Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
В России готовят новые уголовные статьи. По ним будут сажать медиков
Расследование уголовного дела против московского врача Елены Мисюриной возобновлено. В январе из-за врачебной ошибки, повлекшей смерть пациента, ее приговорили к двум годам тюрьмы. Благодаря начавшейся кампании в соцсетях в защиту врача приговор отменили. Официальная версия — неубедительная доказательная база. Как отмечают правозащитники, история Мисюриной может стать поворотным пунктом для российской медицины. Для Следственного комитета России (СКР) дела в отношении врачей стали самым перспективным направлением. Настолько, что следователи даже предлагают дополнить Уголовный кодекс специальными «медицинскими» статьями. Что интересно — о таком эксклюзивном подходе СКР просят сами доктора. Могут ли посадки медиков улучшить российское здравоохранение, «Лента.ру» поговорила с человеком, досконально знающим нравы правоохранительной системы, — бывшим прокурором, бывшим заключенным, а ныне начальником юридического департамента фонда помощи осужденным «Русь сидящая» Алексеем Федяровым.
«Лента.ру»: Вы все время говорите, что правоохранительные органы начали «охоту на врачей». Это красивый речевой оборот или есть доказательства?
Федяров: Количество уголовных дел против медицинских работников действительно увеличивается. Если в прошлом году было 1790 дел плюс минус какие-то копейки, то в этом году будет более 2000. Сейчас ажиотаж, связанный с делом в отношении гематолога Елены Мисюриной, осужденной на два года колонии за смерть пациента, прошел. Врачи, которые активно выступали против приговора, успокоились. Глава Следственного комитета России Александр Бастрыкин на месте не сидел. Он привлек врачебное сообщество, главу Национальной медицинской палаты Леонида Рошаля. Это уважаемый доктор, с заслугами, его многие знают. Но то, что он сейчас делает в тандеме с СКР, — мне страшно на это смотреть.
Почему?
Эта деятельность способствует легализации законотворческих потуг Следственного комитета. Недавно на заседании межведомственной рабочей группы Национальной медицинской палаты и представителей СКР была одобрена необходимость внедрения в Уголовный кодекс специальной статьи для медиков. Врачи, по сути, сами попросили правоохранителей о такой «любезности», о том, что для них нужны особые условия. И просьбу эту Следственный комитет довольно скоро выполнит. Потому что эта просьба выгодна. В ведомстве с недавних пор сформирован собственный штат экспертов, в том числе медицинских. И нужна только статья в УК, чтобы врачебные ошибки можно было с помощью этих экспертов «паковать» в нужные фантики.
Многие доктора не усматривают опасностей в переговорах с правоохранителями. Наоборот, радуются, что с ними советуются.
У них свои соображения, за которые я никоим образом не могу их осуждать. Деятельность врачей зарегулирована и очень зависит от государства. Один раз выступишь против государства, два раза — останешься без клиники, без практики.
Поправки в Уголовный кодекс по врачам активно готовятся. И в пояснительной записке к этому законопроекту наверняка будет говориться о том, что врачебное сообщество эти новшества одобряет. Вряд ли сейчас можно остановить этот процесс и всерьез противостоять. Я просто трезво оцениваю силы. Правозащитникам и адвокатам придется расхлебывать уже последствия.
Сегодня в УК есть статьи, по которым против врачей возбуждают дела. Чем действующие нормативы не устраивают следователей?
В делах, по которым привлекаются врачи, используют статьи 109 и 118 УК («причинение смерти по неосторожности вследствие ненадлежащего исполнения должностным лицом своих профессиональных обязанностей» и «нанесение по неосторожности тяжкого вреда здоровью»).
Сроки давности по этим статьям небольшие — два года. Возбуждая дела, следователи просто не успевают грамотно оформить дело. То есть следствие еще не закончено, а сроки для привлечения к ответственности виновных вышли. Надо бы дело прекращать, однако прекращенное дело — это крайне отрицательный показатель для следователя. В результате возбужденные ранее дела с истекшими сроками давности переквалифицируют на статью 238 УК («оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности»), карается лишением свободы до шести лет. То есть неосторожное преступление небольшой тяжести квалифицируется как тяжкое умышленное исключительно ради показателей.
Но проблема в том, что по статье 238 очень сложно привлечь врача. Взять ту же Мисюрину — какие услуги она оказывала? На тот момент, когда она проводила трепанобиопсию пациенту, она не была предпринимателем или руководителем юридического лица, которое оказывает услуги. Она просто нанятый работник, который сделал тот несчастный прокол. Привлекать врачей по статье 238 очень трудозатратно. Это не устраивает СКР. Поэтому ведомство и пробивает специальную статью для врачей.
У Следственного комитета есть какой-то план по раскрытию преступлений с врачебными ошибками?
В следственных органах ориентирование идет на показатели прошлого года. И если руководство требует, прошлогодние цифры должны постоянно расти. Ну хотя бы процентов на 7-10. В Следственном комитете существуют ежемесячные отчетные таблицы. И дела по врачам в них — на втором месте по важности. На первом — экстремисты.
Все же странно, что под контроль попали именно врачи. В общем-то, «белый халат» считался чуть ли не индульгенцией. Может, действительно слишком много нареканий у граждан к сфере здравоохранения?
Не социолог и не политик, поэтому про глубинные процессы не расскажу. Могу только сказать, что новая врачебная статья будет очень удобна для наращивания показателей. У Следственного комитета огромный штат сотрудников. И всех их нужно обеспечить работой.
В деятельности Следственного комитета есть реальное наполнение. Это традиционные преступления: убийства, причинение тяжкого вреда, повлекшее смерть, взятки, коррупция, преступления сотрудников полиции, изнасилования, преступления в отношении несовершеннолетних. И есть имитация деятельности. Это дела по статьям об оскорблении чувств верующих, экстремизме, нарушении неприкосновенности жилища. Убери имитацию, количество расследуемых преступлений в СКР снизится на 30-40 процентов.
То есть речь о том, чтобы сделать нашу медицину качественной, не идет?
Сделать качественнее — через то, чтобы врач боялся даже скальпель в руки взять? Вряд ли от этого в системе здравоохранения прибавится позитива и стремления совершенствоваться.
Я разговаривала с американским доктором. Он говорит, что их система здравоохранения много лет назад переживала такие же встряски, что и наша сегодня. Адвокаты и пациенты выдвигали против врачей миллионные иски. Сначала доктора возмущались. Когда поняли, что это всерьез и надолго, начали действовать. Это привело к тому, что система начала изнутри оздоровляться. Может, у нас так же все идет к лучшему?
В Америке намного сложнее доказать вину врача. А у нас следователю и не нужно собирать доказательную базу будет. Эксперт все напишет, что попросят. В Америке есть то, чего у нас нет, — огромная саморегулируемость общества, врачебные ассоциации, профсоюзы. И все это реальные структуры, а не имитация.
Чтобы все происходящее помогло оздоровить медицинскую систему, сначала нужно возродить судейскую. У нас нет сейчас в стране справедливого суда. Следствие и прокуратура могут сами обо всем договариваться: на какой срок человека в тюрьму. А суд — это как декорация.
Какие эксперты появились в Следственном комитете? Как их готовили?
Глава Следственного комитета Александр Бастрыкин очень долго бился, чтобы у его ведомства были собственные эксперты. Они есть практически по всем направлением. Это и экономисты, и компьютерщики. Но такие экономисты, что страшно представить. Если рассказать, какие экспертизы они готовят, то станет смешно.
Технические эксперты, например, вписывают чудеса в документы. У нас был случай, когда следователь направил на экспертизу не тот компьютер, который изъяли на месте происшествия. Следователь фактически сопроводил перепутанный компьютер описанием, что там нужно найти. Эксперт просто скопипастил оттуда текст в свою «экспертизу», то есть обнаружил все, что хотел следователь. Только в суде, когда вскрыли пакет с вещдоком, стало ясно, что компьютер там другой.
Поэтому не надо думать, что уровень медицинских экспертов будет другим. В Следственный комитет все хотят пристроить своих детей, знакомых. То есть туда так просто не попасть, набирают исключительно по большому блату. Обычно получается, что берут людей, которые фактически нигде на рынке не сгодились. Часто они и работают экспертами.
Люди там вообще без медицинского образования?
Дипломы у них есть. Но само по себе наличие судебно-медицинского образования не соотносится с тем, что человек может работать экспертом. Это абсолютно не вытекает одно из другого.
Вы представьте, какая колоссальная структура — бюро судебно-медицинской экспертизы в Минздраве. Это ведомство со встроенными системами обучения экспертов. Все они делятся по направлениям: химики, гистологи, патологоанатомы, биологи — кого только нет. И там проводятся разные специфические исследования. А в Следственном комитете будет просто — эксперт. Какой специальности? Да никакой.
Экспертиза Следственного комитета планировалась в противовес экспертизе Минздрава, которую упрекали в отсутствии объективности, было много нареканий в том, что она покрывает своих врачей. Неужели вы не сталкивались с предвзятыми заключениями минздравовских экспертов?
Проблема экспертов в России — комплексная. К Минздраву есть много вопросов, конечно. Там тоже много некачественных заключений. Но дело не в этом. Если мы говорим об узкой теме — о преступлениях врачей — нельзя отдавать на откуп одному ведомству и вопросы привлечения медиков к уголовной ответственности, и вопросы о правильности применения врачами методик. Это должно быть все раскидано и разделено.
Вот представьте: вы эксперт, я следователь, начальник у нас один. Я как следователь назначаю вам экспертизу. Вы мне звоните и говорите: «В этом деле нет преступления». Тут даже врачебной ошибки нет, потому что методики применены правильные. Но человек все равно умер. Операция сложная, шансы выжить при ней 30 на 70. К сожалению, больной попал как раз в те 30, что умирают.
Я звоню своему руководителю, жалуюсь, что не могу в суд направить дело, придется его прекращать, потому что эксперт не находит состава преступления. Руководитель тут же набирает эксперту: «Ты с ума сошел? Нормально с головой-то? Ты хочешь, чтобы мы вылетели из органов по компрометирующим обстоятельствам?» И эксперт пишет экспертизу, какую надо. Куда денется-то?
Почему не идет речь о создании полностью независимой от Минздрава и СКР службы экспертов?
Во-первых, денег на это никто не даст. Во-вторых, зачем Следственному комитету выпускать рычаги влияния из своих рук? Если даже и появится такой законопроект, правоохранительные органы напишут на него отрицательный отзыв. Я эту идею часто проговариваю, у меня есть друзья в СКР. Но когда об этом заикаюсь, меня готовы закидать помидорами.
Много сегодня на зонах врачей? Обращаются они к вам?
До недавнего времени приговоры по врачам были условные. Реальные сроки получила гематолог Елена Мисюрина и может еще пара-тройка человек. Пока нет такого, чтобы медиками «завалили» зону. Но это будет, если в Уголовном кодексе появится отдельная статья для врачей. А она однозначно будет тяжкая — за причинение умышленного вреда. То есть через года полтора после ее внедрения врачи потянутся в тюрьмы.
Мрачное пророчество.
Просто сопоставление фактов. Вот, скажем, пять лет назад были на зоне осужденные по статье 282 («экстремизм» — прим. «Ленты.ру» )? Нет. А по 318-й («применение насилия в отношении представителя власти» — прим. «Ленты.ру») или 148-й («оскорбление чувств верующих» — прим. «Ленты.ру»)? Нет. А сейчас их даже не десятки, а сотни. То же самое будет и с докторами.
Работа по расследованию медицинских дел считается элитной? Правда ли, что на эти задачи отбирают лучших юристов?
Не смешите. Кого там специально отбирают? У следователей колоссальная текучка кадров. Человек работает на следствии три-четыре года, а потом уходит в надзор, в контроль, еще куда-то. Очень мало следователей, которые имеют опыт 8-10 лет. Нет в этой работе ничего элитного или сверхинтеллектуального. Эксперт уже все, что нужно следователю, написал. Ему останется только 10-15 человек допросить.
Начальство вышестоящее будет, конечно, рапортовать, что они ведут отбор следователей для таких дел, самых обученных и сообразительных ставят. Точно так же будут говорить про дела о терроризме, экстремизме, коррупции, налогам. Но если у тебя 10 следователей в отделе сидит и их состав каждые два года меняется — откуда ты элитных возьмешь? Кто попадется под руку, тот и будет расследовать.
Поскольку от тюрьмы никто не застрахован, посоветуйте, как вести себя на допросах врачам?
Все зависит от конкретного дела. Но одно могу сказать совершенно четко: не посоветовавшись с адвокатом, не давайте никаких показаний. И это не должен быть адвокат по назначению, а юрист, которого вам порекомендовали. Ну и нужно, конечно, страховать себя документами. И не надеяться на оправдательный приговор.
Психологически не все могут решительно отказаться разговаривать со следователем, особенно в первый раз.
Если человек психологически не может отказаться от дачи показаний, значит, он психологически готов к тому, чтобы поехать в тюрьму. Я не собираюсь переживать за врача, который, будучи уверенным в правильности проведенного лечения, все же признает обвинение. Если человек собирается писать явку с повинной, то это его выбор.
«Лента.ру» обратилась за комментарием в СКР. В ведомстве подтвердили, что сейчас разрабатываются поправки в законодательство и сослались на ранние заявления ведомства, в частности, о том, что число обращений в Следственный комитет на врачебные ошибки выросло более чем втрое (до шести тысяч в год). Действия врачей квалифицируются по следующим статьям УК России: 109 («Причинение смерти по неосторожности»), 118 («Причинение тяжкого вреда здоровью по неосторожности»), 238 («Оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности»), 293 («Халатность»). Однако, по мнению следователей, ни одна из них не учитывает особенности профессиональной медицинской деятельности и неединообразную судебную практику, поэтому ведомством выработаны предложения по совершенствованию законодательства. В СКР отметили, что пока лишь 10 процентов уголовных дел, расследуемых в отношении врачей, доходят до суда.
***Обратная связь с отделом «Общество»:Если вы стали свидетелем важного события, у вас есть новость, вопросы или идея для материала, напишите на этот адрес: russia@lenta-co.ru
Подмосковный Сергиев Посад, несмотря на статус центра российского православия, миллионы паломников и туристов, продолжает ветшать за пределами единственной центральной улицы. Чтобы это исправить, в 2018 году была разработана стратегия развития города и дизайн-проекты благоустройства ключевых общественных пространств на площади почти сто гектаров. Весь контракт на разработку этих документов обошелся примерно в 300 миллионов внебюджетных рублей. «Лента.ру» узнала у экспертов, что нужно сделать с городом, чтобы угодить местным жителям, туристам и бизнесу.
«Город одной улицы»
Стратегия развития Сергиева Посада подразумевает, что до 2025 года в город вложат, по данным газеты «Коммерсантъ», 60 миллиардов рублей, по данным принадлежащей семье Демьяна Кудрявцевагазеты «Ведомости» — до 140 миллиардов.
На эти деньги планируется построить новые жилые кварталы, социальные и спортивные объекты, а также переделать транспортную систему города: вывести транспортные потоки из центра за счет строительства восточного объезда, создать транспортно-пересадочные узлы (главный — возле железнодорожного вокзала, и еще два — в разных точках города), перенести стоянки туристических автобусов подальше от главной святыни — Троице-Сергиевой лавры.
Кроме того, в Сергиевом Посаде должны появиться два городских центра: культурно-представительский — на проспекте Красной Армии (вблизи лавры) и административно-деловой — возле одного из транспортных узлов. Среди других планов — создание Сергиево-Посадского университета, Школы сестер милосердия, развитие местного колледжа, строительство конгресс-центра, хостелов, ресторанов и многого другого.
Как «Ленте.ру» рассказал бывший мэр города Сергей Персианов, планы на масштабное обновление Сергиева Посада были еще при Ельцине, но «в связи с происходившими в 90-х событиями все это закончилось». К теме снова вернулись в начале 2010-х, когда в городе началась подготовка к 700-летнему юбилею со дня рождения святого Сергия Радонежского, основавшего местный монастырь.
«Главная функция этого города, если так можно сказать, в российском разделении труда — быть духовной столицей России», — считает Персианов.
Однако сейчас это «город одной улицы». «По ней очень сложно передвигаться. Над ней стоит смог, и это плохо как для жителей, так и для памятников», — рассказывает он. Поэтому, отмечает Персианов, необходимо помимо центра развивать другие территории, которые могли бы оттянуть туристов на себя, в том числе для того, чтобы на туристах могли заработать местные бизнесмены, ремесленники и артисты. «Сопоставимых с лаврой объектов, которые могли бы задерживать туристов в городе, нет, — отмечает он. — Это могли бы быть тематические парки, обустройство естественных природных парков, инфраструктуры и так далее».
«Стоит очередь из инвесторов»
По словам бывшего мэра, сейчас в городе стало намного больше туристов, в том числе иностранных. «Мы стояли, беседовали возле лавры с деловым партнером, и каждую минуту подъезжали автобусы. Такого раньше не было», — отмечает он. Все это создает еще больше транспортных проблем. «Если говорить о перспективах города не на год, не на два и не на три, а на 10-15 лет, то город, безусловно, нуждается в создании параллельных дорог», — подчеркивает бывший мэр.
Ландшафтный архитектор София Минасян соглашается, что благоустраивать туристическую часть города, оставляя за скобками жилые районы, которые заполонены парковками, нелогично. По ее словам, пока у местных жителей нет понимания, как именно будут перераспределены транспортные потоки. «Пешеходный центр — это хорошо, экологично. Но как пойдет транспорт?»
При этом эксперты отмечают, что проблемы строительства новых отелей нет, потому что «стоит очередь из инвесторов», готовых вложить в это деньги, и городские власти могли бы справиться с этой задачей без федеральных инвестиций.
По мнению генерального директора Фонда развития малых исторических городов Юрия Щеголькова, это действительно так. «Если говорить о паломниках, то вряд ли будет резкое увеличение их числа. И есть разница между паломниками и туристами. Туристы, даже религиозные, приезжают посмотреть на храм, а паломники приезжают помолиться. Для них не имеет большого значения, где они живут, и это не те, кто оставляет в городе много денег. Рассчитывать на то, что они увеличат средний чек города, неправильно».
«Геополитический проект»
Рассуждая о суммах, которые фигурируют в СМИ, — около 300 миллионов на разработку стратегии и от 60 до 140 миллиардов на ее реализацию, Щегольков отмечает, что такой масштабный проект действительно может столько стоить.
«Проекты реновации, ремонта и реставрации, если мы говорим об исторических поселениях, стоят дорого. Деньги, которые туда закладываются, и тот проект, который делала «Стрелка», может быть вполне адекватным. Это стоит столько — новые трассы, кварталы, переселение административной части из центра города и так далее. Конечно, город надо менять», — резюмирует Щегольков.
При этом пытаться сравнить российский проект с теми, которые реализуют в Европе, бессмысленно, отметил он. «В мире есть фонды выравнивания, которые занимаются восстановлением [исторических районов]», — пояснил собеседник «Ленты.ру». Равнозначных по масштабам проектов вспомнить не смог, а сравнивать с Ватиканом некорректно.
По мнению Анны Курбатовой, директора Института комплексного развития, большие деньги соответствуют большим целям проекта. «В советское время Сергиев Посад с точки зрения инфраструктуры развивался по стандартам районного центра, — напоминает она. — Только в последние пять-десять лет, после восстановления духовного почитания Сергия Радонежского и значения самой Троице-Сергиевой лавры, город стал менять свое назначение. Фактически из районного центра он превращается в не имеющий аналогов православный центр федерального значения. Без стратегии развития эта трансформация невозможна — речь идет не просто о смене функций, меняется сам образ жизни города. Под новый образ жизни нужны ресурсы, которыми город сегодня не располагает. Нужно понимать, какие территории осваивать, чтобы удовлетворить потребности растущего потока туристов и паломников».
«Обязательно нужно понять, как территория будет развиваться во времени, в течение отведенного стратегией срока. Важен и архитектурный аспект развития, потому что в городе охранные зоны, и высокоэтажная застройка здесь невозможна. Сейчас сложно корректно оценить, сколько потребуется средств для реализации такого масштабного проекта», — подчеркивает Курбатова.
Директор отдела стратегического консалтинга CBRE Ольга Земцова в разговоре с «Лентой.ру» отметила, что по представленным публично сведениям гадать о адекватности или неадекватности сумм сложно, но они действительно исчисляются миллиардами.
«Там же огромные объемы различных типов недвижимости и инфраструктуры, — сказала она. — Поэтому весьма сложно оценить размеры необходимых инвестиций. По тому, что было опубликовано, можно очень приблизительно скалькулировать, что объем инвестиций на жилую компоненту мы оцениваем в 35-45 миллиардов рублей, на деловую и торговую недвижимость — 3-4 миллиарда, социальная, спортивная и культурная (не включая религиозные объекты) — 8-10 миллиардов». Земцова при этом подчеркнула, что такие цифры — экспертная оценка, которая исходит из открытых данных и средних рыночных цен.
Что же касается концепции, разработанной КБ «Срелка», стоимость такого документа «очень сильно зависит от технического задания, которое давал заказчик».
«Проект не вызван нуждами только самого города, хотя, безусловно, нам необходимо создание совершенно новой инфраструктуры, — резюмирует бывший мэр Сергиева Посада. — Это как минимум национальный, федеральный проект, как максимум — даже геополитический».
В новогодние праздники большинство россиян отдыхают. У тех, кто не отбыл на солнечные пляжи и заснеженные склоны, досуг, как правило, сводится к затяжным застольям с редкими выходами на свежий воздух. И конечно, в постоянном сопровождении алкогольных напитков. Зима, знаете ли, холодно… Не для всех и не всегда многодневные возлияния проходят без последствий. Что и сколько пьют россияне в зимние каникулы? Многие ли впадают в запой? «Лента.ру» разбиралась в этих вопросах.
Главный по стаканчикам
Новый год — праздник, который в российских семьях принято отмечать с размахом. А какой может быть размах без горячительного? Нередко новогодний алкомарафон, стартующий вечером 31 декабря, финиширует ближе к Старому Новому году — 14 января. Статистика показывает, что объемы реализации алкоголя в этот период резко возрастают.
«В предновогодние дни специализированный алкогольный магазин продает практически столько же вина, сколько за весь год, — уверяет автор нескольких книг по истории винокурения, биохимик Игорь Шеин. — Это опыт наблюдения многих лет. Отсюда безапелляционный ответ на вопрос, какой праздник в нашей стране самый главный. В январе люди пьют в разы больше, чем в какой-либо другой праздник».
По оценке независимого центра исследований федерального и региональных рынков алкоголя «ЦИФРРА», в декабре россияне покупают в три раза больше вина и шампанского чем в любой другой месяц в году. Продажи водки перед Новым годом увеличиваются только на четверть. Однако не стоит смешивать продажи и употребление. Скромные показатели связаны с тем, что данные официальной статистики учитывают только белый, легальный сектор. Значительная часть водки, попадающей на столы россиян в периоды пикового потребления, — контрафактная, а иногда и суррогатная.
Производство контрафактной водки за последние несколько лет достигло колоссальных объемов, сопоставимых с легальными. Эта водка выпускается на тех же предприятиях, полностью соответствует стандартам качества, но она дешевле за счет того, что не облагается акцизом. Глава центра «ЦИФРРА» Вадим Дробиз считает, что около 30 процентов рынка крепкого алкоголя приходится на продукцию легально работающих заводов, которые производят больше, чем заявлено в документах, еще столько же — на суррогаты.
Впрочем, в ноябре минувшего года производство именно легальной водки выросло почти на 45 процентов. А трагические события в Иркутске дали старт масштабной кампании по изъятию из оборота суррогатной водки и спиртосодержащих жидкостей. Все это дает надежду на то, что в эти праздники россияне чаще делали выбор в пользу правильных напитков.
Афтепати без конца
Независимо от того, пьют ли наши сограждане «Боярышник» или 12-летний виски, факт остается фактом — в первые дни нового года они пьют куда больше, чем во время отпусков и иных праздников. Случаются и запои.
Главный внештатный нарколог Минздрава, директор Московского научно-практического центра наркологии Евгений Брюн как-то сказал, что для внушительной доли наших соотечественников проводы старого года незаметно переходят в празднование Рождества, а там, не успеешь глазом моргнуть, как уже Крещение (19 января).
Главный нарколог рекомендует россиянам воздержаться от дальнейших возлияний на утро после бурной вечеринки со спиртным. Ведь даже народная мудрость гласит, что «неправильно организованное похмелье ведет к запою». По словам Брюна, лучший способ пережить похмелье — остаться в постели и снизить свою активность.
«Ночью пить водку опасно, особенно после шампанского. Да и не нужно, — считает он. — Ночью организм спит, и любой алкоголь, который принят в ночное время, где-то после 9-10 часов вечера, не полностью перерабатывается, и человек может себя неважно чувствовать наутро и вплоть до середины следующего дня. Но главное: не наслаивать новый алкоголь на перерабатываемый вчерашний или ночной. Это многократно увеличивает вероятность запоя».
Но наши граждане не привыкли искать легкие пути. А потому лишь немногие считают первое января «Всемирным днем минералки». Прочие предпочитают лечить подобное подобным, ссылаясь на опыт предков и национальные особенности. У некоторых такой курс лечения затягивается на неделю и более.
«Каждый выходит из многодневных застолий согласно своему миропредставлению и уровню культуры, — поясняет Игорь Шеин. — Не существует единой, общепринятой культуры пития, существует просто культура. Если человек с детства воспитывался в культурной среде, то он видел, что алкоголь употребляется в разных, но жестко прописанных в семейном быте ситуациях: водка под закуску перед обедом, по праздникам; вино за столом для сопровождения соответствующего блюда. Это и есть гастрономическое миропредставление, основанное, кстати, на многовековой русской культуре».
Но чаще превалирует другая модель поведения: когда алкогольные напитки служат средством для создания настроения и изменения сознания. «Если у человека в голове сидят мысли «градус за столом надо повышать или как минимум не снижать», «мешать разные напитки нельзя», то такое миропредставление и уровень культуры приведет в конце концов к запою», — утверждает Шеин.
По его мнению специалиста-биохимика, запой чаще всего провоцируется химически чистым, ректификованным алкоголем, например водкой. А вот обильная трапеза смягчает его действие и оттягивает запой как физиологическое явление. «Если же многодневные застолья происходят в испытанных, исторически устоявшихся схемах, согласно культурным обычаям, то и запоя не будет», — уверен эксперт.
Стоит ли надеяться на возрождение культурных обычаев, в том числе и в употреблении спиртного? По данным Минздрава, до 2014 года количество обращений к наркологам после новогодних каникул стабильно увеличивалось в Москве на 20 процентов. Но за последние три года этот показатель сократился в четыре раза — до пяти процентов. Сегодня в России совершеннолетний гражданин за год выпивает примерно 12,8 литра алкоголя. Это уровень потребления Европы, США, Австралии. Хотя еще 10 лет назад, по данным Минздрава, в России употребляли примерно по 18 литров на человека в год. Причины этого, по мнению министра здравоохранения Вероники Скворцовой, кроются в изменении культуры потребления алкоголя.
Чиновники уверены, что положительная тенденция наметилась как раз из-за жестких ограничительных мер, направленных на борьбу с алкоголизацией населения. Игорь Шеин, однако, полагает, что статистике в данном случае свойственно лукавить. «Прежде всего: обращение к наркологу — это деньги, и как правило, не маленькие. Но в последние годы мы заметно обеднели. Цены, в том числе на медицинские услуги, выросли, светлое будущее для многих в тумане, и все экономят. Эта статистика точно не означает, что пить стали меньше, — пить стали качественнее», — уверяет эксперт.
Причем под качеством Шеин имеет в виду не столько цену алкоголя, сколько осознанный выбор напитков и их количества. Человек начинает задумываться о том, что он пьет. Когда он понимает, например, что сладкое вино дешевле 1000 рублей — не вино, а подслащенный виноматериал. Или то, что ректификованную водку вообще сложно назвать гастрономическим напитком. В лучшем случае — средством изменения сознания.
Во всем мире пациенты дают врачам взятки. Так они надеются получить особое отношение и более качественную помощь, остаться в живых после тяжелой болезни или операции. Однако мировые исследования показывают, что коррупция, даже самая мелкая — вроде российской традиции «сунуть доктору конверт», однозначно негативно влияет на качество здравоохранения в стране. При этом в России феномен взяток в медицине и связь между смертностью и коррупцией практически не изучают. Один из тех, кто пытается изменить эту ситуацию, — американский онколог русского происхождения, глава хирургического отделения онкологии Mercy Medical Center (Балтимор) и соучредитель российского обучающего проекта «Высшая школа онкологии» Вадим Гущин. «Лента.ру» узнала у него, почему попытки отблагодарить врача губительны, почему самой коррумпированной сферой в медицине стала онкологическая помощь и что он думает о скандале в московском НИИ онкологии им. Блохина, где врачи обвинили руководство в невыносимых условиях работы, а руководство заявило, что протест вызван борьбой с коррупцией.
«У врача тут же появляется соблазн не делиться»
«Лента.ру»: Как могут неформальные платежи, то есть конвертики с благодарностями пациентов, влиять на медицину?
Вадим Гущин: В странах, где этот вопрос исследовался, получилась очень любопытная зависимость. Там, где разруха полная, неформальные платежи, коррупция являются основой функционирования здравоохранения, основным механизмом, который хоть как-то работает. И поэтому борьба с такими платежами, с коррупцией приводит к развалу той хрупкой системы, что есть. Без неформальных платежей, например, не случится операция. Или нет расходных материалов, нет лекарств для анестезии. Доктор ничего не будет делать, пока ты не дашь ему деньги.
Страны с полной разрухой — это какие?
Главным образом это африканские страны. Но у нас на сессии онкологического форума «Белые ночи» в Санкт-Петербурге выступали с докладом о неформальных платежах исследователи с Украины. Они относили некоторые регионы своей страны именно к этой категории.
В странах, где есть хоть какая-то структура, неформальные платежи не способствуют хорошим результатам. Так, согласно исследованиям 2009 года (по данным Всемирного банка), в государствах с высокой коррупцией в медицине многие показатели выживаемости, в том числе онкологической, ниже. Эту связь сложно обозначить в понятных каждому цифрах, но попытки, конечно, есть. Понижение индекса коррупции на один пункт вело к тому, что смертность от злокачественных заболеваний снижалась на 14 человек в год в расчете на 100 тысяч населения. Этот эффект продолжался в течение трех с половиной лет.
Как на практике проявляются негативные последствия коррупции? Врач, видя, что перед ним неплатежеспособный клиент, назначит ему меньше анализов, не выпишет дорогое лекарство?
В России этот вопрос не исследовался, поэтому я, основываясь на данных медицинской литературы, могу рассказать только о том, что происходит в других странах. Прежде всего — неформальные платежи, коррупция снижают доступ пациентов к возможности лечения. Пациент знает, что за онкологическое лечение обычно надо платить, денег у него нет, а продавать машину, квартиру не хочет, поэтому затягивает визит к доктору. Это очень частая причина того, что диагноз ставится поздно, либо пациент вообще не обращается к доктору. Такое характерно для стран Африки, мне несколько раз жаловались на это врачи с Украины, подозреваю, что и в России это не редкость.
Вторая проблема — кооперация с врачами. Сегодня лечение онкологических пациентов — дело не одного человека, а целой группы. Когда поступает больной, и ты понимаешь, что он платежеспособен, то, естественно, думаешь, что он заплатит именно тебе. По идее, эта сумма вроде бы должна распределиться на трех-четырех специалистов. Однако у врача тут же появляется соблазн лечить самому, чтобы не делиться. А если еще кто-то из коллег знает, что тебе заплатили, а им нет, ни о какой коллегиальности речи идти не может.
Коллеги завидуют и пакостят?
Понимаю, смешно звучит, но основная проблема — в том, что это происходит как бы бессознательно для врача, по механизму когнитивных ошибок. То есть ты себе даже не отдаешь отчета в том, что принимаешь такие решения. Если тебе кто-то скажет об этом со стороны, ты искренне возмутишься. У докторов зависимость напрямую не исследовалась, зато проводились исследования у судей — насколько принятое ими важное решение зависит от того, поели они или голодны; напомнил ли им кто-то об их смертности… В общем, доказано, что профессионал способен на такое. Думаю, что во врачебной среде это сложно зафиксировать, особенно в России. Тем не менее если такую задачу поставить, не думаю, что результаты будут сильно отличаться от судейских.
Пусть для системы здравоохранения в целом благодарности губительны. Но, возможно, подарки повышают шансы на благополучный исход у конкретного больного?
Я не могу так сказать, хотя для пациента это служит основной мотивацией «стимуляции» доктора. Но это не работает, врач лечит как умеет. Это грузчика можно простимулировать грузить больше или меньше. Людей умственного труда нельзя подарками мотивировать сделать операцию лучше. Отсюда вывод: скорее всего, на улучшение качества лечения подарки не влияют. И второй возможный вывод: если заплатишь врачам больше, то вряд ли они будут лучше лечить. Это проверялось российскими исследованиями в области акушерства. Пациенты чувствовали, что конверты докторам улучшают их шансы на безопасные роды, здорового ребенка и так далее. Но это только их представления.
«Кто брал, тот и берет»
Почему именно о коррупции в онкологии больше всего исследований? В этой сфере какая-то особенная ситуация?
Коррупция в онкологии более постоянная, менее подотчетная. Страхи у пациентов гораздо выше, они охотнее отдают деньги за операцию, касающуюся рака, нежели лечась от кардиологических заболеваний. Онкология имеет свою ауру: пациентам кажется, что помочь им может какой-то особый хирург или особый онколог. Ну и пациенты в онкологии часто погибают. Пациент умер — и никто уже не докажет, было что-то или нет.
Человеку, который находится в серьезной, угрожающей жизни ситуации, не до поисков правды. Рак — не диабет, который лечится годами, здесь ситуация окрашена более эмоционально. Поэтому, если верить исследованиям, в онкологии коррупция процветает больше, чем в других отраслях медицины. В целом международные исследования показывают, что больше всего низовой коррупции подвержены акушеры-гинекологи и хирурги — эти специальности завязаны на работу руками.
Распространение коррупции и неформальных платежей в медицине соотносится с уровнем государственных затрат на здравоохранение?
Не знаю, не могу прокомментировать. Но, например, на нашей сессии по коррупции в онкологии выступал докладчик из Высшей школы экономикиСергей Шишкин. Его идея была в том, что до 2012 года уровень коррупции в российских больницах действительно зашкаливал, но после майских указов президента все начало меняться. И сейчас, когда зарплата врачей стала достойной, коррупция практически сошла на нет. Когда я просматривал тезисы до выступления, то удивился, что сегодня всего лишь 10-15 процентов пациентов платят деньги в больницах «в карман». Я еще тогда подумал: а что, вполне нормальные цифры. То есть ожидал гораздо больше, поскольку знаю о ситуации в России по рассказам родственников и знакомых.
Но когда спикер озвучил тезисы на сессии, аудитория взорвалась негодованием. В зале у нас сидели главным образом онкологи и врачи других специальностей. Они сказали, что это очень странные цифры. Причем странные с двух сторон. Первая — врачам, по их мнению, не сильно-то стали больше платить. Вторая — с коррупцией тоже мало что изменилось: кто брал, тот и берет.
Из личного опыта знаю, что коррупция зависит от возможностей. Если что-то плохо лежит, непременно кто-то подберет, материальное благополучие «подбирающего» особой роли не играет. В своем докладе на сессии я привел цифры, что за последние десять лет в Америке за экономические преступления в медицине осуждены две тысячи человек. Приличный доход не останавливает от финансовых махинаций, и как результат — нанесение вреда пациенту. То есть повышение зарплат как единственный способ борьбы с коррупцией скорее всего не работает. Если есть соблазн — от коррупции это, конечно же, не убережет.
Но у нас ведь еще с советских времен установка идет: «пациент врача прокормит». Что с этим делать?
Я сейчас вовсе не о том, что такое хорошо и что такое плохо. Никому не хочу читать мораль. Говорю лишь, что неформальные платежи — чисто врачебная проблема.
Не думаю, что все российские врачи, которые берут благодарности, — ужасные люди. Вероятно, они действительно хотят пациентам добра, некоторые — хорошие профессионалы, но так случилось, что попали в систему и вынуждены действовать по этим правилам. Более того, у меня нет никаких иллюзий, что если бы я остался после вуза в России и занимался здесь онкологией, то не поступал бы точно так же.
Среда влияет на человека?
Это так, но, с другой стороны, я знаю, что среду можно изменить. В начале ХХ века в американской хирургии была катастрофическая ситуация. Пациенты считали, что жаднее и хуже хирургов никого нет на свете, что они думают только о том, как бы обмануть и содрать с больных побольше денег. Там была своя уникальная коррупционная схема. Действовали откаты, когда за определенную сумму врачи направляли друг другу клиентов. Это привело к тому, что хирургам не обязательно стало учиться медицине, надо было просто владеть всеми коррупционными приемами. Если ты этому научился, тебя приняли в систему, у тебя есть пациенты и деньги. Какой ты квалификации — в общем-то, никого не волновало.
Американский колледж хирургов — очень влиятельная сегодня организация — была задумана именно для двух вещей: борьба с коррупцией в своих рядах и образование. Проблемы связаны друг с другом. Если в системе процветают «неуставные» отношения, это сразу же отражается на образовании, так как профессиональные навыки в меньшей степени определяют твой успех в продвижении по карьерной лестнице. Если вы посмотрите программу самого первого заседания Американского колледжа хирургов, там рассматривалось не то, надо или нет оперировать аппендицит, а то, как изжить практику откатов и наладить обучение.
С моей точки зрения, ситуация в России сейчас очень похожа на то, что было в США в начале ХХ века: никакое образование (по сравнению с тем, что происходит в окружающем мире) и высокая коррупционная составляющая.
«Кто для кого: пациенты для докторов или доктора для пациентов?»
В России среди врачей очень популярен тезис, что если пациенту заранее не называется тариф благодарности, и он по итогам лечения принес доктору, сколько посчитал нужным, то так — вполне рукопожатно. Что вообще понимается под термином «коррупция»?
Согласно определению Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), коррупция — это использование профессионального положения и доверия пациентов и коллег исключительно в личных целях. Протестировать можно, задав вопрос: если бы я не был врачом, мне бы принесли этот подарок? Если я врач, и от меня зависит исход лечения, исход операции, исход обучения, то такой подарок — это коррупция. Потому что я получаю его исключительно из-за того, что я занимаю эту должность и занимаюсь этой профессиональной деятельностью.
И совершенно неважно, называли пациенту какую-то сумму, до или после лечения ее требовалось отдать. Вслух о желательных размерах «подарка» говорится редко, но в учреждениях обычно каждый знает, сколько и кому надо заплатить. Это витает в воздухе, передается друг другу.
А если пациент не принесет конверт?
Скорее всего, ничего плохого не произойдет. Но пациент будет все равно считать, что его как-то не так лечат, не так с ним обращаются. И если в учреждении все врачи берут, а кто-то один нет, это не влияет на систему в целом. Если ты что-то хочешь сделать в этой области, то первый шаг — начать диалог с коллегами. Хотя бы действительно понять, что ты считаешь взяткой, а что нет. Диалог необходим. К нам на конференцию в Санкт-Петербург приезжала эксперт ВОЗ, которая уже больше 25 лет занимается разруливанием коррупции в медицине разных стран. Она имеет опыт работы с самыми беззастенчивыми коррупционерами из Африки и стран Восточной Европы. Считается, что с ними особенно сложно договориться, но как-то у нее получалось.
Российские врачи готовы к обсуждению этой щепетильной темы?
Мы же говорили про это в Питере, хотя изначально многие были против такой сессии — считали, что это смерти подобно. Тема коррупции многоплановая, она имеет уголовный аспект, моральный, экономический. Но мне было важно, чтобы врачи поняли, что это врачебная проблема. Сейчас все говорят о пациентоориентированности и доверительных отношениях с пациентами. Когда возникают неформальные экономические отношения с ними, то доверие перестает иметь смысл. Коррупция не дает сосредотачивать внимание на пациенте и на первый план ставит благополучие врача.
И еще очень заметно, что все врачи, которые протестуют против вынесения этой темы в публичное пространство, рассуждают только о своем бедственном положении — то есть рассказывают о том, как им голодно, боязно. О пациентах не вспоминает никто, со стороны это очень заметно. В Америке абсолютно все дискуссии начинаются с пациентов, а не с экономического положения доктора. Тем самым ты завоевываешь доверие у пациента. Результатом американского эксперимента, когда начали поднимать тему коррупции, стало то, что доверие к хирургам возросло.
Социологи считают, что пока у человека не удовлетворены базовые потребности в еде и безопасности, ни о каких других вещах он не в состоянии думать. Каким должен быть минимальный доход, после которого врач мог бы вспомнить об этике и спокойно говорить о коррупции?
Доход врачей — это важно. Это должно стать отдельной частью дискуссии, но сводить к этому все неправильно. Но поскольку у российских докторов есть такой запрос, они должны этим заниматься, исследовать, но не кулуарно, а в открытую. И, опять же, исследовать это с точки зрения медицины. Например, посмотреть, какой должна быть минимальная зарплата для того, чтобы пациенты были в безопасности. Я думаю, что именно пациенты должны стоять во главе угла в этом вопросе, а не врачи. Честное слово, если доктора будут заботиться о пациентах — дело пойдет веселее. Доверие к врачам восстановится, и проще, может быть, станет решать финансовые проблемы. Занимаются ли этим врачи в Америке? Да, занимаются. Если вы посмотрите программу медицинских конференций за рубежом, то темы материальных компенсаций обсуждаются — это совершенно нормальный профессиональный вопрос.
Тезис, что врач в первую очередь должен действовать в интересах пациента, в российских реалиях не работает. На профессиональных медицинских сайтах сами доктора, наоборот, считают, что пациенты должны быть более активными и защищать своих врачей: выходить на митинги, пикеты, отправлять петиции.
На митинги, вы серьезно? По-моему, это дикость. Я не пойму, кто для кого: пациенты для докторов или доктора для пациентов? Пациенты становятся пациентами не по своей воле, тем более онкологические. Они обычно поражены по всем пунктам — и материально, и эмоционально. Их доканывает болезнь. Так что просто нечестно сваливать на них еще и обязанность спасать врачей.
В Америке нет такой коррупции, как у нас. Лично врачу никто не платит в конвертике. Но у людей разное материальное положение, которое влияет на исходы лечения. Так разве это не то же самое, что и в России? Только тут это все в тени скрыто, а у вас вполне официально…
Проблема влияния материального положения пациентов на исход лечения есть, но разница в том, что мы это изучаем. Об этом пишут, есть много статей, в которых рассматриваются механизмы, и врачи предлагают действенные способы борьбы с таким явлением. Например, известно, что пациенты с низким социальным статусом имеют на 10-20 процентов худшую выживаемость при раке толстой кишки. Во-первых, эту зависимость установили. Во-вторых, смотрят дальше — что именно влияет, почему. Может, из-за того, что у них нет денег на лекарства, или есть деньги на лекарства, но нет понимания, что этим надо заниматься.
Соответственно, направляются социальные работники, для этих пациентов образуются фонды, которые субсидируют лекарства. И усилия благотворительных организаций направляются именно на те участки, которые действительно могут повлиять на исход болезни.
Другой пример: врачи обнаружили, что в Балтиморе выживаемость при раке груди у афроамериканцев ниже. И причина банальна. Оказалось,что у женщин есть бесплатные, по страховке, лекарства, но нет транспорта, чтобы приехать на химиотерапию. Решение найдено простое: выдавались ваучеры на такси. Соответственно, больше пациентов заканчивали лечение и показатель выживаемости улучшился. Эта проблема решилась усилиями врачей: они задали вопрос, провели исследование, предложили варианты действий.
«Если врачи не будут этим заниматься, этим займутся правоохранительные органы»
Вы советуете исследовать проблему коррупции в российской медицине. Но что конкретно нужно выяснять — где и сколько берут, какие группы пациентов чаще всего страдают?
Кстати, выяснить, какие группы пациентов чаще страдают от коррупции, на мой взгляд, правильная идея.
Именно из-за того, что правоохранительные органы заинтересовались медициной, врачам нужно самим исследовать проблему. Если хотите, чтобы инициатива принадлежала Следственному комитету, то надо и дальше сидеть и делать вид, что ничего не происходит. И возмущаться, что Следственный комитет отбирает те крохи, которые в виде подарков зарабатываются. Если будет запрос на то, что врачебное сообщество хочет идти вперед в науке, то без изучения проблем коррупции не обойтись.
Представьте: врач хочет заниматься современным лечением в больнице, в которой нет современных препаратов. Но, по идее, лекарства должны быть, так как на их закупку государство выделило деньги. Врач либо уходит из больницы, либо подвергает себя риску непрофессионализма, либо начинает разговор с организаторами закупки: «А где лекарства-то?» Сам факт того, что вопрос поднимается, способствует тому, что даже этот вид коррупции может снижаться. Так случилось, например, в среде кардиологов в Словении. Обычно ведь говорят: это утопия! Да ничего подобного, и примеры есть.
Разговаривала с хирургом из Иркутска. У них в больнице многого не хватало. Он начал интересоваться, где лекарства. В итоге его уволили.
Существует много моделей, как решать такие кризисные ситуации. Я не думаю, что все надо доводить до конфронтации. Есть определенные методы, как это сделать мирным путем. Все же война — это контрпродуктивно. Но никто, кроме докторов, этот камень не сдвинет. Если они не будут этого делать, за них все решат Минздрав и Следственный комитет.
Сейчас идут скандалы вокруг Федерального института онкологии имени Блохина. Новые руководители говорят о том, что учреждение погрязло в коррупции. Старые сотрудники говорят, что это клевета. Идет такая война компроматов. Пациенты плачут. И непонятно, кто тут прав.
Это совершенно закономерный результат того, как в больших и малых коллективах годами развивается коррупционная проблема. Такое было в других странах много раз. Если не говорить о коррупции, замалчивать, рано или поздно все рванет. Это как солнечная активность — то есть вполне предсказуемо.
Первое, что я бы посоветовал сделать, — это попросить помощи извне. Например, в ВОЗ — там существует целый отдел, который занимается такими проблемами. Люди приезжают и в неконфликтной форме проводят оценку ситуации. Они анализируют не то, кто прав, кто виноват, а какие процессы происходят в данном сообществе. И — в зависимости от целей коллектива — как этими процессами лучше управлять.
Нельзя просто так сказать: все, товарищи, завтра взяток не берем! Представьте: у меня недостроенный дом, официальная зарплата, которая не покрывает прожиточного минимума, набрано много финансовых обязательств, и администрация мне говорит, что не надо брать взяток. Как вы думаете, какой результат будет? Я просто найду другой способ добыть эти деньги. Поиск правых и виноватых, разделение на обиженных и праведников — это просто бесполезно. Я еще раз говорю: чтобы не было таких взрывов, коррупцию надо изучать, и если врачи не будут этим заниматься, этим займутся другие структуры — правоохранительные органы, Минздрав, другие высшие силы. А потом врачи будут составлять петиции, как в этом случае: этот доктор такой замечательный, посмотрите, как он улыбается пациентам, он жизни спасал, а его уволили. Ну это смех! Что ж, если кто-то считает, что петиции — лучший способ… пишите!
Часто доктора говорят, что пациенты сами их развращают — приходят с конвертами. Не драться же с ними!
Интересный разговор имел с одной из моих пациенток недавно. У нас в больнице проходят фандрайзинги, где собираются деньги на научную работу. Мы с ней обсуждали моральную сторону вопроса. Я спрашивал, этично ли это — просить у пациентов сдавать деньги в научный фонд, нормально ли? Она говорит: знаешь, во-первых, хорошо, что ты об этом спросил. Я чувствую себя вполне комфортно, когда собираю деньги на научную деятельность. Во-вторых, если ты это обсуждаешь со мной открыто, то я не считаю, что это угроза, что ты перестанешь быть моим доктором, что ты перестанешь меня лечить. А в-третьих, каждый может по своему выразить свою благодарность: кто деньгами, кто волонтерством, кто участием в научной работе и прочее. Диалог с пациентом, как направить его энергию в нужное русло, — это тоже дело врачей. Здесь мне редко, но предлагали деньги в качестве благодарности. Естественно, у меня даже мысли не было их взять, так как это подсудное дело. Но я советовал им вполне легальные способы.
Не получится, что пациенты предложения «поволонтерить» или легально пополнить научный фонд воспримут как добровольно-принудительную обязанность — точно такую же, как «конверты»?
Если посчитают, что это действительно так, или кто-то мне скажет об этом, то, безусловно, это вопрос исследования. Может такое быть? Может. И для России готового решения, как поступать, нет. Об этом должны думать именно российские врачи. Нужно понимать, что коррупционные дела, практика взяток или благодарностей, заканчивается большими репутационными потерями.
Почему вы вдруг вообще решили бороться с российской коррупцией?
Я бы с большим удовольствием оставил эту тему и сказал российским коллегам: зарабатывайте как можете, рад за вас, что вы ездите на замечательных машинах, путешествуете по миру, имеете деньги, не подлежащие налогообложению. На самом деле я просто завидую, и тоже так хотел бы.
У меня к этой проблеме вот какой интерес: несколько лет назад мы с российскими коллегами, с Фондом профилактики рака, создали Высшую школу онкологии. Это выпускники медицинских вузов, которые учатся в онкологической ординатуре, и дополнительно с ними занимаются педагоги со всего мира. Сейчас мы обучаем уже пятый набор. Ребят немного — каждый год поступает примерно по десять человек. Мы в них вкладываем очень много сил. Сейчас уже два выпуска наших молодых онкологов работают в клиниках — и в государственных, и в частных.
Там их пытаются коррумпировать?
По крайней мере, они сталкиваются с этой проблемой. Мне небезразлично, что делают и чем закончат те, в кого я столько времени вкладываю. По большому счету, это не мое дело — что происходит с российскими докторами, с российскими пациентами, кроме тех, с которыми я лично работаю. Но что будет с этими молодыми докторами, меня очень волнует. Мне не все равно, что они получили уникальные навыки в онкологии, но, скорее всего, не могут ими воспользоваться и быть замеченными. Потому что замеченными чаще бывают люди, которые обладают другими способностями: поддерживать существующую коррупционную систему. И коррупция ведь выражается не только в деньгах, но и в непотизме: папа-мама у меня работают, муж-любовник меня прикрывают и двигают по карьерной лестнице. Часто именно это — главные движущие силы в профессиональном росте в России, а не то, что человек умеет и какие навыки у него есть. Вот это мне не все равно. Именно это послужило идеей сессии по коррупции на онкологическом форуме.
Есть какие-то результаты после этой сессии?
Люди стали об этом говорить. Совершенно очевидно для меня, что коррупционные скандалы будут продолжаться. Административными способами на ситуацию никак не повлияешь.
Через месяц в Москве у нас будет по этим мотивам круглый стол с заинтересованными людьми, а заинтересованных в профессиональной среде много. Я уверен, что и в Минздраве нуждаются в каких-то идеях.
В подмосковном селе Гагино восстановили храм, где 120 лет назад самый знаменитый русский певец Федор Шаляпин венчался с балериной Иолой Торнаги. Расположенную в стороне от больших дорог и крупных поселений церковь сделали экспериментальной площадкой для внедрения технологии дополненной реальности, доступной каждому. Корреспондент «Ленты.ру» побывал на месте и вывел еще один рецепт возрождения русской глубинки.
Наш ответ покемонам
«Внимайте себе, братие. Прежде имейте страх Божий, чистоту душевную и любовь нелицемерную», — сообщает смартфон, камера которого направлена на настенную фреску с изображением преподобного Сергия Радонежского, а вернее — на свиток в левой руке святого.
— И что, священник ругаться не будет за блуждание по храму со смартфоном? — уточняет журналист.
— Это лучше, чем покемонов ловить… Дополненная реальность в храме — это смело, — замечает сотрудник Минкульта.
В этом храме внедряют обкатанный в музейном пространстве формат приложения дополненной реальности Artefact. Небольшую церковь во имя Спаса Нерукотворного образа (Спасский храм) в деревне Гагино Сергиево-Посадского района, на которой «потренировались» айтишники, только-только восстановили, а точнее — заново отстроили, но уже полностью расписали и снабдили всей необходимой богослужебной утварью.
«В наших поселках и старинных городах храмы — единственная достопримечательность. Но туда путешественник обычно попадает днем, когда вообще никого нет, кроме бабушки-сторожа, — говорит Ирина Витальевна, жительница дачного поселка «Отдых» в пяти километрах отсюда. — А хочется узнать, раз уж приехал, что за фрески и иконы висят на стенах, какие-то подробности. Кое-где вешают таблички, делают брошюры, но это неудобно. А так достал телефон — и все посмотрел, прочитал».
«Экспериментальный» храм образует вместе с расположенной рядом и тоже отреставрированной Казанской церковью единый комплекс с благоустроенной прилегающей территорией, где нашлось место и детской площадке, и небольшой летней сцене, и приходскому дому, который сможет вместить воскресную школу.
Комплекс этот очень контрастирует с окружающим пейзажем деревни на полтора десятка домов, в которой нет ни газа, ни асфальтовой дороги, да и жителей всего ничего.
Гагино (древнее название — Тимофеевское) внешне мало чем отличается от других поселений Московской области, хотя оно одно из древнейших на территории столичного региона: первое упоминание датируется 1462 годом.
Крестьяне столетиями вели здесь свое хозяйство, пахали, рыбачили, ходили за грибами. Село пережило раскулачивание с коллективизацией, индустриализацию с урбанизацией, но с развалом совхозов обезлюдело окончательно. К 2010 году в Гагино остался, согласно открытым данным, всего один житель.
Однако природа не терпит пустоты, тем более в 70 километрах от столичного мегаполиса, рядом со столицей русского православия — Троице-Сергиевой лаврой.
«В начале 2000-х мы с мужем купили здесь участок с домом. 45 соток за сущие копейки, — говорит Елена, переехавшая в деревню из центра Москвы и открывшая здесь продуктовую лавку. — Теперь уже большинство местных жителей — москвичи. Это я говорю о деревне, а кругом еще тьма дачных поселков, которые настроили в последние годы».
Горожане по достоинству оценили местные ландшафты, оставленные отступавшим ледником холмы, густые леса, родники с чистой водой, но всю общественную и культурную активность, разумеется, связывают с Москвой или Сергиевым Посадом. Деревня же стала чем-то вроде городского спального района, где каждый живет своей жизнью, контактируя с соседями только по негативным поводам.
Обстановку осложняет традиционное недопонимание между деревенскими и дачниками. А последние уже успели разделиться на потомков обладателей шести соток первой волны и владельцев новых дач, построенных на колхозных полях: «Раньше мы тут грибы собирали, а теперь тут домов понаставили», «А мусора, сколько мусора бросают! Что за свинство!» — какое уж тут добрососедство.
Спасибо Федору
Найти для столь разношерстной публики другие соприкосновения интересов, кроме продуктовой лавки, — проблема многих сел, сросшихся с дачами и образовавших нечто непонятное, вроде коттеджных поселков без единой системы управления и концепции дальнейшего развития.
Вот и храмы в Гагино стояли заброшенными, потому как в селении не было единой церковной общины, способной взять на себя необходимые траты и ответственность за реализацию проекта. При том что верующих, сочувствующих и просто уважающих церковную архитектуру, как и обеспеченных людей в округе предостаточно. Ситуация изменилась после вмешательства федерального Минкульта в 2013 году. Тогда и началась реконструкция храмового комплекса.
А все потому, что нашлась-таки достойная идея, и связана она с именем самого известного русского певца всех времен и народов — Федора Шаляпина. Коренные жители гордятся тем, что 120 лет назад именно здесь, в Гагино, он обвенчался со своей первой женой, балериной Иолой Торнаги. Просто этот храм был ближайшим к даче в соседней деревне Путятино, где проводили время известные теперь всему миру представители частной творческой «артели» мецената Саввы Мамонтова.
«После свадьбы мы устроили смешной какой-то турецкий пир: сидели на полу, на коврах и озорничали, как малые ребята, — описывал тот день Шаляпин. — Не было ничего, что считается обязательным на свадьбах: ни богато украшенного стола с разнообразными яствами, ни красноречивых тостов, но было много полевых цветов и немало вина. Поутру, часов в шесть, у окна моей комнаты разразился адский шум — толпа друзей с С.И. Мамонтовым во главе исполняла концерт на печных вьюшках, железных заслонках, на ведрах и каких-то пронзительных свистульках. Это невозможно напоминало мне Суконную слободу… А дирижировал этим кавардаком С.В. Рахманинов».
В Путятине Федор Иванович провел все «свадебное» лето 1898 года. Здесь они с Сергеем Рахманиновым задумались о постановке оперы Мусоргского «Борис Годунов». Пока Шаляпин разучивал партии, его друг, известный живописец и театральный художник Константин Коровин, писал эскизы декораций.
Можно представить себе, как бас великого певца разносился по округе и встречался с шумом расположенного неподалеку уникального источника Гремячий ключ, открытого Сергием Радонежским. Теперь здесь слышен гул машин, мчащихся по Ярославскому шоссе и Большому бетонному кольцу.
Напомним, что Шаляпин родился в Казани, но успел пожить, потрудиться и оставить свой след в воспоминаниях жителей многих городов России: Вятки, Кисловодска, Москвы, Санкт-Петербурга… А закончил свой жизненный путь в Париже, где о нем тоже помнят. Но все же нигде больше Шаляпин не стал такой градообразующей идеей, как в этой подмосковной деревушке, где так тепло вспоминают о его любви к рыбалке.
10 апреля нынешнего года по завершении всех работ храмы заново освятили и провели крестный ход. Оценить, что удалось сделать за пять лет реконструкции в Гагино, прибыли высокие гости: патриарх Кирилл, глава Минкульта Владимир Мединский, который держал все работы под личным контролем, и губернатор Подмосковья Андрей Воробьев.
Предстоятель Русской православной церкви обратился к собравшимся в храме с короткой речью, в которой отметил любовь горожан к таким местам в Подмосковье, где сама природа способствует умиротворению и покою. «Теперь люди будут сюда приезжать, в том числе для того, чтобы храм посещать, молитву совершать», — добавил Кирилл.
В августе нынешнего года на юбилей Шаляпинской свадьбы в Гагино, которое вновь по известному признаку (наличие храма) превратилось из деревни в село, проведут двухдневный фестиваль «Эх, вы, песни мои, песни». В оргкомитете мероприятия — Московская областная филармония, Российский национальный музей музыки, Межрегиональный Шаляпинский центр и много других достойных организаций, а значит — все пройдет с соответствующим широкому шаляпинскому духу размахом.
Конечно, не всех жителей воодушевляет возрождение Гагино: «Сюда теперь и полиция будет чаще заезжать», — говорят такие. Но одной вещи рады все без исключения: власти пообещали провести сюда асфальтированную дорогу, а значит — жить здесь точно будет лучше.