мы провели в этой тюрьме еще две недели.
На седьмой или восьмой день к нам в камеру зашел охранник. Выдал тюбик мази, сказал, чтобы мазала лицо каждый день. От синяков. Начали с нами хорошо обращаться.
Потом выяснилось, что моя сестра сумела выйти на правозащитников, везде писала жалобы, подняла шум, что меня похитили. Нас начали искать, правозащитники вышли на журналистов. Кто-то из газетчиков приехал в Чечню, в район, где нас держали. Начали расследовать, задавали неудобные вопросы. Огласки наши силовики не любят. Как-то наружу просочилась информация о нашем местонахождении — этим объяснялась перемена тюремщиков к нам.
Еще через несколько дней меня привели снова в кабинет к начальнику. Он сказал: «Если скажешь хоть слово о том, что здесь происходило, тебя убьют». Кроме того, он сказал, что я должна перед своей семьей и перед родственниками мужа покаяться в симпатии к ваххабитам. Наших родных, сказал он, привезут в районный отдел полиции. «Ты и твой муж должны будете сказать, что намеревались уйти в горы к боевикам, но полиция нас перехватила. Вы будете подтверждать все, что мы скажем». Я обещала сказать все что угодно, лишь бы нас освободили.
Нас отвезли к начальнику ОВД. Там был мой отец и родня мужа. Я рассказала про горы, про желание примкнуть к боевикам и организовать теракт — все как приказали. Конечно, наши родственники поняли, что нас избили и заставили оболгать себя. На мне все еще были следы избиений. Нам запретили обращаться в больницу. Сказали, если узнают, что мы были у врачей, преследование возобновится.
После этого нас отпустили. Муж каждый день спрашивал: «Тебя изнасиловали?» Без жалости. Без сочувствия. Я только сестре рассказала об изнасиловании. Она выслушала и посоветовала никому не говорить.
«Пограничники вызвали мне скорую помощь»
Прошло двое суток, боль в животе не утихала, и я решилась ехать в больницу Нальчика. Там мне сделали операцию и сказали, что я больше не смогу иметь детей. Муж был со мной в больнице и все выяснял, было ли изнасилование.
Дома родственники мужа шушукались: «А вдруг ее все-таки изнасиловали? Это такой позор, надо развестись и забрать у нее детей». Я не могла терпеть такое и переехала с детьми к родителям.
Прошло время. Мы думали, что силовики отстали от нас. Но спустя месяц мне позвонили и сказали снова явиться в отдел полиции. Со мной поехала мать. Ее оставили на улице, а меня завели и вновь стали избивать. «За что?» — спрашивала я их. И мне отвечали: это профилактика. Задерживать не стали. Мне хотелось верить, что теперь меня точно оставят в покое. Но таких вызовов было еще два. Опять «профилактика» — побои и пытки. В один из приводов угрожали убийством в том случае, если мы где-то расскажем об участии силовиков в пытках. Нас пугали, что отыщут и за границей. Припомнили чеченца Исраилова, убитого в Австрии: с нами могут расправиться так же.
После третьего подобного вызова мы решили уехать. Не было иного выхода. Старшему ребенку было тогда два года. Когда он видел военную машину, он плакал, впадал в истерику и кричал, что маму забирают.
Мы заплатили таксисту 50 тысяч рублей, он привез нас в Брест — услуга, весьма востребованная у чеченцев. Таксисты хорошо знают этот маршрут. Брест более двадцати лет является отправной точкой для чеченцев, бегущих в Европу от войны, от репрессий, от терроризма.
В тот же вечер мы были на границе с Польшей. У нас были загранпаспорта, но не было шенгенских виз. Мы заявили пограничникам, что просим убежища, и нас сразу пропустили. (Крайне редкий случай, обычно беженцы совершают от нескольких до нескольких десятков попыток, прежде чем попасть в Польшу без визы — прим. «Ленты.ру».)
На мне были следы недавней «профилактики»: сломанный посиневший нос, на теле черные пятна от пыток током. Пограничники вызвали мне скорую помощь. Отпечатки на карточки просителя международной защиты мы сдавали уже в больнице.
Мы хотели остаться жить в Польше, меня лечили в больнице. Однако вскоре о себе напомнили наши палачи. На телефон мужа пришло сообщение: «Мы знаем, где вы находитесь». Назвали город и адрес лагеря беженцев, где мы жили. Они очень быстро нас нашли.
Мы двинулись дальше — искать спасения в Германии.
«Несколько раз бывший избивал меня прямо на улице»
Я хорошо помню день, когда отец моих детей первый раз меня ударил. Спустя год после нашего бегства я сидела на кухне, пила чай. Он зашел, взял банку с кофе и ударил меня ею по голове. Разбил в кровь. Я бросилась в спальню, хотела найти бинт, но он бежал за мной с ножом, я закрыла дверь, и он воткнул в нее нож. Я успела отойти. Вскоре нам надо было идти на интервью в миграционную службу — обосновывать прошение об убежище. Муж — на тот момент мы еще не развелись — нанял переводчицу с немецкого, которая пошла со мной. Поэтому, рассказывая свою историю, я вновь умолчала об изнасиловании — знала, что мой рассказ передадут ему.
С тех пор эпизоды избиения повторялись. Я думала, что он придет в себя, изменится, никому не жаловалась и не рассказывала. Но с каждым днем становилось все хуже.
Он обратился за психологической помощью, пил антидепрессанты, но без особого результата. В прошлом году мы окончательно расстались. Точнее так: он ушел из семьи. А на следующий день явился в югендамт — социальную службу, следящую за соблюдением интересов детей, — и написал заявление, что я бью их, что со мной дети в опасности.
Ко мне пришли три сотрудника ведомства, одна из них — переводчица. Осмотрели всю квартиру. Подытожили, что заявленное отцом детей не соответствует действительности. Оказывается, он писал, что в квартире беспорядок, грязь, что дети неухоженные, голодные, мать ненормальная. А я им показала наглаженные детские вещи в шкафах, продукты в холодильнике, детскую, полную игрушек.
Когда забрать у меня детей легальным образом не получилось, бывший перешел к угрозам. Он вынудил меня подписать договор о совместной опеке, грозясь в противном случае все рассказать людям о насилии, которое надо мной учинили, а также о том, что я гуляю со всеми подряд. Сказал, что у него есть протокол моего интервью миграционным властям, и он его выложит в интернет. Я страшно боялась этого позора — что на меня будут смотреть как на падшую женщину, и согласилась 50 на 50 опекать детей. Подписывая это соглашение, я заявила соцработнице, что делаю это вынужденно, против своей воли. Также я подала заявление в полицию на побои с его стороны, которые периодически случались, несмотря на разрыв. Несколько раз бывший избивал меня прямо на улице.
«Отец отрекся от меня перед телекамерой»
Я пошла на его условия, но это не остановило отца моих детей от дальнейших пакостей. В конце прошлого года он взял мое фото и распространил в чеченских группах с текстом, что я ненормальная, что я без вести пропала, выйдя из дому с большой суммой денег, что меня ищут. Заодно он сдал мое местонахождение нашим преследователям.
Мне позвонила мама: «Где ты?» Сказала, что к ним пришли сотрудники РОВД: «Ваша дочь находится в Германии» — показали мое фото с объявлением о пропаже. В том же сообщении был мой нынешний немецкий адрес. Я обратилась во все возможные инстанции, заявила, что боюсь за свою жизнь, и просила переселить меня отсюда или как-то обезопасить, но полиция ничего не предприняла.
Между тем рассылка этого фото стоила серьезных проблем моим родным. Спикер парламента республики Даудов лично поставил ультиматум моему отцу: либо твоя дочь возвращается в Чечню, либо отрекайся от нее публично. Отец отрекся от меня перед телекамерой чеченского ТВ — сказал, что я ему больше не дочь. Теперь моей семье опасно связываться со мной, мы не общаемся. После развода с мужем отец пытался добиться моей реабилитации, но силовики дали понять, что охота на меня продолжится в любом случае.
Я обращалась к психологам и психиатрам из-за последствий пыток. По моему случаю был консилиум. Диагноз — посттравматическое стрессовое расстройство с тяжелыми последствиями. У меня серьезное ухудшение зрения, по 20-30 процентов каждый глаз. Приходится носить линзы. Я прошла несколько операций по восстановлению носа, но полностью исправить его не удалось.
«Его родня объявит кровную месть моей семье»
Я живу только детьми. Они очень спортивные, дружелюбные, одинаково хорошо общаются с немцами, турками, русскими, украинцами. Оба мальчика занимаются карате, берут призовые места, им очень нравится.
В свою половину недели, когда дети с ним, их отец плохо с ними обращается, даже бьет. Сын — ему сейчас семь лет — был со мной на суде по определению места жительства. Он заявил судье, что папа его избивает, что он боится папу, но судья не учла его показаний. Я обжаловала решение суда и буду бороться за детей дальше. Хочу, чтобы опека была полностью на мне, а встречи с отцом, как и положено по закону, происходили раз в две недели, на выходные и на каникулы.
Если у ребенка что-то болит, бывший муж тянет до конца своей смены и мне передает больного. Тогда я ищу скорую помощь или лекарства. Сотрудникам опеки он объясняет: «Я женюсь, приведу жену-чеченку, она будет за детьми смотреть». Он угрожает мне и требует отдать ему детей и уехать, распространяет среди чеченцев слухи, что я проститутка. Дает мой номер мужчинам, желающим развлечься, они мне звонят с гнусными предложениями. И в то же время угрожает вывезти детей из Германии, если я посмею вновь выйти замуж. К сожалению, это не пустая угроза. Я знаю многих беженок, чьи мужья незаконно вывозили детей, лишив мать возможности видеться и общаться с ними.
Относительно детей мне поступают угрозы и от родных бывшего мужа. Один из его кузенов, сделавший карьеру в администрации республики, звонит и обещает меня «закопать», если я добровольно не отдам детей отцу, а сама не уеду. К моему отцу в Чечне пришли и сказали, что если я не отдам детей, его родня объявит кровную месть моей семье. Отец ответил, что кровная месть объявляется только в случае убийства, а дети целы и невредимы — за что месть? Но ему сказали, что если найдут меня и что-то со мной сделают, отец будет якобы не вправе мстить.
Сестра бывшего тоже находится на территории Германии под чужим именем. Она также угрожала мне вывозом детей в Чечню. Эта информация есть у полиции.
Пока бывшему ничто не мешает напасть на меня прямо на улице. 24 апреля он подошел ко мне и ударил по голове. Я получила сотрясение головного мозга. Мне дали медицинское заключение, и я снова заявила в полицию. Был суд. Решение — отдаление на сто метров друг от друга нам обоим. Это был рецидив. Напав на меня в прошлом году, бывший угрожал убийством. Полиция так и не остановила его.
Страшно, что мои палачи знают мой адрес. Единственное, чего я сейчас хочу, — выжить и защитить детей. В других городах женщин в моей ситуации увозят вместе с детьми во фраухауз — убежище. И я продолжаю бороться за право уйти в такое укрытие.
На Западе ведется полномасштабная информационная война не только против современной России, но и против ее заслуг в истории. Время обороны прошло, нужно наступать, не стесняясь использовать правду как оружие, — вот основной посыл выступлений на заседании оргкомитета «Победа», который состоялся в четверг, 20 апреля, в Кремле. Распространять историческую правду предлагалось с помощью вирусных роликов и проектов в соцсетях.
Российский комитет «Победа», созданный еще в 2000 году, объединяет министров, помощников и полпредов президента, лидеров общественных движений и религиозных деятелей. Раз в год они собираются полным составом и обсуждают, как сохранить память об итогах Второй мировой войны. В прошлом году выступающие напирали на патриотизм, в позапрошлом — на святость. Звучали, в частности, инициативы зажигать в церквях лампады от Вечного огня.
Очередное заседание оргкомитета проходило в торжественной обстановке: Георгиевский зал, нарядные гости, оркестр. Хотя музыка прозвучала лишь однажды — когда вошел президент. Перед началом заседания вице-премьер российского правительства Дмитрий Рогозин призывал «весь русский мир» влиться в шествие Бессмертного полка, а глава Минкультуры Владимир Мединский встал на защиту фильма Алексея Учителя «Матильда», назвав бурлящую вокруг киноленты дискуссию «вакханалией демократии».
Словно услышав отголоски этого спора, президент России, открывая заседание, предупредил, что история не должна разобщать народ. Оргкомитет «Победа», напомнил он, стремится по всему миру объединить людей, «которые настроены на ту же волну, что и мы, которые думают такими же категориями, как и мы». По его словам, российские власти взяли на себя нравственный долг перед поколением победителей — сохранить и защитить историческую правду о Второй мировой войне. Но правда должна быть такая, чтобы скреплять, а не раздирать общество.
«Наша позиция заключается в том, что история, какой бы трудной и противоречивой она ни была, призвана не ссорить людей, а предостерегать от ошибок, помогать укреплять добрососедские отношения», — пояснил Путин. Но не все разделяют эту позицию. Иные пытаются превратить общее прошлое в политическое или идеологическое оружие, с помощью которого формируется образ врага, продолжил глава государства.
Как и прежде, в канун праздника Победы российский президент упрекал тех, кто взял курс на «героизацию и оправдание пособников нацизма». Бороться с ревизией истории поможет всеобщий доступ к архивам. Для размещения исторических и других материалов «нужно создавать современные качественные интернет-ресурсы с интерактивными возможностями, с удобным поиском нужных сведений», рекомендовал президент. Ориентироваться при этом следует на молодежь, подчеркнул Путин, пояснив, что соответствующие продукты надо продвигать в том числе и в соцсетях.
Впрочем, основной упор выступавшие все-таки сделали на традиционных форматах: международных конференциях, круглых столах, выставках. О них упоминал и заместитель министра иностранных дел России Григорий Карасин. Он произносил ставшие уже каноническими фразы про освобождение Европы от коричневой чумы. По словам дипломата, МИД постоянно напоминает, «кто выступал на стороне добра, а кто на стороне зла».
«Святые для нашего народа вещи мы на поругание не дадим», — пообещал Карасин, добавив, что за рубежом с этой целью будут организованы тематические выставки и показы фильмов.
Министр культуры в свою очередь отчитался за историю в камне: три памятника советским солдатам появятся в 2017 году во Франции и в Австрии, заявил Мединский. «Правда — наше оружие, и не нужно стесняться его использовать», — дал рекомендацию присутствующим полпред президента в Уральском федеральном округе Игорь Холманских.
Как именно использовать это оружие — на заседании оргкомитета подробно и наглядно рассказала главный редактор телеканала Russia Today Маргарита Симоньян: она устроила настоящую презентацию не только своих идей, но и своего канала.
Для начала Симоньян обозначила плачевную ситуацию в образовании — не в российском, а в европейском. Совместно с некими «устоявшимися компаниями» ее телеканал провел исследования о том, кого в Европе считают победителем во Второй мировой войне. 50 процентов опрошенных однозначно заявили, что войну выиграли Соединенные Штаты. 22 процента сошлись на том, что победила Великобритания. И лишь 14 процентов назвали СССР. Остальные и вовсе затруднились ответить на вопрос. Кто виноват? Синематограф и образование, объяснила Симоньян. И предложила свой способ донесения правды до всего мира: ее надо распространять как вирус.
На экранах перед участниками заседания появились фигурки человечков, военной техники и цифры. В коротком ролике рассказывалось о потерях, которые понес советский народ в Великой Отечественной. Симоньян объяснила присутствующим, что ролик вирусный. «Такие отправляются в онлайн-пространство и живут сами по себе», — сказала журналист.
«А вот и еще одна модная, стильная, современная форма донесения», — продолжила Симоньян. И на экранах появилась 3D-телестудия, в которой ведущий рассказывал о событиях войны: получалось нечто среднее между телесюжетом, документальным фильмом и компьютерной игрой.
И напоследок выступающая предложила Минобрнауки совместно создать в социальных сетях просветительский проект об истории. Она сообщила, что ранее на RT был реализован большой проект, посвященный столетию русской революции. В Twitter создали онлайн-пространство, где все участники тех событий имели собственные аккаунты. На них подписались даже журналисты The Guardian и The Wall Street Journal. «Люди, которые нас обычно ненавидят, плюют, называют кремлевской пропагандой, — но подписались», — с гордостью отметила Симоньян.
В конце заседания сумятицу в общие ряды внес председатель общественной организации «Инвалиды войны» Андрей Чепурной. В ходе выступления он неожиданно пожаловался Путину на заместителя председателя комитета Совета Федерации по обороне и безопасности Франца Клинцевича.
Сенатор, по словам Чепурного, «использует свой административный ресурс и пытается уничтожить организацию, захватить имущество и внести раскол в ветеранское движение среди инвалидов». Для описания серьезности угроз Чепурной использовал емкую фразу «закатать». Кроме этого, продолжил выступающий, Клинцевич называет имя преемника президента — им, по версии сенатора, является спикер Госдумы Вячеслав Володин.
Путин, слушая это, не скрывал улыбки. «Я думаю, что афганцев не испугать заявлениями типа «закатаем»», — ответил он, но признался, что впервые слышит о конфликте в этой среде. «Постараюсь разобраться», — заверил глава государства. Соответствующее поручение он дал замглавы своей администрации Сергею Кириенко. А насчет поста президента страны напомнил, что выбирает его народ. «И никто другой», — заключил Путин.