Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
Россия
1169 записей
00:04, 16 декабря 2018
«Рождение внука он отметил запоем»
Кадр: сериал «Реальные пацаны»
В сети продолжается обсуждение того, стоит ли бизнесменам рисковать вложенными деньгами и ресурсами, беря женщину на работу: вдруг она уйдет в декрет, тогда все обучение придется снова повторять и так далее. Владелица столичного автосервиса Дария Каменская давно работает с мужчинами и искренне удивляется, что их считают более надежными сотрудниками. Она рассказала «Ленте.ру» о своем опыте руководства шестью мужчинами и девушкой.
Страх работодателя первый:
Ведущая сотрудница внезапно уходит в декрет
Ну, во-первых, декрет — это не внезапно. Во-вторых, хорошая лояльная сотрудница все к своему уходу подготовит и сама обучит преемника. В-третьих, декретные деньги платит государство, а не работодатель.
А теперь я расскажу вам несколько случаев из жизни. Тут-то вы поймете, что такое по-настоящему внезапное исчезновение сотрудника.
Прихожу утром на работу, запись машин плотная, каждые полтора часа — новый клиент. Основного механика (пусть будет Андрей) нет, к телефону не подходит или сбрасывает. Кое-как разруливаемся с помощью девушки-стажерки, маляра и электрика. Под самый конец рабочего дня является Андрей и рассказывает что-то невнятное про маму своей девушки, которую надо было срочно куда-то отвезти. Уволила в тот же день.
Или вот еще пример. Полгода учили мальчика (пусть будет Валера). Мальчик прежде получал знания в Бауманке, откуда его отчислили, потом сходил в армию, а вернувшись, загорелся желанием работать. Если мерить деньгами, то вложили в него около 80 тысяч. Это и поломанный во время обучения инструмент, и обеды, и исправление ошибок. Со временем начала давать ему самостоятельную работу. Выбирала из тех заказов, что попроще. Но в какой-то момент поймала себя на мысли, что у Валеры в работе две машины, а он уже неделю рассказывает по телефону, что у него болит коленка, и еще денег просит на МРТ, а машины делают другие ребята в неурочное время.
Тут вы скажете, «что ты нам про рабочий класс и всякое быдло, давай более интеллектуальные сферы».
Окей!
Однажды я взяла на работу мужчину (пусть будет Василий), сделать нам сайт. Мужчина брал ипотеку и очень хотел нормальный трудовой договор, мы договорились, что он месяц делает сайт, а потом будет заниматься маркетингом, рекламой, вывесками и всем тем, что не касается реальных клиентов и собственно авторемонта.
Мы выбрали и оплатили домен, Василий отфоткал сотрудников, сделал фото работы, мы написали условный прайс для сайта. Василий даже показывал мне какие-то примеры дизайна на своем маке, я что-то выбирала. Через две недели он получил аванс, 2НДФЛ для ипотеки и... пропал. К телефону с тех пор не подходит.
Сайта у нас все еще нет, зато я теперь умею посылать по почте трудовую книжку — сотруднику, уволенному за прогулы.
Страх работодателя второй:
Болеющие дети, родительские собрания, походы к врачу
Одна единственная девушка, которая у нас работает, не доставляет мне ровным счетом никаких проблем.
Детей не имеет, но ухаживает за слепым дедом. Три раза за последний год у деда были проблемы, и она не могла успеть на работу к началу дня. Все три раза она приходила после обеда, а до обеда каким-то образом разруливала все свои обязанности по телефону, так что я фактически не замечала ее реального отсутствия.
С мужчинами, как вы поняли, все иначе.
Однажды жена нашего механика (пусть будет Виктор) попросила его посидеть с детьми в воскресенье. Виктор об этом забыл и договорился со мной, что в воскресенье он доделает машину, и мы ее отдадим. Внимание: сам меня попросил. Ведь он к понедельнику хотел набрать определенную сумму, а воскресная машина как раз позволила бы ему ее заработать.
Про родительскую обязанность Виктор вспомнил в воскресенье утром. Разорваться между жаждой наживы и отцовскими чувствами не получилось, и он не придумал ничего лучше, как прийти на работу с двумя очаровательными девочками 4 и 6 лет. Дети тусили со мной в офисе, Виктор собирал коробку на опеле. Так я узнала, что если дать детям маркеры для доски и разрешить рисовать на холодильнике, то можно часочек поработать относительно спокойно. Тоже лайфхак.
Однажды у меня работал механик Денис. У него внезапно родила старшая дочь. Внезапно это было только для него. Как она скрывала беременность от родителей — я не знаю, но о том, что она была беременна, он узнал из звонка с просьбой забрать ее из роддома. Денис побросал инструмент, прыгнул в тачку и помчал в роддом. Рождение внука он отметил запоем. Из дома его выгнали и угадайте, кому он позвонил предложить заплатить 5000 рублей за капельницу и забрать его из клиники по восстановлению алкоголиков? Правильно — мне.
Страх работодателя третий:
Женщины излишне эмоциональны
. Те, кто так говорят, просто никогда не видели, как два мужика могут подраться из-за инструмента.
Вот Денису из предыдущей главы в процессе консилиума с другими механиками сломали руку.
Страх работодателя четвертый:
Женщины по вечерам спешат домой, потому что там — уборка, готовка, проверка уроков и вот это все кухонное рабство
Однажды у нашего электрика умер папа. Умер он в другом городе. Сотрудник, понятное дело, уехал. А все его машины остались стоять. Мы договорились со всеми, что все выйдут в выходной, и общими усилиями сделают хотя бы самую срочную машину. В выходной вышла наша сотрудница, маляр и ученик шиномонтажника. Один механик проспал, второй — забыл права и получил 10 суток за повторную езду без прав, третий — просто не пришел, потому что у него были планы на выходные.
Мы работаем до 20:00 и двое наших механиков выходят с работы не позже 20:15, потому что один возит маму с работы домой, второй ездит с ним на машине. Чтоб успеть помыться и переодеться, работу надо закончить в 19:50. Все что они не успевают доделать, за ними всегда доделывает наша Женя, даже если для этого надо задержаться.
Уже упомянутый Андрей по календарным выходным часто ездил на рыбалку и не брал трубку. Если он что-то не клал на место, дозвониться, чтобы спросить, «где и что» — было невозможно — Андрюша ловит рыбу в тишине.
Был еще один случай — Виктор строил на даче баню. Однажды приехал после выходных на работу настолько уставший после строительных подвигов, что до обеда проспал.
Вот и получается целая коллекция примеров того, как может подпортить жизнь работодателю сотрудник мужского пола.
Жизнь работодателя вообще сложна и мучительна. Но мы же не ноем, что «мы бедные котики, и ах беда-то какая с собственным бизнесом, и у нас нет ни выходных, ни праздников, и сами мы не можем взять больничный». Так что теперь вы знаете, что чтобы не облажаться, лучше никого на работу не брать и из комнаты не выходить.
В России интересно жить. Не только потому, что здесь всегда найдется, чем заняться, но и потому, что в стране есть немало по-настоящему удивительных людей, делающих уникальные проекты. «Лента.ру» отобрала лучших номинантов премии «Headliner года» и предлагает проверить, что вы знаете о якутском кино и законах русского языка
Бойня в Керченском политехническом колледже, которая унесла жизнь 21 человека, стала поводом для обсуждения смены государственной политики в отношении молодежи. Закручивание гаек, ужесточение безопасности в школах, ограничение интернета — первое, что предложили политики и поддержала реакционная часть населения. Между тем последнее время все чаще всплывают истории о детях, доведенных до отчаяния, столкнувшихся с жестокостью сверстников, безразличием взрослых, школы и государства. Одним из таких случаев стала трагедия в городе Сафоново Смоленской области, где 14-летняя девочка убила себя из-за травли, одиночества и чувства безысходности. А на минувшей неделе, 6 декабря, 16-летний подросток пришел с канцелярским ножом в школу №1359 столичного района Жулебино. Вначале он угрожал учителям, а затем заявил, что покончит с собой. Причиной послужил нервный срыв из-за плохо написанного сочинения к пробному ЕГЭ. Тема психического здоровья школьников становится все острее, и именно она лежит в корне проблемы асоциального и суицидального поведения подростков, отмечает основатель благотворительного фонда «Шанс», психоаналитический психотерапевт и девиантолог Гелена Иванова. «Лента.ру» поговорила с экспертом о том, можно ли было избежать трагедии в Сафонове и Керчи, почему подростки не хотят жить и совершают преступления и стоит ли ждать новых нападений на школы.
«Лента.ру»: Можно ли было предугадать и предупредить ситуации, произошедшие в Сафонове, Керчи или в московском Жулебине?
Гелена Иванова: Похожий случай недавно произошел в Красноярске, там покончил с собой семилетний мальчик. Эта история подобна той, что произошла в Сафонове: тотальное одиночество, низкая самооценка, в том числе связанная с критической бедностью, отсутствие у детей жизненных перспектив, неспособность близких взрослых понять проблемы и защитить своего ребенка.
Таких детей на самом деле очень много в современном обществе. Но о них становится известно только после широкой огласки.
Родители должны защищать своего ребенка, но, по всей видимости, мама сафоновской девочки, как и мать Владислава Рослякова (керченский стрелок — прим. «Ленты.ру»), думала только о выживании своей семьи и не могла защитить ни дочь, ни себя саму.
Действительно ли в случившемся в первую очередь виновата школа?
Школа занимает значительное место в жизни подростка, и если есть проблемы в школе (трудности в обучении, сложные отношения с одноклассниками, травля), то для ребенка это становится очень длительной и серьезной психотравмирующей ситуацией.
Если бы с девочкой пообщался грамотный детский психолог, возможно, он бы выявил проблемы. Учителя в той школе этому не были обучены.
Учителя могут защитить ребенка от травли, вот только они иногда даже не пытаются этого делать.
Травля — это унижение, самая серьезная психологическая травма для ребенка. В будущем такой человек может повторять в отношениях сценарий жертвы.
Травлю должны выявлять в первую очередь классные руководители и пресекать ее, защищая ребенка. Классному руководителю надо собрать детей — и жертву, и агрессоров, — чтобы они открыто говорили о том, что между ними происходит. Учитель должен общаться с родителями детей, которые травят, ведь их агрессия родом из семьи. Эти ребята не могут выплеснуть негатив на родственников, поэтому они находят в школе жертву вроде той девочки. На ее месте могли бы быть, например, дети с плохой успеваемостью, у которых, по их мнению, проблемы с внешностью или которых не могут защитить их родители. Это классика школьной травли.
Но учителя эту классику будто и не знают...
Учителей никто не учит этому. Зачастую они сами способствуют травле и тоже унижают ребенка публично. А дети это все как губки впитывают. Грамотный, эмоционально включенный, сопереживающий педагог никогда не допустит травли в своем классе.
В современных российских реалиях это звучит скорее как исключение из правил.
Это та самая проблема реформы системы образования. Ребенок больше не интересует школу. Школу интересуют результаты ОГЭ и ЕГЭ, и для детей это новая травматизация, а для двоечников — вообще катастрофа. Хорошо, если у такого ребенка любящие и понимающие родители. Если и этого ресурса у него нет, то он вообще остается один на один со своими проблемами.
Вероятно, вы анализировали произошедшее в Керчи. Какие выводы вы сделали?
Внешне это неблагополучная семья: критическая бедность, развод родителей. Писали, что отец пьет. Ничего не говорится о бабушках и дедушках, насколько они были вовлечены в процесс воспитания внука. О психологическом климате в доме сложно сказать. Ребенка нет, мама интервью не давала.
Социальное неблагополучие могло толкнуть его на действия или стало лишь одним из факторов?
В «Программе декриминализации подростковой среды в России», подготовленной фондом «Шанс», перечислены 11 признаков неблагополучия. В отношении Рослякова я насчитала 6 пунктов из этих 11.
Это много?
У каждого ребенка он не один, иногда число признаков может доходить до восьми. В плане того, что же стало триггером для Рослякова, — об этом мог рассказать только он сам. Теперь мы можем только предполагать.
Я изучила его страницу во «ВКонтакте», там у него записи только до поступления в колледж. Возможно, остальные он удалил. Посты до 9-го класса принадлежат самому обычному ребенку: слушает рок, типовые подписки на паблики. Когда я изучала аккаунты детей из Ивантеевки и Перми, было видно, что их переполняла агрессия. То есть пока Росляков не поступил в колледж, это был нормальный современный подросток XXI века.
Значит, в то время семья, жизненные обстоятельства не влияли на его психическое состояние?
Психика и защитные механизмы психики — как ребенок будет реагировать на стресс — формируются к семи годам.
Сейчас мы можем только гадать, но в любом случае причина агрессии кроется в семье. Всегда. Возможно, с ребенком грубо обращались — физически и морально, и это все превратилось в ядерный взрыв. Внешние факторы — друзья, неблагополучный район и прочее — могут быть дополнительными триггерами, но не первопричиной.
Триггеров может быть много. Потом, мы же не знаем, когда произойдет та травматическая ситуация, с которой ребенок не справится. В любом случае, его развитие уже было нарушено, он был в группе риска, и можно было ожидать, что в подростковом возрасте он выдаст какой-нибудь срыв.
Росляков шел в колледж убивать или умирать?
Думаю, прежде всего он шел туда умирать.
У меня есть статья «Прирожденные убийцы» о массовых расстрелах детей. В ней отмечается, что практически всегда нападавшие после такого события совершали суицид, кроме одного случая.
Суицид — это агрессия, направленная на себя. Дети, которые не могут выплеснуть эмоции на родных, одноклассников, находятся в группе риска самоубийства.
Эти подростки не идут убивать конкретных людей. Так и Росляков — убивал тех, кто попадался ему на пути. То есть это не была конкретная ненависть к конкретному человеку. У Владислава было столько ненависти вовне, которую он выплеснул, но при этом столько же ее было и к самому себе, поэтому он убил себя.
Почему школьные психологи с этим не работали превентивно?
Все привыкли прятать головы в песок и не говорить о проблеме. Мы живем в XXI веке, в эру интернета и глобализации. Дети теперь другие, очень много патологий психического развития, депрессий, суицидов, психотических состояний. Психолог с академическим образованием был актуален в советское время, сейчас ему нужно иметь практическое образование, специальные знания и навыки.
Я сталкивалась с московскими школьными психологами. Они предлагают тесты, чтобы через них выявить патологию. Но если 50 минут пообщаться с подростком, то можно узнать, какой у него уровень функционирования, какие способы психологической защиты — агрессивные или неагрессивные — он использует. Требуется всего 50 минут. Не нужно ходить домой, давать тесты.
Еще один момент — этого мальчика смотрел психиатр перед выдачей лицензии на оружие. Если специалист беседует с подростком, он смотрит на его реакцию, спрашивает, есть ли у него друзья, девушка, потому что в этом возрасте это естественно и, наоборот, неестественно этого не иметь. А для психиатра самое главное было — есть у него психическое расстройство, например, шизофрения или биполярное расстройство. Понятно, что ни того, ни другого не было, и ему поставили «здоров».
Могут ли кровавые фильмы и видеоигры, «группы смерти» провоцировать к опасным действиям?
Это как субкультура. Есть агрессивные субкультуры, направленные вовне. Есть депрессивные, как эмо или «группы смерти», — там нет ненависти к миру, люди сознательно убивают только себя, романтизируя собственную смерть. Но все это формы агрессии и подростковая идентификация, когда квазитравмы накладываются, как кусочки пазла, складываются с тем, что тебе ближе. Дети с суицидальным поведением примкнут к «группам смерти», дети с агрессивным поведением — к «Колумбайну», околофутбольщикам или панкам.
В подростковом возрасте дети ищут собственную идентичность, которая в их возрасте диффузная, они еще не сформированы как взрослые личности. Они еще не знают, что такое «Я». Это кризис подросткового возраста.
Проблемные подростки пытаются найти себя через культ насилия и смерти?
Не только проблемные подростки. Дети в принципе увлекаются субкультурами.
Здесь другая проблема. Ребята из социально неблагополучных семей сегодня лишены полноценного образования и возможности конфиденциально обратиться за психиатрической помощью. Частная психиатрия стоит очень дорого. Как правило, трудные дети имеют какие-либо нарушения в психологическом развитии, они плохо учатся. Я уже не говорю о том, что они не могут сдать ОГЭ по несколько лет — потому что нет денег на репетиторов. Они не могут пойти в кино, посидеть даже в самом дешевом кафе. На работу не берут, потому что вышел из школы со справкой. Они просто пребывают между небом и землей, пытаясь найти свое место в мире. Им кажется, что у них нет перспектив, нет никакого будущего.
Общество с сочувствием относится и по возможности помогает инвалидам, тяжелобольным детям, а от неблагополучных отворачивается, и денег на помощь им никто не дает.
Уровень благополучия в нашей стране снижается, особенно в регионах, и эта проблема пока не может разрешиться. Я работаю не только с осужденными ребятами, но и с теми, кто с семи лет уже стоит на учете. В Москве таких официально около пяти тысяч, но в реальности их раза в три больше. Бедные мамы ищут помощи для детей с девиантным поведением, а обратиться некуда — нет специалистов. Ребенок уходит из дома, и родители не знают, что делать.
Как работать с родителями, ведь на них тоже лежит вина за развитие девиации у ребенка?
Мы исключаем их виновность. Они тоже травмированы, как и их дети. Как правило, эти родители сами недолюбленные, возможно, озлобленные, измученные своей жизнью, с кучей собственных проблем. И работа с несовершеннолетними дает возможность исправить этот ужасный сценарий, написанный предыдущими поколениями родных подростка. Ведь ребенок когда-нибудь сам станет родителем. Что он даст своим детям?
В школе нужно читать курс «Что такое быть хорошим родителем», у нас об этом не рассказывают. В XIX веке была религия, патриархальные семьи жили по определенным правилам. В советское время было редкостью воспитание ребенка в неполной семье. Семья как ячейка общества — это папа, мама, дети. Отец устанавливает правила в семье и формирует инстанцию совести в структуре психики ребенка. Сегодня у большинства трудных детей отцов фактически нет.
У Рослякова была религиозная семья, но добра это не принесло. Он даже сжег Библию перед бойней.
Из интервью было видно, что отец Рослякова сам имеет психологические проблемы с точки зрения зрелой психики. Его с натяжкой можно назвать достаточно хорошей родительской фигурой, которая устанавливает правила и формирует совесть.
Всегда ли родители осознают, что у их детей психологические проблемы?
Они это четко осознают, когда в жизни ребенка появляются наркотики или когда он регулярно не приходит домой. Ко мне обращаются за консультацией мамы с жалобами, что сын или дочь не ночует дома. Ребенок весь порезанный, у него было несколько попыток суицида в течение нескольких лет, а родители об этом не знают, они словно этого не замечают, хотя на самом деле бессознательно просто не хотят замечать. Тело ребенка кричит, что ему плохо, а взрослые этого не видят и не слышат.
Мы не обвиняем родителей, но если семья пришла на консультацию, и мы видим в разговоре, что родитель травмирован ситуацией, что ему самому нужна психологическая помощь, то я отправляю его к коллегам. Возможно, этих взрослых тоже не замечали, когда им было больно, а теперь они не замечают, как больно их детям. Это сценарий их семьи.
Кто больше влияет на психику ребенка — мать или отец?
Есть разные теории. Современные говорят, что оба родителя. Но до трех лет больше мать. Депрессивное ядро личности формируется до двух лет, когда, например, малыша оставляли надолго, не чувствовали его переживаний в эти моменты. Почти наверняка такой ребенок войдет в группу риска развития депрессивной личности во взрослой жизни и при стрессовых ситуациях будет склонен к депрессивному и суицидальному поведению.
В вашей «Программе декриминализации подростковой среды в России» упомянут случай с мальчиком, у которого был всего 1 признак неблагополучия из 11 — развод родителей. И это было триггером для развития у него отклонений.
Простой пример. Мальчишка 14 лет, хорошо учится, благополучная семья. Но на его руках умирает отец — инфаркт. Подросток считал себя виноватым, что вовремя не успел вызвать скорую. Парень три дня не ходил в школу в связи с похоронами. У него страшная травма потери родного человека, а в школе поддержки никто не оказал. Стал пропускать уроки, плохо учиться, началась депрессия — это реакция на переживание утраты. Учителя и мама его ругают, и что? Он начинает употреблять наркотики. Такая психологическая травма — это повод оказать помощь ребенку.
В данном случае речь не идет о том, что сформировалось до семи лет.
К этому возрасту формируется не только структура психики, но и защитные механизмы психики, как человек в будущем будет реагировать на стрессовые ситуации. Кто-то прибегнет к агрессии, кто-то — к преступлению, кто-то уйдет в сублимацию — в творчество, в учебу, в спорт. А этот мальчик на потерю отца отреагировал депрессией, агрессией на себя. Мама год не обращалась к специалистам.
Подростковому возрасту депрессии свойственны, а наркотики для подростков играют роль антидепрессантов. У подростков с девиантным и противоправным поведением депрессия тяжелой клинической формы, когда уже нужна помощь врача-психиатра, встречается у каждого второго. Все психотропные, психоактивные вещества, включая алкоголь, — это для них антидепрессанты, когда не чувствуешь боли. Так они уходят от реальности.
Есть ли в российской культуре воспитания детей вредные элементы, которые мешают нормальному, здоровому развитию ребенка? Например, можно ли бить ребенка, прилюдно его отчитывать?
Если родители агрессивны, у них вырастет агрессивный ребенок. Наказывать физически — недопустимо. Унижение, физическое или словесное — это всегда большая травма для взрослого, а для ребенка она может быть катастрофичной. Если послушать каждого подростка, которые ко мне попадают, то они сидят и плачут. Нетравмированный ребенок никогда беспричинно не уйдет из дома, не пойдет убивать, не будет совершать суицид. Если его в семье любили, понимали, уважали — он никогда не пойдет на преступление.
Нашим детям доступны игры, фильмы, любая информация, но никто не учит их, как стать хорошими родителями, что такое для ребенка отец и мать, что позволительно, а чего нельзя делать с ребенком. Таких лекций никто не читает, дети видят модель своей семьи и чаще всего ее повторяют. Если случается проступок — то наказывает школа, родители, комиссия по делам несовершеннолетних, но никто не помогает. Травма растет в геометрической прогрессии, подросток — это изгой даже для органов, которые занимаются профилактикой преступлений. Что будет делать ребенок, который всеми наказан? Он будет уходить. Поэтому дом, семья всегда должны быть безопасным местом.
Я присутствовала на комиссиях — и это страшно, что говорят дети. Родители грозятся их избить, положить в психушку... Поймите, этот ребенок никому не доверяет, он озлоблен на весь мир, он все больше уходит в себя.
Серия нападений на школы за последнее время в России демонстрирует какой-то тренд в обществе, или это печальное стечение обстоятельств? Что должно было случиться за последние годы, что привело к такому взрыву подросткового насилия?
Эти дети не смотрят новости абсолютно, их не интересует даже происходящее в другом городе. Они живут в собственном мире. Субкультура — это не копирование, а механизм идентификации психики ребенка с другими людьми или группами извне, уже не с родителями, как было в раннем детстве. Это социальный сигнал, тревожная кнопка.
Плюс ухудшение ситуации в экономике, понижение уровня жизни, отсутствие стабильности, а значит, и семьи обеднели — дети это видят каждый день, а если и не видят открыто, то чувствуют.
Надо понимать, что таких преступлений будет больше, потому что растет бедность, потому что неполных семей меньше не становится, потому что дети лишены образования и возможности получать качественную психологическую и психотерапевтическую помощь, которая очень дорого стоит. Помощь должна оказываться в рамках госпрограммы, и я не знаю, сколько должно быть совершено резонансных преступлений, чтобы наконец общество и государство поняли, что этим детям нужна помощь задолго до того, как они решатся на преступление.
Когда произошла трагедия в Ивантеевке, мы провели конференцию с участием представителей Минобразования, а затем подготовили программу декриминализации, но дальше процесс идет небыстро.
В Европе и всех ведущих странах программы психотерапевтической помощи работают уже 50 лет. В Англии эти программы работают с 1931 года. В Норвегии 80 процентов подростков с асоциальным поведением проходят психотерапию, у них рецидивов преступлений — всего 20 процентов, а в России — 57 процентов. От того, что школьник посетит психолога, ничего не изменится, потому что психолог — не тот специалист, который умеет работать с патологией психологического развития, со структурой психики и защитными механизмами психики.
У нас есть институт Сербского, там работают суперпрофессионалы, но к ним попадают те, кто уже совершил преступление. Мы же говорим о превентивной работе. Далеко ходить не надо. Семья Хачатурян. Дети совершили убийство. Все знают, что папа бьет, но никто не вмешивается. Мать была в родительском комитете. Ее выгоняют из дома, но никто не забил тревогу. Надо было подключаться в тот момент, когда девочки перестали ходить в школу, надо было общаться с ними, понять, что происходит. А в итоге сестры совершили преступление.
В нашей стране в первую очередь выбирают запретительные меры для решения всех подростковых проблем.
Нельзя запретить ребенку доступ в интернет. Мой сын тоже заходил в «группы смерти» и читал про расстрелы в школах, но если у ребенка здоровая психика, он не пойдет убивать и не будет прыгать с крыши.
К этой проблеме нужен подход с федерального уровня. Даже если мама этого мальчика понимала, что у него проблемы, ей все равно некуда было обратиться за помощью. Государство почему-то считает, что если по паспорту тебе исполнилось 18 лет, то ты уже взрослый, но это не так. Чаще всего личность в этом возрасте еще не до конца сформирована.
После бойни в Керчи в Совете безопасности заговорили о недостатках в работе с молодежью и об усилении мер безопасности в школах. В предыдущие разы было так же. Какие результативные действия произвели власти после прошлых кровавых событий в учебных заведениях?
Очевидных выводов сделано не было. Все дополнительно пытаются еще больше запретить подросткам те или иные виды активности, запугать школьников. Подростком быть стало опасно. Они и так выживают как могут в современном мире. Вместо того чтобы оказывать помощь, их загоняют в угол. Загнанный в угол человек, в отчаянии и безысходности, когда совсем плохо, имеет два выхода: или уничтожить себя, или нападать на себе подобных.
Меня всегда спрашивают, каков прогноз для детей, которые прошли курс психотерапии. Я говорю, что человек — не стиральная машина или холодильник, запрограммированные на определенную работу. Это психика, и никто не знает, как в стрессовой ситуации она среагирует, какой сработает защитный механизм. Многие ребята с удовольствием ходили бы в спортивные секции и сублимировали свою агрессию, но за это надо платить. Зайдите в любой дом культуры и увидите, что все секции и кружки платные. Детей лишили всего.
Вы с коллегами разрабатывали программу декриминализации подростков. Какова ее судьба?
Я лично отдала ее в администрацию президента и в Минобразования. Документ находится на рассмотрении, что, естественно, займет определенное время.
На первый взгляд, отношение к нему может показаться неоднозначным, потому что программа предлагает внести несколько серьезных изменений в привычную систему профилактики. Но эта старая система уже не работает так, как прежде. Мир изменился, поэтому требуется изменение подходов к психокоррекции и психогигиене.
Подчеркиваю, что мы предлагаем вставить недостающее звено в систему реабилитации детей, а не разрушить систему. Мы хотим, чтобы эти дети не погибали и не стали причиной гибели других людей.
Кроме вашего фонда существуют аналогичные организации?
Мы единственный фонд в России, созданный психоаналитическими психотерапевтами, неравнодушными к судьбе трудных подростков. Мы все — не просто психологи, мы специально обученные люди.
Мы хотели заняться подготовкой специалистов по программе дистанционного обучения. Например, пройдя двухгодичный курс, даже соцработник может получить квалификацию судебного психотерапевта и работать с детьми с девиантным поведением. Нам бы хотелось иметь отдельное помещение, куда мы могли бы приглашать иностранных специалистов, переводить учебники. На всю Москву было представлено девять помещений для НКО, нам помещение не дали. Таковы приоритеты общества. Помощь трудным подросткам — тема неактуальная и никому не нужная. Проще их казнить.
Нам в современном мире надо правильно расставить приоритеты касательно молодежи. На первом месте должно быть их психическое здоровье. На втором — возможность получения образования и самореализации, чего они теперь лишены в связи с реформой образования. И Владислав Росляков, я уверена, пошел учиться не на ту специальность, которую он хотел бы получить, а на ту, куда поступил бесплатно. И только на третьем месте должны быть культурно-спортивные мероприятия для молодежи. А у нас только это считают важным для трудных детей и подростков.
Как я уже сказала, мир изменился, детская психика не справляется. Сейчас уже не времена Макаренко и не советское время.
Даша живет в маленьком городке Тайшет в Иркутской области. У нее острый лейкоз. Раковые клетки атаковали печень, почки, селезенку, проникли в костный мозг и центральную нервную систему. Чтобы спасти Дашу, мама привезла ее в Санкт-Петербург — в НИИ детской онкологии, гематологии и трансплантологии имени Р.М. Горбачевой. Девочка уже прошла два курса химиотерапии. Сейчас для спасения Даши необходимы дорогие иммунные и противоинфекционные препараты, которые защитят ее ослабленный организм от смертельно опасных инфекций. Но эти лекарства за счет средств госбюджета не предоставляются.
Роддом Даша покинула абсолютно здоровой, как уверяли врачи. И у родителей девочки, Светланы и Андрея, не было оснований им не верить. Даша была веселая, спокойная, всем вокруг улыбалась и почти не капризничала.
Шестилетний братик Рома не отходил от нее ни на шаг, приговаривая: «Малюточка моя, красотулечка!» А Даша и рада — пищит от восторга, будто что-то понимает.
Больше всего ей нравилось купаться и молотить по воде руками и ногами — чтобы брызги летели во все стороны.
Иногда у Даши надувался живот — так сильно, что были видны вены. Мама делала массаж, держала столбиком — живот сдувался, но оставался маленький бугорок слева.
— Это нестрашно, — говорила участковый врач, — кишечник сформируется, и все пройдет. Девочка активная, жизнерадостная, нет поводов для беспокойства.
Два месяца назад Рома нащупал у сестрички на голове шишку — маленькую, размером с горошину, и Светлана решила на всякий случай показать Дашу врачу.
— Шишка ей не мешает, — сказала дерматолог, — скорее всего, произошла закупорка сальной железы. Если хотите — вырежем. За месяц шишка выросла до 2 сантиметров. Даше сделали УЗИ, сказали, что уплотнение однородное, и посоветовали делать примочки с фурацилином.
В сентябре у Даши поднялась температура, сердце бешено заколотилось и страшно надулся живот. Никакие средства не помогали. Девочку забрали в больницу.
— У Даши взяли кровь на анализ, — рассказывает Светлана. — А потом пришла заведующая отделением и сообщила, что лейкоциты превышают норму в тысячу раз. Это рак...
Даша уже ничего не ела, только пила воду.
— Сильная девочка, — сказала заведующая. — До Иркутска 11 часов на поезде, везите ее туда. Здесь она не выживет.
В иркутской больнице Даше предварительно диагностировали острый лимфобластный лейкоз и поставили капельницы.
— Все плохо. Срочно летите в Петербург: у нас нет условий для такого серьезного лечения, — сказал врач.
С температурой 38 градусов Даша все семь часов полета неподвижно лежала на маминых руках. Их сопровождали медбрат и реаниматолог.
В Горбачевке девочке сразу провели обследование. Онкоклетки обнаружили практически везде. Печень, почки и селезенка были сильно увеличены. Шишка на голове продолжала расти, на теле появились темно-синие пятна — геморрагическая сыпь из-за недостаточного количества тромбоцитов.
Диагноз уточнили: врожденный острый миелобластный лейкоз с поражением кожи.
— Даша отекла вся, она уже была не похожа на себя, — тихо говорит Светлана. — Если до болезни моя девочка весила 5,3 кг, то спустя неделю — 7 кг, и это была в основном жидкость. Почки работали плохо. Врач предупредил, что если почки откажут — то конец.
В реанимацию Даша попала после первого сеанса химиотерапии. Ей стало хуже. «Зови мужа, — сказала старенькая нянечка, —может, еще увидит ее живой».
Даша уже ни на что не реагировала, спала, изредка открывала глаза и закрывала снова…
— Вы не поверите, но когда она увидела папу — сразу заулыбалась, — вспоминает Светлана. — Она и внешне больше похожа на него: каштановые волосы и большие карие глаза. А я впервые за три недели провалилась в сон.
На следующий день после папиного приезда врачи не поверили своим глазам: у Даши заработали почки. Лишняя жидкость начала выводиться с мочой. Девочке продолжили курс химиотерапии. Уже после первого блока ушла шишка, а внутренние органы уменьшились в размерах.
У Даши взяли пункции костного и спинного мозга, в которых все еще обнаруживались бласты. Но после второго блока химии начался мукозит — воспаление слизистой рта, пищевода и кишечника.
— Даша кричала 24 часа в сутки, — говорит Светлана. — Успокаивалась только на руках. За два месяца она не поправилась ни на грамм: вся энергия ушла на восстановление после химии.
Чтобы победить рак, Даше необходимо продолжить курс химиотерапии. Такое лечение уничтожает онкоклетки, но вместе с тем угнетает иммунитет. Любая инфекция становится смертельно опасной. Сейчас Даше необходимы дорогие эффективные препараты, купить которые родители не в состоянии.
Заведующая отделением НИИ детской онкологии, гематологии и трансплантологии имени Р.М. Горбачевой Олеся Паина (Санкт-Петербург): «Даша поступила к нам в тяжелом состоянии. У девочки врожденный острый миелобластный лейкоз с поражением кожи и центральной нервной системы. После первого блока химиотерапии не удалось вывести ребенка в ремиссию, химиотерапию нужно продолжать. Из-за неизбежного ослабления иммунной защиты девочке жизненно необходимо мощное сопроводительное лечение иммунными и противоинфекционными препаратами, которые не покрываются госквотой».
Стоимость лекарств — 1 791 500 рублей.
704 157 рублей уже собрали читатели rbc.ru и rusfond.ru.
На 17:00 (12.12.2018) 332 читателя «Ленты.ру» собрали 418 328 рублей.
Не хватает 669 015 рублей.
Дорогие друзья! Если вы решите помочь Даше Гвоздевой, пусть вас не смущает цена спасения. Любое ваше пожертвование будет с благодарностью принято.
Для тех, кто впервые знакомится с деятельностью Русфонда
Русфонд (Российский фонд помощи) создан осенью 1996 года как благотворительный журналистский проект. Письма о помощи мы размещаем на сайте rusfond.ru, в газетах «Коммерсантъ», интернет-газете «Лента.ру», эфире Первого канала, социальных сетях Facebook, «ВКонтакте» и «Одноклассники», а также в 170 печатных, телевизионных и интернет-СМИ в регионах России.
Всего частные лица и компании пожертвовали в Русфонд свыше 12,398 миллиардов рублей, на эти деньги возвращено здоровье более чем 20 тысячам детей. В 2018 году (на 6 декабря) собрано 1 464 181 212 рублей, помощь получили 2216 детей. В 2017 году Русфонд вошел в реестр НКО – исполнителей общественно полезных услуг, получил благодарность Президента РФ за большой вклад в благотворительную деятельность и президентский грант на развитие Национального регистра доноров костного мозга.
Серьезная поддержка оказана сотням многодетных и приемных семей, взрослым инвалидам, а также детдомам, школам-интернатам и больницам России. Фонд организует акции помощи в дни национальных катастроф. Русфонд помог 118 семьям моряков АПЛ «Курск», 153 семьям пострадавших от взрывов в Москве и Волгодонске, 52 семьям погибших заложников «Норд-Оста», 100 семьям пострадавших в Беслане.
«Если надо кричать благим матом, значит надо кричать»
Фото: Николай Малышев / ТАСС
12 декабря 2018 года исполняется не только 25 лет российской Конституции, но и 25 лет со дня избрания депутатов Думы первого созыва. Эта Дума запомнилась как место баталий, странных выходок депутатов, она амнистировала противников Ельцина по октябрьским событиям и путчистов 91-го, ставила на голосование вотум о недоверии правительству Черномырдина (но в итоге не вынесла его) и приняла большую часть законов, по которым мы живем сегодня. Спикер Думы первого созыва Иван Рыбкин рассказал «Ленте.ру», как в ней махали кулаками, как депутаты пытались решить автомобильный вопрос через финансовую пирамиду, как из подвала Думы выкачивали фекалии и почему он считает свою Думу лучшей в истории.
***
«Лента.ру»: Иван Петрович, о Думе, которую вы возглавляли, остались очень противоречивые представления.
Рыбкин: Это потому, что вам втемяшивают в голову бог знает что.
Ну, попробуем разобраться. По-вашему, сейчас идет очернение Думы того созыва?
В Думе были представлены академики, такие как Богомолов, Воронцов, Бунич, можно долго перечислять. Каждый десятый был профессором или академиком. Почти у трети были ученые степени. Причем не такие, как сейчас, которые иногда понятно каким образом обретаются. В Думе оказалось очень много экономистов, социологов, политологов. Их было большинство, именно людей с теми специальностями, которые были крайне необходимы для работы парламента.
Но были, конечно, люди, которые никакого отношения к этим профессиям не имели. Были массовики-затейники, как [Вячеслав] Марычев, как [Николай] Лысенко, который всякий раз рвался в бой, стремился подраться. Он нападал на Глеба Якунина, пытался сорвать с него крест и ударить посильнее. За них обоих заступались, и это иногда прерывало привычный ход работы.
Но Дума была к этому испытанию готова, так как абсолютное большинство людей были, еще раз повторюсь, подготовлены для работы.
Страна избрала всех депутатов свободным голосованием. Я помню прием в Кремле, когда на громадном экране показали данные, которые шли совершенно вразрез с ожиданиями власти. На Дальнем Востоке еще шел подсчет голосов, и вдруг мы видим, что там побеждает ЛДПР во главе с Жириновским. Когда этот шок стал проходить, на подиум к свободному микрофону вышел публицист Юрий Карякин и в микрофон (ну, мы были и выпивши немножко) сказал: «Россия, ты одурела!»
Знаменитая фраза.
Но Россия-то не одурела! Россия так реагировала на те реформы, которые происходили в стране. Так называемые шоковые реформы, когда резать — резали, а анестезии никакой не давали.
Дума многим запомнилась своим безумием. Ваша цитата — «там можно было с ума сойти».
Я могу ответить простой поговоркой: добрая слава — потихоньку лежит, дурная слава — впереди бежит. Это вполне понятно.
Драки были обычным делом?
Я бы не сказал. Драка, о которой я сказал выше, особенно запомнилась.
Не возникало желания этих людей выгнать из Думы?
Комитет по этике, конечно, голосовал, осуждал, но депутатских полномочий не лишал, потому что со стороны прокуратуры не было по этим поводам [претензий]. И они находили ведь общий язык, мирились. Времени на эти сутяжничества терять не хотелось, потому что стояли серьезные задачи, и абсолютное большинство депутатов это понимали.
А кто не находил себя в законотворчестве, шел на такие проявления, как покойный Вячеслав Марычев, царство ему небесное.
Он думал, что по-своему делает доброе дело. Когда Борис Николаевич, будучи кандидатом в президенты, приехал в Питер, ему и трибуну не давали, а он [Марычев] в своем клубе, где был директором, и трибуну организовал, и людей собрал. Так что все не так просто.
Что это вообще был за человек, и зачем ему нужны были все эти акции?
По образованию он массовик-затейник, культработник. Видимо, не бесталанный. Вообще у парламентария функции три: представительская, законотворческая и контрольная. Он себя ощущал именно как представитель народа, осуществлял представительские функции. Он видел, как народу тяжело живется, пытался и вопить голосом того народа, который впадал в нищету. Свою зарплату он тратил на бичей, бомжей, накрывал им столы, кормил их, раздавал деньги.
А эпатажное поведение было связано, видимо, с тем, что он понимал — рядовым поведением он к себе привлечь внимание не может. Отсюда — и та шапка-треух, как у Полкана, когда я ему говорил, что у нас с педикулезом не все благополучно в стране, выбросьте или отдайте в санобработку [тогда Марычев пообещал после заседания подарить шапку Рыбкину — «Лента.ру»], накладные дамские прелести напяливал или коллег своих начинал обвинять в чем-то.
Или приходил с пистолетом.
Он все это делал для того, чтобы его круг общения в Питере не сужался, а рос.
У него сын погиб в Чечне, и сам он умирал ведь ужасной смертью. К нему ворвались в квартиру, избили его битами. Я не думаю, что у бомжей и бичей есть какие-то биты. Бил кто-то, кто имеет деньги на бейсбольные биты. Умирал он очень тяжело. [В последние годы перед смертью Марычев, перенесший два инсульта, был частично парализован — прим. «Ленты.ру».]
Его поведение менялось, когда на него не были направлены телекамеры?
Человек-то он был не глупый. Но, когда входил в роль, остановить было очень сложно.
Будто очумели
Кроме него в Думе было много других эпатажных личностей.
Если говорить о Николае Лысенко, то он своими супернационалистическими лозунгами в то время, может, и находил созвучие в умах и настроениях людей, но даже во второй состав Думы избран не был. Равно как и Глеб Якунин. Это были радикалы слева-справа, которые по мере того, как жизнь в стране стабилизировалась, теряли поддержку среди людей.
Я был всегда убежден, что все настроения должны быть представлены в Думе. С площадей, с улиц все эти настроения должны проходить туда. Дума, кстати, была открыта. Она не охранялась тогда Федеральной службой охраны, только вневедомственной охраной, у которой в кобуре огурец лежал. Поэтому вал людей шел на прием к депутатам.
Так какого мнения вы о Лысенко?
Лысенко был парень совсем молодой, ему и 30 лет не было. Избран был людьми на волне проявления русского национализма. Думаю, чрезмерно тщеславен был. Особо ничем не запомнился в законотворчестве, но запомнился в других делах. Потом ведь органы следствия по моей просьбе занимались взрывом в его кабинете и установили, что, в принципе, это устройство было не без его благословения установлено. Так, эпатажно, он искал поддержки избирателей накануне избирательной кампании.
Еще и основатель МММ Мавроди был депутатом. Он действительно так и не появился в здании Госдумы?
Нигде и ничего. И потом Дума дала согласие на его арест.
Вы выяснили его мотивы?
Я с самого начала открыто говорил, что это самая настоящая пирамида и что все закончится плачевно. Если вам сегодня дают не только тот кусочек хлеба, который вам положен, но еще и два-три куска лишних, имейте в виду, что завтра у вас заберут все.
Люди, причем разных сословий, будто очумели, было какое-то невероятное желание наживы. Ведь многие, многие на это польстились. И на увещевание «Властилины», помните о ней?
Даже на совете Думы однажды, не буду называть кто, но один из руководителей говорил — почему бы нам, депутатам, не разрешить проблему с автомобилями через «Властилину»? Это, мол, будет по дешевой цене, сможем всем раздать. Я говорил, упаси боже в эти криминальные схемы влезать, по всем ним прокурорские работники плачут.
Я более того скажу. Помните «Хопер-Инвест»? Один из известнейших депутатов — и ныне известнейших людей — вдруг меня просит: примите, пожалуйста, руководителя «Хопер-Инвеста» и его маму. Тем более, мол, они ваши земляки, волгоградцы. Я говорю, я знаю. Но я их считал такими же, как «Властилина», Мавроди.
Приняли их?
Принял, буквально на три-четыре минуты. И мне еще яснее стало их порочное начало. В конце концов, вы знаете, чем закончилась их история.
Чего они хотели от вас?
Может что-то депутаты хотели от них? Я не знаю. Потому что проходила избирательная кампания, каждый искал поддержки.
Мавроди в Думе не закрепился. А почему полномочия Скорочкина не прекратили? Ведь его подозревали в убийстве.
Если бы органы обратились — конечно, лишили бы. Но ситуация развивалась по-другому. Сергей Григорьевич Скорочкин — совершенно молодой человек, тракторист-машинист, который работал на К-700, то есть был смышленый человек. Но в свое время, как это было широко распространено (да и сейчас, я полагаю, тоже), сомнительные бизнесы записывались на совершенно постороннего человека. К нему, как я понимаю, обратились люди из Закавказья, и он имел неосторожность оформить на себя какое-то там спиртовое производство.
Нелегальное?
Полулегальное, так скажем. Их пересажали впоследствии, и он неожиданно для себя стал владельцем очень крупного состояния. Прошел он по списку ЛДПР.
А потом, видимо, руководитель партии его ко мне направил, потому что он испытывал дискомфорт. Как оказалось, те люди или весточки ему присылали, или освободились, и стали ему досаждать. Я ему сразу посоветовал обратиться в прокуратуру и ФСБ (тогда была Федеральная служба контрразведки, ФСК). Более того, понимая, что он может передумать, я переговорил и с генеральным прокурором, и с руководителем ФСК, они стали этот вопрос исследовать. Но это было незадолго до его смерти, он только успел перевести свою жену, детей и, кажется, мать в Лондон. Уже тогда туда дорогу торили. Но его расстреляли в кафе.
Примерно такая же судьба ждала и депутата Андрея Айздердзиса. Также погиб. Пришлось хоронить.
То есть был убит.
Ну да. Как сейчас сказали бы — конфликт интересов. С криминальным окрасом.
Так Скорочкин, на ваш взгляд, был или не был криминальным авторитетом, как о нем пишут?
Какой там авторитет! Мальчишка деревенский. На него записали бизнес, а потом пришли люди, как говорят на блатном жаргоне, с предъявой. Он не хотел расставаться [с бизнесом], а все остальное сейчас в фильмах многосерийных можно увидеть.
Взгляд Кашпировского и фекалии в подвале
А был же еще и Анатолий Кашпировский депутатом.
Да, Кашпировский был. И Кашпировский действительно был хорошо подготовленным, большим психологом. Однажды на часе заявлений моя заместительница Алевтина Васильевна [Федулова] мне говорит: «Иван Петрович, вы посмотрите, как на вас выпятился Кашпировский! Поберегитесь!» С одной стороны, очень трогательно, а с другой стороны, с такой верой она это говорит. Но я сказал, пусть он побережется. И дальше веду заседание.
Он на вас как-то по-особенному смотрел? Почему?
Я не знаю. Закончилось заседание, и я смотрю на Кашпировского, а он уснул. Я говорю: «Алевтина Васильевна, посмотрите, каково мое воздействие на него?» Она как засмеется, рот руками закрыла и в комнату президиума побежала.
Но с Кашпировским у меня были вполне нормальные отношения. Он очень неглупый и одаренный человек. А о том, что было во времена советского телевидения, мне даже говорить не хочется. Там был не только он, но и Аллан Чумак, который вообще никакого отношения не имел ни к психологии, ни к психотерапии, а манипулировали людьми, как чайниками и чугунками.
Кашпировский, по-вашему, не такой?
Он очень хороший врач.
А депутат какой он был?
Ну, принимал участие в своем комитете, работал. Я не могу сказать, что он какие-то делал очень важные законодательные инициативы, нет. Но в заявлениях ЛДПР, куда он входил, он участвовал и был заметен.
Но депутаты действительно проделывали огромную работу. Когда мы с Лужковым подыскали подходящее здание, бывшее здание Госплана СССР на Охотном ряду и в Георгиевском переулке, он предложил посмотреть подвал. Мы с ним вошли туда, а там по грудь — фекалии. Реку Неглинку прятали в подземные трубы, Неглинка трубы прорвала, вошла в подвалы здания и в здание гостиницы «Москва». Когда я произносил на последнем заседании прощальные слова, 22 декабря 1995 года, фекальные насосы откачивали последние остатки. Осушили, кстати, так хорошо подвал, что до сих пор работает вся система, которую мы придумали. Мне в этом пригодились мои инженерные навыки заведующего кафедрой механизации и автоматизации животноводческих ферм, которую я возглавлял семь лет.
То есть вы сами принимали участие в наладке этой системы по откачке фекалий?
Ну конечно. Мы и ремонт делали сокрушительный. Все ж было ободрано, загажено. Мы закончили летнюю сессию чуть раньше и ушли в отпуск. Но многие депутаты вместе с аппаратом и вместе со строителями, засучив рукава, делали ремонт в здании на Охотном ряду. В Георгиевском переулке более или менее все было хорошо.
Молчание Ельцина и знамя Зюганова
Хотелось бы коснуться ваших отношений с Ельциным.
Меня часто очень ругали, говорили, что я подчинился воле Бориса Николаевича Ельцина. Я вошел в рабочие отношения с Ельциным. Но, например, восстановление Белого дома, все эти расходы пытались повесить на Госдуму. Я сказал — кто из танков разваливал, тот пусть все и восстанавливает. Нам эти расходы не нужны.
В феврале, проработав всего две недели, мы договорились (прежде всего, Сергей Михайлович Шахрай, я, Николай Ильич Травкин), что участники событий 3-4 октября 1993 года должны быть амнистированы. Равно как и участники августовских событий 91-го года.
Как принималось это решение?
Вы знаете, сегодня, забыв о том, что вынесение постановления об амнистии является исключительно прерогативой Государственной Думы, все говорят — «как так, не согласовали с президентом?» Да, Дума решила это. При нас и Счетная палата никакого отношения к президенту не имела, потому что это единственный контрольный орган парламента.
Как Ельцин на это отреагировал, что он вам сказал?
Президент был крайне раздосадован. Почти месяц потом со мной не разговаривал. Но дело в том, что часть тех, кто были ближайшими сподвижниками президента — Шахрай, Травкин, Полторанин, — решительно поддержали. Боюсь обидеть других, потому что Дума проголосовала за амнистию уверенным большинством. Но нужен был и еще один документ — о введении в действие постановления об амнистии. Здесь начиналась «президентская» часть. Я попросил Сергея Николаевича Бабурина, он взял только что распечатанное, горяченькое постановление и поехал к генпрокурору России Алексею Казаннику. Тот незамедлительно ввел его в действие. Этим же вечером были отпущены и Руслан Хасбулатов, и Александр Руцкой с большой бородой, и Альберт Макашов, который отказался давать интервью и сказал журналистам «на Волгу, в Самару, на дачу, и больше никогда в политике вы меня не увидите». Правда, он потом забыл об этом.
Значит, Ельцин был страшно недоволен?
Борис Николаевич был страшно раздосадован. Казанника он отправил в отставку и сделал, я бы сказал, неудачное назначение исполняющего обязанности, не будем поминать его всуе, который закончил свою прокурорскую деятельность на нарах [очевидно, речь об Алексее Ильюшенко — «Лента.ру»].
Создается впечатление, что все происходило в спешке, что вы стремились все закончить как можно быстрее, и президент не успел бы вмешаться.
Ну как, в спешке... Конечно, шла острая политическая борьба, которая имела свое начало еще на съезде народных депутатов. Но ведь амнистия была объявлена не только тем, кто был в Белом доме (а, как потом выяснилось, из оружия Белого дома никто даже ранен не был, а тем более — убит), но и тем, кого могло затронуть следствие с другой стороны. Только официально признано, что 150 человек погибло в стенах Белого дома и около него. Это была амнистия и для тех, в кого стреляли, и для тех, кто стрелял. Об этом как-то забывают.
Как Вернадский говорил — нам более всего необходима амнистия, то есть забвение того, что произошло. Потому что дальше жить в этой вражде было нельзя.
О чем вы говорили с Ельциным, когда впервые встретились после октябрьских событий?
Ельцин, когда возвращал мне отобранное Коржаковым депутатское удостоверение, спросил: «Как будем дальше?» Я ответил: «Мы будем действовать не подводя друг друга». Так мы с ним и действовали. До самого последнего дня у нас с ним были добрые отношения.
А после объявления амнистии, но до того, как вы месяц не разговаривали, все-таки какой-то разговор у вас произошел?
Да, разговор произошел. Он, когда разобрался, — понял, что [решение было принято] не только голосами коммунистов. Дело в том, что как раз коммунисты не очень были на это настроены. Ко мне пришел Геннадий Андреевич Зюганов и говорит — не надо эту амнистию принимать. Как? Почему? Ну, говорит, пока они сидят в тюрьме — они наше знамя. Меня это сильно завело, я сказал, какие проблемы? Давай мы их освободим, а тебя посадим, ты будешь наше знамя.
Что он ответил?
Он растерялся, как всегда. Как ему со мной спорить? Я был в центре событий, меня там били-расстреливали, а он всегда поодаль держался, когда происходила острая ситуация. Не хочу плохо говорить, но часть его сподвижников, как оказалось, тогда уехала в Германию. Так что это все было не так просто, как сейчас пытаются представить, переписывая историю.
Репрезентативность выборки
Как вы считаете, почему Дума первого созыва стала именно такой? С Марычевым, Скорочкиным, другими неоднозначными личностями?
Потому что настроения людские были такие. Никакой фильтрации не было. Люди напрямую избирали себе подобных. И там были в абсолютном меньшинстве такие, как Марычев и Скорочкин, но были Богомолов, Бунич.
То есть она больше соответствовала парламенту европейского образца, чем то, что мы видим сегодня?
Мне очень опасно задавать такие вопросы. Я человек предвзятый и предубежденный. Мне кажется, что Государственная Дума первого созыва, исторически — пятая Государственная Дума России, была самой лучшей и самой естественной. Это моя батарея, мои артиллеристы, они, конечно, лучше всех.
Может, маловато было спортсменов. Но люди избрали экономистов, социологов, политологов и людей с опытом предпринимательской деятельности, общественников. И молодежи было много, отсюда темперамент такой, порой просто зашкаливающий.
Эти люди [избранные в Думу] были, как ныне бы сказали, креативны. Они могли не только придумать новую структуру Думы, но могли в принципе любой закон по своему профилю, не прибегая к помощникам, написать от первого слова до последнего.
То есть тогда законы писались лучше, чем сейчас?
Как вам сказать. Сегодня-то законов особых нет, пишут в основном изменения и дополнения к тем законам, которые приняли мы. Есть цифра, и вы ее приведите, пожалуйста, потому что она воспринимается очень тяжело. Две трети законов, в том числе и кодексов, по которым живет современная Россия, были приняты первой Госдумой, именно в то время. Например, первые две части Гражданского кодекса, по сути — вторая, экономическая конституция Российской Федерации. Лишь потом появился третий раздел, который касается юридических вопросов вокруг собственности за рубежом. Очень многие люди потом получили премии за Гражданский кодекс, но среди них не было ни одного человека, который его создавал. Это были настоящие конституционалисты: Сергей Алексеев, Михаил Митюков, Борис Хангельдыев, Валентин Мартемьянов…
Кроме того, мы придумали вариант пакетного голосования. Так мы пакетом утвердили всю структуру Думы, не тратя на это много времени, и почти сходу стали работать.
Одна из главных заслуг вот в чем заключалась. В середине 1994 года я встретился с Павлом Грачевым, и он говорит: «Иван Петрович, большое спасибо!» — «За что?» — «Президент нам всем силовикам сказал — "все в отпуск!"» Небывалое дело, говорит. Они за несколько лет в отпуск ни разу не ходили. Силовики пошли в отпуск, потому что наладилась обстановка в стране.
И все же, какого мнения вы о Думах последних созывов?
Я хочу сказать, что каждая Дума соответствует тем умонастроениям, которые есть в обществе. У меня со всеми председателями всех последующих Дум очень теплые отношения. Но если Дума не в полной мере отражает умонастроения, значит выборка не репрезентативна! Если надо вдумчиво и много работать, значит надо работать. Если надо кричать благим матом, значит надо кричать. Но в Думе, не на площадях. И находить решения. Не один же президент должен это остро чувствовать?
Мне не нравится, как чиновничество в последнее время пренебрежительно говорит о нуждах и заботах людей. От этого отношения рождаются изречения, что можно пожить на кашке, на макарошках. Но больше всех отличился, на мой взгляд, господин Петровский из Ярославской области, который сказал, что вообще можно все пенсии отменить. Он-то человек здоровый, от щеки можно прикурить, такой краснющий. Конечно, ему можно отменить, он предприниматель, у него, может, миллионы. А на таких людях, которые довольствуются малым, а для страны делают много, и держится земля российская.
12 декабря российской Конституции исполнится 25 лет: четверть века назад жители страны проголосовали за ее текст на всенародном голосовании. Принятие новой Конституции положило конец конституционному кризису, самым острым эпизодом которого стали кровавые события октября 1993 года. С тех пор Основной закон неоднократно правили. Иногда поправки носили формальный характер, иногда — существенно меняли управленческий строй. Накануне Дня Конституции «Лента.ру» предлагает читателям проверить, как хорошо они помнят Основной закон, а также узнать о нем что-то новое.
В России ежегодно 600 тысяч человек заболевают раком. Как показывают научные исследования, до 80 процентов онкологических пациентов задумываются о суициде. На Западе общение с психологом входит в стандарты онкологической помощи. У нас в стране их пока только собираются внедрять. Москва была в авангарде по этому направлению. Семь лет назад в столичной государственной больнице имени братьев Бахрушиных появилось онкопсихотерапевтическое отделение. Благодаря сарафанному радио в него стремились попасть пациенты со всего города, приезжали даже из регионов. Сейчас его закрывают, сотрудникам отправлено уведомление о сокращении. Пациенты бомбардируют письмами все инстанции — от приемной президента РФ до Instagram мэра Москвы. Как людей ломает рак, почему предают близкие, боятся общаться коллеги и брезгуют соседи и чем помогает психотерапия — в материале «Ленты.ру».
Карточный домик
Весной 2016 года 34-летняя риелтор Марина Смирнова (имя изменено по просьбе героини) попала в больницу братьев Бахрушиных. Предстояла рутинная операция — удаление фиброаденомы на правой груди. Как объясняют врачи, это доброкачественная опухоль — как маленький шарик под кожей. Часто встречается у молодых женщин. Марина волновалась, что вот-вот начнутся школьные каникулы, у них с сыном были обширные планы. Она даже просила перенести процедуру. Но доктор пообещал, что госпитализация займет один-два дня. Через три часа после операции в палату к ней зашел онколог. Сказал, что «шарик» оказался раком. Лучшее, что можно сделать в этой ситуации, — удалить грудь.
— Это был шок: я ведь думала, что у меня какая-то незначительная фигня, отрежут — и дальше пойду прыгать по своим делам, — рассказывает Марина. — Позвонила маме. Она тут же начала звонить моей младшей сестре и рыдать, что я вот-вот умру и кому нужен мой ребенок!
На время болезни Марины ее девятилетний сын Иван переехал к бабушке с дедушкой. Когда бабушка с теткой эмоционально обсуждали, кому теперь достанется квартира и машина дочери и кто будет воспитывать ее сына, Иван был в соседней комнате и все слышал. Он пошел на кухню. Нашел аптечку с лекарствами и... Скорая успела вовремя.
— Представляете мое состояние, — пытается передать ощущения Марина. — Я лежу в реанимации с отрезанной грудью, сына в это время спасают в реанимации другой больницы. Когда озвучивают онкологический диагноз — твой привычный мир рушится. А тут вдобавок я узнала про сына. Только вчера я держала его за руку, а сегодня он едва не умер. Было ощущение, что все, что до этого я делала и создавала, рухнуло как карточный домик.
За те недели, что Марина провела в больнице, младшая сестра так к ней и не пришла. А мама навестила всего один раз. Да и то — подписать документы о согласии на перевод сына в психдиспансер — стандартная процедура после попытки суицида. Во время визита мать долго уговаривала дочь вызвать нотариуса, чтобы написать завещание, а заодно назначить опекуна Ивану. С мужем Марина была в разводе, и родственники боялись, что после ее смерти экс-супруг отсудит имущество.
— Меня даже не спрашивали, хочу ли я жить, какие перспективы в лечении. Вся семья меня дружно закапывала, — вспоминает Марина. — Хорошо, что место на кладбище не купили. Единственное желание у меня тогда было — заснуть и не проснуться.
За две больничных недели она похудела на 16 килограммов. Спала по три часа в сутки. Снотворное никакое не помогало.
— Меня тогда только психотерапевты спасли, — утверждает Марина. — Врач приходила ко мне утром, в обед, вечером. А я по любому поводу реву без остановки. И не просто реву — слезы были такие, что не могла дышать от плача. Меня учили простейшим техникам — как пережить все эти эмоции, как восстанавливаться, как использовать аутогенную тренировку и дыхательную гимнастику, чтобы не было приступов удушья... Я выжила только потому, что почувствовала: есть люди, которым на меня не наплевать.
Все равно обречен
В докладе доктора медицинских наук, старшего сотрудника федерального института психиатрии имени В.П. Сербского Евгении Панченко сказано, что в России среди онкологических больных суициды составляют около пяти процентов. В мыслях о самоубийстве врачу-психотерапевту признаются 80 процентов больных раком.
Основатель первого хосписа в Санкт-Петербурге, психиатр Андрей Гнездилов, почти полвека работающий с раковыми больными, в своей книге «Путь на голгофу» приводит другие цифры: суициды совершают 10-15 процентов раковых больных. Большая часть этих случаев в официальную статистику не попадает. Если онкобольной кончает жизнь самоубийством, то ни близкие, ни лечащий врач, как правило, не заинтересованы в обнародовании этого факта. Многим такой исход кажется закономерным, ведь человек все равно был обречен — просто ускорил события.
Свою книгу доктор Гнездилов написал еще в 1995 году. В многочисленных интервью он говорил, что в то время боялся обнародовать свои статистические выводы. Доказать факты по причине «анонимности действий» было практически невозможно. Больные, например, часто отказывались от еды. Подозрений обычно это не вызывает: у человека рак желудка — какой уж там аппетит.
Впрочем, с той поры мало что изменилось. Суициды в онкологии — по-прежнему табуированная тема. В 2015 году в прессу попали сведения о том, что в Москве в январе-феврале добровольно ушли из жизни сразу 11 раковых больных. Цифра всех шокировала. Роспотребнадзор выпустил памятку о том, как в прессе следует правильно освещать тему самоубийств. Об онкологических суицидах снова перестали говорить.
Правда, в том же 2015 году Минздрав в лице главного российского психиатра Зураба Кекелидзепообещал проработать концепцию постоянной психиатрической помощи онкобольным. Предполагалось, что каждый онкопациент будет направляться на беседу с психотерапевтом и психологом, которые смогут оценить его состояние и тем самым предотвратить непоправимое.
Москва тогда выступила пионером: в Сокольниках, в городской больнице имени братьев Бахрушиных к тому времени уже несколько лет функционировало единственное в России отделение онкопсихотерапии. Еще в советские годы оно было создано для помощи людям с психическими расстройствами, но после того, как в Бахрушинской больнице появилось онкологическое направление, психиатров и психологов привлекли к работе с «раковым корпусом». По страховому полису принимали пациентов со всей Москвы, а на бесплатные групповые онкопсихотерапевтические программы, созданные совместно с благотворительным проектом «Женское здоровье», была полугодовая очередь.
— Казалось бы, бери и тиражируй уникальный опыт на весь город, на всю страну, — говорит Ольга Гольдман, директор НКО «Ясное утро», оказывающего помощь онкобольным и их близким. — Но федеральная концепция тогда так и не появилась. А в Москве отделение, которое много лет бесплатно поддерживало сотни пациентов, у которого есть прекрасные результаты, сегодня закрывают — из-за отсутствия финансирования. И в то же время повсюду звучит, что онкологические технологии надо развивать.
Как поясняет Гольдман, психологическая помощь пациентам с этого года не входит ни в стандарты лечения, ни в тарифы ОМС. Программа государственных гарантий на 2018-2020 годы предусматривает лечение «психических расстройств и расстройства поведения». Однако это касается «большой» психиатрии. На помощь людям, страдающим временными расстройствами, денег государство сегодня не выделяет.
— У меня в голове не стыкуются некоторые моменты, — пытается анализировать госполитику выжившая онкобольная Марина. — Почему в садиках и в школах есть штатные психологи, а в онкодиспансерах они не предусмотрены? В детских учреждениях отклонения поведенческого характера ведь не сразу у детей наступают, а развиваются какое-то время. А в больницу приходят люди, которые уверены, что у них легкое недомогание, а оказывается — рак или что-нибудь не менее убийственное. В этот критический момент человека никто не поддерживает. Знаю девочку, с которой рядом при сообщении диагноза не оказалось психолога. Родственники увезли ее в горы, к «жужжанию пчел». Вернулась она с четвертой стадией. С этим живут. Но качество жизни совершенно другое.
Добби — свободен!
Недавно к врачу-психотерапевту в Бахрушинскую больницу обратилась очередная пациентка. Есть такой штамп — успешная молодая женщина. Ольга Миронова (по просьбе героини имя изменено) полностью подходит под это определение. Слегка за тридцать. Очень элегантная и ухоженная. Точеная фигура. Улыбчивая. Встретишь на улице — никогда не подумаешь, что она уже восемь лет сражается с раком груди. Диагноз поставили, когда сыну Ольги только исполнился год. Она тогда работала экономистом. Из-за болезни о карьере пришлось забыть. Семью обеспечивает муж — топ-менеджер крупной компании.
Лечение началось в 2010 году. Кроме химиотерапии проведена мастэктомия. В 2013 году — метастазы в яичники. Органы удалили. В 2016 году — метастазы в головной мозг. Помог кибернож (специальная лучевая терапия). Но выписанные «от головы» лекарства тогда практически сожгли желудок. Пища не усваивалась. Врачи диагностировали у нее крайнюю степень истощения.
За всю многолетнюю историю борьбы с раком это был первый случай, когда Ольга не смогла встать с постели. До этого пыталась сделать свою болезнь незаметной для родных. Даже когда от «химии» тошнило, старалась рассчитать прием лекарств так, чтобы «обниматься с белым другом» и блевать в первой половине дня. А вечером, к приезду мужа с работы, уже быть «нормальной».
— Я лежала тогда на кровати, — рассказывает Ольга. — Нужно было идти в больницу, а я не могу пошевелиться. Муж меня раньше всегда поддерживал. Даже прослезился, когда впервые услышал диагноз. Я в нем никогда не сомневалась. А тут — сломался. Подошел и говорит: «Я устал от всего этого. Когда ты наконец умрешь? Хочу уже начать новую жизнь».
Когда Ольга выписалась из больницы она не то, чтобы забыла те слова. Просто радовалась, что осталась в мире живых, что снова каждое утро может обнимать сына. Поэтому старалась о плохом не вспоминать. Но не получалось. Муж сначала злился, что она все улыбается и улыбается. А по вечерам полюбил обстоятельно рассказывать ей о своем знакомстве с прекрасной утонченной дамой. Дама очень сочувствует самоотверженному подвигу, который он совершает, живя с онкобольной женой.
— Эти пытки продолжалось почти два года, — продолжает Ольга. — Было невыносимо, потому что непонятно, в каком настроении он вечером будет. Он был то внимательный и заботливый, то — злой. Когда я смотрела на часы и видела, что он вот-вот появится, у меня начиналась паническая атака. Не могла дышать, как будто кто-то тисками сдавливал шею. Я ему даже сказала: у меня ощущение, что ты методично меня доводишь до самоубийства. И выхода я не видела. Разводиться? А жить на что? Да и сын тянулся к отцу.
Осложнялось все тем, что для родственников и друзей семья Ольги была идеальной и любящей. Знакомые вслух восхищались тем, как их сплотила беда.
— В психотерапию я не верила, но стала ходить на групповые сеансы, — рассказывает Миронова. — Там собираются люди с совершенно разными проблемами. Их объединяет одно — онкологический диагноз. Вроде мы ничего особенного не делаем — разговариваем, разговариваем... Врач — дирижирует. И сами не замечаем, как происходит важное: из нас выходит все то плохое, что годами накапливалось и сжималось в пружинку, и появляются силы идти дальше. И на мир смотришь уже по-новому.
Когда муж заметил, что Ольга уже не плачет во время его нравоучительных пассажей, спокойна и снова начала улыбаться, был неприятно удивлен. Попробовал зайти с другого бока и напомнить, что без него она с сыном пропадет. Да и вообще, кому нужна она такая — неполноценная?
— Но я поняла, что при желании могу и одна жить, — улыбается Ольга. — И проблема финансовых ресурсов вполне решаема. И в общем-то это не я завишу от мужа, а ему невыгодно, чтобы я от него уходила. Я поверила в себя. Это как в романе про Гарри Поттера. Помните эльфа? Ему подарили носок, и это значило, что «Добби — свободен!»
По словам Мироновой, известие о том, что единственное в Москве «настроенное» под онкопациентов психотерапевтическое отделение закрывается, вызвало панику в «раковом корпусе». Одни активисты собирают подписи под петицией. Другие думают о «запасных вариантах» и мониторят цены на свободном рынке.
Средняя стоимость психотерапевтического сеанса — 4-5 тысяч. И не факт, что с врачом удастся поймать одну волну. Учитывая, что многие вынуждены самостоятельно покупать онколекарства, так как с госзакупками случаются перебои, позволить себе это смогут единицы.
— Помню свою депрессию, помню, как уходила почва из под ног, — подводит итог Ольга. — На душе чернота. И действительно хотелось что-то сделать с собой, а я ведь верующая. Мне помогли. У других — выхода не будет?
«Мы все побреемся налысо!»
Почему тяжелобольные чувствуют себя социально изолированными, «Ленте.ру» рассказала заведующая отделением психотерапии московской больницы имени братьев Бахрушиных Оксана Чвилева
«Лента.ру»: У вас в больнице были попытки суицида?
Оксана Чвилева: Нет, но некоторые пациенты высказывают такие мысли. Конечно, если врач слышит, что человек говорит про это, нас срочно вызывают. Потому что это — серьезно. У нас в стационаре недавно на лечении находилась женщина с раком груди. Первоначально ей ставили легкую стадию, но дополнительное обследование показало, что ситуация очень тяжелая — гораздо хуже, чем предполагалось. После того, как ей об этом сообщили, она решила, что уже конец, лечиться бесполезно.
На самом деле низкий уровень информированности о раке, о том, какие возможности лечения и перспективы есть у больных, иногда поражает. У меня было несколько пациентов, которые рассказывали, что когда только узнали диагноз, сразу пошли в ритуальные услуги. Одну такую пациентку ко мне привез муж. Она сначала даже никому не сказала о болезни. Родственники случайно обнаружили бланк с анализами и настояли, что нужно в больницу, а не на кладбище.
Всем пациентам, у которых диагностирован рак, нужна помощь психолога?
Не обязательно. У кого-то достаточно собственных сил, чтобы адаптироваться. Но многим не хватает личных ресурсов, и тогда нужна профессиональная помощь. Когда человек находится в состоянии аффекта, в очень сильном стрессовом состоянии, достучаться до него не всегда получается. Чаще всего нарушается сон, присутствует постоянная тревога и страх, он сложно воспринимает информацию и элементарно не понимает того, что пытаются донести до него врачи. Это усложняет процесс коммуникации пациента и онколога. Больной может многократно задавать одни и те же вопросы, ничего не может запомнить. Психотерапевт, назначая необходимую фармакотерапию для коррекции психических расстройств, помогает стабилизировать эмоциональное состояние пациента. И тогда становится возможной продуктивная работа пациента с врачами, и восприимчивость к лечению основного заболевания повышается.
Тяжелых и неизлечимых заболеваний много. Почему именно онкобольные попадают в группу риска по суицидам?
У нас много мифов и суеверий вокруг рака. Эта болезнь до сих пор стигматизирована в обществе. Одна пациентка рассказывала: «Приходила соседка, пили с ней чай. И я рассказала, что поставили онкологический диагноз. Соседка тут же изменилась в лице, перестала пить чай из "заразной" чашки и больше не приходила». Представляете, какой это удар для человека? Он сразу чувствует себя неполноценным!
Часто раковые больные социально очень одиноки. Даже если у кого-то есть суперсемья, которая во всем его поддерживает, ощущение одиночества все равно присутствует. Родственники не всегда понимают, что чувствуют их близкие, пережившие рак. Пациенты в ремиссии рассказывают: тебя распирает, ты хочешь поговорить о предстоящих обследованиях и переживаниях по этому поводу, о страхе рецидива, о перспективах, да просто о том, как жить дальше. А тебе говорят: «Все уже прошло, сколько можно, давай на что-нибудь другое переключись, не нужно об этом думать». А как не думать, когда нужно проходить регулярные обследования, и как дамоклов меч постоянно висит над человеком мысль: вернется рак или нет?
Работа традиционного и онкопсихотерапевта отличается?
В работе с разными группами пациентов есть свои особенности, конечно. Мы учитываем, на какой стадии лечения находится пациент, какое лечение по основному онкологическому диагнозу он принимает. Например, есть препараты, которые не рекомендуется назначать во время химиотерапии или гормонотерапии, есть нежелательные сочетания лекарств. И наоборот — есть препараты выбора в данной ситуации. Мы все это должны иметь в виду, учитывать возможные побочные эффекты.
То есть врач из традиционного психдиспансера, если к нему обратится онкопациент с депрессией, не справится?
Справится, конечно. Если только больной к нему дойдет. А как раз в этом я сомневаюсь. К психиатрии, как и к онкологии, в нашем обществе особое отношение, обусловленное мифами и страхами. Даже в нашей больнице — приходишь в отделение к больному, знакомишься. Часто человек, когда слышит слово «психотерапевт», в ужасе машет руками: «Зачем мне это? Я не псих, у меня все нормально».
Важно, чтобы психологическую помощь можно было получить по полису ОМС. И чтобы она была в структуре онкологической службы, где человек проходит лечение и постоянно наблюдается. То есть чтобы пациенту не надо было за этим куда-то идти, ехать на другой конец города, в специализированные учреждения, которые стигматизированы обществом.
Лечение онкологического заболевания многоступенчатое, пациент сталкивается с разными врачами, его передают из рук в руки, поэтому человеку важно, чтобы был хотя бы один специалист, который знает полностью его историю, сопровождает и поддерживает его на всех этапах лечения. И даже после терапии, на этапе регулярных обследований.
Допустим, пациенту врачи уже сказали, что перспектив остаться в живых у него нет. Не делаете ли вы хуже, когда будоражите его, стимулируя в нем какую-то надежду?
Мы работаем в команде с онкологами, обсуждаем случай каждого пациента и смотрим реальные медицинские прогнозы. Мы никогда не даем готовых рецептов, всегда отталкиваемся от конкретной ситуации человека. Пациент может провоцировать, спорить, говорить, что его борьба с болезнью бесполезна, что нет перспектив, что он не верит. Но если пациент пришел — это значит, что в глубине его души есть надежда, он хочет в чем-то себя убедить, хочет услышать противоположные аргументы. Иногда после консультации пациент уходит — и вроде бы ничего не изменилось, он остался при своем мнении, но через некоторое время опять приходит: «Вот мы тогда с вами говорили, я долго думал и решил, что нужно что-то менять».
А по поводу того, когда уже пора сдаваться, вот одна история: в этом году в ноябре на последнем Всероссийском съезде онкопсихологов в Москве выступала жена писателя, у которого был диагностирован рак гортани. Врачи сказали, что перспективы не очень хорошие, и надежд мало. Но они боролись, проходили необходимое лечение. Жена как могла его поддерживала, не давала опустить руки. Сил выходить из дома у него не было, поэтому музыкальные и литературные вечера, танцы жена организовывала дома. Она предложила сделать подборку его стихов и выпустить книгу, что вдохновило ее мужа, они это осуществили. Вскоре они продолжили лечение в Израиле. В октябре этого года его врач-онколог сообщил, что терапия окончена, рака у него больше нет.
Обращаются ли к вам за помощью родственники пациентов?
Недавно позвонила дочь пациентки, плачет: «Мама крайне тяжело переносит свою болезнь. У нее недавно случился очередной рецидив. Можно, мы придем вместе?» Приходят. Мама абсолютно спокойна, адекватна, понимает, что ее ждет. А дочка со слезами на глазах рассказывает, как все плохо. Я предлагаю дочке прийти на индивидуальную работу, потому что помощь тут больше всего требуется ей.
Иногда приходят родные и спрашивают: «Ну как там наш отец (мать), что думает, что рассказывает?» У нас работает правило конфиденциальности: все, что пациент говорит в кабинете врача, остается здесь же, мы ничего никому не передаем. В таких случаях предлагаем провести сеанс семейной психотерапии, и уже в присутствии всех вовлеченных сторон, при общем согласии, поднять какие-то проблемы. Но не за спиной пациента.
Часто ли близкие предают? И почему?
Тут о частоте не скажешь. Если я назову какую-то цифру — она будет означать только то, сколько таких историй попадается мне. И на вопрос, почему это происходит, не смогу ответить. Взять, например, две семьи. На первый взгляд события, поступки там могут быть одинаковыми, но вызваны они совершенно разными вещами. Было бы заманчиво выдать всем памятку, где подробно расписано, почему в жизни такое случается, а заодно — инструкцию, как себя вести, чтобы быть счастливым. Если бы все можно было упростить, наша работа не была бы такой долгой и сложной. У каждого есть мотивы и причины того или иного поведения. И у каждого есть свои возможности изменить что-то и поменять траекторию своей жизни.
Но все же — отчего это зависит: от личностных особенностей, семейного стажа?
Личностные особенности, безусловно, играют роль. А длительность семейных отношений — не всегда. К нам недавно пришла пациентка, которая прожила с мужем 27 лет. И сейчас она поняла, что они жили каждый своей жизнью, были абсолютно чужими друг другу.
Мы работали с молодой девушкой. Не помню ее семейный стаж — наверное, не больше пяти лет. Сыну было года три. У пациентки была операция, потом химиотерапия. Муж очень ее поддержал. «Ну что ты плачешь, — говорит. — Подумаешь — облысеешь, это временно. Мы все побреемся налысо». И действительно, сам постригся, и ребенка тоже побрили. Такая солидарность.
***
P.S. На сайте департамента здравоохранения Москвы появился официальный комментарий о судьбе онкопсихотерапевтического отделения в ГКБ имени братьев Бахрушиных. Как сообщает ведомство, информация о ликвидации службы не соответствует действительности.
— Речь не идет о прекращении оказания консультативной и лечебной психотерапевтической помощи онкобольным в больнице имени братьев Бахрушиных, — поясняет ситуацию руководитель столичного департамента здравоохранения Алексей Хрипун. — Действительно, планируются некоторые структурные изменения, но они носят технический характер и никак не повлияют на процесс оказания медицинской помощи. Врачи, которые ранее принимали пациентов, по-прежнему будут оказывать им помощь в полном объеме. Специалисты-психологи будут по-прежнему принимать как амбулаторных пациентов, так и пациентов стационара.
Однако уведомление о ликвидации с 1 января 2019 года психотерапевтического отделения пока никто не отозвал. Опытные пациенты чиновникам не верят — требуют предъявить документальные доказательства с печатью и подписью. Больные люди бывают такими навязчивыми.