Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
Путин рассказал о будущем Русского Севера, глобальных угрозах и ответных шагах России
Президент России Владимир Путин во вторник, 9 апреля, выступил на международном форуме «Арктика — территория диалога». Вместе с представителями Финляндии, Швеции и других стран он собирался рассказать о развитии арктических территорий страны — льготах для инвесторов, крупных инфраструктурных проектах и экологии, но, как обычно, ему также пришлось отвечать на вопросы о Трампе, санкциях и Крыме. Цитаты из «12 стульев», «гора родила мышь» и другие главные высказывания президента — в материале «Ленты.ру».
О стратегии развития Арктики:
«Уже в этом году намерены подготовить и принять новую стратегию развития российской Арктики до 2035 года. Она должна объединить мероприятия наших национальных проектов и государственных программ, инвестиционные планы инфраструктурных компаний, программы развития арктических регионов и городов.
По ключевым социально-экономическим показателям, по качеству жизни людей все арктические регионы необходимо вывести на уровень не ниже среднероссийского».
О льготах для «северных» инвесторов:
«Правительству России — здесь я уже обращаюсь к своим коллегам — вместе с экспертами, представителями бизнеса уже дано поручение разработать проект специального федерального закона об особой системе преференций для инвесторов Арктической зоны. И прошу провести эту работу оперативно, с тем чтобы закон был принят Государственной Думой Российской Федерации уже в осеннюю сессию».
Об арктической инфраструктуре:
«Среди ключевых инфраструктурных проектов — строительство Северного широтного хода. Это железнодорожная магистраль, которая позволит приступить к эффективному освоению природных богатств Полярного Урала и Ямала, а в перспективе — и севера Красноярского края Российской Федерации. И конечно, продолжим работу по развитию глобального транспортного коридора, включающего Северный морской путь, который будет действовать бесперебойно и круглогодично».
О генеральной уборке в Арктике:
«Вот уже несколько лет мы ведем так называемую генеральную уборку арктических территорий. Начиная с 2012 года вывезено и утилизировано более 80 тысяч тонн отходов. В ближайшие годы в рамках федерального проекта «Чистая страна» будет ликвидировано шесть крупных объектов накопленного экологического вреда в Архангельской, Мурманской областях, Ненецком автономном округе, Карелии и Якутии».
Об оттепели:
«В Арктике идет оттепель, это правда, причем оттепель в изменении температуры. В Арктике она идет более быстрыми темпами, чем в целом на планете. В четыре раза, представляете? То есть температура в Арктике повышается в 4 раза быстрее, чем на планете в целом. Это, конечно, тревожная тенденция».
Об арктическом флоте России:
«Сейчас в Петербурге строятся три новых атомных ледокола: «Арктика», «Сибирь» и «Урал». Всего же к 2035 году Арктический флот России будет насчитывать не менее 13 тяжелых линейных ледоколов, в том числе девять атомных.
Задача — сделать северный морской путь (СМП) безопасным и выгодным для грузоотправителей. Привлекательным как по качеству услуг, так и по цене. В частности, конкурентной и обоснованной должна быть плата за ледокольное сопровождение судов. Государство потому и вкладывает средства в эту сферу, чтобы минимизировать тарифную нагрузку на перевозчиков, на бизнес».
О санкциях:
«Что касается санкционного давления — мешает или нет? Отчасти мешает, но не критическим образом. Даже в известной степени это подталкивает нас к тому, чтобы самим активно развивать собственные технологии».
О том, что лучше бы без них:
«Лучше бы без всяких ограничений, которые искажают рынок, искажают мировую торговлю, ведут к замедлению темпов роста мировой экономики. Лучше без этого обойтись. Но реализации российских планов освоения минеральных ресурсов, вообще просто развитию, это [санкции] не помешает».
О том, от чего зависит будущее России (не от санкций):
«Будущее России не зависит от санкций, будущее России зависит только от нас, от того, насколько мы сможем эффективно преобразовывать свою политическую систему, насколько она будет демократичней, насколько она будет выталкивать на поверхность все самые здоровые силы общества, креативную энергию наших граждан».
О следующих выборах в США:
«Хотим мы или нет [переизбрания Трампа на пост президента США] — это не от нас зависит. Хотеть или не хотеть — это не та сфера, где такие категории применяются. Мы с уважением относимся к выбору американского народа, и кто бы ни был там президентом, мы готовы с ним работать».
О том, что Крым — не Арктика:
[Отвечая на вопрос про санкции и Крым] «Крым, насколько я понимаю, не относится к арктической зоне. Но тем не менее я вот что хотел бы по этому поводу сказать. Ведь мы собрались для того, чтобы обсудить проблемы Арктики. А нам бы очень не хотелось, чтобы в результате не принятых своевременно мер — а преступление, как известно юристам, может быть совершено преступным действием и преступным бездействием — так вот, чтобы в результате нашего преступного бездействия Арктика не превратилась в какое-то подобие Крыма, а Крым не превратился бы в пустыню».
О расследовании спецпрокурора Мюллера:
«Мы изначально говорили, что эта пресловутая комиссия господина [спецпрокурора Роберта] Мюллера [искавшая «российский след» в американских выборах] ничего не найдет, потому что лучше нас этого никто не знает. Россия не вмешивалась ни в какие выборы в Соединенных Штатах. Не было никакого сговора, о котором господин Мюллер рассказал, между Трампом и Россией. Поэтому то, что она закончит так — как „гора родила мышь“, что называется, — было для нас понятно и заранее».
Об атаках на Трампа:
«От этого [расследования Мюллера] ситуация внутриполитическая в США легче не стала, какие-то новые поводы ищут для атак на президента Трампа. Те группы, которые атакуют законно избранного президента, не соглашаются с выбором американского народа, обнуляют результаты. Это и есть кризис политической системы».
О возможной поездке в США:
[Отвечая на вопрос о приглашении американского коллеги Дональда Трампа приехать в Вашингтон] «У нас есть хорошая книга «12 стульев» — и там есть фраза: «Приезжайте в гости, старушка-мама будет очень рада, но адреса не оставил». Решение должно созреть».
«Пять миллиардов, примерно, инвестиций со стороны шведских наших друзей — так и есть, наших друзей шведских — вложено в российскую экономику… [дожидается, пока закончит говорить переводчик] Я сказал «друзья», а не «партнеры». Бандит просто».
«Если я ткну вам пальцем в глаз, то мне откуда-то прилетит подзатыльник». Самый молодой и.о. главы российского региона Антон Алиханов рассказал корреспонденту «Ленты.ру» о сложностях взаимосвязей во вверенной ему Калининградской области и о том, как управлять российским эксклавом в условиях кризиса и санкций.
«Вот где-то в июле и снимут», — говорит Антон Алиханов, указывая на гипс. Его вид спорта — кудо, то есть восточные единоборства. Но травму ноги Алиханов получил в мае, играя в уличный баскетбол.
«Спортом толком не занимался где-то более полугода, — говорит Антон Андреевич. — Видимо, зря возобновил». С другой стороны, Алиханов прекрасно владеет английским и знает, что пожелание «go break your leg» в точности соответствует нашему «ни пуха ни пера».
Алиханов родился в Сухуми в 1986 году. Он уже стал самым молодым руководителем российского региона. А если за него проголосуют, то Антон Андреевич закрепит свой статус, пожалуй, первого собственно российского, а не постсоветского губернатора. Поскольку в школу Антон Алиханов пошел уже в столице РФ, куда его семья бежала от войны в Абхазии.
«Я — на пограничье поколений»
Отсюда первый и главный вопрос: как находить общий язык с людьми, изначально советскими по генезису? Если еще точнее — с теми, кто составляет абсолютное большинство государственных служащих в России.
«За годы, прошедшие с распада СССР, не только я успел вырасти, но и люди успели измениться, — предполагает Антон Алиханов. — Наверное, поколенческие разрывы есть, и текущий политический момент показывает, что непонимание между различными возрастами присутствуют. Это даже не на уровне навыков, понятий, а по образу мышления. Если определенный способ подачи внедряется в твою голову, когда тебе 25 и больше, — это один вариант. А если уже с детского сада?»
Впрочем, Алиханов полагает, что ему как раз повезло: «Я на пограничье между поколениями: погружен и в одну, и в другую реальность. А вот ребята, которые поступают в вузы, уже меня обгоняют. У меня даже времени нет, чтобы прорастать в технологичность их повестки».
Instagram Антон Алиханов ведет сам, открыл свою страницу меньше месяца назад. «Понятно, что он стал площадкой в том числе и для политических дискуссий. Наши взгляды на нужды нашей Родины, на болезни, которым страдает общество, у нас, в принципе, общие. Мы прекрасно понимаем и то и другое».
«Работать без визга и крика»
Как идет общение в сети, к примеру, по актуальной теме борьбы с коррупцией? «Я прекрасно понимаю, что это зло есть. И я с ним борюсь, — подчеркивает и.о. губернатора. — Но у меня немножко другой подход, в силу того что у меня есть власть. Я могу бороться с коррупцией, понимаю, как это делается. Просто понимаю, что невозможно все сделать единоразово, одновременно».
«Как часто говорит Владимир Владимирович, — подчеркивает Антон Андреевич, — мы должны идти эволюционным, а не революционным путем». Мысль президента России и.о. губернатора расшифровывает для себя так: «Революционность в решении некоторых проблем губительна. В революционном запале вы можете получить некий перевертыш, просто уже с другими лицами».
Алиханов приводит недавний административный пример: область забрала у муниципалитетов обширную часть полномочий по выдаче разрешений на строительство. «На этой истории, наверное, кто-то зарабатывал, — полагает и.о. губернатора. — Но наша задача не в том, чтобы завести сюда какой-то коррупционный поток. Тут, как в моей любимой «Кин-дза-дза»: «Женщину вынули, автомат поставили — не договоришься». Вот задача: сделать систему, которая в принципе избавит нас от субъективизма. Поставить автомат. И вроде бы вполне себе получается». Пока, признает Алиханов, не без изъянов, «но главное — системность, а не визг и попытка криком и ором подменять реальные решения».
«Очень, я бы сказал, классно»
Алиханов готов и впредь разъяснять — и молодежи, и прочим — свои антикоррупционные меры. Просто ему кажется, что других проблем в регионе гораздо больше. «Калининградская экономика сильно подсела. Доходы населения упали. А ведь здесь, с точки зрения условий для бизнеса, все очень, я бы сказал так, классно, — уверяет Антон Алиханов. — И есть новые преференции, которые вот-вот появятся, — в рамках обновления законодательства об особых зонах».
К таковым Алиханов относит, например, электронные визы по типу владивостокских — позволяющие посетить отдельно взятый город на несколько дней без оформления бумаг в консульстве. «Нам, конечно, хотелось бы немного другой список стран, чем во Владивостоке, — уточняет и.о. губернатора. — Мы бы хотели стать переговорной площадкой Россия — ЕС, Россия — США». Что-то подобное последнему уже открылось прошлогодней встречей Виктории Нуланд и Владислава Суркова — представитель Госдепа и помощник главы России провели переговоры как раз в Калининграде.
«Есть переговоры, есть результаты — неплохо бы приподнять Калининград до статуса всенародной площадки общения, — уверен Алиханов. — Например, у американского бизнесмена возникло желание обсудить что-нибудь срочно с российским коллегой с глазу на глаз. Очень срочно. Даже в самом ускоренном режиме получение виз отнимает время. А тут — добро пожаловать».
Среди готовящихся мер для развития бизнеса — отмена уплаты утилизационного сбора для специальной техники: сельское хозяйство, строительство. «До нас технику тяжело довезти, у нас толком нет сервисных центров, — объясняет Алиханов. — Короче, нам удалось убедить в своей правоте даже такую серьезную протекционистскую структуру, как Министерство промышленности и торговли РФ».
Именно из Минпромторга, следует напомнить, Антон Алиханов и ушел в Калининградскую область — сначала в региональное правительство, потом в и.о. главы. Предыдущий и.о. губернатора Евгений Зиничев, выходец из силовых структур, также поставил российский рекорд: самый короткий период in office в регионах — чуть более двух месяцев, даже не дождавшись инаугурации. Ушедший в отставку «по семейным обстоятельствам» Зиничев вскоре занял пост заместителя главы ФСБ.
«Наверное, в нынешней должности он преуспеет, — полагает Антон Алиханов. — Я ему крайне благодарен, он живо интересуется происходящим в области. Вот вчера общались. Я ему — не хочу сказать «докладываю»… Хотя да, докладываю».
У предшественника Евгения Зиничева Николая Цуканова, ныне полпреда президента по Северо-Западному федеральному округу, Антон Алиханов научился психологической выдержке — как реагировать либо не реагировать на что-либо. «Он кандидат психологических наук, умеет поставить собеседника в нужную для себя обстановку, — говорит кандидат экономических наук. — Сейчас как полномочный представитель он постоянно помогает региону…»
Зиничев, по Алиханову, «уникальный человек. Стратегически мыслит, видит всю картину, задает короткие вопросы: а что вот там? И ты не понимаешь, зачем он задал этот вопрос. Но понимаешь, что надо копать здесь. А докопавшись, видишь, что выкопанное именно в этом месте изменит весь пазл».
«Где мост взять?»
«Евгений Николаевич (Зиничев — прим. «Ленты.ру») вышел из кабинета президента и сказал: «Ну все, Антон Андреевич, давайте», — вспоминает Алиханов день своего назначения. — После чего оттуда же вышел Дмитрий Песков и попросил: «Вы чуть подождите, Антон Андреевич, мы только свет выставим»». По собственному признанию, Антон Алиханов готовился к другому разговору, сугубо функциональному: «У меня были заготовлены письма, которые, как предполагалось, Евгений Николаевич обсудит с президентом — по конкретным проблемам региона. Обсуждать их пришлось уже мне».
Главная проблема — разумеется, удаленность от остальной страны. «Хорошая представительская машина довезет вас к границе за 40 минут. В этом смысле все вопросы связанности — культурной, экономической, любой другой — с основной территорией России для нас очень важны. И для федерального центра, конечно. Те же субсидируемые перелеты», — напоминает Антон Алиханов, оговариваясь, что цены на авиабилеты на практике милосердны далеко не всегда.
Больше всего и.о. губернатора не любит разговоры коллег из серии «Почему это Калининграду дают, а нам нет?» «Когда наши бизнесмены выходили за какую-то долю рынка, почти всегда возникали попытки обнулить преференционную составляющую. Масложировая продукция, шоколадки, да много чего, — перечисляет Алиханов. — Еще на предыдущей работе в Минпромторге я мог наблюдать за прохождением документов через комиссии по тарифам. И на каком-то этапе в бумагах появлялись обороты, которые — хоп! — и отключали целые отрасли в Калининграде. Бизнес существовал пять-шесть лет, потом приходят дяди и говорят: «Недостаточный уровень переработки для получения преференций». И все! Дело, куда вложили сотни миллионов, а то и миллиарды рублей — схлопывается».
Сейчас преференции для калининградского производства вновь защищены законодательством. Тем не менее, по словам и.о. главы региона, работа далеко не завершена. «Да, для нас должны быть особые условия. Почему? Гляньте на карту. Даже у Крыма будет свой мост. А к нам как мосты вести?» — спрашивает Антон Алиханов.
«Мы действуем в логике ответа»
«Вы мне сейчас напоминаете моего заместителя, — отвечает Антон Алиханов на вопрос об антикризисных мерах вообще и секвестрах регионального бюджета в частности. — Это его любимый текст, когда что-то происходит: «Губернатор, надо резать косты!» Вот резать эти самые косты, то есть снижать нагрузку на бюджет, надо с четким пониманием того, где именно поднимутся доходы и на что они, собственно, пойдут».
Кто главный плательщик? «Аграрии, у нас их много, и они хорошо работают. Автопром, — перечисляет и.о. губернатора. — Очень ждем, что тот же БМВ после 18 лет сборки на нашей земле перейдет к полноценному производству». Отдельной строкой — Балтийский флот и его не только оборонная, но и покупательная способность. «Военные моряки, как сказал мне один из владельцев сети магазинов — благо и для него, и для области, — вспоминает Антон Алиханов. — Они точно не ездят в Польшу на закупки. И покупают, кстати, по большей части местное. Оно у нас хорошее — и так, и благодаря санкциям. Санкции к концу года принесут более 700 гектаров яблонь — тех сортов, которые мы традиционно закупали за границей. Уже есть урожай почти с 100 гектаров, и он выкуплен на корню».
Разговор о милитаризации Калининградской области, в частности тему «Искандеров» и противодействия натовской системе ПРО, Алиханов завершает в духе своего предшественника Евгения Зиничева: «Я тут почитал справки о том, что вокруг нашей области происходит у соседей по части милитаризации. Не очень, честно говоря, приятно в таком окружении оказаться. Мы точно первыми не начинали. И в любом случае действуем в логике ответа. «Искандеры» здесь точно не просто так появляются».
Столь же жестко Антон Алиханов реагирует на вопрос о так называемой германизации Калининградской области — усилении влияния Германии на родине Иммануила Канта, здесь же и похороненного. «Оставьте вопрос о том, кто поднимает эту тему, мне, отдельным представителям федеральных ведомств и спецслужбам, — предлагает Алиханов. — По моему опыту, ничто нигде не поднимается само. Особенно здесь, в Калининграде. Объем и сложность взаимосвязей в нашем регионе таковы, что, если я ткну вам пальцем в левый глаз, мне тут же прилетит подзатыльник. И я потом два дня буду выяснять, кто мне его отвесил. И еще три — прослеживать взаимосвязь между пальцем, глазом и подзатыльником. Прилетел ли он за то, что я дал вам пальцем в глаз. А может быть, это случилось потому, что сейчас — Алиханов смотрит на часы — девятнадцать часов семь минут четверга».
Именно поэтому и.о. губернатора не принимает никаких решений, не получив информации из четырех источников. «И это минимум», — подчеркивает Антон Алиханов. «Учитывая, каковы наши стратегические задачи здесь».
Задачи же, по Алиханову, предельно конкретны: «Я надеюсь, что когда-то на наших европейских партнеров снизойдет озарение и Калининград станет регионом сотрудничества и реализации совместных проектов. Он уже им является, просто хотелось бы, чтобы и сотрудничества, и проектов было еще больше. Мы к этому готовы всегда».
В большинстве западных стран программы реабилитации — восстановления пациентов после тяжелых болезней — включены в обязательные стандарты медпомощи. В России об этом пока можно только мечтать. Многие считают, что все упирается в деньги. Однако есть программы, не требующие больших затрат. В частности, психологическая реабилитация, которая нужна пациентам порой больше, чем физическая. По мнению экспертов, у организаторов здравоохранения, да и у самих докторов, до сих пор нет понимания того, что реабилитация — это неотъемлемая часть лечение. Так ли это, разбиралась «Лента.ру».
Плакать, плакать и плакать…
«Мне поставили диагноз: рак яичников в четвертой стадии. Пошли метастазы. Когда я спрашивала: а как лечить будем, врачи только отводили глаза. Дома у меня открылось внутреннее кровотечение. На скорой привезли в больницу, там руками разводят: «А что вы от нас хотите?» Для приличия витамины назначили и определили в палату для умирающих. То, что там смертники, я позже поняла, когда увидела, с какой скоростью освобождались койки».
В 2014 году 57-летняя Ирина почувствовала себя плохо. Вдруг открылась диарея, которая долго не проходила. Традиционные средства не помогали, побежала по врачам. Прошла все анализы, которые в таких случаях назначают. УЗИ, кровь — все как у космонавта. Терапевт, гастроэнтеролог, невропатолог руками разводили. Была даже у кардиолога. Из «неохваченных» докторов остался один — хирург.
— Он посмотрел на меня и говорит: вам к онкологу. Где именно рак, в прямой кишке или это гинекология, тоже долго не могли установить. А потом сразу сказали: яичники, 4-я стадия, все очень запущено. И как же вы так себя довели? Я удивилась, потому что никогда ничего у меня не болело. Даже когда диагноз поставили.
Муж сгреб Ирину в охапку и повез по больницам. По ее словам, поначалу было ощущение полного паралича. Не хотелось ничего: шевелиться, говорить. Только плакать, плакать и плакать. Лечиться тоже не хотелось. Думалось: зачем себя мучать? Раз так все далеко зашло.
— Перед химиотерапией такой был страх, что лицо перекашивалось, язык не слушался. Спасли психологи. Я звонила по телефону доверия для онкобольных, — вспоминает Ирина. — И сначала даже говорить не могла. Назову себя, молчу, слезы глотаю. Психоонкологи мне посоветовали записаться на реабилитационные курсы арт-терапии. Так я стала художником. Хотя раньше ни кисточку, ни краски в руках не держала. Сейчас с девчонками к выставке готовимся. В музее целый месяц наши картины будут висеть.
Реабилитационную программу арт-терапии придумали три человека. Медицинскую часть курирует профессор, доктор медицинских наук Вячеслав Егоров, психотерапевтическую помощь — психотерапевт Оксана Чвилева, а за творчество отвечает член Союза художников России Наталья Бодрикова. Курс реабилитации длится четыре месяца. Как говорят авторы проекта, это минимальный срок, необходимый для того, чтобы в сознании человека самостоятельно запустились восстановительные процессы. Два месяца участницы занимаются с психотерапевтом в группе. Потом включается творческая часть, которая проходит под руководством художника и опять же — врача.
Это только непосвященным кажется, что человек, победивший смертельную болезнь, должен быть очень счастлив и гордиться собой. А на самом деле у большинства начинается депрессия, они не знают, как жить дальше в новом качестве. И еще постоянный страх: вдруг все вернется?
— Их часто не понимают даже близкие, которые до этого вместе с ними были мобилизованы на борьбу, — поясняет Оксана Чвилева. — Говорят: «Все закончилось, чего ты, давай, живи дальше!» А у них очень много страхов и внутренних противоречий. У каждого своя история. У нас одна дама говорила, что не могла смотреть на себя в зеркало. Даже когда причесывалась и одевалась. У нее очень сильно нарушился после мастоэктомии (удаление молочной железы — прим. «Ленты.ру») момент женственности. И просто от того, что лечение закончилось, психика не восстанавливается.
В большинстве семей на острые темы не разговаривают. Если же больные пытаются завести откровенную беседу, родственники плачут, мысленно хоронят. В результате человек замыкается, а на публике изображает радость. При этом внутри все клокочет. Иногда «клокотание» испепеляет. Обычные беседы с психологом очень часто результата не дают.
— Некоторые не умеют рассказывать или не хотят. Непросто сказать: «А вот сейчас я чувствую то-то», — продолжает Оксана. — Либо произносят какие-то дежурные фразы. Тогда я говорю: нарисуйте свое состояние. Это может быть любое изображение, абстракция. Дальше смотрим на рисунок, отмечаем, что больше всего бросается в глаза: цвет, форма, сюжет. И начинаем разговаривать об этом цвете, например. Что он может обозначать по аналогии с состоянием пациента. Вокруг произведения возникает много метафор. И метафоры обладают большим терапевтическим воздействием, нежели прямые указания.
Оксана говорит, что даже представить не могла, насколько глубоко можно проникнуть в душу человека с помощью арт-терапии. На первый взгляд, легкость сплошная: нарисуем вот это. Но в процессе беседы о рисунке настолько глубинные и скрытые пласты можно поднять! «И сюда залезли, и туда, и слезы полились, — перечисляет доктор. — Это значит, затронули самое больное. Нашли проблему и начинаем ее решать. Наш мозг очень хитрый: уходит, прячет. Решать проблему больно, вот он и увиливает. А тут уже нарисовал — никуда не деться. Мы, конечно, задаем определенные вопросы, чтобы запустить в пациенте нужные процессы. И группа участвует в этом. Они также дают свой отклик на произведение. Нарисовал кто-то красный квадрат. И говорит, что этот цвет — символ крови. Остальные не соглашаются. «Наоборот — это свидетельствует о сильной личности, желании бороться», — говорят. И человек действительно начинает смотреть на свою проблему по-другому».
— В большинстве европейских стран арт-терапия есть при каждой большой больнице, — объясняет профессор Вячеслав Егоров. — Но там в основном работают индивидуально с пациентами. Для нас же важна именно групповая работа. Люди общаются. Для некоторых важен вопрос социализации. Есть ведь совершенно одинокие. Поэтому группа для них становится местом, где они могут поговорить обо всем. И поговорить не просто с врачом или психологом, а с теми, кто переживает такие же проблемы.
Дом у моря
У 47-летней Тамары все дни расписаны по часам: занятия балетом, изобразительное искусство, выставки, кино. До болезни она тоже была чрезвычайно занятым человеком: помогала развивать бизнес мужа, работала в семейном магазине. А после мастоэктомии жизнь перевернулась. Ни о чем не хотелось думать. Помогло рисование.
— У меня никогда не клеится разговор с психологом тет-а-тет, — рассказывает она. — Я пробовала. Но по ходу беседы начинаю умничать, мол, я все это знаю, много читаю. А в процессе творчества все что угодно можно вытащить.
Тамара говорит, что после одного занятия в группе у нее практически изменилась жизнь. Преподаватель дал задание нарисовать всем место, где они захотели бы оказаться. Кто-то изобразил деревню, поле. А Тамара — море и горы. «Врач смотрит на картину, на меня и спрашивает: «А почему вы не там?» Я приехала домой, молчала-молчала. Потом рассказала мужу и маме о том, что последние десять лет мечтаю о море рядом. В итоге муж взял кредит и мы купили в Сочи квартиру. Маленькую, но около моря. А раньше боялась об этом думать, потому что дорого».
Практически все группы, в которых занимались пациентки, не распались. Они общаются в чатах, следят друг за другом. После окончания курсов многие продолжают «коллективно» рисовать. Но главный стимул этих занятий — опять же общение друг с другом.
Проекту почти два года. До этого еще столько же времени искали деньги на его реализацию. Средства нужны на аренду мастерской, материалы. В спонсоры идти никто не желал, поскольку прибыли явной не ожидалось. В результате идеей заинтересовался благотворительный фонд «Женское здоровье». Сейчас участники арт-групп — это в основном пациентки, перенесшие рак груди. В проект попадают главным образом благодаря «сарафанному радио».
Лист ожидания для участия в программе насчитывает 50 человек. Учитывая, что одновременно занимаются не больше 10 женщин, а весь цикл занятий длится несколько месяцев, — это много. Очередь может растянуться почти на год. В идеале бы запустить параллельно несколько групп, но все упирается опять же в финансирование.
По словам профессора Вячеслава Егорова, потенциал у программы большой. Ее вполне можно задействовать для реабилитации после всех тяжелых состояний, а не только онкологии. Года два назад, когда начались эпидемии суицидов среди онкобольных, Минздрав призвал подключить к работе с пациентами со сложными диагнозами психотерапевтов. В большинстве московских стационаров такие специалисты появились. Но их участие в процессе часто — формальность. Все же за 15-20-минутный прием «настроить» душу мало у кого получается.
Здесь и сейчас
— Когда у меня нашли онкологию, записали к психотерапевту, — рассказывает москвичка Наталья. — Я не хотела, но сказали, что так сейчас по стандарту положено. Врач задавала вопросы: есть ли муж, дети. А потом спросила, принимаю ли я глицин (препарат с недоказанной эффективностью, раньше давали в школах вместо витаминов — прим. «Ленты.ру»). По ее словам, многие сейчас к таблеткам, изобретенным еще в СССР, скептически относятся. А зря. Он хорошо успокаивает нервы. На этом консультация была закончена. В заключительной выписке доктор указала: пациентка страдает неврозом, проведена консультация, рекомендована медикаментозная поддержка.
— В арт-терапии такой искусственности нет. Меня как врача поражает ее эффективность, — объясняет Егоров. — У людей иногда годы уходят на то, чтобы сжиться с тем, что у них тяжелая болезнь. Наши пациенты адаптируются к такого рода вещам и могут говорить даже о потенциальном развитии болезни, о метастазах. Помимо нашей субъективной оценки, есть еще и объективное тестирование на тревожность, адаптивность и приспособительные реакции. И здесь мы также видим серьезную положительную динамику.
Казалось бы, идея прекрасная, затраты, по сравнению с другими реабилитационными программами, требующими сложного оборудования, не велики. Бери и внедряй.
— Мы пробовали обращаться в официальные структуры, — разводит руками Егоров. — Один чиновник мне говорит: «Да мы уже давно практикуем арт-терапию. Вон у нас в холле картины развешаны. Все ходят, любуются, оздоровляются!». К сожалению, многие под арт-терапией понимают обычное рисование, лепку. В интернете полно объявлений с приставкой «арт». Но без профессионального сопровождения психотерапевта это не работает. Творчество по силе своего воздействия отличается от арт-терапии так же, как слабый бриз от урагана.
Миниатюрная Лариса — образец спокойствия. Долго работала в детсаду. Потом — частной гувернанткой: забирала из школы, помогала с уроками. Говорит, работа нравилась, считала, что это ее призвание. Опухоль в груди обнаружила сама. Пошла к врачам. Поначалу думали, что доброкачественная. Потом выяснили, что это рак. Грудь пришлось удалить. Год ревела. А затем начала заниматься с психотерапевтом. Сейчас она улыбается и спокойно объясняет, что восприятие совершенно изменилось.
— Все это время я жила для кого-то: для детей, для родственников, — говорит она. — А теперь только для себя. Ушла с работы. Занимаюсь лишь тем, чем нравится. Самое страшное после болезни, после операции — принять себя. Понять, что ты не урод, а другой человек. Многое переосмысливаешь. Мы ведь постоянно все на потом откладываем: вот вырастут дети, вот окончат институт, вот еще что-то. А когда поставлен диагноз, сколько жить осталось, никто конечно не говорит. Но болезнь-то непредсказуемая. Да и у здорового человека мало ли что завтра может случиться — под машину вдруг попадет. Или что-то еще. Поэтому надо жить в свое удовольствие, здесь и сейчас.
Между Российской академией наук и Минздравом разгорается скандал — эксперты РАН усомнились в эффективности и безопасности ряда лекарственных препаратов, представленных на отечественном рынке. Комиссия РАН по противодействию фальсификации научных исследований считает, что эти сведения должны быть публичными, так как там содержатся сведения об эффективности и безопасности препаратов. Минздрав отказывается, ссылаясь на коммерческую тайну. Может ли отсутствие прозрачности в реестрах Минздрава сказаться на здоровье пациентов — в материале «Ленты.ру».
Пчелы против меда
В РАН считают, что в соответствии с федеральным законом «Об обращении лекарственных средств» Министерство здравоохранения РФ обязано публиковать результаты экспертизы эффективности и безопасности лекарственных средств, допущенных на российский рынок. Однако как ни пытались ученые найти эти сведения на официальных порталах Минздрава — не смогли.
Тогда куратор комиссии РАН по противодействию фальсификации научных исследований вице-президент Российской академии наук Алексей Хохлов обратился с вопросом в Минздрав — почему этого не происходит. Как выяснилось, министерство формально закон не нарушает.
В Минздраве сообщили, что ведомство публикует эту информацию в закрытой части сайта почти сразу, как только к нему поступает заявление о государственной регистрации лекарства. Однако прочитать заключения на препараты может только их производитель. В министерстве подчеркнули, что не могут публиковать экспертизы в открытом доступе, так как это может нарушить коммерческую тайну.
В РАН посчитали, что это объяснение выглядит несколько странным.
— Регистрация лекарств не должна быть черным ящиком: и государство, и профессиональное сообщество, и потребители должны четко понимать, на основе каких научных данных об эффективности и безопасности используется тот или иной препарат, — поясняет пресс-секретарь комиссии РАН Петр Талантов. — Прозрачность позволяет перепроверить информацию, выявить злоупотребления, вовремя забить тревогу. Если же информация закрыта, то критически важный для безопасности населения и разумности расходования бюджета процесс регистрации лекарств превращается в черный ящик.
По словам Талантова, «настораживает присутствие на рынке сомнительных препаратов. А также — многочисленные истории о привилегированных фармпроизводителях и об использовании административного ресурса.
Есть и другая серьезная проблема с лекарствами — отсутствие сведений о самих клинических исследованиях ряда представленных на российском рынке препаратов. Специалисты прекрасно знают: если нет информации об исследовании, значит, либо не было самого исследования, либо его результаты оказались отрицательными. Безопасность и эффективность таких лекарств — также вызывает сомнения. Некоторые производители пытаются сэкономить иногда даже ценой жизни и здоровья пациентов. В истории немало примеров, когда фармкомпании, не убедившись в безопасности своих препаратов, отправили на тот свет или превратили в инвалидов тысячи людей.
Смертельные пилюли
В 1937 году в США погибли больше 100 человек, принимая «эликсир сульфаниламида». Этот антибактериальный препарат использовался для лечения стрептококковой инфекции. Его применяли в основном в виде порошка и таблеток. Однако фармкомпания часто получала запросы от пациентов на жидкую форму — микстуру особенно ждали родители маленьких детей. Фармацевты фирмы Massengill Co начали экспериментировать и обнаружили, что сульфаниламид плохо растворяется в воде, зато отлично в веществе Диэтиленгликоль. Лаборатория проверила изобретенную смесь на вкус, цвет и запах. А затем — разослала в аптеки. Через месяц после начала продаж Американская медицинская ассоциация (АМА) получила сообщение, что новая микстура сульфаниламида виновна в нескольких смертях. Диэтиленгликоль был признан токсичным веществом. После этого усилилась регуляция рынка лекарств в США.
Одна из самых черных страниц фармакологии — талидомид. Препарат прописывался в качестве успокоительного беременным женщинам. И привел к тому, что в 1959-1962 годах в Западной Европе, США и Австралии родились 8-12 тысяч детей с физическими уродствами. Производитель — компания Grünenthal — проверяла безопасность лекарства на мышах. Выяснилось, что у грызунов талидомид просто не всасывается в кровь, потому трагические побочные эффекты лекарства были зафиксированы не сразу. Первые годы компания отказывалась признавать свою вину.
В 2004 году с мирового рынка был отозван «супер-аспирин» «Виокс» (международное непатентованное название — рофекокосиб). Компания Merck рекламировала его как средство от остеоартрита и различных болевых синдромах (в том числе и от болей при менструациях). Однако выяснилось, что при длительном, свыше 18 месяцев, приеме супер-аспирин вызывает целый ряд побочных эффектов. В частности, удваивает риск развития инфаркта миокарда и инсульта.
Вывод простой: если бы производители провели настоящие клинические исследования своих препаратов, многих трагедий можно было бы избежать. Нет исследований, значит отсутствуют и доказательства безопасности и эффективности лекарства. Именно на это пытаются обратить внимание в Российской академии наук. Однако в ряде случаев производители считают, что им проще и менее разорительно вкладываться в рекламу, чем в научную деятельность.
Хлопковое дело
По данным маркетинговой компании в фармацевтической сфере DSM Group по итогам первого полугодия 2019 года в тройку лидеров продаж простудных препаратов входят препараты российских производителей: «Кагоцел», «Ингавирин», «Эргоферон». Несмотря на претензии РАН к Минздраву, данные о проведенных клинических исследованиях находятся в открытом доступе. Скрыты сами результаты испытаний, которые ведомство считает коммерческой тайной. Но любой желающий может проверить, проводились ли сами испытания, на специализированном реестре Минздрава.
У всех препаратов из первой тройки, кроме «Кагоцела», есть хотя бы по одному завершенному клиническому исследованию (КИ). Как утверждает известный терапевт-кардиолог Ярослав Ашихмин, данные о проведенных клинических исследованиях противовирусного препарата «Кагоцел» отсутствуют.
Более того, к «Кагоцелу», который с 2010 года входит в «Перечень жизненно-необходимых и важнейших лекарственных препаратов» (ЖНВЛП), а значит автоматически попадает в госзакупки и поступает во все российские стационары и аптеки, есть вопросы не только по эффективности, но и по безопасности. По словам вице-президента общества доказательной медицины, профессора ВШЭВасилия Власова, формально, «Кагоцел» является производным госсипола, полученным присоединением к нему инертной молекулы.
То есть молекула «Кагоцела» состоит из двух частей: одна —карбоксиметилцеллюлоза (КМЦ), вторая – госсипол. КМЦ – достаточно химически безопасное и инертное вещество. Оно присутствует в моющих средствах, обойном клее — делает основу склизкой и скользкой.
Госсипол — вещество получаемое из семян хлопчатника, то есть лекарство природного происхождения. Большая медицинская энциклопедия определяет госсипол как глюкозидоподобное соединение, обладающее токсическим действием.
В 1929 году китайские исследователи из провинции Цзянси показали зависимость между низким уровнем рождаемости у мужчин и использованием сырого хлопкового масла для приготовления пищи. Соединение, вызывающее контрацептивный эффект, было определено как госсипол.
Это качество оказалось актуальным для Китая, где в течение многих лет осуществлялась государственная программа регулирования численности населения. В 1970 году китайское правительство начало исследовать госсипол в качестве противозачаточного средства для мужчин. В испытаниях орального контрацептива задействовали 10 000 человек. Эксперимент продолжался десять лет, но был прекращен из-за неустранимых побочных эффектов. В ряде случаев противозачаточный эффект был необратим. У многих испытуемых была диагностирована гипокалиемия (дефицит калия). При этом состоянии пациент жалуется на быструю утомляемость, слабость в ногах. В тяжелых случаях возможны парезы и параличи, угнетение дыхания. Поэтому в 1998 году ВОЗ рекомендовала остановить дальнейшие исследования госсипола.
Впрочем, производители «Кагоцела» отмечают, что госсипол находится в препарате в связанной форме, как часть молекулы, а не как свободное вещество. Следовательно, в этом случае потенциальная токсичность госсипола не имеет значения. В качестве доказательств разработчики «Кагоцела» приводят результаты испытаний препарата на мышах — данных о токсическом эффекте и об угнетении плодовитости животных получено не было. Однако как отмечает профессор ВШЭ Василий Власов, данные о доказательных исследованиях на людях производитель не приводит. Мышь — это все же не человек. Напомним: препарат талидомид, ставший причиной детских уродств, именно после «мышиных» испытаний посчитали абсолютно безвредным.
— Чаще всего написанной на упаковке фразы «прошел исследования» — недостаточно, – объясняет доктор медицинских наук, заместитель председателя формулярного комитета РАМН Павел Воробьев. — Например, если взять тот же «Кагоцел», который сейчас активно рекламируется и подается как эффективный препарат для борьбы с вирусами, то все не так однозначно. Те исследования, которые проводились, я считаю малочисленными и недостаточными для качественной оценки эффективности. До сих пор не доказана и его безопасность.
Эффект безопасности
— Для того чтобы быть уверенным в безопасности и эффективности, исследований на животных не достаточно, — считает доктор медицинских наук, главный инфекционист ФМБА России Владимир Никифоров.— Вы все равно придете к необходимости проведения клинических исследований на человеке.
Получается, что сама по себе продажа лекарственного препарата в аптеке не является гарантией качества и безопасности препарата.
— Человеку плохо, он приходит в аптеку, читает красивое описание на упаковке и покупает препарат в надежде как можно быстрее стать здоровым, — говорит Павел Воробьев. — В такие моменты он меньше всего задумывается о том, доказан ли эффект препарата, руководствуясь простой логикой: «Ну раз в аптеке продают, значит, это хорошее лекарство, оно обязательно поможет» .
Для решения данной проблемы на Западе пошли по пути максимальной открытости и транспарентности. В США и ЕС главным ориентиром эффективности и безопасности лекарственного препарата считается присутствие в Международном реестре клинических исследований Национального института здоровья США. В данном реестре производитель лекарственных препаратов уведомляет о планируемых клинических исследованиях, а по завершению их представляет результаты. Данный механизм лишает производителя возможности скрыть итоги исследований, тем самым утаить нежелательные для компании результаты – отсутствие эффекта у препарата или побочное действие тестируемого лекарства. Использование данного механизма позволило бы решить спор РАН и Минздрава, так как по факту представляются не только исследования, но и их результаты, а любой желающий может ознакомиться с результатами, так как база абсолютно открытая.
Российские законодатели также поддерживают тренд на прозрачность фармпроизводителей. Первый заместитель председателя комитета Госдумы по контролю и регламенту Олег Нилов , ранее вносивший в Госдуму законопроект о компенсации гражданину затрат на лекарства из списка ЖНВЛП, если они превышают десять процентов от его дохода , согласен с выдвинутыми требованиями комиссии РАН о том, что без публикации данных о клинических исследованиях не стоит допускать реализацию лекарственных препаратов.
— Нужно выставлять в открытый доступ не только данные о клинических исследованиях, но при этом продумать механизм и выставлять в открытый доступ обоснованность цены лекарственного препарата, — комментирует ситуацию Олег Нилов. — Это еще более важно для кошелька миллионов наших сограждан.
Чтобы не быть частью государства, советские граждане учились быть невидимыми для системы. «Внутренняя эмиграция» — так называют это понятие, — стала для некоторых единственной возможной стратегией выживания во враждебном им обществе. Внутренние эмигранты отказывались от публичности, от открытого сопротивления и часто — от благ и привилегий, которые могла сулить политическая жизнь. Но возможно ли спрятаться от реальности? На этот вопрос попытались ответить участники дискуссии из цикла «Философия несвободы» Сахаровского центра в Москве. Выдержки из их выступлений — в материале «Ленты.ру».
Михаил Немцев, кандидат философских наук, доцент Российского экономического университета, историк:
— Когда говорят про внутреннюю эмиграцию, то часто по умолчанию почти всегда речь идет об опыте жизни в России в советское время. Этот опыт описан в песнях, стихах и так далее. Но если взглянуть широко, то можно обнаружить, что внутренняя эмиграция ни в коем случае не российское изобретение. Мы можем говорить об этом как об общечеловеческом явлении. Что такое внутренняя эмиграция — определения давать не будем. Потому что если сделаем это, то дискуссию сразу можно заканчивать. Для каждого это — свое понятие. Но можем говорить о том, какой образ у каждого возникает, когда он слышит эти слова.
Дмитрий Петров, писатель, главный редактор журнала «Со-общение»:
— Я догадываюсь, почему меня позвали участвовать в этой дискуссии. Потому что я написал две книги о Василии Аксенове. Это человек, для которого опыт внутренней эмиграции был очень важной жизненной практикой в течение нескольких лет, как и опыт его настоящей эмиграции. А что касается вопроса об образе, то здесь мне как раз очень просто. Мне ничего не надо выдумывать. Образ внутреннего эмигранта хорошо описан Василием Аксеновым в двух его книгах. Одна называется «В поисках грустного бэби», а другая — «Желток яйца». Там есть персонаж с одинаковым именем, который во многом повторяет себя в обеих книгах. Он житель Москвы и внутренний эмигрант, его часто называют смесью Печорина с Обломовым.
Он чрезвычайно телесно могучий, живет в центре Москвы в Кривоколенном переулке, выдающийся интеллектуал, абсолютно никак не участвует в отношениях с властью ни в политической сфере, ни в социальной. Единственное пространство, где он так или иначе соприкасается с властью, — это наука. И то только тогда, когда речь заходит о публикации каких-то его сочинений. Он исключительно широко образован. Его интересы безграничны, простираются от суффиксов и приставок слов русского языка до биологии и космонавтики. Что еще важно в этом образе — он никогда не стремился уехать из СССР, хотя его многократно приглашали в западные университеты.
— Для меня явление внутренней эмиграции связно с 70-ми годами, с детством. Моя учительница Александра Седакова дружила с Венечкой Ерофеевым, рассказывала, что существовали такие разные сообщества творческих людей. Вход — цитата. То есть при знакомстве бросали цитату, и ты должен был ответить по месту, точно и в то же время не прямым образом. Но не каждый мог ответить. Например, ты не знал, что это Мандельштам. А откуда ты это мог знать, потому что в то время такие книги не были в общем доступе. То есть таким образом шло деление на своих и чужих, проверка на степень советскости.
В некотором смысле это была оборона внутри общества. Причем я бы не сказала, что был некий единый круг внутренней эмиграции. Таких явлений, таких кругов было очень много. И часто одному человеку не под силу было все их пересечь. Очень сложно представить какую-то синтетическую фигуру, которая могла бы объединить все эти пространства, интересы. Хотя, наверное, объединяло их слово «анти». А образ, который мог бы описать это явление, — для меня это замок. Его описал [диссидент Владимир] Буковский.
— Я вырос не в Москве, в начале 1990-х учился в университете в Тарту (Эстония). Там был профессор, который публиковал свои работы по санскриту в ученых записках Тартуского университета. Причем публикации у него были исключительно на немецком языке. Когда цензоры спрашивали его: «А почему на немецком?» — он говорил, что это ведь тоже социалистический язык. И действительно — была ГДР.
Кроме того, если бы он писал о санскрите на русском или на эстонском, работу бы прочитали один-трое ученых, включая его. Эту вольность вынуждены были терпеть. Потому что если в университет приезжала делегация из Англии — были люди, которые могли с гостями поговорить. Если из Франции — тоже можно было кого-то найти. А если вдруг приезжали из Швеции, Дании или еще откуда-то, из не самых массовых стран, то выходил этот профессор и начинал переводить. Он знал примерно два десятка разных языков. Поэтому с ним ничего не могли сделать и позволяли ему в советском журнале печататься на немецком. Для меня это отличный образ советской внутренней эмиграции.
Немцев:
— Является ли внутренняя эмиграция вынужденным решением или это личный выбор? Этот костюм ты сам надеваешь или его на тебя надевают?
Голубович:
— Мне кажется, что это слишком широкий вопрос. Поэтому хочется уточнить: внутренняя эмиграция — когда, при каких обстоятельствах? Если мы говорим про 1970-е годы, то мы имеем дело все-таки с людьми, которые хорошо понимали, что за томик Бродского на твоем столе ты получишь уезд за 101-й километр. Знаменитый образ замка, который нарисовал Буковский, в своем воображении он детально построил, он знал, какие комнаты у него будут, где что будет висеть. С помощью внутреннего воображения он отстраивался от реальности, которая для него была достаточно разрушительна.
В 90-е годы было немного другое. Мы вошли в перестройку совершенно не готовыми к ней. И многие не хотели визировать процессы, которые начались тогда в обществе. Они не считали их правомочными: обогащение, появление новых классов и прочее. Нельзя сказать, что им что-то угрожало. Они считали, что угрожало не им, а тому, что они отстаивают. В определенных случаях речь шла об унаследованных ценностях, а где-то и самостоятельно выработанных.
Допустим, я провела 1990-е годы во внутренней эмиграции. Не потому, что я была поклонницей Советского Союза. Нет. Я не принимала того, что происходило, не считала это легальным. То, что называли демократией, никакого отношения к ней не имело.
Сказать, что я была поставлена в эти условия, что мне кто-то приставил пистолет к виску, — нельзя. Но для меня это был даже не выбор, это получалось органически, я искала людей на нюх, которые разделяли мои взгляды. То есть никакой обороны от чего-то не было. Мне нравится термин «асимметричная война». Ты находишься в состоянии внутреннего противостояния. И противник, в общем-то, неизвестен. Что это? Мировая пошлость?
А сейчас я согласна, что история внутренней эмиграции уже отыграна. То есть в современном мире речь будет идти о разных степенях конформизма. Но конформизм и внутренняя эмиграция — это разные вещи. И ты должен отдавать себе отчет, какую степень конформизма ты будешь допускать.
Немцев:
— Для меня образ внутренних эмигрантов — это одинокие творческие люди, которые противостоят с одной стороны социальной пошлости, а с другой — необходимости принимать участие в каких-то неприятных для них политических действиях. То есть, говоря о внутренних эмигрантах, мне бы не пришло в голову обсуждать сообщества, а вы это делаете. Это интересно.
Петров:
— Наша культура дает нам колоссальное количество примеров подобного выбора. Я сейчас заканчиваю книгу об Анатолии Гладилине. В 1960-х годах его активно издавали. Но примерно с 1972 года, когда вышла его книга «Евангелие от Робеспьера», до 1976-го, когда он уехал в Париж, он находился в состоянии внутренней эмиграции.
Он оказался в ситуации, когда его просто не издавали в СССР, в какое бы издательство он ни приходил, он везде получал отказ. Хотя в 1960-е годы его прекрасно издавали. Но у него был выбор очень простой. Пойти в Союз писателей и сказать: «давайте я сейчас напишу книгу и прославлю чекистов»; или «я пойду и напишу книгу и прославлю в ней партийную организацию N-ского предприятия»; или «давайте я напишу о наших блистательных коллегах-комсомольцах, которые на картошке что-то там такое вытворяют и собирают нечеловеческий урожай». Ему бы сказали, конечно, Толя, вперед, пиши. Вот тебе договор, вот тебе гонорар, и мы ждем от тебя блистательного произведения. Другие люди так и делали в то время, но он — нет. Так что это выбор. Система ставит тебя в такие условия, что ты либо принимаешь их, либо нет.
— Те классические случаи, на которые мы опираемся, думаем и разговариваем о внутренней эмиграции, — они так или иначе связаны с XX веком. И главное, они завязаны на состоянии общества, в котором есть глубокая граница между публичным и приватным, между авансценой общественно-политического и личным. То есть внутренняя эмиграция — это именно перемещение из одного мира в другой. А сейчас эта граница размылась, она стала диффузной, и даже можно сказать, что она исчезла. То есть фактически у тебя есть выбор: ты из одного политического пространства переходишь в другое. Из политики людей в кабинетах ты переходишь в политику людей, сидящий в Facebook. Я знаю случаи, когда люди красиво хлопают дверью в одной социальной среде, чтобы переместиться в другую социальную среду.
Но сама политика от этого никуда не девается. У меня была такая обывательская гипотеза: сейчас в России большой страх остаться без своей тусовки, без своей социальной группы. Человек боится утратить социальный круг, который дает ему признание, что он есть, что он существует. И это может быть круг коллег, друзей, круг проставителей лайков в социальных сетях. То есть без социального одобрения современному герою никуда. Возможно, есть люди, которые готовы отключить себя от социальных связей, порвать со всеми и уехать в деревню. Теоретически допускаю такое. Но вообще, это очень маловероятное событие. Страх утраты социального признания очень сильно подточил позицию одиночки. То есть одинокого существования, когда ты понимаешь, что это сейчас ты один, но потом тебя услышат. Принципиальный водораздел проходит не между внутренней эмиграцией, внешней и чем-то еще. А между тем, испытываешь ты аффект от происходящего, просто возмущаешься лежа на диване или действуешь.
Левченко:
— Я бы хотел вернуться к мысли Артема о том, что внутреннюю эмиграцию сейчас нельзя вернуть, что могут возникать какие-то стилизации, какие-то попытки описать происходящие процессы в уже известных терминах. Но это не принижает этих процессов.
Когда был разговор про 90-е годы, мне пришла мысль о сообществе судьбы. В то время я перебрался из Эстонии в Россию. Но так никто из земляков не делал. Потому что у эстонских русских сложилось прекрасное состояние: появилось гражданство страны, которая впоследствии вступит в Европейский союз, все это понимали. И в то же время, сидя с этим европейским паспортом, эту страну можно прекрасно поливать, смотреть только российский Первый канал да и ждать Путина на небесном танке.
Я вспомнил об этом сюжете, когда слушал рассуждения Ксении про 1990-е годы, что во внутренней эмиграции оказались те, кто не думал о том, что происходит вокруг. И это люди, которые просто пользовались той жизнью, которая у них оказалась. Они учились в университетах, они даже думали, что идут к какой-то цели. Они радовались тому, что появляются новые рестораны, что можно начать пить пиво уже зарубежное, а не только «Жигулевское» пятый сорт и так далее. То есть они входили в состояние потребления, и это часто понималось как синоним освоения политических инструментов. Но эти люди как бы оказались во внутренней эмиграции, потому что на протяжении примерно 20 лет человек живет мимо страны, когда он только ходит и фиксирует: вот открылись «Пироги», потом «Жан-Жак», потом «Жаки» вышли из моды, еще что-то появилось.
Голубович:
— Очень сложно говорить о современном мире, он очень пронизан разными вещами, и ты оказываешься носителем разных опытов. Меня совсем недавно поразила сцена, в которой присутствовали двое артистов балета. У них начало топить квартиру, на чердаке в доме лопнул бак и вся вода, порядка тысячи литров, грозила пролиться к ним. И они в пять утра выгребали ведрами воду. А утром у них репетиция спектакля, нужно играть Зигфрида. И тогда я нашла инженера, который известен у нас в округе как настоящий гад. И стала с ним разговаривать. Причем не интеллигентно, а сказала ему все, что думала.
Мне кажется, что современность — она как раз важна тем, что ты постоянно оказываешься в очень разных аспектах, у тебя нет какой-то одной роли, каждый раз ты должен выбирать стратегию того, что хочешь сделать в этой ситуации. Дадут завтра этому инженеру, допустим, какой-то иммунитет, как у депутатов, и мои сегодняшние действия завтра могут быть рассмотрены как политическая диверсия. И нужно быть готовым завтра за это оказаться где-нибудь. Наша ситуация характеризуется тем, что политическое — мигрирует, оно подходит очень близко.
В советское время были четкие правила. Многие граждане жили с фигой в кармане. Они по одну сторону писали роман о студентах на картошке, а по другую — то, о чем думали на самом деле. Сейчас ситуация у нас характеризуется тем, что мы вообще не знаем, что будет дальше. То, что сегодня разрешено, завтра может быть признано политическим, запрещенным. Мы не знаем, что будет дальше, и живем на других скоростях. Может получиться так, что ни во внутреннюю, ни во внешнюю миграцию ты просто не успеешь.