Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
У шестилетней Вари опухоль мозга. Единственное спасение — протонная терапия
Шестилетняя Варя живет в Москве. Уже больше четырех лет она борется с раком мозга. После трех блоков химии у девочки началась сильнейшая аллергия — вплоть до отека Квинке. А опухоль продолжает расти. Удалять ее нельзя, она расположена рядом с важными центрами головного мозга. Единственный шанс на спасение — протонная терапия, которая прицельно убивает опухолевые клетки. Но это лечение стоит огромных денег, и родителям Вари нужную сумму не собрать.
В полтора года у Вари обнаружили «звездочку»: так онколог назвал опухоль в головном мозге размером 4,5 на 6 сантиметров, имеющую форму звезды. Лучи опухоли тянулись к жизненно важным центрам, а самый длинный затрагивал зрительный нерв.
Первые симптомы болезни появились летом 2013 года, когда Варе было чуть больше года. Здоровая и активная девочка вдруг ослабела. Ее тошнило, кружилась голова, начались приступы рвоты.
Врачи не сразу догадались, в чем дело. Педиатр из местной поликлиники ругала Варину маму Полину: «Будете меньше кормить — не будет рвоты». Очень быстро Варя оказалась на грани комы. Она ничего не ела, лежала неподвижно и не могла пошевелить даже пальцем.
В конце ноября девочку на скорой привезли в московскую Морозовскую детскую больницу, в отделение гастроэнтерологии. Обследование брюшной полости никаких отклонений не выявило. «Давайте проверим состояние головного мозга, — предложил один из врачей. — Это маловероятно, но вдруг причина кроется там?»
Девочке сделали компьютерную томографию с контрастным веществом и обнаружили в головном мозге объемное образование. Врач поставил диагноз «гидроцефалия».
В отделении нейрохирургии Варе сделали экстренную операцию: прокололи боковые желудочки головного мозга, чтобы уменьшить внутричерепное давление, и поставили катетер, через который удалили избыточную жидкость.
Операция длилась 4,5 часа. Когда Варя очнулась, заведующий отделением нейрохирургии заявил: «Девочке очень повезло. За 40 лет практики в нашей больнице детей, которые в таком состоянии выкарабкались бы из комы, можно по пальцам пересчитать».
Но радость была недолгой. Через неделю после операции биопсия показала, что у Вари пиломиксоидная астроцитома — злокачественная опухоль мозга. Онколог объяснил, что вырезать ее нельзя, так как она расположена в самом центре мозга, и назначил химиотерапию.
— Варя тогда была похожа на головастика, — вспоминает Полина. — Она сильно похудела, а голова, наоборот, была раздута.
За полтора года непрерывного лечения опухоль уменьшилась в два раза. Варю наконец-то выписали домой. Мама впервые вздохнула с облегчением и стала подыскивать детский садик.
Но через три месяца обследование показало, что опухоль вновь начала расти. Врачи назначили Варе новый курс химиотерапии.
— Мы с мужем решили, что дочка должна жить обычной жизнью, как все детки, — рассказывает Полина. — Между курсами химиотерапии Варя начала ходить в детский сад.
Девочка как будто ожила. Стала лучше говорить, вместе со всеми уплетать детсадовскую кашу, которую раньше мама не могла в нее впихнуть никакими уговорами. У нее появились подружки и поклонник — Роберт.
Однажды Варя проснулась и побежала к маме: «Мама, смотри, у моей подушки волосы выросли — такие же кудрявые, как у меня». Родители еле уговорили дочку состричь оставшиеся волосы, которые после химии вылезали клоками. В таком виде Варя ни за что не хотела идти в сад. Тогда мама накупила ей вязаных косыночек разных цветов.
Третью линию химиотерапии Варя переносила особенно тяжело — у нее началась страшная аллергия, случались приступы удушья. В конце 2018 года контрольное МРТ показало, что все мучения были напрасны: опухоль вновь начала расти.
— За последние несколько месяцев Варя сильно изменилась, — говорит Полина. — Стала какой-то взрослой, а характер — вообще огонь! Врачи не исключают, что во всем виновата опухоль, которая влияет и на гормональное развитие ребенка.
Известный нейрохирург профессор Желудкова назначила Варе протонную терапию — она воздействует только на область опухоли, не задевая другие ткани.
Девочку согласились принять в Центре протонной терапии Медицинского института имени Березина Сергея (МИБС) в Санкт-Петербурге. Но это лечение платное и дорогое. Родители Вари живут в комнате в коммунальной квартире с двумя маленькими детьми, младшей дочке — всего девять месяцев. Собрать необходимую сумму они не в состоянии.
— У меня все мечты сбываются, — хвастается Варя. — В детстве я хотела собачку, и теперь у нас живет Бим по прозвищу Сосиска. Потом я просила сестренку, и мама с папой подарили мне Ангелиночку. А сейчас я мечтаю пойти в школу, и чтобы мама заплетала мне косички с белыми бантиками. Как думаете, у меня к школе вырастут косички?
Заведующий отделением радиационной терапии Центра протонной терапии МИБС Николай Воробьев (Санкт-Петербург) говорит: «У Вари злокачественная опухоль головного мозга — пиломиксоидная астроцитома. Уменьшить размер опухоли в данном случае поможет только протонное облучение. Главное преимущество этого вида лечения — возможность подавать максимальные дозы радиации в центр опухоли, одновременно снизив интенсивность излучения на ее границе. Это минимизирует воздействие на здоровые клетки головного мозга. Данный метод лечения является наиболее эффективным и щадящим для ребенка».
Стоимость протонной терапии — 2 495 500 рублей. 600 000 рублей внесла Группа компаний «О’КЕЙ».
На 17:00 (22.01.2019) 192 читателя собрали 216 100 рублей.
Не хватает 1 679 400 рублей.
Дорогие друзья! Если вы решите помочь Варе Сячиновой, пусть вас не смущает цена спасения. Любое ваше пожертвование будет с благодарностью принято.
(Российский фонд помощи) создан осенью 1996 года как благотворительный журналистский проект. Письма о помощи мы размещаем на сайте rusfond.ru, в газетах «Коммерсантъ», интернет-газете «Лента.ру», эфире Первого канала, социальных сетях Facebook, «ВКонтакте» и «Одноклассники», а также в 171 печатном, телевизионном и интернет-СМИ в регионах России.
Всего частные лица и компании пожертвовали в Русфонд свыше 12,681 миллиардов рублей, на эти деньги возвращено здоровье более чем 23 тысячам детей. В 2019 году (на 17 января) собрано 57 215 141 рубль, помощь получили 79 детей. В 2017 году Русфонд вошел в реестр НКО – исполнителей общественно полезных услуг и получил благодарность Президента РФ за большой вклад в благотворительную деятельность. В ноябре 2018 года Русфонд выиграл президентский грант на издание интернет-журнала для потенциальных доноров костного мозга «Кровь5». Президент Русфонда – лауреат Государственной премии РФ.
Серьезная поддержка оказана сотням многодетных и приемных семей, взрослым инвалидам, а также детдомам, школам-интернатам и больницам России. Фонд организует акции помощи в дни национальных катастроф. Русфонд помог 118 семьям моряков АПЛ «Курск», 153 семьям пострадавших от взрывов в Москве и Волгодонске, 52 семьям погибших заложников «Норд-Оста», 100 семьям пострадавших в Беслане.
Фонд — лауреат национальной премии «Серебряный лучник», награжден памятным знаком «Милосердие» №1 РФ за заслуги в развитии российской благотворительности. Руководитель Русфонда — Лев Амбиндер, член , лауреат премии «Медиаменеджер России» 2014 года в номинации «За социальную ответственность медиабизнеса».
«Зачем вы напринимали глупые законы? Их нужно отменить!»
Фото: Алексей Абанин / «Коммерсантъ»
У голландца Йоса Де Блока — базовое образование экономиста. Но однажды он решил выучиться на медбрата, 19 лет проработал с пациентами, а потом, «за пивом и орешками», придумал с друзьями принципы новой медицинской компании, где нет начальства. Через несколько лет маленькая компания Buurtzorg изменит всю систему здравоохранения в Голландии, а ее стандарты станут основой для построения новой системы долговременного ухода за пожилыми, элементы которой используются уже в 25 странах. Россия также ведет переговоры об «импорте». На международном геронтологическом форуме в Москве Йос Де Блок делал доклад о голландской модели. Россияне восприняли его слова как красивую утопию и фантастику. По просьбе Де Блок рассказал, как это происходило в Голландии и почему самое главное — просто начать.
О бюрократии
В Голландии система медицинской помощи существует с 1875 года. У нас были врачи общей практики, патронажные медсестры, социальные работники. Они могли приходить на дом к пожилым и больным людям. Но постепенно система социального обеспечения начала работать с трудом. Поэтому голландское правительство провело реформу. Цель — сократить расходы.
Медицинские организации, например, сочли неэффективным, что один и тот же пациент всегда наблюдается одной медсестрой. В результате менеджеры составляли для медработников график на день. Получалось, что к пациенту медработник попадал в соответствии с составленным для него расписанием. То есть к клиенту каждый раз приходили разные медсестры.
Затем для медработников были установлены нормы времени: 2,5 минуты на смену компрессионных повязок, 10 минут на укол. Все манипуляции были расписаны поминутно. Отступления от графика не поощрялись. Но когда ваши клиенты — больные и пожилые люди, то без человеческого участия просто невозможно. Пожилому человеку трудно каждый раз видеть новое лицо, которому нужно снова рассказывать о своей проблеме. Работники часто не способны уложиться в выделенные временные нормативы. Медсестры тратили бесконечные часы на заполнение каких-то отчетов, разных других бумаг. А ведь медсестра в первую очередь должна проводить свое время с пациентом.
Система стала мало того, что чрезвычайно забюрократизированной, но и очень фрагментарной. Одна из основных проблем состояла в высокой степени стандартизации. Условно: пациент нуждался в какой-то услуге, и медицинский персонал оказывал только ее, не принимая во внимание состояние пациента и не ориентируясь на то, достигнута ли цель. То есть результаты «услуги» во внимание не принимались. Медицинские работники понимали, что оказывают некачественную помощь, и были недовольны сложившейся ситуацией, многие из них из-за этого увольнялись.
О равноправии
Я 19 лет трудился медбратом и видел все эти проблемы изнутри. Мы с коллегами обсуждали, как можно было бы сделать лучше. Потом я уволился и основал собственную компанию. Мы предложили не только новую систему патронажной помощи, но и вообще новую структуру медицинской организации. Мы решили — давайте организуем команды примерно по десять медсестер, которые будут привязаны к определенному району. Они будут сами организовывать свою работу, поддерживать контакты с местными врачами и больницами, сами решать, что нужно их пациенту, какие услуги и в каком объеме, будут оставаться с ним на связи круглосуточно. Причем в этой команде не будет одного лидера (начальника). Все участники — равнозначны. Мы начали с одной небольшой команды из четырех медсестер. Я сам тоже работал медбратом, брал вечерние смены и смены выходного дня, чтобы снизить затраты.
Наша инициатива привлекла много внимания, в том числе и прессы. К нам начали обращаться медсестры со всей Голландии с вопросом: можно ли такую группу сделать в Амстердаме или где-то еще? Мы откликнулись и начали обсуждать.
О простоте
До того как я начал работать медбратом, я изучал экономику. Это дало мне возможность создать очень простую бизнес-модель для нашей организации. Наш финансовый отчет занимает всего страницу. Одна колонка — это приход, другая — расход, третья — баланс. Главный принцип — чем проще, тем лучше. Чем проще модель, тем больше сотрудников могут понять, что происходит, и участвовать в работе для общего дела. При этом все мы знаем, что в периоды роста многие организации, напротив, усложняют свою структуру. Мы же стараемся упростить.
Фокус внимания должен быть не на финансах, а на пациентах. Чем сложнее структура организации, тем большую роль играет финансовый отдел. Не знаю, согласитесь ли вы со мной, но в моем опыте это так. Например, у нас нет официального генерального директора. Нам это не нужно. У нас есть просто 960 команд, которые работают по всей стране, они объединены общей IT-системой. Сюда можно добавить еще 4000 социальных работников и 50 человек из административного отдела. Люди в офисе отвечают за выплату зарплат, предоставление отчетности об оказанных услугах и так далее.
О самостоятельности
Раньше специалисты голландского Института диагностики решали, какая помощь и в каком объеме необходима тому или иному пациенту. Мы же решили проводить диагностику и первичную оценку состояния пациента сами. И поняли, что благодаря нашему подходу, удается помочь пациенту за меньшее количество часов. Сегодня в Голландии медсестры сами принимают все решения относительно пациента, объема помощи для него. Они делают то, что, по их мнению, лучше всего поможет пациенту. Это наша рабочая модель, как решать проблемы пациентов. Мы всегда говорим: начинать нужно с пациента, нужно понять какие проблемы, связанные со здоровьем, у него существуют.
У двух пациентов может быть одно и то же заболевание, например, рак или диабет. Но стратегия и тактика оказания помощи этим клиентам может быть совершенно разной. Она будет зависеть от стратегии выживания, которую выбрал пациент, от его окружения. Очень важно понять социальную структуру, которая существует вокруг пациента. Нужно понять, как относится к его заболеванию собственная семья, как они его поддерживают. Взять, например, деменцию. Очень часто семьи, в которых кто-то живет с таким диагнозом, сами очень страдают. Если мы поможем членам семьи, поддержим их, то косвенно поможем и самому пациенту.
О клиентах
В Голландии пациенты сами выбирают поставщика медицинских услуг. Чаще всего они получают рекомендации от терапевта. А терапевтам очень доверяют и к их рекомендациям всегда прислушиваются. Именно поэтому наша организация смогла вырасти так быстро, потому что и врачи, и сами семьи увидели, что у нас работают квалифицированные специалисты, предоставляют высокое качество услуг.
Наши пациенты — очень разные. В том числе смертельно больные, которые находятся у себя дома. Есть клиенты, которые недавно выписались из больницы и нуждаются в контроле, есть люди с хроническими заболеваниями. На мой взгляд, средний возраст наших клиентов — чуть старше 75 лет. В год к нам обращаются больше 100 тысяч пациентов. Это 15-20 процентов тех, кто нуждается в постоянном уходе на дому в Голландии.
О социальных связях
Наши медсестры сами пытаются выстраивать социальные сети в районе, где работают. Эта история случилась в 2010 году. У нас в Амстердаме жила пожилая дама 87 лет. И она сокрушалась, что в городе существует много соревнований, марафонов по бегу для разных людей: детей, инвалидов. А для пожилых ничего нет. Эти слова услышала одна из наших медсестер и сказала: хорошо, мы организуем. И действительно, устроила забег для стариков на ходунках. На следующий день об этом написали все центральные газеты. И мы тоже узнали об этой инициативе из прессы.
Сейчас в Амстердаме на олимпийском стадионе проходят ежегодные соревнования на ходунках. Самому пожилому участнику было 104 года. Представьте, что вам уже сто лет и вы тренируетесь, чтобы пробежать 400 метров. Вам вручают грамоты, сертификат. Ваши внуки и правнуки очень рады и гордятся вами. Подобные конкурсы сейчас проходят по всей стране. Мероприятия организуются с помощью волонтеров, на это не тратится денег. Но это оказывает очень большое влияние на качество жизни пожилых людей.
Мы много сотрудничаем с волонтерами, обращаемся к ним, чтобы они помогали нашим пациентам. Мы выстраиваем сотрудничество с врачами, физиотерапевтами, психологами и так далее. Это наши партнеры, помогающие нам заботиться о пациенте. Наша главная цель — вернуть пациенту власть над своей жизнью. В каком-то смысле мы стремимся к тому, чтобы медицинские специалисты стали не нужны, чтобы люди сами поддерживали друг друга. Поэтому очень важно, когда наши медсестры обучают родственников новым навыками ухода.
Об управлении
У нас в компании есть 21 тренер, они оказывают поддержку командам, если потребуется. При этом коучи не являются менеджерами, то есть они не стоят в иерархии организации выше членов команд. Они просто могут проконсультировать, когда их об этом попросят. У нас нет отдела кадров, нет контроля качества. Потому что качество — это нормальная часть повседневной работы каждого нашего сотрудника.
Уровень удовлетворенности наших пациентов самый высокий по стране. Пять лет подряд наша компания была названа лучшим работодателем страны.
Для координации всех процессов мы создали собственное программное обеспечение. Это было нужно, чтобы снять с медсестры груз бюрократической ответственности, чтобы она могла больше времени проводить с пациентом. Мы поняли, что информационных систем, контролирующих административные задачи, — множество. Но среди них нет того, что нужно нам. Вместе с друзьями мы разработали программу. Эта платформа очень эффективна, она помогла нам снизить затраты на 60 процентов. В нашей сети есть учетные записи не только наших сотрудников, но и пациентов, и даже членов их семей. Таким образом, пациенты с помощью этой платформы могут общаться как со специалистами, которые обеспечивают им уход, так и с родственниками. Это бывает актуально, если семья раскидана по разным городам.
Мы создали сообщество медсестер и медбратьев. Это интегрированная система, в которой любой эксперт, врач или медсестра могут делиться своими знаниями. То есть это стало еще и средой для обучения. Условно говоря, если у вас возник какой-то вопрос о диагнозе или о прогнозе, то вы всегда можете задать его коллегам, поскольку они — лучшие эксперты. Платформа стала важной составляющей стратегического развития нашей организации. А если ваша IT-система только создает проблемы сотрудникам, то она мешает работе, а не поддерживает ее. Наша система позволяет экономить на накладных расходах. Они у нас составляют порядка восьми процентов от общего бюджета. А в среднем по Голландии эта цифра составляет около 25 процентов. Это означает, что у нас высвобождается довольно много денег, которые мы можем тратить, например, на зарплату высококвалифицированным специалистам.
Через работу с местным сообществом и через возможность пациентам самим вернуть контроль над своей жизнью нам удалось сократить медицинские расходы на 40 процентов при самых высоких стандартах качества. Голландское правительство приняло решение перенять нашу модель системы долговременного ухода, работы патронажных служб. То есть в каком-то смысле мы стали государственным стандартом для Голландии.
О воспитании чиновников
Конечно, перемены случились не сразу и далеко не все шло гладко. Мы шли шаг за шагом, постепенно меняя различные аспекты системы здравоохранения. В какой-то момент накопилась критическая масса. Все увидели достоинства нашей системы, скорость изменений выросла.
У меня был многолетний опыт работы в системе здравоохранения. То есть я знал, как там все устроено, как все работает. Изначально моя предпосылка была следующая: создать альтернативу, показать народу и власти, что можно делать и по-другому, и даже не тратя на это огромных средств. Еще в 2007-м году, когда наша компания только начинала работать, мы пригласили министра здравоохранения на круглый стол с медсестрами. Она начала разговор следующими словами: «Вы такие же медсестры, как и раньше, вы работаете с теми же пациентами. Что изменилось?» И они рассказали, как они по-новому решают проблемы людей, с чем приходится сталкиваться больным и их родственникам.
Министр была настолько тронута, что даже заплакала, и решила поддержать нашу идею. В итоге мы с министром подружились, много вместе работали. Она часто приглашала меня в , чтобы я объяснил ее сотрудникам, как наша система работает и что необходимо поменять на государственном уровне. Она запустила программу перехода на новую модель здравоохранения и пригласила меня в качестве консультанта.
Главное, быть открытым, показывать другим, что, как и зачем ты делаешь. Мы с самого начала приглашали к себе гостей и все рассказывали. Мы регулярно звали и чиновников, и коллег. Спрашивали: «Вот так у нас все устроено. Как вам?» Они отвечали: «Идеально». Тогда нужно поменять правила и законодательство на государственном уровне. Самое главное, от чего стоит отталкиваться в построении системы здравоохранения — это выстраивание отношений между пациентом и медсестрой. Я прямо провоцировал чиновников: «Зачем вы напринимали глупые законы? Их нужно отменить!»
О деньгах
В Голландии существует система обязательного медицинского страхования. Все, что мы делаем, страховка покрывает. В большинстве случаев пациент ничего не платит. Вернее, он вносит ежемесячный взнос страховщику. Но все же 6-7 процентов наших пациентов оплачивают оказываемую помощь. В Голландии сложная система законодательства. Есть закон о здравоохранении, в рамках которого вся оказываемая помощь покрывается ОМС. Но также есть закон о помощи пожилым людям. Если пациент находится в списке перевода в дом престарелых, то пока ему оказываются патронажные услуги на дому — за них приходится платить. Но таких очень мало. Вообще говоря, мы всегда стараемся смотреть на наши проекты через призму социальной работы. Мы хотим, чтобы все наши услуги были доступны для любого. Мы не ориентируемся на богатых и привилегированных. Для нас очень важно, чтобы услуги были доступны для всех.
Если говорить про финансовую сторону развития нашей организации, то в 2006 году бюджет составлял всего 400 евро, а сейчас это 400 тысяч евро. Мы — некоммерческая организация, но при этом доходы у нас значительные. И мы используем прибыль в первую очередь для того, чтобы развивать нашу компанию, внедрять инновации для повышения качества обслуживания. И в том числе, чтобы выплачивать премии нашим сотрудникам. Каждый год мы растем, хоть у нас нет никаких целевых показателей. То есть мы не делаем это специально. Но спрос есть. И появляются новые сотрудники.
О контроле
Почти все организации здравоохранения у нас частные и всегда такими были. Но при этом есть государственное вмешательство в этот рынок. То есть государство, руководствуясь общественными интересами, регулирует, что могут делать представители организаций, а что — нет. У нас есть национальные стандарты качества, по которым обязаны работать все организации.
Рычаги влияния, контроль — разные. На индивидуальном уровне этим занимаются страховщики. А на институциональном — специальная инспекционная государственная служба. Она контролирует соблюдение этих стандартов.
Еще следует добавить, что в Голландии очень много организаций, защищающих права пациентов. Они действуют давно, многие — со своей сложившийся историей. Они лоббируют интересы пациентов в том числе на высшем политическом уровне. Если какая-то компания взялась работать с пациентом, то она не может от него отказаться, если что-то не понравится, не может просто встать и уйти. Она обязана предоставлять услуги до тех пор, пока в них есть необходимость. Это оговорено в законе.
О спросе
После того как мы проработали какое-то время в Голландии, нам стали поступать запросы и на другие виды помощи, не только на патронажный уход. От молодых мам, страдающих послеродовой депрессией, от других пациентов с ментальными проблемами. Крупная система страхования Голландии обратилась к нам для того, чтобы мы перевернули рынок оказания услуг психологической помощи с ног на голову.
Наше видение такое: психические проблемы можно решить только через работу с окружением пациента. Потому что эти болезни часто неизлечимы. Поэтому нужно выработать стратегию работы с такими больными. В частности, наши психиатры выезжают к больному на дом. Очень важно понять, в какой среде живет пациент, в том числе и для того, чтобы лучше его лечить.
Также у нас есть и другие проекты: реабилитационный центр, где пациент может провести после выписки из больницы какое-то время, а семья — адаптироваться к предстоящим переменам. Есть хосписы, в которых люди проводят остаток жизни. Они оборудованы как обычные жилые дома. Родственники пациентов или партнеры могут проводить с ними столько времени, сколько захотят. В том числе оставаться на ночь.
О ликвидации больниц
Сейчас мы запускаем два новых проекта. Первый — это сопровождаемое проживание. Есть пациенты, которые уже не могут жить дома, нуждаются в постоянной помощи, соответствующей инфраструктуре. Но они не хотят переезжать в дома престарелых, а хотят остаться в привычной среде, в своем районе. И мы сейчас делаем пилотный проект. В четырех городах Голландии строим микрорайоны из 15 домов. Именно такое количество легко встроить в существующую застройку. Эти дома полностью адаптированы для людей с инвалидностью, среда безбарьерная.
Еще один важный проект — больница у вас дома. Идея состоит в том, что 40-50 процентов пациентов могут избежать госпитализации и оставаться дома, если это позволяет делать развитая инфраструктура. Когда я вижу пациентов с диабетом, с кардиологическими проблемами, то понимаю, что дома, в привычной среде им было бы намного лучше.
Современные тенденции Голландии — в нескольких регионах страны больницы закрываются и врачи переходят на «домашнюю» работу. Для этого они получают необходимое оборудование и подготовку. Перевязки, внутривенные вливания, уколы — все это можно делать дома. Контроль за состоянием и динамикой обеспечивается специальными медицинскими устройствами. Как мне кажется, это медицинская система будущего — тенденция на ближайшие 5-10 лет. Сейчас вместе со страховыми компаниями мы разрабатываем стратегию по этой части на ближайшие три года.
О перспективах
После нескольких лет работы в Голландии мы начали получать запросы из-за рубежа. К нам обратились представители Швеции, Японии, США, Южной Кореи с вопросом, можно ли им реализовать такую же систему в своей стране. Сейчас у нас есть партнеры практически по всему миру. Мы сотрудничаем с министерствами этих стран. К своему удивлению, практически везде я наблюдаю одни и те же проблемы: бюрократия, оторванность от больного. Разница между нами не так уж и велика. Я думаю, эти проблемы можно решить, если мы будем делиться своими знаниями на международном уровне. В каком-то смысле цель моей работы — создать международную сеть медсестер и врачей, которые будут обмениваться опытом друг с другом. Для меня важна не коммерция, а строительство устойчивой, гуманной системы здравоохранения.
Нам так или иначе придется справляться с демографическими изменениями: пожилых людей становится все больше, молодежи все меньше. В Японии даже есть прогноз, что население страны сократится со 130 миллионов до 80. С этим нужно справляться, в том числе с помощью систем здравоохранения. У нас в Голландии в Buurtzorg каждую неделю проходит «международный» день. К нам приезжают делегации из разных стран для обмена опытом. Обычно это представители четырех-пяти стран. И для нас важно, чтобы они общались еще и между собой. Так постепенно вырастает социальная сеть специалистов медицинского обслуживания.
У каждого из нас есть свои представления о том, что возможно, а что нет. Но если ничего не делать, то ничего и не поменяется. Просто нужно начать. Мне кажется, это имеет смысл, если вы хотите тратить деньги на пациентов. Во всем мире ситуация следующая: 40-50 процентов средств уходит на содержание самой системы, а не на пациентов. Эта ужасно, но мы стараемся это изменить.
Как гендерные стереотипы вредят и девочкам, и мальчикам
Как российский фотограф поехал в город Дно и выжил
Россияне нашли «тропический рай» в Сибири. Он ядовит и опасен для здоровья
Во вторник, 27 июня, президент России во время поездки в Удмуртскую Республику посетил разваливающийся барак в Ижевске. На тяжелые условия жизни в аварийном жилье в ходе прямой линии пожаловалась местная жительница. Больше всего она боялась, что потолок попросту рухнет на головы детей. Владимир Путин обещал лично приехать в город и проверить условия проживания в этом доме. Как и в случае с гигантской свалкой в подмосковной Балашихе, для решения острой проблемы пришлось включить «ручное управление».
Гниль в центре города
Анастасия Вотинцева встречала Владимира Путина на крыльце вместе с детьми и сестрой. Показала рукой в сторону дома: «Я думаю, даже и говорить ничего не надо». Вокруг них собрались, кажется, все местные жители. Из-за правого плеча президента на хозяйку дома смотрел Александр Бречалов, временно исполняющий обязанности главы республики. Он тут же, стоя на улице, доложил, что дом будет включен в программу переселения в связи с масштабным проектом реновации этого района Ижевска.
Прежде чем войти внутрь, Путин поздравил Вотинцеву с днем рождения (так уж совпало) и сказал, что приехал не с пустыми руками. «Вы мой самый главный подарок!» — отмахивалась от внимания именинница, но все же от гостя сертификат на поездку в Сочи на всю семью. «Ой, а ведь она у нас никогда нигде не отдыхала», — порадовалась за нее сестра.
А соседка Наталья Сурнина повела журналистов на экскурсию по квартире. Внешне все выглядело опрятно — семья потратила накопления на свежие обои и маскировочные пластиковые панели, спрятав за ними гниль и грибок. «Постоянно ползают разные насекомые, кусают детей», — пожаловалась жительница.
Аварийный дом на проезде Чапаева (точнее, разрушающийся деревянный барак) президент обещал посетить в ходе прямой линии. Во время одного из включений Анастасия Вотинцева рассказала про ужасные условия проживания: «У нас летом в квартирах очень сыро, зимой очень холодно. Мы печку топим круглосуточно, но через щели в стенах все равно все выдувает. Дети у нас постоянно болеют».
Но больше всего молодая мама опасалась, что рано или поздно им на головы рухнет потолок. Дом, конечно, был признан аварийным, но стоял в очереди на переселение только в далеком 2029 году. «Владимир Владимирович, как нам прожить в таких условиях еще 12 лет?» — спрашивала Анастасия.
«Чушь, конечно», — охарактеризовал ситуацию Путин. По его словам, соответствующие ресурсы из федерального бюджета выделяются, программа расселения аварийного жилья продлена, да и вообще процесс «в целом по стране идет и развивается неплохими темпами». Тем не менее в столице Удмуртии все не так гладко. «Я планирую быть в Ижевске, я к вам заеду и посмотрю, что там у вас происходит. Там поговорим уже лично, хорошо?» — пообещал он.
Буквально через 40 минут после выхода в эфир к Анастасии нагрянули гости. Со всех концов Ижевска съезжались представители республиканской прокуратуры, администрации города, фонда капитального ремонта, журналисты. Через несколько часов толпа рассеялась, оставив многочисленные обещания разобраться. А за неделю до приезда главы государства барак начали «прихорашивать», пишет . Как рассказывают местные жители, дорогу выровняли асфальтовой крошкой, покосившийся сарай укрепили подпорками, а вход в дом застелили новыми досками. В приступе хозяйственного энтузиазма убрали мусорный бак, который жители для удобства установили возле дома, но после визита президента обещали вернуть.
Возьми, боже, что нам негоже
К слову, проезд Чапаева в Ижевске — это почти центр города. Но так называемый частный сектор больше похож на деревню — со всеми «удобствами» на улице. Впрочем, такие кварталы можно найти не только в этом городе. Удмуртская Республика — далеко не лидер списка регионов с самым ветхим жильем, в Дагестане, Карелии, Амурской и Саратовской областях ситуация еще более критическая.
В начале мая на заседании Госсовета, посвященного исполнению майских указов, звучали следующие цифры: в России с 2008 года было расселено более 860 тысяч человек из более чем 13 миллионов квадратных метров жилья, что соответствует 73 процентам выполнения плана по расселению. Но 20 российских регионов отстают от плановых показателей. «Хочу предостеречь тех, кто в погоне за соблюдением сроков пытается навязать людям дома, где крыши текут, штукатурка осыпается — то есть по принципу «возьми, боже, что нам негоже», ну и чтобы просто отчитаться. Хочу повторить: важны не только сроки, но и качество жилья», — заявил тогда Путин.
Министр строительства и ЖКХ России Михаил Мень пояснил, что объемы аварийного жилья будут только расти, поскольку половина жилого фонда в нашей стране построена до 1970 года. А в декабре прошлого года Счетная палата , что программа переселения из аварийных домов выполнена всего на треть. Список вновь образованного аварийного жилья, по данным контрольного ведомства, исчисляется десятками тысяч домов, где проживают сотни тысяч людей, и на расселение этого фонда требуются сотни миллиардов рублей.
В Удмуртии одним из самых громких оказался случай переселенцев в Малопургинском районе. В марте 2016 года Общероссийский народный фронт (ОНФ) здесь «новые аварийные дома». В зданиях, построенных для переселенцев, не оказалось нормального фундамента и утепления, на окнах и стенах расцвела плесень, отсутствуют горячая вода и канализация, а все удобства строители соорудили на улице.
Именно в Малую Пургу стал одним из пунктов повестки нового главы региона Александра Бречалова в первые же недели после его назначения в Удмуртию. После осмотра домов у него появились серьезные вопросы не только к строителям, но и к администрации района. Жилье строилось и принималось с грубейшими нарушениями. Новый глава региона общался с застройщиками показательно жестко: «Вы для себя такое построите? Я вопрос задал: вы для себя такое построите?»
После прямой линии Бречалов отчитался, что власти разработали региональную программу по расселению из аварийного и ветхого жилья и с каждым отдельным случаем будет работать специальная группа. По его словам, независимо от федеральных программ регион «найдет изыски и возможности, чтобы переселять людей из аварийных домов».
Кто на новенького?
Бречалов возглавил не самый крупный и не самый заметный регион, обремененный огромным количеством проблем, в апреле. До этого он руководил ОНФ — проектом федерального масштаба. Но на судьбу не жаловался и новое назначение расценивал как «вызов, большую честь и доверие» главы государства. Визит Путина в Ижевск, который планировался задолго до прямой линии, в числе прочего, стал и проверкой, и поддержкой нового главы.
Перед сентябрьскими выборами президент намерен посетить и других новых назначенцев — врио губернатора. Его пресс-секретарь Дмитрий Песков говорил, что у Путина до конца лета запланировано несколько региональных поездок.
Новгородскую и Ярославскую области президент уже посетил. В конце апреля он главе Ярославской области Дмитрию Миронову удачи на сентябрьских выборах. И в том же месяце рабочую встречу с губернатором Новгородской области Андреем Никитиным. Сейчас руководители этих субъектов находятся в статусе временно исполняющих обязанности. Они назначены президентом, но в сентябре должны пройти через прямые выборы.
В последнее время также поменялись руководители Бурятии, Удмуртии, Марий Эл, Карелии, Калининградской, Кировской, Рязанской областей, Пермского края и Севастополя.
Далее в региональном графике президента значится Свердловская область. В июле Путин совершит рабочую поездку в Екатеринбург. По информации «Известий», президент посетить международную промышленную выставку «Иннопром-2017», которая пройдет с 10 по 13 июля. Дмитрий Песков подтвердил, что эти поездки будут связаны в том числе и с инспекцией первых результатов работы исполняющих обязанности глав регионов.
Ссылки по теме
lenta.ru, 27 июня 2017
lenta.ru, 19 июня 2017
lenta.ru, 22 июня 2017
Кто угрожает переселенцам-староверам из Боливии. Второй репортаж «Ленты.ру» с Дальнего Востока
Филолог Анатолий Баранов о том, почему не следует запрещать матерные слова
Один из лидеров оппозиционного движения 2011-2012 годов Сергей Удальцов снова в деле. Пока он сидел в тюрьме, политическая картина сильно изменилась. Какую тактику оппозиционер возьмет на вооружение в новых условиях, когда ждать возвращения левых на улицы и стоит ли бывшим сторонникам Удальцова бояться его мести — в материале «Ленты.ру».
«Эти четыре с половиной года [в тюрьме] никак не изменили мою жизненную позицию, мое мировоззрение и мое отношение к действующей власти», — заявил координатор «Левого фронта» через два дня после освобождения из тамбовской колонии.
Он подчеркнул, что остается жестким критиком нынешнего руководства страны. Однако не все решения власти ему не по нраву, что может не понравиться другим оппозиционерам.
Спрошу по понятиям
8 августа Удальцов покинул колонию №3 общего режиме в Тамбовской области, где он провел четыре с половиной года, отбывая срок по уголовному делу о массовых беспорядках на Болотной площади. Оппозиционер вышел на свободу на день раньше, чем было анонсировано. «Семья хотела, чтобы встреча прошла не в окружении СМИ. Извините за дезинформацию», — объяснила адвокат оппозиционера Виолетта Волкова. По ее словам, голос у Удальцова был бодрый.
«Он передает всем огромный привет и благодарит за поддержку, полон оптимизма и позитивных эмоций», — написала в своем Facebook жена координатора «Левого фронта» Анастасия Удальцова. Она встретила мужа у ворот колонии и его на мерседесе.
Пока в Пензе сторонники оппозиционера на улицу с файерами и флагами «Левого фронта» и леворадикальной организации «Боротьба» (запрещена на Украине), в Москве оставили след его недоброжелатели. На подъезде дома Сергея Удальцова надпись «Удальцов — предатель», а под ней две аббревиатуры «ЛБ» на красных звездах.
Бывшие (или и нынешние?) соратники негласного лидера «Левого фронта» новость о его освобождении восприняли с радостью — в том числе и те, кто вместе с ним участвовал в сидячей забастовке на Болотной площади в 2012-м, из-за которой Удальцов отправился в тюрьму. Поздравить — поздравили, но встречать его у ворот колонии не стали.
«Встречусь с кем нужно. Спрошу со всех как с понимающих, как говорят в тюрьме», — сказал оппозиционер в интервью сразу после выхода на волю. Точечно по личностям высказываться сразу не стал, чтобы «сгоряча не сказать что-либо неправильное». Подробности Удальцов оставил для пресс-конференции 10 августа.
А я чем хуже?
Помимо Удальцова, в организации массовых беспорядков на «Марше миллионов» в Москве в мае 2012 года был признан виновным его соратник Леонид Развозжаев. Демонстрация тогда закончилась столкновениями с полицией: пострадали десятки человек, сотни протестующих были задержаны.
Еще один его сторонник Константин Лебедев признал вину и заключил сделку со следствием. Суд в апреле 2013 года приговорил его к 2,5 годам заключения, а уже в мае следующего года Лебедев покинул тюрьму по УДО. Сергею Удальцову и Леониду Развозжаеву вердикт вынесли только в июле 2014-го. В отличие от третьего соратника, вину они отрицали и заявляли о политизированности процесса.
Оппозиционерам вменялась организация не только акции в 2012 году, но и последующих беспорядков на территории страны. Уголовное дело началось с проверки информации, изложенной в документальном фильме НТВ «Анатомия протеста — 2». В него была включена запись встречи грузинского политика Гиви Таргамадзе, который считается одним из организаторов цветной революции в Грузии, с Удальцовым, Лебедевым, Развозжаевым и еще одним оппозиционером Юрием Аймалетдиновым. Он был единственным из фигурировавших в записи людей, проходивших по делу не обвиняемым, а свидетелем. Таргамадзе рассказывает, что разыскиваемый экс-президент «Банка Москвы» Андрей Бородин готов выделить оппозиции 50 миллионов долларов и еще 150 собрать с «друзей-олигархов». Миллиардер хочет видеть на улицах около 200 тысяч человек, рассуждал на записи грузинский политик, «всех в одинаковых формах, с коловратами». Его собеседник (Удальцов утверждал, что это видео — подстава), в свою очередь, просил не злоупотреблять нацистской символикой. Следствие потом подтвердило, что через Таргамадзе финансировались беспорядки.
Удальцова также обвинили в том, что в ходе «Марша миллионов» он уселся на землю и призвал остальных протестующих к сидячей забастовке — именно это вызвало давку. Помимо координатора «Левого фронта», в ней приняли участие, в частности, Илья Яшин и Алексей Навальный. Но обвинений им предъявлено не было.
На пресс-конференции, по словам Анастасии Удальцовой, ее супруг должен был рассказать всю правду о «болотном деле». Сенсации не случилось, но без интересных деталей не обошлось.
«Мне не в чем каяться. (…) Это они, те, кто спровоцировали ситуацию на Болотной, ответят по справедливости», — заявил Удальцов в пресс-центре «Росбалта». Вспоминая события 2011-2012 годов, он упомянул о «странном поведении» основателя ФБК Алексея Навального и экс-депутата Госдумы Ильи Пономарева (объявлен в международный розыск по делу о растрате 22 миллионов рублей, покинул Россию осенью 2014 года — прим. «Ленты.ру»).
«Пономарев бегал и говорил, что надо прорывать. За день до этой акции Навальный предлагал посадить людей перед кинотеатром «Ударник». Нельзя заведомо подставлять людей под аресты», — подчеркнул оппозиционер. На майском «Марше миллионов», по его словам, действовали провокаторы, но кто конкретно — не уточнил.
Затаил ли Удальцов обиду на бывших соратников? «Слово «обида» в колонии не приветствуется», — сказал он и заверил, что ничего подобного не испытывает. Правда, упомянул, что выводы из событий прошлых лет сделал. По этой ли причине или нет, но поддерживать Алексея Навального Удальцов отказался. «Это не мой кандидат», — отрезал он.
И не друг, и не враг, а так
«Я бы на его месте не торопился, ведь за это время много воды утекло. Так что ему надо сориентироваться, так сказать, разведать, какие изменения произошли, пока его не было», — сказал Эдуард Лимонов, лидер незарегистрированной партии «Другая Россия», экс-председатель Национал-большевистской партии (НБП запрещена в России). С нацболами Удальцов соседствовал на протестных акциях и в качестве лидера Авангарда красной молодежи (АКМ), и впоследствии «Левого фронта», и сторонника Виктора Анпилова в конце в 1990-х.
АКМ выходила на контрмитинг против провластных «Идущих вместе» (например, после их перфоманса с памятником-унитазом роману Владимира Сорокина «Голубое сало»). Молодые сторонники сталинизма традиционно были на улицах вместе с теми же энбэпэшниками и коммунистами, когда дело заходило, например, об отмене тех или иных льгот. Акции левых достигли апогея к 2010-м; наиболее яркими стали разросшиеся до федерального масштаба «Дни гнева» и серия протестов «Антикапитализм».
Нацболы уже давно вышли из повестки и точечно проявляют себя в регионах под знаком «Другой России». Сколько последователей осталось у «Левого фронта» — неизвестно (в 2009 году он насчитывал около девяти тысяч сторонников).
Поддерживать действующие власти Сергей Удальцов не намерен, хотя и разделяет решение о присоединении Крыма к России, которое он застал, уже находясь под домашним арестом. Противоречий оппозиционер в своей позиции не видит. «Да, я поддержал решение жителей Крыма. А я убежден, и у меня есть информация из разных источников, что это действительно было их решение, — подчеркнул активист. — Я как человек левых, демократических убеждений не могу этому противоречить, не могу этому противостоять».
По мнению Сергея Удальцова, признание демократического выбора народа — «священная вещь» для левых, а потому неважно, что это решение поддержала и действующая власть. Вместе с тем оппозиционер признал, что после Крымской весны питал надежду на «левый поворот» в политике страны.
С кем теперь Сергею Удальцову по пути? Сотрудничества с отбывшим наказание оппозиционером не исключает депутат Госдумы, лидер московских коммунистов Валерий Рашкин. «Мое мнение — что его поход к либералам был ошибкой, он вполне мог себя реализовать на левой тематике. Думаю, он просто запутался в программах, и если он отстоялся как политик, обдумал все подробно, то у него есть шансы на возвращение в политическое поле», — парламентарий, напомнив, что КПРФ неоднократно сотрудничала с Удальцовым. От главной коммунистической партии он баллотировался в Мосгордуму в 2005 году, но безуспешно. В 2012-м ходили слухи, что наиболее оппозиционно настроенные коммунисты даже видеть Сергея Удальцова на месте лидера партии вместо Геннадия Зюганова.
Именно с Зюгановым и лидером «Справедливой России» Сергеем Мироновым координатор «Левого фронта» намерен обсуждать перспективы на президентские выборы 2018 года. Перспективным он считает выдвижение единого кандидата от левых сил: «Надеюсь на их мудрость провести праймериз и выдвинуть свежего, сильного кандидата, более молодого». Сам он президентских амбиций не имеет — из-за непогашенной судимости.
Сейчас оппозиционер видит свою цель в другом. «Коалиция развалена, то, что сейчас этой коалиции нет, — это большая беда, — признался он. — В чем вижу свою задачу, миссию на ближайшее время: постараться эту коалицию восстановить».
Первые протестные акции он пообещал анонсировать осенью. Не исключено, что координатор левых вернется в уличную политику в памятную дату — столетие Октябрьской революции. Захотят ли остальные заинтересованные политические стороны объединиться по призыву Сергея Удальцова, скажет о многом.
Сразу после Второй мировой войны под давлением союзников по антигитлеровской коалиции в Германии начался процесс переоценки идей нацизма и критического анализа тех событий, которые привели в итоге к разгрому и разделу страны. Пройдя через покаяние, немецкий народ заложил основы демократических институтов, на которых базируется современное германское государство. В СССР тоже были поводы для рефлексии государственного масштаба, но осмысление сталинизма и периода репрессий, начавшееся в годы хрущевской оттепели, вскоре завершилось без каких-либо выводов. О разных подходах к формированию исторической памяти шла речь в ходе дискуссии, организованной московском Еврейским музеем и центром толерантности и Фондом Егора Гайдара. «Лента.ру» публикует выдержки из выступлений ее участников.
Упоение Победой и ее мифологизация препятствует разговору о нашей травме, о насилии, о сталинизме. Мне кажется, что этот шабаш, который мы наблюдаем вокруг темы войны — не Второй мировой, а именно Великой Отечественной, — это заградительный миф, позволяющий создать простую дихотомию: было прекрасное советское мирное довоенное прошлое, которое растоптал своим сапогом фашист. Зато Сталин победил, и это оправдывает насилие, которое творилось в СССР до, во время и после ВОВ.
Нужно понять, почему все дискуссии о Победе, в том числе в соцсетях, превращаются в полемику о морали (как вы относитесь к «Бессмертному полку», к георгиевской ленточке, к политической риторике). В результате люди не только вычеркивают оппонентов из списка друзей, но и вообще перестают считать их людьми из-за расхождения в позициях.
Два года назад я написала пост о том, что, может быть, стоит прекратить боготворить всех «дедов», потому что такие суждения попадают в поле токсичного официального дискурса, в котором все они были хорошие. Получается, среди них нет тех, кто служил в СМЕРШе и кто был в ГУЛАГе во время войны. Нет «дедов», которые были агентами насилия, а не только жертвами и солдатами-освободителями.
Этот некритичный разговор стоит в какой-то момент прекратить и отрефлексировать собственную позицию. Надо прекратить сентиментализацию этого события, когда все упиваются этими прекрасными чувствами, но никакого этического и фактического разговора год за годом не происходит.
На этот пост, опубликованный на английском языке, поступило множество комментариев, по которым я поняла, что люди не готовы отказаться от своих представлений о сакральности этой памяти. Война превращается в светскую религию. А те, кто ставят ее постулаты под сомнение, сразу же становятся кощунниками.
Ирина Щербакова, руководитель международных и образовательных программ международного правозащитного общества «Мемориал»:
В условиях советской цензуры, когда тому же Василию Гроссману приходилось бороться с редакторами за каждую строчку в книге «Жизнь и судьба», эта одна из главных книг о войне все-таки была написана, хоть и вышла в печать 25 лет спустя, в конце 1980-х. Это результат огромной работы по рефлексии событий ВОВ.
Опять же в те годы выходили кинофильмы, снятые участниками войны, понимавшими важность этой рефлексии. Их травмы были настолько велики, что они осознавали жизненно важным каким-то способом изживать их.
В архивах хранится множество писем, которые отправляли советские граждане писателям, даже на достаточно дистиллированные романы Симонова поступали тысячи отзывов, и практически все читатели писали о том, что хотят рассказать свою историю. Я уже не говорю о Быкове и Астафьеве. Если сегодня открыть и прочитать вслух «Прокляты и убиты» или «Веселого солдата», то читающего просто распнут — такой ужас там открывается, такая травма, такая грязь той войны.
В 1990-е годы, когда заговорили последние оставшиеся в живых свидетели, люди начали обсуждать то, что вообще было табуировано. Всплыла, например, тема насилия военнослужащих Красной армии, когда она перешла восточную границу. Конечно, людям было трудно, больно об этом вспоминать, но они говорили: я там был, я это видел.
И вот теперь, когда накоплен такой обширный материал, мы снова оказались в пространстве, в котором всех этих событий как будто не было. Это происходит потому, что наше прошлое перестает быть прошлым. Из него нам варят будущее. Здесь есть страшные аналогии, если обратиться к нацистскому опыту построения идеологии. Нацисты тоже творили мифы из прошлого — пусть и другого рода, но тоже мифы. Главное их содержание заключалось в том, что государство — все, а человек — абсолютное ничто.
Николай Эппле, филолог, культуролог:
То, что происходит, неудивительно. Мы не знаем примеров в истории, чтобы победитель начал каяться. Современное государство, представляющее собой плоть от плоти того прежнего, не может инициировать этот процесс. Общество видит в Победе способ уйти от этой трудной работы, что вполне естественно.
Более удивительно то, что прошлое не дает нам покоя, и общество на этот разговор несмотря ни на что выходит, и довольно бодро. Мы из года в год считали, сколько акций памяти жертв репрессий проходит по стране, и обнаружили геометрическую прогрессию их учащения. Это гражданские инициативы, не государственные: чтение имен, «Последний адрес», какие-то иные мемориальные акции.
Видно, что государство ищет, как опереться на эту идентичность в условиях кризиса. Невзгоды и скорбь сплачивают больше, чем триумфы. Мобилизационный механизм памяти о Победе уже исчерпывается, общество воспринимает этот праздник как официозный, нас им перекормили.
Интереснее говорить не о том, что мы, мол, скатываемся в сталинизм, а о том, что и власть и общество понимают, что эта катастрофа — единственное, к чему мы должны будем рано или поздно вернуться в поисках какой-то точки отсчета. Не говорить об этом невозможно.
Есть попытки придумать формулу, с помощью которой можно говорить о репрессиях, не квалифицируя это как террор, преступление, не выводя из этого ответственность тех, на ком она должна лежать. Возможно, в России стоит говорить не о собственном Нюрнберге, а о выходе государства из тоталитарного прошлого, как это было во многих странах. Например, через модель комиссии правды и примирения, которая как раз работает в обществах, в которых все непросто и нет согласия.
Необходим широкий социальный процесс, который у нас начинается снизу, процесс вытаскивания фактов, установления правды. Он очень серьезный, важный и болезненный. Это мы наблюдаем в связи с делом Юрия Дмитриева, который просто устанавливал места захоронений жертв репрессий, устанавливал их имена. Оказывается, что даже это невероятно болезненно для многих.
Но этот процесс не остановить. Общество называет имена, вешает таблички «Последнего адреса», ставит кресты там, где происходили те страшные события. Даже те, кто глубоко спит и не желает ничего видеть, начинают понимать, что вообще-то мы существуем в окружении могил, и так или иначе с этим надо что-то делать.
Грехи отцов
Ирина Щербакова:
В конце 1980-х у нас в стране думали: «Какой успешный у Германии опыт — значит, и мы можем так!» Опыт художественного осмысления проблемы начался у немцев достаточно рано, у кого-то даже во время войны. Прежде всего он шел через литературу, и тут можно сравнивать пути обеих стран.
Но если говорить о глубоком осмыслении проблемы всем обществом и о создании институтов, предназначенных для этого, то, конечно, путь был долгим. Без Нюрнбергского процесса, который, кстати, был организован не немцами, он был бы вообще невозможен. Немецкие процессы по делу палачей Освенцима начались только в 1960-х годах.
Тогда поколение людей, сознательно сделавших свой выбор в пользу Гитлера, начало уходить со сцены и сменилось «скептическим» поколением — теми, кто попал на фронт совсем молодыми, а потом создавал литературную и кинематографическую рефлексию национал-социализма.
Те, кто во время войны были совсем детьми, в 1968 году заявили: «Пошли вы к черту с вашим прошлым». Они не чувствовали своей ответственности за те события. Новое поколение громко заявило своим родителям: вы виноваты во всем, что произошло, вы молчали, ни о чем не рассказывали, и мы о вас ничего не знаем. На вас лежит ответственность за все эти преступления, вы не покаялись, и вот теперь вам нужно ответить за них.
Но это упрощенное представление общей картины. Эти дети, конечно, несли на себе родовую печать, и, может быть, поэтому часть поколения 1968 года настолько радикализировалась, что занялась терроризмом — для того, чтобы ликвидировать это старое общество.
У тех, кто возглавлял RAF («Фракция Красной армии» — немецкая леворадикальная террористическая организация, действовавшая в ФРГ и Западном Берлине в 1968-1998 годах — прим. «Ленты.ру»), родители были очень активными национал-социалистами.
Но говорить о глубокой рефлексии, о том, что в нее включалось все немецкое общество, можно только с 1980-х годов. И это мы говорим о ФРГ, к которой потом присоединилась ГДР. В Восточной Германии эта память существовала и развивалась в других формах, поэтому их соединение оказалось достаточно мучительным и сложным.
Йенс Зигерт, политолог, публицист, руководитель российского отделения фонда Генриха Белля в 1999-2015 годах:
Западные немцы на официальном уровне сказали: да, мы преемники нацистской Германии, это наша вина, и это легло в основу ФРГ. Все это было сделано не добровольно, но под давлением союзников по антигитлеровской коалиции. В ГДР транслировалась другая реальность. Они сказали: мы наследники антифашистов, это не наши преступления, поэтому мы не должны чувствовать свою вину, мы хорошие, поскольку боролись с Гитлером вместе с силами стран коалиции.
То, о чем говорила Ирина Щербакова, характерно не только для Германии, это характерно для вопросов памяти в любой стране, этот процесс идет рывками. Они происходят в тот момент, когда общество испытывает большие проблемы.
Когда мы говорим о событиях 1968 года, важно понимать, что это было не только в Германии. Подобные движения возникали во Франции, США, СССР и Чехословакии. Молодежь задавала вопрос старшему поколению: «Если вы виноваты, то почему молчали?»
Следующим шагом стал так называемый «спор историков» в 1980-х годах, в ходе которого специалисты пытались доказать друг другу, что по-настоящему немцы не так уж и виноваты в том, что произошло. Один из них высказывал точку зрения, что политика немцев в те годы была оборонительной, так как Сталин собирался напасть на Германию. Его противники выиграли этот спор.
В мае 1985-го тогдашний президент Германии Рихард фон Вайцзеккер произнес свою речь в рейхстаге, в которой он назвал 8 мая 1945 года днем освобождения страны. Его, конечно, очень критиковали с правой стороны политического спектра, но это не было заявлением о новой государственной линии, а скорее подтверждением статус-кво, базовой составляющей немецкого государства.
В начале 1990-х годов в Германии прошла масштабная выставка, посвященная вермахту. Ее создатели развенчали миф о том, что преступления совершали только ярые нацисты, эсэсовцы, а армия была нормальной, воевала честно и защищала свою родину.
Эта дискуссия не кончается. Иногда историки находят что-то новое, иногда политики подвергают сомнению согласие, достигнутое в публичном обсуждении. Сегодня я вижу две угрозы для сложившегося консенсуса относительно этих преступлений.
Первая заключается в том, что эти события действительно отдаляются от нас. Когда закончилась война, моему отцу было девять лет — значит, он уже не может испытывать прямой вины за все это. Для моих внуков это уже не их история, свидетелей тех событий почти не осталось. Как сохранить память живой?
Вторая угроза — Германия в последние 20-30 лет стала очень многонациональной страной, активно принимающей мигрантов. Многие школьники в современных школах не имеют немецких корней, и вскоре они заявят: а при чем тут я? Однозначного ответа на эти вопросы нет.
