Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
За час до пасхальной ночи в Москву прилетел Благодатный огонь из храма Гроба Господня. Спецрейс был организован Фондом Андрея Первозванного, который доставляет огонь уже в пятнадцатый раз. Корреспондент «Ленты.ру» в составе делегации посетил святые места перед Пасхой — в конце Страстной недели, когда Иерусалим до предела заполнен паломниками со всего мира.
«Спаси Господи люди Твоя» — поет матушка из Русской духовной миссии в Иерусалиме. Распев подхватывают все, кто его знает. Искренне, с позиции живого опыта.
Здесь эти слова, кроме религиозного, принимают вполне практический смысл. Покровительство высших сил — то, что поможет выжить в толпе, которую представляет собой Старый город в эти дни, и вернуться на родину с Благодатным огнем.
Если у вас во рту есть съемный протез, то его лучше снять. Эти дни в Старом городе Иерусалима представляют из себя прежде всего тотальную давку — слэм в лучших его традициях. Один удар локтем в лицо — не специально, просто толкаются все, потому что это подступы к первой станции крестного пути, Via Dolorosa: одни хотят оказаться ближе к той или иной процессии, другие рвутся против течения, потому что их оторвало далеко от своей группы… И вот уже кто-то из поляков — а католиков тут много, такой год, совпали две Пасхи — безуспешно пытается найти зубы в толпе. Расступаются как могут, но сзади уже напирают новые процессии, так что никто не может никак.
Обувь — легкая, но покрепче и подешевле: ноги отдавят в первую очередь. Можно добраться до ближайшей улочки и уйти влево, чтобы сгруппироваться и перевести дух. Русские выходят из давки цепочкой человек в пятнадцать: делегация в сто человек давно уже разбита. Проходим коптов и эфиопов в белых одеждах, натыкаемся на американцев — одну из протестантских деноминаций. На их многоголосое «you cannot go there» цитируется приписываемое Сергею Лаврову «Who are you to f***ing lecture me». Срабатывает: десять метров — и группа на воле с другой стороны стены, где арабские торговцы на руках передают тяжелые тележки с бубликами и другим товаром.
Сестра Елена из Русской духовной миссии ведет в обход по улочкам Старого города. Выходим в районе Претории — полицейского участка I века н.э., где в каменном мешке содержали Спасителя перед отправкой на казнь. Вышли вовремя: на дороге показалась процессия. В авангарде — огромный динамик, откуда звучит печальная португальская песня. За ним — полураздетый человек с крестом. По бокам — двое в костюмах римских стражников времен императора Тиберия, как их понимают паломники из Португалии. Бичи, впрочем, хлещут вполне натурально — как и кровь из-под тернового венца. Вокруг — прохожие с телефонами и планшетами, две профессиональные телекамеры.
Понимаешь, что случись все сейчас — так бы оно и было. Стрим напрямую от Via Dolorosa — с лайками, значками «ух ты!» и «возмутительно», комментами. Селфи на фоне Голгофы. Коптеры, сталкивающиеся над горой. Люди, снимающие друг друга: встать, чтобы все три креста в перспективе уместились на ладошке, как положено. Светящиеся экраны мобильных и задняя часть оператора, вылезшего на первый план и испортившего картинку всем — неотъемлемая часть иконографии Страстей Господних в переводе на наши дни.
И кажется, что сейчас тот, кто несет крест, глянет на того у стены напротив Претории, который вытянул телефон почти к окровавленному лицу для лучшего кадра — и любитель красивых фото превратится в жабу. Или вот в горлицу — как в свое время случилось с торговкой молоком, по греческой легенде никак не желавшей уступить хотя бы монету за напиток для Спасителя. Сколько апокрифов, столько и вариантов.
«Юра, все пропало, у нас свечей нет», — кричит дама в середине торговых рядов старого Иерусалима. Юра бежит исправляться, благо это совсем не труд: приличный пучок свечей в эти дни на каждом углу можно купить за доллар, а если еще больше, то за три. То же с деревянными распятиями: крест в полторы ладони идет за три, в половину — доллар. Можно в шекелях, но курс у продавцов — арабов, причем в основном христиан — не так удобен, как в обменниках.
У русского храма Александра Невского на коленях стоят чернокожие — «Того либо Бенин, судя по расцветкам», авторитетно объясняет кто-то из наших рядом. Проверить возможности нет: люди славят Богоматерь. «Аве, Мария, мерси, мама» — разносится на ближних подступах к Голгофе.
В Геенне Огненной никто не горит. На склонах долины Хинном, где веками жгли мусор со всего Иерусалима — а задолго до того приносили младенцев в огненную жертву Баалу и прочим языческим богам — теперь расположился бассейн отеля Mount of Zion. Из вестибюля гостиницы, собственно, один из лучших видов на Геенну. Панораму можно наблюдать отовсюду — общаясь с теми, кто приехал из России за Благодатным огнем.
«Человеческая жизнь изобилует проблемами, трудностями и неприятностями, — рассуждает Владимир Якунин, председатель попечительского совета Фонда Андрея Первозванного. — Пасха, Рождество, Новый год — всплески положительных человеческих эмоций, которых так не хватает в повседневности. Пасха — праздник жизни, праздник весны, праздник добра».
Нынешний приезд за Благодатным огнем для фонда юбилейный, пятнадцатый. И всего второй с тех пор, как Якунин оставил свой пост в РЖД. «Все в жизни взаимосвязано, — уверен Владимир Якунин. — И мой переход в положение по большому счету пенсионера, безусловно, сказался [на деятельности фонда]. Хотя понятие пенсии тоже относительно: я занимаюсь “Диалогом цивилизаций” (Международный общественный форум, где Владимир Якунин — президент-основатель — прим. «Ленты.ру»), фондом, кафедрой государственной политики в МГУ… Особенно не посидишь на завалинке».
По словам Якунина, за последние пару лет естественным образом отпали «те, кто хотел притулиться к фонду, имея заднюю мысль как-то так поближе подойти к президенту РЖД. И оказалось, что таких было очень немного». От личности главы попечительского совета, полагает Владимир Якунин, зависит еще меньше: «Куда больше зависит от идеи, приводящей нас в эти дни на Святую Землю».
А без идей, уверен он, никакого общества быть не может — особенно информационного, которым Владимир Иванович в последние годы интересуется немало: «Мы своим маленьким усилием помогаем нашим людям, нашей власти — всем, кто хочет духовного развития. Не только у нас, но и во всем мире. Вот в нынешней поездке, помимо наших журналистов — два представителя западных СМИ. Значит, у наших идей есть востребованность, которую необходимо поддерживать и развивать».
«Берегите от сумасшедших, нападают и срывают», — наставляет девушка, раздающая пропуска. Только по ним можно попасть в храм Гроба Господня — но еще не факт, что попадешь. Какие сумасшедшие, право: от Яффских ворот до храма Гроба Господня — примерно десять полицейских кордонов. И тем не менее.
«Как повяжешь галстук — береги его», — говорит отец Василий из Воронежа, прилаживая поверх облачения трехцветный платок, опознавательный знак делегации Фонда Андрея Первозванного. Без пропуска не пустят никуда, а без платка, знакомого всем службам, не пустят на место, отведенное россиянам. «Я пионером был, не стесняюсь и помню».
До храма удается дойти за два часа. Это, как говорят опытные паломники, по-божески. «Дорогу, дорогу!» — кричат у очередного кордона в три языка: иврит, английский, по-русски. Полтысячи человек расступаются. Подъезжает квадроцикл с надписью «полиция», привозит груз — финики и кока-колу для стоящих на посту.
Им сочувствуешь более всего: те, кто ждет, спешат на праздник — а у полиции только работа. Накануне в иерусалимском трамвае зарезали студентку из Англии: 25 лет, приехала по обмену. Это не повод для усиления — здесь все и так усилено до предела десятки лет назад, если не собственно с 1948 года, когда был создан Израиль. Просто новый всплеск ножевой интифады — то, чего, конечно же, так не хватало полиции и спецслужбам именно в эти дни. Когда вопрос у администраторов на всех уровнях только один: перевалит ли количество пасхальных туристов за миллион — или же обойдется обычными сотнями тысяч.
Справа на крыше храма Гроба Господня — тенты: с прошлого года идет реставрация. Смотришь, стоит ли на фасаде деревянная лестница — символ Статус-кво, соглашения между шестью конфессиями, которые представлены во храме. Лестница опирается на карниз, принадлежащий греческой церкви, и ведет в окно, закрепленное за церковью армянской. Так и называется — недвижимая, с XVIII века. Лестница на месте, все хорошо.
Два часа на кордонах плюс четыре часа ожидания — уже в храме. Кувуклия, содержащая собственно Гроб Господень, снаружи теперь нежно-розовая, а не закопченная от миллионов свечей за десяток веков: реставрация добралась и сюда. Работы шли и внутри Кувуклии. Так что вопрос, сойдет ли Благодатный огонь в этом году — и, соответственно, как провести последние дни, если огонь не сойдет, — беспокоит многих верующих.
Хотя без мирского и тут никуда. «За шиворот капать будет, — критично оглядывают кого-то из впервые приехавших: официальный пиджак, такие же брюки. — От свечей же капать. И на лацканы, и на спину. Надо было надеть что-то, чтобы не было жалко». Подсказывают адрес химчистки, сразу справляющейся со свечным воском — в Москве, понятное дело: «На Юго-Западной не знаю, я вот в Крылатском только со второго раза нашла, можете записать. Часто бывает, что не сразу отчистить могут. То ли воск здесь особый, то ли еще что».
Треск десятков тысяч свечей. Запах — по светским меркам — как у отменного трубочного табака. Света столько, что от него действительно темно. Короче, все то, что не передает ни одна трансляция церемонии схождения Благодатного огня. Пиджак действительно закапан наполовину; владельца, однако, уже не волнует ничего — кроме того, как разместить три пучка свечей. Последняя давка — на выходе из храма, под праздничные колокола и рев собравшихся. Свечи гасят почти сразу: все везут домой — себе и в подарок на Пасху.
«Христос Воскресе!» — машут теми трехцветными платочками на перекрестках от Старого города до Русской духовной миссии сотрудники миссии и Фонда. «Вам налево, потом наверх и направо». До пасхальной ночи — почти полдня. Но те, кто обрел огонь, уже пируют прямо возле автобусов в аэропорт Бен-Гурион. Объясняют: «Правящий владыка благословил». Тот случай, когда мистерия и связанная с нею практика побивают любые правила. Даже наиболее строгие для тех, кто их добровольно принял.
В очереди на регистрацию с лампадой — каждый пятый. Почти у всех пересадки: Минск, Тюмень, Мюнхен, впервые — Лондон. «Меньше смысла нет», — отвечает Евгений Томберг из «Русского дома» в Таллине на вопрос, почему он везет сразу две лампады с огнем. «А лучше бы и больше. Во-первых, его может задуть в самолете. Во-вторых — во втором самолете. В-третьих, уже в аэропорту кто-то может свечкой неловко в фитилек ткнуть — и вот… Согласитесь, было бы печально проделать такой путь и утратить огонь».
На выходе приоритет тем, у кого лампады. Во Внуково, когда проходишь паспортный контроль, уже горит везде. Людей — тысячи, внутри и снаружи. Никаких правил безопасности: свечи у всех, даже у молодой полицейской в руках.
От терминала отрывается кортеж — на храм Христа Спасителя. До Пасхи всего ничего. Надо успеть.
«Все делалось на моих глазах — с нуля и в сжатый срок»
Фото: Алексей Мальгавко / РИА Новости
Финалистом второго сезона главного отечественного конкурса для молодых управленцев «Лидеры России» стал заместитель главного архитектора международной IT-компании Acronis Борис Восканов. Как оказалось, он один из создателей систем электронных дневников для школ и электронной очереди в детсады, которыми пользуются по всей стране. Борис вырос в Белгороде. Сам построил свою карьеру и стал успешным руководителем, несмотря на свойственные программисту-интроверту скромность и замкнутость. «Лента.ру» побеседовала с Воскановым о том, каково ему быть в «Лидерах России», социальной ответственности российского IT и о многом другом.
«Лента.ру»: Как вы узнали о конкурсе?
Борис Восканов: Я узнал о конкурсе случайно. Участвовал и в прошлом году. Дошел до полуфинала. Состязания помогли мне выявить свои слабые места, но в то же время удалось познакомиться с большим количеством замечательных людей.
Что это за слабые места и почему вы решили участвовать во второй раз?
Конкурс дал большой заряд энергии. Захотелось получить еще один такой заряд. Потом я же в течение года работал над собой и было желание проверить — удалось ли что-то изменить.
А слабые места… К примеру, мы садились для работы в группе за один стол в прошлом году — абсолютно незнакомые друг другу люди — и вот кого-то все слушали, а кого-то игнорировали. Для меня было непонятно, как это происходит. Умение убеждать также у кого-то было, а у кого-то нет.
На обывательском уровне считается, что эти качества у человека врожденные и их не натренируешь.
Мне кажется, что тут 50 на 50. Умению убеждать точно можно научиться.
Вы работали программистом многие годы, а сейчас, будучи руководителем, больше этим не занимаетесь?
Сейчас программирование для меня — это занятие вне основной работы, как хобби. На работе редко такая удача бывает.
Вас можно назвать интровертом? Вряд ли вы сами стремились к руководящей работе. Не тяготит ли она вас?
Да, я человек, который черпает энергию не в общении с другими, а внутри себя. Мне достаточно легко находить общий язык с разными людьми, но если этого много, то я устаю больше, чем от другой работы. Начальником я стал, предложив себя на роль руководителя проекта, то есть мне не предлагали, и я не желал стать главным над людьми — это предполагалось подспудно.
То есть к управлению подошли как к новой форме программирования.
Да. Плюс хотелось контактировать с заказчиком, транслировать без потерь его идеи и желания коллегам. При этом я чувствовал себя порой наименее компетентным в определенных сферах среди своих сотрудников.
Когда вы учились в вузе, то наверняка испытывали соблазн как можно скорее зарабатывать деньги в сфере IT созданием сайтов, системным администрированием и так далее. Как вам удалось этим переболеть и стать именно программистом?
Да, мне повезло, что еще во время учебы удалось попасть в коллектив, который занимался именно программированием. Это, по сути, была научная работа. Там я работал на полставки и получал чисто символическое вознаграждение.
Но сокурсников эта проблема коснулась?
Да, я учился в родном Белгороде. Компаний, работающих в IT-сфере у нас было совсем немного, даже на конец 2000-х, поэтому многие шли делать простенькие сайты.
А мне вновь повезло. Благодаря преподавателю я попал в проект электронного дневника для школ, работа над которым велась более года.
Команда была небольшая, молодая, энергичная, что компенсировало недостаток опыта.
Позднее появился проект электронной очереди в детские сады, и мне доверили его вести как старшему программисту.
Эта очередь тогда, как известно, вызывала кучу проблем, была связана с определенными коррупционными рисками. Результаты нашего труда помогли снять социальную напряженность хотя бы в этом вопросе.
Вы создавали эти программы заново или адаптировали уже существующие программы? Тогда в других регионах электронные дневники и очереди в детсады уже были?
Широких аналогов еще не существовало. Несколько систем создавались параллельно друг другу в разных регионах страны: в Санкт-Петербурге, на Алтае. Мы об этом узнали уже потом, когда начали выходить на всероссийский уровень. Тогда только мы стали друг с другом знакомиться. Я имею в виду команды разработчиков.
Значит, делали с нуля.
И общались с чиновниками, учителями, уточняя, что именно им нужно.
А от простых родителей отклик получали?
Электронный дневник, когда я пришел, уже разрабатывался, я лишь присоединился к его созданию. А вот проект с очередями делался на моих глазах — с нуля и в сжатый срок. За три месяца.
После его запуска мы общались с людьми через сервис техподдержки. Но для меня главным откликом стали звонки и сообщения от друзей, которые с помощью нашей программы записывали своих детей в садики. Это было очень приятно.
Как появилось желание уехать из Белгорода в Москву?
Запущенные нами проекты работали и развивались, появились команды, которые их поддерживали. Возможно, мне не хватило кругозора, чтобы найти большие интересные задачи там, в Белгороде.
Я и мои коллеги чувствовали себя самоучками. Очень хотелось посмотреть, как профессионалы занимаются подобными задачами, покрутиться в этом внутри и с новым опытом, возможно, вернуться домой.
И куда вы попали?
В компанию Digital October Group. Тогда она занималась интерактивным телевидением. Меня привлекло, что она работала с большими международными телекомпаниями. Такими, к примеру, как Eurosport. Со временем я стал вести несколько проектов.
Тяжело было устроиться?
Труднее, но интереснее всего было устраиваться позднее на работу в компанию Ingram Micro. В течение трех месяцев я прошел порядка семи собеседований. Там я сначала был менеджером проекта, потом руководителем небольшой команды и, наконец, руководителем департамента перспективных разработок.
Не было ли вам неприятно, что ваш труд в большой компании не столь ощутим, как в Белгороде?
Да, здесь элемент героизма, когда человек закрывают собой сразу несколько направлений. Однако в большой компании у тебя больше возможностей к росту и развитию за счет контакта с людьми, у которых можно многому научиться. Во-вторых, ты можешь реализовывать более масштабные проекты.
Это очень интересные и классные компании, но ни в одну из них я был не пошел. Есть более интересные для меня лично сферы в IT.
Можете рассказать, чем занимаетесь непосредственно сейчас?
Руковожу подразделением, которое занимается производством продуктов, в компании, которая работает как для физических лиц, так и для крупных заказчиков: BMW, Bosch, гоночная серия Williams.
Моя задача следить, чтобы эти продукты, как говорится, не тормозили. Мы с коллегами чем-то похожи на аудиторов: делаем очень хорошую экспертизу, помогающую решать сложные технические проблемы, и проводим обучение, а также налаживание дальнейшего рабочего процесса.
Я стараюсь объяснять разработчикам, как сразу же писать хороший программный код, а не дорабатывать и подправлять некие полуфабрикаты.
Отстает ли сегодня IT-сфера в России от западной?
Когда я переезжал из Белгорода в Москву, то думал, что в столице все на несколько порядков выше и меня такого отсталого никуда не возьмут. Оказалось, что здесь сидят такие же ребята и на том же уровне работают. То же самое произошло по приходе в Ingram Micro. У них несколько офисов разработки: в Индии, России, США, Испании.
Отставания в данной конкретной области у нас нет. Более того, программирование — одна из тех сфер, где российские компании очень конкурентоспособны и делают продукты мирового уровня.
С того времени, как вы стали программистом, многое в IT поменялось. Часто вам приходится переучиваться и как это делается?
Тренды в IT-сфере меняются каждые полтора — два года. Это касается механизмов внутренних, смены популярных языков программирования, развития мобильных технологий. Есть, конечно, базовые вещи, которые практически не меняются, и были освоены нами еще в университете.
Если сравнивать себя с собой же пятилетней давности, то я, конечно, очень сильно поменялся в профессиональном плане.
В чем еще особенность нашей сферы, так это в том, что любые образовательные курсы очень быстро устаревают, поэтому здесь почти всегда речь идет о самообучении. Это подразумевает постоянное чтение каких-то статей, научных материалов, посещение актуальных конференций.
Проект «Лидеры России» воспринимается как состязание для гуманитариев, ведь здесь все начинается с каких-то совсем общих вопросов, не имеющих практического смысла. Тяжело вам было в это погружаться, учитывая, что ваш ум заточен на решение конкретных технических проблем?
Мне хватило общей эрудированности. Видимо, мне повезло: в голове сохранились знания, полученные еще в школе.
Как вы оцениваете конкурс с технической программной стороны?
К дистанционному этапу замечаний нет. Сделать систему, которая на такой объем пользователей будет стабильно работать, — это похвально. Есть небольшие претензии к ретесту. Так получилось, что моя жена не прошла как раз из-за технической неполадки. Это ошибка в коде. Жульничества не было.
Оптимисты считают, что внедрение таких систем, как электронные очереди в детсадах и подобных им, способны решить проблему хаоса, дезорганизации и даже коррупции в жизни российского общества. Пессимисты — что и в программе можно прописать такие ходы, чтобы обеспечить доступ к услугам нужным людям, минуя все очереди. А что думаете вы?
Мне нравится сфера IT именно ее системностью и прозрачностью. Здесь ты всегда можешь докопаться до истины, найти ошибку. Но есть и другая крайность, когда все определено и управляется машинами до самых мелочей. Люди — существа творческие и систематизировать все не нужно. Только те сферы, где человек не совершенен.
Но заставить систему лгать ведь можно?
Конечно. Можно написать программу, которая будет обманывать и для всех будет показывать одно, а для особого человека — что-то другое. Это как ядерная энергетика — ее можно направить в любое русло.
У вас есть мечта, которую бы вы хотели осуществить в будущем? Какой-нибудь небывалый проект?
Совместить IT-направление с медицинским, чтобы это были проекты по продлению жизни, борьбе с неизлечимыми болезнями. Мы движемся к улучшению человека за счет новых технологий. В перспективе 15-20 лет я бы хотел работать в этом направлении.
Вы не думаете, что сильное влияние консервативных религиозных сил не позволит вам заниматься этим в России. Могут же и законодательный запрет принять соответствующий?
Я не могу себе представить, чтобы церковь ополчилась на аппарат МРТ, который спас много жизней. Можно опасаться новых технологий, как и любого другого мощного инструмента. Но лучше научиться грамотно пользоваться, чем отказаться от них вовсе.
Расскажите о вашем социальном проекте в рамках конкурса «Лидеры России».
Я с детства занимался разными видами спорта, но заниматься чем-то продолжительное время не довелось. А после университета увлекся регби благодаря коллеге. Это отличный вид спорта, который у нас в России недооценивается.
Мне он настолько понравился, что еще в Белгороде я стал по выходным заниматься со школьниками. Договорился с администрацией учреждения. Проводил по шесть уроков каждую субботу. И друзей по команде привлекал.
Я видел, как эти занятия стали сближать ребят из разных классов, которым раньше не о чем было и поговорить друг с другом.
Теперь моя идея в том, чтобы объединять в команды обычных школьников с ребятами, оказавшимися без попечения родителей или из трудных семей, а еще подключить студентов Белгородского технологического университета.
Чем это поможет детям?
В основе регби лежат определенные ценности. В отличие от футбола, здесь почти невозможно решить исход игры в одиночку. Тут ценнее умение играть в команде. Это довольно жесткий вид спорта, что, на мой взгляд, очень сближает партнеров по клубу.
В результате вы дружите и на поле, и по жизни. Хочу, чтобы и эти дети дружили друг с другом и вне границ стадиона.
А травматизм?
Люди без предварительной физической подготовки выйти на поле и играть со всеми на уровне не смогут. Более того, это травмоопасно. Синяки перестаешь замечать через год.
Насколько вы полезный игрок в команде? Уютно чувствуете себя на поле?
В Белгороде любительский клуб был создан англичанами, которые работали в городе. В Москве я попал в самый старый любительский клуб, где занимаются экспаты и бывшие профессиональные игроки, члены национальных сборных. Здесь я почувствовал, конечно, разницу в уровне игры. Но на поле меня выпускают, и с партнерами по команде отношения сложились отличные.
С кем из именитых наставников вы бы хотели поработать в случае победы в конкурсе?
Я просмотрел весь список этих заслуженных людей, и только один из них глубоко связан с IT-сферой — это Александр Мамут. Но, наверное, можно многому научиться и у других наставников конкурса.
Конкурс «Лидеры России» — это главный проект платформы «Россия — страна возможностей». Целью его создания называют развитие социальных лифтов для активных граждан. Впервые состязание проводилось в прошлом году. В марте нынешнего года определился 31 финалист второго сезона, заявку на участие в котором подавали более 227 тысяч человек. В этом году обязательным условием для допуска к финалу стало выполнение социально ориентированного проекта. Поддержку «Лидерам России» оказывает президент России Владимир Путин. «Это процесс взросления государственного аппарата, работы с ним, — отметил президент на большой пресс-конференции в декабре 2018 года. — Мы сейчас стараемся это делать, видите, проводим различные конкурсы среди молодых, у нас проводится кадровый конкурс «Лидеры России»… Из этой когорты уже, по-моему, человек двенадцать или пятнадцать стали губернаторами, два министра федеральных, пять или шесть заместителей министров».
«Вот сейчас танки войдут, все обосрутся и разбегутся»
25 лет назад российских военных послали в Грозный и бросили. Кому это было выгодно?
Фото: Миша Джапаридзе / AP
«Лента.ру» продолжает цикл статей о первой чеченской войне, которая разгоралась четверть века назад. В первом материале мы узнали о предыстории конфликта между Чечней и Россией и о действиях антидудаевской оппозиции. В этой статье — события, произошедшие ровно 25 лет назад: 26 ноября 1994 года оппозиция при поддержке танков вошла в Грозный, колонна дошла до самого центра и попала в ловушку — танки обстреляли из гранатометов, экипажи попали в плен. Оказалось, что они — российские военнослужащие. Но власти страны фактически бросили 21 человека в Грозном, отказавшись признать их своими. «Лента.ру» поговорила с теми, кто знал детали операции и вызволял пленников.
«Дудаев ощутил себя мессией»
Александр Михайлов, генерал-лейтенант в отставке, в 1994 году — начальник Центра общественных связей Федеральной службы контрразведки (предшественница ФСБ)
«Лента.ру»: Кто эти ребята, танкисты? Где их вербовали?
— Насколько я знаю, в Таманской и Кантемировской дивизиях. Военная контрразведка с ними работала. Надо сказать, министр обороны Павел Грачев тогда к этому крайне негативно отнесся. И он первым предал своих подопечных, сказав: «У меня таких офицеров нет». А потом он руководил боевой операцией на территории Чечни — с такими же офицерами, которые понимали, что он и про них может сказать, что у него «таких нет».
Ему не нравилось, что все делалось абсолютно конспиративно, естественно, без его участия — с ним никто этот вопрос не согласовывал. Я полагаю, что вопрос с привлечением к операции наших танкистов согласовывался с президентом России Борисом Ельциным. Тема эта деликатная, спецслужбы подчиняются президенту, и президент может согласовать такого рода мероприятие по привлечению личного состава без уведомления министра обороны.
Всю эту историю я схватил за хвост, когда все уже посыпалось. И вынужден был включаться тогда, когда информация вышла в «паблик». Я не могу сказать, кто принимал решение отправить русских солдат и офицеров в танках на Грозный (изначально предполагалось, что для выполнения этой задачи они должны были только обучить чеченские экипажи), но при мне директор ФСК Сергей Степашин, разговаривая по телефону с кем-то, сказал: «Их же там не должно было быть». Я знаю, что ответ был такой: «Так получилось». С кем он разговаривал, я не знаю.
— На первом этапе, конечно, нет. А вот насчет следующих этапов — не знаю. Вообще, у Министерства обороны нет таких полномочий — по разработке боевых операций на территории России. Такое возможно только с санкции Совета Федерации. Дело в том, что для этого существуют внутренние войска. Но у внутренних войск нет серьезной боевой техники.
Безусловно, это ключевой вопрос. Но дело в другом. В полевых уставах написано: «Освобождение населенных пунктов, захваченных противником численностью до батальона включительно». Если мы предполагаем, что Грозный «захвачен», соответственно, для операции по его освобождению должны применяться адекватные воинские подразделения: штурмовые группы и прочее. Но оказалось так, как оказалось.
Там еще другая история была. Впоследствии мне рассказывали, что в этот «белый дом» (президентский дворец Дудаева — прим. «Ленты.ру») не могли никак попасть. Да, он был без стекол, но стоял как утес. Когда все это показали разработчикам нашего оружия, они были в шоке и схватились за головы: как это могло быть? Ну а чего «как»? У нас в войсках вообще в тот период даже солярки не было для учений, не говоря уже о снарядах. Ведь для того, чтобы хорошо стрелять, нужно всегда стрелять. А если это [оружие] у меня просто лежит в оружейке и я смотрю на него, как баран на новые ворота, пытаясь применить в конкретной обстановке, то толку не будет.
При этом Грозный был весь развален. Я по нему ходил и видел, что там не было ни одного столба и дорожного знака, которые бы ни пробила пуля. Все, что там нас окружало, напоминало дуршлаг: столбы, автобусные остановки, деревья — все было в дырках.
— А помните, Дудаев заявил, что пленных расстреляют, если Россия не признает их своими, — насколько в тот момент это была серьезная угроза? Война-то еще не началась…
— Дудаев, конечно, был великий мистификатор. Это проявилось тогда, когда он вдруг ощутил себя мессией. Аркадий Иванович Вольский, всю жизнь занимавшийся разруливанием межнациональных конфликтов на Северном Кавказе, — это бедолага, которого «бросали в прорыв» там, где что-то закипало: осетино-ингушский конфликт, чеченский конфликт, в Кабардино-Балкарии… Он мне рассказывал о своем опыте общения с Дудаевым. Тогда Дудаев, который увольнялся из вооруженных сил по состоянию здоровья, проходил лечение в госпитале. По словам Вольского, он тогда увидел другого человека, который изменился после того, как его избрали (или только собирались избрать) председателем Объединенного конгресса чеченского народа (ОКЧН).
Вольский рассказывал: «У него взгляд изменился. Он ощутил себя мессией, человеком, который взвалил на свои плечи груз, и это его пожизненная миссия». С этого и начались его мистификации.
Дудаев много чего говорил. Он много чем угрожал. Где-то под этими угрозами были определенные основания, а где-то это был красивый блеф, направленный на журналистов. Если посмотреть старые видеозаписи, мы увидим, что он даже в помещении сидел в пилотке. Он упивался своим полководческим талантом. В принципе, конечно, это был одаренный военачальник определенного уровня. И тут он получил в свои руки пусть маленькую, но свою армию, которая подчиняется только ему. И он сам никому не подчиняется.
Конечно, тут у него пошел явный сдвиг. Вся его риторика была очень нервной, абсолютно истеричной, и очень много было показного. Кстати говоря, и в его окружении такие были: там Мовлади Удугов такой был, о Салмане Радуеве я вообще молчу — бригадный генерал, это же вообще смешно сказать. Они же себя мнили людьми, которые вправе диктовать условия, лишать жизни других людей, и так далее. Такая вот тогда была атмосфера. Они сами друг друга заводили. Своей истерикой, своей риторикой они подстегивали друг друга.
— Учитывая, что во время штурма все пошло не по плану, вам никогда не приходила в голову мысль, что это могло быть подстроено?
— Нет, нет. У нас ведь как — есть такое русское слово «авось». А еще очень часто выдается желаемое за действительное. Дело в том, что у некоторых танков, которые туда пришли, не работал стабилизатор пушки. Когда при подготовке «штурма» на это кто-то обращал внимание, ему отвечали: «Да кто ж стрелять-то из них будет?» Понимаете, какой был подход: «Вот сейчас танки войдут, все обосрутся и разбегутся». У нас почему-то танк является каким-то мистическим фантастическим оружием: будь то в 1991 году в Москве, будь то в Вильнюсе, будь то в Грозном. Почему-то считается, что пришел танк — и все сразу полегли и сказали: все, сдаемся.
Я глубоко сомневаюсь, что это было подстроено. Никто не мог это подстраивать, потому что была другая задача. А Ельцин умел спрашивать за выполнение задачи. Он не умел, может быть, внятно ее поставить. Или даже мог изначально неправильно ее поставить.
И еще дело в том, что надо всегда искать возможность договариваться, тянуть время, взаимоотношения выстраивать между ветвями власти. Ну, вот такой вот у нас был президент, что поделаешь. Надо иметь в виду, что кавказский человек не терпит пренебрежительного отношения к себе. Это для него личное оскорбление. И когда президент России не хочет вести диалог с представителем своего же территориального образования — это плевок в лицо.
Посмотрите, каким сейчас стал Грозный после того, как мы были вынуждены наступить на горло своей песне. Достаточно было воспринимать Чечню как равную среди прочих субъектов. И хотя сегодня говорят, что в нее столько денег вливают, я не соглашусь, что в нее вливают больше, чем куда-либо. Потому что эти вливания у одних — в карманах, а у других — на улицах. Приезжаешь в Грозный и понимаешь, что попал в другую страну, потому что все деньги, которые туда приходят, они все на улице. Вышел и увидел: вот тебе мечеть, вот тебе парк, вот тебе фонтаны, вот тебе стадион и все, все, все.
«Им светила смертная казнь»
Анатолий Шабад, заместитель председателя правления Общественной комиссии по сохранению наследия академика Сахарова, в 1994 году — депутат Государственной Думы, член фракции «Выбор России»
— Припомните, пожалуйста, что в России тогда знали о событиях в Чечне.
— Информационный фон был такой, что я задолго до штурма себе представлял, что он должен был состояться, потому что я был в ставке председателя Временного совета Чеченской республики Умара Автурханова, лидера антидудаевской оппозиции. Также я посещал военные базы оппозиции, уже не помню, где. Где-то под Грозным. Я видел, что-то готовилось. Конечно, когда и как это произойдет, было непонятно.
Мысль была посадить в танки российских военнослужащих, а сверху на танки посадить солдат оппозиции, чтобы создавалась видимость, будто это акция оппозиции. И чтобы никто не видел тех, кто сидел внутри танков. Тем не менее, когда они в Грозный вошли, их всех перебили. Есть даже анекдот, что танки останавливались на красный свет, а оппозиция разбегалась грабить ларьки.
— Есть те, кто говорят, что это даже не анекдот…
— И еще одна байка, будто бы эту публику набрали из уголовников со всей Чечни. Точнее, со всей России. На этот счет у меня данных нет. Те офицеры, с которыми мы встречались, выглядели вполне нормально.
А вот то, что там присутствовала ФСК, я видел четко. В ставку Автурханова меня привез какой-то человек из Грозного, и его там немедленно арестовали. Мне сказал офицер госбезопасности: «Что же вы нам шпиона привезли? Может, он по дороге что-то высматривал». Я этого не знаю. Наверное. Но я считал, что тем самым моя миссия подрывается, если человека, который меня привез, арестовывают. Так что я его отбил. Но там фигурировал некий офицер госбезопасности, который этого не скрывал.
Вообще, те наши ребята, которые сидели в танках, были завербованы сотрудниками госбезопасности на курсах «Выстрел» в Таманской и Кантемировской дивизиях. Когда эти танки перебили, некоторые из российских военнослужащих погибли, в плен попал 21 человек. Тогда президент Ичкерии Джохар Дудаев сказал, что если это российские военнослужащие, то это один разговор, а если они неизвестно кто, тогда они бандиты, и на них открывают уголовные дела. Что и было сделано. И угроза заключалась в том, что им светила смертная казнь. Вот такая была ситуация.
А министр обороны господин Грачев заявил, что они не российские военнослужащие, что никто не пошлет танки с настоящими военными, которые что-то смыслят в военном деле, воевать в город. Через некоторое время он уже сам показал себя таким человеком.
А как на самом деле было: когда этих военных завербовала ФСК, их действительно из частей, где они служили, отозвали, и эти ребята подписали какие-то документы об увольнении из армии. Как может срочник уволиться из армии, я не понимаю. В общем, формально они уже не были военнослужащими, и Грачев за них не отвечал. Он думал, что этим трюком кому-то можно заморочить голову.
Но над ними правда висела угроза, вот тогда я и собрался туда ехать. Не могу сказать, что это решение далось мне тяжело, — я там неоднократно бывал до этого, с Дудаевым встречался еще летом 1994 года. В общем, после того ноябрьского штурма, собравшись ехать, я позвонил Дудаеву, разговаривал, правда, с его министром информации и печати Мовлади Удуговым, которого называли Чеченским Геббельсом. Он очень хорошо взаимодействовал со средствами массовой информации, с депутатами. Этим объясняется то, что они выиграли информационную войну — это его, Удугова, заслуга. Я тогда его спросил: «Как вы столько танков перебили?» Он ответил: «Сами удивляемся». Понятно, он — человек гражданский, я тоже. А любой военный понимал бы, что так оно, собственно, и будет. Он сам не осознавал, насколько серьезно у них там построена структура обороны.
Затем я сказал Удугову: «Наш министр не признает этих солдат и офицеров военнослужащими. А что будет, если приедут депутаты и признают их таковыми? Это все-таки государственные лица». Он говорит: «Сейчас поговорю с Дудаевым». Потом Удугов мне передал, что Дудаев сказал: «Приезжайте».
Мы собрали команду. Я обратился к коллеге-депутату Сергею Юшенкову, тот проявил активность: он получил поддержку этой миссии со стороны президента Ингушетии Руслана Аушева, и в итоге поехали четыре человека — сам Юшенков, я, Элла Памфилова и Володя Лысенко. У Эллы Памфиловой там была важная миссия — когда нам выдали солдат, она одного или двоих приковала к себе наручниками, чтобы военные их не отобрали. Чтобы мы могли их довести до Москвы и показать публике, что и было сделано. Вот такая она героическая женщина.
Когда мы приехали в Грозный, встретились с теми людьми, которые были в плену, поговорили. Дудаев вел интересную игру, торговаться вокруг этих людей ему было очень интересно, и желательно не с одним субъектом, как мы, а еще и с другими. После нас приехал представитель лидера ЛДПРВладимира Жириновского, депутат Государственной Думы Евгений Логинов, он сам был офицером. У меня с ним были очень тяжелые отношения. Он даже как-то грозился меня побить в туалете Государственной Думы. Наверное, справился бы — он помоложе, и, кажется, из спецназа. Мы его встретили по дороге, он ехал в Грозный, когда мы уже возвращались обратно. Дудаев отдал ему одного пленного. Для него это были такие козыри, которыми можно было играть.
Поэтому он нам всех не отдал. Отдал, кажется, четверых. Мы все у них порасспросили, конечно, и повезли в Москву.
Да, был еще такой момент: Дудаев не мог вывести пленных днем, потому что вокруг его резиденции, так называемого рескома, — бывшего республиканского комитета партии, который позже станут называть дворцом Дудаева, — постоянно стояла толпа вооруженных небритых мужчин. Он понимал, что нам не дадут вывести пленных днем, и сказал — надо вывозить ночью или рано утром, пока эта публика не собралась.
Проблема заключалась еще и в том, что там была такая фигура — Усман Имаев, министр юстиции и генеральный прокурор по совместительству. Без автомата я его не видел, но он — выпускник университета имени Патриса Лумумбы. Высшее образование вредно влияет на людей (смеется), и он понимал, что нельзя делать ничего противозаконного. Он тогда сказал: «Я не могу отпустить этих людей. Против них возбуждено уголовное дело в каком-то там районном суде города Грозного. Как я их отпущу?» Я ему на это сказал, что, наверное, в вашей конституции (у них уже была конституция) по аналогии с конституциями разных держав (они ее списали откуда-то) предусмотрено право президента на помилование. Он за это дело ухватился, сказал: «Да, конечно». И срочно, не поднимая головы от бумаг, в течение нескольких часов оформлял дела на помилование, потому что надо было успеть к раннему утру, пока не собралась толпа. Он это успел, Дудаев подписал помилование, и мы этих четверых вывезли.
Когда привезли их в Москву, была пресс-конференция, там все было рассказано. А еще мы также привезли тело погибшего — по-моему, одного. Ни один морг в Москве его брать не хотел. Володя Лысенко возил это тело по Москве из морга в морг, пытался пристроить — не домой же его брать. Это тоже парадоксальная ситуация — у директора морга свои инструкции, почему он должен брать какое-то непонятное тело без документов?
Потом была еще одна миссия, которая, по-видимому, более известна, — во главе с лидером партии «Яблоко»Григорием Явлинским. По словам самого Явлинского, Дудаев говорил ему, что отдаст всех пленных, если тот приедет лично. Была собрана большая группа депутатов во главе с ним и Юшенковым, я туда тоже вошел. Помню, Володя Лысенко позвонил и говорит: «15 минут в твоем распоряжении, машина уже выехала. Собирайся, едем в Грозный».
Явлинский был убежден, что Дудаев его обмануть не может, потому что понятно — он большой человек, авторитетный. Но восточную дипломатию он не проходил в своих университетах. Мы приехали, а дальше начался очень интересный цирк. Нас принял не Дудаев. Сначала нас как иностранную делегацию принял министр иностранных дел — им надо было обязательно подчеркнуть, что мы для них иностранная делегация. Нас принимали с почетом, но именно как иностранцев. Министр иностранных дел разговаривал с нами по-английски, и его английский язык был ужасен. Я не помню его фамилии (вероятно, Шамсутдин Юсеф — прим. «Ленты.ру»), он был чеченский иорданец, поэтому русского не знал. Кажется, потом Дудаев привлек его к ответственности за кражу пшеницы или чего-то еще, я точно не помню.
Так вот, он с нами о чем-то поговорил. Потом мы стали ждать Дудаева, сидели в его приемной. Нам говорили, что он здесь, за этой дверью, и что сейчас он нас примет. От нечего делать мы смотрели телевизор, который там стоял. И по телевизору мы увидели, что Дудаев встречается с Грачевым в городе Слепцовске (ныне Сунжа в Ингушетии — прим. «Ленты.ру»), а не сидит за соседней дверью. Надо сказать, что город Слепцовск находился тогда под контролем России.
И они там общались как генерал с генералом: один — ветеран Афганской войны и другой. Оба — летчики. И оба друг друга очень хорошо понимали. Правда, манеры были совершенно разные. Дудаев сидел в отутюженной форме, которая была ему положена, весь с иголочки, чинно, в кресле. А Грачев, по-моему, сидел в расстегнутой рубашке, развалясь. И Дудаев отдал ему половину оставшихся у него пленных — жест доброй воли в расчете на какие-то дипломатические выигрыши.
Потом он вернулся и действительно принял руководителей нашей делегации Юшенкова и Явлинского. Отдали нам остальных пленных, которых мы вывезли без дальнейших приключений. Но главное, что тогда Явлинский понял: мы были попросту заложниками у Дудаева, пока он ездил в Слепцовск. Наблюдая их с Грачевым по телевизору, я сказал Явлинскому: «Если там сейчас Дудаева схватят, у нас тут будет интересный виток». Он сначала отбрыкнулся от этого: «Что же мы, заложники?» А потом, уже в Думе, он признал, что так оно и было.
Вот что такое восточная дипломатия, которую не проходят в университетах. Где сам Дудаев этого набрался, непонятно. Может быть, у военных такая дипломатия, я не знаю. В отличие от дипломатов, они врут напрямую, а дипломаты врут очень косвенно.
«Люди говорили: «Мы же не за Дудаева воюем. Что нам Дудаев?»»
— А какая тогда в Грозном царила атмосфера? Того ожесточения, которое ассоциируется у нас с чеченскими войнами, еще не было?
— Дудаев неоднократно декларировал, что он готов на различные варианты, лишь бы только встретиться с Ельциным и пойти на переговоры. Но Ельцин с этим человеком не хотел вступать в переговоры из принципа, потому что Дудаев позволил себе над ним издеваться: после событий октября 1993 года, когда в Москве штурмовали здание парламента, Дудаев послал Ельцину поздравление с посылом: вы такой молодец, что оппозицию прижали. Это выглядело как поздравление, но на самом деле в этом было оскорбление, потому что сам Дудаев в свое время захватил власть путем такого военного наскока и тем самым давал Ельцину понять, что «мы с вами один не лучше другого». Вот это и было настоящей причиной чеченской войны, потому что после этого Ельцин не желал о Дудаеве слышать.
Многие сейчас говорят, что, если бы Ельцин пошел на переговоры, можно было бы сделать лучше. В конце концов то, что просил Дудаев, было не больше, чем получил Минтимер Шаймиев в Татарстане. Только Шаймиев не декларировал независимость, но имел гораздо больше Дудаева.
А что касается самой операции, то, конечно, она была плохо подготовлена. Грачев говорил, что решить проблему можно одним полком за один день, как в Афганистане. У него же перед глазами стоял афганский опыт, когда захватили президентский дворец, убили президента, который сам участвовал в подготовке этой операции и все рассказал, где там и что. Вот, он думал, что можно так же захватить и Грозный. И действительно, когда мы приехали в первый раз (это было рано утром), мы спокойно вошли в этот дворец Дудаева, никого там не было, была только уборщица с метлой, которая пыталась нам противостоять. Вот и вся оборона. Она нас загнала в какую-то комнату, потом уже пришло начальство.
Наверное, можно было сделать так, как говорил Грачев. При хорошей подготовке. Но не было же никакой подготовки. Я по этому поводу выступал по телевидению и закончил свое выступление так: «Лавры ЦРУ в заливе Свиней не дают покоя нашей службе госбезопасности». Помните эту операцию против кубинских контрреволюционеров так называемых? Там была провальная операция, здесь была провальная операция.
— Вам не кажется, что та операция как-то слишком уж бездарно была спланирована?
— Что нарочно сделали провальную операцию — я не думаю. Это что-то типа теории заговора. Безусловно, итогами воспользовались. Но это не значит, что руководили этим процессом именно с тем расчетом.
Того офицера госбезопасности, с которым я контактировал в ставке Автурханова и который пытался арестовать моего шофера, потом убили.
Я там, в Чечне, и позже бывал с другими депутатами, например, во время штурма Грозного, когда сидел в том же самом дворце, в подвале. Люди говорили: «Мы же не за Дудаева воюем. Что нам Дудаев? Мы воюем от гордости, за свою независимость».
«Поднимите трубку, позвоните Дудаеву. И войны не будет»
Валерий Борщев,сопредседатель Московской Хельсинкской группы, в 1994 году — депутат Государственной Думы, член фракции «Яблоко»
— Как вы узнали о штурме?
— О штурме я узнал, когда он произошел, в тот же день. Это была лукавая ситуация. Именно это слово я сделал бы ключевым, поскольку изображалось, что это не российские военные. Изображалось, что это непонятно кто. Непонятно, кто отдал приказ, непонятно, кто выполнял приказ. И когда мы приехали в Грозный, ребята, которых мы увидели, были, что называется, одурачены, потому что их послали на заведомое поражение. Танки шли прямо по улицам — это удобная мишень.
То есть в этом решении изначально присутствовало лукавство. А уж потом, когда мы приехали вызволять пленных, — и говорить нечего. С чеченцами, правда, договорились. Хотя они отдали не всех пленных, однако по поводу части из них договоренность была. Но проблема была с нашими властями. Проблема была в том, чтобы они признали пленных как российских военнослужащих.
Я, например, вез в Москву четыре гроба. Из аэропорта эти гробы привезли в клинику Вишневского. Я пошел к главврачу: так и так, вот военные, погибшие во время штурма Грозного. Он ответил: «Мы не знаем таких военных». Как вы не знаете? Вот они, реальные люди, погибли. Он все равно говорит — нет. И вот я стоял во дворе с этими гробами часов шесть, до поздней ночи. А они все решали, принять гробы или нет. Заметьте: не живых людей, а мертвых. Даже их они опасались признать и принять. И уже только глубокой ночью удалось добиться, чтобы эти гробы приняли.
Они [власти] словно снимали с себя ответственность: это как бы и не война, как бы не штурм. В общем, отвратительная ситуация. Я бы так это определил: ощущение мерзости и стыда меня не оставляло ни в Грозном, ни в Москве.
— Четыре гроба? А сколько, по-вашему, в действительности было пленных? Официально сообщалось о 21 танкисте, один из них погиб.
— Нет, не 21. Их, по-моему, намного больше было. Четверых мы с Григорием Явлинским и Сережей Юшенковым взяли с собой. Их чеченцы отдали. И четыре гроба я привез в морг больницы имени Вишневского. Это то, что я могу лично подтвердить.
— А как вы договаривались с чеченцами?
— Каких-то особых условий они не ставили. Они просто вели долгий разговор о политике, об агрессии, о том, что российское руководство не идет на переговоры с Дудаевым и отказывается от всяческих контактов. Они настаивали на том, чтобы был налажен переговорный процесс. Это была их главная мысль и главное требование. Этим актом передачи пленных они как бы заложили основу для переговорного процесса. А вот российское руководство на этот контакт не шло.
— Как вы думаете, почему российское руководство вело себя именно так? Почему и Министерство обороны, и ФСК отказывались от этих солдат?
— Понимаете, уже когда война началась, после 12 декабря, мы, например, встречались с генералом Иваном Бабичевым. Он брал нас за грудки и говорил: «Остановите войну. Еще можно». Мы видели, как наши военные — генералы, офицеры — абсолютно неформально, абсолютно неофициально вели разговоры с чеченцами. То есть общее желание и российских военных, и чеченцев было не допустить войны.
И когда мы переговорили с Дудаевым, он ведь снял тезис о выходе из состава России. Был долгий и тяжелый разговор, но в итоге он сделал это. Мы тогда остались в Грозном, а Сергея Ковалева направили в Москву. Он 40 минут разговаривал с Ельциным, говоря ему: «Поднимите трубку, позвоните Дудаеву. И войны не будет». На это Ельцин сказал: «Еще не время». Вот такая трагическая фраза. Это было 4 января.
А что касается ноябрьского штурма, это была лукавая, лживая политика. Они подставили ребят, и военные, с которыми мы общались, чувствовали себя одураченными. Они чувствовали себя в очень сложном положении. Разговаривать с ними было тяжело, они так смотрели, что их было просто жалко, по-человечески жалко, что их вовлекли в такую грязную историю.
— Но ведь такая «полупартизанская» операция готовилась изначально. Как вы думаете, почему? То есть солдат изначально хотели подставить?
— Нет. По-моему, они надеялись каким-то образом устроить переворот и смену власти. Нелепая была идея. Предполагалось, что городское население было против выхода из состава России. Во всяком случае, когда мы приехали в ноябре, и даже в декабре, это было общее настроение. Здесь Дудаева не поддерживали. И в Москве знали об этом. И они, видимо, решили, что это может стать каким-то детонатором для возбуждения чеченских сил. Абсолютно была ложная идея. Абсолютно ничем не оправданная, потому что никто из чеченцев, естественно, не стал бы поддерживать вошедших в город вооруженных людей. Это понятно. Даже те, кто относился положительно к России и отрицательно к Дудаеву, этого не сделали бы.
— А почему, по-вашему, ФСК в итоге признала, что русские солдаты действовали от ее имени?
— Просто все стало слишком очевидно, когда мы часть пленных привезли, когда все это вскрылось. Этого нельзя было скрыть. Они просто поняли нелепость своей позиции и решили — хоть задним умом, но поправить дело. Уже всем было очевидно и понятно, кто это и как сделал.
— Все-таки очень странно выглядит, что такую откровенную глупость допустили на столь высоком уровне.
— Понимаете, тогда в руководстве в отношении Чечни был хаос. Ельцин не занимал четкой позиции. Он смотрел, выжидал, просчитывал. Главные ястребы были — Олег Сосковец, Виктор Черномырдин. Последний, по-моему, самый главный ястреб. Народ у нас его любит за шутки, а на самом деле он был одним из главных инициаторов чеченской войны. Когда Павел Грачев на заседании Совета безопасности России сказал, что не будет штурмовать Грозный, подставляя танки, как мишень, тот сказал, что нам надо сменить министра обороны. Так мне передавали слова Черномырдина люди, которые там были. После этого Грачев изменил позицию и согласился с ним, конечно.
А в принципе, и военные, и тот же Грачев, и другие генералы были настроены против войны. И это чувствовалось по реакции властей. И все из-за того, что Ельцин на тот момент еще не определился. Ну, определился к 12 декабря (когда произошел ввод войск в Чечню — прим. «Ленты.ру»).
«Было понятно, что войну эту не выиграешь»
— Неудачный исход ноябрьского штурма и склонил чашу весов к тому, чтобы начать войну?
— Я не думаю, что российское руководство склонила к войне именно неудача этого штурма. Это, наоборот, должно было склонить к тому, что войну не надо начинать, потому что они просто влипли, они с военной точки зрения попросту подставились, были мишенью и не более того. Было понятно, что войну эту не выиграешь.
Почему Ельцин не принимал решения? Потому что все его оппоненты справедливо доказывали: она будет затяжной, потом — при внешне благополучном исходе — она перейдет в горное партизанское движение. Ну а его победить невозможно. Это растянется на многие, многие годы. Поэтому, как я уже сказал, этот неудачный штурм, наоборот, должен был помочь российским властям укрепиться во мнении, что войной здесь проблему не решишь. Но победила группа ястребов.
— Вы чувствовали растущее ожесточение в чеченцах, которых встречали там?
— Нет, тогда ожесточения не чувствовалось. Да его не чувствовалось и в первые дни войны, когда мы были в Грозном в начале января. Там были такие, как Зелимхан Яндарбиев — человек, радикально настроенный, который для переговоров мало подходил. А, скажем, Аслан Масхадов был вполне договороспособный, с ним можно было вести переговоры. Как человек военный, как полковник советской армии, он прекрасно понимал, что это будет трагедия.
Среди обычных людей тоже чувствовалось, что войны они не хотели. Мы жили в доме на улице Красных фронтовиков и общались с людьми. Там были и русские, и чеченцы. Более того, чеченцы даже забирали русских из города в деревни, чтобы спасти семьи, детей. То есть была какая-то солидарность. Была какая-то антивоенная настроенность, и первое время, даже после новогоднего штурма, ожесточенности не было. Она пришла позже. Она пришла уже после Самашек и всего остального. (Как утверждали правозащитные организации, бой за село Самашки 7-8 апреля 1995 года привел к многочисленным жертвам среди мирного населения — прим. «Ленты.ру».). Естественно, и чеченцы тогда тоже стали зверствовать. Это было зверство войны.
Как развивались события чеченской войны, смотрите в хронологии «Ленты.ру».
Скандалы по поводу домогательств в Госдуме, травли россиянок, которые решили познакомиться с иностранными болельщиками во время чемпионата, попытки запрета абортов и домашнего насилия по всей России постоянно раскалывают общество на два лагеря. Одни возмущаются дискриминацией и бесправием женщин, другие же поддерживают политику закручивания гаек, объясняя это «традиционными ценностями» и тщательно скрывая свой сексизм. «Лента.ру» предлагает раскрыть карты. Этот простой тест поможет выяснить русскому мужику, насколько сильно он ненавидит женский пол.
Дмитрий Медведев и Владимир Путин в предвыборном штабе после окончания голосования на выборах президента России в 2000 году
Фото: kremlin.ru
Официальный представитель Кремля Дмитрий Песков признался, что надеется на участие Владимира Путина в следующих выборах главы государства. Сам президент пока старательно избегает конкретики, отвечая на вопросы о своих планах на 2018 год. «Лента.ру» вспомнила, что Путин говорил по поводу президентской гонки, и узнала, когда он может прояснить ситуацию в этот раз.
Гражданин Песков и другие
Во время съемок программы на «Би-би-си» Пескову пришлось в который раз отвечать на вопрос о планах Путина баллотироваться на новый срок. Официальный представитель Кремля напомнил о своем заявлении почти 13-летней давности: перед выборами 2004 года он подчеркивал, что надеется на участие действующего президента в выборах «как гражданин России».
Таких граждан, по данным социологов, в стране примерно две трети. Весной 2015 года электоральный рейтинг президента Путина достиг рекорда — 75-76 процентов опрошенных фондом «Общественное мнение» указывали, что готовы проголосовать за нынешнего главу государства, если бы выборы состоялись немедленно. К весне 2016-го цифры особенно не изменились: ВЦИОМ насчитал 74 процента граждан, готовых поддержать президента. Тогда примерно 15 процентов респондентов не планировали голосовать за Путина, еще 11 процентов не успели определиться.
По словам социологов, россияне обращали внимание на выполнение предвыборных обещаний, которые дал Путин, будучи кандидатом в президенты в 2012 году. Но, судя по всему, для потенциальных избирателей это не определяющий фактор. «Даже среди тех, кто считает, что президент еще не реализовал многие свои предвыборные обещания, Путина готовы поддержать 70 процентов», — отмечалось в материалах ВЦИОМ, опубликованных в прошлом марте.
Президент говорит о своем потенциальном участии в гонке с гораздо меньшей однозначностью. «За эти годы с Путиным все должны были уже привыкнуть к тому, что такого типа решения он откладывает на последний момент, — комментирует интригу политолог Алексей Чадаев. — Он в своем репертуаре».
Как зреет время
Вопрос об участии в выборах поднимался почти на каждой прямой линии или ежегодной большой пресс-конференции президента. В феврале 2008 года, когда до очередного голосования оставалась всего пара недель, во время общения с прессой Путину предложили пофантазировать о своем будущем: «Давайте представим 2018 год, 10 лет, пофантазируем: Ваша должность, в каком городе Вы живете, чем Вы занимаетесь?» «Об этом рано говорить», — в своем фирменном стиле ответил глава государства. И предложил сначала дождаться президентских выборов и нового правительства: «А там видно будет».
Почти то же самое он говорил по поводу долгосрочных планов в 2004-м: «О возможности баллотироваться на такую высокую должность, как президент Российской Федерации, в 2012, 2016 годах либо совсем уже дальше — конечно, сейчас я об этом не думаю».
Но даже когда речь шла о ближайших выборах, Путин не вносил ясности загодя. «Это зависит от общих результатов работы в стране и на президентском, и на правительственном уровне, и на уровне Центрального банка», — подчеркивал президент, отвечая на соответствующий вопрос в декабре 2014-го.
К январю 2016-го определенности не прибавилось. Песков заверял журналистов, что решения по поводу участия в президентской гонке еще не принималось. В сентябре — тоже ничего нового. «Я пока ничего для себя не решил», — вторил самому себе Путин. И добавлял, что сначала надо посмотреть, как реализованы поставленные задачи, а потом уже определяться относительно кампании в 2018-м.
«Любое официальное заявление ограничивает пространство для маневра», — объясняет уклончивость главы государства вице-президент РАСО Евгений Минченко. Он подчеркивает, что важнейший элемент управления политическим процессом — возможность определить место и время. В том числе, видимо, и для запуска президентской кампании.
Нужный момент по состоянию на декабрь 2016-го не наступил: за неделю до Нового года глава государства снова обещал принять решение, когда «время созреет».
Иногда они соглашаются
Не считая досрочных президентских выборов в 2000-м, Путин объявлял о своем участии в гонке не раньше, чем за полгода до ее начала.
Сейчас досрочных выборов, которые могли бы сломать эту традицию, не ожидается. По словам председателя ЦИК Эллы Памфиловой, голосование состоится в марте 2018 года. Провести их раньше, как утверждала глава Центризбиркома, невозможно даже технически. В Кремле уточняли: это возможно, но нецелесообразно.
Последние несколько раз президента тоже выбирали в марте. Перед голосованием 2012 года возглавлявший тогда страну Дмитрий Медведев имел право баллотироваться повторно и не исключал такой возможности. Но в сентябре 2011-го на съезде «Единой России» в качестве кандидата от партии выдвинули тогдашнего премьера Путина, а он (в случае своей победы) предложил Медведеву пост премьер-министра.
Перед выборами 2008 года после двух сроков подряд в Кремле Путин в кои-то веки говорил о перспективах заранее и вполне определенно: идти на третий срок, нарушая конституцию, он не собирался.
А вот на подходе к мартовской кампании 2004 года, когда Путин, как и сейчас, раздумывал над потенциальным вторым сроком, интрига тянулась до последнего. Президент поделился планами как бы невзначай, на декабрьской прямой линии. «Знаю, что вопросов таких много. Мой ответ утвердительный: да, буду баллотироваться и в ближайшее время, повторяю, сделаю официальное заявление по этому поводу», — сказал он, отвечая на очередной вопрос по теме. . Тогда до выборов главы государства оставалось всего три месяца.
Хотя на этот раз, вполне возможно, до декабря ждать не придется, предполагает политолог Глеб Кузнецов. По его мнению, Путин может объявить об участии в президентской гонке в мае — в очередную годовщину подписания пакета майских указов. «Годовщина подписания ключевых документов по развитию социальной сферы, так называемых майских указов, мне представляется вполне логичным способом объявить о начале президентской кампании, — отмечает Кузнецов. — Дабы, так сказать, закончить начатое».