12 сентября в селе Берново Тверской области был открыт памятник государю императору Александру II. О том, что предшествовало этому событию, какие страсти оно вызвало и какие последствия может иметь, читайте в репортаже нашего специального корреспондента Петра Каменченко.

Немного найдется в современной России событий, способных столь же сильно возбудить общественность, как строительство/снос памятников. На ум приходят разве что пенсионная реформа да возведение соседского забора. Первое обсуждается более массово, второе — более эмоционально. В строительстве/сносе памятников во всем величии проявляется широта русской души, смелость замысла, абсурдность воплощения и сомнительность результата. Стоит лишь появиться первым признакам будущего сооружения, как тут же возникают вопросы: а зачем, собственно? Или, как вариант: с какой вдруг радости (хрена или бодуна)? История открытия памятника императору Александру II в Тверской области особенностям российского менталитета вполне соответствует, хотя и в камерном исполнении.

Сразу оговорюсь: в Берново я человек неслучайный. Еще в позапрошлом веке мой прадед крестьянствовал в деревне Подсосенье, в паре верст от Берново, имел 14 детей и, как утверждает добрая женщина Валентина Михайловна, заходящая к нам изредка в гости, половина коренных берновских — наши дальние родственники. Обычно за этим следует перечень фамилий, которые я, увы, так и не смог запомнить. На другом берегу реки Тьмы, в Заречье, похоронены мои дед с бабкой и родители. От деда мне достался дом, построенный в 1937 году на деньги от продажи кабинетного рояля, и березовая аллея, которую еще до войны посадила моя мама.

Зачем я все это рассказываю? Во-первых, чтобы сразу закрыть тему — откуда столичному журналисту известны различные деревенские подробности. Во-вторых, потому, что дальше будет репортаж, который по определению является «эмоциональным рассказом автора — свидетеля или участника событий» (Справочник журналиста. Н.Г. Богданов и Б.А. Вяземский. Лениздат, 1971 год).

Завязка сюжета. Голова в усах и бакенбардах

История с памятником началась неожиданно. Собирался зайти в райповский магазин в центре Берново и наткнулся на замок и записку «Ушла в…» — далее неразборчиво.

— В запой ушла, — пояснил интеллигентного вида мужчина в спортивных трусах. Глаза его при этом смотрели в разные стороны. Проследив направление правого, я, к огромному удивлению, обнаружил в центре сквера, носящего имя площадь Мира, на постаменте, пустовавшем последние сто лет, неожиданное сооружение — колонну, увенчанную бюстом мордатого мужчины в усах, орденах и бакенбардах. Голову красил валиком в плинтусовый цвет молодой человек, внешне похожий на типового студента из фильмов Гайдая.

— А это что же — генерал? — обратился я к маляру.
— Это царь.
— Неужели Путин?
— Нет. Это Петр какой-то, но неточно… Мне сказали покрасить, вот и крашу.

Других подробностей у студента выяснить не удалось. Ничего не знали о памятнике и в «волнухинском» магазине, что напротив «чеченского». И в самом «чеченском».

Ближе к вечеру я позвонил Саше и Леше, которых мы между собой называем Болек и Лелик. Мастера на все руки, они третий месяц успешно возводили мне забор — тот самый (см. выше).

— Мы заняты. Трактор ремонтируем, — объяснили Саша и Леша.
— А что за памятник на площади?
— Николаю II.
— А ему-то с чего вдруг?
— Так его же убили. Поэтому и памятник.

На том и остановились.

Ситуация проясняется. Историческая справка

Два дня спустя ситуация начала проясняться. Образованная московская дачница Наталья С., интересующаяся историей села, совершила coming out.

Как ей удалось выяснить, постамент, украшавший центр деревни с незапамятных времен, был основанием памятника императору Александру II. В 1912 году крестьяне села Берново и окрестных деревень собрали деньги на бюст царя-освободителя, который и был установлен 10 июня на заранее подготовленный постамент при большом стечении народа. По некоторым сведениям, присутствовало более трех тысяч крестьян, и чтобы все смогли все как следует рассмотреть, освящение памятника провели дважды.

История же самого бюста весьма примечательна. По сути это был первый в мировой истории опыт массового производства и установки типового предмета наглядной пропаганды и агитации.

В 1911 году Россия отмечала 50-летие отмены крепостного права. Отличный повод для популяризации в широких массах не особенно популярной к тому времени российской монархии. Сверху была спущена идея народного памятника царю-освободителю. За реализацию взялся ловкий столичный предприниматель Эдмунд Эдуардович Новицкий. Именно он придумал концепцию недорогого и простого в производстве народного памятника. За образец взяли мраморный бюст работы скульптора Матвея Чижова 1881 года, хранившийся в Эрмитаже.

Копия в полторы натуральной величины изготавливалась из цинка и покрывалась тонким слоем темной бронзы. Бюст крепился болтами к цинковому постаменту с надписью: «Государь Император Самодержец Всероссийский Александр II Царь-Освободитель, царствовал с 1854 по 1881 год». Постамент украшали гербовый двуглавый орел и цитата из манифеста об отмене крепостного права. Сбоку была размещена реклама фабрики Новицкого с указанием адреса, куда следует обращаться. Технология установки была простой и надежной: заливалась бетонная площадка с несколькими ступенями, на нее ставился полый цинковый постамент, внутрь которого заливали цемент, к верхушке постамента прикручивали бюст. Все сооружение обходилось заказчику в 150 рублей. Деньги собирали по подписке.

Простота, невысокая стоимость, удачная реклама, хороший менеджмент, пиар и мерчендайзинг в совокупности привели к выдающемуся результату. Так, одна только Подольская губерния заказала сразу 160 памятников, в Ставрополье было решено поставить бюсты во всех селах губернии, и так далее. Фабрика Новицкого была завалена заказами. За первые полгода 1911-го заказчикам было поставлено 1200 бюстов, всего же их было изготовлено около трех тысяч. Но и это не все. В дополнение к бюджетным бюстам Новицкий выпускал и более дорогие VIP-разновидности, а также памятники императору в полный рост. На волне ажиотажного спроса свои варианты бюстов и памятников Александру II выбросили на рынок и другие производители.

Либеральная общественность отнеслась к массовой установке памятников царю-освободителю отрицательно. Пресса, за исключением правой и церковной, старалась происходящее не замечать, особенно когда счет пошел на сотни и тысячи.

А крестьянам все нравилось. Для них это был праздник. На освящение памятников приезжали целыми деревнями, устраивали ярмарки и народные гулянья с гармошками, качелями, водкой и леденцами.

Сколько времени простоял бюст императора в селе Берново — точно неизвестно. Скорее всего, до начала 1920-х годов он не дожил. В апреле 1918 года Совнарком принял декрет «О памятниках Республики» за подписью Ленина, Сталина и Луначарского, согласно которому «памятники, воздвигнутые в честь царей и их слуг и не представляющие интереса ни с художественной, ни с исторической стороны, надлежат снятию с площадей улиц и частью перенесению на склады, частью использованию утилитарного характера».

Художественного интереса бюсты производства фабрики Новицкого не представляли, а цветмет ценился всегда, поэтому к началу 20-х годов бюсты царю-освободителю исчезли как класс. А вскоре тем же путем последовало и вторично освобожденное крестьянство.

Но постамент сохранился. Существует версия, что перед войной на нем успел побывать вождь народов Иосиф Сталин, но никто из старожилов ее не подтверждает. Не стоял на постаменте, что особенно удивительно, и В.И. Ленин. А вот автобусная остановка во времена СССР на постаменте была и… бесследно развалилась.

Император, разруха и Тьма

Как развалилась и большая часть всего, что было создано на селе за годы советской власти: совхоз Берново, колхоз имени Пушкина, МТС, районная больница, пилорама, две общественные бани, кафе «Русалка»…

На открытии памятника много говорилось об исторической справедливости, преемственности, патриотизме, возрождении русской деревни и все в том же духе. При этом половина домов вокруг площади Мира разрушены. От одних, как от старинной керосиновой лавки и каменного магазина, остались лишь остовы. От других, как от здания почты, зияющая пустота. На мосту через реку Тьма, соединяющем две части села, стоят указатели «проход закрыт», в дыру на проезжей части может провалиться автомобиль. Зимой в дыру ставят елку, чтобы было заметнее. И… продолжают пользоваться мостом, потому что другого нет.

Неподалеку от площади Мира возвышаются развалины спиртзавода — жертвы Горбачевской кампании по борьбе за трезвость.

Завод этот принадлежал еще помещику Вульфу. На моей памяти работал на местной картошке, которую принимали по шесть копеек за килограмм. Барда шла на откорм совхозного скота. С учетом себестоимости производства и цен на конечный продукт (водку) доходность предприятия была космической.
Даже абсурдно космической. В какой-то момент, уж не знаю, что было тому причиной — колорадский жук, пожравший местный корнеплод, социалистическая макроэкономика или геополитика — спирт стали гнать из аргентинской кукурузы и кубинского сахара. Импортное сырье везли в Ленинград по морю, затем 600 километров по железной дороге на станцию Старица, а оттуда 35 километров на автотранспорте на Берновский спиртзавод. И все равно это было выгодно. В перестройку завод перестроился на выпуск довольно ядовитого зефира и малосъедобных карамелек, а потом и вовсе был разрушен. Все, что можно было растащить, растащили.

С закрытием завода, колхоза, совхоза, МТС, больницы и пилорамы люди лишились рабочих мест. Небольшие деревни вокруг села либо полностью вымерли, либо агонизируют за счет стариков и летних дачников.

Некоторое количество рабочих мест создало ООО «Северный лен-Старица». Со льном, правда, у предприятия дело не пошло, но животноводство дает доход. На посевной и уборочной можно заработать до тысячи рублей в день. В остальное время зарплата — 6, 8, 12 тысяч в месяц. Можно поехать в город на халтуру или, если повезет, устроиться охранником. Нужно было освобождать крестьян от крепостного права полтора века назад, чтобы так жить! Да, собственно, и крестьян-то на селе не осталось. На открытие памятника собрались в основном приезжие. Из местных — представители администрации, батюшка с семейством, пенсионеры, учителя школы, воспитательница детского сада, несколько домохозяек, застрявшие в деревне дачники и некоторое количество лиц без определенных занятий.

— Пойдете на открытие памятника? — поинтересовался я у Саши и Леши.
— Не-е-е… Нам некогда. Мы трактор чиним, — ответили сельские умельцы.

Это не значит, что берновское крестьянство проигнорировало предложенное ему мероприятие. Его (крестьянства) здесь больше нет. По крайней мере, в Тверской области с крестьянством покончено. И начало процессу положил декрет 1861 года. Крестьян выпустили на волю, но землю им не дали. Более того, земли в их пользовании после освобождения стало даже меньше. В конечном итоге половинчатая реформа и привела к революции и свержению самого института самодержавия в России.

Большевики дали крестьянам землю, но только для того, чтобы затем ее снова отнять, загнать их в колхозы и окончательно лишить собственности. Без паспортов, без права уйти из колхоза, работая за палочки трудодней вместо денег, колхозное крестьянство попало в новое рабство. А когда более-менее приспособилось к социалистической системе отношений, демократические реформы уничтожили сформировавшийся за 70 лет уклад сельской жизни, лишив людей средств к существованию. Сейчас земля постепенно переходит в руки крупных землевладельцев, для которых она — лишь предмет вложения капитала. Единичный же в поле зрения сельский пролетариат, чтобы не свалились штаны, вынужден батрачить на новых хозяев.

Явление краеведа и спонсора. Разговоры

Но вернемся к хронологии конкретных событий. О своем желании восстановить памятник Александру II как часть исторического облика села Наталья С. рассказала патриотически настроенному краеведу Александру Яковлевичу Волнухину (однофамилицу сельского магазина). В 20 верстах от Берново он уже создал музей семьи вице-адмирала Корнилова.

Александр Яковлевич предложил взяться за реализацию проекта на деньги Натальи С., однако вскоре в отношениях партнеров появились непреодолимые противоречия. Краеведа-патриота интересовал не столько культурный аспект происходящего, сколько идейно-монархический. Кроме того, он наотрез отказался предоставить инвестору смету расходов на восстановление исторической справедливости. На этом их пути разошлись. Но процесс уже пошел.

— Как вам пришла в голову идея восстановления памятника? — спросил я Волнухина.

— Как пришла? Да как и все ко мне приходит — оттуда, сверху было указание дано. Мол, надо историческую справедливость осуществить.

— Понятно. Значит, это история личная. А берновская общественность имеет к идее восстановления памятника какое-то отношение?

— Нет. Сегодня она не имеет к этому никакого отношения. Для того чтобы у людей появилась вера, которую они потеряли за время советской действительности, вера и патриотизм, мы и воздвигаем такие бюсты.

— Хорошо. Вот вы приехали в Берново и поставили здесь памятник царю. А как местные-то к этому отнесутся, вы узнавали?

— Прежде чем поставить памятник, я обратился в администрацию сельского поселения. Собрали сход граждан: нужен ли памятник? Собрали депутатов, и все были единодушны, чтобы этот памятник стоял. У меня есть документы с подписями.

— Так уж и сход был, и все одобрили?

— Конечно, не все ратовали за то, что бы стоял памятник. Вы знаете, что это был царь-реформатор, а многие не любят реформы, как тогда, так и сейчас. Вредят Владимиру Владимировичу Путину.

— А скажите, памятник, который вы установили, это копия того, что стоял в 1912 году?

— Нет, он отличается, потому что скульптор у нас другой. Скульптор из Твери, один из лучших — Пшерацкий Александр Сергеевич.

— Вот вы говорите о восстановлении исторической справедливости, но как-то новый бюст не особенно на оригинал похож. У Александра II было и лицо узкое, и глаза навыкате. Вы уж меня простите, но, глядя на памятник, я нахожу большее сходство лично с вами. Буквально одно лицо…

— А зачем нам оригинал? Каждый художник — он индивидуум. Он свою изюминку вносит. Вот он так видит царя, и это не нужно обсуждать…

— Не могу не спросить — сколько стоил памятник?

— Этого вам никто не скажет. Это секрет.

— В чем же тут секрет? Вы уж давайте, рассказывайте…

После некоторых препираний Александр Яковлевич называет сумму.

— Ну, порядка трехсот-четырехсот тысяч. В этом промежутке. Материалы, работа и прочее… Я точно не подсчитывал… Спонсировал предприниматель из Москвы, молодой человек 28 лет, Павел Дмитриевич Шидловский.

— Почему вы деньги дали? — обращаюсь к добрейшему Павлу Дмитриевичу. Симпатичный, на вид выглядит лет на 25. Родился в Брянске, живет в Москве. Зарабатывает на жизнь обеспечением финансовой безопасности частных структур. Никакой личной корысти в Берново не имеет. Все честно.

— Мое личное отношение к личности Александра II глубоко положительное. В 1912 году местные крестьяне поставили памятник царю на свои собственные деньги. Тогда не было никаких инвесторов, тогда не было, как сейчас, никаких капиталистов, крестьяне собрались и поставили памятник в знак благодарности царю-освободителю. И если они тогда смогли, то я считаю, что моя личная гражданская позиция и обязанность — сделать то же самое сейчас. Для меня честь профинансировать этот проект. Моя жизненная позиция: если господь дает тебе возможность заработать, то ты должен и отдавать.

Литургия, митинг, гимн, дождь

9 утра. В местной церкви — торжественная служба. Служат приезжие священники из Торжка. Всего в литургии участвуют человек 8-10. Прихожан полтора десятка. Местных примерно половина, в основном старушки. Батюшка рассказывает о роли святого Александра Невского в борьбе с «иноземной оккупацией», о коварстве латинян и вероломстве Запада. Тема актуальная.

В 11 утра начинается митинг у памятника. На нескольких автобусах привозят старицких учащихся, представителей тверских землячеств и каких-то организаций православно-монархической ориентации. Из машин достают иконы, кресты и хоругви. Учителя берновской школы приводят школьников. Накрапывает дождь.

Приезжие стоят у памятника в почетном карауле. Павел Дмитриевич снимает покровы. Под колокольный звон памятник освящают. По очереди выступают краевед, спонсор, главы Старицкого района и Берновской администрации. Говорят о преемственности, важности патриотического воспитания и возрождении российского села. Школьники по очереди рассказывают о выдающейся роли Александра II в истории России. К 12 часам все заканчивается групповой фотографией. Звучит гимн России, хотя более уместно было бы «Боже, царя храни». Через 10 минут автобусы уходят, в сквере остаются человек пять-шесть.

Сколько еще предстоит…

Площадь Мира опустела. Я задержался, чтобы сделать несколько фотографий. На обочине затормозил внедорожник, из него выбрался представительный мужчина городского вида. По всей видимости, он спешил на открытие, но опоздал. Подошел к памятнику, перекрестился. Про себя, но достаточно громко произнес: «Да! Сколько же еще предстоит сделать!» Сел в машину и укатил…

В райповском магазине приступила к обязанностям новая продавщица — симпатичная улыбчивая Катя. Два месяца она работала в Селижаровском лесхозе, но денег ей там так и не заплатили. Вернулась в Берново. Кому и зачем поставили напротив ее магазина памятник, она не знает.

Саша с Лешей продолжают ремонтировать трактор.

Жизнь в селе Берново успокоилась и пошла размеренно, в своем обычном, только ей самой известном направлении. Теперь частью этой жизни стал и бюст императора Александра II на площади Мира.

Постскриптум: мнения сторон

Глава Берновского сельского поселения Елена Валентиновна Петрова:

— В 1912 году наши предки на свои деньги установили бюст Александра II. Потом его разрушили. Я ни в коем случае не критикую советский строй. Ни в коем случае. Были другие времена, другие взгляды, другая политика… Да, деревни у нас сегодня все запущены. Поэтому мы, как администрация, рады каждому благоустроенному, окультуренному уголку в наших деревнях. Надеюсь, что сегодняшнее событие — это начало возрождения деревни Берново.

Валентина Александровна Громова, директор музея А.С. Пушкина в Берново:

— Я смотрела сегодня на присутствующих на мероприятии — митинге, церковном шествии или акции — даже не знаю, как его правильно назвать, и видела лица все незнакомые. Земляков практически не было. Почему? Деревня — это тонкая структура, она была нарушена. В деревне так с людьми нельзя. Им не надо ничего навязывать. Такие вещи нужно делать очень тонко, обдуманно, не задевая ничьих чувств и интересов. Царь должен быть в голове, а не на постаменте. Людям нужно было заранее объяснить, что все это такое и к чему. Надо было бы у них спросить: вам это нужно? Ведь и сама личность Александра II неоднозначна, и организационные вопросы остались. Кто теперь за памятником должен ухаживать? Нехорошо, если император будет из борщевика или сугроба выглядывать. Они поставили и уехали, а жить-то нам с этим…

Инициатор события Наталья С.:

— В Берново многие интересуются историей, знают ее, ведь сюда неоднократно приезжал Пушкин, открыт чудесный музей, проводятся экскурсии. Мне хотелось восстановить исторический облик села, воссоздав бюст в первоначальном виде — таким, каким крестьяне его увидели в 1912 году. Для этого пришлось обратиться в архивы, за помощью к историкам, отыскать фотографии начала XX века. Сейчас сложно представить событие такого же масштаба, как в 1912 году, но если бы эту инициативу изначально поддержали местные жители, если бы памятник действительно получился идентичным или хотя бы похожим, было бы здорово.

Оппозиционно настроенный сельский интеллигент без определенных занятий:

— Я резко отрицательно отношусь! Все запущено, нет рабочих мест, нет социальной сферы, а они памятники царям восстанавливают. Я считаю, что монархия — это вообще не тот строй, который может возвысить Россию и привести в число цивилизованных стран… Так в своей газете и напишите.

Пожилые дачницы:

— А мы хорошо относимся. А как мы еще можем относиться? Поставили и поставили…

«Поболит — быстрее пройдет», «надо терпеть»… Этими и другими подобными фразами у тысяч пациентов по всей России, особенно за пределами Москвы, отбирают право на жизнь без боли. Между тем прием опиоидных анальгетиков — зачастую самый быстрый способ встать с больничной койки, а для неизлечимо больных — шанс провести последние дни жизни, не испытывая страданий. Вот только врачи не торопятся выписывать рецепты. Не найдя помощи у своего врача, люди идут искать обезболивающее сами. Одни — у перекупщиков или у родственников умерших больных, другие пытаются провезти контрабандой из-за границы, третьи вынуждены заменять наркотиками, достать которые порой оказывается проще. Как изменить ситуацию и сделать врачей союзниками пациентов в борьбе с болью? Ответы на эти и другие вопросы «Лента.ру» искала в разговоре с Нютой Федермессер, директором Московского многопрофильного центра паллиативной помощи, учредителем фонда помощи хосписам «Вера».

«Лента.ру»: Вам известно о случаях, когда людям приходилось прибегать к черному рынку или контрабанде, чтобы достать обезболивание?

Федермессер: Да, увы, в регионах это до сих пор встречается. Если посмотреть статистику потребления наркотических анальгетиков по стране, то в 2017 году 23 процента от всего объема произведенных в России опиоидных анальгетиков использованы в Москве — это самый большой процент по стране. Больше, чем в любом федеральном округе.

О чем это говорит?

Это значит, что ситуация с обезболиванием здесь намного лучше, поэтому пациентам и их близким нет нужды нарушать закон — они и так получают обезболивание.

Но за пределами МКАД все иначе?

Именно. Недавно в Центр паллиативной помощи поступил из региона пациент, усилиями своих родственников обезболенный героином. Сын рассказал, что ему намного проще добыть героин, чем морфин. И очень стыдно, конечно, что это совсем недалеко от Москвы.

Недоступность опиоидных анальгетиков приводит родственников к нарушению законодательства по обороту наркотиков. Вот в семье умирает тяжелобольной человек, остается препарат. По закону начатую упаковку нужно сдать, но родственники помнят, что достать лекарство было сложно, и они оставляют препарат себе: мало ли что. И когда у друзей или знакомых кому-то нужно обезболивание, они этот препарат передают. С точки зрения закона, это утечка в нелегальный оборот — подсудное дело. Причем они ведь не только передали, но еще и вроде как назначили, не имея знаний, медицинского образования, лицензии. Бог его знает, что произойдет, — может быть, это обезболивающее и назначать-то пациенту нельзя.

Есть еще категория — те, кто ездит лечиться за рубеж. Возвращаясь, они везут препараты для себя или для своего ребенка.

Европейские медики знают, что у нас в стране с обезболиванием непросто: они человеку, который, например, скоро будет нуждаться в паллиативной помощи, назначают нужные препараты. Но они не знают заранее, какой препарат поможет лучше, поэтому дают, допустим, три рецепта на гидроморфон, ораморф, морфин продленного действия в таблетках и запас на полгода по каждому препарату. Представляете, насколько человек привозит больше, чем ему реально нужно? И потом это остается и точно так же распространяется по знакомым.

Люди идут на это вынужденно, из-за страха остаться наедине с болью. Получается, что сейчас контроль приводит к обратному эффекту, это и нужно изменить. Медицинский легальный оборот наркотических средств составляет не более 0,04 процента от всего оборота, а регулируют его так, как будто цифры совсем другие.

Часто продают и детское обезболивающее.

Да, особенно когда речь идет о неинвазивных формах — то есть не об уколах, а, например, о пластырях или сиропах. Когда ребенок умер, осталась бутылка раствора морфина с клубничным вкусом, ты смотришь на эту бутылку и думаешь о том, что это спасение для страдающих детей. И с ней ничего не сделаешь — по идее, ее даже нельзя передать в медучреждение, чтобы она там хранилась и кому-то помогла, и вылить жаль, и дома оставить нельзя. Можно только уничтожить в присутствии комиссии с составлением акта. Но комиссии надо еще разъяснить, откуда у тебя препарат взялся. Поэтому все молчат.

А ведь этот морфин может помочь другим. Феерическое лицемерие — говорить, что все обезболены, что нам ничего не нужно. Если мы приходим в семью, где есть дети, нуждающиеся в обезболивании, там у знакомых мам через одну есть нужные им импортные препараты. А за рубеж ездили далеко не все. У этих родителей есть форумы, они общаются в чатах в интернете. До недавнего времени мне казалось, что вот я это расскажу — и все: пойдут шерстить по мамам. Нет, об этом надо говорить! Не пойдут. Потому что надо менять наркополитику. Пусть попробуют пошерстить и поотнимать морфин в сиропе, если мама легальный морфин в ампулах получить не может — ей просто его не выписывают.

А почему не выписывают?

Врачи просто не знают, как выписать, и боятся. Совсем недавно в Ивановской области, где губернатор в курсе этой проблемы, у фонда был подопечный тяжелобольной ребенок, которому был нужен морфин. Каждый раз выбивать его приходилось при поддержке замминистра здравоохранения Татьяны Яковлевой. Она звонила министру здравоохранения региона. Тот брал под козырек и звонил главврачу поликлиники. Главврач ссылался на то, что родители ребенка могут вызвать скорую, могут госпитализироваться в стационар, чтобы там дали обезболивание. Но мама не хочет в стационар! Она знает, что в стационаре нет круглосуточных посещений, ее выгонят оттуда и годовалый ребенок останется один в больнице. Мама уже обученная, она знает свои права, звонила на горячую линию фонда «Вера» или на горячую линию Росздравнадзора — она знает, что имеет право получить морфин дома.

Вот представляете: раздается звонок, главный врач приходит в ужас, потому что ему позвонил министр, в панике выписывает рецепт годовалому ребенку на морфин. Вот такое ручное управление. А пока мы в ручном режиме это решаем, у ребенка все время болит.

Но проблема вот еще в чем: дальше участковый врач должен обезболить ребенка на дому морфином. Так эта врач звонит в слезах из квартиры ребенка и говорит: «Я пришла, у меня все есть, но я не буду этого делать. Я убью ребенка. Хоть милицию вызывайте, все равно не буду». Ведь она впервые пошла выполнять такое назначение, у нее нет опыта. Она выросла в этой стране, в этом законодательстве, получила отечественное образование, и она считает, что если она даст ребенку морфин, то убьет его и сядет в тюрьму. Она расценивает это так, что ее чуть ли не эвтаназию заставляют сделать. И я ее понимаю, хотя это вопиющая неграмотность.

В итоге ребенок не получал обезболивание еще дня три, и все эти три дня главный специалист по паллиативной помощи Минздрава РФ Диана Невзорова говорила с участковым врачом по телефону, объясняла ей, что и как, по сути — образовывала ее.

Да, в итоге морфин получили, все было сделано, но в таком странном режиме. Это ненормально в стране, где живет 146 миллионов человек и 2,5 тысячи детей ежегодно нуждаются в обезболивании опиатами.

Но ведь это врачи, они обязаны помогать людям и боль тоже обязаны снимать. Чего им бояться?

Фонд «Вера» в 2017 году проводил опрос, чтобы выявить причины, которые препятствуют обезболиванию. Около 40 процентов медиков сказали, что риск уголовного преследования для них является основным барьером. И они будут тратить время и силы на то, чтобы отговаривать пациента от опиатов, даже если менее сильные препараты не помогают.

Как вообще можно отговорить человека, которому больно?

Ну, они говорят, дескать, «потерпите», «это же наркотики, сильнее ничего не будет», «рано», пугают зависимостью, преждевременной смертью.

И что, закон правда настолько жесток? Даже если врач просто выполняет свой долг?

В УК есть статья 228.2, которая по сути гласит: можно и медиков, и фармработников — то есть тех, кто в силу своей деятельности сталкивается с разными объемами опиоидных анальгетиков, — привлечь к уголовной ответственности вне зависимости от того, намеренную или ненамеренную они совершили ошибку.

И человек наказывается в любом случае: препарат попал в нелегальный оборот, или остатки препарата после инъекции слили в раковину, или если он случайно раздавит ампулу коленкой, запирая сейф. Наказывается или штрафом, или условным сроком. Но испытание все равно — горнило.

Даже наш с вами разговор, по большому счету, можно счесть нарушением закона. Я рассказываю о том, что морфин в некоторых случаях — это хорошо, и, если у вас, не дай бог, случится хирургическая операция, вы имеете право потребовать обезболивание опиоидными анальгетиками. А в ФЗ №3 «О наркотических средствах и психотропных веществах» понятия «пропаганда» и «информирование» не разведены. И если захотеть — это интервью можно расценить как пропаганду, и привлечь меня не просто к административной, а к уголовной ответственности в соответствии со статьей 46 ФЗ №3.

Как вышло с Алевтиной Хориняк, которую пытались посадить на девять лет за выписанный онкобольному рецепт…

Хориняк — случай всем известный: три года по судам. Вы представляете, сколько государственных денег ушло на то, чтобы в итоге ее оправдать, да еще и два миллиона компенсации ей выплатить? Но она такая не одна.

Но таких дел ведь ничтожно мало. В 2016 году только пять человек были осуждены по статье 228.2. Разве это не повод если не отменить, то как минимум пересмотреть ее?

Сотников, замначальника ГУНК МВД, нам говорит: «Этих дел так мало, что мы не видим смысла декриминализировать». А я отвечаю: «Этих дел, слава богу, мало, это еще одно подтверждение того, что эту статью надо убрать, потому что это малое количество дел столь резонансно, что медики вообще не идут в эту сферу работы. Даже одного случая Алевтины Хориняк хватило, чтобы в Красноярском крае резко снизилось назначение опиатов. Это дамоклов меч». У них, у МВД, понимаете, вообще обратная логика.

Хорошо, с этим разобрались. Но дел мало, преследование, в общем, не очень масштабное, а медработники иметь дело с опиатами все равно не хотят. Почему?

Могу по своему опыту сказать, что они просто не идут в эту сферу, они отказываются от работы. Найти в хоспис провизора, который будет работать с наркотиками, очень сложно. Каждый раз, когда к нам приходит новая медсестра, мы спрашиваем, есть ли у нее разрешение на работу с наркотиками. Нет. Она не хочет идти и учиться работе с наркотиками, она уже запугана. И это невероятно усложняет жизнь. Я уж не говорю о том, что сегодня медицинской сестре, чтобы получить допуск к работе с наркотиками, надо собрать справки — приходится попотеть, потому что сделать все это можно только по месту регистрации, а не жительства.

В глазах полиции пациент с болью, которому показан морфин, — это потенциальный наркоман?

Да, именно так! А врач с морфином — потенциальный наркодилер. Тот же Сотников нам на совещании рассказывал, что врач с морфином — это хуже, чем неадекватный милиционер, в руках которого пистолет. Потому что, по его мнению, морфин — это совершенное убийство. Он об этом говорил открыто, хотя это противоречит и здравому смыслу, и медицинским мировым стандартам.

Такова российская наркополитика. Я пытаюсь им объяснить, что при современных способах распространения наркоты, где спайсы и кислота покупаются через интернет, такая наркополитика в отношении медицинских опиатов бессмысленна. Зачем им в поликлинику идти, морфин подобным образом себе выискивать? Вот с этими стереотипами надо работать. Менять надо наркополитику. Хотя то, что упразднена ФСКН, — уже счастье.

Почему счастье?

Мы же страна, где есть план и отчетность. У ФСКН тоже была задача отчитаться наверх. Они о чем рапортовали? О количестве выявленных нарушений. Когда у тебя задача не только предотвратить, но и выявить, ты совершенно иначе себя ведешь: пришел в медицинское учреждение, а там вот эта сестра, которая в раковину слила остатки препарата. Ну и отлично, вот и нарушитель. Проблема сейчас в том, что ГУНК МВД, возглавляемое Андреем Храповым, — это управление, сформированное из бывших сотрудников ФСКН. С той же самой политикой. Их меньше, у них другой подход в чем-то, но в целом…

Что нужно, чтобы эту ситуацию переломить?

Нужно, чтобы весь контроль за легальным оборотом был на Росздравнадзоре, а не на МВД. Двухуровневая система контроля: сначала на ошибку в документах реагируют врачи и медицинские чиновники, а полиция подключается только в том случае, если проверка выявила, что был криминал. То есть в полицию должен попадать случай, который абсолютно точно Росздравнадзором признан нарушением оборота с последствиями, которые привели к вреду здоровью других граждан.

Плохо, когда государство создает дополнительные сложности врачам и пациентам, которым и так морально очень тяжело. Люди нуждаются не в проверках и давлении, а в утешении и поддержке, которые часто не находят нигде, даже в церкви.

А с церковью что не так?

Для меня лично это вопрос тяжелый и какой-то острый. Мы живем в стране, где христианство — ключевая религия, где концепция христианского страдания и искупления вины через него — доминирующая. В обществе с рабской психологией, в обществе, привыкшем страдать, эта концепция извращена, и это страдание видится христианами и, к сожалению, насаждается, навязывается как страдание исключительно физическое.

Понимаете, они такие же люди, как врачи, как продавцы в магазинах. Это такая армия. Там процент дураков не меньше, чем в любой другой структуре. И они во многом потворствуют вот этому средневековью, когда человек боится обратиться за помощью, если у него болит. Они навязывают эту формулу: боль — это искупление грехов, пострадайте.

Боль терпеть нельзя. Любая боль должна и может быть вылечена. Практически любую боль можно снять. Собственно, исходя из этой позиции строится подход ко всей терапии боли. Не так важно, чем человек болеет и сколь серьезно это заболевание: наличие боли — это ненормально. Особенно это ненормально, когда человек испытывает боль, находясь под медицинским контролем, в медорганизации.

Но есть ведь точка зрения, что боль — это важный сигнал, который нельзя упускать?

Совершенно верно. Когда мы здоровы и вдруг появляется боль — это сигнал, что что-то не в порядке. Но когда человек уже пришел к врачу, уже пожаловался на боль, этот сигнал становится не нужен. После постановки диагноза боль снижает эффективность любой терапии, потому что человек тратит силы на борьбу со своими болевыми ощущениями.

А как снимать боль — постоянными уколами?

Далеко не всегда. Само по себе обезболивание — это терапия, направленная на уничтожение боли. Она не должна быть болезненной. То есть оптимальное обезболивание должно проводиться неинвазивными методами (пластыри, сиропы, таблетки), не уколами. Я сама боюсь уколов. И для меня это серьезный выбор: если у меня болит и, чтобы избавиться от боли, нужен укол, то я, скорее всего, потерплю боль, чем боль плюс укол, хотя мне после этого станет легче. У всех свои тараканы.

Это так же ужасно, как и формулировка, что дети страдают за грехи родителей. Когда у мамы больной ребенок, а священнослужитель говорит ей: «Аборты делала? Ну вот, а что ты хотела». Да, у нас один раз патриарх Кирилл сказал, что те священники, которые произносят такое, не должны работать в церкви. Но, однократно выступив на эту тему, ситуацию не изменишь, потому что священников десятки, а может, и сотни тысяч на всю страну и не факт, что они вообще это услышали.

После гибели контр-адмирала Апанасенко, который застрелился из-за невозможности достать обезболивающее, много говорили о том, что оборот будет упрощен. Это обещание сдержали?

Частично. После этих событий и благодаря закону 501, который Николай Герасименко инициировал в Думе, правила упрощены в поликлинической сфере — когда человеку нужно пойти и получить препарат или рецепт. Внутри стационарной медицинской организации ничего не поменялось, к сожалению. И по-прежнему для врачей это все очень сложно. Вот у нас в процедурном кабинете сидит медсестра, у которой огромные стопки журналов. И в таком учреждении, как хоспис, рассчитанном всего лишь на 30 коек, нужна отдельная человеческая единица, которая целыми днями только заполняет эти журналы. С медицинским образованием сотрудник, между прочим. А вот представьте, что у меня в Центре паллиативной помощи 200 пациентов, из которых 112 на опиоидных анальгетиках. Но такая медсестра у меня тоже всего одна. Какой шанс, что она ни разу не ошибется? А привлечь к суду можно за любую ошибку, которая повлекла утрату.

Но для пациентов все-таки что-то изменилось?

Да, много что. Изменился срок действия рецепта: он стал не 5, а 15 дней. Это значит, что на длинные праздники можно человека полностью снабдить препаратами. Кроме того, пациенту теперь не нужно сдавать использованные ампулы и упаковки от пластыря для получения следующей упаковки наркотических обезболивающих препаратов. Фонд «Вера» у себя публиковал последовательную инструкцию для пациентов и их близких обо всех изменениях. Там есть и все важные телефоны.

А еще теперь — и это одно из ключевых изменений — каждый стационар, выписывая пациента домой, имеет право дать ему препараты на руки, домой, на срок до пяти дней.

А их дают?

Очень мало где.

То есть существует норма, по которой нужно выдавать обезболивающее на дом, но его не дают? В чем логика?

В клиниках даже нет нужного препарата, они его не закупают и не дают. Эта проблема тоже связана с методикой расчета потребности, в которой под выдачу пациенту на дом ничего не заложено. И медики просто говорят: «Вы понимаете, если мы дадим кому-то домой, то нам просто не хватит кому-то в стационаре». Потому что неверный подход.

Вы наверняка слышали еще один аргумент против опиоидных препаратов. Говорят, что человек не может принимать адекватные решения…

Человек уже не сможет никакое нотариальное заявление подписать, если он получает морфин. Понимаете, что это значит? Со всеми квартирами…

Дикому количеству наших пациентов, которые хотят написать завещание и зафиксировать все это официально в конце жизни, просто отказывают. А когда больно — без морфина подпишешь как миленький все, что угодно. Как под пыткой.

У меня вот очень низкий болевой порог: не так давно я с панкреатитом лежала в больнице, и это было просто адски больно. И я совершенно точно знаю, что я была вообще неадекватна, пока меня не обезболили. Просто физически не слышала врача. Как только мне прилепили пластырь обезболивающий, вкололи морфин, я через несколько минут начала затихать, уснула и проснулась в относительно нормальном состоянии. Вот тогда я была адекватна абсолютно, у меня не было ни мутной головы, ничего такого. Позвонила детям, узнала, как они. С точки зрения законодательства нашего, я в этой ситуации не могла написать завещание, принять решение, подписать, как руководитель медицинской организации, какой-то документ финансовый. Недействительна моя подпись в эти дни — я была на опиатах, понимаете?

У нас получается, что человек, скрипящий зубами от боли, более адекватен, чем обезболенный.

Да, и это абсолютнейший бред.

Но я так понимаю, что в мире обезболивание — это не препятствие для принятия решений?

Совершенно верно. Адекватность человека оценивают врач и нотариус. Точно так же, как и в тот период, когда он не получает опиаты. Ответами на вопросы. Одинаковым ответом на один и тот же вопрос. А представляете, если человек получает опиоидные анальгетики, а мы его снимем с морфина на три дня, допустим, чтобы он мог составить завещание или принять другие решения…

А насколько сильным должен быть препарат? Нет ли опасности, что пациент получит слишком сильный анальгетик? Может, совсем уж «опасные» препараты давать только умирающим, которые испытывают страшные предсмертные муки?

Тут важно понимать, что опиоидные анальгетики (как раз самые сильные и опасные, с точки зрения МВД) требуются не только в конце жизни, на этапе, когда человеку нужно снять боль, не думая о последствиях. Назначение таких препаратов после операций или тяжелых травм — это медицинский стандарт ВОЗ. «Сильные» и «опасные» анальгетики, которые называются наркотическими, в мире выписывают и при остром панкреатите, и при мочекаменной болезни, и при сильных ожогах. Повторяю, это не исключительный случай, не из ряда вон выходящее событие, это — стандарт.

У нас в стране, к сожалению, такого стандарта нет, и качественное обезболивание можно получить или в платной клинике, или… по блату, если называть вещи своими именами. Многие главврачи ведущих частных и государственных клиник, которые считаются лучшими, говорили мне, что таких препаратов у них просто нет. А есть у них, например, промедол — препарат высокотоксичный, его можно применять максимум сутки. А ведь необходимых обезболивающих препаратов нет просто потому, что нет понимания о целесообразности закупки. Потому что препараты эти стоят довольно дешево. Но наши пациенты на боль не жалуются, готовы терпеть, поэтому зачем покупать?

Впрочем, есть позитивные изменения: недавно упростили оборот трамадола — слабого опиата, и еще одного сильного — фентанила. Это синтетический опиат в форме пластыря, который наклеивается на кожу, и трое суток с ним можно жить дальше. Вот в отношении трамадола и трансдермального фентанила, который наркозависимым неинтересен, правила были упрощены. Они выписываются на другом рецепте, их проще списывать, меньше документооборот.

То есть все хорошо?

Такая палка о двух концах получилась. Упростив правила выписки в одной части и оставив как было в другой, государство вынудило медиков пренебрегать рекомендациями к назначению некоторых опиатов: человеку очевидно нужен морфин, а ему выписывают трамадол. Например, людям старше 65 лет вообще нельзя назначать трамадол — его побочные эффекты выше, чем обезболивающее действие. А фентанил нельзя тем, у кого температура тела выше 37,2, он тут же отдает все действующее вещество разом, за полчаса. Получается серьезная передозировка. Фентанил часто назначают онкобольным на дому на последнем этапе. Но тем, кто очень истощен и обезвожен, как многие онкологические пациенты, его просто нельзя назначать, потому что для того, чтобы он в правильном объеме попадал в кровь, нужен нормальный объем подкожной жировой клетчатки.

Но в Москве все хорошо?

В Москве самая лучшая в стране ситуация с обезболиванием. Например, за два дня до Нового года были собраны все столичные главврачи — и поликлиник, и больниц. Им было жестко сказано, что, если любой вопрос обезболивания не решается в течение двух часов, за этим грядут последствия вплоть до потери должности. То есть вообще не должно быть ситуации в Москве, что человек не обезболен. И я второй год живу без экстренных звонков по Москве, представляете? То есть такие звонки могут касаться иногороднего, оказавшегося в городе, с этим еще есть определенные сложности. Но при этом даже в Москве травмпункты, например, не оснащены ни лицензией на оборот наркотиков, ни опиоидными анальгетиками. То есть сложный перелом человеку не обезболят, пока он не окажется в стационаре.

А когда человек, которому больно, приходит в поликлинику, ему сложно получить рецепт?

Непросто. Это проблема отсутствия навыка у врачей. Когда мы с вами приходим в поликлинику, есть ряд вопросов, которые нам обязательно зададут: про температуру, давление. Даже раздражаешься: пришел по конкретной проблеме, зачем вот это все? А вопрос: «У вас что-нибудь болит? А как болит?» — просто не умеют задавать. Фонд «Вера» договорился с московским департаментом здравоохранения о подготовке памятки по обезболиванию, и эта памятка двухкомпонентная — одна для пациента, вторая для врача, расширенная.

Пациента тоже нужно научить, что по десятибалльной шкале «0» — это не маленькая боль, а когда вообще не болит, а «10» — это такая боль, которую человек вообще не может вообразить, как не болело никогда в жизни и никогда в принципе болеть не должно. Это адский ад.

Давайте напоследок о средствах. Их хватает?

Дело не в средствах. Средства на препараты есть! Но обезболены не все. В России ежегодно нуждаются в обезболивании, по разным подсчетам, от 400 тысяч до 800 тысяч человек, а получают только 30 тысяч.

Откуда берется эти данные — 800 тысяч?

Сложением. Смотрим на смертность и заболеваемость по МКБ-10 (Десятый пересмотр Международной классификации болезней) и видим, что по онкологии статистика такая, по ВИЧ — такая, туберкулез — третья, деменция — четвертая. Международный опыт и доказательная медицина говорят, что 80 процентов умерших от рака, 50 процентов умерших от СПИДа, 34 процента умерших от Альцгеймера и 37 процентов — от паркинсонизма, нуждаются в опиатах. Мы также используем методику расчета ВОЗ — курс от одного до трех месяцев перед смертью.

Получается, что имеет место проблема с производством, верно?

Не совсем. Есть Московский эндокринный завод — это монополист, который производит опиоидные анальгетики на государственные средства. Регионы страны рассчитывают, сколько опиатов им понадобится на следующий год, и заказывают заводу это количество. Расчет ведется по нескольким параметрам: потребление прошедшего периода, смертность и заболеваемость. Проблема в чем: больницы и поликлиники на основании международных методик расчета назначают меньше препаратов, чем было заказано. Это значит, что каждый раз есть остаток неиспользованных опиатов и каждый раз регион заказывает больше, чем «съедает». Получается, что все время как будто есть неиспользованные, «лишние» препараты, хотя удовлетворенность региона в обезболивании по факту может оставаться ниже 30 процентов.

Остатки препаратов завод уничтожает за государственный же счет, и это тоже гигантская бесполезная трата бюджетных средств. То есть на самом деле не производить надо больше, а назначать. И тут мы возвращаемся к тому, что врачи не знают, не умеют, боятся, родственники боятся, пациенты боятся — все эти причины вместе. Отсутствие грамотной наркополитики, которая разводила бы правила в отношении легального и нелегального оборота.

Это комплексная проблема. Чтобы решить ее, нужно внести изменения в законодательство, в Уголовный кодекс, обучить медиков, информировать общественность и врачебное сообщество, и да — разрабатывать и производить дополнительные неинвазивные препараты, неинтересные наркозависимым, которые позволят упростить правила оборота.

И только тогда нам всем будет не страшно. Врачам — не страшно выписывать опиаты и лечить боль. Каждому, кто столкнется с болью, не страшно будет болеть, потому что его обезболят.

Горячая линия Росздравнадзора по обезболиванию: 8 800 500-18-35

Горячая линия помощи неизлечимо больным людям: 8 800 700-84-36

Премьер-министр России Дмитрий Медведев объявил о повышении пенсионного возраста: для мужчин с текущих 60 до 65 лет, а для женщин с 55 до 63 лет. Говорят, что в итоге всем станет только лучше — пожилые люди станут активней вовлечены в социальную жизнь, а выплаты для пенсионеров начнут расти прямо на глазах. По словам Медведева, нынешние рамки пенсионного возраста были приняты в прошлом веке, когда средняя продолжительность жизни «была в районе 40 лет». Поскольку сейчас стали жить дольше, то и работать должны больше. О демографических аргументах повышения пенсионного возраста «Ленте.ру» рассказал заведующий Международной лабораторией исследований населения и здоровья Высшей школы экономики Евгений Андреев.

«Лента.ру»: Противники пенсионной реформы жалуются, что даже сейчас многие не доживают до пенсии. Так ли это?

Андреев: Было несколько исследований на данную тему. Эксперты говорят, что от 40 до 60 процентов рано умерших мужчин регулярно и чрезмерно пили. В том числе и суррогаты, тот же «Боярышник».

То есть чтобы жить дольше нужно просто меньше пить?

Если взглянуть на последнюю таблицу смертности с данными за 2016 год, то до 60 лет (время сегодняшнего выхода мужчин на пенсию — прим. «Ленты.ру») доживает 71 процент мужчин. А среди женщин до 55 лет (время выхода на пенсию женщин — прим. «Ленты.ру») — 92 процента.

Разница ощутимая. И все из-за алкоголя?

Почти официальная причина — алкоголь. Это фигурировало еще в первых послевоенных исследованиях. Могу сказать, что и сегодня Россия занимает первое место по смертности по причине алкогольного отравления. И это вовсе не означает, что люди пьют суррогат. Можно и хорошим спиртным отравиться, им это сделать даже легче. Если выпить много алкоголя, то человек умирает от интоксикации этанолом. И Россия по этой причине смертности — безусловный лидер среди стран, ведущих статистику.

Ну и, чтобы не вдаваться в подробности, пьянство ведет к тому, что человек умирает раньше от болезней сердца и других сопряженных причин. Аргумент моих коллег-демографов, что раз у нас так много мужчин не доживает до пенсии, то не надо увеличивать пенсионный возраст, — на мой взгляд, сомнительный. Многие не доживают как раз потому, что пьют. А если кто из алкоголиков до пенсии все же дотянул, то в общем-то он ее и не заслужил.

Есть шанс, что что-то изменится?

У меня недавно была группа студентов 18-19 лет, первокурсников. Преподавал им основы демографии. И мы с ними обсудили, в том числе, почему нынешняя молодежь стала меньше употреблять алкоголя. Они говорят, что всему виной компьютеры и компьютерные игры. В состоянии алкогольного опьянения ни играть, ни работать на компьютере практически невозможно. Ну и за руль только совсем уж отвязный человек сядет пьяным. То есть происходит изменение среды: компьютеризация, телефонизация, глобализация общества. И это все сказывается на социальном поведении. Но все-таки это больше распространяется на молодежь. Старшее поколение продолжает пить.

Может, они пьют потому, что жизнь тяжелая, и пенсия для них — как мечта об оплачиваемом отдыхе.

По-моему, у нас такая маленькая пенсия потому, что многие рассматривают ее как добавку к зарплате. И трудятся, пока хватает сил и пока их терпит руководство.

В СССР был закон, запрещавший одновременно работать и получать пенсию. Правда, прилагался большой список профессий, где дублирование разрешалось. Например, врачам районных поликлиник и приравненных к ним медучреждений. Или педагогам — но не всем, а работающим в сельских школах. То есть в тех отраслях, где был дефицит кадров. Одним из достижений президентства Бориса Ельцина стало то, что можно было получать пенсию и работать. С тех пор это и стали практиковать. Но если советская пенсия была соизмерима с зарплатой и на нее можно было прожить, то я плохо себе представляю, как можно прожить на современное пособие. Сейчас самая распространенная сумма — это 10-15 тысяч рублей. Я, несмотря на преклонный возраст — 74 года, продолжаю работать.

Из-за нехватки средств?

У меня немного другая ситуация. Я не представляю себя на пенсии, это скучно. Но ведь действительно — сейчас трудно рассматривать пенсию как единственный источник существования.

Поймите, что над всеми этими гуманитарными идеями довлеет проблема плательщиков и получателей этих пенсий. В более-менее долгосрочной перспективе число работающих и иждивенцев должно быть разумным. Дело в том, что на накопительную пенсионную систему, когда каждый сам себе копит на старость, мы вряд ли перейдем в обозримом будущем. Значит, останется распределительная. А в этих условиях самый главный показатель — соотношение работающих и иждивенцев. В условиях российской смертности и уровня рождаемости в ближайшие 30-40 лет оно будет таким, что страна не выживет.

О каком соотношении речь?

По расчетам Росстата, в 2018 году на одного человека рабочего возраста (мужчины — от 16 до 59 лет, женщины — от 16 до 54 лет — прим. «Ленты.ру») приходится 0,45 человека в возрасте старше рабочего. Причем учтите, что этот показатель — дань традиции: в 16 лет мало кто сегодня начинает работать. По среднему варианту прогноза, к 2035 году это соотношение вырастет до 0,55. А по высокому, с быстрым ростом продолжительности жизни, — почти до 0,6. Это считается очень много. У работающих обычно есть и другие иждивенцы: дети, возможно — болеющие родственники…

А в других странах каково соотношение между работающими и пенсионерами?

Наша лаборатория работает в тесном контакте с Институтом демографических исследований Макса Планка в Германии. Поэтому я знаю ситуацию там лучше, чем в других странах. На одного человека рабочего возраста — скажем, от 20 до 64 лет — к началу пенсионной реформы там приходилось 0,32 человека от 65 лет и старше.

Китай в скором времени ожидает очень тяжелое положение. Дело в том, что быстрый экономический рост там стал возможен благодаря уникальной ситуации: население было молодым, и нагрузка пожилыми была минимальной, а благодаря политике «одна семья — один ребенок» нагрузка детьми стала тоже очень маленькой. Теперь бывшие молодые становятся пожилыми. Пусть нагрузка по европейским меркам будет не очень большой, но для экономики очень непривычной. Хотя там проблемы немного другие, так как в Китае нет пенсионной системы.

Практически все развитые страны сейчас увеличивают пенсионный возраст из соображений соотношения плательщиков и получателей пенсий. Немцы, например, с 2006 года увеличивают выход на пенсию на месяц в год. Все налогоплательщики в Германии получили официальные письма, в которых сообщается год и месяц их выхода на пенсию.

Мне кажется, что Россия здорово опоздала в этом деле, потому что мы первые предложения по этой проблеме готовили для правительства еще в 2000-е годы. Тогда и годы в экономическом отношении для нашей страны были более сытные, чем сейчас.

В Европе в среднем люди живут лет на десять дольше — то есть вполне логично, что и работают они дольше.

Я пытался найти данные о том, многие ли россияне при достижении пенсионного возраста перестают трудиться. Но достоверных сведений не смог отыскать. В разных ведомствах — противоречивые цифры. Согласно переписи 2010 года, 38 процентов мужчин в возрасте 60-64 лет и 46 процентов женщин 55-59 лет продолжают работать. Но я не уверен в точности этого, так как число пенсионеров по переписи сильно отличается от данных Пенсионного фонда.

С точки зрения демографов, какой пенсионный возраст целесообразен в России?

Я думаю, что надо выравнять пенсионный возраст мужчин и женщин и плавно довести его до 63 лет. Самая высокая скорость прибавки пенсионного возраста может быть полгода за год, то есть за десятилетие он вырастет на пять лет. При более быстром темпе между соседними поколениями возникнет огромный разрыв. Ну, а начать было бы разумно с женщин.

Почему?

После получения статуса пенсионера в 60 лет мужчина живет в среднем 16 лет. А женщина после 55 лет — 25,8. Среди демографов ходят слухи, что пятилетнюю разницу между выходом на пенсию у мужчин и женщин придумал Бисмарк еще в XIX веке. Объяснялось это тем, что в среднем в браке возраст мужа и жены отличался на пять лет. И разрыв во времени получения пособий в пользу мужа приводил к тому, что супруги одновременно выходили на пенсию.

Недавно в Минздраве заявили, что целесообразно пересмотреть возрастные планки. Россиян до 30 лет предложили считать детьми. Соответственно, старость тоже отодвигается. Согласны?

Я слышал доклад одного американского ученого, где звучала такая идея. Речь шла об общем изменении жизненного цикла. Видимо, это идет оттуда. Грубо говоря, человек начинает работать и создает семью несколько позже. Но на Западе немного другая система. Американские врачи после школы учатся еще 15 лет, наши же только пять. Это один пример. Мне кажется, для нас тема замедления жизненного цикла пока не актуальна. На эту тему очень много литературы. Но единого мнения о том, как определять периоды возрастных циклов, не существует. Каждый трактует по-своему этот вопрос.

Если официальное детство продлят, может это стать еще одним аргументом в пользу повышения пенсионного возраста?

Государство будет этих тридцатилетних детей содержать? Тогда необходимо продлить и выплату детских пособий, и выплату опекунских по потере кормильца.

Если пенсия сегодня не рассматривается как альтернатива зарплате, а лишь как дополнение к какому-то доходу, то, может, этот институт вообще устарел? В продвинутых западных странах все активнее выдвигают аргументы в пользу безусловного социального дохода — равная сумма, которая выплачивается абсолютно всем.

У меня есть небольшое неопубликованное исследование. Из него следует, что первую пенсию получатели часто пропивают. По крайней мере, статистика фиксирует скачки смертности в годы выхода на пенсию. И смертность эта плотно связана с алкоголем. Представьте: человек работал-работал, а потом ему вдруг прибавили еще 10-15 тысяч в месяц. Деньги небольшие, но как следует обмыть событие вполне можно. Так что на этот счет есть и такая точка зрения. Я плотно не знаком с концепцией абсолютного дохода, но ведь премьер-министр России уже сказал, что денег у нас нет. Реально нужно признать, что Россия — все же не Швейцария, где собирались внедрить эти пособия.

Жить стали дольше?

Начиная с 2003 года продолжительность жизни устойчиво растет. Сначала она просто вернула то, что было потеряно в ходе демографических колебаний, — то есть вернулась к уровню 1965 года. А сегодня она самая высокая в России за всю историю страны. Но если смотреть объективно на наши достижения, то от передовых стран Европы мы отстаем на 50 лет истории.

Что это значит?

Мы на тех уровнях продолжительности жизни, которые фиксировались в Европе полвека назад, то есть в 1965 году. Кстати, тогда показатели России и развитых европейских стран были практически на одном уровне. Если бы Россия с 1965 года шла средне-западным путем, а не своим национально-особенным, нас было бы сегодня на десятки миллионов человек больше. Но потенциал роста растрачен. Особенно много лишних смертей приходилось на молодые рабочие возраста. Людские потери первой половины века — коллективизация, массовые репрессии и война — вполне сравнимые величины с тем, что происходило после 1965 года. На Западе так же, как и у нас, росла смертность от несчастных случаев. Но у них этот процесс прекратился, а у нас продолжался до начала 2000-х.

Критерий ожидаемой продолжительности жизни — весьма условный и с реальностью не имеет ничего общего?

Совершенно верно. Имеется в виду, что младенец, который родился в год данного расчета, проживет столько-то лет. Но при условии, что в течение ста ближайших лет риски смерти в стране меняться не будут. Под рисками имеются в виду и здравоохранение, и преступность, и экология. Поскольку все это улучшается, то условный младенец имеет все шансы прожить намного больше расчетного времени.