00:01, 7 октября 2018

«Помню, как волосы вставали дыбом»

Фото: Сергей Савостьянов / ТАСС

Русская православная церковь проявляет активность в социальной сфере, занимаясь, к примеру, воспитанием детей. Забота о сиротах — это очень хорошо, но насколько полезно ребенку воспитываться в монастырских условиях? Об этом сегодня нет объективных исследований, но есть люди, которым уже выпало пройти этот путь. Елена попала в женскую православную обитель шестилетним ребенком и провела под чутким присмотром монахинь 11 лет. Теперь она учится жить заново в миру, борясь с ощущением нереальности происходящего вне монастырских стен. Девушка поделилась своей историей с «Лентой.ру».

Мне было пять лет, когда мама захотела уехать в монастырь. Мы с ней жили в Питере. Без отца. 

И мы переехали в одну из обителей, где воспитывают сирот. Я там стала седьмым ребенком. 

Одна из нас была, как и я, дочка монахини.

Две сестры приехали из Подмосковья, где жили с родителями, страдающими алкоголизмом. Бабушка вывезла их оттуда в монастырь, и отец с матерью, похоже, этого даже не заметили.

Четвертая девочка приехала с острова Валаам. Там она жила сама по себе — беспризорной. Ходила от двора к двору, и ее подкармливали добрые люди. В обитель ее привезла побывавшая на острове паломница из Москвы.

Самой старшей из нас была девочка лет 12-ти. Мы считали ее бесноватой, но мне кажется сейчас, что она была нормальная, просто гиперактивная какая-то. Откуда она приехала я не знаю.

Шестую — самую младшую из нас, помню, звали Машей. Ее и брата родная мама буквально выкинула на помойку. Они так на ней и жили какое-то время. Брат был постарше и как-то находил пропитание. Потом их подобрали. Машу устроили к нам, а мальчика куда-то в другое место.

Потом прибывали все новые и новые ребята. Практически у каждого была подобная история и, хлебнув горя, им было приятно обрести дом, даже столь специфический, как монастырь. 

Нас — детей — поселили в первом отремонтированном, лучшем домике на территории обители. В комнатах стояли двухъярусные кровати. Тесновато, но тогда этого не ощущалось. В домике также была прихожая, ванная с туалетом и комната, служившая нам учебным классом.   

Остальные дома, в которых жили монахини, были тогда в чудовищном состоянии. Там крыши проваливались, отопления не было.

Мама поселилась в другой обители. С тех пор времени на общение у нас было мало, и я старалась заранее на листочек записать, что ей рассказать при встрече, чтобы не забыть.

«Хоббит был под запретом»

Монахини, которых нам назначили воспитателями, были людьми очень разными, но по большей части — из среды городской интеллигенции. У многих было хорошее высшее образование: техническое или гуманитарное.

Они держали себя в строгости, практически без сна и очень скудно питались. Было видно, что им это дается не просто, но на детях сестры не срывались.

У нас там сразу же появилась своя монастырская школа. Шестеро девчонок попали во второй класс, а я — в первый. В начальных классах нас учили сами монахини. Раз в четверть приходила педагог из обычной школы, чтобы принять экзамены. По документам мы находились на домашнем обучении. 

Начиная с пятого класса, учителя из обычных школ к нам стали приходить чаще. Монахини тоже вели какие-то предметы — у кого что лучше получалось в школе.

Одна сестра, помню, удивительным образом знала географию — не глядя в карту, могла рассказывать, где и какие города находятся.

Другая окончила математический институт, компьютеры разрабатывала. Она нас обучала алгебре. Но было очень сложно, потому что эта женщина нас пыталась учить какой-то высшей математике в пятом классе, и мы долго ничего не понимали.

Зато от нас не скрывали теорию эволюции, рассказывали о различных физических моделях, описывающих Вселенную. В общем, естествознание в монастыре уважали, но вот к литературе подходили строже. 

Не все книги нам благословлялось читать. К примеру, «Мастера и Маргариту» Булгакова.  Даже, помню, «Хоббит или туда и обратно» Толкиена был под запретом. Однако мы как-то раздобыли эту книгу и передавали другу другу втихаря. Потом кто-то покаялся в этом и всех сдал. Я тогда успела прочесть ее только наполовину и сожгла, чтобы скрыть улики.

Воспитательницы старались, чтобы мы с утра до вечера были чем-то заняты и не болтались без дела. Сначала нам выдумывали отдельные занятия, но потом выяснилось, что и детям, и сестрам проще работать бок о бок на кухне или на огороде.  

Мы подметали, красили, белили, снег чистили, помогали по кухне. Часто можно было выполнить работу побыстрее и сбегать искупаться на источнике — такая была забава. 

Читали утренние и вечерние молитвы, а по субботам, воскресеньям и по праздникам ходили на богослужения. А в первую и последнюю неделю Великого поста мы почти с утра и до вечера были в храме.

Торжественные облачения священников, пение хора, горящие свечи, запах дыма из кадил — мы погружались в особую приятную атмосферу. Конечно, церковнославянские тексты того же псалтири сначала звучали для нас как набор непонятных слов, но ведь можно же наслаждаться англоязычной музыкой без особого понимания о чем поют?

«Я ждала момента, когда смогла бы уехать оттуда»

У ребенка нет выбора. Он полностью зависим от родителей, опекунов или воспитателей. И только чудо порой ограждает сирот от чудовищных проявлений этого мира. 

Помню, как волосы вставали дыбом от рассказов девочек, поживших до монастыря в обычном детдоме. Они рассказывали про ребят из АУЕ, которые наводили свои порядки, опускали слабых, ставили их на счетчик, подсаживали младших на наркотики. Рассказывали про то, как насилуют девочек-подростков — нередко при участии самих воспитателей. 

От этих рассказов я, наверное, должна была еще сильнее полюбить свой монастырь, но… Многие годы я ждала момента, когда смогла бы уехать оттуда. 

К слову, нам не говорили, что наше будущее должно быть связано с монастырем или с женитьбой на священнике. Собственно, разговоры о том, куда идти учиться и чем заниматься в будущем велись только в том ключе, у кого из монахинь были какие знакомые в миру, которые могли бы помочь, сориентировать. 

Некоторые из нас хотели остаться. Вернее, классе в девятом говорили, что желают остаться, а в 11-м уже говорили, что передумали. Иногда так делали специально. Ведь к тем, кто хотел остаться, в монастыре было другое отношение. Их переселяли к сестрам и позволяли жить самому по себе. Они, как и другие, ходили в школу, занимались послушаниями, но при этом их уже никто не контролировал. 

Вообще, монастырский уклад жизни в России — вещь не железобетонная. Здесь тоже идет процесс смягчения какого-то. Даже относительно питания. Что, казалось, может быть более устоявшимся, чем пост? Но сейчас детей в нашем монастыре кормят мясом, а в мою бытность была только рыба и лишь в скоромные, не постные дни. А сами сестры до сих пор в первую и последнюю неделю Великого поста ничего не едят почти. 

В подростковом возрасте возникла жажда перемен, тяга к путешествиям. Возможно, монахини это чувствовали и старались организовывать для нас интересные паломнические и экскурсионные поездки. 

«Меня и подругу обзывали монашками, над нами без конца издевались»

Это удивительно, но все ребята, с которыми я там находилась, верили в Бога искренне и продолжают верить сейчас уже взрослыми и свободными людьми. Всем нам запомнилось, что в монастыре, несмотря на все трудности и несовершенства, все-таки ощущается присутствие Всевышнего.

Примечательно, что никто из выпускников не сгинул в миру. Особенно это касается наших сирот. Все получили жилье, разные профессии. Теперь у многих уже мужья, дети. Видимо, что-то их отличает от обычных детдомовцев, больше половины из которых спиваются или становятся жертвами своих же старших товарищей, отжимающих у них квартиры?

После окончания 11 класса я вместе с монастырской подругой переехала в Подмосковье и поступила в вуз на специальность «государственная служба». В течение пяти лет я жила в общаге с детдомовцами и вообще не понимала, где нахожусь. Что это за ад на земле?

Меня и подругу обзывали монашками, над нами без конца издевались. А ведь, живя с монахинями, мне почему-то представлялось, что внешний мир добрый, что он меня примет. Было очень неожиданно и неприятно узнать обратное, но я не сдавалась. 

Стала подрабатывать уборщицей вечерами и скопила себе на модную одежду. И что? Пришла на занятия в обновке — и в классе мне сказали: «Наконец-то ты не как бомж выглядишь!» После чего все хором заржали. Может, это было и ожидаемо, но фразочку-то выдала преподаватель, а не какой-нибудь студент.

После института я некоторое время вообще боялась разговаривать с людьми. Переехала в Москву, работала удаленно или где-то в офисе, но как-то без контакта с посторонними. 

Во время учебы в вузе я была изгоем и никто меня на пьянки-гулянки не звал, но однажды я приехала к дальним родственникам в деревню, и там ребята убедили меня выпить пива. Это была «Балтика 9». Там вся молодежь пьянствовала поголовно. В итоге — я только от горлышка отпила и не могла уже встать от головокружения. 

Вскоре сидеть с ними мне стало скучно. Смотрела на часы и считала минуты, когда уже можно уйти, чтобы никого не обидеть. Скучно становилось от тупых разговоров и непрекращающегося смеха, построенного на взаимных оскорблениях и унижении. Чем больше ты ржешь, тем круче — так что ли?

С тех пор выпивка у меня ассоциируется вот с этим тупым ржачем.

«Работа стюардессы похожа на монашество»

Стюардессой я стала практически случайно. Оставила резюме на ярмарке вакансий — и мне позвонили из авиакомпании. Я подумала сначала, что эта работа мне не подходит, так как у меня другое образование и нужно трудиться по профессии. Потом мне написали еще раз, и подруга убедила меня сходить.Пришла на собеседование — и меня взяли.

Ждала такого же отношения ко мне людей, как в институте. Там у нас было длительное обучение, получив которое ты обязан отработать в авиакомпании минимум три года. И надо мной там никто не издевался. Они, конечно, смеялись, как я потом уже узнала, но за моей спиной и не над моей внешностью, а над тем, что я с ними не гуляла. 

А на работе у нас постоянно разные бригады, и я удивилась тому уважению, которое ко мне стали проявлять коллеги. Я перестала быть вечным лохом и объектом для шуток. Нашла друзей, но встречаемся мы редко из-за постоянной занятости.

Вообще говоря, работа стюардессы похожа на монашество. Это ежедневный труд с раннего утра до позднего вечера, умение терпеливо относится к людям, к пассажирам, среди которых попадаются очень сложные персонажи.  

Иногда выходных нет вообще. После двенадцатичасового перелета сдаешь все документы и только часа через четыре уезжаешь домой. А уже через восемнадцать часов тебе нужно вылетать. Остается время только поспать, а еще нужно что-то приготовить поесть и доехать обратно. За два часа до вылета медосмотр и много другой мороки…

Праздников, включая новогодние, у нас нет. Я так сильно устаю, что во время отпуска часто болею. Видимо, организм как-то расслабляется, и сразу накатывает.

Командировки по миру мне, правда, очень нравятся. Далеко на экскурсии мы не ездим, но где-то прогуляться, в магазин зайти — стараемся почти всегда. 

«Мне уже казалось, что нормальных парней просто нет»

Недавно я нашла себе молодого человека. Два месяца мы встречаемся. А до этого, вот мне 28 лет, ни с кем у меня построить отношения не удавалось. 

Я телевизор включаю крайне редко, но как-то увидела передачу про то, как мужчина с мамой живет и она четыре раза отводила от него невест. Последний раз она подстроила ситуацию, чтобы девушка напилась и ему изменила. Теперь эта несчастная бегает за ним, а он во весь голос на нее орет, что она шлюха. В общем, цирк! Но этот мир действительно такой.

Мне уже казалось, что нормальных парней просто нет, и нужно смириться с этим, научиться закрывать глаза на какие-то моменты. Но они были — эти моменты — кошмарные. В итоге я расставалась с ребятами, и потом некоторые начинали меня преследовать, караулить где-то.

Все они ведь где-то работают, живут обычной жизнью, но когда начинаешь общаться, то видишь, что психика у человека ненормальная. Были мысли, что, может, это у меня с головой проблемы,  и даже желание обратиться к психологу возникло. С одним специалистом уже договорилась встретиться, но прежде встретила его. 

Я долго молилась и, похоже, вымолила себе жениха. Даже мама удивляется, какой он у меня, говорит, что и в ее время таких ребят не было. Теперь молюсь, чтобы у нас была крепкая семья и много детей.

«Очень рада тому, какое воспитание получила»

Своего ребенка я бы на воспитание в монастырь не отдала, но на пару летних месяцев в году привозила бы точно. Я удивляюсь тому, как моей матери хватило сил и решимости расстаться с маленькой дочерью, довольствоваться непродолжительными встречами. 

У меня нет склонности к депрессиям, нытью, я почти никогда не унываю. Эти заключения я сделала из наблюдений за собой и сверстниками в детдомовской общаге. Многих из тех ребят мне искренне жаль.

Впрочем, монастырь научил меня не зацикливаться на недостатках других людей, не совать нос в чужое дело. Выйдя за его стены, я удивилась тому, как много времени и сил люди тратят на осуждение ближних и дальних, называя это сопереживанием.

А сколько людей, называющих себя религиозными, говорят, что, к примеру, трагедия в Трансвааль парке, где крыша упала на людей — это наказание от Бога за желание ходить в купальниках и телеса свои показывать. Как работает голова у таких христиан?

Возможно, что в противовес закрытому монастырскому укладу жизни, я теперь очень уважаю и ценю многообразие, которое существует в мире.

Лучшая моя подруга — мусульманка. Я ей ничего не внушаю, и она — мне, хотя тоже человек очень религиозный: днем и ночью встает на молитву, когда положено намаз делает. Иногда я спрашиваю у нее что-то про ислам, чтобы это мне могло с пассажирами-мусульманами, например, помочь. 

Все, что во мне есть, все мои качества — они оттуда — из монастыря. Я смотрю на людей и, видя, что они творят с собой, очень рада тому, какое воспитание получила и какой характер приобрела. В то же время, когда мне совсем плохо, я утешаю себя мыслью, что я уже не в монастыре, что я свободна. Вот такое противоречие, если хотите. 

В настоящее время церковная деятельность по поддержке сирот подробно описана в документе, принятом Высшим Церковным Советом 21 июня 2013 года «Основные принципы деятельности церковных приютов Русской Православной Церкви».

Там говорится, что «приоритетом в работе церковного приюта является устройство ребенка в семью». С этой целью таким организациям предписывается «развивать систему патронатного воспитания, организовывать школы приемных родителей, помощь и сопровождение приемных и проблемных семей».

В том же документе есть также абзац про приюты при монастырях: «В церковных приютах, расположенных при монастырях, дети должны проживать отдельно от монашествующих. При этом настоятельно рекомендуется обеспечить размещение зданий приютов за оградой монастыря. Уклад жизни детей в церковных приютах не может быть ориентирован на монастырский устав».

Сергей Лютых

Обсудить

В России ежегодно заболевают раком 500 тысяч человек, около 300 тысяч — умирают. На учете с различными онкозаболеваниями стоят 3,7 миллиона пациентов. Несмотря на то что в 2019 году онкология стала едва ли не самой приоритетной сферой медицины, по данным соцопроса, проведенного по заказу благотворительного фонда Константина Хабенского, почти половина россиян считает, что вылечиться от рака могут только богатые. Многие уверены, что лечение настолько дорогое, что государству легче дождаться смерти больного, чем тратить на него ресурсы. Каждый третий россиянин считает, что рак вообще не лечится. О том, насколько реальны страхи россиян, «Лента.ру» поговорила с актером и основателем фонда помощи детям с опухолями головного мозга Константином Хабенским и онкологом, членом экспертного совета фонда Михаилом Ласковым.

В опасности — все

«Лента.ру»: Россияне часто боятся заболеть раком. Они чем-то отличаются от жителей других стран?

Михаил Ласков: Я достаточно много времени провел в больницах за границей, не один месяц общаясь с пациентами в Штатах и в Европе. Поэтому могу сказать, что у них абсолютно похожие страхи. Многие люди боятся рака, но это не слишком влияет на их повседневную жизнь. Бывает расстройство настолько сильное, что начинается дезадаптация: я не буду ездить в метро, не буду встречаться с компанией, с друзьями, так как боюсь, что меня заразят. Это расстройство, которое уже можно назвать психиатрическим. В России такое состояние раньше обычно именовали ипохондрией.

Константин Хабенский: Абсолютно всем людям свойственны страхи и мнительность. Канцерофобия есть везде. Просто в Европе и Америке дела обстоят по-другому. Если кто-то боится заразиться от соседа раком, он просто сам берет и съезжает из этого дома. А не пытается выселить того, кто болеет.

Существует ли типаж человека с наиболее высокими рисками онкологии?

Ласков: Мы все в опасности. Нельзя сказать, что существует какой-то профиль человека с самыми высокими рисками. Все знают, что вроде бы нельзя курить. Но в то же время моя бабушка, которой сейчас 92 года, курила больше 70 лет. Пока не заболела. Я хочу, чтобы все поняли: риски — это всего лишь риски. Они могут реализоваться, а могут и нет. Мы понимаем, что нельзя курить, надо меньше пить, нельзя толстеть, нужно проходить какие-то специальные скрининги, если у тебя определенная наследственная история, связанная с раком. Но тем не менее нельзя взять и людей покрасить разными красками — вот у этих самая высокая вероятность, а здесь — меньше. Наука многого не знает, предсказать, что случится с вами в будущем, — нельзя.

Назовите самые распространенные мифы о раке?

Ласков: Существует большой пласт мифов о раке, связанных с едой. Вот сегодня пришла ко мне пациентка. Она очень любит всякие шоколадки, конфеты. Но как только узнала о диагнозе, то стала издеваться над собой — перестала есть сладкое, чтобы «не кормить рак». Заодно перестала принимать витамины по тем же причинам. Это, кстати, научно никак не доказано.
Еще сегодня приходила пациентка, которую прооперировали по поводу рака молочной железы. Врачи запретили ей брать кровь из руки на той стороне, где была операция. Пытались запретить еще и летать на самолетах, но потом, при выполнении ряда условий, — разрешили.

Она расстраивается: что же делать, у меня только на этой руке нормальные вены, на другой — не видно. Можно ли кровь для анализа брать из ноги? Я говорю, что в принципе и из головы можно, там тоже есть вены. Но только зачем?

Некоторые врачи еще не разрешают спать на «этой» руке. Но когда человек засыпает ночью, он себя не контролирует. Жизнь пациентки капитально усложняется, она начинает думать, что же такое изобрести. В результате — стресс. А он деструктивен.

Правда ли, что чем старше человек, тем медленнее у него развивается опухоль, тем она менее агрессивна?

Ласков: Нет, все зависит не от возраста носителя, и даже не от места локализации заболевания. А от того, из каких клеток опухоль состоит. Возможно, это говорится, чтобы найти какую-то причину для отказа в лечении: человек старый, свое уже пожил, чего еще хотите… Конечно, с научной точки зрения это все не так.

Хабенский: В свое время я сам многие мифы попробовал на вкус и цвет. Когда болела жена, верил во все: летал за какими-то чудо-препаратами, ездил в Бишкек за чудо-медом, общался со знахарями, которые проводят экспериментальное лечение. Хватался за каждую соломинку, но пришел к единственно правильному выводу: помогает только лечение по медицинскому протоколу.

Ласков: И моя семья тоже проходила мифы о раке. Когда мы лечили близких, то часть родственников ездила за заряженной водой, какими-то еще чудесами.

Почему многие люди обращаются к знахарям? И стоит ли их отговаривать?

Ласков: На самом деле это сложный вопрос. Конечно, врачи говорят, что отговаривать — нужно. Но в реальной жизни мы понимаем, что некоторым людям для себя нужно знать, что они использовали все шансы, в том числе альтернативные, чего не предлагает официальная медицина. Почему люди приходят ко всякой магии? Если бы мы, врачи, им говорили: ребята, вот выпейте таблетку и все будет хорошо… Но так не всегда бывает. Напрямую врач иногда может сказать, что это невозможно вылечить.

Недавно было опубликовано очень интересное американское исследование, в котором показано отношение к мифам среди людей разного уровня образования. И я, честно говоря, удивился. Казалось бы, логично, что чем образованнее человек, тем рациональнее должен мыслить, отметать веру в магию. Но оказалось, что все ровно наоборот: среди образованных веры в чудеса — больше.

Бывают ситуации, когда можно допустить какую-то альтернативу. Потому что часто это даже не столько больному нужно, сколько его семье, знакомым. На эти вещи можно закрыть глаза, если они не вместо лечения и не вредят. То есть это своего рода психопрактика.

Хабенский: В альтернативных вещах работает очень сильная система пиара. Если «чудо» сработало на одном из ста, то, конечно, на его историю обратят внимание. А про остальных 99 бедолаг, которым это не помогло, забудут.

Значит, чудеса пусть редко, но бывают?

Ласков: Бывают, но я всегда говорю: чудеса — потому и чудеса, что мы не знаем, от чего они происходят. И уж точно не от воздействия альтернативной медицины. Есть публикации в международных медицинских журналах о феноменах, когда люди с раком, который должен по идее их убить быстро, живут много лет. В моей практике, да и подозреваю, в практике любого врача, бывали ситуации, когда пациент во много раз превзошел самые худшие ожидания. Самое главное — ты не знаешь, почему. Это не значит, что зафиксированное чудо надо немедленно объяснять воздействием какого-то перуанского папоротника. Просто необходимо признать, что науке известно далеко не все.

Каждому — свое

Многие уверены, что лечение рака — невыносимо. Особенно химиотерапия. Считается, что она так влияет на качество жизни, что и жить-то потом не захочется. Так ли это?

Ласков: Действительно присутствует целый сугроб мифов о токсичности химиотерапии. Что такое химиотерапия? Это яд, он должен организм так отравить, чтобы рак убить, а человек при этом хотя бы чуть-чуть остался жив. И отсюда возникает желание спасать печень, сосуды. На этой теме у нас развита огромная фарминдустрия. То есть в аптеке — огромный набор препаратов для печени и чистки сосудов, а в реальной жизни таких средств не существует.

Но ведь лечение — на самом деле тяжелое?

Ласков: Конечно, бывают осложнения. Но очень большое количество людей проходят лечение неплохо. Они продолжают работать, делать то же, что и раньше, жить нормальной жизнью. И я очень радуюсь, когда выходят в прессе материалы, где люди рассказывают свои позитивные истории. Есть определенные побочные эффекты, мы о них всегда предупреждаем, говорим, как лечить, какой шанс, что они останутся. Но могу сказать, что, грубо говоря, большинство людей так проходят химию, что свой привычный образ жизни сохраняют.

Есть же случаи, когда врачи даже не рекомендуют начинать лечение?

Ласков: Нет универсального ответа на этот вопрос. Рекомендаций, которые подходят всем, очень мало. Разве что не пить, не курить. Все остальное — индивидуально. Действительно, бывают ситуации, когда мы не начинаем терапию. Это всегда смесь из нескольких вещей. Насколько велик шанс помочь человеку, воздействовать на этот рак. Какие побочки ожидаются. И самое важное — что на самом деле ждет пациент. Мы, врачи, всегда думаем: вот эта опухоль — какая она? Могу ли я сделать что-то, чтобы она уменьшилась, или нет? Но нужно смотреть: а что человек-то хочет? Может, чего-то другого?

У меня недавно была такая ситуация: у пациента рецидив рака, который в ближайшее время его убьет. Я могу начать химиотерапию, тогда он станет себя чувствовать плохо уже завтра. Ожидаемая продолжительность его жизни при этом увеличится на три месяца. Либо альтернативно — я не назначаю ему химиотерапию, он еще месяц проживет нормально, как привык, успеет что-то за это время сделать. Не знаю, что лично я на месте этого мужчины выбрал бы. Причем, один человек предпочтет первое, а другой — второе. Но это надо у пациента спросить, надо с ним это обсудить.

Это лечится

Фонд Хабенского работает с 2008 года. Скольким детям вы уже помогли, что с ними стало?

Хабенский: За все время с лечением, препаратами, обследованиями мы помогли около 2800 детям, а 8000 — с оплатой самой разной реабилитации: психологической, физической, логопедической. Многие уже стали взрослыми. С некоторыми я переписываюсь, других — не теряем из виду. Кто-то уже совсем здоров, а у кого-то после лечения остались разные нарушения. Но они все равно стараются жить нормальной жизнью.

Если ребенок поборол рак, то как обычно врачи говорят: он вылечился или находится в ремиссии? У многих ли случается рецидив?

Ласков: Мы говорим «выздоровел», если не ожидаем рецидива. В противном случае считается, что пациент — в ремиссии. Я уже говорил, что от рака никто не застрахован, и от рецидивов — тоже. Поэтому может быть все, что угодно.

Хабенский: Вспомните, еще лет 20 назад был страшный вопрос, связанный со СПИДом. Считалось, что ничего страшнее нет. Таких больных обходили стороной, даже боялись смотреть на них. Прошло не так много лет, и ситуация стала лучше. СПИД перешел в ряд заболеваний, с которыми при должной медицинской поддержке можно жить долго.

Ну или вспомните Берлинскую стену. Сколько времени она стояла, разве кто-то думал, что когда-нибудь проход между Западным и Восточным Берлином станет свободен? Никто даже не предполагал, что через энное количество лет туристы будут приходить на это место и думать: «Неужели так когда-то было?»

Та же самая история с нашей кампанией #этонелечится. Мы хотим, чтобы через несколько лет люди заходили на сайты, где собраны ужастики про рак, и думали: «Неужели когда-то мысли про онкологию были такими депрессивными?»

Кампания «Это не лечится» — позитивная. Но не кажется ли вам, что когда люди говорят, «ковыряние в носу — не лечится, а рак — излечим», — это как бы девальвирует болезнь. Демонизировать проблему — плохо, но и слишком легко к этому относиться ведь тоже неправильно?

Хабенский: Мы же не лезем в медицинскую сферу, а говорим, что вместо того, чтобы постоянно бояться и ужасаться, лучше сходить в больницу и проверить, действительно ли есть повод для страха. Есть одна простая вещь: все победы и поражения исходят из нашей головы. Что мы себе придумаем, с какой силой мы будем фантазировать на ту или иную тему, тот результат и получим.

Прорывы происходят на глазах

Молодеет ли рак?

Ласков: Рак — это сотни разных заболеваний. Некоторые из них похожи, но различаются морфологически. Например, то, что раньше называлось раком легких, — теперь это тоже рак легкого, но мы знаем, за этим скрыто множество болезней. Они по-разному лечатся, у них разные прогнозы, они дают разные метастазы. Каждый рак ведет себя по-своему. Какой-то молодеет, какой-то стареет.

Средний возраст народонаселения увеличивается. А значит, рака становится больше. Потому что, как говорят онкологи, люди делятся на тех, кто доживает до своего рака, и на тех, кто не доживает. Сейчас на первом месте в мире и в России стоит смертность от сердечно-сосудистых заболеваний. Но думаю, что скоро мы увидим, как рак их обгонит. Этот тренд — он давно и четко прослеживается.

Когда говорят, что рак не заразен, врачи обычно объясняют, что это же не грипп, не ОРВИ, то есть — не вирус. Но есть виды рака вирусного происхождения. Теоретически они могут быть заразны?

Ласков: Действительно, есть онкологические заболевания, связанные с вирусами. Но они ими не вызваны, а связаны с ними. Самый хороший пример — вирус папилломы человека (ВПЧ), он вызывает рак шейки матки. Определенные вирусы папилломы связаны с раком, эти вирусы есть примерно у каждого человека. Но каждый ли заболеет? Конечно, нет. К тому же теперь есть прививка от ВПЧ, с ней риск заболеть снижается на порядок.

То есть воздушно-капельным путем вирусы рака не передаются?

Ласков: Конечно же нет, нельзя заразиться ни в метро, ни в театре, ни в кино. И вообще, вирусы как причина рака, это — малюсенькая часть. Курение гораздо чаще является причиной рака, чем вирусы.

У Минздрава сейчас три медицинские скрепы, с помощью которых он намеревается спасать население от рака: диспансеризация, скрининг и профилактическая медицина. Это поможет?

Ласков: В нашей стране люди стали меньше курить и пить. Кстати, в мире тоже есть такая тенденция. Наверное, государство что-то делает на эту тему. Влияние государственной политики на что-то называется публичной интервенцией. Например, комплексная программа борьбы с курением или с употреблением алкоголя. Это действительно те моменты, с которыми как врач я не могу ничего сделать, а государство может.

Допустим, расскажу я ста пациентам, что важно не пить и не курить, чтобы быть здоровее в целом. Но в глобальном плане от моей просветительской деятельности вряд ли что-то изменится. Государство здесь может сделать значительно больше, например, устраивать информационные кампании. Когда в Англии ввели запрет на курение в пабах, я думал, что монархия падет. Но нет — все на месте. И в России сейчас также — заходишь в бар, и нет такого чада, как раньше. Хотя многие и курят на улице. Это все действия со стороны государственной политики, с помощью которых факторы риска заболеть снизились.

Что касается скрининга и диспансеризации — все сложнее. Есть универсальное понимание, что скрининг — это хорошо. На самом деле не так много стран, где программа скрининга привела к реальному результату. Логично вроде бы, если мы будем ходить к врачу каждый год и проверяться на все, то сможем поймать самые тяжелые болезни на ранней стадии. Соответственно, прогноз лечения будет хороший. Но у себя на приеме я каждую неделю сталкиваюсь с жертвами скрининга.

Что вы имеете в виду?

Ласков: Например, пациентка пошла на маммографию. У нее нашли какое-то образование, кисту, непохожую на рак. Но на всякий случай говорят: а давай, дружок, мы тебе это отрежем. Врачам иногда это проще, чем разбираться. Отрезали — не рак. Потом еще нашли такое же, снова отрезали. Не рак.

А вред большой — ведь это операция на груди молодой женщины. Вопрос о скринингах и диспансеризации, кстати, не решен во всем мире. Скрининг колоректального рака, рака шейки матки — хорошо работает. А вот что касается рака простаты и рака груди — ведутся жаркие дискуссии во всем мире. Причем и с той, и с другой стороны выступают крутые профессионалы и приводят грамотные аргументы. Исследования тоже дают противоречивые данные.

И когда ты разговариваешь с пациентом на тему скринингов, то приходится сложно. Человек ведь хочет, чтобы ему дали однозначные рекомендации, какую-то конкретику. И вот тогда мы разбираем с ним вероятность рисков, говорим о том, что нужно просканировать 25 человек, чтобы кому-то дать один шанс. При этом один из трех получит ненужное лечение.
Один пациент скажет: «А зачем мне это надо?» А другой: «Ну и что, пусть я буду тем единственным, кто получит этот шанс. Все остальное меня не интересует». Мы уже говорили о том, что все люди разные. Кто-то очень медленно в поворот входит, аккуратненько. Но приедет позже. А кто-то мчится во всю прыть, доберется до места раньше. Но и риски у него большие. Соответственно, то, что одному подходит, для другого неприемлемо.

Наступит когда-нибудь момент, когда человек окончательно победит рак? Как чуму, например.

Ласков: Полностью — нет, потому что рак — это множество заболеваний. Но некоторые виды мы уже практически победили. В мире живет много вылеченных от онкологии людей. Только в той же Америке они участвуют в марафонах со специальными надписями, а у нас — скрываются. Но мне кажется, что и в России становится важным говорить об этом.

Какие виды рака под контролем?

Ласков: Например, хронический миелолейкоз. Когда я только пришел в ординатуру, от него практически все умирали. Но придумали лекарство, и сейчас он излечим. Есть, конечно, пациенты, которым мало что помогает, но в целом умереть от миелолейкоза — сложно.

В детской онкологии все любят приводить в пример, что лет 20 назад детская лейкемия практически не лечилась. Сейчас полностью выздоравливают до 90 процентов детей с лимфолейкозами.

Самые непобедимые виды рака — это какие?

Ласков: Рак поджелудочной, многие опухоли головного мозга, рак желудка в запущенной стадии и так далее. То есть этих раков не так много, но они есть. И по ним периодически случаются прорывы, и это происходит на наших глазах. Еще лет пять назад диагноз метастатическая меланома был приговором, причем не отсроченным, счет на месяцы шел. Сейчас эти пациенты живут годами.

Иммунотерапия и таргетная терапия — прямые последствия изобретения класса новых препаратов. Правда, есть и обратный эффект. Как только заговорили, что за иммунотерапию дали Нобелевскую премию, пациенты тут же начали требовать это лечение. Хотя оно показано очень немногим. Это говорит о том, что каждый вид новой терапии находит свою книжную полочку. На этой полочке он работает, на другой — нет. Лекарства от рака будут искать все время. В принципе, сейчас улучшилась ситуация по каждому типу онкологии, если посмотреть цифры. Но ведь есть разница, насколько стало лучше — на два процента или на девяносто девять?

Завоевываем своих

В последнее время пресса пестрит заголовками: «Эксперты прогнозируют резкий скачок смертности от онкологии из-за принуждения к импортозамещению в медицине». Это правда или нагнетание обстановки?

Ласков: Ожидать ли нам увеличение смертности — никто не знает точно, это предмет исследования. Положительные результаты, о которых мы знаем и которые мы можем достигать, — они получены не при помощи импортозамещения, а при помощи хороших, проверенных, качественных препаратов. Я не знаю, насколько наши российские лекарства эффективны и безопасны.

Минздрав утверждает, что если российское лекарство официально зарегистрировано, то оснований ему не доверять — нет.

Ласков: Минздрав постоянно нас о чем-то предупреждает, но никто не верит. Те люди, которые работают с импортозамещенными препаратами, говорят, что зачастую, по их наблюдениям, они менее эффективные и более токсичные. Четких данных у нас нет. Однако вот наш российский рынок — он по сравнению с европейским меньше в разы. И казалось бы, раз мы умеем делать такие крутые дженерики, надо идти распространять их в Европе, в Америке. Это ведь логика бизнеса — завоевывать новые рынки сбыта. Но почему-то отечественные фармгиганты завоевывают исключительно свою страну. У многих, и у меня в том числе, есть опасения, что кампания по импортозамещению может ухудшить шансы людей на выздоровление и продолжительную жизнь.

Через сколько лет станет понятно, улучшились или ухудшились эти шансы?

Ласков: Никогда.

Но ведь есть объективные данные — рост или уменьшение смертности, количество рецидивов, осложнений?

Ласков: Помните предыдущую кампанию здравоохранения, когда была цель снизить сердечно-сосудистую смертность? Снижали всеми способами. Например, с чем лично я сталкивался. Нужно составить справку, от чего именно умер человек. Можно написать — инфаркт, а можно — атеросклероз. И то, и другое, в общем-то, недалеко от истины. Часто причина инфаркта — атеросклероз.

То есть могут нарисовать любые выгодные данные?

Ласков: Сегодня разговаривал с реаниматологом, которая 27 лет работает на скорой помощи. Чего они только не придумывают, чтобы пациента госпитализировать. Часто это означает — спасти ему жизнь. Приезжает скорая на вызов к одинокой бабушке с сердечной недостаточностью. Но врач понимает, что в критерии госпитализации она не вписывается. По идее, эта бабушка должна идти в поликлинику на прием и, вероятно, умереть где-то там в очереди.

Доктор понимает, что бабушка вряд ли сама отправится в поликлинику, так как она одинокая, старая, денег у нее нет и прочее. Тогда врач тренирует бабушку, что она должна сказать в приемном покое больницы. Сначала доктор должен подделать жалобы, то есть создать такую историю болезни, чтобы пациента госпитализировали. Потом проэкзаменовать старушку: «Что вы скажете в приемном отделении? Где у вас болит, покажите пальцем». «Вот здесь». «Садитесь, два. Повторяем. Как болит: колет, режет или тянет? Да, это лучше. Четыре. Все, поехали».

В ответ на претензии родителей детей с муковисцидозом о том, что их лечат некачественными российскими препаратами, Росздравнадзор ответил, что жалоб на лекарства не поступало. Почему врачи не оформляют побочные эффекты? Может быть, в том, что «воздух сгущается», есть вклад и медицинского сообщества?

Ласков: Когда препарат зарегистрировали, выпустили на рынок, он продается, то вступает в дело система фармаконадзора, которая должна собирать отзывы врачей о побочных реакциях, происходящих в реальной жизни с пациентом. По идее, врач может внести в компьютер любой побочный эффект от любого препарата. Но, во-первых, о том, что можно так сделать, знают немногие. А во-вторых, у врачей на это просто нет времени.

Та же самая доктор со скорой говорила, что у них меньше чем на полторы ставки работать невозможно. Потому что только при этом у нее будет зарплата, которая прописана в указе президента. За базовую ставку зарплату повышать не собираются. И так работают все врачи в госучреждениях. На дополнительную нагрузку: фиксацию и описание побочных эффектов — они относятся сюда — ни у кого нет времени. Ну а самое главное — ни у кого нет веры, что от этого что-то поменяется.

Пробить тупик

Канцерофобия не на пустом месте возникла. Лечение онкологии — очень дорогое. Полис ОМС качественные лекарства часто не включает. Получается, если денег личных нет у пациента, то вылечиться действительно невозможно?

Ласков: Есть очень хороший, очень известный врач, хирург-онколог Андрей Павленко. В одном из своих интервью он признал: «Да, если у тебя есть деньги, если у тебя есть связи, то твои шансы сильно выше в нашей стране». В общем и целом, это так во всех странах. Например, в Англии — все бюджетное, все одинаковое для всех, но у людей с ресурсами больше шансов. Просто даже из-за сопутствующих вещей. Например, лишний раз не сможет пациент физически дойти до врача, а тут его могут подвезти и прочее. Конечно, у людей с деньгами и возможностями больше шансов, но и у бедных людей, безусловно, они есть.

Мы ведь живем в реальной жизни. Приходит ко мне пациент. Я знаю, допустим, что он может получить либо импортозамещенный препарат, либо вообще ничего. Конечно, в таких условиях первое — лучше. В регионах пациенты не то что не могут позволить приобрести для себя проверенный препарат, но у них даже нет возможности показаться врачу. Тот, который был, — уволился, а до другого 500 километров добираться. Есть проблемы-то и поинтересней импортозамещения. Страна у нас большая.

Исторически страны придерживаются двух глобальных подходов в здравоохранении. Первый: деньги, которые государство тратит на здравоохранение, — это инвестиции. Второй: эти деньги — расход. Исходя из этих двух возможных подходов, все остальные действия государства становится понятными.

В последнее время многие благотворительные фонды признают: несмотря на то что сделано немало, есть ощущение, как будто таскаешь воду ситом. Руки не опускаются?

Хабенский: В любой профессии, если ты идешь вперед, наступает момент, когда у тебя не хватает сил физических или, скорее, моральных. Но так устроен человек, что, забравшись в тупик, он находит пути обхода с разных сторон или находит предметы, которыми этот тупик пробивает. И снова идет вперед. По-другому это все не работает. В первую очередь, главное — вера человека в то, что он перетаскает эту воду, пусть и ситом.

***

Как показывает социологическое исследование, проведенное по заказу фонда Хабенского, более чем у 60 процентов россиян мысли о раке вызывают страх, меньше четверти уверены, что заболевание является заразным, а больше трети не верят в возможность полного излечения от болезни. В том, что раком может заболеть любой, уверены 63 процента респондентов, 16 процентов связали болезнь с генетической предрасположенностью, 12 процентов считают, что в группе риска в основном пожилые, 40 процентов уверены, что вылечиться смогут только обеспеченные, а 29 процентов верят, что помогут только за границей. Опрос проводил «Левада-Центр», в нем приняли участие около 1,6 тысячи респондентов старше 18 лет из 50 российских регионов.

Благотворительный Фонд Константина Хабенского, помогающий детям с опухолями головного мозга, запустил информационную кампанию #Этонелечится. Герои проекта — люди, которые победили рак, но не смогли справиться со своими слабостями и вредными привычками. Цель акции — сделать так, чтобы как можно больше людей поняли: онкологическое заболевание — не приговор. Больше подробностей — на сайте раклечится.рф.

Губернатор Иркутской области Сергей Левченко готовится к октябрьскому выездному заседанию Совета безопасности. Несколько дней назад глава Приангарья презентовал дорогостоящий и опасный проект, которому ряд СМИ уже дали название «Сушить и вывозить». Речь идет о планах по ликвидации отходов, накопленных в результате деятельности Байкальского ЦБК (БЦБК). Однако, предложенный губернатором вариант решения проблемы все равно не отвечает на главный вопрос: куда испарятся с территории предприятия горы пресловутого токсичного шлам-лигнина, накопившегося здесь почти за полвека.

Застарелая проблема

Работы по «лечению» промзоны на Байкале Левченко обещает начать уже в нынешнем году, однако судьба данного проекта вызывает справедливые опасения у ученых-экологов и неравнодушной общественности. Связаны они с тем, что за годы работы комбината рядом с ним, а значит — в непосредственной близости от Байкала, были законсервированы миллионы тонн токсичных отходов и малейшая ошибка утилизаторов вызовет экологическую катастрофу.

БЦБК не работает уже четыре года, и с момента закрытия ученые работают над проектами рекультивации. Год назад президент Владимир Путина поручил правительству обеспечить полную ликвидацию последствий негативного воздействия отходов, накопленных в результате деятельности предприятия. По поручению главы государства эти мероприятия профинансируют из федерального бюджета, а стоимость восстановления моря-озера была оценена в 5,9 миллиарда рублей.

Учитывая, что в числе постоянных членов Совбеза — спецпредставитель президента по вопросам экологии Сергей Иванов, а оздоровление уникальных озер (Байкал среди них) входит в нацпроект «Экология», очевидно, что в октябре на заседании в Иркутске вопрос экологической реабилитации промзон станет одним из основных. Тем более, что решить многолетнюю проблему отходов БЦБК губернатор Левченко обещал еще три года назад и за это время здорово преуспел в консолидации административных и финансовых ресурсов проекта в своих руках. Из федерального бюджета на ФП «Охрана озера Байкал и социально-экономическое развитие Байкальской природной территории» выделяется 4,7 миллиарда рублей, остальное — софинансирование из областной казны.

Новые методы

Дело за малым — не на словах, а на деле очистить промышленную площадку БЦБК от золы, шлака и лигнина. Специалисты госкорпорации «Росгеология», которая по решению правительства РФ определена единственным подрядчиком по реализации проекта рекультивации отходов БЦБК, обещают откорректировать проект работ к 30 октября и предлагают тонны токсичного мусора подвергнуть захоронению, предварительно его высушив. По словам гендиректора «Росгеологии» Романа Панова, предполагается, что в накопители отходов на установку обезвоживания земснарядами будут поданы донные отложения. В сжиженные отходы шлам-лигнина добавят определенное количество флаокулянта (полимерного вещества — прим. «Ленты.ру»), в результате чего шлам-лигнин превратится в легко отделяемый от воды сгусток хлопьев.

«Вода будет проходить через соответствующую систему фильтров, все вредные примеси будут оседать», — заявил Панов в ходе недавнего заседания в Байкальске. «Лигнин существенно осушится — с влажностью до 40 процентов. Предполагается, что в результате проведенных работ его класс опасности понизится до пятого уровня. Это уже совсем другой класс отходов, которые можно как размещать на обычных полигонах твердых бытовых отходов (ТБО), так и использовать в качестве грунтовых смесей, вплоть до того, что использовать в сельском хозяйстве в виде удобрения».

Но по словам специалистов, истинно проверенных и безопасных промышленных технологий сушки лигнина в мире пока нет. «Безусловно, часть таких отходов пытаются перерабатывать, получая различные основы для изготовления смол и связующих, пластификаторов и модификаторов, реагентов и наполнителей», — говорит член экспертного совета Минприроды РФ Роман Незовибатько. «Но, поскольку технологический процесс их переработки достаточно сложен и энергоемок, то его экономическая целесообразность ставится под сомнение. Например, процесс разложения лигнина на простые соединения типа бензола или фенола в несколько раз дороже получения этих продуктов из нефти и газа. Да и полного доверия к существующим технологиям пока нет. В основном это экологически опасные экспериментальные производства, чья эффективность, увы, не доказана».

Однако конечное решение о том, какая технология утилизации должна быть применена, принимают региональные власти, так как полномочия по реализации проекта рекультивации промзоны БЦБК были переведены с федерального на областной уровень. И они, по всей видимости, уже все для себя решили. По крайней мере, Сергей Левченко уверено говорит о том, что проектная технология позволит снизить объемы лигнина, что облегчает варианты его вывоза с побережья Байкала.

В свое время главе региона удалось выбить у Минприроды РФ 300 миллионов рублей на доработку инновационной «технологии омолачивания», освоить которые взялась «Росгелогия». В ходе визита Сергея Левченко на БЦБК, специалисты госкомпании показали химический опыт: переливая черную жидкость из колбы в сосуд заявили, что это — лигнинная вода. Однако, на вопрос самого губернатора, насколько чистой остается вода после отфильтровки и флокуляции, внятного ответа не последовало.

Тем не менее, глава Приангарья все равно вынес приговор «сушить и вывозить», не уточняя, насколько это рационально. «На первый взгляд, складирование не кажется проблемой. Но в ходе физико-химического воздействия на лигнин его биохимическая реактивность кратно увеличивается, в том числе благодаря абсорбированию других вредных веществ», — предупреждает Незабиватько. «Такие лигнины легковоспламеняемы, хорошо горят и высокотоксичны. Примером может служить лигнинохранилище Зиминского гидролизного завода, которое многие годы горело и дымило, выделяя СО, SО2, аммиак, сероводород и так далее. Думаю, не нужно объяснять, насколько опасны в высокой концентрации эти вещества для животного мира и человека», — задается риторическим вопросом эксперт.

Но даже если проект «Сушить и вывозить» пройдет без подобных катастрофических последствий, остается еще один важный вопрос — куда вывозить миллионы тонн опасных отходов? Еще недавно региональные СМИ активно писали, что власти пытались перевести земли сельхозназначения в районе поселка Моты Шелеховского района в промышленные большие территории. Теоретически, под ударом находится любой район Иркутской области, так как отходы Левченко все равно надо будет куда-то вывезти. «Если от муниципалитета поступило отрицательное заключение, то, естественно, никто силой навязывать не будет», — говорил в этой связи Левченко. «Поэтому мы будем предлагать другие варианты, исключая село Моты», — подытоживал он.

Осталось лишь найти безумный муниципалитет, согласный превратиться в токсичное кладбище. А с учетом несовершенства предлагаемой технологии — положить у себя под боком экологическую бомбу замедленного действия. И все — за государственный счет, между прочим. Поэтому, если на грядущем заседании Совбеза проект рекультивации все-таки станет федеральной повесткой, очень интересно, какое же решение будет принято по итогам. Ведь Байкал — жемчужина России и он нужен нам всем.

Ряд скандальных отставок, к которым добавился конфликт между губернатором Краснодарского края и бывшим главой Усть-Лабинского района, обозначил системную проблему региона. Похоже, в нем назревает кризис власти. «Лента.ру» попыталась разобраться в ситуации.

Попали под каток

Буквально на днях, 5 февраля, в Брюховецком районе Кубани по инициативе прокурора были досрочно прекращены полномочия четырех муниципальных депутатов, предоставивших недостоверные сведения о своем имуществе и скрывших тем самым доходы на более чем 50 миллионов рублей, полученные в 2016-2017 годах. Что, безусловно, хорошо ложится в логику повсеместной борьбы с коррупцией.

При этом 1 февраля стало известно об отставке министра топливно-энергетического комплекса и жилищно-коммунального хозяйства Краснодарского края Александра Волошина. В связи с этим региональный «Коммерсантъ»сообщал: «Александр Волошин был одним из самых опытных глав органов исполнительной власти региона — он работал в должности руководителя департамента ЖКХ с 2007 года, а в 2015 году возглавил объединенное министерство ТЭК и ЖКХ». «Причины увольнения руководителя в министерстве не называют, публичных претензий Александру Волошину со стороны руководства края заявлено не было, его возраст — 62 года — не является предельным для чиновника такого ранга», — подчеркивала газета. Что, в свою очередь, не может не вызвать закономерного вопроса: зачем увольнять проверенного компетентного человека, никоим образом не запятнавшего своей репутации?

Однако если залезть чуть глубже в недавнюю историю политической жизни региона, то станет понятно, что упомянутые выше отставки являются не чем иным, как продолжением целой череды увольнений, обрушившихся на головы краснодарских чиновников за последнее время с легкой руки или, по крайней мере, с ведения губернатора края Вениамина Кондратьева. Например, в ноябре 2018 года глава региона порекомендовал отправиться в отставку главе Апшеронского района Роману Герману. Господин Кондратьев тогда посчитал, что в муниципальном районе плохо проводились аварийно-восстановительные работы после подтопления, случившегося 24 октября 2018 года.

Примечательно, что Герман оказался одним из первых глав района, то есть руководителем муниципального образования, отправленным в отставку в Краснодарском крае в прошлом году. До этого покинуть свои должности пришлось чиновникам более мелкого ранга. А именно судье краевого арбитража Алексею Шевченко, полномочия которого были прекращены в феврале 2018 года в связи с тем, что он нецензурно выражался на одном из процессов. Потом главному тренеру футбольного клуба «Краснодар» Игорю Шалимову (сразу же после матча с махачкалинским «Анжи», закончившегося вничью со счетом 1:1). Затем начальнику отдела МВД по Мостовскому району Виталию Шевченко — после резонансного убийства в кубанском поселке Псебай. За ним, кстати, последовал в досрочную отставку глава поселка Павел Жарков. В июле 2018 года министром труда и социального развития Краснодарского края был назначен Константин Федоренко, однако уже в ноябре он покинул свой пост без объяснения причин. Глава управления МВД по Краснодарскому краю с 2011 года Владимир Виневский покинул свой пост в октябре 2018 года. Тогда же по собственному желанию уволилась министр спорта Кубани Людмила Чернова. Ну и, наконец, 13 декабря депутаты Городской думы Краснодара лишили мандата первого вице-спикера Виктора Тимофеева. В отставке местного парламентария, согласно данным СМИ, якобы был замечен коррупционный след.

Противостояние

Ну и в качестве вишенки на торте можно привести совсем недавнюю историю с главой Усть-Лабинского района Краснодарского края — довольно благополучного региона, являющегося одним из краевых экономических лидеров, согласно данным министерства экономики Кубани. Экс-глава района Николай Артющенко заступил на свою должность чуть более года назад и вот уже в 29 января 2019 года, попав под шквал критики со стороны Вениамина Кондратьева, составляет заявление об уходе. Как передавал ресурс «РБК-Кубань», губернатор вменил в вину главе района, что он почти не использует преимущества территории для ее развития. 31 января совет депутатов муниципалитета обсудил вопрос об отставке Артющенко, но не принял ее. «Трудно оставаться спокойным и принимать взвешенные решения, когда тебя критикуют губернатор и его команда с высокой трибуны. Не в качестве протеста, не из желания удержаться на посту, а из чувства долга и ответственности я принял непростое для себя решение отозвать заявление об отставке и продолжить работу», — заявил после этого Артющенко с надеждой продолжить работу в спокойной обстановке.

После этого завертелось. Как утверждает «Независимая газета», в пятницу, 1 февраля, в адрес Артющенко поступили анонимные угрозы от неких «источников в краевой администрации» с лейтмотивом, что, если тот не уйдет в отставку, «последуют аресты и проверки». А уже 4 февраля управление Следственного комитета (СК) по Краснодарскому краю возбудило уголовное дело по статье «Превышение должностных полномочий главой района». По версии правоохранителей, администрация района на электронных аукционах по приобретению жилья для детей-сирот купила для них непригодное к жизни жилье и признала его годным для проживания. «Глава района якобы без проведения экспертизы соответствия приобретаемого жилья принял в собственность жилые помещения, подписав акты приема-передачи с указанием того, что квартиры соответствуют санитарно-техническим нормам и пригодны для жилья», — уточняет издание. В ответ на это в администрации Усть-Лабинского района пояснили, что «действия главы района Артющенко Н.Н. по заключению муниципальных контрактов и приему жилых помещений от продавца являются правомерными, поскольку основывались на решениях, принятых предыдущей администрацией, на гарантии от продавца о пригодности жилья и домов, в которых приобретались квартиры, и что дома не относятся к ветхому или аварийному жилью».

«Региональные СМИ полагают, что ситуация с квартирами для детей-сирот стала инструментом давления на главу района. Примечательно, что Артющенко вступил в должность главы муниципалитета спустя полгода после официального размещения закупочной документации, то есть ни на условия, ни на выбор победителя (ввиду электронной формы закупок) повлиять не мог. Он не менял состав единой комиссии, утвержденный предыдущим главой, сам в ее состав не входил. В середине июля 2017 года глава Усть-Лабинского района, ссылаясь на положительные решения единой комиссии, заключил восемь (по числу приобретаемых квартир) муниципальных контрактов. Интересы семи из восьми продавцов жилых помещений по доверенности представлял индивидуальный предприниматель Дмитрий Зинченко», — пишет «Независимая газета».

А в администрации Усть-Лабинского района добавляют, что жилищный фонд Усть-Лабинска составляет всего 119 многоквартирных домов, представленных домами 1-2-этажной индивидуальной застройки и 2-5-этажной многоквартирной застройки. Практически весь жилищный фонд находится в частной собственности, на долю муниципального и государственного фонда приходится не более 1 процента. «Таким образом стоит отметить ограниченность возможностей, перед которым была поставлена администрация при выборе жилья для социального найма», — подчеркнули в районной администрации.

При всем этом настораживает скорость, с какой разворачиваются события. И если ситуация в Апшеронском районе поддается логическому объяснению, так как было действительно веское событие, которое теоретически могло оказать влияние на принятие решения об отставке главы муниципального образования, то происходящее в Усть-Лабинске заставляет задуматься о совсем другой логике и согласиться с рядом СМИ, задающихся вопросом: заключается ли желание губернатора Кондратьева уволить главу района, планировавшего подписать соглашение о создании селекционно-генетического центра, начать строительство завода по выпуску полипропиленовой упаковки, запустить программу развития территории, только лишь в экономической составляющей работы главы муниципального образования? Возможно, дело в личности самого Артющенко, по каким-то причинам не устраивающего Кондратьева? Или в грядущих выборах на Кубани, где на местах губернатору могут понадобиться «свои люди».

Как бы там ни было, все вышеперечисленное с высокой долей уверенности позволяет говорить о том, что в Краснодарском крае наметился управленческий и кадровый кризис. И к чему он приведет, сейчас еще неясно.