В России существует старая традиция провожать мертвого причитаниями, и искусство делать это передавалось среди деревенских женщин из поколения в поколение. Какие истории рассказывают в гроб плакальщицы? Искренне ли они это делают, и что ждет эту традицию теперь? На эти и другие вопросы в ходе своей лекции, состоявшейся в Еврейском музее и Центре толерантности, ответила Светлана Адоньева, российский филолог, фольклорист, антрополог. «Лента.ру» публикует фрагмент ее выступления.

Невозможно сочинить

Мы записывали причитания от разных людей в разное время. Обычно ты пользуешься тем материалом, который написал недавно, — теперь все в «цифре», все расшифровано… И вот я решила посмотреть, что же такое мне рассказывали, когда мне было 19 лет, хотя тогда мы писали звук мало, потому что тогда у нас был в лучшем случае один магнитофон на всю компанию. Мы писали от руки, а значит, не записывали никакого контекста — только сами тексты. Но даже такая запись позволила мне увидеть то, что тогда было совсем не очевидно.

Меня отправляли записывать «русское народное поэтическое творчество» — что я и делала. А то, что мне рассказывали, никакое не «народное творчество». Люди рассказывали свою собственную историю — некоторые из этих историй были поразительны по своей пронзительности. Я увидела это только теперь, в том числе то, что фольклор — это всегда чья-то конкретная история, а вовсе не общее знание, которое зачем-то передается, словно книжка в библиотеке. Даже если это причитания, даже если это былина, даже если это сказка — это всегда «сейчас я тебе кое-что расскажу», рассказывая эту историю.

Эту запись мы задокументировали от Настасьи Максимовны Кобылиной 1916 года рождения в Архангельской области в 1985 году — тогда ей было 70 лет. Если она 1916 года рождения, то понятно, что замуж она вышла примерно в 1935 году, до войны. На вопрос о том, какие она знает причитания, она ответила: «Ну, сейчас, хорошо — вот тебе причитание!» При этом она вспоминала причитание, в котором она оплакивала «богоданную золовушку» (золовка — это сестра мужа), — то, о чем она ей в гроб говорила.

Богоданна моя да золовушка,
Уж ты сама жила да не красовалась,
Уж нас уехали, спокинули да побросили
Егор-от да Васильич, Павел да Григорьевич
Уж не во пору да не во время
Молодым-то да молодехоньки,
Зеленым-то да зеленехоньки.
Уж осталась с малыми да малолеточками,
Со старыма да стариками,
Уж не по своей волюшке они да уехали,
Уж не по своему да желаньицу,
По военному да приказаньицу,
Им словами-те не отпроситься,
Им деньгами-то не откупиться.

Это она причитает, что совершенно идет вразрез с государственной идеологией, — какие тут «отпроситься» и «откупиться» относительно войны? Они же хотеть этого должны! А она говорит другое.

Уж они погибли у нас да за быстрыми-то за реками,
За темными да за лесами,
Да за высокима да за горами;
Уж мы не слышали да не видели,
Где у нас да погибали.
Уж в быстрой реченьке ли да утонули,
В темном болоте ли да засили,
Быстра пулюшка их да пострелила,
Востра сабелька да подкосила.
Да уж там они да погибали,
Они там да умирали,
Где кровь текла да реками,
Где трупы лежали да кострами (костер — (диалект.) поленница дров — прим. лектора).

(Зап. от Настасьи Максимовны Кобылиной, 1916 г.р., д. Кеврола Пинежского района Архангельской области. Соб. Адоньева С.Б., Демиденко Е. Л. 1985)

Она рассказывает о своем муже и о близком родственнике. Она называет их по именам. Она помнит всю историю, говорит об этом таким образом, как наверняка говорила ее мать и свекровь о тех, кто погиб до этого. Невозможно сочинить эту историю, ее можно только удержать и таким образом об этом говорить. И это то, что несется во времени, и это то, что подхватываем мы в 1985 году, ничего вообще не понимая.

Другой пример, который был записан не очень давно, — женщина 1925 года рождения рассказывает о том, что ее мать хотела, чтобы она обязательно запомнила и произнесла несколько причетных слов: «Мама нам-то сказывала: «Я помру, дак вы, когда к дому будете подходить, ли подъезжать, что с похорон, с кладбища, да это проговорите, если не можете заплакаться, — «Нет больше у нас дневной защитницы, да нет больше у нас ночной заговорщицы». Вот это место. «И это место, девки, наизусть. Меня похоронят, дак это сплачьте»».

(Зап. от Зинаиды Николаевны Дерябиной, 1925 г.р., д. Ценогора Лешуконского района Архангельской области. Соб. Цветкова А.Ю. 2010).

Что это все такое? Мы все время думали, что причитают потому, что положено причитать, потому что есть мир живых и мир мертвых, человек перемещается в мир мертвых, нужно его правильным образом проводить. Но мир мертвых (это важно) — это не мир несуществующих людей. Это мир, находящийся далеко в пространстве, но недалеко во времени. То есть мы существуем в одном времени, просто в неких далеких местах, и мы можем общаться друг с другом.

«Ты, — говорила мать той женщины, — будешь обо мне помнить, как о дневной защитнице (то есть той, которая защищает от людей) и ночной заговорщице (то есть той, кто защищает от не людей)». И это то, с чем дочь будет иметь дело, когда матери уже не будет рядом. При этом она с дочерью будет, она как бы от рода себя ей вручила как дневную защитницу и ночную заговорщицу, и поэтому мать так настаивает на том, чтобы дочь обязательно сама это произнесла. Произнесла и тем самым приняла.

Это очень важно. Это поколение — 1925 года рождения и старше — говорит о том, что их матери или свекрови настаивали, чтобы они их оплакали. Но они не понимали важность того, чтобы именно они сами это произнесли. Они считали, что бабки хотят, чтобы их оплакали, а не то, чтобы именно ты произнесла нечто. Всеми правдами или неправдами те пытались им дать форму памяти, которая обеспечит им этот контакт, а принимающие могли ее, эту форму, взять или отказаться от нее.

Договор между живыми и мертвыми

Мы сейчас не умеем так говорить, потому что мы не умеем создавать такие метафоры. Технически, покачавшись из стороны в сторону, я могу запустить эту речь, но у меня так складно не получится, потому что эти обороты речи нужно начинать воспринимать очень рано. Это особый тип говорения.

Этому особому типу говорения учатся. Например, есть свидетельство, записанное в середине 1920-х годов: молодая любопытная женщина-этнограф сидела с девочками и играла в куклы (девочкам было лет 9-11), а те тихонько учились причитать. Потому что первый раз женщина будет причитать на своей свадьбе, и ей с этим нужно справиться. Это публичное действие, и другие будут ходить, слушать и интересоваться, хорошо ли она это делает. Это действие — причитание невесты — воспринимается эстетически.

Кроме того, есть формульный набор, и если у тебя пойдут какие-то формулы, ты перейдешь на более конкретное нечто. Я поясню. Вернемся к приведенному примеру: «Богоданная моя золовушка, уж ты сама жила, да не красовалась»… Мы с тобой жили, богоданная (богоданная — значит, не по крови, а по свойству) моя золовушка, мы с тобой ровня по возрасту! «Ты жила, не красовалась» — у тебя не было никаких шансов жить как те невесты-славутницы, в платьях, которые были раньше, выходить куда-то. «Уж у нас уехали, спокинули, да спобросили Егор да Васильевич» — то есть ее муж. И «Павел да Григорьевич» — муж золовки. Она рассказывает ей, лежащей в гробу, их общую историю.

Что бы люди ни пели, они поют про себя. Если они поют не про себя, они не получают удовольствие. Любая история, разворачивающаяся в причитании, посвящена тем чувствам, которые женщина имеет, или она должна назвать человеку, для которого она причитает, те чувства, которые он испытывает. Опытные причетницы говорили: «Я со всех горе сграбила, на себя горе положила». То есть «я собираю это состояние со всех, я его выговариваю в причетной речи, отпуская его». Поэтому важно, чтобы все плакали на похоронах, потому что это должно быть прожито, названо и отпущено. О покойном не говорят плохо не потому, что боятся его или смерти, а потому что называется не то, каким он был, а то, каким он для нас теперь будет навсегда. Навсегда моя умершая мать будет теперь моей заступницей. Может быть, она никогда и не любила меня, и не заступалась, но теперь, уже перейдя границу смерти, она будет моей заступницей, потому что так я назвала ее сейчас, и она это слышала. Договор между живыми и мертвыми заключен.

За деньги или от души

Представьте себе, что у вас есть профессия, и вам говорят: давай ты пойдешь в морг и обмоешь нашего покойничка. Сколько вы должны взять денег, чтобы это сделать? Очень много. Или — не пойти, потому что это очень страшно — мыть мертвое тело. Мы много раз говорили об этом с деревенскими женщинами, которые идут мыть покойников. Представьте: это не ваш родственник, и тут вы приходите и начинаете мыть чужое мертвое тело. И дальше она же этому студенту говорит: «Мне муж-то мой покойный приснился и говорит, мол, можешь больше не ходить, все грехи твои прощены». Это — миссия.

Ни разу я не слышала, чтобы женщина приходила попричитать за деньги. Кроме того, если я люблю своих умерших, что же, я какую-то левую бабку приглашу? Я приглашу такую, которая скажет мне и окружающим что-то важное. Практически всегда умеющих причитать женщин должны уважить, пригласить, а значит сделать выбор в ее отношении. Плакальщица — это очень высокий статус.

Я очень много занималась изучением того, как происходит причитание, потому что впервые я столкнулась с этим в 1983 году, когда мне на вопрос «а покажите, как причитают», стали причитать, и я очень испугалась. Это — особое экстатическое состояние. Она причитала, как причитает невеста-сирота (невесте-сироте положено причитать, обращаясь к умершему отцу и прося его о благословении — ведь родители, абсолютно не важно, живые или мертвые, должны обязательно благословить брак). Женщина была лет пятидесяти. Она отпричитала и спросила: «Ну что, понравилось?» И я ушла домой совершенно потрясенная.

Поскольку я была молодая и любопытная, я стала голосом повторять за ней текст (это была запись на магнитофоне). Слезы потекли на четвертой фразе — это дыхательная техника и состояние. Но она им точно управляла — моим испугом, моим состоянием, и ясно было, что просто так это не делается. Женщины могут причитать, драть волосы, делать это красиво. В одной и той же деревне была женщина с прекрасным голосом, мы много о ней писали, изучали, в том числе, и причитания. Но соседи говорили: ты за причитаниями иди к другой. И пока мы говорим, становится понятно, что женщина, к которой нам советуют сходить, обладает очень высоким авторитетом, а та — не соответствует высокому статусу причетницы: трижды была замужем, балаболка и частушки поет.

Это действительно миссия — рассказать всем, что здесь и сейчас происходит, что должны все переживать, — включая покойного, рассказать ему о дороге, которая перед ним открывается. В этом никогда не участвуют случайные люди. Более того, однажды, когда оплакивать покойного пришла женщина 35 лет, ей сказали: рано тебе, не готова.

Культ мертвых

Сейчас культура причитаний умирает вместе с людьми. Так же, как былины отмерли вместе с раскулаченными большаками и большухами, так и здесь происходит нечто подобное. Мы записываем причитания сейчас. Да, иногда в деревнях до сих пор оплакивают мертвых. Но вот в чем тут дело — если ты знаешь, что смерти нет, то ты будешь причитать. А если думаешь, что все в прошлом, то не будешь. То есть какой жизненный мир длится — где смерть только переход, или где смерть — небытие? В каком мире мы живем на самом деле?

Например, наша прекрасная 65-летняя собеседница приглашает нас пойти вместе с ней на кладбище. Она ходит и говорит: «Ну что, Петр Петрович, твой уже два года не пишет, разберись как-нибудь!» Она обходит всех — родных и соседей. Со всеми поговорила, посетовала сыну на то, что тот рано умер, поплакала, выпила рюмку на помин, поговорила с нами, и так она делает всегда, когда ходит на кладбище, и это — обязательно. Для нее они живы.

Вообще-то мы очень боимся своих мертвых, мы их уважаем. И культ мертвых — это единственный культ, который у нас точно есть, иначе бы не было «Бессмертного полка» и разнообразных тяжб по вопросам о том, хоронить или не хоронить, выкапывать или не выкапывать. Все, что вокруг этого происходит, свидетельствует о том, что мертвые — это наша святыня. Какая — это уже вопрос.

Штука

Мераб Мамардашвили говорил о плаче, который он слышал на похоронах в грузинской горной деревне в молодости:

«Мы знаем, что в силу порогов нашей чувствительности, в силу времени невозможно находиться в одном и том же состоянии, скажем, в состоянии радостного возбуждения, умственного сосредоточения И то же самое происходит с памятью об умершем: предоставленное самому себе переживание горя развеивается по ветру, не имеет внутри себя причин дления, причин для человеческой преемственности, сохранения традиции, называемой обычно уважением к предкам. Забыть — естественно, а помнить — искусственно. Ибо оказывается, что эта машина, например, ритуальный плач, как раз и интенсифицирует наше состояние, причем совершенно формально, когда сам плач разыгрывается как по нотам и состоит из технических деталей И они, действуя на человеческое существо, собственно и переводят, интенсифицируя, обычное состояние в другой режим жизни и бытия. Именно в тот режим, в котором уже есть память, есть преемственность, есть длительность во времени, не подверженные отклонениям и распаду». (Мамардашвили М. Лекции по античной философии / Под ред. Сенокосова. М.:Аграф, 1999. С.10-11)

Нельзя сказать, что Мамардашвили занимался фольклором, и для меня это его воспоминание и рассуждение было абсолютным подарком, потому что называлось ровно то, что видимо через такого рода деяния. А напоследок я покажу еще одну форму структур памяти, которая мне показалась очень важной.

В деревне Погорелец, которая находится в Мезенском районе, стоял обелиск павшим воинам Великой Отечественной войны. К этому обелиску рядом поставили крест: «Жителям деревни Погорелец, погибшим в годы российской кровавой смуты 1918-1920 годов. Смерть вас всех примирила». Помянули всех — и белых, и красных — со всех сторон. А еще рядом лежит камень, на котором сделана доска, где написано, что он заложен в память о всех тех, кто был замучен в ГУЛАГе. Весь этот комплекс, стоящий в центре деревни, огорожен, и туда жители деревни ходят на 9 мая, чтобы поминать всех. Такое впечатление, что надо где-то на Красной площади соорудить такую штуку, чтобы, наконец, зажить.

Минздрав заявил, что готов законопроект о декриминализации ошибок медицинских работников при работе с наркотическими веществами. Речь идет о тех случаях, когда нарушения «не обладают высокой степенью общественной опасности». По данным благотворительного фонда помощи хосписам «Вера», сегодня полноценное обезболивание в конце жизни получают не более 30 тысяч из 800 тысяч нуждающихся. Врачи боятся выписывать пациентам сильнодействующие препараты. Инструкции по работе с ними чрезвычайно запутаны и трудновыполнимы, а малейшая ошибка грозит возбуждением уголовного дела и судимостью. Даже если новый закон будет принят, всех проблем он не решит. Кроме уголовной ответственности останутся административные наказания и чудовищная забюрократизированность. «Лента.ру» узнала у врачей, юристов и благотворителей, почему россиянам и дальше придется терпеть боль.

Не радость, а жгучий стыд

Алексей Масчан, заместитель директора Федерального научно-клинического Центра детской гематологии, онкологии и иммунологии имени Дмитрия Рогачева:

Как я понимаю, этот законопроект призван убрать уголовную ответственность для тех врачей, которые ошиблись в оформлении документации, потеряли ампулу с остатками препарата или неправильно списали наркотик. Наконец-то сказали, что ничего криминального в этом нет. Это очень хорошо.

Но я абсолютно уверен, что этот закон ничего принципиально не изменит, если мы определяем в качестве цели закона улучшение доступности наркотиков и сильнодействующих препаратов для больных. Для этого нужно устранять административные барьеры по хранению, учету, списанию и так далее. Потому что при декриминализации я буду знать: да, меня не посадят. Но я буду также знать, что мне, чтобы получить даже какой-нибудь противосудорожный препарат, нужно его выписать, бежать в реанимацию, где он хранится в железном шкафу, потом спуститься и ввести, а остаток уничтожить по протоколу. То есть между врачом и пациентом стоит множество искусственно возведенных барьеров, которые врача просто отвращают от использования этих препаратов.

В госпитальной среде, где врачи имеют дело с экстренными случаями, пациенты могут получить наркотическое средство в течение нескольких часов. В амбулаторной среде это может занимать несколько дней. И вы можете быть уверены, что сначала выпишут что-нибудь наименее эффективное, типа какого-нибудь трамадола, потому что это быстрее и легче. Но большинству раковых больных он не поможет.

В тех странах, на которые мы ориентируемся, вас посадят скорее за то, что вы не назначили наркотик, чем за то, что вы что-то перепутали при его назначении. Когда я работал во Франции, я назначал наркотик, записывал это в историю болезни, медсестра сразу брала ключик от сейфа, расписывалась за получение того количества ампул, которое я выписал, размешивала в шприце и начинала вводить. Это занимало десять минут. В Израиле больным, которым диагностируют неизлечимый рак, сразу прописывают марихуану для улучшения настроения.

Сейчас, например, наркотики запрещено вводить постоянной инфузией, а именно так они должны вводиться. Самое эффективное обезболивание — это не когда делают три-четыре укола, а с помощью постоянного внутривенного введения. Запрещать такой метод введения глупо и трусливо, но он запрещен.

Никакого влияния на усугубление проблемы наркомании никакие нарушения медицинского оборота наркотиков не имеют. Не просто 0,1, а 0,0001 процента всего незаконного оборота наркотиков приходится на украденные из медицинских учреждений препараты. Реальная борьба с наркотиками подменяется борьбой с медицинским применением. Это та правда, с которой, к сожалению, мы имеем дело.

У нас стали чаще использовать опиаты, и, к счастью, сейчас расширяется ассортимент лекарственных форм; появились пластыри; ждем, что появятся конфетки для детей. Но представьте себе людей, которые теряли своих близких от раковых заболеваний все эти годы. Они видели их мучения, они тяжело страдали от того, что не могут им помочь. То есть не гордость и радость должны испытывать инициаторы законопроекта и законодатели, а жгучий, тяжелый пожизненный стыд из-за того, что этого не случилось на 15-20 лет раньше.

Формулировка «наркотические средства, не обладающие высокой степенью общественной опасности», — более чем странная. Кто определяет степень общественной опасности? И покажите мне в медицине хоть одно такое вещество. Может быть, это такие препараты, которые заставляют после принятия идти и совершать массовые убийства? Тогда, извините, бутылка водки или очередной пропагандистский шедевр Соловьева-Киселева гораздо опаснее, чем любой наркотик.

Опасности нет

Екатерина Чистякова, директор по развитию благотворительного фонда «Подари жизнь»:

Наш фонд помогает детям, больным раком, даже в тех случаях, когда ребенка вылечить невозможно. Мы часто сталкиваемся с тем, что медицинские организации в регионах отказываются назначать детям наркотическое обезболивание даже тогда, когда оно нужно. Основная причина проблем — недостаток знаний у врачей в области детского обезболивания.

Но бывает, что врачи просто избегают иметь дело с наркотиками, опасаясь проблем. Международный комитет по контролю над наркотиками в 2016 году рекомендовал государствам «Упразднить правовые санкции за непреднамеренные ошибки при обращении с опиоидами» для повышения доступности обезболивания. В России такие санкции предусмотрены статьей 228.2 УК РФ.

По этой статье, например, в 2014 году была признана виновной в совершении уголовного преступления фельдшер скорой помощи. Фельдшер ввела пациенту лекарства, а ампулу с остатками препарата поместила в контейнер. В решении суда записано: «В результате неосторожных действий произошло самовыливание из ампулы и утрата психотропного лекарственного препарата «Реланиум 0,5% -2,0» в количестве 1,3 мл, что составляет 6,5 миллиграммов психотропного вещества «диазепам»».

Анализируя правоприменительную практику по статье 228.2 УК, мы увидели, что правонарушения, которые рассматриваются в рамках этой статьи, совершаются по неосторожности, без корыстных побуждений. Дела состоят из одного эпизода. Судебные решения по деяниям, совершенным из корыстных побуждений, либо повлекшим причинение вреда здоровью человека, отсутствуют. Таких уголовных дел нет. Информации о поступлении утраченного наркотического средства в нелегальный оборот в результате рассматриваемых правонарушений нет.

На наш взгляд, правонарушения врачей, которые квалифицируются в рамках статьи 228.2 УК, не представляют высокой общественной опасности. Мы неоднократно предлагали органам власти исключить из сферы действия уголовного законодательства нарушения правил оборота наркотических средств и психотропных веществ, не повлекшие за собой причинения вреда жизни и здоровью человека, установив за них административную ответственность. За нарушение правил оборота, совершенные из корыстных побуждений и иной личной заинтересованности, либо повлекшие по неосторожности причинение вреда здоровью человека, оставить уголовную ответственность.

Каждые 15 минут — бумажки

Алексей Эрлих, кардиолог, заведующий отделением кардиореанимации московской ГКБ № 29:

Глобально закон о декриминализации не поможет, потому что если врача продолжать хоть как-то наказывать за его профессиональную деятельность, то легче ему от этого не станет и меньше бояться он не будет. Я не вижу разницы между уголовным и административным наказанием. Не должно быть вообще никакого. Когда голову отсекают — плохо, но когда отсекают руку — не лучше. Медицинский оборот наркотических средств — это чисто медицинская проблема, она должна оговариваться только клиническими руководствами и правилами лечения. Положен человеку наркотик — он должен его получить незамедлительно.

Работа с наркотиками — это обычная работа врача. То, что она описывается рядом невыполнимых правил, — это не его проблема, это его беда. Почему в нормальных странах любой врач может списывать наркотики в любое время, когда это нужно? Почему они не хранятся под десятью замками? Это просто объясняется: потому что криминальный оборот наркотиков в медицинской сфере настолько мал по сравнению с оборотом за пределами медицины, что это несопоставимо. А люди у нас страдают. На выполнение правил, на постановку пяти лишних подписей и сотни печатей уходит очень много времени. Сегодня одного заместителя нет на месте, завтра другого… И вместо того чтобы через 15 минут получить наркотик, амбулаторный больной получает его через четыре дня.

Есть и другие мелкие идиотизмы, которые создают неудобства в работе врачей. Это процедура допуска к назначению наркотических препаратов и процедуры, по которым наркотики списываются. Врачи не списывают препараты так, как положено по закону. Это просто невозможно сделать. По правилам, например, если он должен сделать пациенту инъекцию морфина размером в четверть ампулы, три остальные четверти врач должен специальным протоколом, в присутствии трех администраторов, уничтожить. Представляете, как это делается? Если каждые 15 минут пациенту нужен морфин — каждые 15 минут нужно составлять акты. Ни один врач так никогда не сделает.

Что касается допуска, то раз в пять лет и как минимум при приеме на работу врач проходит осмотр психиатра, нарколога и при этом, надо сказать, платит свои личные пять тысяч рублей. Потом эти документы отправляются в МВД. У нас, например, доктор, которая два года назад устроилась на работу, до сих пор не может получить доступ к наркотикам, потому что в недрах МВД ее документы до сих пор ходят. Все это время человек не может полноценно работать.

Хорошо, что Минздрав начал действовать в этом направлении, но я понимаю, что полностью изменить систему они не могут и пытаются хоть как-то сделать хорошую мину при плохой игре.

Не надо скандала

Екатерина Овсянникова, руководитель Санкт-Петербургской консультативной службы по вопросам оказания паллиативной помощи фонда «AdVita»:

Еженедельно мы принимаем под опеку больше 20 семей. Все эти люди по какой-либо причине остались один на один с болью и беспомощностью. Проблема низкой доступности обезболивания и паллиативной помощи не решена ни в Петербурге, ни в Ленинградской области. И не близка к решению. Каждый рабочий день Консультативной службы — этому доказательство. Одна из основных причин нежелания врачей выписывать наркотические лекарственные препараты — статья 228.2 Уголовного кодекса.

Сегодня ночью я вместе с нашим медконсультантом билась за обезболивание мужчины, которому главный внештатный специалист дал рекомендации на обезболивание фентанилом. Но для бригады скорой помощи этого было недостаточно. Более того, пришлось ругаться с диспетчером скорой помощи, чтобы бригада вообще приехала. «Мы знаем о нем — онкологический, а они тяжело уходят. У нас много вызовов, и там нужнее», — сказала она мне, совершенно не стесняясь. А мужчина в это время умолял свою жену пойти купить водки, чтобы хоть чуть-чуть полегчало.

Поликлиника в Петербурге требует от сожительницы пациента возвращать ампулы, что с 2015 года делать не требуется. Вводить морфин два-три раза в сутки приезжает бригада скорой помощи. Скорая не может обеспечить обезболивание по часам, опаздывает на 2,5 часа. Позже объясняют это тем, что другие вызовы были важнее.

Боль у мужчины нарастает быстро. Того обезболивания, что было выписано — не хватает. Скорая корректировать обезболивание отказывается. Звоню ответственному, говорю, что схема нуждается в пересмотре. Вы что, кричат мне в трубку, пациента это может убить. У него и так — рвота. А ампулы мы просим вернуть, потому что боимся сесть. Это ведь ему не официальная жена. Сесть никто не хочет…На дворе 2018 год. Петербург. Почему так получается, что врачи до сих пор не в курсе, что с 2015 года никакие ампулы никто никуда носить не должен? Минздрав по этому поводу писал разъяснительное письмо о том, почему эти нормы уже не действуют. Получается, его никто не читал?

Катя, отвечают мне, но вы же понимаете. Просто врачи боятся пациента морфином убить. Откройте тогда клинические рекомендации Минздрава и вы узнаете, что в случае с хроническим болевым синдромом морфин не имеет потолка введения. И, если у пациента есть особые показания, они помогут откорректировать схему так, чтобы купировать боль.

Но и этого не происходит.

Если смотреть на корректные цифры по годовой потребности в обезболивании и фактическому потреблению, то они подтверждают, что по факту все нехорошо. Просто пока это не признается — по множеству причин. Одна из основных — это то, что нет спроса на качественную помощь. Нам в Консультативной службе на стенку лезть хочется, когда родственники говорят «только, пожалуйста, не жалуйтесь, не надо скандала, мы лучше потерпим». Не нужно постоянно ругаться и истерить, но сообщать о проблемах, о своих потребностях — нужно. Потому что в конце концов обезболивание и паллиативная помощь понадобится каждому из нас.

Чтобы не стал формальностью

Полина Габай, директор компании «Факультет медицинского права» (юридические услуги в медицинской сфере):

Декриминализации ответственности медицинских работников за неумышленные преступления, связанные с оборотом наркотических средств, — это защита интересов не только врачей, но и пациентов. Необходимо учитывать, что наркотические обезболивающие применяются не только в случаях с неизлечимыми больными. Есть еще врачи скорой, которые нередко вынуждены обезболивать наркотическими препаратами прямо на месте происшествия. И одна потерявшаяся ампула (просто куда-то закатившаяся во время суматохи по спасению жизни больного) может сломать судьбу врача. При этом состав преступления, предусмотренный статьей 238.2 УК РФ, предполагает привлечение к уголовной ответственности независимо от того, каковы размеры этой утраты (данная позиция подтверждена определением Конституционного суда от 28 мая 2009 г. № 806-О-О).

Получается страшная несправедливость: закон относится к медицинскому работнику намного строже чем к наркоману. Чтобы привлечь наркомана к ответственности за хранение или даже изготовление наркотиков, необходимо значительное количество наркотического вещества, а вот осудить медицинского работника можно за утрату любого количества наркотического вещества. То есть, если подходить сугубо формально, сейчас привлечение к уголовной ответственности возможно, даже если медицинский работник разлил часть раствора обезболивающего препарата, набирая его в шприц. Врач остается одной из немногих профессий, где за неумышленную утерю расходных материалов, используемых в профессиональной деятельности, грозит уголовная ответственность.

Конечно, необходимость срочного внесения значительных изменений в уголовное законодательство об обороте наркотических и психотропных средств уже давно видна всем, имеющим отношение к медицине. И эта попытка декриминализовать ответственность медицинских работников — далеко не первая. По имеющейся у меня информации, депутаты из Комитета по охране здоровья Государственной Думы в прошлом и этом году пытались внести подобный законопроект, однако их усилия натолкнулись на противодействие МВД и Минюста.

Именно позиция правоохранительных органов (я имею в виду МВД в первую очередь) внушает мне опасения в успешной судьбе законопроекта. По мнению наших силовиков, декриминализация ответственности медицинских работников противоречит принципу равенства перед законом и создает условия для незаконного оборота наркотиков. Конечно же, с точки зрения юриспруденции подобная позиция противников декриминализации просто не выдерживает критики. Совершенно непонятно, как именно неумышленная утрата (не хищение, не продажа!) наркотического препарата будет способствовать незаконному обороту наркотиков.

И нелишним будет присмотреться к структуре этого самого «незаконного оборота наркотиков» — его подавляющую часть составляют героин, полусинтетические и синтетические психоактивные вещества (такие как ЛСД), растительные наркотические средства (марихуана, курительные смеси), но отнюдь не продукция фармацевтических заводов, находящаяся в распоряжении врачей.

Говорить о законопроекте более конкретно пока сложно: на официальном портале нормативно-правовых актов текст законопроекта не опубликован. Но формально общественное обсуждение уже началось. У меня есть определенные сомнения в эффективности общественного обсуждения законопроекта, полный текст которого недоступен, тем более что некоторые формулировки вызывают вопросы. Предполагается освобождение медицинских работников от уголовной ответственности только за нарушение правил оборота «не обладающих высокой степенью общественной опасности». Однако законодательство не содержит определения «высокой степени общественной опасности правонарушения».

Кто же тогда будет определять степень такой опасности? Согласно Постановлению Пленума Верховного Суда РФ от 22.12.2015 № 58, «степень общественной опасности преступления устанавливается судом в зависимости от конкретных обстоятельств содеянного». Это вызывает опасения, что медицинские работники смогут быть освобождены от наказания «в связи с невысокой степени общественной опасности правонарушения» и отсутствием состава преступления лишь на этапе судебного заседания, пройдя перед этим долгий и тяжелый путь предварительного следствия и пребывания в статусе подозреваемого, обвиняемого, а затем и подсудимого. Причем окончательная судьба медицинского работника будет зависеть лишь от субъективного мнения судьи — сочтет ли он степень общественной опасности высокой или нет.

Наиболее правильным шагом представляется декриминализация неумышленной утраты наркотических и психотропных средств при оказании медицинской помощи (за исключением их утраты в особо крупном размере). Однако сложно и даже не очень корректно обсуждать законопроект, не видя его конкретного текста.

Именно поэтому, горячо поддерживая законопроект, я с нетерпением жду возможности ознакомиться с окончательной редакцией его текста. Этот вопрос слишком важен, чтобы пустить его на самотек. И медицинское сообщество, и юристы должны объединиться и сделать все, чтобы этот законопроект не стал формальностью, а реально защитил интересы врачей, назначающих наркотические анальгетики, и пациентов, нуждающихся в обезболивании.

19 декабря исполнился ровно год с тех пор, как бывший глава города Нижнего Новгорода, заместитель председателя законодательного собрания области Олег Сорокин находится под стражей. Чиновник обвиняется в получении взятки в особо крупном размере и похищении человека. Корреспондент «Ленты.ру» побывал на очередном заседании скандального судебного процесса.

«Второе покушение»

1 декабря 2003 года на автодороге Нижний Новгород — Касимов автомобиль бывшего мэра Нижнего Новгорода Олега Сорокина был расстрелян неизвестными. По данным следствия, политик получил три пулевых ранения и перенес несколько операций. Организаторами нападения суд признал вице-спикера законодательного собрания Нижегородской области Михаила Дикина и его брата подполковника милиции Александра Дикина. Следствие вышло на организаторов в результате оперативного эксперимента в котором принимал участие сам Олег Сорокин, который предоставил милиционерам свой Mercedes по официальному запросу в рамках расследования покушения на свою жизнь.

Оперативники решили оказать психологическое давление на некоего Александра Новоселова, который знал организаторов покушения и поэтому привлекли к эксперименту будущего политика. В ходе него несколько сотрудников тогда ещё милиции, один из которых сейчас также является фигурантом этого уголовного дела, в гражданской одежде и на автомобиле Сорокина, который был им представлен по официальному запросу со стороны руководства ГУВД Нижегородской области, вывезли свидетеля по делу о покушении на него в лес, где получили от свидетеля необходимую информацию. При этом из видео, зафиксировавшего ход оперативно-разыскного мероприятия, следует, что показания получены без принуждения и применения насилия.

Адвокаты Олега Сорокина не устают повторять, что Европейский суд по правам человека, присудивший позже Александру Новоселову компенсацию за моральный ущерб, не ставил под сомнение факт проведения в отношении Новоселова именно оперативного эксперимента (хотя сам эксперимент назвал незаконным), то есть исходя из этого решения ни о каком похищении речи идти не может. Более того, многократные обращения Новоселова в прокуратуру в течение тринадцати лет оставались без ответа. И вот теперь Олег Сорокин из потерпевшего превратился в обвиняемого. Однако эта удивительная метаморфоза случилась с бывшим главой города не сразу. Поводом для его ареста год назад послужило другое не менее удивительное дело.

«Мое виденье дела — поступил заказ посадить Сорокина. Я год назад, 28 декабря, рассказал в суде, что это второе покушение на Сорокина. В первом покушении был использован автомат Калашникова с патронами, и в Сорокина полетели пули. Во втором покушении на Сорокина использовали следственный аппарат, — уверен адвокат бывшего мэра Сергей Лебедев. — И вместо пуль использовали подмену понятий. То есть привычные нам вещи, которые мы привыкли называть одними словами, назвали совершенно противоположными. В математике это называется «подгонка решения под ответ»».

Превращение коммерческого подкупа во взятку

В материалах многих СМИ обычно говорится, что поводом для ареста Олега Сорокина и нынешнего судебного процесса над ним послужила взятка. Но это не совсем так. Конструкция обвинения строится на том, что представители фирмы «Вектрон» господа Беспалов и Хан завели знакомство с неким Мансуром Садековым, знавшим в свою очередь главу города Сорокина. Между Садековым и представителями «Вектрона» велись переговоры о том, что «Вектрон» мог бы отозвать свою жалобу на проведение конкурса по земельному участку под строительство в 453 гектара, который выиграла якобы аффилированная с Сорокиным компания «Инградстрой». Цена вопроса — 30 миллионов рублей, что по тогдашнему курсу составляло один миллион долларов США.

При этом адвокаты Олега Сорокина настаивают на том, что у него никакой необходимости в том, чтобы «Вектрон» не оспаривал конкурс не было. Компания «Инградстрой» никакого отношения к Сорокину не имела. А сама же фирма «Вектрон» участия в вышеуказанных торгах никогда не принимала, заявок на участие не подавала, активов не имела и никакой деятельности, кроме подачи формальных жалоб, не вела, а в 2017 году была вообще ликвидирована налоговой службой как недействующая организация.

«Олегу Сорокину предъявили абсолютно абсурдное по своей сути обвинение в получении взятки в виде услуги имущественного характера. Под услугой следствие понимало другое преступление, которое совершил Мансур Садеков, за которое тот был осужден и признан виновным в октябре 2014 года, — утверждает адвокат Сергей Лебедев. — То есть суд постановил, что Садеков попытался совершить коммерческий подкуп. За это он был осужден — и в этом деле была поставлена точка. При этом в приговоре было прямо указано, что Сорокин о преступных действиях Садекова осведомлен не был. Спустя три года действия, которые совершил Садеков, были объявлены взяткой. Причем взяткой уже оконченной. Первый очевиднейший абсурд ситуации, на мой взгляд, что Садеков был осужден за покушение на коммерческий подкуп, то есть это преступление не было оконченным. Если включить формальную логику, то получается, что, если рассматривать его действие как услугу, то он ее еще не оказал. То есть он еще коммерческий подкуп не осуществил. Таким образом, если встать на позицию следствия, то и услугу, если это считать услугой, он не оказал, а только собирался ее оказать. Но Сорокина обвинили в том, что услуга была оказана. Вот это первый логический провал в суждениях следствия».

Мотивы Садекова и «Вектрона»

По мнению адвоката Сергея Лебедева, Мансур Садеков — человек малообразованный, никакого специального образования не получал. Но после того как убили его брата, а тот был видным предпринимателем в Нижнем Новгороде, Мансур стал обладателем целой империи, в которую в частности входила сеть заправок. «Сами по себе деньги, конечно, дают определенный вес в обществе, но ему хотелось еще позиционировать себя как успешного предпринимателя, как человека, который имеет какой-то собственный вес в социуме», — утверждает Сергей Лебедев. Мансур Садеков хотел услужить Сорокину, чтобы тот его потом отблагодарил, «потому что так принято». То есть Садеков взял на вооружение метод Бориса Березовского, весьма распространенный в те годы, который «решал» проблемы политиков, а потом требовал за это какие-либо услуги.
Мансур Садеков, по версии адвокатов Олега Сорокина, попал в поле зрения «Векторна». «И его фактически спровоцировали на эти действия, внушили ему, что представитель «Вектрона» Евгений Хан может оказывать какое-то влияние на антимонопольную службу, может каким-то образом своими действиями прекратить это искусственное разбирательство по поводу законности аукциона, — говорит Сергей Лебедев. — И Садеков наивно в это поверил и решил, что, пообещав им денег, он может каким-то образом устранить мэра из конфликта. Я подозреваю, что Садеков к тому времени продал все свои заправки и, есть такая версия, сам хотел пристроить свои деньги в проект по застройке 14 земельных участков. А потом, когда его задержали, его склонили к даче показаний, что это якобы выгодно Сорокину».

«А «Вектрон» являлся искусственно созданным, залегендированным сообществом, целью которого было организовать конфликт с властями города Нижнего Новгорода, — продолжает настаивать Сергей Лебедев. — И в этом конфликте они хотели спровоцировать кого-либо из чиновников Нижегородской области на совершение действий, которые можно было бы объявить противоправными. Иными словами — с целью искусственного создания доказательств должностного преступления они вели и записывали разные разговоры».

Сергей Лебедев утверждает, что «Евгений Хан сообщал о себе ложную информацию, что он крупный предприниматель, оперирует большими денежными суммами, исчисляемые миллиардами, представляет крупных инвесторов, что у него дружеские отношения с руководителем Федеральной антимонопольной службы Артемьевым, что они играют в теннис, чтобы продемонстрировать свое определенное влияние». И таким образом он ввел Садекова в заблуждение, а потом, по версии адвоката, сотрудники правоохранительных органов уговорили его признаться, оговорить Сорокина, что он и сделал для того, чтобы выйти на свободу.

Маснур Садеков в ходе следствия несколько раз менял показания. Сначала он обвинял в противоправных действиях не только Сорокина, а еще других должностных лиц из правительства Нижегородской области. Затем сосредоточился на одном Сорокине, потом в конце концов не предоставив этим показаниям никаких подтверждений, Садеков изменил свои показания и стал утверждать, что Олег Сорокин вообще был не в курсе, что «у меня сложилось ошибочное представление, что Сорокин в этом как-то заинтересован».

Что касается встреч Олега Сорокина с Евгением Ханом, то Сергей Лебедев приводит данные записи разговора, фигурирующей в суде и сделанной в Каннах, где мэр призывает Хана вкладывать деньги в экономику города и больше никаких других разговоров у политика с этим предпринимателем не было. Сергей Лебедев заканчивает беседу, обращая внимание на то, что, согласно судебной практике, предметом взятки может быть только услуга, поддающаяся рыночной оценке, и напоминает, что деньги от Мансура Садекова представителям «Вектрона» так и не были переданы. Так что оснований для обвинений Олега Соркина в получении взятки просто не существует. «Сейчас понятно, что это была провокация. Уже изучив материалы дела, там есть много документов, написанных на имя генерала Сугробова, который сейчас сидит. То есть методы, используемые компанией «Вектрон» очень похожи на сугробовские», — завершает мысль Сергей Лебедев.

Если все пойдет по плану, нынешней осенью в России на свободу выйдут бизоны, ранее считавшиеся вымершим видом. Впервые в Евразии — то ли за две, то ли за все пять тысяч лет. Корреспондент «Ленты.ру» посетил единственный на материке питомник лесных бизонов — совместный российско-канадский проект, осуществленный в Якутии за десять лет.

«Простите, что не сделал вам дорогу, — говорит Семен Егоров, главный специалист бизонария «Усть-Буотама», а по сути его бессменный руководитель. — Обычно мы делаем дорогу только в марте. До того не резон: сразу все заметает как было, в ту же ночь».

Чтобы добраться в Усть-Буотаму, достаточно внедорожника — к примеру, японского. Сначала около ста километров от Якутска по хорошей дороге — к селу Мохсоголлох, там ледовая переправа через Лену. Она надежнее, чем паромы летом: не придется ждать часа три, если не повезет с отсутствием других желающих переплыть, по тысяче рублей с машины, — и, в отличие от паромов, бесплатная.

На том берегу после села Качикатцы — другой ледовый путь, по речке Кирим. Только не поперек, а вдоль, прямо над руслом. Лед на Кириме тоже крепкий, но ехать придется поверх него, по спрессовавшемуся за зиму снегу. И выкапываться из снега раза три, если забуксуешь, — даже если идешь в только что появившейся колее за «уазом» Егорова. Он же и на буксир возьмет, если вдруг попадешь парой колес в хрустнувшую, сочащуюся зеленым наледь. Опасности нет, хоть и приятного мало.

Поворот с Кирима на Усть-Буотаму пропустить трудно: справа на берегу пасутся по колено в снегу низкие мохноногие якутские лошадки, что-то подъедая с торчащих и вроде бы совсем голых кустарников. А по оставшемуся пути тебя просто протащат на тракторе «Беларусь», потому что иначе сейчас к бизонам никак.

«Зато тихо, никто исполинов не беспокоит», — говорит Семен Егоров. Исполины, понятно, подопечные, причем как правило мужского пола: весят около тонны, дамы легче вдвое. Хотя в ходу и другие определения — «зверюшка» или вовсе «зверек».

На случай ядерной войны

От двух до пяти тысяч лет назад — таков разброс, если попытаешься выяснить, когда в дикой природе исчезли бизоны на евразийском материке. В отличие от мамонтов, ледниковый период ни при чем: вымирание бизонов в Евразии вообще и в Якутии в частности — заслуга исключительно человека.

«Здесь они и раньше были, — поясняет Андрей Попов, начальник управления биоресурсов и науки из Министерства природы Саха — Якутии. — Именно у реки Буотамы, помимо прочих мест, находили и находят кости бизонов, кости мамонтов. Дети однажды нашли челюсть пещерного льва».

В Северной Америке с лесным бизоном — собственно, о нем обычно и идет речь, когда говоришь «бизон» или buffalo, — вышло чуть погуманнее: с рубежа позапрошлого и прошлого века — на грани истребления, но все же живы. А позже в Канаде нашлось полноценное стадо бизонов, не тронутых ни человеком, ни природой, ни болезнями вроде туберкулеза, — две сотни голов. «Случилось это ровно 60 лет назад, в 1957 году, в провинции Альберта, — говорит Семен Егоров. — Юбилей». Сейчас там более двух тысяч голов — в основном по заповедникам, разумеется.

Почему десять лет назад, в 2006 году, канадцы из национального парка Элк-Айленд выбрали Якутию для контрольного расселения партии бизонов? Климат — раз. Доступность — то есть недоступность для любого прохожего — два. Привычный рацион — три. Соответственно, наилучшие условия для выполнения задачи — четыре. «Задача — сохранить генофонд лесного бизона в планетарном масштабе», — излагает Андрей Попов.

Тем, как сохраняют бизона в Якутии, канадцы остались довольны, потому осуществили еще два таких же завоза оттуда же, в 2011-м и в 2013-м. Тридцать, тридцать и тридцать — итого девяносто бизонов в дар, невзирая на отношения России и западного мира, включающего Канаду.

«Все проходит, все уходит, а зверька сохранить надо в любом разе, — формулирует Семен Егоров. — Хоть бы и на случай ядерной войны. Бизоны должны остаться, раз не вымерли до конца».

Добродушные, но дикие

Семену Семеновичу — шутки по мотивам «Бриллиантовой руки» воспринимаются Егоровым с усталой благосклонностью — в январе исполнилось 55. Классный ветеринар, местный, специалист по крупным рогатым, не пьет совсем… Короче, лучшей кандидатуры не найти — когда в 2006 из канадского заповедника привезли первые 15 пар, был назначен в бизонарий. До того Егоров про бизонов только из вестернов слышал и о размерах их даже не подозревал. «Они хорошие, исполины. И я уже привык к ним», — говорит Егоров.

Инфраструктура в бизонарии скромная: несколько одноэтажных деревянных домиков, в одном из них — центральный офис Егорова. В нем железная печка — значит, тепло, а это главное. «Многих гостей заповедника очень впечатляет вот это», — показывает Андрей Попов на ряды ладных укрепленных трейлеров у забора. В них канадцы привозили бизонов — тем же путем: по льду Лены, по льду Кирима, дальше направо и в лес до Усть-Буотамы. В них же отвозят молодняк на Синские столбы — почти в пятистах километрах отсюда, на реке Синей.

«Питомник Тымпынай называется, — объясняет Егоров. — Сто километров вокруг в любую сторону — вообще никого. Не то что здесь». Поблизости от Усть-Буотамы — километров восемьдесят — знаменитые Ленские столбы, туристы временами приезжают и сюда. Им рады, разумеется. «Просто за исполинов и коровок волнуемся всегда», — говорит Семен Семенович.

«По характеру очень добродушные, но дикие, — описывает своих подопечных Семен Егоров. — Если не трогать — не тронут. Загонишь на тесное пространство, в загон тот же — все, берегись, снесут. Бизон — зверек русский».

Рожать «канадцы» в Якутии стали уже через два года, чем удивили дарителей: обычно при размещении на новых местах до потомства проходит года три, а то и четыре. Дилемма кота Матроскина перед якутским бизонарием не стоит: 90 бизонов из Канады — их, и телята тоже российские. Разве что дареных из Усть-Буотамы перемещать нельзя, по договору. А потомство — пожалуйста.

Одну пару молодых бизонов переправили в Мирный, к алмазодобытчикам — «Алроса» в свое время помогла с перевозками из Канады. Вторую в прошлом году — в зоопарк «Орто Дойду» близ Якутска. «Думали, забор сломают, — вспоминает Андрей Попов. — Оказалось, что их просто неделю-другую надо было в тишине подержать, и все. Прекрасно живут там, привыкли».

«Зовут их Илюша и Саргуля, едят с руки, — подтверждает Семен Егоров. — Вольер большой там, хороший, но не здешние же просторы».

Хомяк весом в тонну

Два десятка русских, то есть якутских, то есть канадских «зверьков» пасутся на тридцати гектарах. Тут только быки, дамы — на другом конце бизонария. Помощники Егорова рассыпают перед «мужчинами» комбикорм. «Это им для праздника, чтобы к загородке подошли, — подчеркивает Семен Семенович. — Обычно едят сено. А так — копытят снег, до травы добиваются. Зеленую тоже находят, если копытить хорошо».

Хомяк — один из старожилов бизонария, тонна с лишним — ест с чувством собственного достоинства, не отвлекаясь на щелканье камеры. Остальные составляют живописный фон. У коров-бизонов все более дружно: едят вместе. Впрочем, и комбикорм им насыпают каждый день, можно особо не копытить. Позитивная дискриминация налицо. С другой стороны, рожать-то точно не Хомяку и его друзьям — Тарасу, Батуру и прочим.

Рожают здесь от 5 до 12 телят в год. В бизонарии уверяют, что количество телят четко зависит от того, насколько урожайным будет следующий год. В 2016-м появилось десять — стало быть, и год ожидается ничего: «Хоть в прогноз вноси, сбоев не было», — уверяет Егоров.

Всех якутских бизонов — прибывших и родных — сейчас 175. Из 90 «канадцев» здесь осталось 82. Допустимая убыль — 50 процентов, нормальная — четверть. О том, как удалось удержаться в пределах десяти процентов, Семен Егоров время от времени рассказывает канадским коллегам. Программа расселения продолжается, и не только в Якутии, которая стала первым местом, куда специалисты из Элк-Айленд выпустили контрольную партию. «В Штатах уже потом получили, когда про нас узнали и чуть ли не обидеться успели на канадцев, — поясняет Андрей Попов. — На Аляску поселили».

«Зато американцы и выпустили своих на свободу быстрее, — отдает должное Семен Семенович. — Мы только сейчас собираемся».

На свободу — с чистой совестью

Да, если все пойдет по плану, то в этом году на волю выйдут тридцать бизонов, уже якутских. В Тымпынае — там, где на сто километров вокруг никого. Несколько лет назад, впрочем, бизоны уже побывали на свободе, но незаконно: побег осуществили два быка и группа коровок. Ловили несколько месяцев, причем вожаки успели натворить дел: «Батур сломал изгородь на сенокосных лугах, один кушал, — излагает состав преступления Егоров. — Трех кобылиц сломал, платить пришлось».

Под нынешний Год экологии событие материкового значения — шутка ли, первые свободные бизоны Евразии — не подгоняли, хотя совпадение вполне в строку административных мероприятий. Тем более канадцы в феврале тоже перевозят очередную партию своих — по стране, в национальный парк Банф. В контейнерах, вертолетами.

«Вертолет, конечно, хорошо, — говорит Андрей Попов. — Но у нас это дорого. И потом, доехать ведь можно. Особенно если дорогу сделать».

Хангаласский улус — Якутск — Москва.