Согласно исследованию сервиса по трудоустройству SuperJob, за последние 11 лет число жертв домогательств в профессиональной сфере сократилось более чем в два раза. Однако женщин домогаются не только на работе, но и в вузах. Первым в России движением, открыто выступившем за права студенток, стала инициативная группа учащихся Национального исследовательского университета Высшая школа экономики (НИУ ВШЭ). Его создательница, активистка, гендерная исследовательница и основательница проекта «Высшая школа равноправия» Александра Алексеева рассказала «Ленте.ру» о сексизме преподавателей и защите от их домогательств, о запрещении конкурсов красоты, а также о том, как объяснить, что «женщина — не табуретка», и к чему это может привести.

«Мне тревожно от сексистских шуточек и домогательств в университете»

«Лента.ру»: О том, что в ВШЭ есть инициативная группа студентов, многие узнали после скандала в 2017 году, когда дискуссия о прекращении проведения конкурсов красоты в вузах вышла за пределы университета. До сих пор не всем понятно, почему эти конкурсы нужно запрещать и что это изменит.

Александра Алексеева: А почему нужно запретить рабство? Конкурсы красоты имеют весьма определенную историю: сексизм, объективация, эксплуатация, расизм, евгеника — список можно продолжать. Чем отличается новый формат конкурса красоты от старого доброго демонстрирования качества зубов? Тем, что зубы и ноги оцениваются не по отдельности, а в совокупности? Чудесный прогресс, ничего не скажешь.

Разумеется, я утрирую, но сколько бы организаторы конкурсов красоты ни говорили о том, что внешность там не на первом месте, — просто посмотрите на участниц. Можно называть сковородку апельсином, но она от этого не перестанет быть сковородкой.

Это сказывается на студентках: о какой добровольности мы можем говорить в патриархальном обществе, где оценка зависит от внешности? Девушкам с неконвенциональной внешностью занижают оценки, в то время как для парней внешность погоды не делает. Эта проблема полностью отрицается многими институциями, где параллельно проходят конкурсы красоты, организованные не девушками «для себя», а парнями-сексистами за деньги спонсоров — деньги, которые могли бы пойти на борьбу с изнасилованиями в кампусах. Но вам ответят, что у нас мир победившего равноправия, где женщина «Сама Захотела» и «Сама Виновата».

В итоге родилась мысль с этим бороться?

Была идея сделать университет безопаснее, изменить ситуацию с неравенством в лучшую сторону. Инициатива шла в первую очередь от студентов. Конечно, не все заинтересованы в дальнейшей академической карьере, но российский бакалавриат длится четыре года, и студенткам хочется каждый день ходить на учебу в нормальное место, свободное от дискриминации. Открытие школы не было инициативой преподавателей: в Вышке они довольно аморфные в плане внеучебной активности.

В команду Высшей школы равноправия в итоге вошли я, Дима Толкачев и Маша Давоян. До этого у Димы был киноклуб «Фуко», Маша делала «секс-просветные» воркшопы, а я занималась организацией гендерных семинаров. К нам присоединились чудеснейшие волонтеры и студенты.

Нашими спикерами стали специалисты в области гендерных исследований. Хотя, конечно, gender studies (гендерные исследования — прим. «Ленты.ру») не котируются Российской академией наук. В университетах преподаватели ссылаются на статьи 50-х годов, хотя за 70 лет понимание многих явлений поменялось уже раз пять.

Мы решили не искать легких путей: освещали такие темы, как, например, сексизм в университете, обсуждали, с какими его формами сталкиваются студентки ВШЭ, в конце лекции предлагали аудитории написать на листочках имена преподавателей, которые позволяют себе неуместные шутки или домогательства. Были беседы и на тему насилия над женщинами.

«СПИД.Центр» проводил у нас лекции о способах передачи ЗППП и профилактике ВИЧ, на одну из которых пришли казаки и притащили с собой полицейских. Ситуация сложилась глупейшая, поскольку все понимали, что сделать ничего не получится: у нас была пометка «18+». Мы уже давно поняли, что единственная статья, на основании которой нас хотят закрыть, — «пропаганда гомосексуализма», поэтому на всем, на чем только можно, стоит «18+». В итоге полицейские попрощались и уехали, а казаки остались слушать лекцию.

Сейчас Высшей школой равноправия занимается в основном петербургский филиал ВШЭ. Я надеялась, что переезд в Лондон, где я сейчас учусь, не помешает мне активно заниматься Высшей школой равноправия, но даже время на звонок по скайпу я вынуждена планировать за неделю. Это так не работает.

По поводу пропаганды — действительно так: в июне в интернете появилась зарегистрированная петиция, требующая закрыть вашу Школу равноправия из-за «пропаганды гомосексуализма». Чем закончилась эта история и почему вообще такая реакция?

Да ничем не закончилась. Люди любят защищать свою тупость. Они фактически заявляют: «Я не разбираюсь в вопросе и не хочу разбираться. Как смеете вы, уроды и гомосеки, объяснять мне, что я идиот?» Возмущения хватило написать какой-то пост в интернете — и все. Рациональные аргументы, имеющие хоть что-то общее с научным знанием? Нет, им это не интересно.

А как ты сама заинтересовалась этими вопросами и поняла, что вот это — сексизм, а это — нет?

Мы все интересуемся гендерными вопросами, просто не все — с феминистской точки зрения. Это сложная, многоуровневая система, переход в которую не происходит на раз-два. Внутри нее разные взгляды на одни и те же вопросы. Нельзя сказать, что был щелчок, после которого сексизм стал выглядеть дико, — взгляд на проблему формируется постепенно.

У нас, например, преподавал фееричный персонаж по фамилии Малинкин, рассказывавший на парах про инопланетян. Однажды мне пришлось ему на конкретном примере объяснять, что такое дискурс: «Если вы в XXI веке используете термин “бешенство матки”, вы автоматически не можете быть за права женщин». Он ответил: «А что тут такого? Нормальный научный термин».

Другой чудесный преподаватель, Александр Павлов, на паре, посвященной вопросам дискриминации женщин, начал с серьезным лицом рассказывать про то, как женщины угнетают мужчин, прося их выносить мусор.

Чем больше у человека власти, тем опаснее его пещерные взгляды. Если простому человеку с улицы в ответ на его выпады я могу показать средний палец и пойти дальше, то с преподавателем, от которого зависит моя успеваемость, уже сложнее. Когда какой-нибудь придурок пишет мне угрозы в личные сообщения, мне не так тревожно, как от сексистских шуточек и домогательств в университете.

Ты сталкивалась с такими ситуациями? Что можно посоветовать студенткам в случае харассмента со стороны преподавателя?

Ключ к успеху — знание своих прав. Почитай кодекс университета, если он есть, заучи 133 статью УК России («Понуждение к действиям сексуального характера»). Не бойся дать отпор, когда потребуется, потому что эти люди не готовы идти на открытую конфронтацию и огласку, если ты поставишь себя в позицию власти: «У меня есть друзья, выходы на руководство, запись вашего поведения». Тогда игра для него просто не будет стоить свеч. Ведь он ожидал секса с молоденькой студенткой, а не 133 статью и суда.

Нужно понять: это не ты какая-то «неправильная» и с богатым воображением, а системное явление, и это случается повсеместно. Более того, если ты не захотела смириться, то уже можешь собой гордиться: не идя на компромисс с собой, ты облегчишь жизнь не только себе, но и тем, кто окажется в подобной ситуации после тебя. В этом нет твоей вины. Что бы ты ни делала, как бы ты ни одевалась, именно преподаватель находится в позиции власти и несет ответственность за ситуацию.

И не забывай собирать доказательства. Главное — не бояться записывать все на диктофон, скринить сообщения и выходить на связь с другими пострадавшими. Важно также собрать группу поддержки: друзья, люди с факультета, бывшие и нынешние студентки, феминистские активистки. Если ты будешь не одна, контролировать ситуацию станет намного проще.

«Любая другая тоталитарная система строится на поиске врага»

Кроме домогательств со стороны преподавателей в вашей школе вы поднимали вопрос преследования ЛГБТ-сообщества в России. Почему эта тема так важна для вашей повестки?

Гомофобия лежит в основе нашей культуры, и дискриминация присутствует во всей нашей жизни. Мне проще сказать, в каких ситуациях ЛГБТ-сообщество не сталкивается с дискриминацией, но их будет очень мало.

Я бисексуалка, поэтому могу привести массу примеров дискриминации ЛГБТ из личного опыта. Помимо стандартного набора «позора семьи» и агрессии окружающих, сюда добавляется неприятие в лесбийском сообществе, где тебя автоматически классифицируют как «ненастоящую» лесбиянку. Все потому, что моей ориентации как будто вообще не существует: внутри или вне сообщества ты или гетеро, или лесбиянка. Получается, что тебе буквально нигде нет места. Соответственно, каждый день происходят какие-то мелочи, микроагрессия, которые выводят тебя из себя.

Когда ты не можешь открыто проводить время со своей девушкой в парке, когда ты подумаешь двадцать раз, указать ли гендер своего партнера в разговоре, когда ты потребляешь продукты популярной культуры, в которых все люди — гетеро… Ты чувствуешь по меньшей мере дискомфорт. Общество навязывает гетеросексуальность настолько, что другая ориентация позиционируется как отклонение от нормы. Как можно говорить, что в обществе не обязательно быть гетеро, если ты идешь в кино и смотришь на гетеролюдей, играешь в игру и управляешь гетеролюдьми, читаешь книжку про гетеролюдей, разговариваешь только про гетероотношения, особенно до определенного возраста (18+)? А если понимаешь, что не обязательно быть гетеро, то возникают проблемы с людьми, которые думают наоборот.

А как ты поняла, что ты не гетеро?

А как ты поняла, что ты гетеро? Не было конкретного момента, когда мне стали нравиться девочки, но свои первые интимные переживания я помню. Когда я училась в школе, мне безумно нравилась одна старшеклассница. Не знаю, была ли она красивая в общепринятых терминах, но я сходила с ума по ней. Она фанатела от альтернативного кино, устраивала всякие локальные бунты в школе, ходила с цветными волосами, каталась на мопеде и мечтала пересесть на мотоцикл.

Я училась в 8 классе, она в 11. У нас был роман с ее одноклассником, а с ней мы даже не общались. Это была сложная ситуация — такая типичная американская драма в колледже, когда девочка стоит у своего локера (шкафчика — прим. «Ленты.ру») и витает в облаках, потому что «Он» на нее посмотрел — только тут другой гендер. Иногда и мы пересекались с «Ней» взглядом.

Она так и не узнала о моих чувствах. Недавно мне предложили с ней встретиться, а я боюсь… Мне лишком нравится уже сложившийся в моей голове ее образ, чтобы с ним расставаться.

Начать идентифицировать свою сексуальность — это не «понять, что ты не гетеро». Я не сразу начала называть себя бисексуалкой и использовать термин пансексуальность (влечение к людям любого гендера — прим. «Ленты.ру»). Сейчас я состою в полиаморных отношениях (формат отношений, допускающий наличие нескольких партнеров одновременно с согласия всех участников — прим. «Ленты.ру»). У меня есть семья разного гендерного состава и партнеры вне. Наша география, к сожалению, не радует совершенно: Россия, Финляндия, Польша не круто сочетаются с Великобританией, хотя это не мешает нам поддерживать связь.

Ты не чувствовала себя в изоляции и «не такой»?

Всегда чувствовала. Но это не следует напрямую из понимания того, что я не гетеро. Я почувствовала гомофобию в нашем обществе.

Можно ли тогда сказать, что гомофобия — часть нашей культуры?

Раньше ее вообще не было в современном ее понимании, так называли скорее то, что мы сейчас понимаем под нимфоманией. Актуальная концепция гетеросексуальности сама по себе появилась сравнительно недавно — в конце XIX века.

Если мы отмотаем время лет на пять, когда государство объявило ЛГБТ врагами народа, то увидим, насколько сильно изменилась ситуация с гомофобией. Ненависть к другому конструируется легко, а система нашего государства строится именно на поиске врага, как и любая другая тоталитарная система.

Христианские устои — тоже довольно современное изобретение. Поборники морали, желающие возродить духовную Русь, неловко запинаются, когда начинаешь задавать конкретные вопросы. Мой любимый — про снохачество. Какова традиция, когда отец жениха насилует его невесту? Скрепа ли это? Традиционалистское сознание начинает упираться в неприятную реальность.

В России нет конкретного корня зла гомофобии. Есть те, кто в ответе за ситуацию. Среди них — как отдельные граждане, так и те институции, у которых больше власти и влияния: медиа, университеты, крупные корпорации. Соответственно, чем больше власти, тем больше ответственности, хоть это и не какой-то конкретный объект. Нормализующая власть процессуальна, за счет чего мы и можем сопротивляться. Я, конечно, в двух корявых предложениях не пересказала Фуко (французский философ и теоретик культуры и истории XX века — прим. «Ленты.ру»), но посмотрите хотя бы видеолекции: о чем говорит он и о чем — Батлер (американская философ, оказавшая влияние на вопросы феминизма и квир-теории — прим. «Ленты.ру»). Исследуя гендер, она берет за основу его концепции. Это папа и мама гендерной теории, если можно так сказать.

Почему вам важно обсуждать вопросы гендера именно сейчас?

Это всегда важно. Если мы будем выделять конкретный момент, то упремся в то, что Агамбен (итальянский философ Джорджо Агамбен, критиковавший капиталистическую систему — прим. «Ленты.ру») теоретизировал как state of exception («исключительная ситуация» в переводе с английского — прим. «Ленты.ру»). Нет повсеместных исключений из правил — есть реализация этих правил в разных формах. Концлагеря, например, — не исключение, а правило, доведенное до определенного предела.

Нет смысла выделять какую-то конкретную жесть из контекста, потому что они непосредственно связаны. Важно осознать, что равноправие — это базовый вопрос, который определяет нашу жизнь. Он не может быть важен сегодня или завтра. Это ультимативно актуальная повестка всегда.

Организации, которые занимались этими проблемами, не начали существовать «именно сейчас». Я бы не стала романтизировать официальную феминистскую повестку СССР, но это тоже важный опыт, про который нельзя забывать. Несмотря на то что женсоветы потом прикрыли вместе с правом на аборт и всеми вытекающими, эта история имеет продолжение в современности — как в позитивном ключе, так и в негативном.

Сейчас феминизм становится более популярным, легитимируется в мейнстриме. Это несет свои плюсы — больше людей начинают ассоциировать себя с этой повесткой и минусы — движение в некоторых проявлениях теряет свой радикальный потенциал, деполитизируется. Но этот процесс можно и нужно корректировать.

«Надо объяснять, что значит насиловать, потому что для мужчин в России это неочевидно»

Трудно ли объяснять, что такое феминизм, тем, кто совсем не в теме?

Когда я разговариваю с людьми о феминизме, приходится вникать в другой контекст и исходить из него во время беседы. Всегда нужно искать какой-то common ground — что-то общее в вашей повестке. И пытаться исходить из этого общего. Моей маме, например, нет смысла объяснять, что она может называть себя директоркой или директрисой. Зато ей можно объяснить, что если отчим бросил ее одну с ребенком и не платит алименты, то виновата в этом не она. Вот такой феминизм.

Если читатели «Ленты.ру» не любят олигархов, то можно на этом примере объяснять, как работает патриархат: повсюду коррупция, воровство денег, невыполнение обязательств, и страдаете в этой системе вы. Вы не можете угнетать олигархов, потому что все ресурсы у них, а не у вас. И если вас сажают по 282-й статье за разжигание ненависти к ним — это не о’кей. Нанесете ли вы им реальный ущерб мемами в интернете? Нет. Они вам — да.

Или можно для начала объяснить людям, что насиловать других людей нельзя. Точка. Именно точка, а не звездочка с дополнительными условиями контракта. И дальше уже надо объяснять, что значит насиловать, потому что для мужчин в России это неочевидно. Кому-то практика засовывания члена в спящую женщину кажется романтичной. Но это изнасилование. Представьте: вы легли спать с другом и просыпаетесь потому, что чувствуете у себя в анусе его член. Неприятно, когда это происходит без вашего согласия, вне зависимости от наличия смазки и презерватива. Все просто: изнасилование — это любая сексуальная практика без активного согласия обеих сторон.

Допустим, с насилием более или менее все согласны. Но то, что касается дополнительной повестки типа бытового сексизма, вызывает больше вопросов: насколько это придумано, как его вообще распознать?

Сексизм — это не дополнительная повестка. Когда говорят про дискриминацию женщин, обычно имеют в виду действия правительства. На самом деле оно делает только часть, с остальным прекрасно справляется само общество.

Ты приходишь в универ, где тебя ждет сексист-преподаватель, возвращаешься домой к сексисту-отцу, тусишь с друзьями, один из которых начинает подкатывать и обижается из-за «френдзоны». Случается и так, что подруга перестает с тобой общаться, потому что она в длительных отношениях с мужиком, у них двое детей, которые целиком висят на ней, и вдобавок он ее бьет.

Даже наша сексуальная жизнь часто является примером дискриминации. Иногда тебе просто хочется нормального секса — без объяснения того, что у тебя есть клитор, что вагинального оргазма практически не бывает, что предохраняться надо презервативом… Но большинство мужиков просто не умеют и не хотят этого делать.

Короче, вся твоя жизнь — это сплошной сексизм, с которым ты пытаешься взаимодействовать. От статистики по оргазмам хочется плакать: разрыв между женщинами и мужчинами в этом вопросе более чем значительный, что не удивительно. При этом большинство мужчин живут в мире розовых пони и думают, что с ними ни разу не имитировали оргазм. Ребята, у меня для вас плохие новости.

С оргазмами ясно. Но как улучшить положение женщин в обществе?

В проблемные ситуации должны вмешиваться люди с таким же количеством власти, как и у тех, кто их создает. Как активисты мы боремся за ресурсы и системные изменения, но в первую очередь надо заботиться о себе.

В России феминизм зачастую выливается в третью смену: если первая смена — работа, вторая — дом, то третья — феминизм. Понятно, что в каких-то аспектах ты можешь быть более привилегированной и влиять на образование других людей, но женщина не обязана думать об образовании мужчины. Находиться в обществе мужчин — это как быть на неоплачиваемой стажировке. Феминистка не обязана вступать в диалог. Она может, но не должна. В этом основная цель феминизма — уйти от догматичных «должна». Когда они хотят поговорить со мной про феминизм, я прошу сначала оплатить академический час моего времени и принять как данность формат лекции.

Мужчины, как и прочие привилегированные группы, заинтересованы в своей неправоте. Сложно рабовладельцу объяснить, что рабство неэтично, ведь он от такого положения вещей выигрывает в первую очередь. Привилегированные люди не видят проблемы не случайно, поэтому гораздо проще объяснить женщине, почему мизогиния (женоненавистничество — прим. «Ленты.ру») — это плохо, чем мужчине.

Поначалу ты думаешь: «Сейчас еще пара человек проникнутся феминизмом, и будет мировая революция». А потом проходит время, и ты понимаешь, что все это явно не завтра. И тогда начинаешь заботиться о себе и своем окружении. Сейчас мне кажется, что наиболее продуктивная рамка — решение локальных вопросов. Да, классно думать о глобальном, но мне больше нравится не тот феминизм, когда мы все вместе собираемся и обсуждаем Батлер, хотя я это все равно ужасно люблю, а тот, когда близкий подвергся насилию, и я сходила с ним в отделение. Можно делать и то, и другое, но для меня «локальный» феминизм — на первом месте.

Довольно часто сторонники таких движений, как «Мужское государство», говорят о том, что мужчин тоже дискриминируют. Как феминистки отвечают на эти заявления? Ты согласна с ними?

Есть мужчины, которых дискриминируют. Но их мужская гендерная идентичность этому не способствует: невозможно угнетать мужчину только потому, что он мужчина. Жалобы на службу в армии — простое непонимание того, как работает распределение ресурсов в системе угнетения, поскольку все страдания мужчин в патриархате происходят из-за иерархии, которая выстраивается внутри из-за МГС (мужской гендерной социализации — прим. «Ленты.ру»).

При патриархате маскулинность всегда на первом месте, а феминность (или женская гендерная социализация — прим. «Ленты.ру») — всегда на втором. Даже если мужчина в иерархии маскулинности занимает не первое место, он все равно будет выше женщины по параметрам гендерной идентичности. Чтобы женщине занять первое место, нужно быть успешной в навязанной патриархатом гендерной роли, состоящей в подчинении мужчине. Это создает ситуацию, в которой дискриминация мужчин становится в принципе невозможной. Женщина как «второй пол», по определению Симоны де Бовуар (французская философ экзистенциализма и идеолог феминистского движения второй волны — прим. «Ленты.ру»). Мужчина как бы по умолчанию «круче» женщины, и женщина не может угнетать его. Только мужчина обладает достаточным количеством власти, чтобы угнетать другого мужчину.

«Угнетенные» мужчины не понимают, какие механизмы стоят за бытовыми явлениями, с которыми мы сталкиваемся каждый день. Все аргументы в пользу их дискриминации нерентабельны, в том числе и тот, который апеллирует к ненавистной ими фразе «мужик должен». При патриархате, как и при любом режиме угнетения, каждый что-то кому-то должен. Но женщина по жизни должна намного больше, чем мужчина, и те вопросы, в которых она должна, заведомо менее престижны.

Никто не скажет ей: «О, как ты профессионально помыла тарелки!» Мужчина не обязан сидеть на диете всю свою жизнь, имитировать оргазмы, сидеть с детьми, жертвовать карьерой ради семьи… Поэтому если мы посмотрим, что должен мужчина, а что — женщина, а потом еще проанализируем, как эти обязательства оцениваются в обществе, то все сразу станет понятно.

Также есть такие тенденции, как стеклянный потолок и дискриминация по оплате труда, которые позволяют мужчине заведомо больше зарабатывать. Поэтому мужчина и «должен» женщине финансово. Он тратит больше денег не потому, что он мужчина, а потому, что он является бенефициаром системы угнетения (человеком, получающим выгоду — прим. «Ленты.ру»).

Но в чем конкретно угнетают женщин помимо неравной оплаты труда? Ведь далеко не каждая женщина сидит на диете или жертвует карьерой ради семьи.

Позиция женщин на работе всегда незавидна: на собеседовании тебя не будут слушать, потому что «скоро рожать», на летучке все будут игнорировать твои предложения и выносить аналогичные через пять минут, к тебе скорее всего будет домогаться твой начальник или коллеги.

Очень многих женщин при приеме на работу спрашивают: «Планируете ли вы в ближайшее время рожать?» Это моя любимая тема! Да, некоторые занимают должность, а через незначительное время уходят в декрет. А какие еще варианты при отсутствии финансовой поддержки со стороны государства? Мы живем в стране, в которой мужчины не платят алименты вообще! Разумеется, остается только устраиваться на работу на начальных сроках. Нужны же какие-то деньги, чтобы есть самой и кормить ребенка.

Защищать беременных женщин — обязанность капитала и государства. У нас в приоритете должна стоять не прибыль, а люди. Даже если мы включаемся в систему патриархального капитализма, то, исходя из терминов этой же системы, женщина производит рабочую силу. Что будет, если женщины перестанут рожать? Пострадают в первую очередь не женщины, а капиталисты, которые не хотят принимать беременных на работу.

К счастью, все больше женщин связывают свою жизнь с карьерой и имеют возможность обеспечивать себя, не завися от мужчин. Следующее поколение гораздо образованнее в вопросах гендерного равенства. И мужчины чувствуют опасность таких изменений, потому что когда ты теряешь свои привилегии, офигеваешь от того, что мир работает не так, как ты думал.

Можно ли сказать, что деятельность Владислава Позднякова и его последователей из «Мужского государства» стала реакцией на такое изменение гендерных ролей?

Мне неинтересно обсуждать деятельность откровенных фашистов. Да, это симптом, но я сознательно отказываюсь теоретизировать его в разговоре, потому что в глазах читателей это может снизить уровень их собственной ответственности за то, что они делают. Их появление, разумеется, косвенно связано с окружающим их контекстом. Но «Мужское государство» не должно рассматриваться как «реакция» на что-то — это осознанный фашизм.

А движение «Сорок сороков», лоббирующее запрет абортов в России?

Вопрос абортов — это не демография, а демагогия. Это тема недостаточной поддержки матерей. Зачастую случается так, что женщина уже имеет детей и не может себе позволить рожать еще. Она, может, и хочет ребенка, но финансово не сможет его поддержать. И ей остается только нелегальный аборт, от которого можно умереть. И что, разве «Сорок сороков» предлагают помощь женщинам, оказавшимся в подобной ситуации? Если бы они были готовы сидеть с детьми, менять им подгузники, покупать еду из своего кармана и давить на неплательщиков алиментов, тогда можно было бы и про аборты говорить. Но сейчас это попытка отнять у женщин права, которые гарантирует закон.

Мне грустно от необходимости объяснять, что женщины — это тоже люди, используя жуткие примеры, которые совершенно не укладываются в мою этическую картину мира. Тем более я скептически отношусь к вопросам из серии: «Как женщине объяснить мужчине, что она не табуретка?» Табуретка в данном случае — очень буквальная метафора отношения к женщине как к функциональному объекту. Если в разговоре мужчина считает женщину за табуретку, то он вообще не станет ее слушать, ибо мнение мебели неинтересно по определению. Получается замкнутый круг. Поэтому наша задача — расшатывать табуретку всевозможными способами, чтобы другие увидели за ней человека.

Как-то все это очень грустно

Я пытаюсь быть оптимисткой. Россия — это не только фашисты, гомофобы и сексисты. Россия — это в первую очередь я и ты. Поэтому есть надежда на эгалитарное будущее: куча людей пришли работать в Высшую школу равноправия, «Лента.ру» пишет про феминизм, ты берешь у меня интервью…

Тем, кто страдает от гомофобии и сексизма, важно поставить во главу угла не борьбу с большой системой, а собственный комфорт. С российскими законами и пропагандой, без устали работающей в одном направлении, нужно заботиться в первую очередь не о светлом будущем страны, а о себе. Иначе — конец: патриархальное гомофобное общество вытрет о тебя ноги, когда ты будешь лежать пластом и думать о суициде.

В первую рабочую неделю нового года россияне обсуждали появление на полках коробок с «девяткой» яиц вместо привычного десятка. Чтобы не увеличивать стоимость продукта, производители уменьшают его вес или расфасовку. «Похудела» упаковка и других продуктов, цена же при этом осталась прежней. С юридической точки зрения все чисто, однако у граждан копится досада. Впрочем, многие потребители маркетинговых уловок не замечают. Им дорого купить не то что «девяток», но даже два яйца. Читатели «Ленты.ру» рассказывают о том, как выживают, что покупают сегодня в магазинах и считают ли себя бедными.

«Подорожание — критично»

Александр Михайлович, Ачинский район, Красноярский край:

Живу один в деревне. Десять лет назад купил дом. Деревня маленькая — 100 домов, живет в дачном режиме. Зимой здесь остается семей 15 пенсионеров, а летом приезжает молодежь с детьми. Мне 55 лет. С женой в разводе. Три взрослые дочери. С ними сейчас не общаюсь. Так получилось, что пока зарабатывал деньги, помогал им материально — все дети у меня с квартирами, — был нужен. А сейчас — нет. Квартирный вопрос нас рассорил. Дом — единственное, что у меня сейчас осталось, пытались и его забрать. Я их даже в своей ленте в «Одноклассниках» заблокировал и из телефонной книги номера удалил. Оставил контакты только в бумажной тетрадке. На всякий случай.

Всю жизнь водителем проработал. Образование — средняя школа и техникум. И «камазы» водил, дальнобойщиком был, и на рейсовых автобусах, маршрутках ездил. Работа в основном была вахтовая. Месяц-два зарабатываешь, потом — ищешь что-то новое, если старый проект закроется. Сейчас у меня плохо со здоровьем. Больной желудок — открытая язва, прооперировали. Вроде бы терпимо себя чувствую, но интенсивно, как раньше, уже не могу трудиться.

В деревне работы нет. Нужно ехать в город Ачинск, он в 20 километрах от села. Автобус до города ходит всего три раза в неделю, рано утром и вечером. И если ездить ежедневно, нужно примерно 100 рублей в день на проезд в общественном транспорте. А на такси — 300 рублей в одну сторону. То есть либо свою машину надо иметь (а учитывая, что бензин дорожает, это тоже не выгодно), либо снимать в Ачинске комнату. На последнем месте работы я был водителем автобуса. Зарплата — семь с половиной тысяч. Это очень мало. Цены на продукты у нас московские, а то и выше.

Поэтому я принял решение продать дом и купить комнату в общежитии в Ачинске. Устроюсь хотя бы дворником. Зарплата семь-восемь тысяч. С голоду не помрешь. А снимать жилье в городе и одновременно дом в деревне содержать мне не под силу. Дом ведь тоже требует постоянного вложения средств: ремонт, вода, свет. Когда-то я этот дом купил с прицелом на будущее. Мечтал, что на пенсии в деревне буду чудесно жить — природа, рыбалка, грибы, ягоды… Год назад мне до пенсии оставалось пять лет. То есть можно было бы как-то выкрутиться. А сейчас — десять лет. Перетерпеть не получится. Жить-то надо на что-то. Выставил на «Авито». Надеюсь, что к весне перееду.

Я как работу потерял, пытался три раза встать на биржу труда в Ачинском районе, по месту прописки. Несколько раз туда ездил. Пособие по безработице — 4900 рублей. Для меня сейчас это баснословные деньги. Но чиновники включили «динамо-машину». Дело в том, что вахтовиков редко официально оформляют. Так что в трудовой у меня записи нет. Организация, в которой я работал до этого, ликвидирована. И я не могу предоставить на биржу справку с последнего места работы. Поэтому пособие мне как безработному не положено. Я уже несколько месяцев без работы. Пока обходился тем, что продавал свои вещи. Когда на вахтах работал, для личного хозяйства покупал инструменты разные — дрель, рубанок, пилу. В ломбард все сдал. Холодильник тоже продал. Зачем он мне, я ведь один. Особо много не готовлю. Продукты покупать впрок тоже не на что. Да и зимой поставил все в сени или за окно — вот тебе и морозильник. У нас ведь температура в Сибири — минус 30-40 градусов.

Денег на дрова нет. Но у меня в огороде баня старая, трухлявая уже. Я потихоньку ее разбираю и топлю печку. Обращался в соцзащиту за помощью материальной, хотя бы разовой — на дрова. Но там мне такой список документов представили, что больше потратишь на автобус, пока по инстанциям проездишь, чтобы все эти бумаги собрать. Я экономлю. Да мне много и не надо. Из иждивенцев у меня только кошка. В деревне у нас есть ларек продуктовый. Хлеб продают. Батон подорожал. Берем кости куриные. Ну и крупы. Фасовка у нас в магазине тоже по 800-900 граммов. Раньше килограммовые были, но народ, если честно, на эти граммы внимания не обращает. Важна именно стоимость. Подорожание в два-три рубля все сразу замечают, потому что для многих это — критично. В магазине в основном крупы, макароны беру. Яйца — очень редко, потому что дорого. Картофель у соседей покупаю. Кто-то и бесплатно дает.

Если кто хочет похудеть, то моя диета в самый раз. Но на здоровье, наверное, сказывается. Мне 55, а зубов уже нет. Надо протезы ставить. Но самая простая вставная челюсть на присоске — больше 20 тысяч. А где их взять? Выгляжу старше своего возраста, но вы не думайте, я не алкаш.

Чтобы силы сберечь, снег во дворе почти не чищу. Только тропинку к крыльцу. Мне мать рассказывала, как они жили после войны. Почти то же самое я ощущаю сейчас, в мирное время.

«На государство не надеемся»

Наталья Захарова, Курганская область:

Работала редактором в телерадиокомпании в небольшом районном центре Курганской области. По большому счету, регион наш — один из беднейших в разрезе матушки-Руси, прочно сидящий на федеральных дотациях, имеющий многомиллионный долг.

На пенсию вышла я в 2015 году, отработав 37 лет. Зарплата была невысокая, так как наша автономная некоммерческая организация сидела на плечах районного муниципалитета, своих денег мы зарабатывали мало. Отсюда и начисление пенсии — чуть выше десяти тысяч. Мой личный семейный «багаж» — младший сын, который в год моего выхода на пенсию учился на последнем курсе академии и которого мне надо было поддерживать всеми силами. Если бы не помощь государства, что платило пенсию мальчику по случаю потери кормильца, не знаю, смогла бы я вообще доучить сына. А так — с трудом, но перебивались.

Старший сын женат и живет самостоятельно, в Тюменской области. Тоже получил академическое образование, трудится в области культуры. Но иногда обращается за денежной помощью, особенно если что-то надо приобрести для дома из бытовой техники.

Я сама живу в сельской местности, поэтому большим подспорьем служит личное подсобное хозяйство. Овощи с огорода, мясо — с подворья. В магазин стараемся ходить раз в неделю только за необходимыми продуктами.

Сейчас младший закончил академию и пошел работать. Стало намного легче. Зарплата у него невысокая. Пока живет со мной, так как продолжает образование заочно, в магистратуре. Чтобы поехать на сессию в город, естественно, откладывает из своей зарплаты. По сути, живем сейчас с ним на одну мою пенсию в 12 тысяч.

Каковы расходы? Очень даже просты. Оплата за коммунальные услуги — в первую очередь. Уходит в среднем ежемесячно по три тысячи рублей. Так как пенсии не хватает, приходится перехватывать у знакомых от получки до получки эти самые три тысячи. На оставшиеся копейки стараемся выживать. О грандиозных покупках уже не мечтаем. Не мешало бы сменить устаревшую и тысячу раз ремонтированную бытовую технику типа холодильника, старенького телевизора. Хотелось бы съездить в Санкт-Петербург, но…

На государство пенсионеры не надеются. Те жалкие субсидии, что индексируются в связи с повышением цен на продукты питания в магазинах, ничего в жизни пенсионера не меняют. Про себя думаю: доучить бы сына до получения диплома (осталось еще год), может быть, тогда станет немного легче. 

«Бедность как стиль жизни»

Семен Заварзин, Москва:

Моя зарплата — чуть больше 24 тысяч, из которых 12 уходит на аренду комнаты в хрущевке, 350-500 рублей на свет-за воду, примерно 600 рублей на интернет-телефон. На работу я добираюсь пешком, потому транспортные расходы в среднем 500 рублей за один-два месяца. Если одной фразой описать мое финансовое положение, то это будет «хватает на еду, но не на одежду».

Как это сказывается на моем поведении? С одной стороны, я закупаюсь в «дешевых» магазинах типа «Пятерочки» или «Ашана», ориентируюсь на более выгодные средневзвешенные цены, беру товары впрок, если предлагают по акции.

Маркетинговые уловки производителей и магазинов, естественно, заметить нетрудно. Хотя хайп относительно «девяток» яиц меня коснулся не сильно — я покупаю их шестерками. За подобной вакханалией я наблюдаю еще с тех пор, когда молоко начали продавать не литрами, а килограммами. А произошло это, если мне не изменяет память, задолго до 2014 года. Уже давно стараюсь ориентироваться не на цены за упаковку, а на цены на жесткую единицу измерения (килограмм, литр, штука), благо в том же «Ашане» сейчас это просто. В целом отношусь к этому с пониманием. Производителям тоже приходится изворачиваться, чтобы не повышать цены за единицу товара. В этом есть некая клиентоориентированность. Но для покупателя это, конечно, ад кромешный. Для того чтобы грамотно тратить деньги, приходится быть очень внимательным и много считать в уме. Мне кажется, рано или поздно здесь придется наводить порядок, потому что такая политика может привести только к хаосу. Уже можно констатировать, что не существует такого понятия, как стандартный объем. Вспоминается оруэлловское нытье относительно пинты и пол-литра джина в книге «1984».

С другой стороны, я давно перестал считать деньги в магазине. Просто прихожу и покупаю то, что нужно и хочется. Могу себе это позволить по двум причинам. Первая и основная — я чаще всего не трачу в магазинах денег больше, чем зарабатываю, поскольку привык жить в нищете. Бедность — как стиль жизни.

Я рос в конце 90-х — начале 2000-х. Мои родители — военный и учительница, в те времена одни из самых социально незащищенных групп граждан, хуже дела обстояли разве что у врачей. На карманные расходы мне деньги не выделяли в принципе. Все, что имел, я зарабатывал, экономя на завтраках в школе. Тут стратегий было несколько, но чаще всего я просто ничего не ел с 7:30 до 14:00-17:00. С 14 лет начал подрабатывать. В 16 лет я уехал учиться в Москву. Первое время выживал на 2600 рублей в месяц (600 рублей стипендия и по тысяче два раза в месяц — помощь родителей).

Стратегия выживания была следующей: периодические поездки к бабушке поесть и за тушенкой (на электричке зайцем или за донат в 20 рублей контролерам), бесплатные автобусы в «Мегу», а там два хот-дога и стакан в IKEA Food за 35 рублей; ну и, конечно, студенческая взаимовыручка. Ярким примером последнего был негласный договор с соседом, который вообще не получал финансовой поддержки из дома: когда у него совсем не было денег, мы покупали продукты, он готовил, еда общая. Позже появились другие источники дохода: подработка, повышенная стипендия, донорство крови и прочее. После четвертого курса я устроился в РАН и, имея зарплату что-то около 6 тысяч рублей добился финансовой независимости от родителей.

С тех пор мало что изменилось. Я закончил университет и из бедного студента превратился в бедного ученого. Так чему же меня научила жизнь? Я привык ничего не хотеть. Если ничего не хотеть, не обидно ничего не получать. Если же я что-то все-таки захочу, то я либо смогу себе это позволить, при этом тщательно спланировав покупку, источники финансирования и способы минимизировать потери, либо я перестаю этого хотеть. Для меня функционал важнее эстетики.

Вторая причина, почему я могу не считать деньги в магазине, — это наличие накоплений. Какие-то сбережения у меня были практически всегда, я никогда не брал кредитов. Даже живя на 2600 рублей в месяц, я умудрялся давать людям в долг. Кстати, при условии, что деньги возвращают, это хороший способ экономии, примерно те же инвестиции в будущее. Преимущества накоплений очевидны: они позволяют легче переносить колебания дохода и расхода, не задумываться, хватит ли денег на покупки, инвестировать в будущее, плюс они могут приносить дополнительный доход, например, в виде банковских процентов.

У внимательного читателя на этом моменте должен возникнуть диссонанс, так как бедность и накопления — вещи вроде бы несовместимые. Отнюдь нет, в моем случае они взаимосвязаны. Потому мне кажется поучительным рассказать, откуда у меня взялась большая часть накоплений. Дело в том, что я работал в науке, а там чаще всего практикуется одна из худших форм оплаты труда. Если вы получаете финансирование по госконтракту или с грантов, то первые шесть-девять месяцев, пока составляются и согласуются программы, проводятся конкурсные процедуры и прочая бюрократическая волокита, вы живете на голую ставку. При этом в случае молодежи это чаще всего не полная ставка, а 1/2, 1/4, встречал даже 1/16 ставки. С учетом этого в Академии наук я, например, имел регулярный доход от 5,6 до 6,4 тысячи. Когда поступали средства — либо сразу давали все причитающееся вам (могло и 150 000 залететь, но это максимум), либо размазывали до конца года. В результате вы несколько месяцев в году имели хоть сколько-то приличную зарплату (у нас это было один-три раза в год). Но с января вы снова сидели на голой ставке, не имея ни малейшего понятия, будут ли у вас в этом году контракты (гранты), сколько придется ждать финансирования, какой будет зарплата. Именно этим система и ужасна. Необеспеченность доходов лишает возможности планировать траты, строить планы на будущее.

Чтобы точно не лишиться средств к существованию, вы должны стараться тратить деньги на уровне вашего регулярного дохода, живя максимум в небольшой минус. Вот так на основе нерегулярного дохода формировались сбережения, являющиеся теперь как минимум подушкой безопасности. Я не скажу, что моя жизнь была плохой в это время. Нет, она протекала в режиме «как обычно». В те месяцы, когда я получал приличную зарплату, мое качество жизни практически не улучшалось.

Не считаю себя нищим, живу по средствам. Я доказал — прежде всего себе, — что могу выжить на любую сумму денег. Но выживать — не значит жить. Мои наблюдения говорят о том, что все это, каждый период жесткой экономии имеет свой срок годности, по истечении которого терпеть становится невыносимо, и, что важнее, последствия для здоровья, отношений, самовосприятия.

Я пока достаточно молод, проблемы со здоровьем у меня недостаточно сильны, и отвечать, кроме себя, мне не за кого, потому я могу позволить себе все вышеописанное. Но не уверен, что так будет всегда. Надеюсь, что после защиты диссертации я все же смогу улучшить свое положение и найти достойную работу с достойной зарплатой. Не с большой, а с такой, чтобы хватало, чтобы больше не пришлось просить маму купить мне рубашку. Ну, а не получится — что ж, придется становиться… философом.

«Окружающим — брезгливо»

Елена, Михайловский район, Волгоградская область:

Прочитала статью о том, как власти придумали победить бедность. Что планируется с этого года начать эксперимент в восьми регионах. Там будут выявлять семьи, живущие за чертой бедности, и для них будет разработана «траектория выхода из малообеспеченности»…

Хочу рассказать свою историю. Росла в полной многодетной семье. Нас, детей, четверо. Я — старшая. Папа работал сначала оператором котельной, пока в нашей деревне было центральное отопление. Позже в каждой квартире появился свой котел. Потом сантехником был. Но в 2004 году, когда родился младший, четвертый сын, его сократили. Когда отца уволили, он стал выпивать. До этого тоже было, но не так часто. После потери работы он больше нигде официально не трудоустраивался.

Были, конечно, какие-то подработки, но это несерьезно. Детей много. Всех надо кормить, одевать, обувать, в школу собирать. Мама и бабушка тянули на себе всю семью. Сейчас у отца появилась постоянная подработка, но сезонная. Все лето до сентября он сторожит пасеку. Все остальное время сидит дома.

Сейчас у родителей один несовершеннолетний ребенок — 14 лет. Средний погиб. А старшему брату 19 лет, он работает разнорабочим в кафе, но неофициально, так как у него нет образования, кроме средней школы.

Живут практически за чертой бедности и не могут вырваться из этого круга. Все началось в 2014 году, когда зимой отключили в квартире газ за долги. Тогда долг составлял 25 тысяч рублей — насколько я знаю, с тех пор его никто не погашал. Наверняка с тех пор какие-то штрафы накопились. Семья живет в двухэтажном многоквартирном доме, на первом этаже. Зима, холода. У меня тогда была уже годовалая дочь. Мы жили с моими родителями, но тогда нас с дочкой быстро забрал к себе мой будущий муж. Сейчас у меня все хорошо. Оба работаем, воспитываем ребенка.

Родители до сих пор не могут подключить газ и отапливают квартиру дровами, чтобы от холода не замерзнуть насмерть. Выглядит это так: на полу, под специальным газовым котлом, положили жестянку. На нее кладут дрова. Они горят, грея воду, которая циркулирует по трубам. Так квартира отапливается, из крана бежит теплая вода. Запах в квартире соответствующий. До отключения газа мама работала в мебельном магазине уборщицей, но ее оттуда «попросили». Подозреваю, что от нее стало пахнуть не очень, потому что дым от дровяного отопления впитывается в одежду, обувь. И окружающим, наверное, было брезгливо находиться с ней рядом.

Соседи, конечно, сочувствуют, но ничего не поделаешь. Устроиться официально на работу родителям, исходя из их возраста, непросто (они 1962 и 1971 годов рождения). Кроме того, есть и транспортные проблемы. От города наша деревня в 13 километрах, это 20 минут примерно транспортом. Автобусы в нашу деревню ходят. Билет стоит 38 рублей. А с нового года стоимость проезда выросла до 42 рублей. Вечером не всегда уедешь. Последний рейс из города — в 18 часов. Дальше — только такси за 300 рублей.

Я понимаю, кто-то скажет: почему дочь не может им помочь? Могу, но постоянно содержать не в состоянии. Раз помогла, два, но у меня тоже семья, живем у свекрови. И наши с мужем доходы большими даже с натяжкой назвать нельзя. Младший брат ко мне часто приходит играть с дочкой и просто в гости. С пустыми руками никогда не отпускаем. Матери постоянно денег подкидываю. Сейчас семья родителей живет на пенсию бабушки и подработки брата. Еще мать ухаживает за лежачей соседкой.

Не знаю, чем мой рассказ поможет справиться родным с такой ситуацией. В России много семей,которые живут за чертой бедности. Волгоградская область — не исключение. Не понимаю, почему наш регион не включили в эксперимент?

«Сеем вечное, доброе»

Елена, Свердловская область:

Я учитель, работаю с 1989 года, после окончания высшего учебного заведения. 29 часов, включая надомника-инвалида, плюс час в неделю — сопровождение школьного автобуса, плюс ежедневные проверки тетрадей — 48 штук; классное руководство; работа с родителями и т. д. Государственное вознаграждение за мои труды — на руки 17 тысяч рублей. Зарплата имеет тенденцию к стабильному понижению в последние три года. Так, если в прошлом году работа с надомником оплачивалась в размере 150 рублей, то в этом году час стоит 108 рублей. Никаких стимуляций. Правда, в прошлом году мне в честь 50-летия выписали премию в размере двух тысяч рублей. Вот счастья-то было!

Дом, в котором я живу, официально признан аварийным. Крысы периодически прогрызают пол. Дрова и уголь, холодная вода. Но я рада, что она есть в принципе, как и канализация. Мясо, фрукты, сладости я покупаю по потребности. А потребности я усмирила.

Одежда? У меня замечательные друзья, а у них — барские плечи! С бывшим мужем мы взяли ренту над старушкой-соседкой. Квартиру записали на бывшего. После развода с мужем я поместила ее в дом милосердия, ибо бабушка совсем выживала из ума. Оплата была — 800 рублей в сутки, затем повысили до 900, ибо ходила под себя уже. Чтобы платить за ее содержание, я взяла кредит в банке. Бабуля прожила в пансионате почти год. Кредит плачу до сих пор, так как бывший не участвовал в этом, не утруждал себя, а я не могла оставить старого больного человека умирать в голоде и холоде. Подрабатываю репетиторством — 300 рублей за час. Отпуск давался тяжко, ибо отпускных хватало на месяц, от силы полтора.

Но я живу и радуюсь, что не впала в деменцию, как моя подопечная. И даже педикюр делаю с маникюром. Правда, сама себе. Стричь себя не имею возможности, приходится пользоваться услугами профессионалов. Так и живем — сеем вечное, доброе…

Рецепты выживания

Алена Потапова, Санкт-Петербург:

Мне 53 года. Месячный бюджет составляет десять тысяч рублей, пять-шесть из которых я трачу на оплату услуг ЖКХ во время отопительного сезона и одну тысячу — на оплату интернета, стационарного телефона и электроэнергии. То есть на все остальное зимой (летом чуть больше) у меня остается три-четыре тысячи рублей. Так я живу уже в течение трех лет и хочу поделиться своими находками в плане экономии. Может быть, они кому-то будут полезны.

Электричество. У меня в комнате четыре настенных светильника, по две лампочки в каждом, и пятирожковая люстра. Люстру я теперь не использую совсем, а в светильники вкручиваю по одной лампочке и включаю их по одному в зависимости от той зоны, где нахожусь. Раньше включала и люстру, и светильники, зачастую все. Постоянно были включены два сетевых фильтра, теперь только один, и тот я на ночь выключаю. В стиральной машине использую программы экономного режима расходования электроэнергии при полной загрузке. Всю пищу, которую можно готовить при закрытой крышке, готовлю на минимальном нагреве, на «единичке». Это позволяет сэкономить приблизительно 100-150 рублей в месяц — соответственно, в год 1200-1800 рублей.

Бытовая химия. Раньше я покупала стиральные порошки для цветного и белого белья, гель для темной одежды, кондиционер для белья, а теперь только хозяйственное мыло, которое использую и для мытья посуды, и для стирки, натирая его на терке. Поскольку мыло отстирывает хуже порошков, для хлопка использую программу нагрева воды до 60 градусов. Кондиционер делаю сама, смешивая уксус с водой в пропорции 1:3, и добавляю три-четыре капли эфирного масла, которое осталось от прошлой жизни. Правда, этот кондиционер не подходит для обработки темноокрашенных изделий. Для сантехники и кухни раньше я покупала много различных чистящих средств, теперь — только пищевую соду, уксус и «Белизну» по десять рублей за бутылку. Керамическую электроплиту мою мылом. Экономию я не считала, так как не знаю, сколько тратила раньше, но очевидно, что она немаленькая.

«Научилась выживать практически без денег»

Елена, Москва:

У меня двое детей: сын — 30 лет (да-да, он же для меня — ребенок), дочь — 14 лет. Моя семья год назад попала в трудную ситуацию: огнестрельное ранение головы у сына, трепанация черепа, две нейрохирургические операции. Я ушла с работы, перевезла сына к себе (он жил отдельно со своей семьей) и стала учиться жить в заявленных условиях, отягощенных еще и ипотекой.

Условия задачи: лечить старшего (заказ титановой пластины и последующая операция), призор за младшей (школа, одежда, питание и т.д.), самой как-то выкарабкаться в условиях полного отсутствия дохода. Как действовала: лечила сына на средства благотворителей (просто кинула зов о помощи на Faсebook и собрала за две недели нужную сумму от друзей), оформила реструктуризацию долга по ипотеке Сбербанка, оформила реструктуризацию долга по газу, сдавала посуточно квартиру сына и ежедневно ее убирала. Руки в кровь, зато были 1,5-2 тысячи рублей на еду (не всегда, конечно; были простои).

С младшей одеваемся в секонде. Верхние вещи ей отдала свои, благо доросла до моего размера. С обувью посложнее — ноги у дочери переросли мой размер. Я отнесла в скупку золотые украшения. Шампуни, зубную пасту и прочее покупаю в Fix Priсe.

Каждое утро начинается со страхов: где сегодня взять денег на самое необходимое? Очень трудно морально — 365 дней один и тот же вопрос во вселенную. А потом беру себя в руки и иду по заданному маршруту. Вспоминаю мамины уроки — штопаю носки, стряпаю вареники с картошкой, запеканку из манной крупы и кефира с бананом и корицей, готовлю перловку с овощами, котлеты из фарша за 70 рублей кило (научилась его «улучшать»).

Недавно один знакомый задал вопрос: «Тебе не обидно, что ты из успешного руководителя превратилась в …» (здесь он, видимо, не нашел эпитета). А я совершенно искренне сказала, что горжусь собой. Я научилась выживать практически без денег. Недавно посчитала, что в день трачу 143 рубля на человека. Могу уже давать советы другим.

И несколько слов о роли государства. Ее нет вообще! Некуда обратиться, когда ты попадаешь в безвыходную ситуацию. Никакие социальные службы, институты власти в таких условиях не подключаются. А налоги мы должны платить! И исполнять все свои обязательства перед властью: НДС с покупок, штрафные санкции за отсрочки по оплате всех платежей по линии ЖКХ… Я одна вырастила своих детей, папы не платили алиментов ни разу! Отец дочери до сих пор от нас и от судебных приставов скрывается, имея долг по алиментам более 500 000 рублей. И его никто не может найти, хотя я знаю, где он живет, и лично его видела не раз… Какой-то замкнутый круг получился. Я живу, делаю все, на что хватает сил, и слушаю свое сердце…

«Бедность или нормальная жизнь?»

Надежда, Краснодарский край:

Муж и я совсем недавно вышли на пенсию, оба — в 60 лет. Есть квартира, заработанная при коммунистах, машина «Лада-Калина», компьютер и вроде бы все необходимое. Но… Мы всю свою жизнь не позволяли себе покупать дорогую одежду, дорогую еду. Когда я говорю мужу: давай купим целую семгу — он говорит, что это очень дорого.

Семга, кижуч, треска, морской окунь, кета — это не про нас. Икра красная, черная, дорогие колбасы, сыры, карбонад — тоже не для нас. Дорогая кожаная обувь, фирменная верхняя одежда — тоже не для нас.

Последние четыре года все труднее. А сейчас расскажу, как мы боремся с бедностью. Во-первых, не боимся трудиться, хотя от слова «труд» содрогается тело. Всю жизнь труд на дачах и огородах дает о себе знать. Суставы, спина и прочие болячки требуют лечения, а это тоже немалые деньги.

Во-вторых, ищем только недорогие продукты. Вот мясо — от 240 до 500 рублей за килограмм, конечно — берем только по акции за 240. Рыбу морскую (хек, минтай, скумбрию) берем только по акции или на оптовой базе. Но — редко. Масла растительное и сливочное — тоже по скидкам. И так далее. Варим борщи и супы, пельмени и вареники лепим сами. Котлеты, фрикадельки, соусы — все своими руками. Питаемся неплохо, но… Одежду почти не покупаем. Для нас доступны дешевые китайские вещи, от которых хочется плакать. Мы не бываем в городских кафе, ресторанах — это дорого. Не пойму, что это — бедность? Или это нормально для российского пенсионера?

«Четвертого хотим, но боимся»

Наталья Головина, Тверь:

У нас трое детей. Муж получает 40 тысяч рублей. Я — 10 тысяч (работаю няней). Ипотека на 15 лет — платим по 15 тысяч в месяц, коммунальные платежи — 8 тысяч в месяц, учеба в академии — 2 тысячи в месяц, детский сад — 1500. Итого в месяц наши расходы — 26 тысяч. То есть 24 тысячи нам остается на питание, проезд и одежду на пять человек. Помощь от государства: ежемесячно как малоимущие получаем 600 рублей. В прошлом месяце выдали 1000 рублей в качестве помощи как многодетной семье. Четвертого ребенка мы хотим, но боимся с голоду умереть.

«Одежду покупаем редко»

Артем, Москва:

Мне 35 лет. Моя семья — супруга и двое детей. Бедность — мой частый спутник. Мы еле сводим концы с концами. Лично я ем не более двух раз в день, дабы не потратить лишние копейки, на которые еще жить и жить. Рыбу покупаем максимум раз в месяц. И не оттого, что не любим морепродукты, а просто нет денег на деликатесы. Икру красную к Новому году по скидке купили баночку — вышло по бутерброду каждому. В обычное время стараюсь обходиться кашами на воде, уважаю «Доширак». Одежду покупаем редко. Я ношу вещи, которым четыре-пять лет.

Вы знаете, я расплываюсь в нервной улыбке, когда слышу с экранов телевизоров о стабильности и о чудесах нашей экономики, которая успешно борется с социальным неравенством. Все это ложь. Люди из-за отсутствия элементарных средств на одежду и обувь покупают обноски за копейки на «Авито» или «Юле». Кто-то скажет, что это тоже вещи, что это нормально. Но я скажу — нет, это не норма, это — от безысходности.

«Живем вдвоем с котом»

Дмитрий, Севастополь:

Мне 37 лет, болею туберкулезом, который заработал в местах не столь отдаленных. В ноябре 2017-го меня актировали с зоны и отправили умирать домой, в Севастополь. Но на месте, в тубдиспансере, меня немного подлечили, выписали бесплатно дорогое и хорошее лекарство.

Я получаю 9800 рублей пенсии по инвалидности второй группы. У меня два высших экономических образования. Долго работал по специальности, но теперь даже оператором 1С не могу устроиться в магазин. Потому что туберкулез. Хоть и закрытая форма, но есть риск для окружающих.

Живем вдвоем с котом Матвеем. Квартира нам осталась от умершего отца. Еще в наследство получил две коммунальных комнаты. Одну продал, чтобы в квартире сделать ремонт. Вторую сдаю — 5 тысяч рублей чистыми. То есть мой ежемесячный доход — 14 800 рублей. За коммунальные услуги у меня льгота — 1800 рублей плачу; телефон/интернет— 850 рублей; на лекарство — 400-500 рублей; на продукты — 6000 рублей; еда для кота —1000 рублей; всякие стрижка, мыло и прочее — 500 рублей.

Остается примерно 4000 рублей на одежду и все остальное, на которые и живу. Но если бы у меня были дети — не знаю, что бы делал.

00:01, 14 августа 2018

«Чтобы врач боялся даже скальпель в руки взять»

Фото: Тигран Мехрабян / РИА Новости

Расследование уголовного дела против московского врача Елены Мисюриной возобновлено. В январе из-за врачебной ошибки, повлекшей смерть пациента, ее приговорили к двум годам тюрьмы. Благодаря начавшейся кампании в соцсетях в защиту врача приговор отменили. Официальная версия — неубедительная доказательная база. Как отмечают правозащитники, история Мисюриной может стать поворотным пунктом для российской медицины. Для Следственного комитета России (СКР) дела в отношении врачей стали самым перспективным направлением. Настолько, что следователи даже предлагают дополнить Уголовный кодекс специальными «медицинскими» статьями. Что интересно — о таком эксклюзивном подходе СКР просят сами доктора. Могут ли посадки медиков улучшить российское здравоохранение, «Лента.ру» поговорила с человеком, досконально знающим нравы правоохранительной системы, — бывшим прокурором, бывшим заключенным, а ныне начальником юридического департамента фонда помощи осужденным «Русь сидящая» Алексеем Федяровым.

«Лента.ру»: Вы все время говорите, что правоохранительные органы начали «охоту на врачей». Это красивый речевой оборот или есть доказательства?

Федяров: Количество уголовных дел против медицинских работников действительно увеличивается. Если в прошлом году было 1790 дел плюс минус какие-то копейки, то в этом году будет более 2000. Сейчас ажиотаж, связанный с делом в отношении гематолога Елены Мисюриной, осужденной на два года колонии за смерть пациента, прошел. Врачи, которые активно выступали против приговора, успокоились. Глава Следственного комитета России Александр Бастрыкин на месте не сидел. Он привлек врачебное сообщество, главу Национальной медицинской палаты Леонида Рошаля. Это уважаемый доктор, с заслугами, его многие знают. Но то, что он сейчас делает в тандеме с СКР, — мне страшно на это смотреть.

Почему?

Эта деятельность способствует легализации законотворческих потуг Следственного комитета. Недавно на заседании межведомственной рабочей группы Национальной медицинской палаты и представителей СКР была одобрена необходимость внедрения в Уголовный кодекс специальной статьи для медиков. Врачи, по сути, сами попросили правоохранителей о такой «любезности», о том, что для них нужны особые условия. И просьбу эту Следственный комитет довольно скоро выполнит. Потому что эта просьба выгодна. В ведомстве с недавних пор сформирован собственный штат экспертов, в том числе медицинских. И нужна только статья в УК, чтобы врачебные ошибки можно было с помощью этих экспертов «паковать» в нужные фантики.

Многие доктора не усматривают опасностей в переговорах с правоохранителями. Наоборот, радуются, что с ними советуются.

У них свои соображения, за которые я никоим образом не могу их осуждать. Деятельность врачей зарегулирована и очень зависит от государства. Один раз выступишь против государства, два раза — останешься без клиники, без практики.

Поправки в Уголовный кодекс по врачам активно готовятся. И в пояснительной записке к этому законопроекту наверняка будет говориться о том, что врачебное сообщество эти новшества одобряет. Вряд ли сейчас можно остановить этот процесс и всерьез противостоять. Я просто трезво оцениваю силы. Правозащитникам и адвокатам придется расхлебывать уже последствия.

Сегодня в УК есть статьи, по которым против врачей возбуждают дела. Чем действующие нормативы не устраивают следователей?

В делах, по которым привлекаются врачи, используют статьи 109 и 118 УК («причинение смерти по неосторожности вследствие ненадлежащего исполнения должностным лицом своих профессиональных обязанностей» и «нанесение по неосторожности тяжкого вреда здоровью»).

Сроки давности по этим статьям небольшие — два года. Возбуждая дела, следователи просто не успевают грамотно оформить дело. То есть следствие еще не закончено, а сроки для привлечения к ответственности виновных вышли. Надо бы дело прекращать, однако прекращенное дело — это крайне отрицательный показатель для следователя. В результате возбужденные ранее дела с истекшими сроками давности переквалифицируют на статью 238 УК («оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности»), карается лишением свободы до шести лет. То есть неосторожное преступление небольшой тяжести квалифицируется как тяжкое умышленное исключительно ради показателей.

Но проблема в том, что по статье 238 очень сложно привлечь врача. Взять ту же Мисюрину — какие услуги она оказывала? На тот момент, когда она проводила трепанобиопсию пациенту, она не была предпринимателем или руководителем юридического лица, которое оказывает услуги. Она просто нанятый работник, который сделал тот несчастный прокол. Привлекать врачей по статье 238 очень трудозатратно. Это не устраивает СКР. Поэтому ведомство и пробивает специальную статью для врачей.

У Следственного комитета есть какой-то план по раскрытию преступлений с врачебными ошибками?

В следственных органах ориентирование идет на показатели прошлого года. И если руководство требует, прошлогодние цифры должны постоянно расти. Ну хотя бы процентов на 7-10. В Следственном комитете существуют ежемесячные отчетные таблицы. И дела по врачам в них — на втором месте по важности. На первом — экстремисты.

Все же странно, что под контроль попали именно врачи. В общем-то, «белый халат» считался чуть ли не индульгенцией. Может, действительно слишком много нареканий у граждан к сфере здравоохранения?

Не социолог и не политик, поэтому про глубинные процессы не расскажу. Могу только сказать, что новая врачебная статья будет очень удобна для наращивания показателей. У Следственного комитета огромный штат сотрудников. И всех их нужно обеспечить работой.

В деятельности Следственного комитета есть реальное наполнение. Это традиционные преступления: убийства, причинение тяжкого вреда, повлекшее смерть, взятки, коррупция, преступления сотрудников полиции, изнасилования, преступления в отношении несовершеннолетних. И есть имитация деятельности. Это дела по статьям об оскорблении чувств верующих, экстремизме, нарушении неприкосновенности жилища. Убери имитацию, количество расследуемых преступлений в СКР снизится на 30-40 процентов.

То есть речь о том, чтобы сделать нашу медицину качественной, не идет?

Сделать качественнее — через то, чтобы врач боялся даже скальпель в руки взять? Вряд ли от этого в системе здравоохранения прибавится позитива и стремления совершенствоваться.

Я разговаривала с американским доктором. Он говорит, что их система здравоохранения много лет назад переживала такие же встряски, что и наша сегодня. Адвокаты и пациенты выдвигали против врачей миллионные иски. Сначала доктора возмущались. Когда поняли, что это всерьез и надолго, начали действовать. Это привело к тому, что система начала изнутри оздоровляться. Может, у нас так же все идет к лучшему?

В Америке намного сложнее доказать вину врача. А у нас следователю и не нужно собирать доказательную базу будет. Эксперт все напишет, что попросят. В Америке есть то, чего у нас нет, — огромная саморегулируемость общества, врачебные ассоциации, профсоюзы. И все это реальные структуры, а не имитация.

Чтобы все происходящее помогло оздоровить медицинскую систему, сначала нужно возродить судейскую. У нас нет сейчас в стране справедливого суда. Следствие и прокуратура могут сами обо всем договариваться: на какой срок человека в тюрьму. А суд — это как декорация.

Какие эксперты появились в Следственном комитете? Как их готовили?

Глава Следственного комитета Александр Бастрыкин очень долго бился, чтобы у его ведомства были собственные эксперты. Они есть практически по всем направлением. Это и экономисты, и компьютерщики. Но такие экономисты, что страшно представить. Если рассказать, какие экспертизы они готовят, то станет смешно.

Технические эксперты, например, вписывают чудеса в документы. У нас был случай, когда следователь направил на экспертизу не тот компьютер, который изъяли на месте происшествия. Следователь фактически сопроводил перепутанный компьютер описанием, что там нужно найти. Эксперт просто скопипастил оттуда текст в свою «экспертизу», то есть обнаружил все, что хотел следователь. Только в суде, когда вскрыли пакет с вещдоком, стало ясно, что компьютер там другой.

Поэтому не надо думать, что уровень медицинских экспертов будет другим. В Следственный комитет все хотят пристроить своих детей, знакомых. То есть туда так просто не попасть, набирают исключительно по большому блату. Обычно получается, что берут людей, которые фактически нигде на рынке не сгодились. Часто они и работают экспертами.

Люди там вообще без медицинского образования?

Дипломы у них есть. Но само по себе наличие судебно-медицинского образования не соотносится с тем, что человек может работать экспертом. Это абсолютно не вытекает одно из другого.

Вы представьте, какая колоссальная структура — бюро судебно-медицинской экспертизы в Минздраве. Это ведомство со встроенными системами обучения экспертов. Все они делятся по направлениям: химики, гистологи, патологоанатомы, биологи — кого только нет. И там проводятся разные специфические исследования. А в Следственном комитете будет просто — эксперт. Какой специальности? Да никакой.

Экспертиза Следственного комитета планировалась в противовес экспертизе Минздрава, которую упрекали в отсутствии объективности, было много нареканий в том, что она покрывает своих врачей. Неужели вы не сталкивались с предвзятыми заключениями минздравовских экспертов?

Проблема экспертов в России — комплексная. К Минздраву есть много вопросов, конечно. Там тоже много некачественных заключений. Но дело не в этом. Если мы говорим об узкой теме — о преступлениях врачей — нельзя отдавать на откуп одному ведомству и вопросы привлечения медиков к уголовной ответственности, и вопросы о правильности применения врачами методик. Это должно быть все раскидано и разделено.

Вот представьте: вы эксперт, я следователь, начальник у нас один. Я как следователь назначаю вам экспертизу. Вы мне звоните и говорите: «В этом деле нет преступления». Тут даже врачебной ошибки нет, потому что методики применены правильные. Но человек все равно умер. Операция сложная, шансы выжить при ней 30 на 70. К сожалению, больной попал как раз в те 30, что умирают.

Я звоню своему руководителю, жалуюсь, что не могу в суд направить дело, придется его прекращать, потому что эксперт не находит состава преступления. Руководитель тут же набирает эксперту: «Ты с ума сошел? Нормально с головой-то? Ты хочешь, чтобы мы вылетели из органов по компрометирующим обстоятельствам?» И эксперт пишет экспертизу, какую надо. Куда денется-то?

Почему не идет речь о создании полностью независимой от Минздрава и СКР службы экспертов?

Во-первых, денег на это никто не даст. Во-вторых, зачем Следственному комитету выпускать рычаги влияния из своих рук? Если даже и появится такой законопроект, правоохранительные органы напишут на него отрицательный отзыв. Я эту идею часто проговариваю, у меня есть друзья в СКР. Но когда об этом заикаюсь, меня готовы закидать помидорами.

Много сегодня на зонах врачей? Обращаются они к вам?

До недавнего времени приговоры по врачам были условные. Реальные сроки получила гематолог Елена Мисюрина и может еще пара-тройка человек. Пока нет такого, чтобы медиками «завалили» зону. Но это будет, если в Уголовном кодексе появится отдельная статья для врачей. А она однозначно будет тяжкая — за причинение умышленного вреда. То есть через года полтора после ее внедрения врачи потянутся в тюрьмы.

Мрачное пророчество.

Просто сопоставление фактов. Вот, скажем, пять лет назад были на зоне осужденные по статье 282 («экстремизм» — прим. «Ленты.ру» )? Нет. А по 318-й («применение насилия в отношении представителя власти» — прим. «Ленты.ру») или 148-й («оскорбление чувств верующих» — прим. «Ленты.ру»)? Нет. А сейчас их даже не десятки, а сотни. То же самое будет и с докторами.

Работа по расследованию медицинских дел считается элитной? Правда ли, что на эти задачи отбирают лучших юристов?

Не смешите. Кого там специально отбирают? У следователей колоссальная текучка кадров. Человек работает на следствии три-четыре года, а потом уходит в надзор, в контроль, еще куда-то. Очень мало следователей, которые имеют опыт 8-10 лет. Нет в этой работе ничего элитного или сверхинтеллектуального. Эксперт уже все, что нужно следователю, написал. Ему останется только 10-15 человек допросить.

Начальство вышестоящее будет, конечно, рапортовать, что они ведут отбор следователей для таких дел, самых обученных и сообразительных ставят. Точно так же будут говорить про дела о терроризме, экстремизме, коррупции, налогам. Но если у тебя 10 следователей в отделе сидит и их состав каждые два года меняется — откуда ты элитных возьмешь? Кто попадется под руку, тот и будет расследовать.

Поскольку от тюрьмы никто не застрахован, посоветуйте, как вести себя на допросах врачам?

Все зависит от конкретного дела. Но одно могу сказать совершенно четко: не посоветовавшись с адвокатом, не давайте никаких показаний. И это не должен быть адвокат по назначению, а юрист, которого вам порекомендовали. Ну и нужно, конечно, страховать себя документами. И не надеяться на оправдательный приговор.

Психологически не все могут решительно отказаться разговаривать со следователем, особенно в первый раз.

Если человек психологически не может отказаться от дачи показаний, значит, он психологически готов к тому, чтобы поехать в тюрьму. Я не собираюсь переживать за врача, который, будучи уверенным в правильности проведенного лечения, все же признает обвинение. Если человек собирается писать явку с повинной, то это его выбор.

PS

«Лента.ру» обратилась за комментарием в СКР. В ведомстве подтвердили, что сейчас разрабатываются поправки в законодательство и сослались на ранние заявления ведомства, в частности, о том, что число обращений в Следственный комитет на врачебные ошибки выросло более чем втрое (до шести тысяч в год). Действия врачей квалифицируются по следующим статьям УК России: 109 («Причинение смерти по неосторожности»), 118 («Причинение тяжкого вреда здоровью по неосторожности»), 238 («Оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности»), 293 («Халатность»). Однако, по мнению следователей, ни одна из них не учитывает особенности профессиональной медицинской деятельности и неединообразную судебную практику, поэтому ведомством выработаны предложения по совершенствованию законодательства. В СКР отметили, что пока лишь 10 процентов уголовных дел, расследуемых в отношении врачей, доходят до суда.

***
Обратная связь с отделом «Общество»:
Если вы стали свидетелем важного события, у вас есть новость, вопросы или идея для материала, напишите на этот адрес: russia@lenta-co.ru

Наталья Гранина

Обсудить

Ссылки по теме

lenta.ru, 10 августа 2018

lenta.ru, 07 августа 2018

lenta.ru, 13 июля 2018

подписаться