Официальной статистики по количеству людей с аутизмом в России нет. По данным Всемирной организации здравоохранения, из ста детей один рождается с так называемыми расстройствами аутистического спектра. Проблема может коснуться любой семьи, независимо от достатка, образования, наследственности. Ценой героических усилий активных родителей о детях-аутистах хотя бы начали говорить. С помощью благотворителей для них создаются разные сервисы, продвигается инклюзивное образование. Взрослым инвалидам с ограниченной дееспособностью государство не предлагает ничего. После смерти родственников у них один путь — в психоневрологический интернат. Об этом страшно говорить, но многие родители мечтают, чтобы их дети умерли, но не попали в эту тюрьму. Есть ли шанс изменить к лучшему судьбы этих людей, разбиралась «Лента.ру».

Сидел как мумия

Когда на улице Светлана Демина почувствовала, как плывет голова, еще чуть-чуть — и она отключится, она заставила себя сконцентрироваться. Схватила за руку сына и потащила его в аптеку. И только потом попросила вызвать скорую.

— Я представила, как буду без сознания валяться в грязи, — говорит она. — Сын Андрей никому ничего не сможет сказать. Меня увезут в больницу. А он так и останется на улице. Его или пнут как котенка, или пройдут мимо.

Андрею Демину — 30 лет. На первый взгляд это обычный молодой человек. Выразительные глаза, аккуратно подстриженные усы. Художник. Постоянно участвует в выставках. Футболки и кружки с его рисунками хорошо раскупают.

— Мой Андрей — относится к глубоким аутистам, — объясняет Светлана. — Говорить умеет, но не хочет. Не может самостоятельно ездить на метро, ходить в магазин. Нужно чтобы кто-то контролировал его действия, объяснял, направлял.

До последнего времени Светлана справлялась с этим сама. В апреле ей исполнилось 61. В типичный образ российского пенсионера она не вписывается. Изящная современная дама с белокурым каре. Судя по всему — из породы людей, которые лимон умеют превращать в лимонад. Но недавно накрыло и ее.

— С осени идет черная полоса, — извиняется за уныние Светлана. — Брата похоронила. Сама болела. Была дикая температура под сорок. Лежу, не могу пошевелиться. А сын сидит рядом голодный. Он как заложник при мне. Я теперь все время думаю: а что с Андреем будет дальше, если со мной что-то произойдет?

Из близких родственников у Деминых в Москве — очень пожилой брат покойного мужа и 90-летняя бабушка. Есть дальняя родня, но далеко от столицы. И неизвестно — захотят ли они взваливать на себя такой груз.

— Семьи, где есть такие дети, стараются поддерживать связь друг с другом, — говорит моя собеседница. — Недавно был случай, когда мать умерла, а ее дочь некоторое время сидела с телом. Хорошо, что друзья им позвонили. Та девочка могла хоть как-то разговаривать. Мой сын вообще не отвечает на телефонные звонки.

Государство взрослым «детям» с ментальными особенностями, если вдруг их родители физически не могут за ними ухаживать, предлагает один путь — психоневрологический интернат (ПНИ). Демины столкнулись с системой психиатрических лечебных учреждений еще в 1990-е годы. Пятилетнего «странного» Андрея по настоянию врачей для уточнения диагноза госпитализировали в детскую психоневрологическую клинику. Главное условие — нужно было оставить мальчика на неделю. Свидания с родителями запрещались. Врачи хотели понаблюдать его в «естественных условиях».

— Его силой отодрали от меня, взяли за шкирку и захлопнули дверь, — вспоминает Светлана.

Когда родители пришли на разрешенную «свиданку», Андрей ни на что не реагировал. Сидел неподвижно как мумия. Оживился только при виде кулька со сладостями.

— Он эти конфеты горстями жрал. Не ел, а именно жрал. А когда домой приехали, взял ремень и привязал себя к стулу. Их там привязывали. — Светлана ненадолго затихает и улыбается через силу, — Возможно взрослый Андрей и сможет по-своему адаптироваться к этому интернату. Как тогда. В детстве, когда он просто отключился от внешнего мира.

Тюремная альтернатива

За границей самый популярный формат для взрослых аутистов — сопровождаемое проживание. Напоминает совместную аренду, когда студенты во время учебы в складчину снимают большую квартиру. У каждого постояльца такой квартиры отдельная комната, кухня — общая. Хозяйство чаще совместное. В зависимости от состояния жильцов такие компактные «общежития» курируют специалисты: дефектологи, психологи, логопеды. Кто-то из ребят работает в мастерских: рисует, лепит из глины. Иногда государство предоставляет жилье в безвозмездную аренду. Либо это финансируют благотворительные фонды.

Недавно подобные проекты стали появляться в России. Их немного — несколько городов. Охват нуждающихся маленький. Занимается этим не государство, а некоммерческие объединения, благотворительные фонды. Двигают всю эту махину — героические родители инвалидов и сочувствующие им люди.

В Санкт-Петербурге для подростков и взрослых людей с аутизмом фонд «Антон тут рядом» снимает две квартиры. Живут в них не постоянно. Смена длится 4,5 месяца. Очередь из нуждающихся — около полугода. Во время тренинга студенты (так сотрудники фонда называют жильцов) обучаются навыкам планирования досуга, ухода за собой, работы по дому. Тренинг полезен как для самих ребят, так и для их семей, которые, возможно, впервые за долгое время могут устроить себе «каникулы».

Москва — в отстающих. Эксперимент с «сопровождаемой» квартирой месяц назад начал фонд для людей с нарушениями развития «Жизненный путь». Пока там живут три девушки. У всех есть родители.

— Мы уже сейчас видим, как отличается это от ПНИ, — говорит попечитель фонда Вера Шенгелия. — Это как жизнь в тюрьме и на свободе. Я могу это точно сказать, потому что каждый день мы ходим в интернат и забираем оттуда ребят на занятия. Это две разные жизни. Они помогают на кухне, сами ходят в магазины. Они могут вечером пойти на прогулку. Если захотят — в театр. Или пригласить гостей. Обитатели интерната живут за закрытой дверью. Если кто-то хочет покурить, их два раза в день для этого выводят на улицу строем. Если к ним кто-то приходит — разрешается с посетителями посидеть на диване в холле. У них нет личных вещей — администрация забирает даже телефон.

В фонде «Выход», занимающемся решением проблем людей с аутизмом, считают, что точечная помощь благотворителей — это уже не вариант. Кому-то достанется, а кому-то — нет. Нужна государственная система.

— У нас сегодня есть много частных центров, но они слишком дороги, и попасть туда могут единицы, — говорит эксперт «Выхода» Мария Божович. — И не все они работают добросовестно. Пока помощь не станет государственным сервисом, семьи, где есть дети с аутизмом — маленькие или уже взрослые, — будут один на один со своими проблемами.

Сейчас в Госдуме на рассмотрении находится законопроект с длинным названием — «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в целях повышения гарантий реализации прав и свобод недееспособных и не полностью дееспособных граждан». В июле прошлого года закон принят в первом чтении. В настоящий момент в него внесли уже больше 100 листов поправок.

Общественники возлагают на него большие надежды. Денег они не просят, но хотят исправить существующую систему опеки над людьми с ментальной инвалидностью. Закон может дать семьям шанс выстроить разные модели будущего своих детей. Часто у взрослых инвалидов есть друзья. Полностью они на себя ответственность взять не могут, но не против разделить обязанности. Допустим, один опекун будет отвечать за медицину, другой — за быт, третий — за материальное благополучие.

Бывают ситуации, когда ПНИ — единственный выход. Но в этом случае законопроект даст право назначить инвалиду внешнего опекуна. Этот человек сможет контролировать, как живется его подопечному, что он ел на завтрак, почему ему дают то или иное лекарство, разрешают ли гулять.

В качестве опекунов смогут выступать не только физические лица, но и некоммерческие организации. Сейчас опеку могут оформить только те учреждения, в которые человек помещен под надзор. То есть сами интернаты.

— У родителей появится легальная возможность создавать организации, одна из задач которых — брать под опеку «взрослых детей», — объясняет один из разработчиков закона, юрист Центра лечебной педагогики Павел Кантор. — Уже появляются альтернативные формы жизненного устройства для людей с нарушениями. Но они все на птичьих правах. Они даже не могут на что-то попросить деньги у благотворителей, государства. Точнее — просят. А им могут сказать: «Да вы что, а вдруг у этих детей родители умрут, их же по закону должны сразу в ПНИ отправить. И деньги наши зря потратите».

Ментальные инвалиды далеко не всегда бедны. По наследству от родителей они могут получить финансовые средства и недвижимость. Общественные организации могли бы заставить эту собственность работать на благо своих подопечных.

— Многие спрашивают про механизм контроля за тем, как будет использоваться имущество, не станут ли инвалиды бомжами — продолжает Кантор. — Все сделки с имуществом недееспособных проходят через органы опеки. И с их собственностью ничего противозаконного сделать нельзя, если не коррумпировать опеку. А если коррумпировать — то уж извините. От этого и сейчас никто не застрахован. Но в любом случае деятельность общественных организаций гораздо более прозрачна, чем деятельность частных лиц.

— Я сына сейчас стараюсь баловать, — говорит Светлана Демина, грустно улыбаясь. — Ходим с ним на разные мероприятия, выставки, летом стараюсь на море выезжать. Сейчас я не в силах обеспечить его будущее, но пусть хотя бы настоящее станет прекрасным. Если появится юридическая возможность устроить судьбы наших детей, родители были бы счастливы. Когда сегодня ребенка устраиваешь в ПНИ, у администрации к сопровождающим вопрос один: «Квартира есть?» Если есть, тут же все забирают. А ведь с этих квартир можно иметь неплохие деньги, если грамотно ими распорядиться. И эти средства не должны оседать в карманах отдельных чиновников. Их надо направлять на развитие цивилизованной системы сопровождения для наших ребят.

Публикация подготовлена при участии фонда «Выход». О том, как помочь фонду, можно узнать на его сайте.

Всем знакомо чувство тревоги. Мы беспокоимся за детей, родных и близких, многие боятся авиаперелетов. Но все чаще наши повседневные хлопоты и волнения оборачиваются тревожным расстройством. А это уже болезнь, которую следует лечить.

При тревожных расстройствах в организме нарушается выработка серотонина и дофамина, что вызывает беспричинную панику, очень высокую тревогу. Центры головного мозга, отвечающие за тревогу, активизируются вне зависимости от окружающей ситуации. То есть мозг без всяких на то оснований сигнализирует организму о приближающейся опасности. У человека повышается уровень адреналина, учащается сердцебиение, накатывает страх смерти. И начинается паника. Справившись с приступом, человек все равно испытывает постоянное напряжение, беспокойство.

У некоторых людей с детства есть предрасположенность к тревожным расстройствам. Ребенок много плачет, боится оставаться один. С возрастом тревога накапливается и, сопровождаясь стрессами, может вызвать панические приступы. Симптомы — как при инфаркте миокарда: повышается артериальное давление, ускоряется пульс. Человек раз за разом обращается к кардиологу, но тот ничего не находит. И это понятно: научно доказано, что физиологические проявления, связанные с тревогой, не представляют опасности для жизни.

Многие живут с тревожным расстройством, считая его особенностью характера. Не видя причин обращаться к врачу, находят много объяснений своему состоянию: стрессы, трудный этап в жизни и т.п. Например, канцерофобию считают естественной, если в семье в том или ином поколении были онкологические заболевания. Тревожные расстройства могут осложняться депрессией со всеми ее последствиями вплоть до риска суицида. Как правило, тревожные расстройства возникают у людей активного, работоспособного возраста, и это сильно сказывается на отношениях с окружающими, на карьере. Тревожное расстройство способно разрушить жизнь человека.

Когда ребенку страшно оставаться одному в комнате или он боится войти в воду на пляже, родители считают это детским капризом или даже попыткой ребенка манипулировать ими. Дескать, у детей всегда много страхов, фантазий, и они придумывают истории про чудовищ, чтобы не оставаться одним. Но это могут быть и не капризы, а реальные страхи. И со временем они трансформируются в тревожные расстройства.

Нельзя недооценивать значимость тех или иных эмоциональных событий, способных травмировать ребенка гораздо сильнее, чем взрослого. Если тревога не проходит несколько недель или месяцев, необходимо исключить возникновение невротической реакции и тревожного расстройства. Постоянная тревога у ребенка может свидетельствовать о депрессии, расстройствах шизофренического спектра или тяжелой дезадаптации. Очень важно уже в детском возрасте выявить истинную причину тревоги, чтобы не допустить возникновения более тяжелых проблем.

Одно из осложнений тревожных расстройств – социальная дезадаптация. Человек начинает ограничивать свою жизнь из-за тревоги, например, отказывается от путешествий, потому что боится перелетов, или не ходит на приемы, потому что боится публичных выступлений. Люди даже отказываются от повышения по службе из-за чрезмерной тревоги. Социальная дезадаптация на фоне тревожного расстройства снижает качество жизни человека, нарушает привычный уклад. Это сигнал о том, что человеку нужна помощь.

Зачастую при тревожном расстройстве человек осознает отсутствие опасности, но не может контролировать тревогу. Попытки успокоить себя ни к чему не приводят. Внезапные приступы тревоги на фоне полного благополучия могут вызвать раздражение в семье. Задача врача — объяснить членам семьи, что это не каприз, а тяжелое состояние, с которым очень сложно справиться.
В лечении тревожных расстройств в Европейском медицинском центре (ЕМС) используется комплексный подход, учитывающий все аспекты состояния пациента. Длительная тревога требует лекарственной терапии в комбинации с психотерапией, выявляющей причины возникновения тревоги или ее усиления. Врач старается не только избавить человека от последствий тревожного состояния, но и научить его жить без тревоги, контролировать себя.

Очень эффективный метод лечения тревожных расстройств — биологическая обратная связь. С помощью специальных компьютерных программ пациент учится контролировать активность головного мозга и физиологические проявления, например, частоту сердечных сокращений. Этот метод помогает контролировать тревогу. В ЕМС применяются программы релаксации, сочетающиеся с биологической обратной связью. С помощью определенных упражнений человек учится регулировать свое эмоциональное состояние.

При очень высоком уровне тревоги в ЕМС возможно лечение в условиях стационара, где пациент получает более активную психотерапевтическую помощь и дополнительную поддержку от врачей клиники. Часто пациенты сами предпочитают стационарное лечение, чтобы выйти из состояния постоянных стрессов и нагрузок, испытываемых дома или на работе. Люди с тревожными расстройствами могут быть очень чувствительны к медицинским препаратам. Даже минимальные побочные эффекты способны усиливать тревогу в начале лечения, а пребывание в стационаре позволяет круглосуточно наблюдать пациента и оперативно вносить необходимые корректировки в лечебный план.

При выраженных и длительных тревожных расстройствах применяется транскраниальная магнитная стимуляция, позволяющая за счет активизации различных отделов головного мозга нормализовать его функционирование в ситуации чрезмерной тревоги. Этот современный метод немедикаментозной терапии, используемый во всем мире, практически не имеет побочных эффектов и хорошо переносится.

Сообщения о нападениях на медицинских работников появляются едва ли не каждую неделю. Все чаще недовольные пациенты или их родственники от оскорблений и словесных угроз переходят к физическому насилию. Причины растущей агрессии называют разные. Одни уверяют, что виновата пресса, которая рассказывает о халатности медучреждений и тем самым формирует негативный образ «врача-убийцы». Другие считают, что закон не защищает пациентов от некачественного лечения, а в поликлиниках у большинства врачей настрой: «вастутмногояодин». Почему война между медиками и больными не прекращается и возможно ли перемирие — разбиралась «Лента.ру».

Лучше в церкви свечку поставьте

Администрация больницы №12 Москвы внесла в черный список москвичку Веру Тарасову. Ее считают неадекватной. Всем посетителям стационара выписывают пропуск для допуска на территорию, дальше они следуют к нужному кабинету самостоятельно, а мою собеседницу конвоирует охранник.

— Я никого там не била, даже не укусила, — заверяет она. — Просто сужусь с больницей по поводу результатов лечения мужа. Врачей раздражает, что я задаю много вопросов и требую предоставить документы. Один из врачей пригрозил упечь меня в психушку. Сказано, конечно, было в сердцах, но…

С подозрением на инсульт 57-летнего инженера Вячеслава Тарасова 28 декабря 2013 года доставили в больницу. Пока его везли, фельдшер скорой подбадривала: «Мы успеваем. Главное с инсультом — больного надо в течение часа привезти в стационар». В приемном покое все затянулось на несколько часов. А после того как томография не показала нарушений в головном мозге, Вячеслава отправили в обычную палату неврологического отделения.

— Доктора не было на месте, я бегала по коридорам, искала его, — вспоминает Вера. — Потом заплакала. У Славы все утром началось, а за окном уже темнело. Медсестра помогла найти врача. Она пришла и на меня накричала: «Что тут истерики закатываете? Работать мешаете!» Слава тогда был с виду здоровый, но жаловался на сильное головокружение.

На следующий день утром Тарасов потерял слух.

— Бегу в ординаторскую к врачам, прошу помочь, — продолжает его жена. — Там сидит очень красивая молодая дама. Поднимает голову и тихо-тихо говорит: «Женщина, выйдите отсюда. У вашего мужа все нормально. Инсульт в ходу».

Вскоре у Вячеслава пропала речь. Парализовало лицевые мышцы. Отказали тазовые функции.

— Изменения шли на моих глазах, — говорит Вера. — Минуту назад муж улыбается — а потом, как в замедленном кино, лицо превращается в маску — наступает паралич. Я бегала, всех тормошила, но мне говорили, что оснований всех дергать и паниковать нет.

Только 31 декабря, когда у больного начались перебои в дыхании, его срочно перевезли в реанимацию. Жизнь спасли. Но назад в палату вернулся совершенно другой человек: полностью парализованный. Из родных узнавал только жену. Сейчас немного передвигается с ходунками. Научился самостоятельно пользоваться ложкой. Но Вера Тарасова до сих пор не может понять, как получилось, что в больницу привезли дееспособного мужчину, а сейчас его интеллект — на уровне маленького ребенка. Но и чиновники, и врачи возмущаются ее непонятливостью и разводят руками: а что такого?

До недавнего времени Вера Тарасова считала свое несчастье частным случаем. Но недавно познакомилась с другими товарищами по несчастью. Теперь она уверена: халатность и грубость превращается в систему. Когда читаешь форумы, где общаются врачи и пациенты, ощущение такое, что все реплики там — иллюстрация к пословице «Слепой глухого не разумеет». Люди со слезами вспоминают, какое унижение испытали они сами или их родственники в больницах, как никто не хотел с ними говорить, что-то объяснять.

Самый распространенный ответ врачей: «Лучше в церкви свечку поставьте. Все равно у вас нет медицинского образования, ничего не поймете». Тут же под этими свидетельствами комментарии медиков: пациент сам виноват, сам не разобрался, и вообще — кругом неблагодарные. Чиновники медицину развалили. Зарплату рядовым докторам не платят. А граждане, вместо того чтобы спасать врачей от бюрократов, требуют от них человечности.

По мнению главы «Лиги защитников пациентов» Александра Саверского, причины вражды между врачами и пациентами — не только профессиональные ошибки и пробелы в образовании. Немалую роль играет и то, что в России затянулся переход от патерналистского отношения к партнерскому — то есть равному.

— Исторически так сложилось, что пациенты на врача едва ли не молились, — объясняет Саверский. — Просто потому, что раньше врач априори был более образованным человеком. Но сегодня ситуации, когда у пациента три высших образования, а медсестра или врач обращаются к нему на ты да еще приказным тоном — неприличны.

Из-за такого отношения к пациентам, по словам Саверского, конфликт может вспыхнуть на ровном месте. Нет в больнице лекарств, бинтов, специалистов — врач не подумает извиниться, потому что пациент в его глазах всегда стоит ниже. А если при этом больные еще и не получают необходимой помощи, они вполне могут полезть в драку.

— Вчера звонит дама. У нее направление на высокотехнологичную медпомощь. Приходит в федеральный центр, а там заведующая говорит: «Я не буду вас лечить». Без объяснений. И что этой пациентке делать? Она образованная женщина, инвалид третьей группы. Морду бить не пойдет. Но другой гражданин на ее месте вполне мог бы впасть в состояние аффекта — со всеми вытекающими.

Педиатр, член Европейской ассоциации по коммуникациям в сфере здравоохранения Анна Сонькина-Дорман говорит, что отчаяние может до неузнаваемости изменить человека. Принято считать, что воспитанные, интеллигентные люди остаются такими при любых обстоятельствах. Но это не так.

— Я веду тренинги для врачей по правилам общения, — рассказывает Анна. — Самый частый вопрос — любого ли можно довести до агрессии? Привожу пример из личного опыта. Однажды я обнаружила себя стоящей среди толпы на перегороженном полицией мосту, через который мне нужно было проехать. Со мной было двое маленьких детей. И в какой-то момент я поняла, что стою и кричу страшным голосом на молоденького милиционера, который там ни за что не отвечал. После того как я подробно рассказываю эту историю, говорю людям: «Давайте по-честному: каждый из нас может вспомнить какую-то ситуацию, когда он вел себя так, что потом ему стыдно было об этом вспоминать».

По словам Сонькиной-Дорман, если бы врачи умели правильно разговаривать с пациентами, не устраивать взаимные перепалки, у нас «могла бы быть совсем другая жизнь».

«Они убили Арину»

Житель Владимира Сергей Плаксин стал лидером стихийного движения пострадавших пациентов в своем регионе. Его жена — 32-летняя Анна Бобрикова — умерла в октябре 2016 года. За несколько месяцев до этого, в июне, Анна родила здорового сына. Но после родов открылось кровотечение. Женщине удалили матку. У нее отказали почки, была остановка сердца, отек мозга, кома. О том, что у жены начались серьезные проблемы со здоровьем, Плаксин узнал спустя почти двое суток после родов. И рассказали ему об этом хирурги Владимирской областной клинической больницы, куда доставили из роддома Анну.

Главврач Владимирского перинатального центра Надежда Туманова уверяла Сергея, что все под контролем: «После родов открылось кровотечение, но это часто бывает, волноваться не стоит». Оснований не доверять ей у Сергея не было. Беременность Анны протекала без сбоев. В анамнезе — никаких болезней. В роддом, по рекомендации женской консультации, она легла за неделю до предполагаемого срока. Из реанимации Владимирской больницы Анну на реанимобиле перевезли в Москву, в федеральный гематологический центр. Ни мужа, ни ее мать об этом в известность не поставили.

— Врачи пытались найти у нее болезни крови, на которые можно списать весь случившийся кошмар, — рассказывает Сергей. — Вначале я не хотел огласки. Но мне несколько дней лгали о жене, отказывались показать медицинские документы, говорить, как именно ее лечили, ссылаясь на врачебную тайну. Главной задачей медицинских чиновников было не спасти жену, а доказать, что она сама во всем виновата — не следила за своим здоровьем. Они своим цинизмом разбудили во мне зверя.

Обозленный таким отношением, Сергей начал действовать. В соцсети «ВКонтакте» организовал страничку помощи жене. Спасти Анну не удалось, но благодаря широкой огласке заведено уголовное дело. После смерти молодой матери никто из медицинских чиновников соболезнований семье не выразил. Наоборот — они обвинили Плаксина в разжигании ненависти к врачам.

— Я действительно призываю пациентов не молчать и защищать себя, — объясняет Сергей. — Благодаря моей группе уже возбуждено пять уголовных дел, связанных с медицинской халатностью. Такие случаи нельзя скрывать, при чем тут ненависть?

Для нейтрализации «медицинского Робин Гуда» во «ВКонтакте» появилась группа «Остановите Плаксина». Сергей говорит, что в числе ее членов — чиновники обладминистрации и начальство местных больниц. Плаксина осуждают за то, что он «полощет грязное белье» и рассказывает физиологические подробности болезни жены, вместо того чтобы публиковать печальные фото со свечками и поминальные стихи. Особой популярностью страница не пользуется. В группе «Памяти Ани Бобриковой» состоят 16 559 человек, у «оппонентов» — 264 участника.

Стихийная самоорганизация пациентов зафиксирована и в столице Бурятии Улан-Удэ. В конце марта в самых людных местах города кто-то расклеил самодельные листовки формата А4. На них — фото смеющейся белокурой девочки и огромные красные буквы: «Они убили трехлетнюю Арину». Здесь же перечислены фамилии местных чиновников и врачей, которые, по мнению распространителей самиздата, виновны в гибели ребенка.

Арина Сороковикова умерла в марте 2017 года в Детской республиканской клинической больнице Бурятии. Перед этим 2,5 месяца девочку усиленно, но безуспешно лечили. Болезнь началась с обычного ночного кашля. Сначала поставили диагноз «острый бронхит», затем «ларинготрахеит». Родители побывали с Ариной в пяти стационарах. Во время манипуляций по установке трахеостомы девочке повредили пищевод.

Родственники умершего ребенка утверждают, что к листовкам отношения не имеют. Но говорят, что хотели бы объединиться с другими родителями Бурятии, которые из-за халатности медицинских работников потеряли детей. Таких наберется немало.

Невролог, кандидат медицинских наук Павел Бранд подтверждает, что случаев пациентской агрессии стало больше, однако сомневается, что это связано с неумением медперсонала общаться или с дефектами в оказании медицинской помощи. По его словам, немалую роль в росте агрессии к медикам может играть пресса. Если долго говорить из телевизора, что врачи плохо лечат, то не стоит удивляться тому, что их начинают бить, особенно когда речь идет о гражданах в нетрезвом состоянии.

Александр Саверский утверждает, что до прессы доходят крупицы информации: «В России в год происходит 40 миллионов госпитализаций. Страховые компании находят в больницах 4 миллиона дефектов оказания помощи. В публичную плоскость не попадает и 10 процентов от этого количества. И это мы еще не берем поликлиники. Представляете, что будет, если обо всем начнут говорить?»

Общение с пациентами как инвестиция

Вадим Гущин, директор отделения хирургической онкологии Mercy Medical Center в Балтиморе, США, соучредитель образовательного проекта «Высшая школа онкологии» для российских интернов

Врач должен обладать навыками ведения разговора. Это часть его профессионализма. У меня сегодня на обходе у двух больных из 14 назрели конфликты. В одном случае медсестры отказывались работать с больной, так как ее дочь злилась на персонал и мешала работе. Она считала, что все невнимательны к ее матери. С чего я начал разговор? «Я вижу, что вы сильно недовольны этой ситуацией. Я понимаю: это ваша мама, и вы вправе за нее волноваться». Тут главное — озвучить эмоции. И второй этап: «Я бы, скорее всего, так же заботился о своих родственниках. И тоже подозревал бы, что врачи могут сделать что-то неправильно». Когда ты проговариваешь все это пациенту, сразу же уходит 70-80 процентов напряжения.

Я не спорил, не говорил: «Вы неправы, медсестры у нас замечательные, и вообще вы ни в чем не разбираетесь!» Если бы я так строил беседу, моя клиентка решила бы, что я просто ее не слышу. На самом деле дама хотела поговорить об осложнении заболевания у матери. И как только я подробно объяснил, чего стоит ждать в этой ситуации, а что — нереально, конфликт растворился. Женщина оказалась адекватной. И я говорю вовсе не о вершине мастерства в общении. Это рутинный прием, который мы используем ежедневно.

Часто слышу, что в России иные реальности, чем на Западе. Это правда. Но ведь люди — точно такие же, из крови и плоти, и биология взаимоотношений та же. Российские врачи любят ссылаться на то, что у них нет времени, чтобы «хорошо» поговорить. Но стоны по поводу 10-15 минут на пациента, отведенных Минздравом, меня не жалобят. Подчас у меня самого цейтнот, приходится разрываться на части. Важно эффективно использовать имеющиеся временные ресурсы. Пациент должен чувствовать, что у врача нет ничего и никого важнее на эти 10-15 минут, кроме него. Если сказать: «Не мешай мне, я важный, у меня есть более тяжелые больные» — это усиливает агрессию. Меня бы как пациента тоже такое отношение неприятно поразило.

Умение разговаривать нужно долго тренировать. Одной лекцией ничего не сделать. Когда в Высшей школе онкологии здесь, в России мы вводили этот предмет в программу, было видно, что ребята считают это дикостью. Прошло чуть больше года. Сейчас они уже пробуют применять некоторые приемы в своей работе и говорят, что перестали бояться вопросов пациентов и сложных ситуаций. Больные это чувствуют. К ним идут с просьбами что-то пояснить, рассказать — подчас даже в обход опытных врачей.

Есть научные исследования об агрессии пациентов — например, по поводу неадекватного поведения в приемном покое больниц. Профессионализм в общении — штука важная, но бывают ситуации за рамками этого. Например, когда посетитель в состоянии алкогольного или наркотического опьянения. Медработники должны знать, как действовать в чрезвычайных ситуациях. В моей больнице проводятся регулярные тренинги. У каждого сотрудника свой алгоритм действий, если кто-то из коллег нажмет тревожную кнопку. Все четко, без суеты. Но главное при этом — пациент должен остаться пациентом. Его здоровье и благополучие — на первом месте. Врачам стоит фокусироваться на собственном профессионализме, а не читать нравоучения другим, как себя вести.

За час до пасхальной ночи в Москву прилетел Благодатный огонь из храма Гроба Господня. Спецрейс был организован Фондом Андрея Первозванного, который доставляет огонь уже в пятнадцатый раз. Корреспондент «Ленты.ру» в составе делегации посетил святые места перед Пасхой — в конце Страстной недели, когда Иерусалим до предела заполнен паломниками со всего мира.

«Спаси Господи люди Твоя» — поет матушка из Русской духовной миссии в Иерусалиме. Распев подхватывают все, кто его знает. Искренне, с позиции живого опыта.

Здесь эти слова, кроме религиозного, принимают вполне практический смысл. Покровительство высших сил — то, что поможет выжить в толпе, которую представляет собой Старый город в эти дни, и вернуться на родину с Благодатным огнем.

Страстная пятница

Если у вас во рту есть съемный протез, то его лучше снять. Эти дни в Старом городе Иерусалима представляют из себя прежде всего тотальную давку — слэм в лучших его традициях. Один удар локтем в лицо — не специально, просто толкаются все, потому что это подступы к первой станции крестного пути, Via Dolorosa: одни хотят оказаться ближе к той или иной процессии, другие рвутся против течения, потому что их оторвало далеко от своей группы… И вот уже кто-то из поляков — а католиков тут много, такой год, совпали две Пасхи — безуспешно пытается найти зубы в толпе. Расступаются как могут, но сзади уже напирают новые процессии, так что никто не может никак.

Обувь — легкая, но покрепче и подешевле: ноги отдавят в первую очередь. Можно добраться до ближайшей улочки и уйти влево, чтобы сгруппироваться и перевести дух. Русские выходят из давки цепочкой человек в пятнадцать: делегация в сто человек давно уже разбита. Проходим коптов и эфиопов в белых одеждах, натыкаемся на американцев — одну из протестантских деноминаций. На их многоголосое «you cannot go there» цитируется приписываемое Сергею Лаврову «Who are you to f***ing lecture me». Срабатывает: десять метров — и группа на воле с другой стороны стены, где арабские торговцы на руках передают тяжелые тележки с бубликами и другим товаром.

Сестра Елена из Русской духовной миссии ведет в обход по улочкам Старого города. Выходим в районе Претории — полицейского участка I века н.э., где в каменном мешке содержали Спасителя перед отправкой на казнь. Вышли вовремя: на дороге показалась процессия. В авангарде — огромный динамик, откуда звучит печальная португальская песня. За ним — полураздетый человек с крестом. По бокам — двое в костюмах римских стражников времен императора Тиберия, как их понимают паломники из Португалии. Бичи, впрочем, хлещут вполне натурально — как и кровь из-под тернового венца. Вокруг — прохожие с телефонами и планшетами, две профессиональные телекамеры.

Понимаешь, что случись все сейчас — так бы оно и было. Стрим напрямую от Via Dolorosa — с лайками, значками «ух ты!» и «возмутительно», комментами. Селфи на фоне Голгофы. Коптеры, сталкивающиеся над горой. Люди, снимающие друг друга: встать, чтобы все три креста в перспективе уместились на ладошке, как положено. Светящиеся экраны мобильных и задняя часть оператора, вылезшего на первый план и испортившего картинку всем — неотъемлемая часть иконографии Страстей Господних в переводе на наши дни.

И кажется, что сейчас тот, кто несет крест, глянет на того у стены напротив Претории, который вытянул телефон почти к окровавленному лицу для лучшего кадра — и любитель красивых фото превратится в жабу. Или вот в горлицу — как в свое время случилось с торговкой молоком, по греческой легенде никак не желавшей уступить хотя бы монету за напиток для Спасителя. Сколько апокрифов, столько и вариантов.

«Юра, все пропало, у нас свечей нет», — кричит дама в середине торговых рядов старого Иерусалима. Юра бежит исправляться, благо это совсем не труд: приличный пучок свечей в эти дни на каждом углу можно купить за доллар, а если еще больше, то за три. То же с деревянными распятиями: крест в полторы ладони идет за три, в половину — доллар. Можно в шекелях, но курс у продавцов — арабов, причем в основном христиан — не так удобен, как в обменниках.

У русского храма Александра Невского на коленях стоят чернокожие — «Того либо Бенин, судя по расцветкам», авторитетно объясняет кто-то из наших рядом. Проверить возможности нет: люди славят Богоматерь. «Аве, Мария, мерси, мама» — разносится на ближних подступах к Голгофе.

Накануне

В Геенне Огненной никто не горит. На склонах долины Хинном, где веками жгли мусор со всего Иерусалима — а задолго до того приносили младенцев в огненную жертву Баалу и прочим языческим богам — теперь расположился бассейн отеля Mount of Zion. Из вестибюля гостиницы, собственно, один из лучших видов на Геенну. Панораму можно наблюдать отовсюду — общаясь с теми, кто приехал из России за Благодатным огнем.

«Человеческая жизнь изобилует проблемами, трудностями и неприятностями, — рассуждает Владимир Якунин, председатель попечительского совета Фонда Андрея Первозванного. — Пасха, Рождество, Новый год — всплески положительных человеческих эмоций, которых так не хватает в повседневности. Пасха — праздник жизни, праздник весны, праздник добра».

Нынешний приезд за Благодатным огнем для фонда юбилейный, пятнадцатый. И всего второй с тех пор, как Якунин оставил свой пост в РЖД. «Все в жизни взаимосвязано, — уверен Владимир Якунин. — И мой переход в положение по большому счету пенсионера, безусловно, сказался [на деятельности фонда]. Хотя понятие пенсии тоже относительно: я занимаюсь “Диалогом цивилизаций” (Международный общественный форум, где Владимир Якунин — президент-основатель — прим. «Ленты.ру»), фондом, кафедрой государственной политики в МГУ… Особенно не посидишь на завалинке».

По словам Якунина, за последние пару лет естественным образом отпали «те, кто хотел притулиться к фонду, имея заднюю мысль как-то так поближе подойти к президенту РЖД. И оказалось, что таких было очень немного». От личности главы попечительского совета, полагает Владимир Якунин, зависит еще меньше: «Куда больше зависит от идеи, приводящей нас в эти дни на Святую Землю».

А без идей, уверен он, никакого общества быть не может — особенно информационного, которым Владимир Иванович в последние годы интересуется немало: «Мы своим маленьким усилием помогаем нашим людям, нашей власти — всем, кто хочет духовного развития. Не только у нас, но и во всем мире. Вот в нынешней поездке, помимо наших журналистов — два представителя западных СМИ. Значит, у наших идей есть востребованность, которую необходимо поддерживать и развивать».

Великая суббота

«Берегите от сумасшедших, нападают и срывают», — наставляет девушка, раздающая пропуска. Только по ним можно попасть в храм Гроба Господня — но еще не факт, что попадешь. Какие сумасшедшие, право: от Яффских ворот до храма Гроба Господня — примерно десять полицейских кордонов. И тем не менее.

«Как повяжешь галстук — береги его», — говорит отец Василий из Воронежа, прилаживая поверх облачения трехцветный платок, опознавательный знак делегации Фонда Андрея Первозванного. Без пропуска не пустят никуда, а без платка, знакомого всем службам, не пустят на место, отведенное россиянам. «Я пионером был, не стесняюсь и помню».

До храма удается дойти за два часа. Это, как говорят опытные паломники, по-божески. «Дорогу, дорогу!» — кричат у очередного кордона в три языка: иврит, английский, по-русски. Полтысячи человек расступаются. Подъезжает квадроцикл с надписью «полиция», привозит груз — финики и кока-колу для стоящих на посту.

Им сочувствуешь более всего: те, кто ждет, спешат на праздник — а у полиции только работа. Накануне в иерусалимском трамвае зарезали студентку из Англии: 25 лет, приехала по обмену. Это не повод для усиления — здесь все и так усилено до предела десятки лет назад, если не собственно с 1948 года, когда был создан Израиль. Просто новый всплеск ножевой интифады — то, чего, конечно же, так не хватало полиции и спецслужбам именно в эти дни. Когда вопрос у администраторов на всех уровнях только один: перевалит ли количество пасхальных туристов за миллион — или же обойдется обычными сотнями тысяч.

Справа на крыше храма Гроба Господня — тенты: с прошлого года идет реставрация. Смотришь, стоит ли на фасаде деревянная лестница — символ Статус-кво, соглашения между шестью конфессиями, которые представлены во храме. Лестница опирается на карниз, принадлежащий греческой церкви, и ведет в окно, закрепленное за церковью армянской. Так и называется — недвижимая, с XVIII века. Лестница на месте, все хорошо.

Два часа на кордонах плюс четыре часа ожидания — уже в храме. Кувуклия, содержащая собственно Гроб Господень, снаружи теперь нежно-розовая, а не закопченная от миллионов свечей за десяток веков: реставрация добралась и сюда. Работы шли и внутри Кувуклии. Так что вопрос, сойдет ли Благодатный огонь в этом году — и, соответственно, как провести последние дни, если огонь не сойдет, — беспокоит многих верующих.

Хотя без мирского и тут никуда. «За шиворот капать будет, — критично оглядывают кого-то из впервые приехавших: официальный пиджак, такие же брюки. — От свечей же капать. И на лацканы, и на спину. Надо было надеть что-то, чтобы не было жалко». Подсказывают адрес химчистки, сразу справляющейся со свечным воском — в Москве, понятное дело: «На Юго-Западной не знаю, я вот в Крылатском только со второго раза нашла, можете записать. Часто бывает, что не сразу отчистить могут. То ли воск здесь особый, то ли еще что».

Треск десятков тысяч свечей. Запах — по светским меркам — как у отменного трубочного табака. Света столько, что от него действительно темно. Короче, все то, что не передает ни одна трансляция церемонии схождения Благодатного огня. Пиджак действительно закапан наполовину; владельца, однако, уже не волнует ничего — кроме того, как разместить три пучка свечей. Последняя давка — на выходе из храма, под праздничные колокола и рев собравшихся. Свечи гасят почти сразу: все везут домой — себе и в подарок на Пасху.

«Христос Воскресе!» — машут теми трехцветными платочками на перекрестках от Старого города до Русской духовной миссии сотрудники миссии и Фонда. «Вам налево, потом наверх и направо». До пасхальной ночи — почти полдня. Но те, кто обрел огонь, уже пируют прямо возле автобусов в аэропорт Бен-Гурион. Объясняют: «Правящий владыка благословил». Тот случай, когда мистерия и связанная с нею практика побивают любые правила. Даже наиболее строгие для тех, кто их добровольно принял.

В очереди на регистрацию с лампадой — каждый пятый. Почти у всех пересадки: Минск, Тюмень, Мюнхен, впервые — Лондон. «Меньше смысла нет», — отвечает Евгений Томберг из «Русского дома» в Таллине на вопрос, почему он везет сразу две лампады с огнем. «А лучше бы и больше. Во-первых, его может задуть в самолете. Во-вторых — во втором самолете. В-третьих, уже в аэропорту кто-то может свечкой неловко в фитилек ткнуть — и вот... Согласитесь, было бы печально проделать такой путь и утратить огонь».

На выходе приоритет тем, у кого лампады. Во Внуково, когда проходишь паспортный контроль, уже горит везде. Людей — тысячи, внутри и снаружи. Никаких правил безопасности: свечи у всех, даже у молодой полицейской в руках.

От терминала отрывается кортеж — на храм Христа Спасителя. До Пасхи всего ничего. Надо успеть.

Пять лет назад выпускник столичного физтеха Дмитрий Клименко вместе с женой Еленой решили уехать из Москвы и примерить на себя сельскую жизнь. Купили землю, построили ферму, стали выращивать гусей. Жили так, как мечтали, пока однажды жизнь не поделилась на «до» и «после» страшной трагедии. Бандиты убили жену Дмитрия, а дом и все хозяйство сожгли дотла. Все ожидали, что фермер бросит пепелище, с которым связано столько тяжелых воспоминаний, но он остался. Как-то справляясь со своими переживаниями, он живет один — на ближайшие 15 километров в округе никого нет. Восстанавливает хозяйство и выращивает гусей, которые так нравились Лене. А идеи, которые постоянно рождаются в его голове, реализует не только в бизнесе, но и в общественной деятельности.

Глушь так глушь

Нет, бывает хуже — тайга, пустыня, острова в Ледовитом океане, но чтобы в Тверской области... Оказалось, что от райцентра Оленино надо 30 километров проехать по разбитой лесовозами грунтовке, которая изрядно раскисла после двухдневных дождей. Полтора часа маневрируя между ямами и осклизлыми колеями, задавался одним вопросом: «Как москвичей угораздило сюда забраться?»

— Зато экология какая, ни одного предприятия на 35 километров! — смеялся Дмитрий, обрадованный гостям. — Двадцать километров от устья Днепра, вода в реках родниковая. А с дорогой тебе просто не повезло. Зимой ее грейдер ровняет, летом тоже грейдер. Даже автобус ходит раз в неделю. В распутицу только тяжело.

В деревне Покров Оленинского района Дмитрий живет один. Зато у него в собственности 75 гектаров земли, которую они с женой Еленой выкупили в 2010 году у местных предпринимателей.

— Вот это поле мое, — обводит хозяин рукой свои владения. — И вот это мое, и то. На полях я выращиваю овес и кошу траву для гусей. Ферма тоже стоит на моей земле. И вот тот луг за фермой мой, на котором овцы. И овцы мои.

Гусь — птица сезонная

После пожара за два года Дмитрий почти полностью отстроил хозяйство. Но брус и доска, из которых построены жилой дом, гусятник, инкубатор и еще пара ангаров, до сих пор не обработаны антисептиком. Двор фермы разъезжен так, что ходить можно только в резиновых сапогах. Трактора и навесное оборудование к ним стоят под открытым небом, а у разбитого ВАЗ-2114 вообще нет возможности въехать в ворота, и он ночует на дороге. Но все это нисколько не смущает Дмитрия. Он с энтузиазмом рассказывает о хозяйстве, одновременно подкладывая под ноги доски, чтобы я, не запасшийся резиновыми сапогами, смог без потерь дойти до дома.

— Гусей у меня мало сейчас, потому что последние штук 400 я продал на Новый год и Рождество. Но к лету будет тысяча, а в перспективе полторы. Гусь же птица сезонная.

В отдельном домике у Димы четыре инкубационных шкафа на 1200 гусиных яиц каждый. Он купил их по дешевке, починил и усовершенствовал с помощью следящей электроники. Гусиное яйцо стоит от 80 до 100 рублей, а четырехдневный гусенок — от 300 до 400. Поэтому Дмитрий собирается в этом году загружать инкубатор так, чтобы в итоге тысячу гусят оставить себе на вырост и еще две тысячи продать малышами. Первая партия яиц ляжет в инкубатор 22 апреля.

Нормальный физик

Ни грязная одежда, ни годы жизни в глуши с гусями не лишили его внешности ученого технаря. Ни дать ни взять один из моих одноклассников по физико-математической школе. И образование соответствующее — МФТИ, факультет аэромеханики и летательной техники. Мог бы рассчитывать крылья самолетов или уехать в Европу продувать какие-нибудь «Порше» в аэродинамических трубах. Что пошло не так?

— Наоборот, все пошло как надо, — снова смеется Дима. — Я еще курсе на четвертом для себя решил, что в авиацию не пойду. За время обучения увидел профессию в будничном свете и не захотел этим заниматься. Заграницу вообще не рассматривал. В середине обучения начал подрабатывать промышленным альпинистом. Работа давала очень хороший доход, и я много путешествовал.

Путешествовал он по территории бывшего СССР, лазил в горы, забирался в самые дикие уголки. В путешествии познакомился с будущей женой Еленой, и через год после получения дипломов они вместе решили уехать из Москвы.

Тринадцать девушек

— У нас на курсе было 70 ребят и 13 девушек, — вспоминает Дима студенческие годы. — Поэтому шансы найти любимую на факультете стремились к нулю. Да мне там никто и не нравился. Приходилось смотреть в сторону других институтов.

Во время велосипедного похода по Таманскому полуострову он познакомился с Леной Абраменковой, студенткой третьего курса биологического факультета МГУ. Потом они вместе ездили в Калмыкию и в Казахстан, несколько раз поднимались на Эльбрус. Словом, они нашли друг друга.

— Ленина мама была родом отсюда, из деревни Покров, — открывает настоящую причину локализации своей фермы Дмитрий. — У них здесь остался деревенский дом — мы в него приезжали. А когда появилась возможность купить землю, мы подумали: если уезжать из Москвы, то почему не на свою землю, не в родовое гнездо? Нам очень нравилось жить на ферме. Очень нравилось создавать хозяйство и выращивать гусей.

Темная сторона уединенной жизни

Он предпочел бы радоваться всему этому вместе с Леной Абраменковой. В доме на стенах повсюду фотографии, которые сделала она. Но самой Лены нет.

— 13 мая 2015 года со мной связался заказчик по высотным работам. Попросил поработать. Сумма была приличная, и вечером я уехал в Москву. В 8 часов утра 14 мая мне позвонили и сказали, что дом сгорел и какая-то девушка попала в больницу. Я бросился в Оленино, в больницу, но когда приехал, Лена была мертва уже два часа. А во второй половине дня в остатках сгоревшего дома полицейские нашли тело Лениной мамы Надежды Ивановны.

Все по-разному справляются с горем: кто-то пьет, плачет, кричит, разбивает об стену кулаки или уезжает воевать в горячую точку. Дмитрий Клименко решил во что бы то ни стало найти убийц жены и добиться наказания для них, тем более что его совершенно не устраивало ни бездействие местной полиции, ни заключение о несчастном случае. Слишком многое указывало на преступление. У Лены было порезано лицо, множество ссадин на теле, перелом основания черепа, обожженные ступни ног, но дыхательные пути при этом обожжены не были. На ручке двери бани была кровь. Во дворе валялся чужой налобный фонарик. И еще. Беда пришла в ту ночь, когда женщины остались одни.

Тут вам не Америка

Неделю он обивал пороги Оленинского отделения полиции. «Мы считаем, что это несчастный случай, потому что не видим никаких улик», — отвечал начальник. «Хотя бы проверьте биллинг, сделайте пеленгацию мобильных телефонов, определите, кто был той ночью около нашей фермы, — просил Дмитрий. — Там же в 30 километрах пять человек живет». «Вы, наверное, американских детективов насмотрелись, — перебивали полицейские. — Нам на такую процедуру несколько месяцев разрешение оформлять придется».

Помощь пришла с неожиданной стороны. Друг Димы — Олег Сирота, тоже фермер, написал письмо тверскому депутату, руководителю фракции «Единая Россия» Владимиру Васильеву. Васильев взял ситуацию под личный контроль. Через неделю материалы дела были переданы в Следственный комитет. И биллинг сделали, и генетическую экспертизу (правда, на последнюю ушло семь месяцев). Дмитрий параллельно вел свое расследование. Осушили пруд возле Оленино и нашли на дне окровавленную одежду жертв со следами убийц. Через месяц выдали постановление на арест двух цыган из Оленино. Еще через месяц их арестовали. Оказалось, бандиты регулярно грабили одиноких деревенских женщин. Наводила их на грабежи 14-летняя девочка. По суду преступники получили 17 и 20 лет, а наводчица — три года условно.

— Но что именно произошло в ту ночь, так и не понятно, — ходит вдоль своей кухни Дмитрий. — Следствие допрашивало фигурантов четыре раза, и четыре раза они рассказывали совершенно разные истории, валили вину друг на друга и придумывали небылицы. Зачем было убивать? Почему нельзя было просто ограбить? В любом случае я считаю, что дали им мало.

Исполняя мечты

— Ты не хотел уехать, когда бандитов посадили?
— Многие считали, что я уеду, — вспоминает Дмитрий. — Звонили, спрашивали, не продаю ли я трактор и комбайн, лошадь, гусей и уток. Я не видел и не вижу в отъезде смысла. Мы вместе с Леной решили уехать из Москвы, вместе строили ферму, вместе на ней жили. Мы все делали вместе. Хотели выращивать исключительной экологической чистоты птицу, без всяких «Е», и выращивали ее. А теперь я один делаю наше общее дело. Получается, что я исполняю ее мечты.

Снова по доскам переходим в главный гусятник. Он похож на хлев, уменьшенный в пять раз. Потолок высотой метр семьдесят и загончики для птицы метр на метр. За температурой следит электроника.

— Гусята имеют привычку сбиваться в кучу, — рассказывает Дима. — И давят друг друга насмерть. Я опытным путем установил, что в каждом загоне должно быть 25 птенцов, тогда никто не пострадает. Здесь они будут жить до полутора месяцев. В полтора оперятся и после этого смогут гулять по улице. Им уже будут не страшны дождь или похолодание. Вот лисы — это другое дело, из-за них я 2,5 гектара вокруг фермы сеткой огородил.

Старый комбайн 1989 года, сеялки, бороны и уборочные прицепы, хозяйственные постройки... Здесь почти все до и после пожара сделано или восстановлено его руками. За исключением нового трактора, колодца и сруба жилого дома, который складывали строители. Правда, дом до сих пор не достроен.

— Я планирую доделать дом, — говорит Дима. — Но все не получается. Как только появляются деньги, я реинвестирую их в ферму. Сейчас хочу устроить автоматические поилки с централизованной подачей воды и купить большой коптильный шкаф. На ярмарках продавцы дают попробовать свою продукцию покупателям, а я не могу. А будут у меня коптильни — и я смогу.

Новая ступень

Год назад Дмитрий решил объединить пять фермерских хозяйств в кооператив. Чтобы, например, арендуя место на ярмарке в Москве или Твери, торговать не только гусями или перепелками, а предлагать более широкий ассортимент.

В конце прошлого лета Дима поднял вопрос об отсутствии какого-либо юридического сопровождения фермеров в России и постоянных злоупотреблениях чиновников на этом фоне. Его поддержал тот же депутат Васильев, он же помог поставить электрическую подстанцию по льготному тарифу. А еще он устроил пробег инвалидов-колясочников в Твери и пытается выбить разрешение для фермеров торговать съестным на фестивале «Нашествие».

— Я же говорил, что собираюсь купить коптильню? — заводит меня хозяин в небольшой домик с железным шкафом посередине. — На самом деле это будет новая ступень гусиной фермы. Копченые гуси нужны не только для дегустации на ярмарках. Многие звонят мне или пишут на Facebook, что с радостью приобрели бы гуся, но не знают, как его готовить. Хотят готового гуся покупать.

В итоге с января по апрель Дмитрий постигал науку копчения. Приобрел коптильный шкафчик размером с духовку и отрабатывал технологию на перепелах и колбасах. Мариновал в различных маринадах, коптил при разных температурах, и теперь у него есть идеальный рецепт. Мне досталась на пробу копченая перепелка — очень вкусно.

Их с Леной мечты снова потихоньку сбываются: ферма отстраивается, гуси растут. В следующем году Дима подумывает построить домик для экологических туристов, которые захотят пасти гусей. Почти все хорошо... Вот только он теперь один.