Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
Во вторник, 23 мая, президент России Владимир Путин провел в Краснодаре заседание совета по развитию физкультуры и спорта, на котором был рассмотрен национальный план борьбы с допингом. Перед этим глава российского государства произвел впечатление на президента ФИФА Джанни Инфантино — да так, что итальянец захотел пригласить весь мир посмотреть на футбол в России. Посмотреть можно, а поиграть — уже вряд ли. Во всяком случае, на совете Путин поддержал радикальную идею полного отказа от легионеров.
«Намотали портянки на руки, начали!» — дал команду тренер, и боксеры на ринге, только что стоявшие в расслабленных позах, пришли в движение. В зал в сопровождении свиты чиновников вошел Путин. Он задержался ненадолго возле ринга, поднял вверх два больших пальца в знак одобрения и отправился дальше.
В соседнем зале тренировались девочки-гимнастки. Президент остановился возле десятилетней спортсменки, с интересом посмотрел, как она справляется с упражнением, и, похоже, дал волю чувствам: вдруг по-отечески приобнял девочку и пожелал ей счастья. «Вам тоже!» — выкрикнул кто-то из детей.
С самого утра в комплексе тренировочных залов «Чемпион» на окраине Краснодара десятки спортсменов из олимпийского резерва разогревались в ожидании российского лидера. Все они здесь демонстрировали, как хорошо в регионе поставлена подготовка спортсменов. Впрочем, гораздо эффектнее с этой ролью справились на новом футбольном стадионе «Краснодар».
В отличие от «Зенит Арены», тоже новой, но уже печально известной своим газоном, стадион «Краснодар» зарекомендовал себя очень хорошо. Перед приездом Путина вице-премьер Виталий Мутко водил по арене с экскурсией президента ФИФА Джанни Инфантино. Но было не очень понятно, зачем итальянцу демонстрируют эту площадку, ведь чемпионат мира 2018 года здесь проводиться не будет.
Право принимать мундиаль отдали постолимпийскому Сочи с его ареной «Фишт», а двух городов в одном регионе (в данном случае Краснодарском крае) по правилам быть не должно. Видимо, понимая, что с городом поступили несправедливо, стадион «Краснодар» решил посетить президент. По образцовому газону он также прошелся с Инфантино. Повторная экскурсия на итальянца произвела еще большее впечатление. «Фантастика! Совершенно невероятно! Все улыбаются. Это лицо России, футбола», — по-южному щедро хвалил Инфантино.
Не полагаясь только на произведенный эффект, Путин заверил президента ФИФА, что Россия сделает все, чтобы своевременно завершить строительство спортивных и инфраструктурных объектов, на самом высоком уровне подготовившись к Кубку конфедераций — 2017 и ЧМ-2018. И обратил внимание итальянца на то, что Россия значительную часть мест на стадионах предоставляет именно зарубежным гостям. Им будут помогать почти 6 тысяч волонтеров во время Кубка конфедераций и 20 тысяч — во время чемпионата мира. В конце концов Инфантино заверил, что он «в качестве президента ФИФА, но что намного более важно — в качестве футбольного фаната» теперь может пригласить весь мир приехать в Россию на футбольный праздник. «И важно, чтобы мир знал, что Россия делает для развития футбола», — заключил он.
Пока неизвестно, был ли итальянец так же податлив в другом, довольно щекотливом вопросе. Дело в том, что Мутко обещал обсудить с ним покупку прав на трансляцию матчей чемпионата мира. Переговоры между российскими телевещателями и ФИФА по этому поводу зашли в тупик из-за чрезвычайно завышенной стоимости телеправ. Если стороны не договорятся о цене, это приведет к парадоксальной ситуации: россияне не смогут посмотреть домашние матчи по телевизору.
Но вечером на совете по спорту обсуждали куда более важный вопрос: национальный план борьбы с допингом. «Странно видеть, как СМИ чуть ли не героев делают из тех, кто отбывает антидопинговую дисквалификацию, зовут их в качестве экспертов в телеэфир», — с упреком говорил Виталий Смирнов, почетный президент Олимпийского комитета России и глава независимой антидопинговой комиссии, созданной в июле 2016 года по инициативе Путина.
На взгляд Смирнова, вместо телеэфиров нарушители должны отдавать часть доходов, так же как и их тренеры. В настоящее время в России вообще не существует законодательного механизма, который бы обеспечивал возврат призовых денег уличенными в антидопинговых нарушениях.
«Такой человек должен быть ограничен или пожизненно лишен права занимать государственные должности», — предложил Смирнов. Таким образом употребление допинга должно стать угрозой не только карьере спортсмена, но и его карьере после спорта.
Смирнов также сообщил, что сотрудники Всемирного антидопингового агентства (WADA) на этой неделе приедут в Москву, чтобы поддержать (а точнее проконтролировать) систему тестирования в Российском антидопинговом агентстве (РУСАДА). И российская сторона сделает все возможное, чтобы история с отстранением национальной сборной от Паралимпийских игр больше не повторилась.
Выступавший также напомнил требование WADA ввести в российском спорте институт информаторов, который помог бы бороться с нарушениями. Но даже само это понятие «институт информаторов» наводит оторопь. Для нашей страны это имеет особое звучание, заметил Путин.
«Мы хорошо знаем, что с этим институтом, как это ни печально, связаны трагические страницы в истории нашего государства, массовые сталинские политические репрессии», — пояснил президент, отметив, что такое явление не должно перекочевать в другие сферы нашей жизни. «И вообще относиться к этому нужно очень аккуратно, осторожно», — предостерег он.
Но куда более яркая новость прозвучала в самом конце заседания, и так тихо, словно и не была ни для кого новостью. Губернатор Краснодарского края Вениамин Кондратьев озвучил весьма радикальную идею. «В любой команде легионер — игрок номер один, — рассуждал он. — А наши тогда все — номер два. Получается, что сборная остается без игроков номер один. Как она тогда может побеждать?» Поэтому Кондратьев призвал «провести стопроцентное импортозамещение легионеров в нашем футболе».
И Путин неожиданно легко согласился. «Правильно, согласен», — сказал он. Каким гулким эхом эти два слова должны отозваться в российских футбольных клубах…
Ибрагим Чупалаев променял помидоры на цветы, продавал розы под свист пуль в Грозном, пережил покушение и, несмотря на осуждающие взгляды соотечественников, стал единственным в Чеченской Республике мужчиной-флористом. О том, как ему это удалось, какие букеты предпочитает жена Рамзана Кадырова и почему чеченский мужчина похож на маммиллярию, Ибрагим рассказал «Ленте.ру».
Вырезали скотину, посадили цветы
Мой отец был большим трудягой — много лет проработал замначальника охраны Грозненского химического завода имени 50-летия СССР. Я и сам там некоторое время работал слесарем-монтажником. Устроился с умыслом — чтобы уйти в армию с производства, что давало шанс получить кое-какие привилегии, а главное — свою квартиру. Очень уж мне не хотелось жить под одной крышей с отцом и братом — не потому, что я их не любил, а потому что свободы хотелось, потому что взгляды разные, понятия разные. А цветы… Их к тому моменту уже вовсю выращивал мой брат Адам. Было как: отец наш попал в серьезную аварию, долго лежал в больнице, так до конца не восстановился, вот семья и решила зарабатывать выращиванием и продажей овощей. Мы вырезали скотину, поставили теплицу и стали растить разное. Только однажды почти все помидоры медведка поела. Расстроились мы страшно. И тут товарищ брата говорит, мол, у меня луковицы нарциссов есть, сажайте их, не пожалеете! Терять нам было нечего. Вот мы нарциссы и посадили.
Мама регулярно ходила с нарциссами на рынок и меня с собой брала. Сколько мне тогда было? Лет двенадцать. Калькуляторов тогда не существовало, зато я очень быстро считал, потому что учился хорошо. И однажды я услышал, как ее русские коллеги-подружки сказали, показывая на наш товар: «Ой, Паша (маму на самом деле звали Петимат), что это? Чеченцы цветы вырастили? Скоро нам тут делать нечего будет!» Так оно вскоре и случилось. Мой брат, помню, и сам удивлялся: с одной небольшой грядки нарциссов он заработал больше, чем с целой теплицы помидоров! Тогда-то семья и решила, что «переквалифицируется» в цветоводов. А я что? Мне это все до лампочки тогда было. Если бы меня не привлекали без конца все пикировать, сажать, поливать, подвязывать, опрыскивать, я бы только радовался. Надо оно мне все было? Совершенно не надо! Но приходилось делать. Я еще и по этой причине, когда подрос, решил сначала на завод, а потом в армию сбежать. И сбежал! А когда вернулся… У нас в Чечне есть пословица: «Сбежавший от воды попадает под жернова». Вот так и я: с чем боролся, на то и напоролся. Не успел я переступить порог дома осенью 1983 года, как услышал, что нужна моя помощь по перевозке цветов — к тому моменту у нас уже было несколько больших теплиц с нарциссами и хризантемами, которые надо было отправлять в точки продаж. В основном в Тюмень.
Если бы меня попросили сравнить Чечню с каким-нибудь цветком, я бы сказал, что это геликония. Посмотрите на нее: во-первых, она упругая, ее тяжело сломать, во-вторых, на своей длинной ножке она все тянется, тянется вверх. Это очень нам соответствует. Да и к тому же геликония похожа на Чечню и внешне: наша республика, если взглянуть на карту, такая же вытянутая.
Сидим на рынке, а вокруг стреляют
В 1994-м, когда началась первая чеченская война, у нас было уже очень большое хозяйство: мы выращивали до 100 тысяч цветов. Прямо в своих дворах убрали коровники, вырубили деревья и поставили теплицы — я, брат, сестра, родители. И тут в один момент все это погибло.
Что было делать? Я не мог уже не заниматься цветами, поэтому они стали моей жизнью. И я снова занялся их продажей. Где брал? Присылали знакомые из России. Проблемы с хранением я решил довольно легко: прямо в Грозном построил из кирпича холодное помещение, поставил туда холодильный агрегат, закачал фреон…
Было страшно. Пуля, она ж не разбирает, в кого лететь. Нарвешься на пьяного идиота, независимо от того, кто он — боевик или федерал, и — все. И вот сидим на рынке, вокруг стреляют, а мы работаем. В основном, конечно, все продавали еду, а среди них я со своими цветами. Меня вечно из-за этого на смех поднимали. Но война войной, а жизнь-то продолжается, и любовь, как говорится, по расписанию! У меня букеты все покупали: сегодня — какой-нибудь русский вояка, завтра — чеченский, послезавтра — обычный гражданский. Больше всего розы спрашивали. Для праздников брали, для свиданий, для жен своих. Иногда меняли на цветы продукты или что-то из одежды. Ну и что?! Я потом многое отдавал тем, кто нуждался, кому есть нечего было и не было во что детей одеть.
Женщины даже на войне цветы любят… На какой цветок больше всего похожи чеченские женщины? На георгины. Очень разнообразные, с разными структурами лепестка, но всегда воздушные, легкие, скромные и очень красивые.
Меня не сожгли — просто выкинули
Флористикой я заболел в начале двухтысячных, когда вместе со своим товарищем из России попал в Москву — там на ВДНХ проводилась большая цветочная выставка. Я тогда абсолютно потерял голову, ну вот, знаете, как когда мужчина вдруг видит незнакомую женщину и тут же влюбляется в нее без памяти. Долго учился — в Европе, в Японию ездил. И уже в 2006-м принял участие в конкурсе со своей композицией «Возрождение». Все, что я думал о ситуации в Чечне, я попытался показать с помощью цветов: куски сожженных деревьев, обугленных костей у меня плавно переходили сначала в землю, после — в зеленый луг, а затем — в цветы. Мне дали награду с формулировкой «за любовь к Родине». Было приятно.
Еще приятнее было то, что мои родители, братья и сестры с пониманием отнеслись к моему выбору профессии. Ни одного вопроса не задали! Поддерживали, понимали, чего не скажешь о совершенно посторонних людях и даже дальних родственниках. Они говорили: «Что это такое?! Как не стыдно мужчине букетики делать? Зачем тебе все эти целлофанчики и бантики? Займись чем-то нормальным!» Покушение на меня даже было. В 2004-м меня остановили свои же, чеченцы, одетые в форму нашего ОМОНа, заставили выйти из машины, скрутили, хотели сначала усыпить эфиром, потом просто забрали все деньги, телефоны, надели наручники и запихнули в багажник. Я думал, что меня в этой машине и сожгут. Но не сожгли — просто выкинули потом где-то. Только я все равно продолжил заниматься своим делом.
Если придет Рамзан
Сегодня в Чечне цветы дарят по многим поводам, а иногда и просто так. Проблема вот в чем — во вкусе. Чеченские мужчины же максималисты, им сразу кучу роз подавай, потому что иначе вдруг кто-нибудь подумает, что у них денег нет или что они жадные.
Я уже много лет пытаюсь тут всем объяснить, что маленький букет может быть более красивым, но все без толку. Женщины это еще иногда понимают, мужчины — нет! Я давно заметил: чем длиннее борода, тем больше букет. Что уж говорить о понимании здесь такого явления, как флористика. Сделаешь что-то красивое, а тебе сквозь зубы: «Это что за ветки такие, зачем это все, делай нам букет из роз!»
Практически ни один чеченский мужчина не знает, какой букет он хочет. Он даже не имеет понятия, что любит его жена. Скажу больше: некоторые в принципе стесняются «светиться» с цветами. Бывает, подъезжают к моему салону на машине, открывают багажник и просят: «Положи сам!» А то вдруг кто увидит. Они думают, что это разрушит их героический образ… Слава Аллаху, что таких становится все меньше.
Обычно мне звонят с просьбой: «Сделай мне нормальный букет!» — «Какой?» — «Нормальный! Чтоб мне стыдно не было». Я говорю: «Я же не знаю ваши возможности. Кто-то готов потратить тысячу, кто-то десять», и спрашиваю: «Из каких цветов, какого цвета?» А мне опять: «Нор-маль-ный!» Я тогда просто кладу трубку, потому что на всех, кроме Рамзана Кадырова, я чихать хотел.
Если представить, что сейчас откроется дверь, в мой кабинет войдет Рамзан и попросит сделать букет для его жены? Все просто. Я соберу букет из разнообразных весенних цветов тысяч на 10-15 рублей — пионы, тюльпаны. И совершенно точно не использую лилию. Почему? Я краем уха слышал, что то ли у его жены, то ли у его дочки на лилию аллергия. Розы? Вряд ли он их потребует, потому что доверяет вкусу профессионалов.
Чеченский мужчина — самый настоящий кактус! Но кактус такой… не только колючий, но еще и цветущий. Такие называют маммилляриями. В нас много жесткого, но есть и другое: уважение к старшим, любовь к родителям, понимание того, что женщина — это слабое существо. Они любят своих жен, просто редко это показывают посторонним, боясь прослыть подкаблучниками. А я? Я похож на одуванчик! Разлетаюсь, прорастаю и цвету везде, где только можно.
Паша Лапушкин родом из Екатеринбурга, а с недавних пор живет в Москве. У мальчика несовершенный остеогенез — очень хрупкие кости, ломаются даже от незначительной нагрузки. Кости Паше укрепляли с самого рождения всеми возможными способами: делали капельницы с препаратом памидронат, устанавливали металлические штифты в бедра и голени. Мальчик проявил недюжинную силу воли в борьбе с болезнью, но болезнь не сдается. Недавно Паша упал и сломал бедро, да так, что стержень, фиксирующий кость, погнулся. Его необходимо срочно заменить, иначе мальчик не сможет ходить.
В школе Пашу считают королем шахмат. Он выигрывает у сверстников, у старшеклассников и даже у взрослых. «Лапушкин у нас гигант мысли», — говорит его классная руководительница. А Паша только смеется в ответ. Ну какой он гигант? Всего-то метр росту да еще огромные очки на носу.
Все было бы в жизни у Паши хорошо и даже замечательно, если бы не его кости. Они ломаются от любого неловкого движения. К четырем месяцам мальчик перенес семь переломов, а потом мама перестала их считать: какой смысл?
В Екатеринбурге, где Паша жил до семи лет, педиатр предлагала не трогать мальчика. Она убеждала родителей, что в период полового созревания кости сами окрепнут, и Паша, как Илья Муромец, встанет и пойдет на своих ногах. Только родители в такие сказки не поверили.
— Я подумала: что за околесица? — вспоминает Кристина, мама Паши. — Ведь без движения все мышцы атрофируются!
Другие врачи тоже не хотели связываться со «стеклянным» ребенком. «Ваша болезнь не лечится», — обрубали они всякую надежду.
Первое время Кристина с Пашей жили так: две недели дома, две — в больнице на растяжке. И это при том, что Кристина брала своего малыша на руки только бережно, едва дыша. Пока они лежали в больнице, папа искал врачей, которые помогают таким детям. И нашел! В московской клинике Глобал Медикал Систем (GMS Clinic).
— Когда Паше стали капать памидронат, он впервые после рождения улыбнулся, — вспоминает Кристина, — а у нас началась вторая жизнь. С опозданием, но ребенок начал ползать, в три года пошел — это было чудо. Количество переломов сократилось.
Лечение помогали оплачивать благотворительные фонды. В начале 2015 года деформированные после множественных переломов бедренные кости, на которые приходилась основная нагрузка, дополнительно укрепили специальными раздвижными штифтами. Их установили в немецкой больнице Альтона (Гамбург, Германия) на средства, собранные Русфондом.
Но не прошло и года, как Паша снова сломал ногу, на этот раз голень. Врачи рекомендовали срочно укрепить штифтами и голени.
— Мы продали машину и бабушкину квартиру, — рассказывает Кристина. — Этих средств хватило на новую операцию в Германии.
После операции Паша начал ходить с поддержкой за одну руку или с ходунками. А по квартире передвигался самостоятельно, опираясь на стенку.
— В первый класс мы пошли в Москве, — продолжает Кристина. — Потому что в Екатеринбурге Пашу не хотела брать ни одна общеобразовательная школа. Говорили, ему место в интернате. И тогда мы продали все, что было, и уехали в Москву. Когда я увидела счастливую улыбку Паши — он знакомился с одноклассниками, — поняла: мы сделали правильный выбор. Я устроилась на работу в школу и стала там Пашиным тьютором, то есть помощником.
В Москве Паша занялся плаванием в спортшколе для детей с поражением опорно-двигательного аппарата. За год он выиграл несколько городских соревнований и получил первый юношеский разряд на двух дистанциях.
Беда случилась в сентябре этого года. В школьном дворе Пашу нечаянно толкнули, он упал. — Павлик всегда чувствует, когда у него перелом, — рассказывает Кристина. — Я к нему подбежала, а он молчит и весь как-то съежился…
Рентген подтвердил: перелом правого бедра со смещением, от удара погнулся даже металлический штифт. Врачи предупредили: штифт надо заменить, иначе кость срастется неправильно — и Паша вообще не сможет ходить. Операция платная и стоит миллион. Таких денег в семье нет.
На днях Паше в больничную палату передали дерево из картона, а в качестве листьев его украшали 29 бумажных ладошек с пожеланиями одноклассников: «Здоровья!», «Новых кубков и медалей по плаванию!», «Побед в шахматах!», «Поскорей вернуться в школу!»
Эти пожелания Паша читает каждое утро в ожидании операции.
Педиатр Центра врожденной патологии клиники Глобал Медикал Систем (GMS Clinic, Москва) Алена Гаврина: «У Паши тяжелая форма несовершенного остеогенеза. Мальчик получает регулярное медикаментозное лечение, перенес несколько операций, ему установили телескопические штифты, и Паша смог ходить без вспомогательных средств, успешно заниматься плаванием, посещать школу наравне со сверстниками. Но переломы хоть и стали редкими, все же случаются. Недавно произошел особенно тяжелый перелом бедра со смещением, повлекший деформацию штифта. Паше необходима срочная операция с заменой штифта».
На 17:00 (16.10.2019) 255 читателей «Ленты.ру» собрали 292 573 рублей. 300 000 рублей собрали родители Паши. 350 рублей собрали читатели rusfond.ru Не хватает 803 077 рублей.
Сбор средств продолжается.
Дорогие друзья! Если вы решите помочь Паше Лапушкину, пусть вас не смущает цена спасения. Любое ваше пожертвование будет с благодарностью принято.
Для тех, кто впервые знакомится с деятельностью Русфонда
Русфонд (Российский фонд помощи) создан осенью 1996 года как благотворительный журналистский проект. Письма о помощи мы размещаем на сайте rusfond.ru, в газетах «Коммерсантъ», интернет-газете «Лента.ру», эфире Первого канала, социальных сетях Facebook, «ВКонтакте» и «Одноклассники», а также в 172 печатных, телевизионных и интернет-СМИ в регионах России.
Всего частные лица и компании пожертвовали в Русфонд свыше 13,692 миллиарда рублей, на эти деньги возвращено здоровье более чем 23 тысячам детей. В 2019 году (на 10 октября) собрано 1 067 665 148 рублей, помощь получили 1443 ребенка. В 2017 году Русфонд вошел в реестр НКО — исполнителей общественно полезных услуг и получил благодарность президента РФ за большой вклад в благотворительную деятельность. В ноябре 2018 года Русфонд выиграл президентский грант на издание интернет-журнала для потенциальных доноров костного мозга «Кровь5». Президент Русфонда Лев Амбиндер — лауреат Государственной премии РФ.
Серьезная поддержка оказана сотням многодетных и приемных семей, взрослым инвалидам, а также детдомам, школам-интернатам и больницам России. Фонд организует акции помощи в дни национальных катастроф. Русфонд помог 118 семьям моряков АПЛ «Курск», 153 семьям пострадавших от взрывов в Москве и Волгодонске, 52 семьям погибших заложников «Норд-Оста», 100 семьям пострадавших в Беслане.
В России не принято широко обсуждать тему послеродовых расстройств — психическое состояние женщины после родов редко заботит кого-то, кроме нее самой и ее близких. Педиатры и гинекологи на послеродовых осмотрах не задают вопросов о настроении, информация в интернете часто неоднородная, а знакомые могут вообще отрицать реальность послеродовой депрессии (самые популярные аргументы: «Депрессия случается с теми, у кого есть на нее время», «Это все от лени», «Надо просто отдохнуть» и лучший: «Наши бабушки в поле рожали — и ничего!»). По разным данным, с послеродовой депрессией сталкиваются от 10 до 20 процентов матерей. «Лента.ру» публикует отрывок из первой в России книги об этом расстройстве «Не просто устала. Как распознать и преодолеть послеродовую депрессию», вышедшей в издательстве «Индивидуум» у эксперта по коммуникациям, редактора и переводчицы Ксении Красильниковой.
Послеродовая депрессия — это аффективное расстройство, которое может случиться с женщиной вскоре после родов. Для него характерны чувство тоски, усталости и тревоги, которые не сменяются периодами хорошего настроения. Часто расстройство сопровождается симптомами клинической депрессии (изменения сна и аппетита, когнитивные нарушения, головные боли и другие соматические симптомы) и неспособностью наладить эмоциональную связь с ребенком.
«Я ужасная мать»
Как я уже сказала, у меня не получалось уснуть, даже когда такая возможность была. Я лежала, лишь изредка проваливаясь в недолгий беспокойный сон, и ощущала сильную тревогу всем телом — как будто по моим внутренностям ездил трактор. Ела я плохо и через силу — в обычной жизни я бы съела за один завтрак весь свой тогдашний дневной рацион. Я вернулась к весу, который у меня был до беременности, через полторы недели после родов, а потом скинула еще несколько килограммов.
Сын вызывал у меня множество разных чувств, но любви, которую я так ждала, среди них не было. Зато были страх, тревога и ужас. Я боялась каждого звука, который он издавал, а он, в свою очередь, практически не умолкал: если он не плакал, то постоянно стонал, кряхтел или ворчал. Любой звук отдавался в моем теле горячей тревожной волной, которую я ощущала физически. Я не испытывала даже умиления, хотя очень старалась расшевелить себя: практиковала baby talk («сюсюканье», повторение звуков, которые издает ребенок), делала с сыном селфи, целовала маленькие пятки и кулачки. При этом, конечно, я ухаживала за ним: механически готовила смесь, кормила, укачивала, отсасывала аспиратором сопли, меняла подгузники, капала капли в нос. Каждый цикл его бодрствования казался бесконечным, а когда он засыпал, облегчение приходило максимум на пять минут — почти сразу я начинала бояться, что он проснется.
С каждым днем мне становилось все хуже — я ждала, что сын вот‐вот почувствует мое отчуждение и нежелание быть с ним рядом. Было чувство, что он прекрасно понимает, что я испытываю, и осуждает меня. У меня не получалось избавиться от ощущения тяжести жизни и от навязчивых и опасных мыслей, которые так легко появлялись в моей голове. С каждым днем эти мысли становились все мрачнее:
«Я не создана для этого»;
«Мне ужасно-ужасно одиноко»;
«Я не заслуживаю любви»;
«Мой ребенок не получает необходимой ему материнской любви»;
«Я не должна была рожать ребенка»;
«Как вернуть все назад?»;
«Как мне вообще могла прийти в голову мысль завести ребенка?»;
«Это самая большая ошибка в моей жизни»;
«Я ужасная мать».
Я завидовала всем женщинам, которые, как мне казалось, справляются с материнскими обязанностями так, как будто они — естественное продолжение их личности. Я думала, что все остальные получают удовольствие от ухода за новорожденными. У меня же не оставалось ничего, кроме ужасных мыслей о будущем: на моей жизни, которая мне так нравилась, был поставлен крест; я никогда не смогу снова быть счастливой. А еще я завидовала мужу, который хотя бы имел возможность выйти из дома и заняться несемейными делами.
«Я не люблю его, а он не любит меня, — говорила я мужу. — Я так хотела этого ребенка, он такой красивый и такой беззащитный. Ему нужна моя любовь, но я не могу ее ему дать. Все вокруг уверены, что мне повезло родить прекрасного сына; одна я не могу разделить этой радости. Все так восхищаются им, а я могу только недоумевать и бояться оставаться с ним наедине. Мне никогда не станет лучше, я презираю себя и чувствую себя очень виноватой, но ничего не могу с этим поделать. Я просто не создана для материнства. Мне грустно, страшно и противно, и я не хочу так жить».
Убежищем представлялась работа. Я хваталась за фриланс при первой удобной возможности: когда я работала, я могла отвлечься, и становилось легче.
Я сразу обратилась к нескольким психологам, но ни один не заподозрил у меня послеродовой депрессии — а может, заподозрил, но не сказал об этом мне. Сначала я пошла к специалисту, с которым работала еще до свадьбы. Мы поговорили по скайпу, и он предложил мне несколько способов работать с переживаниями. Помню, что не могла сдержать рыданий и проплакала почти весь разговор. (Уже позже, когда я попросила у него контакты психиатра, он извинился за то, что не заподозрил у меня серьезных проблем.) Потом я пообщалась по телефону (тоже сквозь слезы) с психологом, которая советовала мне не прерывать грудное вскармливание и пить больше пустырника. Как я сейчас понимаю, беби‐блюз, который бывает почти у всех молодых мам, без специфических вопросов действительно сложно отличить от тяжелой депрессии. Я постоянно ждала, когда кто‐то из профессионалов или близких людей скажет, что мне пора обратиться за медицинской помощью.
В одно утро я очнулась от своей беспокойной дремы. Сын и муж спали. Два часа я лежала, прислушиваясь к своему внутреннему трактору. Трактор, он же тревога, подкинул мне совсем плохие мысли.
Помню, как в один момент я стала обдумывать, какую табуретку поставить на балкон, чтобы было удобнее с него спрыгнуть. Эти мысли были очень рациональными и практичными — мне нужно было как‐то выйти из этого замкнутого круга, и я, кажется, понимала как. Когда я рассказала о своих мыслях мужу, он спросил: «Неужели ты хочешь оставить меня без жены, а ребенка без мамы?» В ответ я могла только плакать.
И тут я поняла. То, что происходит у меня в голове, называется суицидальные мысли. Это значит, что за последние дни мое состояние опять ухудшилось. Моя здравомыслящая часть, надрываясь, кричала: «Психиатр! Таблетки! Лечение!»
Здесь я должна снова сказать спасибо своим близким: они не просто не обесценили мои переживания — они поддержали меня со всех сторон. К вечеру у меня был список из двадцати проверенных специалистов. В итоге я проконсультировалась с тремя психиатрами, которые были готовы принять меня на следующий день (мне важна была срочность, потому что больше я терпеть не могла). Помню, что позвонила одной женщине‐психиатру и обратилась к ней по имени (нужно понимать, что мне в тот момент разговаривать‐то было сложно, не то что снять трубку). Она одернула меня и сказала, что к ней можно обращаться только по имени и отчеству. А потом объяснила, что в ближайшие дни принять меня не сможет и что я могу обратиться в районный психоневрологический диспансер.
На всех трех консультациях я плакала и с большим трудом подбирала слова. Два психиатра рекомендовали госпитализацию и лечение в стационаре. Оба акцентировали мое внимание на том, что депрессия, в том числе и послеродовая, — это расстройство, которое может случиться с кем угодно: неважно, сколько вам лет, насколько вы умны, талантливы или успешны, как вы готовились к появлению ребенка и сколько у вас жизненной силы.
Я не ожидала, что мне предложат ложиться в больницу, но в тот момент «побег» казался настоящим спасением. Третья специалистка сказала, что видит у меня не самую тяжелую депрессию и готова прописать антидепрессанты, а необходимости в госпитализации, по ее мнению, нет (я обсуждала с ней предложение других психиатров). Она могла выделить всего полчаса на общение со мной, все время подгоняла меня, и мне было трудно описывать свое состояние: я смотрела в одну точку и мямлила. Я не почувствовала с ее стороны эмпатии и сострадания. Мама, которая была со мной на всех консультациях, скорее была готова поверить врачам, рекомендовавшим больницу. Так я начала лечить послеродовую депрессию.
Мне повезло: в итоге я сумела попасть к профессиональным психиатрам, которые по‐настоящему любят свою работу. Со мной обращались очень бережно, мне подробно рассказывали обо всех этапах лечения и свойствах лекарств, так что я всегда понимала, что именно со мной происходит и почему. Это был долгий и очень трудный путь, но я прошла его до конца.
Как говорить со специалистом о депрессии
Ниже я собрала подсказки, которые помогут вам выстроить общение с профессионалом, занимающимся послеродовыми состояниями, так, чтобы оно было максимально эффективным. Они подойдут для разговора с любым специалистом, будь то психолог-консультант, психотерапевт или психиатр.
— Подготовьтесь к встрече. Узнайте о послеродовой депрессии как можно больше — тот, кто проинформирован, как правило, задает более продуктивные вопросы.
— Заранее запишите свои симптомы и связанные с ними вопросы специалисту, чтобы точно ничего не забыть. Подготовьте рассказ о своем анамнезе — обязательно сообщите консультанту о предыдущем депрессивном опыте, если он у вас был.
— Не бойтесь открыто говорить о своих чувствах, но будьте как можно более конкретны. Подробно рассказывайте о том, что вы испытываете, даже если вам кажется, что ваши чувства слишком тяжелые, чтобы их озвучивать. Помните: все это — признаки болезни, а не свидетельство отсутствия материнских способностей.
— Пусть вас не останавливает то, что о вас могут плохо подумать, — говорите все, что считаете нужным сказать. Специалист не назовет вас сумасшедшей или плохой матерью, зато неискренность может помешать получить ту помощь, которая вам сейчас нужна. Мне было стыдно рассказывать чужим людям о своих страшных, в том числе суицидальных мыслях, но в итоге именно это помогло врачу подобрать мне лекарственную терапию.
— Если психотерапевт или психиатр предложит вам медикаментозное лечение, обязательно обсудите с ними все свои страхи, даже если они кажутся вам глупыми. Это ваше тело, и вы вправе узнать, что будет с ним происходить, прежде чем начнете принимать препараты.
Уточните, какие побочные эффекты может вызывать средство. Учтите, что, если вам предлагают «чудо-пилюлю» без рисков, скорее всего, в ней просто нет действующего вещества. А вот подобрать эффективный препарат с минимальными побочными эффектами — вполне достижимая цель. Если вы кормите грудью, имейте в виду, что практически все лекарства оказываются в грудном молоке в той или иной концентрации. Впрочем, некоторые антидепрессанты совместимы с грудным вскармливанием (подробнее об этом читайте в главе о медикаментозном лечении).
— Если вы получили рецепт, не забудьте договориться со специалистом о следующей встрече — важно, чтобы он отслеживал, как вы переносите лекарства, и наблюдал за динамикой вашего состояния.
— Если вам кажется, что специалист неверно реагирует на ваши вопросы или преуменьшает их значимость (и тем более осуждает вас), — ищите другого. Вы можете сказать об этом прямо и даже попросить его или ее порекомендовать вам нового консультанта.
— Если чувствуете, что вам нужна поддержка близкого человека, попросите кого-то сопроводить вас на первые консультации психиатра (это допустимо на первой сессии, когда пациент и его родственники описывают проблему, но недопустимо в дальнейшем, так как препятствует налаживанию контакта с терапевтом). Это хороший способ перепроверить информацию, которую вы получаете от консультанта, и позже прояснить непонятные моменты. На первые приемы я ходила со своей мамой, и она мне очень помогла: подбадривала, когда мне было трудно говорить, задавала врачам вопросы, до которых я бы сама в том состоянии не додумалась, просила подробнее рассказать про их оценку моего состояния, предстоящую госпитализацию, сроки и перспективы лечения. Конечно, сначала я беседовала с врачами один на один, но потом к разговору присоединялась мама.
— Определитесь, чего вы хотите. Цели должны быть конкретными и измеримыми, например: «Стать активнее и в день выполнять хотя бы по одному делу», «Начать ухаживать за собой и ребенком», «Встречаться с друзьями раз в неделю».
Спустя несколько сеансов оцените, отвечает ли специалист вашим требованиям. Вы вправе ожидать от своего консультанта профессионализма и поддержки и должны быть полноправным и активным участником процесса своего лечения (задавать любые, в том числе «неудобные» вопросы, делиться самым трудным, знать подробности о стратегии и перспективах процесса).
«При встрече с ребенком ей становилось еще хуже, чем до»
Одним из героев книги стал муж Ксении Красильниковой Данила. В тот момент, когда Ксения отправилась на лечение, он оказался вынужден уйти с работы, чтобы полностью взять на себя заботы о новорожденном сыне. Он рассказал «Ленте.ру» о том, как это было и почему теперь всегда узнает у молодых родителей, не нужна ли им помощь.
Данила, 31 год
Я слышал о существовании послеродовой депрессии, но, разумеется, без подробностей — и не думал, что это хоть как-то может коснуться нас. После выписки из роддома я заметил, что с женой что-то не так. Она невероятно исхудала, была совершенно белой, часто плакала. Ксюшу все время что-то тревожило, она признавалась, что не понимает, что с ней, жаловалась, что не справляется с материнством, что не испытывает чувств к нашему ребенку. В какой-то момент она почти перестала есть и не могла уснуть, даже когда была смертельно уставшей и сын спокойно спал.
Но я отгонял от себя подозрения — решил, что ее тяжелое состояние вызвано постоянным недосыпом, восстановлением после родов, переживаниями за здоровье сына и сложностями с кормлением. Она плохо спала еще во время беременности, поэтому трудности со сном не показались мне симптомом жуткой болезни.
Однажды утром моя любимая жена сказала, что хочет покончить с собой.
Я позвонил сестре жены и их маме. Думать я не успевал, я просто действовал. Мы начали искать контакты психиатров, информацию — ее почти не было, разбираться в разных вариантах лечения. Вскоре жена легла в больницу. На поправку она шла очень медленно. Иногда ее отпускали домой на выходные, но при встрече с ребенком ей становилось еще хуже, чем до.
Больница, где лечилась жена, оставляла гнетущее впечатление: старые стены и полы, палаты, где кровати стояли почти вплотную. Нигде нет розеток, двери не закрываются, туалет и душ без дверей. Навещать жену я почти не мог — почти все время, что она провела в больнице, там был карантин по гриппу. Мы редко виделись — в основном смотрели друг на друга через дырку в заборе.
Почти три месяца мы с Илюшей были один на один. Помню, что главным моим чувством все то время была ответственность. Любовь и забота появлялись уже после. Ребенок с самого рождения ищет себе взрослого, к которому он привязывается. Он был все время со мной и не знал свою маму, я был главным взрослым в его жизни. Чаще всего мне хватало терпения, чтобы удовлетворить все его потребности. Я чувствовал, что должен дать ему любовь, ласку, тепло и безопасность за двоих. Иногда ко мне приезжали родственники, но в целом я проводил с ним сто процентов времени. Было тяжело от постоянного «дня сурка», от долгой и холодной зимы, от того, что не оставалось времени на себя. Но переживания быстро проходили: стоило хоть немного отоспаться, и мне становилось легче.
Когда жена окончательно вернулась к нам из больницы, сыну было тяжело принять еще одного человека. Это был долгий путь, когда Ксюша постепенно подбиралась к нему, и он наконец-то ее распознал и принял как свою маму.
Я не считаю себя героем, мне кажется, что каждый любящий муж поступил бы на моем месте так же. Я многое о себе понял после этого опыта: узнал, что я сильный и выносливый человек, и это теперь придает мне уверенности. Сейчас, если я сталкиваюсь с какими-то сложностями, я сразу понимаю, что со всем можно справиться: по сравнению с тем, через что мы прошли как семья, через что прошла жена, мне многое кажется незначительным. Конечно, было бы здорово, если бы в России отцам можно было не оставлять свою работу при таком форс-мажоре, а давался какой-то оплачиваемый отпуск. Будем надеяться, что и это когда-нибудь произойдет.
Мне кажется, что на уровне страны пора раскрыть глаза на тему послеродовой депрессии. У нас до сих пор не верят в ее существование, еще меньше специалистов умеют распознавать этот диагноз и назначить адекватное лечение. Нам повезло, что мы в Москве, а что происходит в регионах? Мы не единственные, кто через это прошел, просто мы одними из первых об этом рассказываем — многие боятся говорить о таком опыте. Но если занозу вытащить — станет легче. Если кому-то наша история и книга моей жены поможет — это замечательно.
Теперь, когда у друзей и знакомых рождаются дети, я всегда спрашиваю: как вы? Как вы себя чувствуете? Вам нужна помощь? Сейчас многие узнали про то, что с нами случилось, пишут в личку, задают вопросы, я рад, что могу что-то сказать, ободрить, посоветовать. Если все держать в себе, можно выгореть.
Если бы я мог дать совет тем, чьи жены столкнулись с послеродовой депрессией, я бы сказал: не отчаивайтесь, следуйте советам врачей и специалистов — даже если вам кажется, что ничего не помогает. Нужно поддерживать жену в любых обстоятельствах и не стесняться принимать помощь со стороны.
Важность поддержки друзей и близких невозможно переоценить. Ко мне приезжали, когда я не спал по трое суток, чтобы я мог вырубиться и не беспокоиться за Илью. Ко мне приезжали к семи утра, чтобы я мог выбежать из дома по срочным делам. Наверное, если бы мы сразу написали публично в своих соцсетях о том, что с нами происходит, помощи было бы еще больше, просто об этом знали только самые близкие. Спасибо нашим друзьям за поддержку.
Еще надо верить, что этот период обязательно кончится. Так случилось у нас, и так будет у каждой семьи, столкнувшейся с послеродовой депрессией.
О том, что за последние годы в России резко увеличилось количество секретных дел о госизменах, юристы говорят уже давно. Однако сейчас начинает формироваться новая тенденция — тайными делают не только уголовные процессы, но и административные. Официальная причина — чтобы не раскрывать личности полицейских, задействованных в этих делах. Ведь в свободное от «административок» время правоохранители борются с терроризмом и экстремизмом. Правозащитники говорят, что и сейчас можно посадить практически любого. Но при помощи тайных судов и отсутствии хотя бы публичности сделать это будет еще проще. Так ли это — разбиралась «Лента.ру».
В марте 2015 года в Санкт-Петербурге на Марсовом поле проходил согласованный властями митинг «Против политических репрессий». Со сцены выступила известная в городе политическая активистка, когда-то работавшая водителем троллейбуса Дина Гарина. В своей речи она прошлась по полицейским, фабрикующим уголовные дела. Особое внимание девушка уделила деятельности сотрудников отдела по противодействию экстремизму, известного как «Центр Э».
Назвала их неприятным словом «мудаки», а также «лоботрясами» и «бездельниками». Видеозапись мероприятия организаторы позже выложили в сеть. Сотрудники «Центра Э» обратились в Следственный комитет с рапортом о том, что в ролике усматривается «целевая установка на пропаганду ненавистного или враждебного действия» по отношению к сотрудникам полицейского управления.
Весной 2016 года было возбуждено уголовное дело по статье 282 УК (возбуждение ненависти либо вражды).
Следствие шло почти год. Адвокаты Гариной с помощью экспертов доказывали, что полицейских нельзя рассматривать как «социальную группу лиц». В результате в декабре 2017 года дело переквалифицировали с 282-й статьи на 319-ю — оскорбление сотрудников полиции при исполнении. Если первое обвинение предусматривало лишение свободы максимум на шесть лет, то второе — административный штраф или исправительные работы.
По «новому» делу уже состоялось не меньше четырех судебных слушаний. Адвокаты Гариной требовали вызвать для дачи показаний потерпевших — двух сотрудников «Центра Э», которые в 2015 году присутствовали на злополучном митинге. Выяснилось, что за три минувших года один из них уже ушел на пенсию и «затерялся». А второго удалось допросить только совсем недавно.
Правда, сама процедура его свидетельствования была несколько странной.
Гособвинитель ходатайствовал на суде о тайном допросе потерпевшего — без оглашения его персональных данных и в «условиях, исключающих визуальное наблюдение» за ним. В качестве обоснования — ссылка на Указ президента от 30 ноября 1995 года №1203, который приравнивает к гостайне все «сведения, раскрывающие принадлежность конкретных лиц к кадровому составу подразделений, непосредственно осуществляющих борьбу с терроризмом, организованной преступностью и коррупцией, специальным оперативным подразделениям».
Что интересно, личности полицейских были известны. Ранее их никто не засекречивал. И один из сотрудников, как он сам утверждал, неоднократно вел профилактические беседы с подсудимой Гариной.
— Я сначала гадал — каким образом это будет реализовано, — рассказывает адвокат Виталий Черкасов. — В мировом суде, где слушается дело, нет оборудования для телеконференций. А поступили просто. Полицейский пришел на заседание сам — все его видели. А затем его завели в небольшую комнатку, смежную с судебным залом. Дверь была открыта, а полицейский прятался за ней.
Адвокаты намерены обратиться в Европейский суд с жалобой на то, что засекречивание фигурирующих в деле полицейских — неправомерно и нарушает права обвиняемых.
— Во время суда очень важно чувствовать психологическое состояние допрашиваемых, — продолжает Черкасов. — Это имеет значение как для стороны обвинения, так и для стороны защиты. Очень часто, задавая вопрос свидетелям, потерпевшим можно наблюдать по их мимике, интонации — говорят они правду или нет, пользуются ли своей памятью или ориентируются на «шпаргалки» или кто-то им подсказывает правильные ответы. Неудивительно, если скоро гостайна может распространиться на простых участковых и пэпээсников, уличенных в превышении полномочий или пытках. Главное, правильно и в духе времени обосновать, что и они противостоят терроризму.
В закрытом режиме рассматривалось и административное дело против 54-летней жительницы Санкт-Петербурга Шахназ Шитик, участвовавшей 17 сентября в несогласованной акции против пенсионной реформы. Это мероприятие напоминало даже не митинг, а уличный спектакль, сценку.
В интернете до сих пор можно найти фотографию, где шестеро граждан, одетых в сиротские куртки с табличками на груди «До пенсии не дотянем!», волокли корзину с человеком в силиконовой маске президента. Композиция слизана с полотна художника Ильи Репина «Бурлаки на Волге». Все дело продолжалось от силы полчаса. «Бурлаки», старательно изображая на лице непосильные страдания и тяготы, проволокли несколько метров корзину с человеком и оперативно затерялись во дворах. Когда приехала полиция, ни актеров, ни реквизита на улице уже не было.
Однако видео и снимки с флешмоба получились забавными, в соцсетях активно их репостили. Вот только питерские чиновники политическую сатиру не поняли. Доморощенных актеров решили «найти и обезвредить».
Первым идентифицированным «бурлаком» стала 54-летняя Шахназ Шитик. Ее задержали через неделю после злополучного флешмоба. Причем именно на очередной акции против повышения пенсионного возраста. Когда к ней кинулись несколько полицейских в «скафандрах» и повалили ее на землю, она сначала даже не поняла, что происходит. Митинг ведь был согласованным.
— Шахназ была уверена, что это из-за того, что за минуту до нападения она сфотографировала телефоном молодого человека «в штатском». Ей показалось, что он координировал работу полиции на митинге, — объясняет правозащитник из «Руси сидящей» Динар Идрисов.— Когда она упала, какой-то полицейский наступил ей ногой на грудь. И еще кто-то распылил перцовый газовый баллончик. Возможно, это была не полиция, а кто-то из толпы.
Присутствующие начали интересоваться заварушкой и скандировать: «Позор». Заметив, что упавшая дама задыхается и вот-вот потеряет сознание, полицейские ретировались. «Скорая» повезла Шахназ Шитик в больницу. Ее сопровождал муж. К тому времени, когда машина «03» прибыла к приемному покою Мариинской больницы, вход там был практически окружен полицейскими. Рентген переломов не показал. Однако из-за сильных скачков давления Шахназ предложили госпитализироваться.
— Когда стало ясно, что Шитик остается в больнице, полиция предложила проехать в ближайшее отделение ее мужу Эдуарду, — продолжает Идрисов. — И как раз там ему предъявили постановление об участии в несогласованном шествии. Только тогда мы поняли, почему охотятся за Шахназ. Она ведь тоже была на том мероприятии.
Поскольку Шитик за этот год уже штрафовалась за участие в несанкционированных акциях протеста, суд в качестве наказания арестовал ее на 20 суток. Заседание проходило в секретном режиме. Судья аргументировала это тем, что в деле Шитик имелись «сведения о сотрудниках оперативных служб и в связи с особенностями осуществления розыскной деятельности».
— За мою шестилетнюю практику — это второй случай, когда административное дело засекречивают, — рассказывает Идрисов. — В 2013 году в питерском аэропорту «Пулково» были задержаны блогер Митя Алешковский и гей-активист Юрий Гавриков. Они вели видеосъемки возле бизнес-зала. И это совпало с приездом президентов Путина и Лукашенко. Дело рассматривалось в закрытом режиме, так как там были документы под грифом «секретно» — администрация Пулково так обосновывала арест.
По словам правозащитника, если в 2013 году «закрытие» суда было связано с формальностью — бумагами «для служебного пользования», то сейчас — с желанием избежать гласности.
— Мне кажется, что такая тактика секретных судебных заседаний скоро распространится по всей России, — делает вывод Идрисов. — Просто так очень удобно расправляться с несогласными и при этом лишний раз не будоражить общественное мнение. Недоступность судебной информации — это фактор, который способствует еще большему произволу.
Санкт-Петербургская «секретная» практика, кстати, уже начала активно шагать по стране. В сентябре Шалимский суд Чечни закрыл судебное заседание по делу главы грозненского «Мемориала» Оюба Титиева. Его обвиняют в хранении наркотиков в крупном размере. Сам он утверждает, что сверток ему подбросили полицейские при задержании. Прокурор потребовал сделать процесс закрытым, чтобы не разглашать данные об оперативниках. А также потому, что «в зале находятся средства массовой информации, которые преподносят информацию в искаженном виде».
В Екатеринбурге суд по делу Ирины Норман, задержанной за участие в сентябрьской несогласованной акции протеста, проходил за закрытыми дверями. Правозащитники утверждают, что судья свое решение публично не обосновала.
В конце сентября в Санкт-Петербурге судья Невского районного суда Наталья Гордеевараспорядилась не пускать прессу на судебное заседание. Рассматривалось дело шестерых полицейских, которые обвиняются в грабеже, хранении наркотиков, подделке документов и пытках задержанных. Подсудимые ходатайствовали не допускать журналистов, так как те «перевернут все, что есть, будет недостоверная информация, и мы будем выглядеть в лице общественности как полные злодеи». Судья согласилась, что освещение заседания в СМИ может привести к нарушению прав подсудимых на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну. Правда, позже, когда в дело вмешалась глава объединенной пресс-службы судов Санкт-Петербурга Дарья Лебедева, это решение отменили.