Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
В одной только Москве без крыши над головой живут, по приблизительным подсчетам, свыше десяти тысяч человек. Сколько из них замерзает насмерть зимой — подсчитать невозможно: статистика учитывает только общее число умерших от переохлаждения. Как выживают те, у кого нет ни дома, ни денег? Можно ли вернуть этих людей к нормальной жизни, да и стремятся ли они к ней? На эти и другие вопросы «Ленте.ру» ответил руководитель благотворительного проекта «Ангар спасения» службы «Милосердие» Роман Скоросов.
С наступлением холодов для бездомных наступают суровые времена. Одно из немногих мест, где им всегда готовы помочь, — «Ангар спасения»: пункт дневного обогрева для бездомных на Рогожском валу. Люди могут побыть здесь в тепле, помыться, переодеться в чистое и постричься. Но главное — волонтеры всеми доступными способами пытаются вернуть бездомных к нормальной жизни в обществе: помогают с восстановлением документов и покупкой билетов до дома. Увы, далеко не все их подопечные готовы изменить свой образ жизни.
«Лента.ру»: Как проходит ваш день?
Скоросов: Бездомные приходят в «Ангар» с утра, с 10 часов. Люди могут находиться здесь до вечера, ночью мы не работаем. Отапливаемая палатка вмещает одновременно 55 человек. Тут они рассаживаются в тепле и занимаются своими делами, по очереди идут мыться, переодеваться и так далее. Кто-то уходит, кто-то приходит. Пускаем всех, кроме совсем уж неадекватных, чтобы не было конфликтов.
Получается, и пьяный может зайти? Много таких?
Увы, пьют действительно много. Это основная причина, по которой они теряют работу и оказываются на улице в таком бедственном положении, — потому что пьют. Если они говорят, что пьют, чтобы согреться, — это ерунда. Мы стараемся всем разъяснить, что алкоголь не спасает от холода, а только увеличивает риск обморожения, притупляет ощущения.
Многие люди выглядят весьма прилично — и не скажешь, что они бездомные.
Действительно, за последнее время бездомные поменяли свой облик, меньше стало дурно пахнущих и небрежно одетых. Не так, как было пять-десять лет назад. Больных меньше. Мы оказываем доврачебную помощь — это как медпункт в пионерском лагере. Медицинский работник осматривает порезы, синяки. Если что-то серьезное — отправляют в поликлинику для бездомных. Москвичи жертвуют нам вещи, которые мы раздаем. Всем, кто моется, выдают комплект нового нижнего белья и носков. Кормим один раз в день, но это не главное, чем мы занимаемся. Тут место не для кормления.
А что же тогда главное?
Главное — это социальная работа: чтобы человек привел себя в порядок и захотел подняться со дна. В день приходит до ста человек. Кто-то просто помыться, поесть и уйти, кому-то нужна помощь с одеждой, кого-то отправляем домой. Среди бездомных мужчин всегда больше, женщин не так много. Есть и те, кто обращаются за социальной помощью, кому хочется что-то изменить в жизни. Обогрев, помывка, стрижка — это дополнение к тому, чем мы на самом деле занимаемся.
Куда они отправляются вечером из «Ангара»? Не на улице же ночевать в мороз.
Конечно, спросить каждого не представляется возможным. Но у нас есть договоренность с социальным центром в Люблино. Каждому мы предлагаем поехать туда на ночлег. Ночевать в приют уезжают в среднем человек 250. Обязательно записываем их данные, откуда приехали, ведем статистику.
Кто ваши основные клиенты?
В основном это мужчины средних лет из России, Украины и Белоруссии.
Тут сидели девушка и молодой человек, на вид моложе 30. На бездомных совсем не похожи.
Их привел социальный патруль. Они провели несколько дней на вокзале, и их приметили работники. Плачут, хотят домой, в Екатеринбург. Рассказали, что супруги, приехали на заработки в Москву, но не сложилось. А когда заполняли анкету, выяснилось, что они никакие не супруги, что она действительно с Урала, а он из Владимирской области. Познакомились они наверняка здесь. В такой ситуации мы каждого отправляем по месту прописки.
А много ли таких, кто желает бесплатно добраться домой и вообще просит помощи?
Мы отправляем домой ежемесячно около 150 человек, в среднем пятеро в день. Около 30 человек в месяц просят помощи с оформлением документов, 1200 нужна одежда. Ситуацию с переездом решаем чуть ли не за один день, если все понятно. Если действительно случилась беда — уехать вообще не проблема. Главное — прозрачность. А когда начинаются сомнительные истории «я хочу на Урал к девушке», а сам из Подмосковья, то, естественно, мы таких не отправляем. Артистов тоже хватает.
То есть люди, которые попрошайничают в метро с табличками «Помогите уехать домой», на самом деле легко могут выбраться из «безвыходной ситуации»?
Конечно. Никуда они не собираются ехать, просто деньги собирают. И, к слову, домой хотят вернуться далеко не все бездомные. Вот пример. Мужчина приехал в Москву в 2010 году, где-то работал, потом попал в больницу, потерял паспорт. Обратился к нам за восстановлением документов, чтобы снова вернуться на работу, ехать к себе на родину не захотел. Да и зачем? Все-таки он уже больше шести лет тут.
А что происходит с московскими бомжами? Их куда отправлять?
Москвичей среди бомжей из года в год становится все меньше. Москвичи более-менее устроены, для них есть и центры адаптации, и прочее. Бездомных среди москвичей очень мало.
В каких случаях бездомные все же решаются ехать домой?
Причин много, но вот один пример. Человек освободился из мест лишения свободы, приехал в Москву, чтобы пересесть на поезд до Самары, но решил обменять билет и отправиться в Тольятти. Из-за того, что билет электронный, деньги вернули на счет колонии — то есть билет пропал, а деньги ушли. Человек оказался на улице. Хорошо, если есть возможность дозвониться до родных и они смогут помочь. Если же нет — за неделю с ним тут может случиться что угодно. А ему действительно надо домой. Еще один пример: мужчина из Белгорода работал в Подольске. Получил расчет, познакомился с ребятами, выпил, очнулся без денег. Глупая история, но распространенная.
Как вы определяете, когда человек действительно нуждается в помощи, а не пытается сэкономить на билете?
Когда человек обращается с просьбой, он заполняет анкету, чтобы мы понимали, кто он, откуда, есть ли родственники. Всегда стараемся звонить родственникам. Не только для того, чтобы подтвердить информацию. Надо понимать, что многих давно уже не хотят видеть дома. К каждому нужно подходить индивидуально: разговариваем с ним, узнаем, почему он живет на улице. Вернуть человека в общество сложно. Был такой случай: мужчина приехал в Москву из Кирова, забомжевал. Оказалось, что у него там есть дом, где живут его мать и сестра, но они не пускают его, потому что он пропойца. В другом городе есть еще и гражданская жена — она его просто приютила, чтобы по хозяйству помогал. А потом тоже выгнала на улицу — из-за того, что пьет.
Если кто-то видит, как человек на улице бедствует, замерзает, как ему помочь?
Наша мобильная бригада работает там, куда не ездит социальный патруль — за МКАДом. Им звонят по дежурному телефону и говорят, что бездомный замерзает по такому-то адресу. К сожалению, мы не в состоянии заниматься этим круглосуточно, но делаем это по мере возможностей. Не так давно в Facebook пытались уличить благотворительные службы в том, что они не выполняют своих обязательств, что никто не выезжает. Но у нас есть определенные правила и порядок: нельзя позвонить в обед и сказать: «Я утром ехал мимо остановки, там сидел бездомный». Главное — согласие бездомного на помощь. Если он не хочет, чтобы его спасали, мы тут бессильны. Это время, деньги, ресурсы. Не поленитесь подойти к человеку и спросить, нуждается ли он в помощи или просто ждет автобуса.
А если бездомному стало плохо — вызывать ли скорую? Поговаривают, что врачи брезгуют работать с бомжами.
Это не так. Скорая практически никогда не брезгует. Другое дело, что если врачи выяснят, что нет угрозы для здоровья, могут в больницу и не принять.
По вашим отчетам, только на билеты тратится 200 тысяч рублей в месяц. Скольким людям удается помочь на эту сумму? Действительно ли бездомные, вернувшись домой, возвращаются к нормальной жизни?
За год к нам обращается около 8 тысяч человек, а в общей сложности примерно 20 тысяч обращений — многие приходят по нескольку раз. Мы задумались: «Почему они ходят?» Грубо говоря, из двух тысяч человек, приходящих в «Ангар» за помощью, не более ста уезжают, остальные ходят, моются, едят — и так по кругу. Начали задумываться, разговаривать с ними, поднимать анкеты и пришли к выводу, что большая часть людей готова терпеть эти невзгоды, есть где придется, греться по подъездам, лишь бы здесь остаться и где-то как-то подработать, а если повезет — то устроиться на постоянную работу. Потому что там, дома, вообще ничего нет. Им такая жизнь в Москве милее, чем у себя на родине. Там с работой тоже проблемы, но негде бесплатно поесть, помыться и переодеться, а если еще и жилья нет… У нас есть планы мотивировать людей в регионах заниматься социально-психологической помощью, искать бомжам работу и жилье на местах.
Не так давно в холода московские подъезды были заполнены бомжами. Сейчас ситуация изменилась в лучшую сторону. В этом есть и ваша заслуга?
Нам часто звонят с просьбой «очистить подъезд от бездомных», но мы не служба чистильщиков, мы занимаемся помощью. Один звонок мне особенно запомнился своей циничностью. Звонила девушка, по манере разговора интеллигентная. Сказала: «Не могли бы вы убрать от входа в метро бездомных? Я купила за восемь тысяч сапоги, а эти лежат у вестибюля и весь асфальт загадили, мочатся на него, испражняются». Не надо звонить, если вам мешают бездомные. Звонить надо, если хотите помочь.
В уникальной книге «Кремль. Особая кухня», подготовленной в Федеральной службе охраны (ФСО), собраны документы и воспоминания людей, которые головой отвечали за «кремлевский стол». Сотрудники подразделения Особой кухни рассказывают подчас неожиданные детали работы, быта и отдыха советских и российских первых лиц. Впервые рассекречены имена самих поваров, каждый из них в обязательном порядке имеет воинское звание. Один из авторов — советник директора ФСО, доктор исторических наук Сергей Викторович Девятов. Книгу уже не найти в свободной продаже — она вышла небольшим тиражом и была раскуплена в одночасье. «Лента.ру» предлагает вниманию читателей наиболее интересные отрывки из воспоминаний ветеранов подразделения.
На кухне хозяйничают спецслужбы
Особая кухня была организована для первых лиц государства, конечно, не в XX веке. Например, императорская кухня находилась в компетенции обер-гофмаршала, который возглавлял Гофмаршальскую часть, входившую в сферу ведения специальной службы, отвечавшей за безопасность императора и членов его семьи — Собственной Его Императорского Величества охраны. С 1878 года производилось химическое исследование части продуктов питания. А при поездках монарших особ по стране и за границу необходимые продукты, как правило, везли с собой. За ценой не стояли, поскольку речь шла о безопасности первых лиц России.
Когда в Москве обосновалось большевистское правительство, одной из самых серьезных проблем для жителей Кремля стало обеспечение питания. Для ее решения в 1920 году был создан подмосковный совхоз «Горки». Однако банкеты долго считались излишеством. И только с первой половины 30-х годов проведение различных протокольных мероприятий в Московском Кремле — встреч, официальных приемов, завтраков, обедов и ужинов — постепенно вошло в постоянную практику.
В 1930-е годы, как и во время Великой Отечественной войны, одной из составных частей меню на проводимых мероприятиях были кавказские (преимущественно грузинские) блюда. Особенно поражала воображение высоких иностранных гостей «перцовка» — водка, настоянная на горьком перце. Уже тогда за вкусную, здоровую, а главное, безопасную пищу для руководства страны полностью отвечали спецслужбы. С тех пор повелось, что все повара, официанты и другие специалисты Особой кухни — люди «при погонах».
Ракеты из батонов хлеба
Шеф-повар, проработавшая на Особой кухне с 1956 по 1983 год (между прочим, в звании прапорщик), Алевтина Георгиевна Керина также некоторое время готовила для семьи генсека Никиты Хрущева. Она вспоминает: «Семья у Хрущева была большая, поэтому работы хватало. Первыми вставали дети, чуть ли не в 7 часов утра, к этому времени у меня уже должен быть готов завтрак. У маленького Ванечки был диатез, и питание ему требовалось особое, диетическое. Потом вставали старшие дети. Затем поднимался и сам Никита Сергеевич. На завтрак он предпочитал куриные котлетки с картофельным пюре и какие-нибудь оладушки. Также ставились на стол и закуски — докторская колбаска, сыр.
Хрущев любил поесть. В выходные обязательной была выпечка, всем особенно нравился пирог с курагой. А как-то раз я напекла оладий с яблоками и положила их в одну большую тарелку — на всю семью. Но я в то время местные порядки еще не так хорошо знала. Оказалось, что Никите Сергеевичу оладьи надо было положить отдельно в маленький баранчик — это такая металлическая миска с крышкой. В итоге все оладьи он съел сам, никому ничего не досталось».
В годы работы Кериной шеф-поваром большое внимание уделялось оформлению стола на приемах. Часто учитывалась их тематика. Например, если это были события, связанные с освоением космоса, на столе мог быть земной шар, сделанный из поляницы, с морями, горами, городами, нарисованными пищевыми красками. «Когда Юрий Гагарин полетел в космос, помню, в числе прочего, я делала ракеты из батонов хлеба. А когда спустили на воду атомоход «Ленин», придумала композицию, где был и атомоход, и флаг СССР, и льдина, и пингвины, и кит — в основном, все было из масла», — вспоминает Керина.
Аптечная рюмка Хрущева
Вопреки представлениям об обильных возлияниях на советских приемах, высокое начальство старалось просто приложиться к рюмке. В буквальном смысле.
«Интересно, что для тех случаев, когда предполагалось обильное застолье, у Хрущева была специальная рюмка, — рассказывает Алексей Алексеевич Сальников, шеф-инструктор, работал на Особой кухне с 1956 по 1993 год, подполковник. — Мы ее возили «в аптечке», то есть среди самых необходимых вещей. Она выглядела точно так же, как стопки из Гусь-Хрустального, которые обычно использовали на приемах. А вот донышко и стенки были значительно толще. Стандартный внешний вид достигался за счет резного рисунка. Входило в нее не 50 граммов, а всего 30. К тому же Никита Сергеевич часто не опрокидывал рюмку, а старался только пригубить.
В последние годы Хрущев стал сокращать количество алкоголя на банкетах. Однажды мы были во Владивостоке, и Никита Сергеевич мне говорит: «Будет прием, проследи, чтобы на столе водки не было!» Я попросил официанток оставить на столах только вино, а водку поставить на подсобные столы и накрыть салфетками. Вдруг приходит местный партийный руководитель, осматривает стол и видит, что водки там нет. Он набросился на официанток, а те на меня кивают: «Вот молодой человек сказал, чтобы убрали». Партийный руководитель стал мне выговаривать: «Что вы себе позволяете, кто вы такой?» Я вежливо отвечаю: «Пожалуйста, не кричите. Вы думаете, что если Хрущев приехал, то он приехал к вам не говорить, а водку пить? Вы что думаете, я это от себя сделал? Что у него водки нет своей?»»
Накормил вкусно — получил дубленку
Во время визитов в Советский Союз иностранные гости предпочитали местную еду, даже если и привозили с собой любимые продукты. Когда приезжали американские делегации, привозили с собой поваров-филиппинцев и большие холодильники. Но в итоге почти ничего из них не доставали. Некоторые так были благодарны кремлевским поварам за угощения, что считали обязательным вручить им какой-нибудь подарок.
«Представители Монголии дарили то дубленку, то какой-нибудь кусок замши, два на три метра, то верблюжье одеяло, то кожаную куртку. Чехи обычно вручали богемские вазы, сервизы. Болгары, как правило, дарили сливовицу и отрезы на костюм, — вспоминает Юрий Иванович Пономарев, повар, работал на Особой кухне с 1972 по 1997 год, старший прапорщик. — Но самым лучшим в то время считалось поработать с иранской делегацией: был большой шанс получить от шаха Ирана золотую монету весом 6 граммов с его портретом. За весь период моей работы мне так повезло дважды. Конечно, было приятно, что нам уделяется такое внимание и остается память об этих мероприятиях».
Однажды Фидель Кастро вызвал к себе Пономарева: «Я думал, будут сейчас ругать за что-то. Пришел, а мне переводчик говорит: «Юр, да ты не волнуйся. Ты подал десерт из груш, а с этим фруктом у них в семье связаны очень счастливые воспоминания». И он перевел мне слова Фиделя Кастро, который сказал, что их отец, когда возвращался из поездок, всегда привозил ему и брату по груше. Для маленьких Фиделя и Рауля она была настоящим лакомством. Эти воспоминания вызвали у Кастро самые теплые чувства, и он меня очень благодарил».
«Думал, что не выживу»
Трудными для «поваров-особистов» были поездки и во Вьетнам. Особенно когда страна лежала в руинах после американского вторжения. «Мы видели, как там готовились некоторые блюда… Могли запросто об пол разбить лед, а потом положить его в кувшин с соком, — рассказывает Анатолий Жуков, официант, замначальника отделения, сотрудник Особой кухни с 1976 по 2012 год, подполковник. — Поэтому мы даже на всякий случай возили с собой электрическую плитку. У меня была еще одна тяжелая командировка, когда я ездил с Михаилом Сергеевичем Горбачевым во Вьетнам. Меня отправили в командировку без повара и без заказа. Хорошо, что Раиса Максимовна дала ему с собой сыра плавленого, молока «Можайского» и еще каких-то «долгоиграющих» продуктов.
Приехали во Вьетнам, а у них там после войны полная разруха, они голодные, разутые, раздетые. В резиденции — тараканы, кухни нет. Мы там были 12 дней, я думал, что не выживу. Воду из крана наливаешь и невооруженным глазом видно, что там кто-то шевелится. Хорошо, что в дежурном чемодане были нержавеющие кастрюли. Мы эту воду кипятили, потом отстаивали и снова кипятили и так делали несколько раз. Муравьи ходили лентами, у них была протоптана целая дорога. Чтобы от них защититься, вокруг стола из нержавейки мы налили уксус».
В Китае один раз для обеспечения приема пришлось работать… в ванной комнате гостиницы. «Это было уже при президенте Ельцине, который в заграничных поездках мог неожиданно предложить: «А давайте сделаем прием!» Вместо стола работали на мраморной столешнице, готовили на переносной газовой плите, — вспоминает об этом приеме на 16 человек Геннадий Павленко. — Китайцы сказали, что наш повар не справится, им в шутку ответили: «Не справится — расстреляют». Вышел роскошный обед с блюдами русской кухни, приготовленными отчасти из… китайских продуктов, которые покупали там же, на месте».
Чай, не баре
«Многие руководители в те годы были, что называется, не из барского рода, поэтому в некоторых вопросах тяготели к простоте, — говорит Алексей Сальников, шеф-инструктор, сотрудник Особой кухни с 1956 по 1993 год, подполковник. — Хрущев на обед предпочитал постные блюда, жирного ел мало. Ему нравился украинский борщ с пампушками. На охоте он иногда просил Подгорного сделать деревенскую похлебку, куда входила крупно порезанная картошка, мясо, пшено».
Да и в целом охраняемые лица были не падки на экзотические блюда, предпочитали русскую кухню. Достаточно привередливым в еде считался Михаил Суслов, он страдал сахарным диабетом. А Михаил Горбачев очень любил выпечку. Опасаясь, что это приведет к лишнему весу, его супруга Раиса Максимовна стала требовать, чтобы мучное к столу не подавали. Борис Ельцин вообще ел мало, несмотря на то, что был крупным. Любил жареную картошку с грибами и луком.
О действующем главе государства Владимире Путине также известно: в еде не привередлив, пищу предпочитает простую. Правда, журналистов на свою кухню последний раз он пускал шесть лет назад. Завтракал творогом с медом, перепелиными яйцами и коктейлем из свеклы с хреном. Само собой, готовил этот напиток не сам. За его стол отвечают те же сотрудники Особой кухни. Но об их сегодняшних буднях по понятным причинам пока не рассказывают.
Профессиональные доносчики в России — явление уже сложившееся. Многочисленные общественники, активисты, депутаты и прочие добровольные помощники органов правопорядка пишут жалобы «куда следует» — на политических противников, музыкантов, художников, библиотекарей и просто граждан, которые высказывают недовольство в соцсетях. После этого проводятся проверки, отменяются концерты и возбуждаются «экстремистские» дела. Как русский донос стал орудием тех, кто хочет служить вертикали власти, как это связано с демократией и почему в России не любят стукачей, «Лента.ру» узнала у социального психолога Алексея Рощина.
В щелях между государством
«Лента.ру»: Доносы во всем своем многообразии становятся сегодня довольно обыденной вещью. В то же время это то, что стойко ассоциируется с СССР. Не хотелось бы сильно углубляться в прошлое, пересказывать историю Павлика Морозова, однако какую роль они тогда играли в обществе?
Рощин: Вообще, в русском языке всем этим терминам, что достаточно очевидно, присуща негативная коннотация. Донос, то есть сообщение властям о каких-то недопустимых действиях, в своей этимологии совершенно явно негативно окрашен. И ребенок понимает, что доносчик — нехороший человек.
В принципе, коммуникация снизу вверх, от народа властям, в сознании наших людей изначально стигматизирована. Однако это, видимо, всегда происходит, когда построение власти идет наоборот — сверху вниз. То есть не когда люди избирают начальников по своему разумению, а когда власть назначает старосту, мэра и так далее. В этом случае образуется антагонизм между низами и верхами, который выражается на уровне фокус-групп низового сознания противопоставлением «мы» и «они». Есть «мы» — основная масса населения, а есть «они» — это начальство, которое живет совершенно отдельно, со своими совершенно непонятными взаимоотношениями, и ОНИ там решают, как НАМ жить.
В такой ситуации, по всем психологическим законам, обращаться от нас наверх втайне от других обществом крайне не приветствуется. Потому что это означает, что ты внешнюю, враждебную силу впускаешь в наши личные взаимоотношения. А чужая сила наверняка здесь сделает что-то не то. Лучше вообще внимания не привлекать.
То есть не любили вообще всех, кто привлекал внимание?
Был действующий социальный запрет на подобного рода коммуникацию. По крайней мере информаторы никак не поощрялись обществом, а могли быть даже наказаны. Достаточно вспомнить пословицы «Доносчику — первый кнут» и так далее.
Вообще, попытки требовать какой-то справедливости от властей, если смотреть опять-таки на этимологию, вызывают большое подозрение в массовом сознании. Это касается даже такой уж совсем, казалось бы, правильной вещи, как пойти пожаловаться в суд. Для человека, который любит судиться, есть слово «сутяга», а ходить по судам — это «сутяжничать». Опять-таки в этом слове совершенно однозначно заложен негативный компонент. С точки зрения иностранца даже непонятно, а что этому человеку инкриминируется? Почему сутяга — это плохо? Но для русского уха это однозначно звучит так, будто человек делает что-то неправильное, и наверняка он человек нехороший.
Почему вообще так сложилось?
Наверное, это такая русская народная традиция, связанная с особенностями общества. Все-таки Россия всегда была страной малонаселенной и сильно растянутой, постоянно уходящей все дальше и дальше в дебри. В России считалось, что с властями лучше не воевать, не восставать против гнета, а просто уходить подальше, если что не так. И это такая, можно сказать, русская народная форма жизни в государстве — жить надо как бы в щелях между госсистемой. Идеал жизни для нашего человека испокон времен — жить между государством и по возможности с ним не взаимодействовать в принципе. Если удается — значит, ты умеешь жить, а прибегать к помощи государства можно только в том случае, когда деваться уже просто некуда.
Челобитная обратная связь
Проблема обратной связи чрезвычайно болезненна сама по себе, для обеих сторон — и для условных «мы», и для условных «они». Хотя и «мы», и «они» понимают, что обратная связь необходима. Но связываться с ней никому неохота.
Со стороны «нас» вы объяснили. А со стороны вертикали власти?
Что касается вертикали власти, то, казалось бы, она должна стремиться к обратной связи, узнавать настроения «подданных» и так далее. Но верхушка относится к управляемой массе достаточно своеобразно, и она очень не хочет связывать себя какими бы то ни было обязательствами, не хочет, чтобы это нижнее быдло вело себя как «право имеющее». Верхнему сословию совершенно не надо на нижнее работать. Поэтому негативное отношение к жалобщикам и сутягам сверху тоже негласно поощряется. Поэтому же и суды у нас, как известно, работали через пень-колоду, всегда их было очень мало, всегда у них было мало полномочий, и всегда они сопровождались дикой волокитой и затягиванием. Почему и в самом слове «сутяга» фонетически передано протяжное и бессмысленное действие.
Таким образом, единственная форма обратной связи, которая поощряется властями, — это форма жалоб. Там готовы принимать жалобы именно потому, что жалоба сама по себе хороша: с точки зрения властей, она в принципе ни к чему не обязывает. Тебе пожаловались — а ты с этим делай что хочешь. Хочешь — реагируй, не хочешь — не реагируй. Жаловаться и челом бить и сейчас единственная общепринятая форма обратной связи, что выражается в популярности президентских прямых линий.
А нормальный законный вариант обратной связи в виде института, который предполагает взаимные обязательства, — это либо выборы, либо суд. Они совершенно не нужны властям всех уровней, поэтому эти институты всячески саботируются. Нижнее сословие тоже особо не рвется, потому что оно все время боится, как бы не стало хуже.
Вы сейчас говорите про наше прошлое, про наше настоящее или про то и другое?
Про то и другое. Есть исторический опыт, накопленный нижними сословиями, который говорит, что всегда попытки как-то влиять на сословие управленцев, чтобы расширить свое присутствие в управлении страной, приводят к тому, что появляется дополнительный хаос и дополнительные отягощения, а простому народу лучше не становится. Поэтому традиционный метод жизни — между струй, без обращения к государству вообще.
От лагерей до КПСС
Вы объяснили причины плохого отношения к доносчикам. А доносы вообще были в таком количестве, как принято считать?
В принципе СССР была системой, которая очень поощряла доносы, в том числе анонимки. Но это во-первых. А во-вторых, поскольку сама форма управления при советской власти была полностью герметична, и там в принципе механизмы обратной связи не существовали по-настоящему, то власть, чтобы примерно представлять себе, что происходит, доносы активных граждан поощряла. На эту тему снимались фильмы и писались книги. В том числе доносы использовались для взаимного контроля среди властей предержащих — для просеивания аппарата.
Борьба между менеджерами, так сказать.
Да, менеджеры. Для этого тоже использовался сбор анонимок и прочее.
То есть это был распространенный метод и внутри вертикали власти?
Скорее это можно назвать довольно садистским способом ротации кадров. Это тоже тяжелая для нас вещь, если ее осознать. В нашей стране смена элит работала через кровь. Периодически слои менеджеров убирали, сажали или расстреливали. Так и словосочетание «свежая кровь» приобретает двусмысленный характер.
Либо, когда власть становится более вегетарианской, как это было в период застоя, в ней движение вообще прекращается, люди сидят на своих местах до полного отупения. Ведь вручную переставлять людей по желанию верхушки — дело утомительное. Так получается классическая геронтократия — потому что механизмов естественной ротации, прежде всего выборов, власть не терпит. Иначе поменять могут и их самих.
При Сталине надо было иметь хоть какие-то квазиобъективные предпосылки для перемешивания и снятия элит. И там как раз традиционно использовались доносы.
Кто у кого почерпнул концепцию доносительства — власть у людей или люди у власти?
Здесь нужно затронуть один из главных источников такого отношения к доносчикам. Это, естественно, так называемая пенитенциарная система, то есть тюремное заключение — тем более что через нее-то, особенно при Сталине, прошло огромное количество народу и так или иначе усвоило существующие там правила.
А там все очень просто. Дело в том, что сама по себе лагерная система направлена на равное угнетение всех находящихся там людей, чтобы им жизнь медом не казалась. По идее, там все должны страдать в равной степени. Но любая, как это называется, группа принудительного членства, начинает общую нехватку свободы как-то перераспределять внутри себя, чтобы там образовывались зоны повышенной свободы внутри несвободного социума. Создаются внутренние теневые структуры со своей иерархией — воры, мужики и так далее. Эта структура противостоит администрации. И внешняя структура очень хочет контролировать внутреннюю, поэтому внутренняя всячески обрезает возможности обратной связи снизу вверх — чтобы тюремщики ничего не знали. И происходит стигматизация всех тех, кто им что бы то ни было сообщает. Эти люди называются стукачи, и отношение к ним — ну просто хуже некуда.
Это отношение к информаторам выводится и переносится на жизнь вне тюрьмы.
Вы считаете, что она именно переносится, а не развивается сама по примерно такому же принципу?
Общие причины мы обсудили выше, а наполнение содержанием, терминология для обозначения таких людей — все это приходит как раз из тюремного опыта. Был готов понятийный аппарат, который очень хорошо лег на подготовленную социальную почву. Просто в тюрьме мы видим химически чистый эксперимент взаимодействия структуры внутренней и структуры внешней.
Почти так же и в армии.
Да. Это такая же группа принудительного членства, в которой, по сути, действуют те же самые механизмы: вырабатывается теневая структура, иерархия. Только в лайт-версии, но тоже со стигматизацией стукачества.
И через лагеря у нас прошло, бесспорно, много людей, и через армию — едва ли не все здоровое мужское население страны.
И они переносят такую систему взаимоотношений на обычную жизнь.
Достучаться до власти
Кроме того, стукачество позволяет попасть наверх. Причем для многих этот способ чуть ли не единственный. Так происходит в системах, в которых нет развитой демократии. Если ее нет, то единственный путь продвинуться — обратить на себя внимание начальства. Известно, что у нас путь наверх не связан с тем, что ты обращаешься к людям, они тебя поддерживают, выдвигают и выбирают. У нас вся эта масса и то, кого она поддерживает, значения не имеет. Единственный путь — назначение: чтобы тебя увидело начальство, возвысило и назначило.
Мы наконец перешли от советских времен к современности. Очевидно, что наша система все такая же вертикальная и замкнутая на себе, и впечатление такое, что доносы и кляузы процветают именно потому, что люди либо не могут сами решить свои проблемы через самоорганизацию, какие-то демократические инструменты или свои таланты, либо их используют для сведения личных счетов за счет административного ресурса, либо когда люди сами хотят встроиться в вертикаль.
Первый и последний варианты между собой корреспондируются на самом деле. Надо иметь в виду, что невозможность решать свои проблемы самостоятельно не заложена в сути вещей, она искусственно создаваемая. Человек-то от природы демократ. Все группы людей, которые между собой контактируют, начинают так или иначе выстраивать демократическую структуру, в ней возникают лидеры, критики, соратники. Такая система формируется вокруг целей, которые объединяют людей.
По идее, для решения любых задач — например, задач своего двора — у людей должна быть возможность получить не просто право жаловаться куда-то, а получить полномочия и механизмы, включая финансирование. У них должны быть разные варианты решения задач, взаимодействия с другими, уже существующими структурами.
Но система у нас выстроена таким образом, что путь решения своих проблем через демократию закрыт или на нем существуют огромные препятствия. Система их устраивает — тайно или явно, разными способами, через затягивание, чрезмерную бюрократизацию, через отсутствие навыков и опасения, ведь опыт людям подсказывает, что за это могут начать гнобить или даже уволить.
Однако, как я уже сказал, власть поощряет систему жалоб. Жаловаться — это сколько угодно. Вот вам ящики, вот вам общественные приемные — пишите, дорогие друзья. Все пути закрыты, а этот открыт, и именно к нему подталкивают людей, как мышей в лабиринте. В том числе и потенциальных лидеров. По сути дела, поддерживается и даже насаждается инфантилизация населения. Власть относится к общественным объединениям как к детям: ничего сами не делайте, а то поранитесь, а если что-то не устраивает, идите и пожалуйтесь папе — президенту, мэру, начальнику ЖЭКа. Вы дураки, а папа умный. Он решит. Ну или скажет «не вашего ума это дело».
Но это все бытовой уровень. А что с профессиональными, скажем так, жалобщиками и доносчиками? Сейчас очень многие строчат доносы на музыкантов, оппозиционеров, «экстремистов», библиотеку украинской литературы. Рвутся к власти?
Да, их действительно очень много. Все это накладывается на другой очень тревожный социально-политический процесс в стране, который идет уже давно. Власть неоднородна, внутри ее вертикали есть хозяйственная часть, аналитические службы, социальные, а есть службы правоохранительные. Силовики.
Если государство забирает себе большую часть полномочий, имущества, денег всего социума, внутри властной структуры существуют механизмы демпфирования и самозащиты. В том же самом СССР принимались наполовину неформальные, но довольно жесткие меры, чтобы предотвратить повышение значимости и могущества силовых структур. Коммунистическая партия следила за тем, чтобы, не дай бог, силовые органы — КГБ, милиция и прочие — не получили бы слишком большой силы. Почти до самого конца советской власти неформальным правилом было то, что если человек попал внутрь силовой системы, то уже выйти из нее не должен — и расти, развиваться и куда-то двигаться он может только внутри этой самой системы. Если ты чекист — то можешь стать только генералом КГБ, это твой потолок. Руководителем общего плана этот человек стать уже не мог, иначе бы получалось, что силовая структура становилась господствующей над всем.
В современной России это правило нарушено, и теперь у нас силовая вертикаль контролирует все. Силовики становятся губернаторами, министрами и подминают под себя всех, в том числе хозяйственников.
При чем тут наши доносчики?
Проблема силового господства — в том, что силовик всем управляет, но ни за что не отвечает, кроме безопасности. При этом данная система в принципе поощряет доносы.
Люди видят, где власть. Она не просто в вертикали, внутри нее есть силовая вертикаль, которая в максимальной степени отделена от демократии. Если хозяйственные структуры условно все равно зависят от народа — есть выборы губернаторов и мэров, то силовая вертикаль полностью выведена из-под общественного контроля. От начальника отдела полиции до министра силового ведомства никто никак не контролируется на местах, для этого нет механизмов.
Получается, что единственный способ к ним подольститься — или самому стать милиционером, о чем многие мечтают, или стать их добровольным помощником. Таким образом всевластие силовой вертикали порождает волну доносов.
Именно потому, что она еще более изолированная, чем просто вертикаль власти?
Да, и именно потому, что люди понимают, что это единственная реальная власть. Обращение к силовикам — обращение к реальной власти.
Вы согласны с тем, что люди в нашей стране лучше всего понимают именно язык силы и даже любят его?
Так и есть, конечно. Это вытекает из повседневной жизни. Поскольку законность у нас никем особо не поощряется, остается чистая сила. В данном случае есть два полюса: или закон, или сила. Закон — это то, что силу ограничивает. Когда он работает, если ты маленький и слабый, но на твоей стороне закон, то ты побеждаешь даже огромную корпорацию.
Помните фразу Сталина: «Сколько у Ватикана дивизий?» Вся наша реальная действительность показывает, что правда у нас на стороне больших батальонов, а закон — это ерунда.
Карго-культ для информаторов
В России заметна пропаганда доносительства. Это и объявления на подъездах с призывом сдавать самозанятых, и, например, по сути цивилизованное приложение «Помощник Москвы», с помощью которого можно неправильно паркующимся соседям штрафы выписать. Это все — тоже влияние силового блока? Или, скажем так, хозяйственный блок мимикрирует под силовиков?
Мне кажется, вообще вся система сама по себе — это чистая мимикрия. Карго-культ. Как это по идее происходит на том же Западе? Там жители собрались и решили, что тут у нас будет место для парковки, тут — не будет, а тут мы разобьем оливковую рощу. Решили и проголосовали. А кто-то из жителей на это решение плюет и паркуется как хочет. Поскольку это было мое решение, и шерифа выбирал тоже я, то я этому шерифу и говорю про соседа: надо на соседа повлиять. И шериф идет и влияет, поскольку он от меня зависит.
А у нас ситуация, когда непонятно кто, непонятно зачем выделил вот такие места, а не другие. Почему так произошло — никто не понимает. Этим занимаются люди, которые не зависят от нас.
Некие «они».
Именно те самые «они». И если к «ним» обращаться, то это может только навредить. Лишний раз приедут во двор машину увозить, а заодно точно так же придерутся к моей — просто потому, что ее заметят.
То есть люди не ощущают правила и законы своими правилами и законами?
Во-первых, не ощущают своими. Но главное, что в такой ситуации, когда все сверху не пойми кем регламентируется, единственный способ нормально жить — это прятаться в толпе, быть незаметным. Нас очень много, и на кого-нибудь упадет, но остальные будут жить, как им нравится. Привлекать к себе внимание — себе дороже. Поэтому люди этим не занимаются и этого не хотят.
Так вы считаете, что система легальных доносов не будет успешно развиваться?
Она может существовать, но именно как инструмент внутрисистемных разборок. Ведь одним жалобам ход дают, другим — не дают, почему это происходит — зависит от расклада внутри системы, в которой идет вечная борьба между хозяйственниками и силовиками, в которой хозяйственники все время пятятся и терпят поражения. Все низовые жалобы используются только как сырье для этой битвы. Кто-то в этом будет участвовать, но это не будет массовое участие. И в этом будут участвовать те, кто заряжен на собственное продвижение.
Значит, в нашем обществе пока нельзя провести грань между приемлемым и неприемлемым доносом?
Она возникнет только тогда, когда в стране будет реальная демократия. Когда жалоба станет информированием своих — тех, которых ты сам выбирал.
Массовая драка на недавней чеченской свадьбе произвела большое впечатление на пользователей сети. На представителей гордого кавказского народа вновь посыпались обвинения в дикости. Горцам припомнили и страсть к стрельбе в воздух. Адани Умаев — один из тех, кто активно защищает своих земляков в соцсетях. «Лента.ру» обсудила с ним, отражает ли попавший на видео инцидент традиции и культуру вайнахского народа.
«Лента.ру»: Как вы прокомментируете то, что произошло?
Умаев: Когда идет подготовка к свадьбе, родственники, даже самые бедные, одеваются достойно событию. Бывает, даже в рассрочку одежду покупают. А на видео парень, который затеял драку, был в спортивных штанах каких-то, что недопустимо вообще. Отсюда я делаю вывод, что он не родственник и не почетный гость, а залетный какой-то — сторонний человек.
Почему ему так отчаянно хотелось сохранить место за свадебным лимузином?
Старшие обычно берут ситуацию под контроль и определяют все: кто за кем и куда едет. Однако само по себе соревнование за право первым ехать за машиной невесты — старинный обычай. Он уходит корнями в те времена, когда невесту крали. Ехать следом считалось самым почетным.
Адам Оздоев / Facebook
Теперь это уже стало как спорт. Вот этот азарт уже на генном уровне сидит. Люди просто забывают, что сейчас у них не лошади, а мощные машины, создают аварийные ситуации — бывает, даже со смертельным исходом. Но это молодежь не останавливает, хотя никто из них не хочет омрачить праздник.
Мой сын, участвуя в подобных мероприятиях, еще ни разу не проиграл. Он рожден для скоростной езды. У него есть талант. Мне все говорят: почему ты не отдал его в автогонщики? Не всем дано так чувствовать машину.
Может, лучше устраивать специальные скачки или гонки в отведенном для этого месте?
Когда мне доверили везти невесту, я убил просто этих гонщиков: по трассе Ростов — Баку ехал со скоростью 80 километров в час. Не больше! Меня подгоняли слева и справа. А я еду принципиально. Зато добрались без ЧП. Даже старший брат жениха, который, казалось бы, должен дисциплину поддерживать, подгонял меня.
То, что произошло на этом видео, осуждается нами. Вот этот человек, который, видимо, вклинился в свадебный кортеж во время его следования от дома невесты к дому жениха, он и довел остальных до состояния крайнего ожесточения.
А похоже было на какой-то давний конфликт. Вендетту.
Так взрыв произошел эмоциональный. С другой стороны, они дети войны! Психика нарушенная. Я сам смерти в глаза смотрел не раз. Хоронил близких. Моя мать руками собирала мозги своей двоюродной сестры. Я сам разговариваю порой очень импульсивно, причиной тому — пережитое мною и моим народом.
И не надо думать, что на чеченских свадьбах гуляют только чеченцы. На свадьбе моего сына были наши друзья из Волгограда, Ярославля, Владимира. Наши русские друзья. Здесь тоже могли участвовать в конфликте самые разные люди.
Еще по поводу вендетты скажу: враждующие семьи вместе свадьбу не празднуют.
Почему вы решились комментировать конкретную попавшую на видео ситуацию в соцсетях?
В 60 лет я остался за старшего в семье. У меня шестеро детей, в том числе сын, которого в возрасте 23 лет я перевез в Чечню, и он принял ислам, хотя я не настаивал. Как я могу остаться в стороне?
А эти сравнения чеченцев с животными и прочие проявления ненависти, которые наводнили интернет после публикации обсуждаемого нами ролика — как вы к ним относитесь?
Есть законодательство российское, но я лично по-мужски таких наказываю. Одному из комментаторов я даже написал в личку, что за слова надо отвечать, а тем более за оскорбления в адрес моего народа. Вот этот гнида должен получить в ответ то, что следует. Я ему написал: «Назначь место встречи, город, и я по звонку пришлю туда людей. Без проблем!»
Но как человек, умудренный опытом, скажу вам — и чтобы молодые чеченцы это прочитали: лучшая месть — это презрение в утробе его ничтожества! Вот и все!
Я заметил множество неуважительных комментариев даже со стороны ингушей, а не только от русских. Почему они так реагируют?
Чеченцы с ингушами — это один народ. Ингуши — это по сути тейп, который в силу разных исторических причин живет отдельно. У нас с ними нет вражды, но есть во всем некое состязание, как бы спортивное. Мы с ними сами разберемся.
А по закону?
Закон не всегда защищает наши права и интересы. Я, находясь на приеме у Михаила Федотова, руководителя СПЧ, прямо сказал ему: «Вы являлись инициатором введения уголовной ответственности за многоженство? (Он подтвердил.) Вот у меня три жены, и я перед вами сижу. Будьте добры, восстановите мое разбитое жилье, попранные материальные и моральные права гражданина России, и я создам четвертую здоровую российскую семью. Со всей ответственностью и перед Богом, и перед обществом». Федотов тогда опешил и не нашел, что мне ответить.
Как принято разрешать подобные конфликты? Мы видим, что тут в драку была вовлечена масса людей.
Старшие собираются и разбираются в том, кто был прав, а кто нет. Их задача — примирить враждующих. Заявлений о телесных повреждениях у нас в полицию не пишут. Накажут виновника, однозначно.
А как накажут? Побьют, оштрафуют?
Пристыдят. Детей бить запрещается у нас, чтобы не делать их трусами. Слово используется содержательное. И оно способно сделать человеку больнее, чем кулак. Недаром восстановление республики началось с культуры.
Чеченские семьи в большинстве своем многодетные, и, учитывая тесные родственные связи, свадьба в семье — частое событие. Откуда берется такая эмоциональная вовлеченность, ведь спиртное, как я понимаю, у вас под запретом?
Создание семьи — это богоугодное дело. После многолетних страданий от войны люди дорожат каждым радостным моментом. Люди изголодались по хорошим событиям. И этому уделяются все силы, недаром Чечня теперь самый спокойный регион. Никаких воров в законе, никаких разбойников. Люди занимаются тем, что строят свои дома, свои семьи.
Еще одна характерная черта чеченской свадьбы — стрельба в воздух. Один чеченский прокурор даже потерял работу после подобного инцидента в Москве. А в самой Чечне какое к этому отношение, пытаются ли власти как-то наказывать таких стрелков?
Рамзан Кадыров пытается с этим бороться, да — штрафовать. Но стрельба на свадьбах у нас была всегда. И теперь остается. И будет. Ведь наш народ проводил время в постоянных войнах. Не от кровожадности — просто регион так расположен. По этой причине мы любим оружие и умеем с ним обращаться.
Как раз хотел спросить о несчастных случаях, связанных со стрельбой.
Врать не буду, я помню один такой эпизод. Один сотрудник внутренних дел танцевал на свадьбе, достал табельный пистолет и случайно убил девушку, которую, кстати, тоже вскоре должны были выдать замуж. Уже и срок был определен. Вот такая трагедия.
Он попал в тюрьму, этот сотрудник?
Нет, вмешались серьезные влиятельные люди, и родственники девушки его простили. Он был выпившим, этот «стрелок». Но эту конкретную историю не надо возводить в ранг обычной или показательной. Жизнь женщины у нас ценится очень высоко. По обычаю кровной мести, за одну убитую женщину отнимают две мужские жизни.
Моя родственница убила своего зятя — за то, что тот убил ее дочь. Неслучайно он это сделал. Десять ножевых ранений нанес. После чего, кстати, сдался властям. Но его и на зоне разыскали. Та же моя родственница, кстати, еще будучи юной, похитила невесту для брата в одиночку. Переоделась в мужское платье и увезла. При этом еще и отстреливалась во время погони, правда, стреляла по лошадям преследователей.
Когда потом приехали родственники той невесты разбираться и узнали, что похитила ее девушка, то сказали, что для них честь связать судьбу своего потомства с такой семьей.
Кражи невест в Чечне происходят до сих пор?
Нет, бывают такие театрализованные кражи — как часть торжества. У нас в республике кражи невест строго запрещены. Раньше это было, но не так часто, как люди думают. Зачем мне красть что-то? Чем я не мужчина, чтобы прийти открыто и взять свое по праву?
Сегодня, когда в сети всерьез обсуждают перспективы боевых действий между Россией и США из-за Сирии, а сами власти двух стран признают, что отношения между ними, мягко говоря, недружественные, уже с трудом верится, что недавно все было иначе. Однако еще не состарились те, кто помнит и лично участвовал в том кратком пире дружбы с Америкой в начале 90-х, когда казалось, что холодная война завершилась примирением и стала предметом для шуток. Полковник милиции в отставке, главный редактор газеты «Петровка, 38» Александр Обойдихин рассказал «Ленте.ру» о том, как он в числе первых советских силовиков ступил на американскую землю, чтобы перенять опыт вертолетной полицейской службы и применить его в России.
«Американцы были крайне заинтересованы»
В 91 году Москва в лице руководства городской администрации и главка МВД решила обзавестись собственной вертолетной милицейской службой. Специальная делегация отправилась в США, где вела переговоры о подготовке группы наших сотрудников, а также самого полицейского вертолета — это был Bell 206 Long Ranger, семиместный.
Американцы были крайне заинтересованы продажей своих вертолетов России, поэтому они сначала предлагали одну цену, потом снижали до минимума и в итоге предложили бесплатно опробовать в столице машину в деле и так же бесплатно обучить персонал в академии компании Bell Helicopter Textron. Там имеется специальное полицейское отделение.
Всего для отправки в США сформировали три группы: одна для изучения механики, вторая — электрики, третью должны были обучить работе пилотов-обозревателей. Каждая из них прилетала в Штаты, проходила свой курс и улетала обратно. Я как переводчик учился со всеми этими группами, пробыл там дольше всех и получил все три диплома.
Здесь скажу немного о себе. Я окончил авиационно-самолетостроительный техникум, а затем Московский авиационный технологический институт имени Циолковского. Стал специалистом по ракетным и авиационным двигателям. Меня в институте учил сын того самого Туполева. Соприкасался с Федерацией космонавтики СССР, занимался научной работой. А потом решил уйти из авиации в милицию и возвращаться не собирался, так что от работы в новом отделе по технической части — зампотехом или механиком — категорически отказался.
Опыт работы переводчиком у меня уже был. Я работал в этом качестве с делегациями американских полицейских, которые стали приезжать к нам с 1989 года. Хорошее знание языка у меня еще с английской спецшколы, потом продолжал его изучение уже для себя, в качестве хобби.
Команду будущего вертолетного отдела возглавил Михаил Терехов, который прежде был начальником 5-го отдела ГАИ Москвы. По возвращении из Штатов я стал его заместителем. В группу вошли не только сотрудники милиции, но также сотрудники Чкаловского аэроклуба и гражданские пилоты из НПО «Взлет». В течение полугода, которые нам дали на изучение языка, я активно зубрил специфичные вертолетные термины. Благо мне в МАТИ дали хороший справочник на эту тему.
Без виз, но с водкой
В один хороший весенний день 1992 года нам объявили о вылете. Собрались с вещами у мэрии на Тверской, чтобы получить необходимые документы. Виз у нас не было, только загранпаспорта.
Я приехал в шинели с новыми майорскими погонами. Меня попросили лететь в форме. В мэрии мы порядочно задержались. Как раз в это время велись переговоры с американцами. Мне их содержание неизвестно.
И вот уже во второй половине дня, наконец, выехали мы на микроавтобусах в Белоруссию. Откуда мы должны были вылететь с военного аэродрома на военном же «Руслане».
Причем вылететь мы должны были именно в этот день из-за каких-то полетных графиков. И вот мы мчались в сопровождении машины ГАИ на этот белорусский аэродром и добрались до места поздно вечером.
В самолете никаких кресел не было, расположились мы в хвостовой части. «Руслан» этот шел в Америку за гуманитарным грузом — продуктами и вещами. Туда он отправлялся пустой.
Мы летели двое суток. Через Камчатку. И уже почти над Беринговым проливом узнали, что без виз нас в страну не пустят и если мы все же прибудем на Аляску, то нас всех арестуют и отвезут в тюрьму. Плюс еще штраф придется заплатить.
Что делать, было непонятно. Летчики сказали, надо садиться на камчатском военном аэродроме. А потом пришла информация, что нам все же разрешили сесть на известной военно-воздушной базе в Анкоридже. И на месте уже будет решаться вопрос с визами.
После приземления в Аляске, мы до ужаса боялись миграционной службы, которая должна проверить самолет. Мы боялись за наш груз, а мы везли много ящиков тушенки, сгущенки и… водки. Почему водку? Да потому что американские полицейские до этого посещали Москву и были в большом восторге от нашей водки. Лучшего сувенира, к тому же достаточно доступного, представить себе было нельзя.
Этот груз был рассчитан на весь период обучения, чтобы мы могли экономить наши скромные суточные 20 долларов в день.
Ну и вот мы накрыли ящики брезентом и поставили сверху одну бутылку водки, точнее графин, водка была в графинах. Открыли тушенку и сгущенки — накрыли на стол. Зашли американцы, проверили документы и спросили, везем ли мы какой-то груз, продукты. Мы ответили, что немножко есть, и пригласили их разделить с нами трапезу.
Они доброжелательно ответили, что, мол, нам не надо, доедайте сами, и удалились.
А на летном поле выстроился военный почетный караул с винтовками. Американцы нас таким образом приветствовали. Так как я был выше остальных наших ребят и единственным человеком в форме, да к тому же свободно говорил по-английски, то, независимо оттого, что с нами был подполковник армии Аваков — главный от нашей делегации, американцы подошли ко мне и рапортовали мне.
Потом нам предложили покушать, а мы переживали о том, сколько это будет стоить, и вежливо отказались. Но после американцы объяснили, что все бесплатно, и тогда я впервые увидел, что такое настоящий шведский стол и разнообразие блюд. Это была обычная столовая для летчиков.
Сразу же заметили улыбчивые лица. Люди впервые увидели русских, и сразу возникло море вопросов. Для них было дико, что русский хорошо знает английский. Они думали, что у нас все ходят в лаптях, а в Москве никогда не бывает плюсовой температуры. Это были стандартные вопросы, на которые приходилось отвечать.
Самый большой шок у них вызвал наш военный самолет «Руслан». Они спрашивали, откуда он, такой громадный? На что я ответил, что у нас есть «Мрия», который еще больше.
Рядом с нашим самолетом стоял А-130 Hercules, и казалось, что его можно целиком загрузить в «Руслан», если снять крылья. Это, к слову, был первый российский военный борт, который сел в Анкоридже.
Мы на этой базе находились всего несколько часов, пока нам делали визы, а потом полетели на юг. На другую военную базу. В Чикаго. Там пересели уже на американский самолет. Когда перегружались, нам помогали военные. Они спрашивали, что внутри. Я ответил, не скрывая, одним словом: «Водка!» Один из местных так удивился, что выронил ящик, и, к сожалению, один графин разбился.
Техасские студенты
Прилетели в Даллас. Сама академия находилась рядом с ним, по пути в Форт-Уэрт. Нас встретили, отвезли в гостиницу Лексингтон — это знаменитая сеть придорожных отелей. Расселили по два человека в номер. Холодильника там не было, что для Техаса с 40-градусной жарой было неприятно. Но мы же русские! Кондиционер был. Настенный. И мы могли что угодно охлаждать, положив прямо на него.
Еще раз отмечу, что простые американцы о русских там практически ничего не знали. Когда устраивались в отеле, то нас спросили, откуда мы. Из Москвы? Из какой Москвы, ведь у них тоже есть такой город. Сказал, что из Советского Союза, и у меня спросили, а что это и где это? В итоге парень, который нас оформлял, так и не понял и написал у себя в журнале: «недалеко от Лос-Анджелеса».
Мне было непонятно, на каком языке разговаривают местные жители. Даже спросил их об этом, а в ответ услышал: «мы говорим по-техасски». Что-то они смешивают из нескольких языков, что-то проглатывают. Даже вместо простого «yes» у них «yep». Нужно было привыкнуть — и я смотрел техасские телеканалы.
Нам в распоряжение дали два микроавтобуса на шесть человек. Там в Техасе никто пешком не ходит. Там, казалось, и пешеходных переходов-то нет. И вечером, когда мы захотели прогуляться до ближайшего магазина, нам все гудели, неприличные жесты показывали. А когда решили хайвей перебежать, то вообще, казалось, что нас могли даже сбить.
Мы увидели, что напротив магазин, вот и побежали через хайвей — широкая такая трасса по пять полос движения в каждую сторону. Поняли, конечно, что этого нельзя делать, но уже потом… Слава богу, никто не пострадал!
Надо сказать, в Техасе очень хорошие дороги. И машины нам дали с автоматической коробкой передач, с нулями на спидометре (абсолютно новые тачки) — «Вояджеры» красного цвета.
На следующий день полицейские сопроводили нас до академии и попросили запомнить дорогу, чтобы мы могли ездить затем самостоятельно.
Для нас, московских полицейских, сделали специальный курс. Для того чтобы нам понимать, как работать в воздухе над таким огромным мегаполисом, как Москва, американцы пригласили полицейских из Лос-Анджелеса. Они читали нам курс лекций.
В первой группе были механики. Изучали устройство двигателей, как в учебных залах, так и в ангарах, где все представлено наглядно, в разрезе.
Рядом поляки обучались. Они, кстати, и жили в нашем отеле. Завтрак и ужин входили в стоимость проживания. Опять же шведский стол: сколько хочешь, столько и ешь. Булочки, сэндвичи… да что угодно! А вечером выкладывалось пиво и вино, чем поляки активно пользовались.
С собой в академию мы брали тушенку со сгущенкой. На обеденный перекус. Садились там, открывали тушенку обычным ножом. Американцы смотрели на это раскрыв рот и все гадали, что мы едим из этих банок, спрашивали. Мы, шутя, отвечали: «Второй фронт».
Шутки наши американцы понимали хорошо, и это помогало наладить контакт.
Старались держать себя в строгости, несмотря на окружающее изобилие. Если и возьмем баночку пива, то в карман положим. И на виду не пьем. Поляки же вели себя развязнее.
Учеба шла с утра до пяти вечера. А потом была работа с американскими полицейскими, которые показывали нам на практике, как взаимодействуют патрульные с вертолетчиками.
Перебежчик и ветеран Вьетнама
Большую помощь по приезде нам оказал Володя Крамаров. Это наш бывший дипработник, который был направлен в США из СССР, да так там и остался вместе с семьей. Работал теперь на компанию Bell. Он помогал с переводами, с культурной программой. Мы ужинали у них дома и узнали о трудностях, которые испытывают эмигранты в плане построения карьеры и решения других вопросов.
Однако зарплату Крамаров получал все же неплохую — 5 тысяч долларов в месяц. Полицейские там, для сравнения, зарабатывали тогда 2,5 тысячи.
Запомнились сами преподаватели. Летчики, как правило, были бывшими военнослужащими, прошедшими Вьетнам. Вот Чарли Кларк, к примеру. Человек, потерявший в боях глаз и заработавший еще несколько ранений. Как же он восхищался русскими пилотами!
«Ну и летчики у вас. Просто фантастика!» При этих словах он задирал штанину и показывал: «Вот сюда пуля вошла ваша калашниковская, а отсюда вышла».
Они там на «Хью Кобрах» летали, а наши — на Ми-24. Заходили бывало друг другу в лоб. «Никогда русские не отворачивали, мы уворачивались сами. А у нас хорошая броня лобовая, ее не пробьешь, и ваши как раз били в бок, когда мы уходили от столкновения…», — говорил этот ветеран.
А потом с удовольствием водочку пил, к себе домой приглашал. Он — коллекционер оружия, показывал нам свои карабины, винтовки, автоматы. Доброжелательность исходила от него исключительная.
Цент доллар бережет
Единственное, конечно, жмотничество американское проявлялось то и дело. Звали нас, бывало, в гости вечером, а мы старались экономить как-то. Думали, что раз пригласили, то, наверное, накормят бесплатно. Так принято же у нас в России! А американцы выставляли оранжджус свой и говорили: «Ну, давайте водочку свою ставьте». «А закусить?» — «Не надо, она и так у вас классная».
И мы уже не знали что сказать, терялись. Один раз, второй так произошло. А потом я уже в открытую сказал, что так нельзя. Получился откровенный разговор, в процессе которого нас расспросили о зарплате. Я ответил, что в переводе на доллары мы получали тогда сотню в месяц.
Они удивлялись, как такое может быть, и думали, что мы шутим. Потом они уже пересказали друг другу, что с деньгами у этих русских не густо, и после этого нас встречали с закуской. Но! Спрашивали, сколько нас будет.
Я говорю: да какая вам разница? Может, один кто-то не приедет. А мне отвечают, что им надо знать, сколько точно стейков купить и приготовить… Но стейки эти, правда, такие, что взрослый мужчина наедается с одной порции.
Местные полицейские приглашали нас к себе, показывали, чем живут. Один из них строил в то время дом — одноэтажный такой, большой по площади. Внутренний дворик с бассейном. А с внешней стороны даже заборов нет — подъезжаешь прямо к домику. И так там у большинства.
Коп этот 300 тысяч долларов получил в кредит на этот дом под три процента годовых на 30 лет.
Но интересно, что когда он увидел у меня в кошельке стодолларовые купюры (а я часто расплачивался за всю группу), то попросил посмотреть. Оказывается, он такие крупные купюры в глаза-то не видел. Почему? Мало там оставляют на жизнь, буквально 500 долларов из 2,5 тысяч.
Большая часть зарплаты уходит на кредиты, медстраховки. Если семья из четырех человек, то значит, у нее четыре машины плюс еще какой-то микроавтобус — чтобы вместе путешествовать. И все это покупается в кредит.
«А там шла стрельба»
Ездили с местными полицейскими в настоящие патрули. Я в своей милицейской форме. В рубашке. Без кителя. У меня был значок московской милиции. Я его нацепил, учитывая, что у них у всех бляхи. С одним полицейским мы потом махнулись.
Меня вооружали дубинкой, но запрещали вмешиваться в процесс общения с людьми. Задние двери американской полицейской машины открываются только снаружи, так что каждый раз мне нужно было ждать, пока откроют.
Главным предметом изучения была организация правильного взаимодействия наземных и воздушных патрулей. Вертолетчик должен уметь правильно наводить офицеров на какие-то точки. При этом он никогда ни в кого не стреляет, поэтому и по самому вертолету преступники очень редко когда стреляют…
Во время этих поездок происходили разные случаи. Один раз на пустыре была большая драка — человек двадцать на двадцать. Это под Форт-Уэртом.
Я думал, сейчас мы туда побежим втроем и нас там убьют, но побежали мои американские спутники вдвоем, напарники — мужчина и женщина, а мне строго приказали не вмешиваться.
Подбежали к дерущимся, гаркнули на них, и те сразу легли на землю. Человек сорок было, и никто не шевелился, смирно так лежали. Полицейские даже пистолеты не доставали. Через двадцать минут подъехали машины, хулиганов туда погрузили и отвезли сразу в тюрьму, где уже работала группа разбора.
Второй случай, который мне запомнился, когда в доме заперся какой-то вооруженный семьянин, держал там насильно жену с ребенком. И вот мы приехали. Стали вести переговоры через дверь. Полицейские даже не пытались ни войти, ни ворваться туда: «Не имеем права — это частная собственность». — «А если убьет?» — «Ну убьет, значит убьет, но мы сделаем все возможное, чтобы этого не произошло».
А там шла стрельба, слышно было, как он там бил и ребенка, и жену.
Но переговоры дали результат. Мужчина открыл дверь, и из дома вышла его жена с ребенком, попросила полицейских отменить вызов и не забирать мужа никуда, объяснив, что никаких претензий она к нему не имеет. И после этого мы уехали, даже не оформив никаких бумаг.
Мы в России его бы все-таки задержали за стрельбу и избиение, да еще и в жесткой форме.
А вообще, первое, что делали американские патрульные, заступив на дежурство, — ехали на склад-магазин, где покупали упаковку жвачек, конфет всяких. Не для себя: когда мы въезжали в негритянские районы, полицейские раздавали сладости детям. И те, только завидев, патрульную машину, уже сбегались к ней со всей округи.
«Майк, привет! — кричит семилетний шкет полицейскому. — А там вчера драка была, а там наркоманы опять…» А Майк этот, не выходя из машины, все записывает себе в блокнот и дальше работает по полученной информации.
Надо сказать, стражи порядка там боятся все же въезжать в негритянские районы, работать там. Нам вовсе запретили туда соваться одним. А мы полюбили магазин «Все за доллар», и как-то один полицейский сказал, что в негритянском районе есть такой же, где все за 50 центов. И наши все же не удержались и один раз туда смотались. А меня на следующее утро в академии вызвали к руководству и очень строго отчитали. «Убьют вас там, и никто искать не будет», — сказали наши наставники.
Но с полицейскими мы в эти злополучные кварталы заходили. Люди там пользуются бесплатным социальным жильем и пособием по безработице в 500 долларов: на каждую большую семью трехкомнатная квартира метров на сто «квадратов». Чем не жизнь?
Фара превращается в лазер
Больше всего мне нравилось летать на вертолетах, смотреть как они лихо взаимодействуют с автомобилями. На крыше каждой американской патрульной машины написан ее номер. Крупно. Достаточно было лишь назвать его в радиоэфире, и сотрудник оттуда отзывался.
Мы пытались это сделать уже в Москве, в 1992-м. Даже разрисовали несколько машин, но ничего не получилось…
А в Америке нам задачи ставили учебные, интересные. К примеру, надо найти угнанную машину — белый Ford такой-то. И вот мы начинали кружить, постепенно увеличивая радиус. На борту тепловизор был, «Ночное солнце» (Sunlight) — это лампа на тридцать миллионов свечей. Эта фара могла использоваться как оружие. Как лазер. Если в точку луч сводишь, то можно запросто поджечь что-нибудь. А если разводишь, то можешь метров на 500 осветить площадку для работы полицейских.
Когда включаешь тепловизор, то можешь увидеть спрятанный у человека пистолет, нож, зажигалку. Если есть разница в один хотя бы градус по температуре, то любой объект высвечивается.
При этом работает система видеозаписи, отснятые материалы с которой потом можно использовать в качестве доказательств в суде.
В Лос-Анджелесе тогда было 11 вертолетов, и, как нам говорили, в воздухе над городом постоянно должны находиться три из них. Норматив подлета к месту преступления не более 15 минут. В Далласе было шесть вертолетов, и один из них они также пытались всегда держать в воздухе.
Вертолет Bell еще хорош тем, что его можно «раскрутить», то есть подготовить после запуска двигателя к взлету буквально за пару минут.
Учили нас брать на борт спецназовцев — четырех человек. Разные есть варианты их десантирования. К примеру, по команде «раз-два». На раз они сходят (спрыгивать нельзя) на землю с площадки одной ногой, на два — второй. Здесь очень важна координация, потому как если с одного борта человек сойдет, а с другого нет, вертолет может опрокинуться.
Нас учили не бояться виражей, скоростей больших, учили на бреющем летать, в каньонах тренировались. Нам эти навыки потом пригодились на улицах Москвы.
Кстати, у них там нет этих висящих между домами проводов, как у нас. А в Москве — это была большая проблема, и очень хорошо, что нынешние городские власти при реконструкции улиц наконец убрали их под землю. Хотя все равно страшно, что кто-то за ночь протянет какой-нибудь шнур, не спросив ни у кого разрешения. У нас такое бывает.
Два пива бесплатно. В любом кабаке
А еще мы там учились культуре поведения. Вот едем мы на машине, грызем яблоко и куда огрызок деваем? Бросаем — птички съедят. А там это недопустимо. Увидит кто-то, передаст информацию в участок, и вас оштрафуют. 50 баксов минимум. За то, что выбросил из окна чего-то.
Или едем мы по шоссе между городами, захотелось в туалет. Что делать? Остановиться и сбегать в лесочек. А там так не принято. Остановки на хайвее вообще строго запрещены. Я остановился, а меня спрашивают: и куда ты пойдешь? Вон к тем деревьям. А это частная собственность, туда заходить нельзя — пристрелят. Но там на каждом шагу есть благоустроенные зоны отдыха, туалеты со всем необходимым.
Не видел я также, находясь в патрулях, чтобы люди там пили спиртное на улице. У них люди сидят в кабаках, забегаловках. В негритянских кварталах бывало всякое, да.
В патрульных машинах у них уже тогда были компьютеры. И они, к примеру, завидев нарушителя скоростного режима на дороге, сначала его пробивали, а потом уже действовали. Если человек добропорядочный, то просто пальцем могли погрозить из окна и внести в компьютер, что было сделано предупреждение, а если у него уже куча штрафов — останавливали для проверки.
Полицейские постоянно помогали там бабушкам переходить дорогу, коляски детские поднимали и так далее, а потом даже отчитывались об этом после смены. И командир за это его не ругал и не шутил, а благодарил за работу.
Чем их патрульные похожи на наших, так это тем, что могут позволить себе снять бронежилет во время службы. Ну жарко там очень, в Техасе. Чопорности такой у них нет. Но! Если остановил машину, то никогда американский полицейский спереди к ней не подойдет. Только сзади. Они там отдрессированы четко, как и водители, которые уже сами кладут руки на руль, чтобы их было видно, и так далее.
Американские полицейские были в шоке, когда узнали, сколько у нас милиционеров погибает при исполнении служебного долга. В Далласе за сто лет погибло всего трое полицейских, как они сказали. Хотя криминальная ситуация в целом у нас была намного лучше, чем у них. Но это, правда, был 92-й год.
У них нет никаких благотворительных фондов, помогающих семьям полицейских. Там за гибель обычных патрульных платят вдовам и детям так, что они могут на эти деньги потом всю жизнь жить.
В Техасе строгое отношение к договорам между полицейским профсоюзом и муниципалитетами. Никаких переработок. Отработал смену — и все. А если нужно работать дополнительно, то эти часы дополнительно оплачиваются. Каждый год договор пересматривается.
Американским полицейским разрешают подрабатывать. И почти все, с кем мы там общались, этой возможностью пользовались — охраняли со своим оружием какой-нибудь ресторан или кафе. Вообще стремление зарабатывать у них в крови: дети развозят почту, молоко, гуляют с собачками, ухаживают за престарелыми.
Еще один интересный момент. Когда мы останавливались где-то обедать, то выяснялось, что с полицейских местные кафе никогда не берут денег. Это неофициально. То есть ты должен достать кошелек и продемонстрировать намерение расплатиться, но хозяин подойдет и скажет: «Нет, это мое доброе отношение к вам». И никто там не считает это коррупцией, мол, правило хорошего тона. И не только пообедать! Два пива полицейский там может свободно выпить после работы. Бесплатно. В любом кабаке.
PS
Обратно летели через Нью-Йорк и Европу. Американские девчонки-стюардессы не отходили от нас весь полет, расспрашивая о том, как живут люди в России. Одна из них несколько лет поздравляла меня с Новым годом открытками.
Перед выездом мы сами подготовили тот вертолет, на котором потом работали в Москве, изучали панели управления, раскрасили его там.
Во время испытания «Суперкобры» лопасть сорвалась и повредила борт нашего вертолета. Пытались скрыть от нас, но нам все же сказали добрые люди. Неприятный момент, но все исправили тогда.
Встречать вертолет из Москвы мы потом приезжали в Брест. Возникла заминка, связанная с приходом нового столичного градоначальника Юрия Лужкова. Американцы же не дождались, пока будут решены бюрократические вопросы, и без спросу вылетели на нашем Long Ranger из Польши в Брест. Белорусы даже подняли истребители для перехвата. Был такой напряженный момент, но все закончилось благополучно, и мы, встретив вертолет, долетели уже на нем в Москву. Сели на Манежной площади, и 18 мая в торжественной обстановке американцы передали нам ключи от первого милицейского Bell. Эта дата стала днем рождения вертолетной службы.
Правда, история с Bell завершилась уже через полтора года. Когда подошел к концу оговоренный период бесплатного тестирования, столичные власти отказались от покупки, и наш американец улетел в Германию, где продолжал свою службу уже под другим флагом. А в Москве стали работать отечественные вертолеты, но это уже другая история.