Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
В начале недели суд отправил под арест экс-главу Удмуртии Александра Соловьева, обвиняемого по коррупционному делу. Теперь он заключенный одного из московских изоляторов, где уже ждут своей участи несколько бывших губернаторов. Как арест мотивирует бывших российских чиновников перечитывать классику, заниматься йогой и осваивать новые кулинарные рецепты — в материале «Ленты.ру».
Утром 4 апреля стало известно, что в отношении теперь уже бывшего главы Удмуртии Александра Соловьева возбуждено дело по подозрению в получении взяток на 140 миллионов рублей. Следователи полагают, что незаконное вознаграждение чиновник получил от представителей организаций, занятых на строительстве мостов через реки Кама и Буй. 66-летнего Соловьева задержали в его собственном доме в Ижевске, доставили в Москву в наручниках и с черным мешком на голове, писали СМИ.
Вечером — уже после указа об отставке в связи с утратой доверия и назначения врио — суд решил отправить Александра Соловьева под арест. Просьбы о смягчении меры пресечения остались неуслышанными.
Бывший руководитель Удмуртии пробудет в изоляторе до начала июня, а может, и дольше — если суд продлит срок содержания под стражей. Высокопоставленных чиновников, попавших в уголовные сводки, как правило, отправляют в СИЗО «Лефортово» или «Матросскую Тишину», где ожидают суда герои похожих историй.
Бывший глава Коми Вячеслав Гайзер находится в столичном «Лефортово» уже полтора года. Следствие завершено, так что экс-глава республики дожидается суда. С Гайзера сняли обвинение в даче взятки, однако едва ли это сильно изменит ситуацию: ему предъявлены обвинения в организации и участии в преступном сообществе, мошенничестве, а также легализации незаконно полученных денег и имущества. По оценкам следствия, ущерб от действий высокопоставленного чиновника и его восемнадцати подельников превышает миллиард рублей.
Бывший глава Коми соседствует в камере вовсе не с предполагаемыми сообщниками. «Непонятно, почему Гайзера всегда селят в камерах с радикальными исламистами», — жаловался его адвокат Вячеслав Леонтьев. Несмотря на это Гайзер держится молодцом, утверждал его защитник. Тюремную еду оценивает как вполне съедобную, планировал освоить йогу и петь мантры, особенно когда телевизора в камере не было.
Телевизор появился через год после ареста. Смотрит Гайзер в основном новости, в остальное время читает — и художественную литературу, и газеты. Экс-чиновника, правда, расстраивали материалы о его жизни в изоляторе. «Например, что стал в тюрьме религиозным, — говорил его адвокат. — Но Вячеслав Михайлович всегда был верующим, по воскресеньям на службу ходил. Это не то что, знаете, попадают за решетку — сразу купола и прочее».
Еще один постоялец «Лефортово» — экс-губернатор Кировской области Никита Белых, обвиняемый в получении взяток. Пока его бывшие подчиненные продолжают политическую карьеру на Украине, он ожидает суда в изоляторе. Одним судом дело может не ограничиться: в марте СКР завел на него еще одно дело.
Кировский губернатор был задержан с поличным в июне прошлого года: его застали в московском ресторане на Новом Арбате при получении 150 тысяч евро. Следователи считают, что в период с 2012 по 2016 год руководитель региона получил в общей сложности 600 тысяч евро за покровительство местным предпринимателям.
Быт столичного СИЗО поначалу не вызывал у Белых больших нареканий. «Вообще я как губернатор за 7,5 лет посетил много лагерей у себя в регионе. И я вам так скажу: ни в какое сравнение с «Лефортово» они не идут. Не зря его называют идеальным изолятором», — говорил он через пару месяцев после задержания. Сетовал арестант только на сложности со стиркой.
Сейчас настрой у Белых уже не такой боевой. Состояние его здоровья ухудшилось, не способствует хорошему самочувствию и резкий набор веса: по словам адвоката, его подзащитный набрал 20 килограммов. В конце марта на заседание суда он пришел, опираясь на трость. За два месяца до этого бывшего чиновника перевели в больницу «Матросской Тишины». По возвращении в «Лефортово» Белых жаловался, что День защитника Отечества он встречал в одиночестве, без телевизора, холодильника и запасов провизии: «Я остался даже без элементарного «Доширака»». Однако больше всего его расстраивает, что следователи до сих пор не разрешили ему жениться в СИЗО на 30-летней поэтессе Екатерине Рейферт.
«Я уже измучился, и невеста измучилась», — признавался бывший чиновник. В этом плане больше повезло обвиняемому в мошенничестве бизнесмену Сергею Полонскому: в июне он расписался с Ольгой Дерипаско в «Матросской Тишине».
Александр Хорошавин, руководивший Сахалинской областью восемь лет, до начала суда успел побывать и в «Лефортово», и в «Матросской Тишине». С февраля он содержится под стражей в СИЗО Южно-Сахалинска.
Хорошавин был задержан по подозрению в получении взяток в марте 2015-го. Экс-губернатору и еще трем фигурантам дела — его заму, советнику и бывшему главе Минсельхоза региона — предъявлены обвинения в получении взяток и отмывании денег. Общая сумма полученных в 2009-2015 годах взяток, по данным следователей, превысила 522 миллиона рублей. При обысках у Хорошавина было найдено вдвое больше денег, причем наличными, а также более 800 единиц ювелирных изделий. До сих пор припоминают экс-губернатору шариковую ручку ценой в десятки миллионов рублей. «Где ручка за 36 миллионов рублей?» — возмущался он на заседании суда в марте, требуя предъявить доказательства.
На жизнь как в московских, так и в сахалинских изоляторах экс-губернатор особенно не жаловался. По словам его адвоката Ольги Артюховой, Хорошавин много читает — выписывает прессу, перечитывает классику, в том числе Достоевского. Из телевизионных передач его интересуют новости и спортивные передачи. Спорт — отдельная история: Хорошавин исправно делает зарядку, отмечала его защитница. Переехав в СИЗО Южно-Сахалинска, бывший чиновник пожаловался на отсутствие снарядов и попросил руководство изолятора установить во дворе турник.
Во времена губернаторства в распоряжении Александра Хорошавина был целый тренажерный зал на территории его резиденции, которую теперь превратили в базу отдыха и открыли для туристов.
В «Матросской Тишине» остается другой дальневосточный чиновник — отстраненный от должности мэра Владивостока Игорь Пушкарев, обвиняемый в злоупотреблении полномочиями и коммерческом подкупе. По версии следователей, в период с 2009 по 2014 год он содействовал покупке стройматериалов по завышенным ценам компанией «Дороги Владивостока» и заработал на этом 160 миллионов рублей.
В домашнем аресте Пушкареву отказали, но и в СИЗО он, судя по его рассказам о тюремном быте, не унывает. «Электронный чайник позволяет творить чудеса — мы готовим разнообразные блюда и обдумываем новогоднее меню», — рассказывал он в декабре.
Мэр столицы Приморья ведет страницу во «ВКонтакте»: советует подписчикам почитать роман о «Матросской Тишине», комментирует происходящие во Владивостоке события и даже поздравляет женщин с 8 Марта.
Один из высокопоставленных чиновников, избежавших СИЗО, — бывший министр экономического развития Алексей Улюкаев, обвиняемый в получении взятки в два миллиона долларов. С ноября он находится под домашним арестом. Время в четырех стенах отставной министр коротает за написанием научных статей, рассказывал его адвокат. Продолжает ли Улюкаев стихотворное творчество — неизвестно.
«На глазах умирает единственный сын, а мне говорят смириться»
Фото: Валерий Шарифулин / ТАСС
Заболеть россияне боятся даже больше, чем умереть. По крайней мере такие результаты показывают соцопросы. При этом статистика показывает, что, к примеру, число смертей от рака, который диагностировали уже во время вскрытия, действительно очень велико. Как говорят эксперты и родные заболевших, случается так, что человек до последнего не идет к врачу или идет, но все равно не понимает всю серьезность своего положения. Либо понимает, но скрывает диагноз от семьи. На это накладывается проблема маршрутизации пациентов между больницами и банальное нежелание врачей связываться со сложными случаями, из-за чего уходит драгоценное в таких случаях время. Какими качествами и ресурсами нужно обладать, чтобы лечиться и выжить в России, — в материале «Ленты.ру».
История одного рака
Жительнице поселка Урдома Архангельской области Ирине Сергеевне Ш. (имена героев изменены) в конце октября исполнилось 74 года. В день рождения она почувствовала себя плохо — живот крутило так, что ждать врачей можно было только в скрюченном состоянии. Скорая вначале увезла ее в местную больницу. Там действует терапевтический стационар на несколько коек, но ни оборудования, ни специалистов для экстренной помощи нет.
Поскольку боль нарастала, врач порекомендовал срочно доставить пациентку в соседний городок Коряжму. До него — всего 116 километров. Но по размытой дождями насыпной трассе, испещренной ямами, дорога занимает несколько часов. На месте рентген показал, что причина боли — опухоль, которая перекрыла кишечник. Часть органа с безобразными наростами была экстренно удалена.
— Где вы раньше были? — удивлялся после операции хирург, беседуя с родственниками. — Почему ничего не делали, не обследовались? Такое бессимптомно протекать не могло.
Оно и не протекало. Выяснилось, что почти весь год Ирина Сергеевна регулярно, как на работу, ходила в поликлинику. Набор жалоб у нее был стандартный: общее плохое самочувствие, боли в желудке, тошнота, рвота и прочее. Все, что рекомендовали врачи, она, бывший педагог, ответственно выполняла, все назначенные исследования проходила — то есть была образцовым пациентом.
При этом надо понимать, что сдать анализы в городе и в деревне — это совершенно разные вещи. В шаговой доступности в Урдоме — только кровь и моча. А все, что посерьезнее, — в двух часах езды на электричке. Расписание пригородных поездов ограниченное: один рейс утром и один вечером. Чтобы лишний раз не трепать нервы ни себе, ни больнице, охотясь за направлениями и талонами, Ирина Сергеевна предпочитала за все платить.
В феврале ее муж Иван Алексеевич прочитал в местной районной газете объявление: больница Сыктывкара приглашала всех желающих госпитализироваться к ним для полной медицинской диагностики. Бесплатно, в рамках ОМС. Сыктывкар — столица соседнего с Архангельской областью региона — республики Коми, от Урдомы — шесть часов на поезде. Но Ирина Сергеевна поехала: это удобнее да и дешевле, чем постоянно мотаться на электричках в «приписанную» амбулаторию.
За неделю ей провели, как модно сейчас говорить, «диагностический чек-ап». Обнаружили «объемистое образование» в брюшной полости. Дали направление на биопсию с предварительным диагнозом — рак сигмовидной кишки. Результаты исследования обещали сообщить по телефону, поскольку к моменту его готовности пациентка должна была уже быть дома.
— Она потом звонила в больницу, — рассказывает Иван Алексеевич. — Там сказали, что все у нее нормально, онкология не подтвердилась. Ей так и сказали: все у вас хорошо. Она и успокоилась вроде как… Родным ни на что не жаловалась. В больницу ходила. Там пытались лечить то поджелудочную, то гастрит, то щитовидку, то боролись с высоким давлением, потому что пациентка все лето на огороде пахала: картошка, огурцы, помидоры, морковь, цветы, внуки. А еще частный дом — он, хоть и благоустроенный, требует постоянного внимания.
Позже, когда Ирина Сергеевна экстренно попала в больницу, родственники запросили в Сыктывкаре электронную копию результатов биопсии. Онкологию хоть и не нашли, но диагностировали «полип с абсцессом». Проктологи такие наросты рекомендуют немедленно удалять — есть опасность, что со временем они могут стать злокачественными. Но это известно в основном врачам. Для пациентов слово «полип» — безобидное, синоним банальной бородавки.
Теоретически онкологическая система помощи разработана в каждом регионе. Кроме непосредственно мероприятий по лечению, она должна предполагать маршрутизацию пациентов, у которых подозревают онкологию. На бумаге это действительно существует. В реальности система дает сбой. Например, как в случае с Ириной Сергеевной: результаты исследования из Сыктывкара по идее должны были поступить в ее поликлинику по месту жительства. Участковый врач должен был отправить ее на консультацию к онкологу, онколог должен был… и прочее, прочее, прочее. Все эти «должен был», наверное, работают, но в каком-то идеальном мире.
Что-то идет не так
Как свидетельствует официальная статистика, сбои в системе — не редкость. В докладе Минздрава о состоянии онкологической помощи в России в 2018 году сообщается, что от злокачественных опухолей умерли 28 300 россиян, не стоявших на учете в онкодиспансерах. Из них в 27 975 случаях диагноз «рак» поставил патологоанатом при вскрытии. Всего в 2018 году было выявлено 624 709 новых случаев рака. Почти у каждого пятого пациента (18 процентов) онкологию обнаружили уже в терминальной стадии.
Служба помощи онкобольным «Ясное утро» круглосуточно и бесплатно принимает звонки от онкопациентов со всей России. Изначально подразумевается, что помощь — психологическая, на самом деле приходится помогать разруливать все проблемы, с которыми сталкиваются новобранцы «ракового корпуса».
К психологическим вопросам можно отнести только 45 процентов звонков (как принять диагноз, как сообщить близким и коллегам), все остальное — юридические и информационно-логистические сведения (какое лечение положено, какие обследования нужно сделать и прочее). Ольга Гольдман, руководитель «Ясного утра», говорит, что им специально пришлось организовать юридический отдел, чтобы качественно помогать пациентам.
— Мы делали исследование и выяснили, что в среднем люди до полугода бродят по врачам, чтобы им поставили диагноз, — рассказывает она. — Я знаю, что в Москве и Питере над этим работают, и там постепенно меняется ситуация. А в регионах все идет как обычно. «Живот болит? Ну, анальгин выпейте или но-шпу». Все! Настороженность врачей первичного звена как была низкой, так и осталась. Я слышу, что в последнее время об этом много говорят, Минздрав как-то пытается стимулировать изменения. Но страна у нас большая, людей много, а врачей — мало. Выявляемость все равно продолжает отставать от европейских цифр. Если экстраполировать международные данные, то в России онкобольных должно быть реально в два раза больше. А у нас мало того, что мы их поздно находим, так еще часто система начинает их видеть уже на последних стадиях болезни.
По словам Гольдман, одна из проблем — отсутствие маршрутизации, которая была бы понятна пациенту. Номинально вроде все есть — на бумаге все пути, возможности расписаны, а в реальности — никто ничего не знает. Учреждения, где бывает пациент, часто между собой не общаются, историю болезни и анализы либо вовсе не передают, либо могут все это потерять. Списков учреждений, где можно было бы пройти дальнейшее лечение, нет. Если человек сам где-то что-то узнает и будет настаивать направить его именно туда — возможно, медучреждение с этим согласится. Нет — добро пожаловать по месту жительства, в соседнюю больницу, где один онколог на 500 пациентов.
— Система официально действует, но все рассыпается на стадии коммуникации с пациентом, — продолжает Гольдман. — Часто больной даже не понимает, что ему врач сказал. Или думает, что все понимает, а на самом деле — нет. А переспросить уже не у кого, потому что до врача нужно 200 километров на перекладных добираться в одну сторону. Все на таких как бы мелочах строится, но именно из-за таких мелочей у нас половина населения мрет.
Вам не срочно
В начале октября жительница Кургана Любовь Михайлова записала видеообращение к президенту Владимиру Путину. У ее 18-летнего сына Артемия — опухоль головного мозга. Как рассказывает мать, до июня 2019 года юноша считался практически здоровым. Летом начал жаловаться на утомляемость. Поначалу этому значения не придавали — а кто сегодня не устает? Потом у него начались головокружения, двоение в глазах. В июле в головном мозге обнаружили опухоль.
— Нейрохирург в Кургане мне объяснил, что опухоль находится в таком месте, что оперировать довольно опасно. Нужно делать биопсию, чтобы уточнить диагноз, и впоследствии лечением должны заниматься онкологи, — говорит Любовь.
Для дальнейшей консультации их с сыном отправили в Центр нейрохирургии в Тюмень (два часа на поезде от Кургана) — там она оказалась 8 августа. В Тюмени нейрохирурги согласились с выводами курганских коллег — оперировать рискованно, лучше сделать биопсию. Михайловой объяснили, что в их случае биопсия головного мозга — высокотехнологичная операция. И отправили ее снова в Курган — оформлять по месту прописки государственную квоту. Уже 9 августа, то есть на следующий день после приезда из Тюмени, Михайлова отнесла документы в департамент здравоохранения Кургана. Квота была готова 28 августа, Тюмень пригласила их на госпитализацию только 24 сентября.
— Я звонила в Тюмень заведующему отделением, куда нас направляли, и спрашивала, нет ли возможности госпитализацию ускорить, — говорит Любовь. — Объясняла, что сыну с каждым днем все хуже и хуже. Мы ведь после обнаружения опухоли третий месяц ждем лечения. А без биопсии и точного диагноза терапию не назначают. У Артемия за это время все симптомы, которые изначально едва угадывались, спрогрессировали: правосторонний парез, головокружение, шаткость. Но мне сказали, что ситуация не срочная, а если нам уж очень надо, делайте эту процедуру у себя в Кургане.
В конце сентября Михайловы наконец прибыли в Тюмень. Там у Артемия взяли все анализы, которые обычно берут при поступлении в стационар, а также оперативно сделали КТ и МРТ. По итогам сказали, что ситуация у молодого человека критичная, биопсия ему уже не показана.
— То есть мне открытым текстом сказали, чтобы я смирилась и смотрела, как у меня на глазах умирает единственный сын, — плачет Любовь. — Умирает по их вине, потому что затянули до такой степени… Нас практически выгнали оттуда. Порекомендовали обратиться в Санкт-Петербургский центр радиологии. Но для этого нам нужно снова ехать в Курган и оформлять квоту.
Пуговицы в порядке, какие претензии к карману?
— Ситуация в регионах, к сожалению, далека от той, когда пациент получат диагноз, и дальше у него все катится как по накатанной колее, — объясняет онкопсихолог Ольга Гольдман. — Или самому пациенту, или его родственнику постоянно нужно держать руку на пульсе, все координировать. Где обнаружится слабое звено — не предсказать. Ситуация в регионах примерно такая, как в юмореске Райкина: «Пуговицы в порядке, какие претензии к карману?» То есть у пациента лечение должно быть комплексным, а на деле получается, что хирурги говорят одно, химиотерапевты — другое, а амбулатория и стационар вообще между собой не общаются.
Как поясняет Гольдман, в Москве федеральные онкологические учреждения выписывают современные схемы лечения. Пациент возвращается домой (химиотерапия делается обычно по месту регистрации), а ему говорят: вас в списках на лекарства нет, приходите через полгодика. Либо лечат не тем, что требуется в конкретном случае, а тем, что есть в наличии. По сути занимаются имитацией помощи.
— Система планирования расходов на лечение практически во всех регионах отталкивается от той информации, что у них была в прошлом году — то есть покупают примерно столько же препаратов, сколько раньше, — добавляет собеседница «Ленты.ру». — Когда появляются новые пациенты, им очень сложно встраиваться. Если заболели в начале года, то нужно с боями прорываться к лечению. Успех лечения сегодня — это лотерея. Все очень сильно зависит от того, где человек лечится, где живет. А еще, конечно, от способности самого больного и его родственников к мобилизации. У нас даже есть кампания «Соберись и борись!».
Гольдман объясняет, что из-за этого лозунга они с коллегами сломали немало копий, потому что он «не очень психологичен». Не все люди могут встать, пойти и делать. Для некоторых это вообще неактуально.
— Наша позиция такая: пациент в России должен обладать большим здоровьем, чтобы лечиться, — делает вывод психолог. — У грамотного и настойчивого пациента шансов победить больше. За себя и близких реально нужно бороться. Система рассинхронизирована. Практически все нужно строить с нуля. Не знаю, когда это произойдет. Надеюсь, что при нашей жизни.
Миллиона хватит
Почти год назад в некоммерческом Фонде профилактики рака появился новый проект — «Просто спросить». Это справочный сервис для тех, кто столкнулся с онкологией. Финансируется за счет благотворительных взносов. На портале можно задать любой вопрос, заполнив специальную форму. Диагноз по интернету ставить не будут, но посоветуют, как поступить конкретному человеку в конкретной ситуации. Если необходимо — изучат медицинские документы. Порекомендуют, к какому специалисту лучше всего обратиться именно с этой проблемой, можно ли лечиться на месте или лучше куда-то поехать. Речь не о загранице, а о российских городах.
По словам исполнительного директора Фонда профилактики рака Ильи Фоминцева, в среднем ежедневно консультантам сервиса поступает 50 запросов.
— Мы сейчас работаем над созданием базы данных, — пояснил он «Ленте.ру». — Будем туда укладывать все, что может относиться к качеству лечения онкологии. Все данные у нас есть — ежедневно в сервис поступают десятки медицинских выписок с самых разных регионов страны. Врачи-эксперты, которые отвечают на вопросы пациентов, делают пометки в рекомендациях: на каком основании приняты решения о назначенном лечении, насколько они обоснованны. База данных будет привязана к конкретному доктору и клинике. Я пока не могу сказать конкретно в цифрах, сколько именно ошибок и каких, но по ощущениям — очень много. В основном они касаются тактики лечения.
Фоминцев говорит, что когда накопится достаточный массив информации, эти сведения сделают открытыми для пациентов. При желании человек сможет вбить в соответствующую графу два параметра — локализацию опухоли и свой регион — и система выдаст ему список врачей и учреждений, в которые «не страшно» попадать.
— Мы в Фонде очень много ездили по стране и примерно представляем, где и что происходит. Возможно, представляем даже лучше чиновников, — продолжает Фоминцев. — Объективных данных о качестве проведенных хирургических операций, выживаемости после химиотерапии нет. Не то чтобы они были закрыты или засекречены — их толком не собирают. Исследовать эти сведения довольно сложно, так как слишком много субъективизма, политики во всем этом. Врачи обычно объединяются в группы по интересам и действуют как в басне: кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку. А пациент ведь, когда ему ставят такой диагноз, мечется везде, ищет, спрашивает. Можно попасть в такой круг, где вроде бы все врачи хорошие, все дают друг другу отличные рекомендации, а на самом деле это просто пузырь социальных связей.
— Где гарантия, что вы тоже не отправите больного в такой пузырь? — закономерно сомневаюсь я.
— Я понимаю, что все может выглядеть эфемерно. Но гарантия — это наша репутация. И мы к вопросу рекомендаций подходим просто. Как я лично выбираю, к какому доктору отправить родственника или знакомого? Если я ищу хирурга-онколога, допустим, то я хочу, чтобы он работал в центре, где хорошо поставлены процессы: есть оборудование, оно совпадает с компетенциями врача. Часто бывает все же наоборот: клиника напичкана техникой, но пользоваться ею не умеют. Ну и важно, как врач ведет себя по отношению к пациентам, не вымогает ли «конверты». Эта инсайдерская информация всем внутри профессии более-менее известна.
О «проверенных» местах в Фонде профилактики рака говорят осторожно: в основном Москва и Питер, да и там «есть похуже и есть получше». В регионах, за редким исключением, все печально. Тем не менее и там есть врачи, которые не уступают по уровню подготовки и знаний столичным. «Но это все штучно. Например, наши эксперты заметили, что в Самаре появился доктор, который стабильно принимает грамотные решения».
— Реально ли бесплатно лечиться и выздороветь? — интересуюсь напоследок.
— В принципе, бесплатно вы всегда можете получить лечение. Вопрос только в том, насколько вас удовлетворит его качество. С точки зрения врача, есть большая разница — лечиться в федеральном центре и в каком-то отдаленном региональном, где и оборудования нет нормального, и квалификация специалистов вызывает вопросы. А протоколы лечения, конечно, одинаково написаны что для Москвы, что для Урюпинска. Только вот разница в лечении — фатальная. И качество диагностики — абсолютно другое. То есть высока вероятность, что вас вообще станут лечить неправильно и не от того, что нужно. Такая вероятность есть и в федеральном центре, но она гораздо ниже. Однако чтобы поехать в федеральный центр, нужны деньги — хотя бы на дорогу, на жилье и прочее. Даже если вы лечитесь там по квоте, скорее всего какие-то расходы все равно будут. Так что нужно иметь финансовую подушку безопасности.
— Сколько?
— Думаю, миллиона рублей за глаза хватит. Необязательно вы все их потратите на лечение.
— Получается, бедным лечение недоступно?
— В этом случае пациента нужно за руку везде водить и знать, куда точно нужно обращаться. Сервис «Просто спросить» сильно сокращает расходы, сохраняя качество лечения. Мы стараемся отправлять туда, где не обдирают.
Это не конец
Автор голосового письма в Кремль Любовь Михайлова в департаменте здравоохранения Кургана получила направление для выполнения биопсии головного мозга сыну. Его назначили в клинике Новосибирска. По идее, Михайловы уже должны были там находиться, но у пациента начались осложнения — пневмония. Юноша почти не ходит, с трудом передвигается от кровати до туалета.
Из Тюменского центра нейрохирургии Михайловым пришел ответ, что все делалось в соответствии с нормативами, известий об ухудшении здоровья пациента у них не было. А отправили его домой потому, что детальное обследование на месте показало: «риск возможных послеоперационных осложнений превышает риски естественного течения заболевания». «О какой доступной медицине вы говорите? — горько усмехается Михайлова. — Диагноз поставили еще в июле, а сейчас — ноябрь. И у всех — все нормально. И совесть, что фактически погубили моего сына, никого не мучает».
В Урдоме Ирина Сергеевна Ш. вернулась домой из больницы. После резекции кишечника ходит с трудом. У родственников была безумная надежда, что хирургам удалось удалить всю опухоль вместе с пораженной частью кишечника. В день выписки пришло гистологическое заключение: канцероматоз брюшной полости, метастазы в соседние органы, четвертая стадия. Местные врачи на вопросы о дальнейшем лечении отводят глаза и отвечают, что она теперь уже «не их профиль». По прогнозам, Ирине Сергеевне совсем скоро могут понадобиться наркотические обезболивающие. За направлением и рецептом — к онкологу. Ближайший доступный врач, курирующий их район, — в Архангельске. По «северным» меркам совсем близко — всего-то четырнадцать часов на поезде.
«Человек простой: если умрет, так и умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет». Это цитата из знаменитой гоголевской комедии «Ревизор». С тех пор прошло почти 200 лет.
По поручению президента до конца лета Минздрав должен упростить процедуру назначения психотропных и наркотических обезболивающих препаратов. Сейчас врачи боятся иметь дело с этими лекарствами, опасаясь уголовного преследования за ошибки. Опасения их оправданны. В Свердловской области, в маленьком городке Новая Ляля, в августе будут судить гинеколога, который поспешил помочь страдающей от сильной боли пожилой женщине и теперь может получить срок как наркодилер. В истории врача разбиралась корреспондент «Ленты.ру» Наталья Гранина.
Дело за укол
В марте 2019 года в больницу города Новая Ляля Свердловской области попала 74-летняя Ольга Николаевна Михайлова(имя изменено). Предполагалось, что ей может понадобиться операция — у пациентки диагностировали полное выпадение матки. В таком состоянии она жила достаточно давно. Язвы прилипали к памперсу, который она носила, и постоянно кровоточили. Одежда, постель Ольги Николаевны были в красных пятнах. Гинекологические проблемы осложнялись старческой деменцией. Женщина вела себя неадекватно, не воспринимала ни себя, ни окружающих. Ни на что не жаловалась, просто плакала и стонала.
Лечащий врач Михайловой, акушер-гинеколог Олег Баскаков, в тот день делал ей перевязку и обработку язв.
— Чувствовалось, что пациентка измучилась, что ей больно, — говорит он. — Медсестры говорили, что она две ночи с момента поступления в стационар не спала. Мне сказали, что Ольга Николаевна в прошлом — наша коллега, всю жизнь проработала врачом-стоматологом. Хотелось помочь, сделать хоть что-то, чтобы она немного отдохнула.
Баскаков посчитал, что женщине помогут обезболивающий трамадол и успокаивающий сибазол. В недавнем прошлом эти препараты продавались в аптеках без рецепта, сейчас входят в списки сильнодействующих и наркотических. Порядок выписки таких лекарств формализован, требует особой тщательности и занимает много времени, поэтому доктора часто стараются «учетные» препараты лишний раз не трогать.
По регламенту Баскакову нужно было сделать запись о назначении лекарства в карте пациентки, после чего поставить в известность старшую медсестру, которая обычно заведует сейфом, где хранятся все препараты из списка. Врач в такой ситуации заполняет массу формуляров и протоколов. дело было под вечер, а рабочий день старшей медсестры заканчивается в 17 часов.
— Я вспомнил, что у меня в шкафу есть нужные лекарства, — рассказывает врач. Год назад мать Баскакова в Челябинске умерла от лейкоза. После ее смерти остался целый шкаф самых разных дорогих медикаментов, не только онкологических. Оставшиеся упаковки Баскаков привез в Новолялинскую больницу и раздал в разные отделения. Трамадол и сибазол, поскольку их было всего несколько ампул, оставил у себя — в комнате при больнице.
— Поэтому просто спустился к себе, взял две ампулы лекарства и отдал медсестре, которая работала в моем отделении. Попросил один укол сделать пациентке сразу же, а другой — перед сном.
В коридоре старшая медсестра отняла у коллеги ампулы, заперла в сейф и пригрозила, что будет жаловаться.
— Я, конечно, расстроился, что так получилось, — говорит врач, — но не придал значения. Со старшей медсестрой мы и раньше конфликтовали. Слишком разные взгляды на все были. Наверное, антипатия была взаимной. Пациентку ту мы подручными средствами пытались успокоить. Делали повязки с лидокоином, подобрали более удобные памперсы…
Через два дня в квартиру Баскакова (вернее, в комнату, где он жил) пришли с обыском. Полицейские изъяли еще одну ампулу трамадола. Против гинеколога возбудили уголовное дело о незаконном сбыте сильнодействующих и психотропных веществ (ст. 228,ч.2 Уголовного кодекса). Максимальное наказание — восемь лет колонии. Арестовывать врача не стали, взяли подписку о невыезде.
Уходящая натура
Новая Ляля — городок почти в 300 километрах от Екатеринбурга. Население — около 11 тысяч человек, и становится меньше каждый год. По одним данным, городу стукнуло 116 лет, по другим — он на сто лет старше. В советские годы градообразующим предприятием считался целлюлозный комбинат. Сейчас работу в городке найти все сложнее.
Здание Новолялинской больницы построено в 1970-х. Тогда для провинциального городка появление пятиэтажного больничного комплекса стало «социальным прорывом». Кроме детской и взрослой поликлиники, там был стационар со всеми возможными медицинскими профилями, роддом, женская консультация и прочее.
Сегодня больница понемногу вымирает. В 2013 году в ЦРБ закрыли роддом. Оптимизировали другие больничные отделения: сократили койко-места в стационаре, убрали штат. Местные говорят, что в Новолялинскую ЦРБ стараются не обращаться. Простуда обычно сама проходит, а если что-то серьезное — то даже сами оставшиеся в Новой Ляле врачи рекомендуют ехать в больницу города Серова, что в 70 километрах. Там больше профильных специалистов, лучше оборудование, а значит— больше возможностей для диагностики.
Время от времени лялинские активисты шлют гневные письма в Свердловское областное правительство и другие государственные ведомства. Региональный Минздрав, в частности, просят остановить развал медицины в городе. Из ведомства активистам приходят обстоятельные ответы, что в Новой Ляле все очень неплохо. В среднем по Свердловскому региону укомплектованность медперсоналом — 66,7 процента, у новолялинцев — больше 74 процентов. Если и не хватает каких специалистов, то имеющиеся кадры активно повышают свой профессионализм и приобретают новые медицинские специальности. Врач-рентгенолог, например, переобучился на психиатра, а дерматовенеролог стал врачом функциональной диагностики.
Кроме того, успокаивают чиновники новолялинцев, руководство района сотрудничает с рекрутинговыми сайтами и с их помощью вербует в город специалистов из других регионов. Одно из объявлений о свободных вакансиях увидел в газете врач-гинеколог, 58-летний Олег Баскаков. До этого он 30 лет жил и работал в Челябинской области.
— В Челябинске тогда тоже начались сокращения в больницах, — рассказывает он. — В Новой Ляле предлагали хорошую зарплату, и работа была интересная. Сын у меня взрослый, учится в Москве, в музыкальной академии Гнесиных. С женой мы в разводе. Вроде бы в родном городе ничего не держало, поэтому откликнулся на объявление. Меня сразу пригласили.
Была речь о том, что больница или городские власти Новой Ляли обеспечат приезжего доктора служебным жильем. Обещание сдержали, но поселили его в закрытом роддоме. Точнее, выделили комнату на втором этаже ЦРБ и разрешили обустраиваться. Баскаков говорит, что поначалу у него были мысли снять квартиру в Новой Ляле, но потом привык.
— Даже удобно, — с энтузиазмом объясняет он. — Я всегда на месте, всегда на работе. Вдруг что-то случится и срочно понадоблюсь? Не нужно время тратить на то, чтобы добраться из дома. Все врачи, которые к нам в командировку в Новую Лялю приезжают, тоже живут в роддоме.
Чужой среди своих
За два с половиной года в Новой Ляле приезжий доктор так и не стал своим. Имя одного из героев Жюля Верна — Жака Паганеля, рассеянного профессора-географа — стало нарицательным для ученых чудаков. В какой-то степени Баскаков для Новой Ляли и был таким чудаком Паганелем. Не пил, не курил, обсценную лексику, то бишь мат, совсем не употреблял. За материальным не гнался. В прямом смысле — ходил в каких-то непонятных рубашках, растянутых свитерах, мешковатых штанах.
Доктор любил читать. Любопытные лялинцы раскопали его страничку на одном из литературных интернер-сайтов. Там несколько рассказов и повестей, написанных самим Баскаковым. Подборка давно не обновлялась. На вопросы о творчестве доктор, заметно смущаясь, говорит, что после переезда в Новую Лялю писательство оставил.
— Вдохновения нет, — пытается объяснить мой собеседник. — В городе все непросто. Работы много, часто она опасная. Недавно оперировал женщину с внематочной беременностью — ситуация экстренная, то есть ни о чем не думаешь, когда надо спасать чью-то жизнь. Через несколько дней результаты анализов этой пациентки на ВИЧ и гепатит пришли. Оказались положительные. И ты вдруг вспоминаешь, что во время операции у тебя перчатка порвалась…
Как рассказывает Баскаков, в тот раз он, пока ждал своего анализа (обычно вирус в крови можно обнаружить не раньше чем через 2-6 недель после инфицирования), загадал, что если здоров — вернется в Челябинск, на родину. Однако не успел. Стал обвиняемым в распространении наркотиков.
— Если честно, до сих пор поверить не могу, что со мной это происходит, — с трудом подбирает слова врач. — Мне поначалу казалось, что это розыгрыш. Ночами даже спать перестал. Никогда никаких дел с полицией не имел, законы не нарушал. Да и живу я как на витрине — в больнице ведь весь на виду. Если бы наркоманил или пил — сразу бы все увидели. Мне посоветовали сделать освидетельствование на употребление наркотиков. Следователи даже поначалу не хотели эту справку приобщать к моему уголовному делу, так как результат этих анализов — отрицательный. Но адвокат их заставила.
Адвокат Марина Глузман поясняет, что расследование дела о «наркоторговце» Баскакове продолжалось несколько месяцев. Правда, велось достаточно формально. Следователь опросил только двух медсестер — старшую, инициировавшую вызов полиции, и ту, которой врач поручил ввести препарат. Обе подписали показания, что пациентка вполне могла обойтись без этого лекарства. Другие ведь терпят и — живы.
— Напрягает, что в этом уголовном деле нет ни одного показания врача, — говорит Глузман. — Мы просили следователя запросить в Челябинске медицинскую карту умершей матери Баскакова, из которой было бы ясно, что ей назначали и трамадол, и сибазол. Следствие пытается представить дело так, что врач преступным путем достал это лекарство. Документ бы наглядно показал, что это не так.
Родственники умершей самостоятельно не могут получить копию медицинской документации — поликлиника им отказывает, ссылаясь на закон о медицинской тайне. Но в полиции не посчитали нужным ходатайствовать об истребовании этого документа в Челябинске.
— Его просто съели в коллективе, — говорит Марина Глузман. — Баскаков — действительно, как тот рассеянный профессор, образ которого прославили в книгах, — может и в дырявых носках появиться, на уме только работа. Коллектив в больнице в основном женский, начались подколки, подхихикивания. Это обычная история — так ко всем непохожим относятся.
Глузман деликатно замечает, что даже она сама, увидев в первый раз врача, мягко ему намекнула сходить в магазин и купить новую куртку.
— Он обиделся, — продолжает юрист. — «Что, правда плохо выгляжу? — говорит. — Но ведь по уму же должны встречать». Что на это сказать? Мужик он нормальный, положительный. Была бы у него семья…
Особенно Баскакова поразило то, что следователь, занимавшийся его делом, предложил ему заключить досудебное соглашение об особом порядке рассмотрения его дела в суде. То есть признать свою вину. В этом случае правоохранителям не нужно представлять доказательства преступления, а обвиняемого за явку с повинной ждет более мягкое наказание. Обычно.
— Говорили, что в этом случае я могу рассчитывать на условный срок, — поясняет Баскаков. — Но я категорически отказался. За что? Это несправедливо. И, кроме того, из-за судимости, да еще по наркотической статье, мне придется оставить профессию.
Охота на врачей
Сейчас в Центральной районной больнице Новой Ляли затишье. Все пытаются делать вид, что ничего не произошло, вслух об «инциденте» не говорят. Баскаков уверен, что коллеги ему сочувствуют и поддерживают. Многие обещают прийти в суд, чтобы засвидетельствовать: единственной целью врача во всей этой истории было попытаться облегчить страдания пациентки.
Я позвонила и.о. главврача ЦРБ Татьяне Суровневой. Говорить что-либо о самом деле и о докторе она категорически отказалась. Сказала только, что обстановка в Новой Ляле, как и во всех провинциальных городках, напряженная. Молодежь уезжает, работы нет. Оптимизма, что в скором времени это изменится, нет и подавно.
— Может, вы собираетесь какое-то коллективное письмо в защиту Баскакова написать? — спрашиваю.
— Ничего мы не собираемся.
Бывший главврач Новолялинской ЦРБ Константин Остриков, когда узнал, что в его больнице поймали врача-наркодилера, удивился. Говорит, со стороны обвинение выглядит абсурдно. По форме вроде бы все верно, а вот по содержанию возникают вопросы.
— Формально медсестра права, что не взяла неизвестное лекарство, — комментирует Остриков. — Единственно правильный выход из этой ситуации — бросить на пол эту ампулу и раздавить каблуком.
Правда, Остриков уже 15 лет как уехал из Новой Ляли. Сейчас возглавляет отдел Свердловского центра медицины катастроф по Северному округу. За те годы, что он не работает в Новолялинской больнице, там сменилось 11 главврачей.
— Знаете, какие раньше в Новой Ляле доктора были? — вспоминает он. — Сейчас наши кадры по всей Свердловской области рассредоточены. А из Новой Ляли бегут все. Сейчас в местной больнице собрали докторов, у которых все странички в трудовой закончились. То есть там у них «Война и мир». Это не значит, что они популярные, и их работодатели отрывают с руками и ногами. Просто они пьют. Беда, что иногда алкаши имеют доступ к наркотикам. А тут нормальный врач совершил, конечно, фигню, но за это его в угол поставить один раз да и простить, а раздули какую-то ерунду на ровном месте. Кто пациентов-то лечить будет?
Судебно-медицинский эксперт, врач Валерий Ежков не согласен. По его словам, инструкции по медицинской безопасности, которым должны следовать учреждения здравоохранения, хоть и выглядят абсурдными, однако каждый пункт там написан кровью.
— Благими намерениями выстлана дорога в ад, — констатирует Ежков. — В инструкциях, в правилах внутреннего трудового распорядка, в других документах четко говорится: нельзя использовать лекарства, которые официально не закупались лечебным учреждением. Объясняется очень просто: если что случится — то хотя бы на лекарства грешить не придется. Либо это индивидуальная реакция организма, либо нарушение дозировки. По большому счету, запрещено применять и лекарства, которые родственники покупают пациентам.
Московский хирург, член независимого профсоюза «Альянс врачей» Ольга Андрейцева по-человечески понимает новолялинского коллегу.
— Вам любой врач или медсестра, работающие в стационаре, негласно подтвердят, что лекарств не хватает, — говорит она. — Часто надо просить пациентов, чтобы что-то купили. Безусловно, родственники пациентов приносят в больницу то, что у них осталось после лечения близкого. Говорят, спасибо за все, что вы сделали, у нас остались препараты — возьмите, может быть, кому-то понадобятся. Конечно, берут.
Андрейцева подчеркивает, что врачи становятся при этом уязвимыми. Поэтому некоторые, во избежание проблем с начальством и правоохранительными органами, могут и промолчать о трудностях в лечении.
— Сейчас достаточно легко завести уголовное дело на доктора, — продолжает Андрейцева. — В здравоохранении проблемы нарастают. А если малой кровью дыры залатать невозможно — значит, гнев общества по поводу того, что медицина становится малодоступной, нужно перенаправить на что-то другое. Например, на врачей-убийц и наркодилеров.
P.S:. Первое судебное заседание по делу акушера-гинеколога Олега Баскакова, обвиняемого в сбыте и хранении наркотических и психотропных веществ, состоится в августе в суде Новой Ляли. Вполне возможно, что дело о гинекологе-наркоторговце стает последним в истории этого суда. Его хотят «оптимизировать» — присоединить к суду соседнего города Серова, что в 70 километрах. За последние два года, кроме роддома, в Новой Ляле ликвидировали городской морг, налоговую инспекцию, военкомат. На городском интернет-сайте сообщается, что аналогичная участь ждет и новолялинское отделение пенсионного фонда. Сегодня одна из самых стабильно работающих компаний в городе — исправительная колония. Одна из главных новостей последнего времени на новолялинском интернет-портале — о визите дипломатов из Киргизии к своим землякам, содержащимся в ИК-54.
Добрым людям много достается. Причем чаще в плохом смысле этого слова. Вот живут они в Самаре, любят друг друга, не курят, не пьют, вовремя ходят на работу, у них есть прекрасная дочь Ира Смирнова и планы на будущее. Казалось бы, вот так и должно быть. Но нет. У дочери в восемь месяцев начинаются эпилептические приступы, да еще долгие, по часу. Ей становится все хуже, врачи и лекарства не помогают, и что теперь делать, как с этим жить дальше? Рубрику «Жизнь. Продолжение следует» ведет Сергей Мостовщиков.
За 12 лет перепробовали уже все, что только можно, принимали все противосудорожные препараты, какие есть в России, даже с помощью Русфонда ездили в Германию на обследование, а потом установили девочке так называемый стимулятор вагуса — приспособление, которое воздействует на блуждающий нерв и гасит приступы. Но толку немного, ребенок все равно страдает. Как еще помочь? И спрашивается: за что вот это вот все? Почему именно добрым людям дается столько печали? Видимо, потому что именно они и делают добрые дела, на которых стоит весь этот мир радости и слез. Об этом мы разговариваем с Аллой Смирновой, мамой Иры:
— Родители мои познакомились на Камчатке. Отец поехал после армии работать на пассажирском теплоходе, а мама моя приехала туда из Самары — раньше-то вот так вербовались, чтобы заработать. Ну вот там они поженились, я там родилась, а когда мне был месяц, они переехали сюда, в Самару. Так что ничего я не помню про Дальний Восток. Остались только открытки с Камчатки, на них какие-то сопки. Но я, знаете, в этом смысле не романтик. Мне все равно, что за окном, лишь бы меня окружали близкие и любимые люди.
Самара так Самара. Я здесь окончила педагогический институт, поработала немножко в школе учителем начальных классов. У меня вообще две только страсти — готовить и дети. Я даже в восьмом классе собиралась пойти на повара, но все мои учителя говорили, что я с ума сошла. Учишься, говорят, хорошо. Куда тебе поваром на всю жизнь? Отговорили. Ну и куда деваться, поступила в пединститут, пошла работать к детям. А в 90-е начались проблемы с деньгами, у меня к тому же начал пропадать голос. Классы были большие, наговоришься вот так. И вот один раз голос пропал, второй раз. Пришлось менять направление.
Пошла в торговлю — она тогда активно развивалась. Сначала администратором в меховом магазине, потом — в спортивном. Вот там мы с мужем и познакомились, он там работал. Все было нормально, все хорошо. Активный образ жизни, здоровье, спорт. Никто и не думал, и не ведал, что может быть что-то не так, что вообще существуют больные дети. Мы все делали правильно. И повенчались, и, когда Иришка родилась, имя ей дали по святцам, и 40 дней прошло — мы ее покрестили, и крестных хороших набрали, и развивалась она, росла хорошо, была вся такая кудрявая, пухленькая, глаза голубые. Дед у нас все говорил: германская кукла. А в семь месяцев она заболела, простудилась. И ночью у нее был первый судорожный приступ.
Я проснулась, потому что услышала какое-то постанывание. Смотрю: вся правая сторона у нее, рука, нога — все дергается. Схватили ее, не поймем, что случилось. Вызвали скорую. И понеслось: больницы, больницы, больницы. Сначала-то думали на температуру, что это она спровоцировала. А потом, после года, приступы начались и без температуры. Лечились здесь, у самарских врачей. Пили все, что они прописывали, но ничего не помогало. Потом появился у нас интернет. Я стала рыться в нем до такой степени, что компьютер мне постоянно присылал сообщения: «Вы робот, вы робот, мы вас заблокируем». Но в результате сошлись с одним московским врачом.
Съездили к нему, он подобрал нам другой препарат. Месяц продержались без приступов. Потом они опять начались, врач назначил другую схему. И так это и продолжается. Сегодня мы перепробовали и перепили уже все, что есть в России, включая препараты тысяч по десять за пачку. А приступы не проходят. Мы оказались в тупике. Хоть занимайся контрабандой и ищи способы привезти какие-то незарегистрированные в России препараты из-за границы.
В первый раз нам помог Русфонд, мы съездили на обследование в Германию. Там нас как следует посмотрели, назначили лечение. Иришка начала принимать лекарство, на следующий день у нее не стало приступов. Мы просто парили от счастья. Пять дней еще нас наблюдали, скорректировали дозировку, все было хорошо. Но мы вернулись — и приступы начались опять. Две недели продержались, а потом опять все по новой. Какое-то свойство организма — сначала действует препарат, а потом не действует. Почему — никто не может понять.
Следующей нашей попыткой была установка стимулятора вагуса, с которой нам тоже помог Русфонд. Устанавливали мы его в Уфе. Под кожу вживляется специальный аппарат, небольшой, как таблетка, и есть магнит, который надо подносить к нему, если начинается приступ. Вроде как приступ должен проходить. Но, видимо, у нас такие они сильные, что не проходят. Правда, первые полгода, надо сказать, у Иры днем приступов не было. Мы думали: слава богу, хоть днем ей теперь полегче. А с января что-то у нас опять ухудшение. Было уже два дневных приступа, а ночью-то постоянно. Поедем вот скоро опять в Уфу, подрегулировать стимулятор. Может удастся что-то заново настроить.
Трудно все это. Даже меня, знаете, настроить непросто. Вот только муж мой умеет выводить меня из критических состояний. Сделает мне внушения — становится немного легче. Раньше-то было просто невыносимо. Мы инвалидность ребенку до шести лет не оформляли. Даже произнести слово «инвалид» или «эпилепсия» я не могла — слезы градом. Помогло то, что со временем все вокруг стало вращаться только вокруг эпилепсии. Познакомилась с мамочками, у которых такие же проблемы, походила на психологические тренинги. Я преодолела внутри себя какой-то барьер, прошла через страх. Говорю себе все время, что на любой яд есть противоядие, что выход всегда есть, даже когда ты в тупике.
Есть, конечно, вот этот вопрос: почему? Почему это случилось именно со мной и моим ребенком? И как на него ответить? Мы пересмотрели всю свою жизнь, начиная с сознательного возраста. Что не так? Где не так? Невозможно это понять. Да и как понять, кого понять? Все изменилось полностью. И ты прежний к тебе нынешнему, наверное, уже не имеешь отношения. Все лишнее и ненужное исчезло. Остались только любовь и печаль. Но это немало. Это и есть целая жизнь.
После очередного, наиболее жесткого за последние пару лет обострения в Донбассе Киев обвинил Москву в агрессии. Кремль в ответ упрекнул Украину в отказе от минских соглашений и заявил, что есть данные о причастности силовиков соседнего государства к атаке на Авдеевку. Тем временем самопровозглашенные республики просят Россию и Европу остановить президента Украины Петра Порошенко. «Лента.ру» спросила у российских политиков, почему произошла эскалация конфликта и должна ли Москва вмешаться ради примирения сторон.
Столкновения на юго-востоке Украины активизировались 29 января. Местные жители назвали бои под Авдеевкой самыми ожесточенными с августа 2015 года. Попытки ВСУ прорвать позиции ополчения обернулись человеческими жертвами. По последним данным, убиты около 80 человек, продолжают появляться сообщения о новых погибших.
Киев утверждает, что активные боевые действия развязала российская сторона. Лидеры самопровозглашенных Донецкой и Луганской народных республик бьют тревогу, заявляя, что региону грозит экологическая и гуманитарная катастрофа. Представители ДНР и ЛНР обратились к лидерам России, Германии и США с просьбой остановить обстрел Донбасса. «Заставьте Порошенко перестать стрелять по мирным жителям и снять экономическую блокаду», — говорится в обращении.
В Кремле всерьез обеспокоены. По словам пресс-секретаря российского президента Дмитрия Пескова, нападение на Авдеевку совершили «самостийные отряды» под прикрытием артиллерии ВСУ. «Мы глубоко сожалеем в связи с тем, что руководство Украины сознательно идет на отказ от реализации минских договоренностей, несмотря на то, что под текстом, где изложены эти договоренности, стоит подпись президента Украины», — сказал он.
К вечеру вторника Москва официально призвала киевские власти прекратить вооруженные провокации. Но что послужило их причиной и подтолкнуло так называемые «самостийные отряды» к атаке, в результате которой погибли десятки людей?
У российских парламентариев, отвечающих за вопросы безопасности, обороны и международные отношения, нашлось несколько объяснений.
В погоне за санкциями
Константин Затулин, первый зампред комитета Госдумы по делам СНГ, евразийской интеграции и связям с соотечественниками:
«Происходящее обострение в зоне противостояния, безусловно, спровоцировано Украиной. Причины — необходимость упредить возможные шаги со стороны новой американской администрации по частичной или полной отмене антироссийских санкций. Для этого Украина должна продемонстрировать, что не время думать об отмене ограничений — напротив, ситуация ухудшается, и нужно оказать давление на Москву.
Неслучайным был и драматический жест с прерванным визитом [Порошенко] в Германию (…). Нужно было дать немецкой прессе и критикам заговорить о том, что Украина сейчас подвергается риску из-за действий повстанцев, которые в западных медиа отождествляются с рукой Москвы и лично Владимиром Путиным.
Мне кажется, нам надо принять усилия по локализации этого конфликта, оказать влияние, чтобы к минимуму были сведены военные действия (…). Вообще должен последовать жесткий намек и от Москвы, и от Вашингтона, что военные действия с чьей-либо стороны будут немедленно осуждены, со всеми вытекающими последствиями.
Если Украина намерена выступать провокатором для того, чтобы разрушать наметившееся улучшение отношений между Россией и США, в таком случае она должна быть поставлена на место. И если ситуация будет ухудшаться, необходимо сделать заявление не только на уровне МИДа, но и на более высоком уровне».
Просто агония
Франц Клинцевич, зампред комитета Совета Федерации по обороне и безопасности:
«Около 80 погибших и более 70 раненых за два дня только с одной стороны — это слишком серьезные цифры, чтобы объяснить их только масштабностью столкновений между украинскими силовиками и ополченцами в Донбассе.
Почти уверен, что основной причиной потерь стали совершенно истерические действия украинской стороны, напоминающие психическую атаку, которая известна нам по знаменитому фильму про Чапаева. Не исключаю, что свою лепту внесли и так называемые заградительные отряды. Все это — агония Киева.
Уже много раз было сказано, что попытки решить конфликт в Донбассе силовым путем не имеют никаких шансов на успех, умножая лишь число жертв. Что должно еще случиться, чтобы нынешний режим на Украине наконец осознал это непреложную истину?»
Театральная постановка
Сергей Цеков, член комитета Совета Федерации по международным делам:
«Провокация была со стороны Вооруженных сил Украины. Собственного говоря, попытки ВСУ Украины захватить так называемые «серые зоны» продолжались на протяжении последних полутора лет. Авдеевка в какой-то степени находится в этой «серой зоне».
В этот раз они повели себя очень активно — использовали тяжелое вооружение. Однако впервые они получили серьезный отпор со стороны Вооруженных сил Донецкой народной республики (ДНР). Были очень большие потери со стороны украинских вооруженных сил. Естественно, они подняли вой.
Это наступление еще совпало со встречей Петра Порошенко и Ангелы Меркель. Я думаю, все было спланировано, скоординировано. Он там разыграл очередную театральную постановку. Меркель тоже очень странно себя повела… Нет чтобы говорить о потерях в конфликте в Донбассе, она вдруг стала говорить о том, что гибнут солдаты ВСУ».
Стена недоверия
Юрий Швыткин, зампред комитета Госдумы по обороне:
«Это уход от выполнения минских соглашений, это очевидно. Киев знает о попытке нападения неконтролируемыми вооруженными подразделениями на одно из поселений на юго-востоке Украины, но пытается отмежеваться от них. Киев говорит, что это самостийные отряды.
У меня вопрос к этим властным структурам: если вы допускаете некую самостийность, которая может привести к гражданской войне, и разделяете народ Украины на юго-восток, на центральную и западную части — какие же вы властные структуры, если делите народ и воздвигаете стену недоверия?»
Операция прикрытия
Дмитрий Новиков, первый зампред комитета Госдумы по международным делам:
«Обвинение Москвы в произошедшем — естественный процесс. Люди не выполняют минские соглашения, фактически совершают действия, которые в дальнейшем могут быть квалифицированы как военные преступления. Украинским властям нужно осуществлять какие-то операции прикрытия: информационного, дипломатического и так далее.
Ситуация с победой Дональда Трампа на выборах, его готовностью сосредоточиться на внутренних американских делах означает возможную потерю интереса к событиям на Украине. Неслучайно Порошенко в свое время так надеялся на победу кандидата от Демократической партии Клинтон — тогда была бы преемственность курса между двумя администрациями, а сейчас такой преемственности может не оказаться.
Как представитель компартии могу сказать, что есть такой рычаг прекращения войны или, по крайней мере, урегулирования ситуации: признание Донецкой и Луганской народных республик со стороны России, выстраивание с ними двухсторонних отношений».
Не хватает внимания
Леонид Калашников, глава комитета Госдумы по делам СНГ, евразийской интеграции и связям с соотечественниками:
«Цель Украины — как раз провокация, поскольку началась какая-то разрядка ситуации, в частности, состоялся разговор президентов США и России, в котором обсуждалась и Украина. Стало спадать напряжение в Европе по поводу санкций, о которых всегда были большие споры на фоне давления со стороны США. Ясно, что сейчас это давление исчезает.
Мне кажется, Украине был нужен этот конфликт, чтобы привлечь внимание, поэтому так демонстративно Порошенко уехал от Меркель. И теперь во всех смертных грехах обвиняет Россию, к чему мы уже привыкли.
Какой [в обострении] смысл? Нам во всех аспектах это невыгодно. Ищите того, кому выгодно. А выгодно это Порошенко и его окружению, которые всеми мерами хотят сохранить себя и отношение к себе со стороны элит Европы и Америки».