Канун новогодних праздников — лучшее время не только для поиска подарков, но и для помощи тем, кто не может рассчитывать на тепло и заботу близких. Отвлечься от предпраздничной суеты и вместе с тем сделать мир чуточку добрее можно, поучаствовав в благотворительных мероприятиях. Не стоит ждать, что чудеса произойдут сами по себе, иногда для этого нужно приложить немного усилий. «Лента.ру» подготовила обзор благотворительных ярмарок, забегов и других мероприятий, проходящих в эти дни.

Важно внимание

Благотворительные фонды часто собирают подарки для своих подопечных к праздникам. Так, фонд «Старость в радость» организует благотворительные сборы для одиноких стариков, живущих в домах престарелых. Бабушки и дедушки будут рады подписанным открыткам, диабетическим сладостям, календарям и сканвордам. В домах престарелых часто не хватает новых полотенец, ночных рубашек, тапочек и теплых носков. Сбор подарков организован в столичных библиотеках, пяти магазинах сети «Стокманн» и в «Лавке радостей», а также в нескольких кафе сети Starbucks. Принести подарок можно до 23 декабря, полный список мест указан на сайте фонда. Кроме того, фонд организует акцию «Елка желаний» в торговом центре МЕГА-Белая дача, которая продлится до 8 января. Там тоже можно оставить подарки для одиноких стариков.

Вы можете создать праздничную атмосферу для детей из многодетных семей, детей с инвалидностью и воспитанников специализированных учреждений. На своей странице в Facebook фонд «Созидание» публикует письма детей, в которых они делятся новогодними желаниями. Исполнить мечту ребенка и сделать его немного счастливее, купив подарок, может каждый.

Похожую акцию проводит фонд «Подари жизнь» совместно с магазином Hamleys. Они доставляют подарки детям, которым предстоит встречать Новый год в больнице. Чтобы поздравить подопечных фонда с праздником, нужно выбрать на «Доброй елке», которую наряжают в торговых залах Hamleys, письмо деду Морозу, в которой малыши признаются, о каком подарке мечтают. После этого остается найти в магазине нужную игрушку, оплатить и оставить ее на кассе вместе с открыткой. Подарок вручат адресату Дед Мороз и Снегурочка.

Фонд «ДаунсайдАп», занимающийся поддержкой детей с синдромом Дауна, вот уже несколько лет проводит новогоднюю акцию #чемдальшевлес. На сайте организации создан электронный еловый лес. На деревьях висят шары с пожеланиями особенных малышей. Среди них не конфеты и не игрушки, а развивающие занятия, уроки с дефектологом, логопедом и другими специалистами. Чтобы сделать пожертвование, нужно нажать на выбранный шарик.

Беги за добро

Делать добрые дела можно не только покупая подарки, но и принимая участие в мероприятиях, которые организуют как раз в канун Нового года. Например, 25 декабря на ВДНХ в очередной раз пройдет забег Дедов Морозов. Принимая участие в костюмированном забеге, вы помогаете пациентам хосписов, в том числе неизлечимо больным детям. Каждый марафонец получит наряд волшебника, свой номер и выберет дистанцию 4,9 или 9,3 километра. Благотворительный взнос за участие в забеге составляет 2 тысячи рублей. Собранные средства перечисляются фонду «Вера», который помогает хосписам и семьям с неизлечимо больными детьми. Зарегистрироваться для участия можно на сайте.

Для тех, кто предпочитает менее активный отдых, фонд «Вера» устраивает благотворительную «Настину ярмарку». Мероприятие пройдет 18 декабря с 12:30 до 17:30 в детском центре «Золотой петушок» в Подсосенском переулке, 21. На ярмарке можно выпить чаю с угощениями и приобрести подарки ручной работы, которые отдают на продажу все желающие. Если вы шьете, вяжете или печете кексы и печенья — привозите все это на ярмарку.

Еще один марафон — в московском парке Кузьминки — призван помочь бездомным животным. «Пушистый забег» стартует 18 декабря в полдень, длина трассы составляет пять километров. Зарегистрироваться можно на сайте мероприятия. Особенность этого забега в том, что можно бежать вместе с собакой. Собранные средства передадут в фонд «Ника», который курирует более 300 собак и кошек в приютах. Его создатели строят для своих подопечных реабилитационный центр «Мокрый нос».

Помогать по всей стране

Благотворительные акции перед Новым годом проводятся в большинстве регионов страны. В Волгограде в ближайшие выходные, 17-18 декабря, политики, общественники и артисты выставят на интернет-аукцион картины, написанные под руководством художников. 18 декабря на территории Ворошиловского торгового центра все желающие смогут посетить платные мастер-классы по живописи, рисунку, аппликации, папье-маше и другим видам творчества. Акция организована при участии фонда «Детские Домики». Все вырученные средства пойдут на строительство игровой площадки на территории Волгоградского областного специализированного дома ребенка в Михайловке.

В Новосибирске на катке стадиона «Спартак» в воскресенье, 18 декабря, с 12:00 до 18:00 пройдет акция «Солнечный лед». Ее участники смогут прокатиться на коньках, сыграть в хоккей в валенках и поучаствовать в розыгрыше призов. Заплатив 150 рублей за вход, жители города помогут детям-сиротам, попавшим в больницу. В прошлом году на эти цели удалось собрать более 60 тысяч рублей.

Для тех, кто хочет совместить покупку подарков и помощь нуждающимся, в Санкт-Петербурге организована «Ярмарка чудес». Она состоится 17 и 18 ноября в лофт-проекте «Этажи» на Лиговском проспекте. На ярмарке можно купить елочные игрушки, сумки, мыло ручной работы, открытки, свечи, леденцы, пряники и другие новогодние сувениры от благотворительных организаций и социальных предпринимателей города. Все собранные средства направят на благие цели.

«Лента.ру» продолжает цикл статей о первой чеченской войне. Ранее мы рассказали, как российские депутаты пытались остановить ее или хотя бы объяснить, почему это невозможно. Им не удалось ни то, ни другое. Ровно 25 лет назад, 11 декабря 1994 года, федеральные войска вошли в Чечню — началась война, которая продлится больше полутора лет, унесет и искалечит десятки тысяч жизней. В годовщину ввода войск мы поговорили с солдатами и офицерами, которые были в Чечне с 1994 по 1996 год, чтобы узнать, как готовился штурм новогоднего Грозного, что помешало быстрой и победоносной операции и почему они не считают завершение войны победой.

«Семьям не сообщалось, куда и зачем мы летим»

Владимир Борноволоков, бывший замначальника оперативного отдела 8-го армейского корпуса:

Можно было догадаться, что на Кавказе скоро начнется война. Проблемы были не только в Чечне, но и в Дагестане, Ингушетии, Кабардино-Балкарии. Формировались группы националистов. Через Грузию им подбрасывались силы и средства. Были и такие грузинские спецотряды Мхедриони, которые уже тогда подготавливали американские специалисты. Они также забрасывались в Россию. В Чечню, в частности.

Погранзаставы, стоявшие на границе Чечни и Грузии, фактически защищали сами себя. Небо над республикой тоже не контролировалось. Из-за границы спокойно летели самолеты с боеприпасами и оружием.

Шли разговоры об однозначном отделении Чечни от России, происходили этнические чистки, в ходе которых русских выгоняли из квартир, вынуждали уезжать, а порой и убивали.

Лев Рохлин возглавил 8-й корпус летом 1993 года. У предыдущего руководителя главная установка была на то, чтобы не происходило никаких ЧП, а Лев Яковлевич сделал акцент на боевую подготовку личного состава. В 1994-м наш корпус вообще почти не покидал полигонов. Усиленно готовили разведчиков, артиллеристов и танкистов.

Осенью 1994-го Рохлин уже, видимо, о грядущей чеченской кампании знал. Корпус усиливался новыми подразделениями. Была дана команда по тщательной подготовке оружия, боеприпасов, снарядов. Все мы тогда осознали: что-то такое грядет.

В конце октября я уезжал на похороны матери в Липецк, а когда вернулся в Волгоград, то в нашей так называемой черной комнате уже начали создаваться планы под выполнение вероятных задач. Мы предполагали, что корпус будет направлен в Дагестан. Может быть, будет прикрывать границу с Чечней. О штурме Грозного, конечно, никаких предположений не было.

28 ноября я, как всегда, пришел на службу и был вызван к комкору. Приказали мне вместе с группой других офицеров тем же днем вылетать в Дагестан на рекогносцировку. Думали, брать или не брать оружие. В итоге так и не взяли. Получили зимний камуфляж и новую обувь. Семьям не сообщалось, куда и зачем мы летим. Причем двое из нас получили в тот день звания полковников, и мы отметили это прямо в самолете.

Сели в Махачкале. В аэропорту было темно. Нам сказали пригнуться и бежать куда-то за пределы аэродрома. Оказывается, в тот момент его эвакуировали из-за сообщения о минировании. Оттуда мы сразу отправились в Буйнакск, в 136-ю мотострелковую бригаду. Всю ночь клеили карты тех районов, куда именно мы пойдем. Оперативное управление военного округа определило, что местом сосредоточения корпуса в Дагестане должно было стать место к северо-востоку от Кизляра, окруженное чеченскими селами.

Поехали в Кизляр, чтобы осмотреться. Как позже выяснилось, по дороге мы должны были попасть в засаду, но с противником так и не встретились, так как добирались какими-то чуть ли не козьими тропами. В Кизляре разместились в военкомате. Там нам посоветовали, вопреки указанию окружного начальства, сменить район сосредоточения корпуса в целях безопасности. В итоге остановились в совхозе Тихоокеанского флота, который находился к юго-востоку от Кизляра. Осмотрели его и составили кроки (наброски) маршрутов для подразделений. А 1 декабря в Кизляр из Волгограда прибыл первый эшелон.

Дальше мы уже планировали боевые действия и продвижение по Чечне. Округ поставил корпусу задачу продвигаться на Грозный по маршруту через Хасавюрт. Мы его изучили. Начальник разведки Николай Зеленько лично по этому маршруту проехал и убедился, что наши части там уже поджидали подразделения противника. Конечно, нужно было определять другой путь. Но мы уже старались его сохранить в тайне. Рохлин даже перед самым выдвижением провел совещание с руководством Кизляра и Хасавюрта, где показал им ложную карту и попросил их обеспечить проводку колонны.

Выдвинувшиеся туда для этих целей подразделения внутренних войск были остановлены женщинами. Солдат избивали, применять силу военным было запрещено.

А наш корпус в итоге пошел к Толстой-Юрту через ногайские степи. По ночам контролировали солдат, чтобы костры не жгли, чтобы не было никаких ЧП, ведь шли с боеприпасами.

В Толстой-Юрте, где находились дружественные нам силы чеченской оппозиции, корпус сосредоточил силы для штурма Грозного. Там я в течение трех дней собирал технику, что прежде была передана оппозиции для ноябрьского штурма столицы. Кроме танков и БТР были 122-миллиметровые пушки, 120-миллиметровые минометы и две «Стрелы». Стрелкового оружия мы у них не забирали. Больше всего они не хотели отдавать пушки, потому что им нужны были колеса от них.

В Толстой-Юрте мы ходили открыто, без оружия. Местные приглашали нас в бани, но мы вежливо уклонялись, боясь провокаций.

Наладили движение колонн с боеприпасами из Дагестана. Скапливали их там же, в Толстой-Юрте.

В сам Грозный мы должны были входить с востока, а пошли с северо-востока. Старались продвигаться там, где нас меньше всего ждали. Строго под прикрытием артиллерии, а не кавалерийским наскоком, как это делали другие группировки, наступавшие на столицу Чечни.

В результате, когда начались уже серьезные бои, только у нас, по сути, сохранилась связь с тылами и полноценное управление. В первых числах января, уже в городе, к нам стали прибиваться подразделения из других группировок. Нашему рохлинскому штабу было передано управление всеми силами, штурмовавшими Грозный.

«Ты что, тут войну настоящую решил устроить?»

Николай Зеленько, бывший начальник разведслужбы 8-го армейского корпуса ВС России:

У нас было взаимодействие с представителями Дудаевской оппозиции. Они ходили с нашими разведгруппами в качестве проводников. Но никаких фамилий я называть не стану — многие из них до сих пор живы, поэтому не стоит.

В Толстой-Юрте у нас была довольно безопасная точка для концентрации сил перед наступлением на Грозный, но тем не менее, пока мы не нажали, местные чеченцы нам технику не передали. У них было очень много стрелкового оружия, а еще танки, БТР. Все это было спрятано.

Я прилетел в Дагестан с оперативной группой за десять дней до ввода войск в Чечню. Тогда уже все было понятно. Лично проехал посмотрел маршрут, по которому должен был продвигаться корпус. Это была моя инициатива. Нашел человека, внешне похожего на меня, у которого брат живет в Грозном. Я взял его «Ниву», созвонился с братом, чтобы тот был в курсе, и поехал один.

Только один человек знал, куда я поеду, так что никакой утечки не произошло. По дороге меня несколько раз останавливали дудаевцы: проверяли документы, расспрашивали, кто и куда. Один раз даже позвонили этому человеку в Грозный.

Я своими глазами увидел орудия, которые уже базировались во встречных селах. Нас ждали. Сама дорога представляла опасность: с одной стороны Терек течет, а с другой — горные склоны.

Когда вернулся и доложил командиру 8-го корпуса Льву Рохлину, что войска должны идти другим путем, то был сперва послан куда подальше. Тогда я сказал, что рапорт прямо сейчас напишу на увольнение, так как не хочу делить ответственность за гибель наших солдат и офицеров.

Подготовил новый маршрут, проехал его. Помню, как мы вместе с Рохлиным подошли после совещания к [министру обороны Павлу] Грачеву. Тот увидел, что я в форме десантника, спросил, где служил, а потом взял и написал на карте с новым маршрутом: «Утверждаю». Дорога проходила через ставропольские степи, и мы, в отличие от других группировок федеральных войск, не потеряли до выхода на исходные позиции возле Грозного ни одного человека.

Как выяснилось, наше высокое командование не очень заботилось о конспирации. Помню, замкомандующего военным округом генерал-лейтенант [Сергей] Тодоров собрал все оперативные группы и пригласил гаишников местных, чтобы они сопровождали колонны. Я тогда поругался с ним. Зачем, говорю, нам гаишники? Через два часа все маршруты будут у Дудаева! Он мне кричал в ответ: «Я тебя отстраняю! Я тебя выгоняю! Уволю из армии!»

Я не знаю, почему другие корпуса не подошли к изучению маршрутов столь же пристально. А что я мог сделать? Доложил в разведуправление об увиденном в республике. Все рассказал и показал. Попросил детальную карту Грозного со схемами подземных коммуникаций, но не оказалось такой у разведуправления, представляете?

Никто нам сверху никак не помогал. Никакого взаимодействия между подразделениями налажено не было. Военачальники разных уровней не придавали большого значения всей этой операции. Думали, сейчас войска зайдут, и там, в Чечне, все испугаются. Руки вверх поднимут — и все. Не было даже достаточного запаса боеприпасов. Рассчитывали на какую-то кратковременную прогулку.

Сейчас уже все знают высказывание Грачева о готовности навести порядок в Чечне одним парашютно-десантным полком. Теперь кажется, что этим легкомысленным заявлением нельзя охарактеризовать всю подготовку к операции, мол, «не перегибайте». Но, похоже, все так и было. Как сформулировал проблему министр, так подчиненные к этой проблеме и относились. Рохлина тогда гнобили за то, что он боеприпасов завез несколько эшелонов: «Ты что, тут войну настоящую решил устроить?» А потом, в Чечне, из других группировок к нам приходили за патронами.

Это уже не просчеты командования, а что-то несусветное. Почему для участия в операции привели неукомплектованные части? Каким чудовищным образом их доукомплектовывали! К примеру, присылали к танкистам каких-то моряков, поваров. Костяк разведбата нашего корпуса, находившийся в моем подчинении, составляли люди, служившие в ГДР. Там они привыкли к комфорту, а на родине их ждали бесконечные полигоны. Не все смогли перестроиться. Как они служили здесь, вернувшись в Россию? Наверх шли отчеты об успешной боевой учебе, а на деле примерно 40 процентов солдат работали на офицеров, пытавшихся как-то крутиться в условиях зародившейся рыночной экономики. Бойцы были разбросаны от Волгограда до Ростовской области.

А тут Рохлин решил привести корпус в боевое состояние. За полгода до декабря. О Чечне еще разговора не было, но ощущение, что-то будет на Кавказе, возникало. Убрал я замполита батальона, еще пару человек. И начали по-настоящему заниматься чем положено. В результате и разведчики, и весь корпус показали себя в бою более чем достойно. Хотя ветеранов Афгана и участников других вооруженных конфликтов у нас почти не было.

Настоящие проблемы с личным составом у нас начались потом, когда на место погибших и раненых стали присылать кого попало. Лишь бы отчитаться, что прислали. Вообще, корпус — это все же звучит громко. В Чечню под началом Рохлина зашло меньше двух полнокровных полков — около двух тысяч человек. Плюс группировка артиллерии. Техники не хватало. У нас танковый батальон составлял всего шесть или семь танков. Усиливали мы его уже броней, добытой в Толстой-Юрте. А разведбат заходил в Чечню вообще на «уралах».

Первый бой у нас произошел 20 декабря. Наши разведчики должны были захватить мост, по которому затем в семь утра планировал пройти парашютно-десантный полк в сторону Грозного. Я поехал с ними. Задачу выполнили. Стали ждать десантников. В семь часов их нет, в восемь — тоже. А боевиков было много. Они стали долбить по нам.

Появились первые раненые, а приказ был артиллерией не отвечать. Там два танка было у нас. Я приказал прямой наводкой завалить два ближайших дома, из которых по нам стреляли из оборудованных пулеметных гнезд. Ненадолго стало чуть легче дышать.

Однако полка ВДВ все еще не было. Десять утра. Мы все еще под огнем. Передал командование замкомдиву, а сам взял группу и решили обойти с тыла тех, кто по нам лупил. Только начали спускаться к броду, как автоматной очередью мне прострелило ногу. Из боя я вышел. Попал в госпиталь.

А полк в результате подошел только через двое или трое суток.

«Приставляют к затылкам пистолеты и стреляют»

Дмитрий, (имя изменено по просьбе героя) Москва:

В тот период моей жизни мы с семьей спешно покидали нашу родину — республику Узбекистан. Происходил распад Советского Союза, в острую фазу вошли межнациональные конфликты, когда узбеки пытались гнать оттуда все другие национальности — в том числе, если знаете, в Фергане случилась резня из-за десантной дивизии, которая стояла там. Случился конфликт, убили нескольких десантников, а им дать отпор не разрешили.

Все это докатилось и до Ташкента, где мы жили. В 1994 году я в возрасте 17 лет был вынужден уехать в Россию. Отношения с местным населением тоже не сложились — ведь мы были чужими для них. Приехали мы — два молодых человека и наш отец. Вы понимаете, что такое вынужденные переселенцы, — это максимум сумка. Ни телевизора, ничего. Я в первый раз услышал о том, что в Чечне происходит, от парня, который приехал оттуда после прохождения службы, — он там служил в подразделении специального назначения. Говорить без слез об этом он не мог. Потом у нас появился простенький телевизор, но то, что по нему говорили, не совпадало с тем, что там действительно происходило.

По телевизору говорили о «восстановлении конституционного порядка», а потом показывали съемки, насколько я понимаю, даже не того периода, а более раннего, когда люди выходили на митинг, против чего-то протестовали, требовали… Я так понимаю, это был примерно период выборов Джохара Дудаева. Они показывали только то, что было выгодно российской пропаганде — оппозицию, что она чем-то недовольна…

Когда начали официально вводить войска, я как раз должен был туда призваться, но у меня не было ни гражданства, ни регистрации — все это появилось спустя лет десять только. В итоге я был все же призван — без гражданства, без регистрации — для «восстановления» этого самого «конституционного строя» в Чеченской республике.

На новогодний штурм Грозного я не попал, хотя по возрасту должен был быть там. Но наши военкоматы несколько побоялись только что приехавшего человека захомутать и отправить. Они сделали это позже, спустя четыре месяца.

Я отслужил полгода, а потом нас отобрали в отделение специального назначения — в разведывательно-штурмовую роту разведывательно-штурмового батальона 101-й бригады. Нас направили на подготовку в Северную Осетию, в Комгарон — там военный лагерь был. Потом мы были направлены сразу на боевой технике в Грозный.

Ничего я и тогда не знал. Вы представляете бойца, находящегося в армии, за войсковым забором — какие газеты, какой телевизор? Телевизор на тот момент покупало себе само подразделение. Когда мы только прибыли, я был в учебной части, к нам пришел командир и сказал: «Вы хотите телевизор смотреть — вечером, в личное время? — Да, хотим! — Так его надо купить! Поэтому пока вы не накопите на телевизор всем отделением, телевизора у вас не будет». Как выяснилось, ровно за день до нашего прибытия телевизор, который стоял в части и был куплен предыдущим призывом, командир увез к себе домой.

В общем, приехали мы в Чечню в феврале 1996 года. Если бы не подготовка, которой нас подвергли в Комгароне и частично по местам службы (я за этот период сменил три воинских части), то, возможно, я бы с вами не разговаривал сейчас.

Мы дислоцировались в Грозном, 15-й военный городок. Как мы потом восстановили хронологию событий, начавшийся штурм плавно перемещался от Грозного к горным районам. Их [боевиков] выдавили в сторону Самашек — Бамута. За перевалом Комгарона, где нас готовили, были слышны залпы орудий. В тот момент брали штурмом Бамут и Самашки. Наш командир, который бывал там не в одной командировке, говорил нам: «Слышите эти залпы? Не будете делать то, что я вам говорю, вы все останетесь там».

В Грозном была обстановка напряженная. Местные жители буквально ненавидели российские войска. Рассказы о том, что они хотели мира, мягко скажем, — это абсолютная неправда. Они всячески пытались, как только могли, навредить федеральным войскам. У нас было несколько прецедентов, когда убивали наших бойцов, которые выезжали в город не для участия в боевых действиях.

Мы прибыли в разгар партизанской войны. Задачей нашего подразделения были ежедневные выезды на обнаружение и уничтожение бандформирований, складов с оружием, припасами, розыск полевых командиров, которые скрывались в горах, в населенных пунктах, да и в самом Грозном (они ведь далеко не уходили, они всегда были там, просто возникала трудность выявить их, где они находятся). Каждый день мы делали это и несли сопутствующие потери. Первая потеря — это наш водитель. Он с двумя офицерами выехал на рынок города Грозного. Их всех вместе убили выстрелами в затылок. Прямо на рынке, среди бела дня, при всем народе.

Произошло это так: они останавливаются возле центрального рынка, машина стоит на дороге. Офицеры выходят вдвоем… Они тоже нарушили инструкцию, совершили глупость: никогда нельзя поворачиваться спиной, всегда нужно стоять, как минимум, спина к спине. Вдвоем подошли к торговым рядам. Из толпы выходят два человека, подходят к ним сзади, приставляют к затылкам пистолеты и делают два выстрела одновременно. Не спеша, прямо там, снимают с них разгрузки, оружие, обыскивают, забирают документы — короче, все, что у них было. Торговля идет, ничего не останавливается.

«Не сделай мы это, сначала отвалилась бы Чечня, следом — Дагестан»

Игорь Ряполов, на момент первой чеченской — старший лейтенант, 22-я бригада ГРУ:

Это был январь 1995 года. До того, как нас туда отправили, нам было известно, что ситуация там достаточно сложная, местность полностью криминализированная. Раньше туда мотались так называемые «отпускники» — танкисты, скажем, другие узкие специалисты. Ввод войск, как я считаю, был обоснованным и оправданным. Конечно, поначалу у многих были шапкозакидательские настроения, но, скажем, я, будучи командиром взвода, понимал, что война будет долгой и серьезной. У меня за плечами была срочная служба в Афганистане, и я примерно знал, куда мы едем.

А вот срочникам сложно было осознать, куда их везут. Еще там была большая проблема: когда боевых действий, войны как таковой, не было, существовало много ситуаций, в которых военнослужащий вообще не имел права открывать огонь, пока в него не начнут стрелять. Поэтому мы всегда стреляли вторыми и несли достаточно большие потери. Отсюда и очень много немотивированных уголовных дел, заведенных на срочников. Сложно было с этим вопросом.

Мы дислоцировались сначала в Грозном, а потом в Ханкале. Местные на нас реагировали, мягко говоря, не очень хорошо, но там и русское население было, и те, конечно, были всецело за нас. Приходилось и подкармливать, и защищать, и помогать выйти…

Вообще, конечно, Грозный производил удручающее впечатление, весь заваленный трупами. Причем их никто не убирал. Разбитый город — у меня было ощущение какого-то Сталинграда. Не больше, не меньше. Море разрушенных зданий, куча неубранных убитых и с той, и с другой стороны. Ужаса я не испытывал, но у срочников, так скажем, сразу пыл поубавился. Они поняли, что это совсем не игрушки.

Когда мы вошли в Грозный, основной накал штурма уже стих. Там шла неспешная войсковая зачистка. Мы приехали и сменили роту, которая была там с самого начала. Вошли 15 января, и парни говорили нам: «У нас 46-е декабря, мы Новый год не отмечали!» С одной стороны, они были достаточно подавлены — когда из подразделения выбивают более 50 процентов, это на радостный настрой не сильно выводит. Там достаточно сложная была обстановка, и, в принципе, всех, кто участвовал в основном штурме, заменили по мере возможности. Проводили ротацию личного состава, выводили тех, кто хапнул горя.

Уличных боев при нас не было, были отдельные очаги сопротивления — снайперы, пулеметчики… Ну и разведка по тылам. Разведку часто и не по назначению использовали. По-всякому бывало. У нас была 22-я бригада ГРУ, мы занимались выявлением огневых точек и по возможности их подавлением. И общая обстановка — несколькими группами выходили в тылы по подвалам и там непосредственно выполняли задачи. В Грозном была достаточно разветвленная сеть подземных коммуникаций, которая позволяла как той стороне, так и нам более-менее передвигаться по городу.

Случались разные ситуации. Попыток к дезертирству, по крайней мере, у нас в подразделении не было. Но очень сильно нас доставали из Комитета солдатских матерей. Женщины приезжали туда и пытались забирать из действующей части своих сыновей. Зачастую ребята сами просто отказывались уезжать с ними. Они пытались объяснить: «Я никуда не уеду!» Мы им говорили: почему к чеченцам не бегают, а вы приехали его забирать? Он мужчина, это его долг!

Хотя особых проблем со срочниками не было. Были необученные, слабо обученные. Бывало, в ступор впадали — ведь ситуация сложная, стрессовая, но потом все приходили в норму.

Если говорить о местном мирном населении — его как такового и не было. Все, кто хотел жить более-менее мирно, уже покинули республику. Там оставались либо люди, которые не могли выехать, либо убежденные сопротивленцы. Даже женщины-снайперы попадались. Например, была ситуация: выяснили, откуда примерно стреляют, вычислили дом, где жили несколько семей, и нашли винтовку в ванне под замоченным женским бельем. Моего солдата в конце мая — начале июня 1995 года на рынке 15-летняя девочка заколола спицей. Просто ткнула под мышку, через бронежилет. Проходила мимо. Толпа… Ткнула, ушла, и человек падает. Вот такое мирное население там было. В Ханкале, где мы потом дислоцировались, было поспокойнее.

Боевики говорили одно: «Это наша земля, уходите отсюда». Больше никаких других мотивов у них не было. Мы с ними общались, конечно. Были ситуации, когда им своих раненых нужно было вытащить, и те нагло по связи выходили на контакт. Полчаса — перемирие, они забирают своих, мы — своих. Все люди, все человеки, все понимают, что это и чем может кончиться.

Генералы, которые были там, входили в положение, понимали все эти ситуации. А те, кто с комиссией приезжал… Как у нас говорил командир бригады: «Приехала комиссия, все в берцах, касках и бронежилетах, а вы хоть в трусах воюйте, хоть в чем еще удобно». Война — войной, а маневры — маневрами.

Теоретически, конечно, все это можно было сделать по-другому. Но помешало то, что не смогли нормально спланировать войсковую операцию и, соответственно, понесли большие потери. Мирным путем там все вряд ли можно было урегулировать, а в военном отношении надо было просто лучше планировать. Во вторую кампанию такого не наблюдалось, там уже работали более слаженно, продуманно. Первую чеченскую я оттарабанил до конца, до 1996 года, а на вторую попал в 1999-м.

Хасавюртовские соглашения мы действительно восприняли как предательство. Месяц-другой — и все это реально можно было закрыть, как во вторую кампанию. Если первая война была вялотекущей, то тут боевиков реально выгнали в короткие сроки навсегда. Им деваться было некуда — их выбили практически со всех направлений. Граница с Грузией была закрыта, и нам оставалось либо брать их в плен, либо добивать. А тогда [в 1996-м] нас просто увели приказом. Возмущения на этот счет и среди солдат, и среди офицеров, и среди генералов было достаточно много. Все понимали, что это как если бы во время Второй мировой Жукову сказали не входить в Берлин, так как мы договорились с Гитлером.

Сейчас многие говорят, мол, эта война была бессмысленной. Но не сделай мы это, сначала отвалилась бы Чечня, следом — Дагестан. Посмотрите сами — их три года не трогали и, в принципе, они вернулись к тому же, когда началась вторая кампания. Государства там как такового не получилось. По такой логике можно дать независимость любому колхозу — он съест сам себя и начнет есть соседей.

«Осознание того, что ты в бою людей убиваешь, приходит потом»

Александр Коряков, связист, 101-я особая бригада оперативного назначения:

Призвали меня 18 декабря 1994 года. Нас привезли на сборный пункт, и когда я в него заходил, я увидел по телевизору, что наши войска введены в Чечню, ведутся боевые действия. Расскажу тебе немного предыстории: я призывался вместе с братом. Наш родственник был замкомандира дивизии. То есть, в принципе-то, я даже не был готов к тому, что туда попаду. У меня было теплое место, и год я служил в нормальной учебной части, где стал сержантом, обучал новобранцев.

А потом получилось так, что родственник наш в третий раз съездил в Чечню и решил увольняться — все, мол, хватит. После Нового года в нашей учебной части появились люди. Три человека: майор, капитан и старлей с шевронами с белым конем, северокавказского региона. Побеседовали, отобрали лучших, а ночью нас подняли по полной боевой, с откомандированием. Так и попал я на войну в феврале 1996 года в звании старшего сержанта. Я был полностью откомандирован в 101-ю особую бригаду оперативного назначения внутренних войск России.

О том, что там тогда происходило, честно говоря, практически ничего не знал. Да, мы знали, что идут бои, слышали, смотрели по телевизору, но я лично никогда просто об этом не задумывался.

До Владикавказа шли в эшелоне, железнодорожным составом, а там снялись и пошли колонной в Грозный. Под обстрел не попадали — зашли нормально. Мы дислоцировались в Грозном, в 15-м городке. Я служил в батальоне связи, как раз рядом с разведбатом. В наши задачи входило и обеспечение связью, да и на боевые выезжали. То есть стрелять приходилось — не раз бывало. Как не пострелять-то.

Если говорить о местных… Знаешь, солдат все воспринимает по-другому — это я когда уже в составе ОМОНа был, иначе относился. А тогда я осознавал, что местным чеченцам — на самом деле местным — эта война была нахрен не нужна. Они там ничего больно хорошего не увидели. Конечно, они пускали в свои дома боевиков, но как иначе? Когда ты тут живешь, у тебя семья и родные — куда ты денешься? Ну не пустишь ты их, а завтра тебя и твою семью порвут, и чего?

Был случай, когда двое наших офицеров и рядовой поехали закупаться на рынок продуктами на день рождения, и их застрелили со спины. Я их прекрасно помню, это были наши первые потери — в марте они у нас пошли. Я помню первых «двухсотых». Но ты знаешь, конечно, блин, страшно. Страшно, нахер, сука. Подыхать-то оно страшно.

После первого обстрела — я это прекрасно помню — чуть не обосрался. Это нормально, адреналин играет, чувствуешь — прямая кишка сжимается, игольное ушко негде просунуть. Было это как раз в марте. Они ж изобретательные были, ставили гранатометы на уазики, объезжали территорию части и херачили. Тогда я и почувствовал на своей шкуре, что война — это, сука, страшно, не то, что в кино показывают.

Осознание того, что ты в бою людей убиваешь, приходит потом. Сначала все на адреналине, на автомате. То есть ты как-то об этом не задумываешься, просто инстинкт самосохранения включается, даже у животных — а что уж о человеке говорить… Не думаешь об этом. Я солдат. Я просто был солдатом. Есть приказы и понимание, что стоит одна задача — выжить. А уж как — только от тебя самого зависит.

Офицеры, рядовые — все вместе были… Все это было неким боевым братством. Я действительно благодарен своим офицерам, прапорщикам: вот, ****, мужики были! Просто мужики, и без матов тут не скажешь. Каждому из них благодарен за то, что были с нами.

С другой стороной, с боевиками лицом к лицу мне довелось общаться, когда подписали это, ***, Хасавюртовское перемирие, эту педерастическую хрень. Встречались с ними, в хинкальной раза два пересекались, сидели вместе. Как они говорили — воевали за Ичкерию, за родину свою (это которые местные — там ведь и наемников до хрена было). Там у них же, видишь, свой менталитет.

У них идеология вообще здорово проявлена — почитание старших, уважение… Нам, русским, у них бы этому поучиться, а еще сплоченности. В этом они, конечно, молодцы. У нас, у русских, сука, этого нет. Очень хреново. Коснись сейчас даже нашей обычной жизни — у них только тронь одного, и весь аул встанет. А у нас… Смотри, что делается — русского херачат, а все такие: главное, чтобы меня не трогали, моя хата с краю. Нет почитания старших. Бывает, в автобусе едешь, ни одна сука, падла не встанет, приходится иногда сгонять.

Конечно, никакого уважения у меня к боевикам не было. Они — сами по себе, мы — сами по себе. Я уважал тех, кто был рядом со мной, моих пацанов. У нас были многие парни прямо из Грозного, русские, которые там жили, которых согнали и которые все потеряли. У одного из пацанов из нашего батальона отца там убили. И они просто очень жестко мстили.

Давай будем перед собою честными, война-то там за что была? За нефть, за все такое прочее. За нефтедоллары. А гибли простые пацаны. Согласно политинформации, было все просто — это контртеррористическая операция, зачищаем территорию от террористов. А были они действительно террористами или нет — я никогда даже и не задумывался.

Как раз 6 августа [1996 года], когда боевики начали штурмовать Грозный, я заболел желтухой. У нас в бригаде госпиталя как такового не было — была палатка просто. И каждый лежал там, где лежал, потому что тяжело было, ведь бригаду в блокаду взяли — ни боеприпасов, ни пожрать, ни воды. Я к тому времени еле ходил, кровью ссал и думал, что нахер здесь полягу. А 9-го, в свой день рождения, вышел наружу (я уж почти и не помню, как это получилось), рядом снаряд разорвался, ноги посекло, и меня увезли на вертушке в госпиталь в Нальчик.

У нас потерь было не так много, а вот в разведбате — да. 190 или 180 человек погибло, уже не помню. Выжил, вернулся — и слава богу. Мы с тобой же понимаем, кому война выгодна. Она невыгодна простым людям. Кто на ней что отмыл — я прекрасно понимаю и знаю. Хотя я благодарен богу, что я там был. Теперь я каждый день как последний живу, за себя и за тех парней, кто там остался. Вот и все.