Протоиерей Павел Хондзинский из Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета первым в истории современной России защитил диссертацию по теологии, которая с недавних пор включена в список научных дисциплин наряду с биологией, химией и физикой. «Лента.ру» побеседовала с отцом Павлом о том, как его работу встретили в российском научном сообществе.
«Лента.ру»: Что такое теология и почему ее стоит считать наукой?
Хондзинский: Под теологией мы понимаем науку, которая изучает богословие, то есть весь корпус источников церковной традиции: Священное Писание, догматические определения Вселенских соборов, писания святых отцов, богослужебные тексты, церковные каноны со своей специфической точки зрения.
В своей речи на защите я привел такое сравнение, что теология — это что-то вроде саморефлексии Церкви. Как нетрудно догадаться, понятие саморефлексии я почерпнул в психологии — для меня в данном случае было важно, что наблюдение субъекта за самим собой является одним из признанных научных методов изучения человека.
Необходимым признаком науки принято считать воспроизводимый эксперимент. Как с этим в теологии?
Теология как большинство гуманитарных наук так или иначе имеет дело с текстами. Своеобразие теологии лишь в ее точке зрения на эти тексты. А работа с ними ведется с применением общих для всех гуманитарных наук методик: герменевтика, компаративистика и так далее.
В евангельских текстах филолог будет изучать отразившуюся в них языковую среду, историк будет выяснять, в каком историческом контексте они возникли и какие признаки исторической реальности в них присутствуют, а теолог будет смотреть на них как на тексты, фиксирующие откровение Божие.
Но физика, которую изучают в России, ничем не отличается от той, что изучают в Англии или Италии. В теологии сложно представить единый научный подход.
Это так. В Германии, где в университетах всегда существовали и существуют богословские факультеты, они обязательно либо католические, либо протестантские — то есть конфессиональные. В России иметь степень по теологии выразили желание православные, иудеи и мусульмане — очевидно, защищаться они будут в разных диссертационных советах.
Научная работа должна предполагать некую новизну. Задача ученого вообще состоит в том, чтобы выдвигать новые идеи, зачастую противоречащие прежним представлениям. Вот это, наверное, все же не о теологии?
С некоторым уточнением: теология не может выдвинуть идеи, противоречащие общецерковному Преданию, но она может предложить (доказательно обоснованные) переоценки тех или иных конкретных явлений богословской мысли с точки зрения их соответствия или несоответствия тому самому Преданию. Моя работа может как раз считаться примером такой переоценки. Теология как наука не должна лакировать действительность.
Какие явления подверглись переоценке в вашей работе?
Еще со времен славянофилов бытует распространенное убеждение, что православное богословие проблемами западной цивилизации заниматься не должно, у него своя область. Поэтому любым параллелям с западной христианской традицией в текстах наших церковных авторов XIX века давалась негативная оценка. Это касалось и трудов святителя Филарета, изучением которых я занимаюсь.
В своей работе я доказываю, что это неправильно, что проблемное поле Нового времени поставило перед русским богословием те же вопросы, что и перед западным, и что святитель Филарет сумел найти подлинно согласный с Преданием ответ на них.
Есть мнение, что развитие теологии по западному типу может привести к тому, что православие пойдет по пути католицизма. А там и до экуменизма недалеко.
Мне кажется, что в этом мнении перепутаны как раз понятия богословия и теологии. Теология, как мы договорились, предметом своим имеет богословие. Быть может, кто-то из коллег не согласится со мной, но, с моей точки зрения, теология — это прежде всего история богословия. В этом смысле своими методиками (не предпосылками) она не отличается от такой же науки на Западе. Как это может привести к смешению православия и католицизма — мне непонятно.
Кроме того, перед богословием всегда стоит задача говорить на языке времени. В эпоху модерна (Нового времени) в западной традиции возникают новые философские и научные языки, и это ставит перед богословием, а значит — и перед изучающей его теологией вопрос: как на этих новых языках выразить истины Откровения, чтобы вести диалог с современным миром?
Я настаиваю на том, что это проблема не только западного богословия, и именно русское богословие еще в XIX веке отвечало на эти вызовы времени. Этот богатый множеством любопытных трудов период времени на самом деле мало изучен. Во многом из-за того, что этим не занимались в первой половине XX века, относясь к синодальному периоду церкви с некоторым пренебрежением.
Каково ваше отношение к Книге Бытия и описанному там процессу сотворения мира — с позиции современного человека?
Для меня это книга Священного Писания, запечатлевшая откровение Божие, данное человеку. Дальше — и это уже говорили до меня — скажу, что эта книга не ставила перед собой задачу дать научную картину мира. Были у нее другие задачи.
Вообще, тезис о том, что научное знание обязательно противоположно Откровению, то там, то там дает сбой. Например, раньше часто звучал упрек: как это — в начале был свет, а солнце появилось только на четвертый день? А современные физики теперь, насколько я знаю, утверждают, что начальное вещество Вселенной — это фотоны, то есть свет.
В любом случае, я думаю, не задача теологии решать, правы они или нет.
Многие воспринимают сегодня провозглашение теологии наукой как вызов современности, попытку дать людям однозначные, примитивные ответы на сложные вопросы.
А мне скорее происходящее вокруг моей защиты напоминает попытку вернуть нас во времена коммунистического прошлого. Когда стало известно, что моя диссертация принята к защите, некие люди сделали рассылку среди ученых-биологов и естественнонаучников. У меня она есть. Там были призывы в очень жесткой форме «остановить этих попов». Говорилось, что теологи будут получать государственные гранты и так далее.
Сорвать защиту предполагалось путем размещения массы отрицательных отзывов. А согласно существующему порядку, их следует разместить на соответствующем сайте и зачитать на защите. Ну, и если прислать 50 таких негативных отзывов — сами понимаете, какая уж там защита…
Пришло пять таких отзывов, и их зачитывали около полутора часов. Замечания прозвучали, конечно, абсолютно некомпетентные, непрофессиональные. Иногда смешные, но чаще грустные. Но меня больше удивила агрессивность авторов, чем то, что они писали.
Однако нет худа без добра. Народ в сети почитал все эти отзывы, и я стал получать письма от гуманитариев, которые посчитали, что это атака не на теологию, а на гуманитарную науку вообще. По сути, они выступили в мою поддержку, чего я не ожидал.
Однако, согласитесь, сам факт появления кафедр теологии в наших светских вузах выглядит несколько странно. «Не можете разобраться в квантовой механике — не беда, мы предложим вам упрощенную картину мира…»
Я считаю невозможным возвращение в Средневековье. Люди сами себя пугают, и этот страх выражается в агрессии. На Западе существование теологии в общем научном поле не пресекалось, как у нас, и это не остановило прогресс. Напротив, наличие большого числа специфических точек зрения позволяет человеку получать более объемные, а значит — более реальные знания. В первую очередь — о себе самом.
Возможно, протест биологов против вашей диссертации — это своеобразная форма полемики?
Само наличие теологии в общем научном пространстве важно и для того, чтобы с ней могли полемизировать. Но что касается моих уважаемых оппонентов, то их реакция скорее обусловлена советской антирелигиозной пропагандой, чем необходимыми для дискуссии знаниями. Вот, к примеру, один из авторов негативного отзыва написал, что я не отразил в своей диссертации какие-то отрицательные отзывы о святителе Филарете — мол, в народе его звали Филькой, поэтому, когда он написал текст манифеста об освобождении крестьян, эту бумагу назвали «филькиной грамотой».
На самом же деле выражение «филькина грамота» появилось в XVI веке: так Иван Грозный называл послания митрополита Филиппа. Кроме того, манифест об освобождении крестьян был подписан императором и зачитывался от его лица. Откуда, скажите, народ мог узнать, кто составлял его текст? Это просто исторический анекдот, и уважаемый ученый-биолог не придумал его сам, а почерпнул из учебника истории России для студентов, который, по-моему, до сих пор переиздается. Это прямое и не изжитое до сих пор наследие советской власти. Воинствующий атеизм превратил историю церкви, ее деятелей и вообще веру в сборник карикатур, который без всякой критики и ссылок был включен в общий массив исторических и философских фактов, составляющих основу знаний целых поколений.
Вы же могли защититься по религиоведению или истории. Почему решили стать первым кандидатом теологии, принять на себя удар критиков?
Сразу после защиты меня спросили, чувствую ли я себя первопроходцем, и я ответил, что скорее чувствую себя человеком, который головой пробивал стену. Хотя следует сказать, что стена была пробита до меня. Наш университет — это первое учебное заведение Русской православной церкви, получившее государственную аккредитацию. Нам первым научные степени в этом смысле и понадобились, потому что они нужны для той же самой аккредитации, для отчетов по науке, и здесь речь идет не столько о формальных показателях, сколько о возможности полноправно присутствовать в общественном научном пространстве. Мы последовательно били в эту стену — это было наше общее дело, поддерживаемое, конечно, и всей церковью.
