Один из лучших хирургов-онкологов России, путешественница, которая в одиночку пересекла Чукотку, основатель компании, производящей биоэлектрические протезы, и еще шесть человек — это лучшие из лучших. Они стали победителями премии «Headliner года» в разных номинациях. «Лента.ру» расспросила их о поиске себя, преодолении трудностей, глобальных целях и примерах для подражания

Андрей Павленко — хирург-онколог, сооснователь благотворительного фонда Cancer Fund и герой медиапроекта «Жизнь человека». Победитель премии «Headliner года» и абсолютный лидер народного голосования в номинации «Общественная деятельность и социальные проекты».
Алена Бухарева — основатель единственного в Тверской области хосписа «Анастасия». Победитель в номинации «Общественная деятельность и социальные проекты».
Марина Галкина — путешественница, в одиночку пересекла Чукотку. Победитель в номинации «Спорт, здоровье, фитнес».
Юрий Осинин — художник-керамист, вернул петербургским мостам исторические таблички с названиями. Победитель в номинации «Культура и искусство».
Владимир Ергер — основатель первого в России музея, посвященного маякам. Победитель в номинации «Культура и искусство».
Илья Чех — основатель компании «Моторика», которая разрабатывает активные и биоэлектрические протезы рук. Победитель в номинации «Наука, инновации, образование».
Александр Иванов — основатель проекта «Химия — просто». Победитель в номинации «Наука, инновации, образование».
Дарья Алексеева — основатель и генеральный директор Charity Shop. Победитель в номинации «Бизнес».
Сергей Цысс — основатель компании «Механикум», которая создает интерактивные и роботизированные объекты. Победитель в номинации «Бизнес».

Был ли в вашей жизни период, когда вы искали себя? Какой совет вы могли бы дать тем, кто пока в поисках?

Дарья Алексеева: Возможно, это подростковый период и младшие курсы университета, как у всех. Но это были не поиски себя, а скорее бунтарство, когда ты творишь такое, к чему не готовили родители, чего ты и сам от себя не ожидаешь. Например, в 19 лет я улетела в США работать официанткой. Там меня кинули с работой, и я выкручивалась как могла, чтобы выжить. В тот момент поняла, что я не просто девочка из благополучной московской семьи, но и сама могу что-то сделать с нуля и справиться с трудностями.

Что касается советов ищущим: вдохновляйтесь фильмами, книгами, увиденным на улице или еще где-то, а еще представьте себе, в какой ситуации вы будете счастливы.

Андрей Павленко: У меня не было никаких метаний. Мой отец был военным врачом, а я с первого класса хотел быть военным хирургом и упорно к этому шел. Правда, со службы в итоге пришлось уйти.

Другим я советую определиться с будущей профессией хотя бы к окончанию школы, чтобы у вас было время на развитие в себе необходимых навыков. Но если вы вдруг поняли, что то, чем вы занимаетесь, совсем не ваше — бросайте, меняйте сферу деятельности. Нельзя быть хорошим доктором, если вам не нравится лечить, нельзя быть хорошим учителем, если вам не нравится преподавать, — и так в каждой профессии.

Марина Галкина: В каких-то мелочах я ищу себя до сих пор, но желание посмотреть, что там за горизонтом, у меня с детства, я с ним родилась. Еще маленькой я часто ходила в лес, не боялась, а когда видела поле, мне интересно было узнать, что там дальше. И вот однажды мы с дедушкой пошли в поле и дошли до горизонта, а там открылись новые горизонты — я была немного разочарована.

Я советую всем прислушиваться к себе. Задайте себе вопрос: «Чего я хочу?» — и ответ придет обязательно.

Сергей Цысс: Я много чего перепробовал в своей жизни. С 12 лет занимался музыкой, потом увлекся актерским мастерством и даже получил профессиональное образование (второе, по первому я радиотехник). Снимал кино, работал режиссером на телевидении. Моя постапокалиптическая короткометражка «Второе дыхание» побывала на 300 международных фестивалях и получила 60 наград. Весь электронный и роботизированный реквизит для нее я сделал сам. Ну и так вышло, что следующие лет 15 занимался производством интерактивных объектов и экспонатов для музеев, кино и телевидения. Например, мои макеты можно увидеть в первых выпусках программы «Жить здорово» Елены Малышевой. Заказов было очень много, и в 40 лет я понял, что пора открывать свою компанию, потому что с такими объемами я уже не справлялся. Кстати, я потом покопался и выяснил, что средний возраст стартаперов в США — 45 лет.

Тем, кто ищет себя, советую не бояться и пробовать, пока есть время. Для себя я вывел формулу пяти попыток: выделите лет десять на дело, в котором вы бы хотели себя попробовать, чтобы обучиться, полностью погрузиться в процесс, освоить его и добиться успеха. А потом уже решайте, что делать дальше.

Что помогает вам справляться с трудностями и неудачами?

Юрий Осинин: Моя работа. Материалы, с которыми я работаю, очень непредсказуемы: после обжига результат может не соответствовать ожиданиям. Это воспитывает умение не убиваться из-за неудач, а делать и делать, пока не добьешься нужного результата. В конце концов эти рутинные повторы — часть моей работы.

Дарья Алексеева: Я всегда говорю, что страх облажаться движет прогрессом. Когда я проигрываю в конкурсах, не получаю желаемого или вижу, что меня и мою работу воспринимают не так, как я хотела, я начинаю анализировать причины и корректировать свою работу, чтобы стать лучше.

Андрей Павленко: От неудач никуда не уйдешь, поэтому важно, чтобы рядом с вами был опытный наставник, у которого вы могли бы учиться. Для хирурга это особенно важно. Мне повезло с наставниками. Не могу сказать, что они валились на меня с неба, нет — я их искал. А из-за одного мне пришлось уйти с военной службы, потому что наставник работал на гражданке. Для меня это был очень серьезный шаг: мне нравилась служба, но пришлось прервать династию (которая началась еще с моего прапрадеда), потому что я очень хотел стать хорошим хирургом.

Владимир Ергер: Помогает маленький, но очень дружный коллектив. Нас всего пятеро — я, мой друг Михаил (мы придумали музей, искали и чистили экспонаты, собирали экспозицию), три девушки (в том числе экскурсоводы). Все мы — энтузиасты и очень любим наше общее дело.

Алена Бухарева: Упорство и целеустремленность. Наша основная задача — строительство стационара в Твери, и мы хоть и медленно, но успешно движемся к своей цели. Самое главное — желание доделать начатое.

Что дает вам силы продолжать свое дело? Какая у вас мотивация?

Юрий Осинин: Меня мотивирует сама цель. Если есть цель и понимание, как ее достичь, я могу потратить на нее много времени. Так было и с табличками, которые украсили петербургские мосты. Многие думают, что таблички — основной вид моей деятельности, но это только капля в море. Вот уже 14 лет я творю в собственной мастерской архитектурной керамики, работаю над каминами, печами, архитектурной облицовкой. Проблема табличек меня задела, и я решил ее как профессионал, а не партизан, который просто захотел хайпануть.

Дарья Алексеева: Я не очень-то задумываюсь, продолжать или нет, потому что моя работа — это какой-то бесконечный процесс. Это не то что ты завершаешь один проект, а потом, отрефлексировав, берешься за новый. Мне очень помогает то, что я могу поменять вид деятельности. Например, в какие-то дни я просто приезжаю на склад и сортирую вещи, а в другие — хожу на форумы и читаю лекции. Возможность менять темп, характер и рабочую локацию позволяет меньше уставать и временно переключаться на что-то другое, если надо остыть и свежим взглядом посмотреть на какие-то недочеты.

Андрей Павленко: Сильнее всего мотивируют улыбки на лицах выздоровевших пациентов. Человек приходит к тебе с серьезной проблемой, а после твоей операции улыбается, жмет руку и благодарит — это то, ради чего стоит жить на этом свете. Ты понимаешь, что даешь человеку еще один шанс на жизнь.

Илья Чех: Периодические успехи дают неплохой заряд энергии и понимание того, что ты движешься в верном направлении.

Есть ли у вас глобальная цель, после достижения которой вы могли бы оставить то, чем занимаетесь? В чем она заключается?

Юрий Осинин: Я профессиональный художник-керамист и не могу представить, чтобы вдруг все бросил и занялся чем-то другим. Каких-то глобальных целей я не ставлю, потому что привык жить настоящим, — у меня много интересных проектов и масштабных заказов. Но у меня есть одна мечта: хотелось бы, чтобы моя мастерская вышла на уровень лаборатории керамики Академии архитектуры СССР, в которой работал Алексей Филиппов. В свое время лаборатория разработала керамику для московского метро. Правда, сейчас все стремятся сэкономить на строительстве, и это сводит всю красоту на нет. Но если тренд на что-то настоящее вернется, я бы в это вписался.

Дарья Алексеева: Сейчас Charity Shop — компания, которая занимается сбором, сортировкой, повторным использованием и переработкой вещей. Если бы мы дотолкали нашу инициативу до законопроекта или передали эту деятельность в руки города, в нашей работе не было бы особого смысла, потому что ящики для сбора одежды стояли бы в каждом дворе, как это происходит в Европе и США. По сравнению с объемами рынка наша работа сейчас — капля в море. В будущем я вижу нас не предпринимателями, а лоббистами и законотворцами.

Андрей Павленко: Хирургия — дело моей жизни, я бы никогда не бросил то, чем занимаюсь. Если говорить о глобальных целях, я бы очень хотел, чтобы в онкологической хирургии и медицине вообще не было места некомпетентности и непрофессионализму. Всю свою жизнь я борюсь с ними.

Владимир Ергер: Глобальная миссия — создать крупный музей, который бы котировался на мировой арене и ничем не уступал маячным музеям Англии и Франции, где зародилось маячное дело. Но даже после этого я не оставил бы его, потому очень люблю то, чем занимаюсь.

Алена Бухарева: В Твери с ее 420 тысячами жителей нет хосписа. Мы находимся между Петербургом и Москвой, где вопрос паллиатива решается беспрекословно. В столицах люди понимают, что хоспис — неотъемлемая часть жизни, а у нас, в Твери, — нет. Поэтому наша глобальная цель — строительство стационара. Возможно, когда в городе появится стационар хосписа, я и займусь чем-то другим. Но я настолько вовлечена в это дело, что вряд ли смогу оставить его совсем.

Марина Галкина: У нас с Ниной Михеевой была цель стать чемпионками мира по рогейну — мы ими стали. Хотела пересечь Чукотку и дойти до мыса Дежнева — сделала. А сейчас отдыхаю и ищу новые цели.

Илья Чех: Я бы не оставил робототехнику. Возможно, поменял бы профиль на космический — это то, к чему я стремлюсь. Интересно заняться развитием технологий для космической экспансии и колонизации Марса.

Сергей Цысс: Сейчас наша компания занимается множеством проектов: каждое новое устройство — вызов, каждый экспонат с нуля проходит через научную разработку, прототипирование, производство. А я мечтаю создать одну прикольную техническую штуку — подробностей пока разглашать не буду, — и, если получится все смоделировать, написать бизнес-план и найти инвестиции, то я бы сосредоточился на ней одной.

Что касается глобальной мечты в плане развития компании — хотелось бы, чтобы в каждом научном музее мира стоял один экспонат «Механиума». Тогда весь мир увидит, что в России очень крутые инженеры, которые могут создавать качественную робототехнику и интерактивные экспонаты. Правда, сейчас очень сложно выйти на внешний рынок — с российскими компаниями не хотят работать из-за санкций.

Есть ли у вас пример для подражания — реальный человек или вымышленный персонаж?

Юрий Осинин: В юношеские годы мне хотелось быть похожим на Шварценеггера — ну, понимаете, Терминатор и все дела... К счастью, я вырос из этого. Сейчас меня много кто вдохновляет — Микеланджело, Малевич и многие-многие другие. У любого мастера есть чему поучиться. Замкнуться на ком-то одном — сильно себя ограничить.

Дарья Алексеева: Мой ментор Вероника Жукова! Мы вместе с 2014 года. Вероника работает в банковском секторе, занимает высокую должность, а еще она многодетная мать. И как-то умудряется все это сочетать, соблюдая темп и не теряя глубины: она не тот, кто прыгает по верхам, чтобы везде все успеть. Я учусь у своего ментора многим вещам и надеюсь вырасти и быть похожей на нее.

Андрей Павленко: В 39 лет я прочел роман Айн Рэнд «Атлант расправил плечи». Там есть два персонажа — Джон Голт и Хэнк Риарден, они мне местами напоминают меня самого.

Что касается реальных людей — то это Нюта Федермессер с ее программой, четкими принципами и упертостью и прямолинейностью. Восхищаюсь ею! Она настоящий хедлайнер года.

Алена Бухарева: Меня вдохновляют все участники хосписного движения. Особенно Нюта Федермессер и Андрей Павленко — они большие молодцы и реально крутые!

Марина Галкина: Для меня большой пример — лыжница Валентина Шацкая, которая в одиночку путешествовала по Арктике, и, конечно, полярные путешественники Фритьоф Нансен и наш Георгий Карпенко.

Илья Чех: Илон Маск, Сергей Королев, Константин Циолковский — потому что не побоялись действовать, когда в их успех никто не верил.

Сергей Цысс: Мой друг бизнесмен Алексей Шикин, который начинал ведущим на праздниках, а потом создал со своим другом успешную event-компанию.

Если говорить о каких-то мировых фигурах, то это, конечно, Илон Маск. Последние 40 лет мир погружался в пучину потребления, и это завело человечество в тупик. А Маск вернул миру мечту о космосе. Он понимает, что делает, и не только мечтает, но и находит средства средства для реализации этой мечты.

В этом году в Москве капитальный ремонт пройдет почти в двух тысячах домов. По данным Минстроя, столица является одним из лидеров в реализации региональных программ капремонта. Об особенностях и преимуществах московской программы и о том, какую поддержку горожане могут ожидать от столичного правительства, — в материале «Ленты.ру».

Ударные темпы

Московская программа капитального ремонта многоквартирных домов стала самой масштабной в новейшей истории России. В рамках программы в столице уже отремонтировали около шести тысяч многоквартирных домов — это каждый пятый дом программы. В жилых зданиях полностью заменили инженерные системы, трубы, электропроводку, отремонтировали фасады и кровли, чердаки и подвалы.

В этом году в Москве работы по капремонту планируется провести в 1982 домах общей площадью более девяти миллионов квадратных метров. Всего программа рассчитана на 30 лет и включает в себя: ремонт 27 920 зданий площадью 248,83 миллиона квадратных метров, обновление 355 тысяч систем и элементов зданий, замену 112 тысяч лифтов. Это 10 процентов площади всех домов и почти четверть всех лифтов, включенных в региональные программы капитального ремонта России, а по итогам 2018 года объемы капитального ремонта в Москве составили около 20 процентов от всей России.

«В Москве речь идет о комплексном капитальном ремонте, в ходе которого одновременно выполняется большое количество работ», — говорит председатель комиссии Общественной палаты Москвы по ЖКХ, капремонту и местному самоуправлению Александр Козлов. «Это позволяет снизить неудобство для жителей — вместо того, чтобы ежегодно размазывать по одному виду работ, здесь в течение одного-двух лет сразу можно провести и мероприятия по проектированию, и провести все необходимые ремонтные работы с соответствующей приемкой со стороны собственников», — отмечает он.

Неудобства, связанные с проведением капитального ремонта, временны и значительно уступают преимуществам, которые приобретает каждый конкретный дом: стоимость жилья значительно повышается, условия проживания становятся комфортными и безопасными, повышается энергоэффективность. В столице список проводимых в рамках ремонта работ расширен по сравнению с установленным Жилищным кодексом России. В рамках программы выполняются работы по ремонту всех инженерных систем, по которым в доме приходят газ, вода, электричество, тепло, а также канализация. Вплоть до ремонта крыш, фасадов и даже фундамента. Кроме того, при необходимости будет заменен мусоропровод и отремонтированы системы дымоудаления и противопожарной автоматики, а также пожарный водопровод.

С 2018 года в перечень работ включен капитальный ремонт подъездов, который позволит не только капитально отремонтировать стены и потолки в подъездах, но и заменить все изношенные двери в местах общего пользования, заменить напольную плитку. Разработанный стандарт капитального ремонта подъездов предусматривает применение только современных и безопасных материалов. С учетом уже проводимых работ по замене окон в подъездах уровень комфорта ощутимо повысится.

Конкретные виды и сроки работ специалисты определяют индивидуально для каждого дома в зависимости от его состояния и возраста. Их можно уточнить на сайте региональной программы капитального ремонта.

Уникальность столичного капремонта

Важной особенностью программы столичного капремонта стала своевременная замена лифтового оборудования. Сроки службы лифтов больше не «продлеваются» — по окончании срока заводской эксплуатации грузоподъемная машина заменяется на новую. Благодаря этому подходу в Москве практически не используются лифты старше 25 лет.

«Системный подход к вопросу замены лифтов в Москве выступает ориентиром для всей России, — комментирует руководитель Комиссии по вопросам лифтового хозяйства Общественного совета при Министерстве строительства и жилищно-коммунального хозяйства Российской Федерации Чернышов Сергей Александрович. — Сегодня это единственный регион, с опережением выполняющий требования технического регламента Таможенного союза "Безопасность лифтов", который предусматривает замену всех отслуживших срок работы лифтов на новые, отвечающие его требованиям, до 2020 года».

С 2011 года в столице заменили более 32 тысяч лифтов, в том числе 13,6 тысячи — по программе капитального ремонта. До конца года в городе заменят еще 1820 устаревших лифтов. Лифты отечественного производства, изготовленные на Карачаровском и Щербинском заводах, соответствуют самым современным требованиям. Прежде всего они эстетически отличаются от того, к чему москвичи привыкли: они современны и красивы. Лифты оснащены электронным оборудованием, они качественно более безопасны, чем старые аналоги. В них предусмотрена «защита от вандалов», и главное — они приспособлены для всех категорий жильцов: в том числе пожилых.

Москва — один из немногих регионов России, где в программу капитального ремонта включена замена приборов отопления в квартирах с согласия их собственников. Радиаторы и конвекторы производятся на столичных предприятиях, в том числе на заводе «Сантехпром» в Гольянове, где изготавливается каждый пятый радиатор для столичного капремонта. Качество, по признанию специалистов, соответствует самым строгим европейским стандартам.

В этих биметаллических радиаторах и конвекторах исключается контакт теплоносителя с алюминиевым сплавом, вследствие чего отсутствуют условия для электрохимической коррозии, а это увеличивает срок его службы. Кроме того, отопительные приборы оснащены термостатами, то есть ручной или автоматической регулирующей арматурой.

«В этом году по новым требованиям Фонда капитального ремонта завод начал поставлять принципиально новый продукт — это отопительные приборы, которые в заводских условиях сразу комплектуются запорной арматурой и современным термостатом для регулировки подачи тепла, — рассказывает генеральный директор завода «Сантехпром» Зелиско Павел Михайлович. — Такое решение позволит не только максимально минимизировать проведение сварочных работ в квартирах, но и обеспечит максимальную надежность и комфорт при эксплуатации».

Где копить средства на капремонт?

Михаил Булгаков утверждал, что квартирный вопрос испортил москвичей. Если это и было так, то он же их и исправил. Перед собственниками жилья встал выбор: где накапливать средства на будущий капитальный ремонт? Есть два варианта: так называемый общий котел, или региональный фонд, либо специальный счет для конкретного дома в одном из уполномоченных банков. В любом случае выбор требует от жильцов дома консолидации и самоорганизации. И именно это приводит к формированию института по-настоящему ответственных собственников. Только теперь, спустя почти без малого 30 лет после приватизации, жилец превращается в собственника. Это принципиально меняет как повседневную жизнь в каждом конкретном доме — она становится просто комфортнее, так и взаимоотношения обитателей квартир с внешним миром — они становятся «взрослыми».

«Общий котел» предусматривает учет платежей собственников в Фонде капремонта по каждой квартире. При этом фонд берет на себя в полном объеме организацию проведения капитального ремонта в сроки, установленные региональной программой: привлекает подрядные организации, контролирует качество и сроки работ, принимает выполненные работы, несет ответственность за неисполнение или ненадлежащее исполнение обязательств подрядными организациями.

Средства расходуются на капитальный ремонт одних домов за счет других по принципу «кассы взаимопомощи», в порядке очередности. Именно такой подход позволяет реализовывать в установленные сроки региональную программу.

Второй способ гораздо интереснее. В этом случае собственники самостоятельно выбирают исполнителя работ по капитальному ремонту и заключают с ним договор. Капитальный ремонт при таком способе накопления проводится либо в сроки, установленные региональной программой, либо, если это необходимо, досрочно, при достаточности средств на счете или с привлечением кредита.

«Накопление средств на специальном счете — это фактически отдельный кошелек дома, в котором собственники имеют возможность вести самостоятельный учет накоплений, определять владельца спецсчета: либо управляющую компанию, либо товарищество собственников жилья. Есть даже возможность разместить спецсчет у регионального оператора фонда капитального ремонта, — рассказывает Александр Козлов. — То есть накапливаемые средства обособлены, они не смешиваются с остальными деньгами даже в том случае, когда владельцем спецсчета является фонд. Это позволяет хорошо спланировать будущий ремонт и особенно актуально для домов-новостроек, в которых горизонт капремонта еще не близок. Специальный счет дает возможность накопить средства и по мере необходимости проводить ремонт именно там, где в нем есть необходимость — например, отремонтировать кровлю либо фасад. Плюс собственники смогут привлекать кредитные средства — специальный счет такую возможность предоставляет. Это осознанное решение, которое собственники смогут принять».

Но самая примечательная черта второго варианта заключается в том, что значительно может быть сокращен возврат уже перечисленных взносов на котловой счет с двух лет до трех месяцев. И именно это обстоятельство, по мнению специалистов, как раз лучше всего способствует развитию института ответственных собственников. В Москве всего за три месяца можно перевести деньги из «общего котла» на специальный счет, открытый в банке для конкретного дома. Для этого необходимо принять решение на общем собрании и направить протокол в адрес регионального фонда капитального ремонта.

К тому же при втором способе намного эффективнее осуществляется контроль собственников за состоянием дел в доме до, во время и после ремонта — самостоятельность при выборе подрядчика, определение конкретных работ и их объемов, стоимости, а также сроков ремонта тому самая конкретная гарантия.

Остается напомнить, что городское правительство осуществляет информационно-методическую поддержку собственников квартир, в частности проводит обучающие семинары.

Только ленивый не говорит, что в российском здравоохранении много проблем: больницы закрываются, врачей прессуют пациенты и начальство, лекарств нет. Тюремные врачи на все эти жалобы мрачно шутят — это вы еще в больницах на зонах не были, тогда бы сразу поняли, что на гражданке на самом деле все хорошо и местами отлично. Как работают тюремные врачи и почему у больных в зонах практически нет шансов выжить «Ленте.ру» рассказал врач одной из колоний в Сибири Александр Петров (по просьбе собеседника имя и регион проживания нашего героя редакция не раскрывает). В исправительных учреждений работает уже 30 лет. Занимал руководящие должности. Но, как говорит, не выдержал системного абсурда и сейчас уже несколько лет как в отставке, на пенсии. По ряду причин продолжает курировать тюремных пациентов.

«Лента.ру»: Сколько по нормативу в колонии должно быть медработников?

Александр Петров: В 1990-2000-е годы в медицинских частях исправительных учреждений как правило на полную ставку работали терапевт, психиатр, невролог, человек шесть фельдшеров, несколько медсестер. И был еще руководитель, начальник медчасти, который занимался всеми организационными вопросами процессами медицинского подразделения. Такой штат считался нормальным для колонии, в которой содержалось примерно 1700-2000 заключенных. А сейчас работать практически некому. Как правило в начальники ставят фельдшера. Но по документам он на этой должности не числится, потому что официальным руководителем его не могут назначить из-за отсутствия необходимой квалификации. У фельдшера средне-специальное образование, не высшее. Кроме начальника, две-три медсестры: уколы ставят, таблетки выдают. Из постоянного состава это обычно — все.

В колониях сегодня вообще есть врачи?

Обычно врачебные вакансии заполняются специалистами-полставочниками, четверть-ставочниками. Поскольку большая часть колоний расположена в сельской местности, удаленность от ближайшего города минимум 40-70 километров, то тот же терапевт-совместитель ежедневно ездить туда не будет. Иначе для него смысл работы пропадет. Он приезжает раз в неделю, точно также как и остальные.

Естественно, такой врач может только посмотреть каких-то неотложных пациентов. А провести диспансеризацию, поставить хроников на учет, чтобы динамично их наблюдать — на это нет времени. Врач полставочник никогда не будет этим заниматься. Успели кого-то с наскока посмотреть — и ладно.

Из-за чего кадровый голод? Врачи не хотят работать в колониях, или ФСИН просто деньги экономит и старается «минимизировать» штат?

Скорее — специалисты в исправительную систему не идут, вакансии-то есть. Тут комплекс причин. Например, что касается нашей колонии — она расположена в довольно депрессивном регионе. У нас даже в гражданском здравоохранении дефицит врачей, ну а в тюрьмах — тем более.

Аттестовываться, то есть получать офицерское звание, надевать погоны и выносить весь этот военный дурдом, желающих очень мало. Зарплата у начинающего офицера в тюремной больнице будет примерно тысяч 60. И это ненамного выше, чем у хорошего врача без погонов. Если врач квалифицированный, с головой, он и на гражданке столько заработает. Зато его никто по ночам не будет поднимать.

Судя по соцопросам, в силовых органах жаждут работать полстраны. Считается, что там надежно и в 30 лет уже на высокооплачиваемую пенсию можно. Врут?

Ранняя пенсия — это действительно про нас. Но сумма не такая уж великая. Чтобы получать более менее нормальную пенсию в 30-40 тысяч нужно уйти на нее с приличной должности, хотя бы замначальника колонии и выслугой 20 лет. Если на пенсию уйдет простой врач, его пенсия составит тысяч 17-18. Конечно, и это на дороге не валяется. Но разве в молодости кто-то думает о пенсии?

В то же время для творческого человека, который к чему-то стремится, в тюремной медицине сегодня слишком много отталкивающего. Должности руководителей медицинской службы занимают люди, которые, по крайней мере у нас в регионе, — не имеют должного административного опыта, а иногда и талантов. Но в виду того, что колоссальный дефицит кадров, место надо кем-то заткнуть, — назначают хотя бы такого.

Много бюрократии. На гражданке она тоже есть, но здесь это усугубляется антуражем: решетки, режим. В квартал заполняешь стопку отчетов толщиной примерно с пачку бумаги. Большая часть справок — бессмысленна. Данные из одной отчетной формы в какой-то мере дублируются в другой, третьей, четвертой.

Постоянно раздаются звонки из Москвы с приказом — срочно, «еще вчера» нужно то или это. Некоторые запросы могут поставить в тупик. Жаловался мне мой приятель, начальник медчасти следственного изолятора. Неожиданно звонят из управления: срочно нужна информация — сколько сегодня в СИЗО находится ВИЧ-инфицированных иностранцев. Я говорю: «Сейчас уточню, перезвоню и доложу».

Но вообще-то, вопрос бессмысленный. Потому что следственный изолятор — это место, куда подследственные прибывают, убывают, их вывозят в районы области на какие-то следственные действия, в суд, освобождают по каким-то причинам, арестовывают новых. То есть сегодня 10 ВИЧ-инфицированных иностранцев, завтра будет 30, а послезавтра – ноль. Но тем не менее зову ответственного, объясняю потребность. Тот уходит в кабинет, через минуту рапортует: «18 человек». «Откуда цифру взял?» «В справочнике Фонарева» (то есть назвал цифру от фонаря). Этот маленький пример абсурда, который характеризует всю исправительную систему в целом.

С лекарствами проблемы есть?

Года три назад я посещал семинар в медицинском вузе — для повышение квалификации. Лекции читали разные специалисты, в том числе была лекция по лечению эпилепсии. Очень познавательно — я записывал. Но минут через тридцать прекращаю вести конспект. Лектор это замечает, интересуется: «Вам не интересно?» «Наоборот — очень интересно. Просто я вспомнил, что у нас в части, кроме финлепсина — это противосудорожный препарат — ничего нет». Хохот в аудитории. После этого еще половина слушателей перестали записывать, потому что смысла — нет. Когда новыми знаниями не пользуешься постоянно, то забываешь.

А разве врач не может заказать нужный препарат?

Снабжение медикаментами происходит централизованно. То есть все тюремные медицинские части состоят в неком региональном кластере, у которого есть головная организация. В один кластер могут входить несколько зон. Головная организация производит все закупки.

Заявки о своих нуждах, конечно, мы пишем. Если не ошибаюсь, то с 2017 года каждая медицинская часть ФСИН должна ежемесячно учитывать, сколько и каких таблеток, бинтов, инъекционных препаратов она израсходовала. То есть при реальном дефиците кадров нужно из тех сотрудников, кто имеется, выделять человека, который ежедневно будет заниматься только учетом «микстур». Затем вся эта информация улетает в Москву, во ФСИН России. Что там они с ней делают — я не знаю.

Может быть, анализ данных поможет оптимизировать расходование лекарств, затраты на них? Не воруют у вас препараты, не продают потом в аптеках?

Поверьте, анализом данных никто наверху не занимается. Подозреваю, что все эти цифры отправляются просто в мусорку. А по поводу воровства — смешно. Кому нужна ацетилсаллициловая кислота (аспирин, — прим.»Лента.ру»). Ее точно из санчасти никто не украдет. А дорогостоящих препаратов у нас просто нет.

Что вы подразумеваете под дорогостоящими?

Лекарств, которые стоят дороже 1000 рублей за упаковку, я уже много лет не видел на зонах. Закупается все попроще, подешевле, без затей. Домой эти препараты и медизделия точно тащить смысла нет. Все реально идет на осужденных.
В моей колонии в конце прошлого года случилась замечательная история. Психотропных препаратов в медчасти не стало совсем. Те, что были — мы израсходовали, а новых не прислали. И психиатр нашел блестящее решение: был вынужден осужденным передать: ребята кто рассчитывает получить какие-то назначения, можете не приходить, потому что ничего нет.

Нехватка антидепрессантов — это большая проблема?

Конечно, ситуация плачевная! Поймите, что колония, лишение свободы — огромный стресс. Пусть даже человек неоднократно судим, пусть из этой тюрьмы «не вылазит», но и для рецидивистов это тоже — стресс. И в такой ситуации пациентов без поддерживающей терапии оставлять нельзя. Их состояние будет ухудшаться. Психопатов на зоне — половина. Соответственно, свои эмоции они контролировать не могут. А если еще и лечение им обрубить — может получиться «коктейль Молотова». На этом фоне как раз и возникают конфликты между осужденными, конфликты с администрацией.

Такие перебои с препаратами случаются часто?

В прошлом году руководство ФСИН решило перестроить схему госзакупок препаратов. Начальство решило, что все надо делать централизованно, в Москве. Соответственно, у регионов отозвали деньги, ранее выделенные на лекарства. Ну а когда дошло до практической работы — захлебнулись, поняли, что физически с такими объемами не справятся. Ну и быстренько переиграли — вернули как было.

Хорошо, конечно, что у нас XXI век, электронные платежи, то есть деньги не на телегах возят. Но тем не менее пока по банкам платежки прошли — все затянулось. Аукционы, которые по идее нужно проводить в начале года или хотя бы весной, стартовали ближе к осени.

Вы говорите, что препараты получаете самые дешевые, но как же вы рак тогда лечите, ВИЧ? Это же дорогостоящая терапия.

С онкологией и на гражданке все печально, а в колонии печальней в несколько раз. С ВИЧ — тоже не все хорошо. Я в этом не очень разбираюсь, потому что не инфекционист. Но и ко мне осужденные приходят часто жаловаться: «Поменяли антиретровирусную терапию, плохо чувствую себя, есть не могу, уснуть не могу». Понятно, почему меняется лекарство. Был человек на одной схеме лечения, а потом раз — нет лекарств, не завезли. Все — надо подбирать другую терапию, подбирать новые комбинации.

Получается, если человек серьезно болен, в заключении он обречен?

Программа минимум по лечению «легких» больных как-то соблюдается. А вот с серьезными болезнями в колонии действительно делать нечего. Зона никогда никому здоровья не прибавляла. Всегда так было, а в наше время — тем более.

Взять хотя бы сахарный диабет — это одна из самых распространенных патологий в популяции. То есть и на зоне пациентов таких много. В уголовно-исправительной системе никогда не существовало специальной диеты для больных сахарным диабетом. Они получают тот же самый набор продуктов, что и все остальные осужденные, в том числе полкилограмма хлеба, полкилограмма картофеля и 300 граммов какой-нибудь крупы на день. То есть то, что им в принципе потреблять нельзя, потому что продукты эти богаты углеводами, будут вызывать подъем сахара в крови, что ухудшит состояние.

Оборудование, диагностическая аппаратура в тюремных больницах есть?

С оборудованием тоже большая печаль. Иногда что-то присылается из центра. В начале 2000-х годов началась кампания по замене рентгеновских аппаратов в колониях. Причем это по всей России происходило. И к нам приехала вроде новая машинка. Когда принимали, позвали техника осмотреть. Тот ходил-ходил и говорит: «Васильич — у нас на зонах принято называть друг друга на «вы» и по отчеству — где это вы машину такую взяли?» «Так недавно из Москвы прислали». «Этому зайцу уже лет 200 наверное», — отвечает. Позже пояснил, что аппарат скорее всего был собран по частям, из старья разного. Но техник долго удивлялся мастерству умельцев, которые туда каким-то чудом умудрились компьютер прикрутить.

До сих пор так и работаем на этом оборудовании. Ну а что-то более серьезное — аппаратов УЗИ или МРТ в колониях, конечно, нет. Есть тонометр и фонендоскоп. Обеспечили портативными ЭКГ-аппаратами. Раз в неделю может из города приехать лаборант, забрать кровь на исследование.

Операционная в нашей тюремной больнице более-менее хорошо оснащена. Есть там эндоскопический кабинет. Но тоже до абсурда иногда доходит. Без наркотиков операцию ты никак не сможешь провести. Но наркотики ведь надо где-то хранить. Помещения, которыми располагает наша аптека, — не позволяют хранить там наркотики. Не отвечает всем нормам и правилам. Колония была лет 40 назад построена, сейчас другие требования.

Что делают?

Выкручиваются, сможешь извернуться — молодец. Нет — все твои хирургические больные пойдут под конвоем в городскую больницу.

Вы можете направить пациента в гражданскую больницу на обследование, лечение?

Теоретически, если у человека подозрение на какую-то серьезную болезнь, мы можем отправить его на диагностику. Но на практике это сделать очень и очень трудно. Люди конечно вывозятся, но не так много как хотелось бы — примерно четверть от потребностей. В колониях вечно пазл для это не складывается. То бензина нет — строгий лимит на него. То охрана отсутствует. Оптимизация ведь не только в гражданской медицине произошла, но и в колониях. Поувольняли младших инспекторов. И просто тупо некому сопровождать осужденных.

Обычно в качестве образца сегодня любят все сравнивать с 1990-ми годами. Тогда было лучше?

Ну нет, конечно. С 1990-ми не особо корректно сравнивать, тогда была разруха полная. Ситуация в медицине в исправительных учреждениях стабилизировалась к 2000-му году. Вот где-то по 2010 год было относительно неплохо. Колонии получали финансирование непосредственно на медучреждения. То есть тогда была специальная статья расходов на медикаменты, на ремонт медоборудования и так далее. Возможно, средств давали меньше, чем хотелось бы, но по крайней мере мы ими самостоятельно распоряжались. То, что необходимо — могли купить.

Я в то время заведовал медчастью. И никогда не расходовал бюджет полностью, всеми правдами и неправдами держал хотя бы маленький запас. Потому что всякое бывает: поступил редкий пациент, а нужного препарата нет. Если есть средства, звонишь в аптеку и тебе привозят. Даже если и денег у меня не было, аптека, с которой колония сотрудничала, могла «в долг» дать. Сейчас такого и близко нет.

Если больной вошел в терминальную стадию, вот-вот умрет — почему вы его не отправляете домой, ведь закон это позволяет? Правозащитники жалуются, что руководство колоний намеренно затягивает процесс деактивации умирающих осужденных.

Действительно, есть перечень заболеваний — обычно это терминальная стадия — при которой осужденные могут быть освобождены. Но я опять же говорю: могут. Этот вопрос решает судья, руководствуясь законом и своим внутренним убеждением. А в законе написано «может быть освобожден». Судья не обязан освобождать.

Самая частая комбинация смертельных диагнозов: ВИЧ и туберкулез. В один прекрасный момент у пациента начинается дессиминация туберкулеза. То есть болезнь стремительно распространяется по всему организму. Поскольку иммунитет снижен, человек не может с этим бороться. Многие сгорают за две-три недели. И очень часто не успеваем оформить документы.

У нас в свое время — это было лет семь назад, но с тех пор мало что изменилось — вышла забавная история. Мы на уровне региона инициировали совещание в областном суде. Участвовали представители тюремной медицины, прокурор, судейские. Поднимали проблему, что не успеваем вовремя, при жизни, освобождать умирающих. Колония направляет бумаги на заключенного в суд. А там заседание назначают через 2-3 недели. Когда выносится решение, пока оно вступает в законную силу, часто сиделец уже — все, отмучился. С судейскими мы общий язык сразу нашли. Они впоследствии изменили свой подход, подобные дела рассматривали вне очереди.

Прокурор все совещание слушал, молчал. В конце встает и говорит: я со своей стороны поручаю своим сотрудникам проверить медсанчасть, не затягивают ли они сроки? И прокуратура нас еще где-то месяц вытряхивала вдоль и поперек.

Сейчас ФСИН заявляет, что будет создавать в колониях паллиативную медицину. Но судя по тому, что вы говорите — в тюрьмах уже вся медицина и так — «хосписная» — поддерживающая?

В последнее время я молодым коллегам часто говорю: медицина уголовно-исправительной системы умерла. Подрагивание, которые вы сейчас наблюдаете, — это агония. Не осмысленные действия, а когда руки-ноги двигаются уже практически у мертвого. По сути мы в колониях не лечим, а занимаемся имитацией этого.

Может, в центральных областях что-то по-другому. Ну хотя когда общаешься с коллегами из других регионов, понимаешь, что у них не лучше. Даже и в Москве все совсем не блестяще. А в ряде случаев еще и хуже, чем у нас.

Но я тут все-таки хочу подчеркнуть одну вещь. Откровенных негодяев среди медицинских работников во ФСИН не так много. Если они есть — это буквально единицы, которым действительно на все наплевать. Как правило врачи — это люди, которые стремятся помочь больному. Другое дело, что они просто не могут этого сделать. Не просто помогать, когда ничего для этого нет.

Спектакль «Охота на мужчин» в Махачкале вызвал гнев Хабиба Нурмагомедова, в результате чего угрозы посыпались в адрес актеров и тех, кто осудил дагестанцев за агрессивную реакцию. Местные блюстители нравственности призывают зарезать и сжечь тех, кто причастен к этой постановке. По их мнению, она оскорбляет верующих людей, попирает местные традиции и является практически порнографией. «Лента.ру» узнала у ученого-кавказоведа, антрополога и старшего научного сотрудника МГИМО Ахмеда Ярлыкапова, что привело к скандалу, так ли ситуация в Дагестане отличается от того, что происходит в России вообще, и что может означать уклончивая реакция властей.

«Лента.ру»: Почему, по-вашему, спектакль вызвал такую реакцию?

Ахмет Ярлыкапов: Если честно, спектакль достаточно рядовой, ничего там сверхвызывающего нет. Обычный спектакль, который, наверное, по всей стране показывают.

Да, это же не, скажем, «Идеальный муж», который сами создатели называют спектаклем-провокацией.

Совершенно верно. Он ничем не примечательный. Поэтому, если честно, спектакль — это просто повод. Может быть, это действительно превышение предела. Женщина в нижнем белье, мужчина оголен до пояса — по строгим мусульманским правилам это неприемлемо. Но строгим мусульманам и не положено ходить на такого рода спектакли, а по названию «Охота на мужчин» понятно, что это не то, чего бы хотели высокоморально верующие люди. Поэтому можно не ходить туда.

Такого рода событий случается в республике очень много. Есть масса постановок, масса произведений культуры, которые выставляются в музеях и не очень соответствуют строгим нормам морали.

Телевидение есть, наконец. То же самое, что и у других россиян.

Совершенно верно. Можно возмутиться чем угодно. Поэтому я не думаю, что на этом спектакле надо останавливаться и разбирать его на молекулы. Дело не в спектакле, конечно же.

Конечно, про спектакль подробно не будем. Но кое-что хотелось спросить. Люди, которые публично выступали против постановки, говорили об оскорблении и унижении народа. Я понимаю, что можно чем-то возмутиться. Но что вкладывается ими в понятие оскорбления и унижения?

Если честно, я не могу понять, в чем унижение. Оскорбление — понятно. Человек считает, что смотреть публично на женщину в нижнем белье, это неправильно. На это он действительно имеет право — оскорбиться тем, что его моральным устоям не соответствует. Еще раз обращу внимание, что это спектакль с определенным названием, и есть выбор — ходит или не ходить.

Но сама-то ситуация возникла из-за чего? Не из-за того, что человек пошел и увидел. Он оскорбился после того, как ему прислали через мессенджер запись. Сейчас телефоны есть у всех, можно записать что угодно. И он оскорбился на запись. Это, конечно, очень примечательно, что в наш цифровой век можно увидеть что угодно, происходящее где угодно, и оскорбиться.

Еще раз повторюсь, в Дагестане происходит масса мероприятий, на которых женщины, допустим, певицы, тоже не закрыты, скажем так. Эти записи массово гуляют по WhatsApp. Но возмущение было подхвачено именно потому, что тот человек, который озвучил возмущение, действительно обладает реальным влиянием, особенно на молодежь. Резонанс был стопроцентно гарантирован.

Это ведь значит, что такое мнение популярно?

Если у человека миллионы подписчиков? (У Хабиба Нурмагомедова 13,7 миллиона подписчиков в Instagram — прим. «Ленты.ру») В Дагестане он, несомненно, кумир.

«Сказать, что там процветает консервативная религиозность, нельзя»

А в принципе, насколько такие настроения популярны в республике? Сторонников традиционных ценностей становится больше?

Дагестан вообще очень интересная республика. Я призывал бы не забывать этого. С одной стороны, она действительно очень быстро исламизировалась в постсоветское время, и это республика с очень глубокими исламскими традициями. Сейчас религиозная часть населения действительно сильна, есть самые разные мусульманские группы. Это несомненно.

Но, с другой стороны, надо понимать, что Дагестан — это и республика с очень богатыми светскими традициями. Там очень сильны до сих пор коммунисты, там очень сильны сталинисты, там есть очень серьезная прослойка светской интеллигенции, развита нерелигиозная культура.

И, по последней переписи, еще и 100 тысяч русских там жило.

Да.

И те, и другие, религиозные и светские дагестанцы, — они все мусульмане. Светские тоже считают себя мусульманами. Тем не менее они ходят на спектакли, посещают концерты и так далее. Поэтому, когда мы говорим, что Дагестан — исламская республика, это не совсем так. Это очень сложный регион, очень богатый самыми разными традициями. Вспомним и о том, что это полиэтничный регион, там очень много разных национальностей, культур и традиций.

Поэтому однозначно сказать, что там процветает консервативная религиозность, нельзя.

Но все же она становится более консервативно религиозной?

Доля консервативного населения выросла. Но сама-то республика — в составе России.

Мы и в целом в России видим пропаганду традиционных ценностей, религиозности и прочего. То есть в России вообще и в масштабе Дагестана происходит, в принципе, одно и то же, так?

Я бы сказал, что такие ситуации, когда в ответ на определенный информационный повод запускается протестная волна, призывы к власти что-то предпринять и так далее — это общий для России сценарий. Вспомните, что было с «Матильдой». Вспомните другие случаи.

Есть много комментаторов, которые говорят про дикость Дагестана, но, сограждане, так нельзя. Дело не в дикости Дагестана, а в том, что общая тенденция на некий консерватизм и на повышение роли… я бы даже не сказал религии, а именно определенных религиозных консервативных взглядов — она есть по всей России. А в Дагестане это просто нашло вот такое выражение. Религиозная часть видит, что это в тренде, сейчас можно вот так воздействовать в том числе и на власть, можно наступать на вещи, которые в светском государстве считаются нормальными. Мне кажется, что это все в связи с общероссийскими тенденциями.

Вы всегда говорите о республиках Кавказа как о территориях, на которых есть очень много разных политических игроков. Люди, которые призывали не допускать подобных спектаклей, говорили, что делают это не в политических целях. Это вызывает некоторые сомнения.

Вы знаете, это не только в республике. Это в целом по стране. Крен в консерватизм имеет явно просматриваемую политическую составляющую. В частности, РПЦ очень сильно повышает свое влияние и свое присутствие. Никто не будет спорить, что у них есть явные приобретения в плане политического влияния. То же самое, конечно же, происходит и в регионах.

А как вы думали? Не бывает, чтобы только РПЦ повышала свое политическое влияние, а другие сидели бы и молчали. Другим тоже хочется. Консервативная религиозная часть [граждан] и в Дагестане, и в Чеченской Республике, и в других регионах разными методами, разными путями повышает свое присутствие.

«Город захлебнулся в массовой миграции»

Люди, которые так или иначе связаны с Дагестаном, говорили о Махачкале, что раньше это был довольно современный город, а сейчас все меняется. Связывают это с внутренней миграцией — люди переезжают из сел в город, и его портрет меняется. Замечаете ли вы это?

Конечно, после распада Советского Союза Махачкала достаточно сильно изменилась. Если прежде это был советский город, светский, там было значительное русское население, то сейчас действительно сильная миграция. В Дагестане вообще сильная миграция с гор на равнину. Махачкала находится на равнине, плюс — это еще и столица. Конечно же, она — центр миграции. Опять же, ничего нового. В России Москва — центр миграции.

То есть и это — наше общее место.

Да, и если в Москве это как-то успевает «перевариться», в Махачкале мигранты очень часто сохраняют свои сельские сообщества, переселяются целыми сообществами. В нынешней ситуации это очень выигрышная [для людей] стратегия, потому что есть взаимопомощь, взаимная поддержка, устроиться в Махачкале можно именно таким образом, через своих земляков. И получается, что город не успевает воспроизводиться. Есть город с его театрами и так далее, но все более и более значительная часть, особенно в 90-е годы, начале 2000-х, становилась сельской, в том числе по менталитету. Город захлебнулся в этой массовой миграции.

Вы сказали, происходила миграция с гор на равнину. Это что такое?

Для Дагестана это очень серьезный тренд. Организованная миграция началась еще при советской власти. В 60-е годы организованно переселяли с гор на равнину, потому что в горах действительно жить очень тяжело. А после распада СССР эта миграция приобрела вообще неконтролируемый характер. Главные города и райцентры находятся на равнине.

Вы сказали, что Дагестан очень быстро исламизировался. Почему это произошло?

Потому что в Дагестане и при советской власти сохранялся очень высокий уровень религиозности. Дагестан — это та территория, где сохранялось живое бытование религии. Особенно суфийские общины очень хорошо сохраняли ислам. После того как атеистический контроль рухнул, здесь легче происходила реисламизация, нежели, скажем, в Кабардино-Балкарии, где бытования реального ислама уже не было, а были «этнические» мусульмане — те, кто называли себя мусульманами, но ислам не практиковали.

«Нет последовательного отстаивания того, что мы светское государство»

Какие-то еще системные проблемы скандал со спектаклем и другими похожими случаями нам показывает?

Это говорит о том, что общество очень поляризировано, говорит о серьезном расколе в обществе, который прогрессирует. Потому что, с одной стороны, растет доля консервативного религиозного населения, с другой — есть сильная интеллигенция и сильная светская часть общества.

Вы говорите о поляризации общества в Дагестане или в России вообще?

Сейчас конкретно о Дагестане, но это и на Россию, в общем, можно проецировать. Просто по России — все очень неровно. Есть, допустим, Белгородская область, которая очень религиозна, и православная идентичность человеку, который приехал туда на день, очень явно видна, чувствуется. А есть очень светские регионы. Но тенденция та же самая. Одно дело, что в Дагестане она более концентрированно выражена. Потому что и та, и другая сторона общества сейчас усиливаются, все решительнее настраиваются на отстаивание своих взглядов.

В ситуации поляризации общества очень интересно смотреть на государство, в поведении которого чувствуется некоторая растерянность.

Вы про местные власти? Или про федеральный центр?

И про тех, и про других. Тот комментарий, который дал [пресс-секретарь президента] Дмитрий Песков, не говорит о том, что есть какая-то четкая позиция нашего светского государства относительно таких ситуаций. Безотносительно Дагестана, даже в целом по стране. То, что происходило вокруг «Матильды» и так далее.

Да, есть ощущение, что всегда выдерживают дистанцию.

Совершенно верно. Есть дистанция, нет четкой позиции и нет последовательного отстаивания того, что мы — светское государство. Я не делаю оценок, я не знаю, хорошо это или плохо, но есть такая тенденция.

Давайте оценки оставим другим, но скажем, нужна ли такая политика со стороны федерального центра?

Вообще, в принципе, государство должно обозначать свою позицию в тех ситуациях, где есть конфликты. Порой мы критикуем некоторые государства за через чур эмоциональную реакцию. Допустим, в той же Франции был скандал с хиджабами. Светское государство перегнуло палку в отношении мусульман. Но, по крайней мере, оно очень четко позицию обозначило. Ощущение, что у нашего государства нет четко оформленной позиции. С одной стороны, у нас некий тренд на консерватизм, мы поддерживаем РПЦ, с другой стороны — Конституцию не перепишешь. По Конституции государство — светское.

Да, кстати, и в Конституции Дагестана говорится о свободе мыслей и убеждений, о запрете на возбуждение национальной и религиозной вражды.

Вся эта недосказанность и неопределенность тоже дает поле для деятельности консервативной части общества. Если говорить о том, почему это все происходит, мне кажется, что здесь просто прощупываются пределы возможного, допустимого. Насколько мы можем далеко зайти в этом направлении?

Объединяться «против» гораздо легче, чем объединяться «за». Но такие объединения — временны. Мы видим некую мобилизационную силу. Хабиб, допустим, может мобилизовать действительно достаточно серьезную группу молодежи. Но только — на определенный момент. Дальше у всех есть свои дела, жизнь течет, и все меняется.

Понятно, что политика смешивания — единственный нормальный вариант. Но логично, что политика смешивания бьет по традициям. Мы знаем примеры регионов, где вообще уже никакой идентичности практически не осталось. Возможно ли нащупать какой-то баланс?

Знаете, я бы даже не ставил вопрос о балансе, потому что это совершенно разные сферы. Никто, слава богу, сейчас не преследует религию, за исключением некоторых эксцессов, о которых и светская часть общества говорила, и правозащитники. Это, конечно, недопустимо. Но с другой стороны, если у религиозной части общества есть возможности сохранять свою идентичность и развивать ее, то такая же возможность должна быть и у светской части. Это возможно. Все может существовать параллельно.

Не надо делить мир на черное и белое. А особенно в случае с Дагестаном, Чечней, Ингушетией. И я призывал бы не судить по агрессивным комментариям в сети. Они, кстати, не представляют мусульманского мейнстрима. Основная масса, ну, наверное, да, возмутилась, но она навряд ли согласна с теми, кто грозится отрывать ноги и руки. В цифровой век, к сожалению, те, кто громче кричат, если даже они составляют 0,01 процента, оказываются заметнее всех.

Но я бы все же сказал, что Дагестан действительно наиболее религиозная из кавказских республик.

В начале 2018 года в новостях появилась информация о том, что бывший офицер бундесвера попросил убежища в России для себя, жены и своих детей. В эту историю трудно поверить: они не любят Европу, упрекают немецкие власти в дикости и жестокости и регулярно говорят, что в России им гораздо лучше. В своих интервью они хвалят Путина и российские законы. Понятно, что с такой позицией Маркус Бергфельд тут же стал героем российских СМИ. Они называли его не иначе как «немецким Сноуденом», имеющим доступ к секретным документам бундесвера и желающим передать их российским властям. Но самое забавное заключается в том, что в истории этой семьи, наполненной совершенно нестыкующимися утверждениями и фантастическими приключениями, секретная информация появляется только после того, как Сони и Маркус Бергфельд прибывают в Россию. Специальный корреспондент «Ленты.ру» Михаил Карпов пообщался с влюбленными в Россию немцами и попытался понять, откуда у них появилась эта вера в величие России и слабость Европы.

Если реконструировать наименее сомнительные части истории Бергфельдов, то она примерно выглядит так. У Сони и Маркуса Бергфельдов пятеро детей. В 2011 году их всех забирает немецкая социальная служба югенданд. После этого отец и мать семейства бегут на Мальту, где проводят пять лет в сообществе людей, борющихся с так называемой «ювенальной юстицией». В 2017 году во время свидания с детьми Бергфельды крадут трех из них и убегают теперь уже в Испанию.

В Испании умирает старший из них, Нико. Испанские власти ставят в известность об этом инциденте Германию, остальных двоих детей забирает югенданд и увозит обратно в Германию. Маркус и Сони бегут в Россию, где в начале 2018 года начинают рассказывать истории, согласно которым против них ополчился весь западный мир. Эти истории охотно, не подвергая ни толике сомнения, публикуют российские издания Daily Storm и Sputnik. Тогда же внезапно появляется история о секретных документах бундесвера, которые Бергфельды готовы передать нашей стране. В российской прессе Маркуса называют «немецким Сноуденом».

Позже в издании «Комсомольская правда — Псков» появляется статья о Катарине Миних — немке, переехавшей в Россию из Германии и тоже борющейся с «ювенальной юстицией», приютившей Бергфельдов на первых порах. Несмотря на, казалось бы, общность во взглядах, Миних называет Сони и Маркуса мошенниками, патологическими лжецами и психически нездоровыми людьми.

Написанное выше может показаться полной несуразицей и откровенным безумием, но эта информация — самая адекватная и наименее сомнительная выжимка из всего, что было написано о Бергфельдах в СМИ. «Лента.ру» попыталась разобраться в их истории, поговорив с Маркусом и Сони. Результат оказался неожиданным.

«Лента.ру»: Как вам в России?

Сони: Мне очень нравится Россия — прекрасные, душевные люди, жизнь рядом с которыми доставляет мне огромное удовольствие. То, что я слышала об этой стране в Германии, — что Россия очень бедная, жить тут плохо и так далее… Здесь я поняла: все, что я слышала о вашей стране в своей, не соответствует тому, что я увидела тут.

Например, магазины и супермаркеты в России намного больше и ассортимент продуктов питания в них несомненно шире, интереснее, чем в Германии.

С чем связан столь скорый отъезд в Россию? Что грозило вам в Испании после смерти Нико?

Мы не могли жить в Испании, поскольку нашим жизням угрожала опасность. Я хочу подчеркнуть, что наших детей там украл югенданд, который вывез их из страны.

Но вам-то зачем было так быстро уезжать? Что угрожало вам и Маркусу в Испании?

Немецкая мафия гналась за нами, и нас могли убить.

Подождите, какая еще немецкая мафия?

Югенданд и их сподвижники, которые нам угрожают и могут совершить любой поступок, в том числе с нами может что-то случиться. Естественно, мы опасались за свои жизни. Многие родители знают, что, когда они начинают разговаривать об этом, у них начинаются серьезные проблемы.

То есть вы утверждаете, что югенданд — служба, призванная действовать в интересах детей, — занимается убийствами и является мафиозной структурой?

Настоящими бандитами.

Зачем социальной службе югенданд убивать родителей и заниматься подобной деятельностью?

Чтобы предотвратить скандалы.

Вам поступали угрозы убийства от сотрудников югенданда или немецких официальных лиц?

Большое количество.

От кого конкретно?

Нас угрожали убить, если мы выдадим информацию об изнасиловании нашей дочери Мишель и сделаем заявление в прессе.

Кто угрожал и откуда у вас информация о том, что вашего ребенка изнасиловали?

Это не информация. Человек, который насиловал моего ребенка, был не только пойман, но и осужден в Германии.

Это был работник югенданда?

Да. Как только дело запахло приговором и мы отказались забрать заявление из полиции, нам начали поступать угрозы.

Так его осудили или нет?

Да, его приговорили всего к трем годам тюремного заключения за изнасилование ребенка.

Есть ли какие-то документальные подтверждения этому? Писали ли об этом в прессе? Это должен был быть достаточно громкий случай — изнасилование в детском доме.

Да, у нас есть документы, и мы их хотели отдать в прессу. Они хранятся на другой квартире в Санкт-Петербурге, так как мы переехали сейчас в другое место, это потребует пару дней. Но все попытки представить судебные решения общественности не увенчались успехом.

Пришлите их мне, мы их опубликуем, если они будут подтверждать, что некий работник югенданда получил всего три года за изнасилование ребенка.

Они у нас есть, мы готовы их предоставить. Но я хотела бы подчеркнуть, что за десять дней до изнасилования ребенку прописали противозачаточные таблетки, как сказал врач. Мы обратили внимание суда на это, но в суде заявили, что этот факт их не интересует. Об этом знал югенданд, обвинение и тот врач, который выписывал таблетки. И это все осталось без внимания. Суд заявил, что ему достаточно самого факта сексуального насилия, и вдаваться в подробности того, что дочери были заранее прописаны противозачаточные, он не намерен. (Описание эпопеи с предоставлением Бергфельдами документов, якобы подтверждающих эту информацию, читайте в конце интервью — прим. «Ленты.ру»)

Российские СМИ писали, что Маркус был офицером бундесвера. Это так?

Маркус: Да.

Там же писали, что он работал на объекте, на котором был доступ к ядерному оружию. Где он располагался?

На базе Бюхель, где располагаются американские войска.

Маркус заявляет, что в его руках секретные сведения, которые он готов предоставить России. Как он их получил, как получил к ним доступ и в каком году это произошло?

В 2005 году. В бундесвере я начал работать в 2001 году, а военную службу начал в 1999-м.

А когда закончили?

Я был отстранен в связи со скандалом с детьми. Вначале никто не знал, что я служу в бундесвере и не отдавал себе отчет, что я обладаю этой информацией. После того как я начал бороться, обратился к министру обороны страны, были приняты меры, в результате которых меня уволили из армии.

С какой просьбой вы обратились к министру обороны?

С жалобой.

На что?

Я занимался подготовкой солдат и написал министру обороны о том, что у меня забрали моих детей и я больше не могу подготавливать молодых людей к тому, что в будущем приведет к нехорошим последствиям.

Почему государство отобрало у вас детей? Чем это мотивировали чиновники?

В 95 процентах случаев государство забирает детей неправильно. Остальные пять процентов назвать «правильными» нельзя, мы видим, что государство зарабатывает на наших детях деньги.

Как государство зарабатывает деньги на детях?

Это сложный вопрос. Государство, забирая детей, получает прибыль из бюджета, от социальной службы опеки югенданд и от родителей, которые оплачивают расходы детей. Три источника.

Странная схема. Если мы предположим, что это так, почему не поступают массовые жалобы в Европейский суд по правам человека, и эти случаи достаточно маргинальные?

Чтобы добраться до Страсбурга, немец обязан пройти все инстанции, включая Конституционный суд. Это элементарно — судебной системе это тоже выгодно. Родители оплачивают адвокатов, суд, государственное обеспечение, алименты. Разумеется, судебная система тоже получает прибыль от отъема детей.

Это слишком запутанная конспирологическая схема...

Я не считаю это конспирологией, это совершенно обычная схема, по которой можно проследить, какие именно доходы получает государство от изъятия детей.

Вы хотите сказать, что эти «доходы» составляют ощутимую долю бюджета Германии?

Совершенно верно. Если вы посмотрите на детские дома и их основателей, прибыль, которую они получают (а они не имеют право ее получать), может составлять до трех-четырех миллионов евро в год. От каждого приюта!

Ладно. Но вернемся к изначальному вопросу, на который вы не ответили: чем служба опеки мотивировала изъятие у вас детей?

Нас обвиняли во многом.

В чем?

В том числе в том, что мы не умеем вести домашнее хозяйство. Меня обвинили в том, что я не особо интеллигентная для того, чтобы воспитывать собственных детей. Это могут быть любые обвинения и любая ложь, которая придет в голову чиновникам. Они, конечно, вправе высказывать такие вещи, и защищаться от них довольно непросто.

Я читал в западной прессе, что у Маркуса была судимость, а у вас — проблемы с алкоголем. Это так?

Это ложь. Гарри (обращается к переводчику — прим. «Ленты.ру»), вы когда-нибудь, даже вечером, когда мы разговаривали, слышали или чувствовали, что я была в нетрезвом виде?

Вопрос не в этом, а в том, что я прочитал в СМИ.

Это все придумала Катарина, и югенданд нас в этом не обвинял.

Какая Катарина?

Не знаю, как это объяснить…

Как-нибудь попробуйте! Объяснить можно все что угодно.

Это женщина, живущая в России, которая собирает пожертвования для себя, используя наше имя.

Почему она выбрала именно вас?

Катарина выбирает семьи из Германии, обращающиеся к ней, попавшие в сложное положение, помогает им приехать в Россию, собирает для них потом деньги. Львиную долю при этом забирает себе, а незначительные остатки отдает им.

И зачем она вас в алкоголизме обвинила?

Я не знаю!

Ох. Вернемся к 2011 году, когда у вас забрали детей. Меня интересует эпизод с католическим летним лагерем, в который вы послали старшего сына, где ему прописали риталин — препарат от синдрома рассеянного внимания. В первый ли раз вы его туда отправили и зачем?

Сони: Это предложение поступило от школы и церкви. Мы не увидели в нем ничего подозрительного, так как оно было вполне приемлемым для нас, и, естественно, мы сына туда отправили с остальными детьми. Да, ему там прописали эти таблетки.

Почему вы стали протестовать против приема этих таблеток?

Мы исходили из того, что они вредны. Ни один человек добровольно не стал бы давать их [своим детям]. Они разрешены в Германии, но запрещены в России.

Они и в США не запрещены. Это же ноотроп, улучшающий память и восприятие. В чем заключается его опасность для ребенка, если таблетки прописал врач?

Ха, врач? Это югенданд прописал, а врачи работают с югендандом. И не забывайте, что этот медикамент запрещен в России. Я знаю, что он не только запрещен, но и очень опасен для здоровья ребенка.

Чем?

Мы считаем, что эти таблетки вредят внутренним органам, наносят огромный ущерб печени, и после двух-трех лет приема ребенок становится похожим на алкоголика. В Германии они находятся в особом списке, их выписывают на специальном красном бланке, и есть основание полагать, что эти таблетки приводят к зависимости от них. Это никак не может быть хорошо.

Но врач же знает, когда прописывать лекарство, в каких дозах и как его принимать. Почему вы не верите врачам и основывается ли ваше мнение о риталине на каких-то научных исследованиях? Где вы вообще прочитали, что от него дети становятся «похожи на алкоголиков»?

Это известно, это говорят не только родители, но и ученые. К тому же хочу заметить, что прививки тоже ставят, хотя они являются вредными, и это доказанный факт!

Кто доказал, что прививки вредны? И чем они вредны?

На YouTube есть видео, которое вы можете посмотреть, где изобретатель риталина лежит на смертном одре и сожалеет о том, что он сделал, и кается перед зрителями.

На YouTube можно увидеть все что угодно. Но я о прививках спрашиваю, раз уж о них зашла речь.

Это известный факт — прививки вредны, это доказано научно. Более того, есть выступление Путина, где он говорил, цитирую: «Родители должны сами решать — делать прививки своим детям или нет».

Единственное исследование, в котором говорилось, что прививки могут вызывать аутизм, давно опровергнуто.

Конечно, когда один ученый что-то утверждает о вреде прививок, тут же появляется фармкомпании, которые докажут обратное и скажут, что это не вредно. Естественно, на нашем здоровье зарабатывают фармацевтические фирмы, они получают от этого прибыль, и это нужно учитывать.

В тех местах, где сейчас сильно антипрививочное движение, разрастаются эпидемии кори.

Не могу ничего точно сказать относительно кори. Когда я была маленькой, моему поколению действительно делали прививки, и мне тоже. Да, я прекрасно понимаю, что в случае с корью вы, возможно, и правы, но я бы хотела подчеркнуть другой момент. Сейчас маленьких девочек прививают против папилломовируса, вызывающего рак матки.

И вам не нравится, что у многих девочек из-за этого не будет рака матки?

Я категорически против любых прививок, действие и последствия которых непонятны.

Вернемся к вашей семье. Почему Нико поставили диагноз «синдром рассеянного внимания»?

Никакого основания не было.

Просто сказали, мол, принимайте таблетки, а почему — не объяснили?

Нет, никто ничего не сказал.

И когда вы протестовали против приема этих таблеток вашим сыном, вам тоже не объяснили причину, по которой их прописали?

В детском доме, в котором он находился, было невозможно отказаться от приема этих таблеток, так как дети находятся под контролем. Им заглядывают не только в рот, но и берут анализы крови, по которым можно определить содержание риталина. Леону, который хотел не проглатывать таблетку и выплюнуть, зажали нос, чтобы он не смог дышать, и он вынужден был ее сглотнуть.

Но Нико же вроде прописали риталин в католическом летнем лагере, а не в детском доме? Я о лагере спрашивал.

Не знаю, как это происходило. Он был в лагере, ему было 14 лет, и ему просто сказали принимать эти таблетки. Когда взрослые говорят детям: ты болен, тебе нужно принимать это лекарство, дети следуют этим рекомендациям.

И когда вы узнали, что ему прописали риталин?

Когда он приехал из лагеря и прошел обследование у нашего домашнего врача, тот послал его на анализ крови, в котором обнаружилось содержание риталина.

В российской прессе писали, что Нико послали в лагерь от «евангелийской общины». Вы состоите в каком-то религиозном объединении?

Это не так, мы не состоим ни в каких религиозных общинах. Но да, приют принадлежит евангелийской церкви.

Социальная служба Германии отдала детей в евангелистический приют?

Я бы не стала их называть «социальными». «Социальный» — значит, оказывающий помощь людям, попавшим в сложную ситуацию. Эти организации я не могу назвать социальными. По моему мнению, они являются криминальными структурами, наносящими вред.

Какова была официальная причина, по которой югенданд забрал у вас детей?

Мы не знаем точно, почему. Первая версия — потому что мой супруг был связан с бундесвером (это вполне возможно). Вторая — здесь была замешана фарминдустрия. Как известно, действие риталина испытывается на детях. По словам сотрудников фармацевтических компаний, с которыми мне удалось переговорить, для этих опытов нужны дети с одинаковой ДНК. И мои дети подходили под этот критерий, так как они являются братьями и сестрами.

Ни у одного живого существа нет одинаковой ДНК, разве что у однояйцевых близнецов.

Вы не совсем правы, я не могу вам объяснить это точно, но имею в виду, что родственная связь тут важна… Тут нужно научное объяснение, которое я не могу вам дать. Я не врач, не специалист, и не могу точно сказать, при чем тут ДНК.

Хорошо. Предположим, существует заговор фармкомпаний. Почему из-за одного ребенка к вам пришел югенданд и забрал всех детей?

Они пришли к нам, чтобы забрать всех пятерых детей, так как для испытаний риталина очень важно, чтобы дети имели родственную связь. Но самое главное — у них разный возраст, и таким образом они проверяют реакцию организма, с какого возраста можно назначать риталин.

Ваша семья настолько уникальна, что нельзя было найти семью посговорчивее?

Нет-нет-нет! Мы не уникальны, югенданд делает это со всеми детьми. Это не единственный случай.

И ко всем, кто отказывается, приходит югенданд и забирает детей без объяснений, начиная репрессии против родителей?

У нас есть истории, когда политические взгляды родителей, признанные «неправильными», послужили причиной изъятия детей, что доказывают протоколы судебных инстанций.

Что значит «неправильные политические взгляды»?

На наш взгляд, в Германии у руля стоит человек, не следующий демократическим принципам, — такую позицию высказывают многие. Принудительный труд, фальсификация выборов — естественно, люди могут и на баррикады пойти.

Не понял.

В Германии есть система свободных демократических выборов. Но большинство людей не ходят на выборы и в выборах не участвуют, так как они считают, что их обманывают, и государство не учитывает их интересы. В немецкой лживой прессе вы можете прочитать, что явка на выборах может достигать 110 процентов. 100 процентов еще можно себе представить, но лишние 10 процентов… Это не оставляет никаких сомнений!

В каких немецких СМИ писали о 110 процентах? Да и вот, я читаю, что в 2017 году явка на выборах в бундестаг составила более 70 процентов — это вполне возможно.

Вы говорите о выборах в бундестаг, но я хотела бы привести как пример выборы в законодательное собрание Баварии, где явка составила 110 процентов (явка на выборах в законодательное собрание Баварии в 2018 году, согласно официальной информации, составила 72,3 процента — прим. «Ленты.ру»).

И что, источник этой информации в положительном смысле заявлял о 110-процентной явке? Радовался этому?

Да, это большая известная газета, об этом проходила информация по телевизору. (Действительно, явка в 110 процентов была зарегистрирована в округе Нижняя Франкония из-за ошибки в электронной системе голосования. За несколько лет количество зарегистрированных в округе избирателей возросло на несколько сотен, но эти данные не были отражены в системе. В результате при действительно высокой явке — 74 процента — и учитывая введенное в нее устаревшее заниженное число избирателей, она дала сбой. Ошибка была исправлена в тот же день. — прим. «Ленты.ру»)

Вернемся к семье. Вот детей забирают в приют, вы уезжаете на Мальту, потом забираете их и уезжаете в Испанию. Расскажите об этом подробнее.

Мы приехали в Испанию всей семьей. Первые полгода мы скрывались — естественно, старший ребенок, Нико, попал в больницу. Поэтому мы были вынуждены выйти из тени. После этого дети пошли в школу и начали изучать испанский язык.

В 2011 году югенданд забрал всех пятерых детей. Каким образом три ваших ребенка оказались в Испании, если они были, по вашим словам, отданы в детский дом?

Во время полагающихся нам свиданий раз в три месяца, я просто взяла этих детей, и мы сбежали. Мы не хотели жить в Германии, чтобы не платить налоги государству, которое так обходится с детьми. С экономической точки зрения мы считаем, что при покупке хлеба мы должны платить 90 процентов от той суммы, которую платили, — и вообще, мы не хотим платить деньги стране, которая нарушает права человека.

Пять лет дети прожили в детском доме, а мы с мужем — на Мальте. Поскольку Нико заболел, мы вернулись с Мальты и сняли дом в Германии. И только когда стало ясно, что ситуация вышла из-под контроля, мы с тремя детьми перебрались в Испанию.

В чем была причина болезни Нико?

Отказ органов из-за приема медикаментов. Это убийство собственного народа!

Каких медикаментов?

Риталин, метилфенидат.

Риталин — это торговая марка, а метилфенидат — это действующее вещество риталина. Я видел фотографии ноги Нико, на которой видно масштабное отторжение тканей. Это очень похоже на эффект от употребления инъекционных синтетических наркотиков. Я также читал, что он был наркозависимым.

Глупость. Он умер не из-за того, что у него было с ногами, а от отказа внутренних органов. В Испании есть москиты. Этот москит укусил его, когда тот был на пляже, что и вызвало эти проблемы. Поскольку у него из-за приема всех этих медикаментов практически отсутствовали белые кровяные тельца, то его иммунная система не смогла справиться с инфекцией.

Насколько я знаю из сообщений мальтийской прессы, Сони был поставлен диагноз «делегированный синдром Мюнхаузена» — склонность вызывать у ребенка болезненные состояния или выдумывать их, чтобы обратиться за помощью. Каким образом это произошло?

Этот диагноз был поставлен мне югендандом в Германии. Я неоднократно заявляла, что подобные диагнозы должны ставить медицинские специалисты, а не люди, которые не имеют к ним отношения.

Кто был семейным врачом Бергфельдов в Германии?

В Германии у меня был семейный педиатр — доктор Рингер. Семейного врача для взрослых у нас не было.

Он относился к какой-то клинике — государственной или частной?

У него была частная практика.

Он практиковал традиционную медицину? Гомеопатию?

Он занимался как общепринятой медициной, так и гомеопатией для лечения кашля и насморка.

Когда вы приехали в Россию, то потребовали политическое убежище, и Маркус говорил о «секретных документах бундесвера», которые он готов предоставить нашим властям. Вы сделали это?

Он этого не сделал, но предлагал. Это осталось без внимания, но он готов передать их в любой момент, если будет назначено место и определена организация, которая может это сделать.

Сейчас я вам буду зачитывать то, что говорила Катарина Миних в интервью «Комсомольской правде — Псков», и попрошу вас прокомментировать эти заявления. Итак: «Сони вообще не умеет ни готовить, ни убирать. Из документов следует, что у них максимум двое общих детей, а сам Маркус с 2006 по 2008 год сидел в тюрьме за мошенничество. Поверьте, в Германии чтобы на такой срок попасть с тюрьму, нужно натворить что-то серьезное. Есть обвинение и в сторону Сони. Она около сорока раз привлекалась к ответственности за мошенничество и тоже не раз была в тюрьме. Одно время они скрывались на Мальте, но их оттуда депортировали».

Это неправда. Ни одно из этих обвинений не имеет никакого основания.

Дальше: «За день до изъятия детей у Бергфельдов случился скандал. Сони побила собственную мать, вела себя неадекватно, за что ее и забрали в вытрезвитель, а потом приехала полиция и забрала детей. И до этого было много жалоб из школ, что дети ходят голодные, плохо одетые. Соседи даже видели, как они лезут в мусорные баки в поисках еды, — выкладывает шокирующие факты Катарина. — Это при том, что им с 2005 по 2011 год постоянно помогала ювенальная юстиция. В дом приходила женщина, которая готовила и убирала, потому что Сони сама не умеет ничего».

Нет, это не соответствует действительности.

И наконец: «Когда детей изъяли, бабушка ходатайствовала, чтобы их передали ей, но Сони грозилась убить ее».

Это неправда, я рекомендую Катарине проверить свое психическое здоровье. Я была у нее, я видела мусор, рои мух, дом находился в ужасном состоянии. Можете мне поверить, то, что я увидела, не делает большой чести самой Катарине. Я считаю ее действия незаконными, она призывала к убийству, и мы обратились в прокуратуру и соответствующие органы с заявлением. Ее действия неправильные, и я не могу с ними согласиться. Нам Катарина предложила жить у нее, убирать, готовить и мыть посуду в доме, от чего мы с супругом, естественно, отказались.

Что собираетесь делать дальше?

Мы хотим жить здесь дальше, я хочу, чтобы здесь жили мои дети, я хочу здесь работать, выучить язык — чем и буду заниматься. Хочу открыть собственный бизнес.

Я очень хорошо отношусь к российской прессе, потому что она пишет правду. Хотя некоторые вопросы она обходит, но пытается освещать события с разных точек зрения.

Мы обратились в СМИ, чтобы осветить нашу ситуацию — когда несовершеннолетний ребенок, наш сын Леон, находится на границе с Эстонией, хочет приехать к родителям, умоляет о помощи. В его поддержку выступила Госдума. Есть бумага, которую мы показали пограничникам, дипломатам, и никто из них не захотел ничего сделать, чтобы мой ребенок приехал в Россию! Он очень хочет встретиться с прессой и рассказать правду о том, что происходит в немецких детских домах.

Через два дня после разговора никаких документов Бергфельдами представлено не было, однако Сони прислала ссылку на материал, опубликованный на немецком сайте, на который любой зарегистрированный пользователь может запостить любой текст. Самое забавное заключалось в том, что размещен там он был самой Сони Бергфельд и представлял собой пресс-релиз, написанный немецким активистом Джоном Шумахером, состоящим в организации, борющейся с ювенальной юстицией.

Никакого упоминания о том, что некий сотрудник югенданда изнасиловал Мишель, в нем не содержится, однако рассказывается история о том, что к ней, пока она была в детском доме, несколько раз «подходил человек 50 лет» и предлагал «вернуть ее к папе и маме, если она сделает то, что он хочет». Никакого упоминания о том, что он все же совершил насилие над ребенком, в тексте нет, и по большей части он посвящен тому, что Сони Бергфельд отрицает наличие у нее «делегированного синдрома Мюнхаузена». В конце она, правда, говорит о том, что ее «дочь сексуально домогались», однако ничего конкретного не написано.

Чуть позже Бергфельды все же предоставили корреспонденту «Ленты.ру» «документы», которыми оказались официальные запросы к немецким властям и ведомствам. Ни один из них не подтверждал информацию о том, что некий «сотрудник югенданда» был осужден на три года за изнасилование Мишель Бергфельд. Более того, если в них и упоминается изнасилование, то только как заявленный со слов Сони Бергфельд инцидент. Подтверждения этому предполагаемому факту документы не дают.

Официальный представитель Бергфельдов Гарри Мурей, проживающий в Австрии и являющийся главой организации European Information Human Rights Center, в беседе с корреспондентом «Ленты.ру» утверждал, что в Германии существует «жуткая цензура» и именно поэтому в предоставленных документах нельзя найти никакой информации, прямо относящейся к делу.

Судить о том, чем занимается EIHRC, можно по выдержкам из армянской прессы 2014 года, где полно упоминаний о Гарри Мурее и этой организации:

«Как стало известно, власти Азербайджана, уличенные международными организациями в многочисленных нарушениях прав собственных граждан, политических репрессиях и расправе над оппозиционными политиками, преследовании активистов, правозащитников и инакомыслящих, решаются пойти на отчаянный шаг и создают в Страсбурге "независимую" правозащитную организацию. Согласно официальной информации, деятельность European Information Human Rights Center (EIHRC) должна была быть ориентирована исключительно на мониторинг и защиту прав человека в странах Евросоюза.

На самом же деле руководству правозащитного центра надлежало обеспечить сбор стратегически важной и конфиденциальной информации о ситуации с соблюдением прав человека в странах Европы, финансирование и организацию массовых демонстраций с акциями неповиновения властям в крупнейших странах Старого Света, сбор компрометирующей информации о руководителях ЕС и депутатах Европарламента и ПАСЕ, подвергающих критике руководство Азербайджана и призывающих к введению санкций против этой страны.

Не последнюю роль в деятельности EIHRC должна была сыграть организация антиизраильских демонстраций и пропаганды антисемитской риторики. Перед EIHRC была поставлена задача налаживания тесных связей с исламистскими и фундаменталистскими организациями для координации действий в случае ухудшения азербайджано-израильских и азербайджано-американских отношений. В то же время, чтобы раньше времени французские власти не заметили подвоха, на должность президента был приглашен немецкий юрист, специалист в области международного права Гарри Мурей».

Впоследствии Мурей заявлял, что прервал контакты с Азербайджаном, после того как EIHRC попытались использовать в целях проведения антисемитских демонстраций во Франции. Однако если учитывать вышеперечисленное, «секретные документы бундесвера», которыми якобы обладают Бергфельды, выглядят уже совсем по-другому.

Проект по производству лекарств от гемофилии получил премию российского правительства. Отечественная компания стала единственной в мире, сумевшей наладить производство всех типов факторов свертывания крови. В чем уникальность этого проекта, конкурентоспособны ли российские лекарства в мире и почему врачи меняют свое отношение к российской фарме, «Ленте.ру» рассказал один из лауреатов правительственной награды, президент компании «Генериум», кандидат биологических наук Александр Шустер.

«Лента.ру»: Для россиян импортозамещение лекарств — до сих пор красная тряпка. Граждане уверены, что российские фармкомпании способны производить исключительно «фуфломицины». Вас это не обижает?

Александр Шустер: Давайте сначала определимся по поводу самого импортозамещения. Я в этой части ни разу не либерал. Если говорить в терминах классовой теории, то мы себя относим к некомпрадорской буржуазии (часть буржуазии, не занимающаяся торговым посредничеством с иностранными компаниями — прим. «Ленты.ру»). Сегодня мы — одни из лидеров по импортозамещению в федеральной программе лечения дорогостоящих болезней «Семь нозологий». Поэтому я очень не люблю, когда смеются над импортозамещением.

Что касается негатива — он был. Я помню, когда мы только-только начинали, один известный и авторитетный онколог сказал: пусть сначала эти ребята научатся делать бинты, которые не крошатся в рану, а уже потом замахиваются на что-то высокотехнологичное. Сейчас этот же человек ждет не дождется, когда мы выйдем в клинические испытания с лекарством для лечения острого лейкоза. Годовой курс терапии оригинальным препаратом стоит восемь миллионов рублей для одного ребенка. Планируется, что наш аналог будет в два-три раза дешевле. То есть если раньше врачи руками-ногами отбивались от российских продуктов, сегодня наоборот — практически формируют наше мировоззрение и направление дальнейшей работы.

Что послужило переломом?

Наша работа, причем совместная с врачебным сообществом. Если вы посмотрите список награжденных государственной премией, то обнаружите, что большинство лауреатов в нашей номинации — это врачи. Хочу только акцентировать внимание на двух вещах. Первая: когда мы начинали, то в стране никакой биомедицины не было. Технологии отсутствовали как класс. И я говорю не то что об отсутствии промышленного производства — не было даже научного подхода. Никто не изучал, не вел разработок в этой сфере. То есть в компетенциях — полный ноль.

Почему? Ведь уже тогда было ясно, что биомедицина перспективна. Казалось бы, нет в России — купил на Западе оборудование и штампуй.

Взял и скопировал? Если бы все было так просто... Вот пример из другой области. В России сегодня развивается электроника, в том числе и по материаловедению, мы делаем проводники. Но у нас тут со всем миром огромный разрыв. Мы сегодня не можем делать процессоры толщиной 0,8 микрона, в то время как везде они уже 0,1-0,2 микрона. Ну никак пока не получается этот переход. В биотехнологии был точно такой же момент.

То, что делалось в сфере биотехнологии тогда в стране, — это было производство на базе бактерии прокариоты. Из них могли получать какие-то белки. Но в клетках млекопитающих, которые гораздо сложнее, никто и ничего к тому времени не умел выращивать. Нужен был системный фазовый переход. И мы его осуществили. Почему я считаю, что нам государственную премию дали заслуженно? Потому что мы первыми смогли совершить технологический рывок в стране.

Сегодня у «Генериума» существует совместное предприятие с японской компанией «Такеда». Начиналось оно с крупнейшего производителя факторов свертывания крови компании «Бакстер» (впоследствии часть бизнеса была выкуплена компанией «Шайер», которая недавно была приобретена японской стороной — прим. «Ленты.ру»). Это международный фармацевтический гигант. Если бы мы не соответствовали качеству GMP (международный стандарт качества производственных процессов в фармакологии — прим. «Ленты.ру»), то никогда бы не было подписано это акционерное соглашение.

У нас был серьезнейший аудит производства, который продолжался год. Одновременно на предприятии могли находиться до 22 экспертов. То есть у нас все абсолютно прозрачно. Да, выявлялись какие-то проблемы, но мы их устраняли. Для этого был сформирован специальный план, на который потрачено полмиллиарда рублей. Сейчас у нас одно из самых современных производств. И не в стране — в мире.

Почему для прорыва выбрали именно гемофилию?

У нас несколько направлений работы, но мы действительно ориентируемся на редкие и социально значимые заболевания — потому что это интересно, нестандартно и трудно. Гемофилия — наследственная патология, одна из самых распространенных орфанных болезней. У человека не вырабатываются собственные белки, отвечающие за свертывание крови (их называют факторами свертывания крови).

Грубо говоря, гемофилия распадается на три подраздела. Если не хватает фактора VIII — это гемофилия А, фактора IX — гемофилия В. Но есть резистентный тип, которому ничего не подходит, и для него нужно было разработать фактор VII.

В мире много компаний, которые занимаются производством факторов свертывания крови. Но обычно они специализируются на чем-то одном. Мы поставили перед собой несколько иную задачу: сделать все три фактора. Больше никто в мире этого не смог. Ну, а мы решили проблему для пациентов с гемофилией в России целиком. То есть это не так, как иногда бывает: автобус сделали, а колеса к нему никак не получаются. Наш «автобус» под ключ — с сиденьями, дверьми и даже современной системой кондиционирования. И он отлично едет. Благодаря импортозамещению больные гемофилией в стране обеспечены на 90 процентов.

Многие ваши препараты — это биосимиляры, то есть повторяют оригинальные биолекарства. Есть мнение, что если «простой» химический препарат еще можно более-менее скопировать, то биологический повторить точно невозможно.

Это правда, дженерик сделать несравнимо проще. Достаточно воспроизвести химическую формулу или купить хорошее сырье на рынке. Следующий этап — проверка терапевтического эффекта. То есть при испытаниях отслеживается концентрация препарата в крови. Она определенный срок не должна снижаться. Если при этом нет побочных эффектов — идешь на рынок.

Биосимиляры — это совсем другое. Время и затраты на их создание равносильны оригинальной технологии, то есть приходится практически все делать с нуля. У нас предприятие полного цикла: мы все сами производим от начала и до конца, то есть от клетки до готового продукта. Это очень дорогой и сложный путь. Когда лекарство готово — проводятся испытания. Сначала на лабораторных животных, затем терапевтическая эквивалентность проверяется на людях. В исследованиях, как правило, участвуют сотни и тысячи человек.

И если в самом начале вы чем-то пренебрегли в производстве — это непременно выяснится. В клинических испытаниях биосимиляр сравнивается с оригинальным препаратом. Сама структура исследований построена так, что если у вас есть отличия от оригинального препарата, то вы их не пройдете. Воспроизведенное лекарство должно лечить точно так же. Если есть какие-то расхождения в дозе активного вещества, побочных эффектах, местных реакциях — то все, вас бракуют.

Но как можно проверить сразу — лечит или нет? Это ведь не включил-выключил свет. Врачи говорят, что иногда на то, чтобы понять, хорошее лекарство или нет, нужно несколько лет.

Мы и тратим годы на клинические испытания. Оптимальный срок создания препарата — до семи лет. Но даже после выхода препарата на рынок ничего не заканчивается. Начинаются исследования, обеспечивающие жизненный цикл лекарства. Они продолжаются практически все время, пока препарат существует на рынке. То есть мы постоянно совершенствуем свои разработки. Пациенту мы гарантируем безопасность продукта и побочные эффекты не сильнее, чем у оригинала.

То есть побочные эффекты все же есть?

К сожалению, все препараты для лечения тяжелых заболеваний — и отечественные, и импортные — обладают побочными эффектами. Никуда тут не денешься от правила: одно лечит, а другое калечит. Слишком сложные болезни. Они не связаны с каким-то одним фактором, который можно взять и устранить. Речь о глубокой поломке организма, в которой могут быть задействованы многие системы: и кровеносная, и нервная, и пищеварительная. Поэтому всегда идет выбор соотношения: чего больше — пользы или вреда. Наша задача — сделать препарат не хуже, чем аналог, но совсем по другой цене.

Разница в стоимости между отечественными и импортными препаратами большая?

Возьмем, например, фактор VII свертывания крови. Когда он только появился, то стоил на 25 процентов меньше, чем оригинальный препарат, сейчас же он стоит уже в шесть раз меньше. Но при этом количество граждан, получающих это лекарство, сегодня выросло в четыре раза. То есть все сэкономленные за счет импортозамещения деньги государство опять же тратит на пациентов.

И речь тут не только о гемофилии. При тяжелых травмах, в акушерстве известна такая патология, как ДВС-синдром, или массивное кровоизлияние. Если такое происходит у рожениц, то исход раньше, как правило, был один — удаление матки. В противном случае женщина погибала. В некоторых регионах Кавказа судьбу таких рожениц часто решали свекрови, которые не разрешали делать невесткам операции. «Пусть лучше умрет, чем станет бесплодной, — говорили. — Сын женится на новой девушке, и у них будут дети».

Появление российского фактора VII свертывания крови стало спасением для многих женщин. Раньше этот препарат был только в высокотехнологичных клиниках. Сейчас, как сказано в бюрократических медицинских документах, он поставляется даже в гинекологические учреждения третьего уровня. Подозреваю, что тут речь идет об обычных фельдшерско-акушерских пунктах.

Вы говорили, что в нашей стране еще несколько лет назад не было компетенций, специалистов. Где вы их искали — приглашали иностранцев?

Конечно, людей брали не с улицы. Я сам ученый, поэтому знали, где, что и как происходит в этой сфере. Мы формировали команды из молодых специалистов. У нас действительно работает большой процент репатриантов — то есть наших соотечественников, которые какое-то время работали за рубежом, но решили вернуться. Наш проект им показался интересным. Всегда ведь хочется участвовать в создании чего-то нового, уникального.

Есть у вас собственные оригинальные разработки?

Я хочу заострить ваше внимание на том, что премия за проект по производству лекарств от гемофилии у нас уже вторая. Первую мы получили за разработку нового метода диагностики туберкулеза — Диаскинтест, препарат-диагностикум на основе рекомбинантного белка. Он является единственной в мире альтернативой пробе Манту, которая морально устарела: ей более ста лет. Результаты Манту не дают адекватной картины по заболеваемости туберкулезом. В нашем портфеле еще шесть оригинальных продуктов-кандидатов.

Когда отрасль биомедицины в России только зарождалась, ваши коллеги жаловались на то, что для качественного развития не хватает внимания государства, соответствующих законов, денег. Сейчас эти проблемы остались?

Глобальных проблем две. Первая — это время. Мало кто представляет, сколько занимает нормальная разработка лекарства. Она может продолжаться до семи лет, а может и больше. А другая проблема — деньги. Знаете, сколько стоит один из этапов создания лекарства — допустим, когда производитель уже стоит почти на финишной прямой, онкологический препарат уже разработан и нужно провести его клинические испытания? Миллиарды рублей!

Но это все преодолимо. Мы должны развиваться естественным путем. Растут компании, растут компетенции. Я думаю, что за прошедшие десять лет мы прошли путь, который в других странах проходили за 20-30 лет.

И государственным участием мы, в общем-то, довольны. Я считаю, что сегодняшний контроль производства со стороны Минздрава, Росздравнадзора в области биотехнологий — эталонная история. Этим занимаются люди, прошедшие специальное обучение и подготовку в лучших учреждениях США и Европы. Они прекрасно во всем ориентируются, отслеживают все — проведение клинических испытаний, их дизайн, статистическую достоверность, условия производства препаратов, порядок прохождения документов и прочее. Государственную поддержку мы ощущаем. Если и есть вопросы, которые решаются трудно, сейчас они связаны с выходом на экспорт.

О каком экспорте идет речь? Российская продукция конкурентоспособна в странах Европейского союза, в США?

Сейчас мы решаем вопрос о поставке наших препаратов в топ-25 крупнейших стран мира. Знаю, что кроме нас лишь еще одна российская компания работает в этом направлении. Думаю, в течение десяти лет все получится.

Страны-лидеры в биомедицине известны всем. Россия какое место занимает в этой системе координат?

Давайте рассуждать так: сначала был Советский Союз, потом появилась Россия. Есть страны Центральной Европы. Есть — Восточной, интегрированные в Европейский союз. Восточную Европу мы обошли. По уровню разработки биомедицинской сферы мы впереди Венгрии, Польши, Румынии, Чехии. Во многих европейских странах, кстати, обеспечение пациентов биотехнологическими продуктами далеко не такое, как в России. У нас они полностью за счет бюджета обеспечиваются препаратами, а где-то закупки для них дотируются государством только наполовину. Так что не надо думать, что у нас тут все плохо. Не все.

Фармакология — очень чувствительная сфера. Всем хочется побыстрее каких-то стремительных прорывов. Но иногда это просто невозможно, даже чисто физиологически определенные процессы занимают энное количество времени. Сейчас у нас на рынке семь препаратов. В 2019 году их будет 13. В 2023-2025 годах — примерно 26. Но проектов в разработке — около 80. Они очень длинные по времени. Но по-другому, к сожалению, нельзя. Россия идет с неким лагом отставания в разработках препаратов по тяжелым болезням просто из-за того, что позже начали. Но мы стремительно догоняем.

Вопрос не столько в деньгах, сколько в научной культуре. Сейчас в академических институтах появилось поколение молодых 20-35-летних ученых, лишенных печального опыта советских времен. Они в состоянии генерировать современные идеи. У меня на них надежда. Есть закон перехода количественных изменений в качественные, который сформулировал еще Фридрих Энгельс. Так вот — нам в стране сейчас просто нужно набирать количественно, чтобы запустился этот процесс перехода.

Двухлетняя Поля Распопова живет в Воронеже с мамой и папой. Девочка родилась со множественными аномалиями развития сердца, печени, почек, мочевого пузыря. В прошлом году Поля перенесла две тяжелые операции. Но самое серьезное испытание у нее впереди — это трансплантация почки. Донором будет ее мама Анастасия. Чтобы мамина почка прижилась и работала как можно дольше, Поле необходимы дорогие лекарства. Семья живет на скромную зарплату папы и пенсию ребенка-инвалида. Собрать необходимую сумму они не в состоянии.

До рождения Полины Анастасия работала кондитером в пекарне и выпекала самые вкусные торты в Воронеже. А потом работу пришлось оставить, потому что долгожданная дочка родилась со множественными пороками развития внутренних органов, у нее даже не было ануса.

— Мы с мужем и предположить не могли, что такое бывает, — вздыхает Анастасия. — Во время беременности я сделала более десятка УЗИ и плановых скринингов. Все врачи говорили, что ребенок здоров. И вот ошиблись.

Когда Поле было две недели, их с мамой на вертолете доставили из Воронежа в Москву. Девочку обследовали, откачали скопившуюся жидкость из брюшной полости с помощью дренажа. По поводу состояния сердца кардиолог советовал не тревожиться — дефекты, вероятнее всего, закроются вскоре сами.

Но прогноз нефролога для родителей Поли прозвучал как приговор: «Из-за кист и аномального строения мочевой системы у девочки гибнут клетки почек. Придется делать пересадку».

Поля росла и развивалась как обычный ребенок, только болела чаще других и медленнее росла. В 11 месяцев она пошла. И не просто пошла, а затанцевала. Каждый вечер Поля ждала папу после работы, чтобы попрыгать с ним под музыку.

Но состояние почек у девочки постепенно ухудшалось. В январе прошлого года Полю обследовали врачи в клиническом центре в Санкт-Петербурге. Оказалось, что обе почки работают на пределе. Чтобы их разгрузить, установили урологическую стому.

А в сентябре Поле провели операцию на кишечнике, который также требовал ремонта. Первые десять дней после операции девочке пришлось лежать в распорках под капельницей.

Месяц назад Полю проконсультировали в Российском научном центре хирургии (РНЦХ) имени Б.В. Петровского в Москве.
Знаменитый трансплантолог Михаил Каабак подтвердил необходимость трансплантации, причем срочной.

— Я сразу решила, что донором буду я, а кто же еще? — говорит Анастасия. — Муж — монтажник, у него тяжелая работа, с одной почкой он не справится.

Анастасия рассказывает, что сейчас она стала гораздо внимательнее относиться к своему здоровью и питанию.

— Ощущение как во время беременности. Только теперь я ношу в себе будущую почку Поли, которая подарит моей дочке вторую жизнь.

После трансплантации мамина почка будет работать 15 лет, если за ней правильно ухаживать. Есть лекарства, очень дорогие, которые помогают донорской почке прижиться в чужом организме и продлевают ее жизнь. Их надо пить до и после трансплантации. Но эти лекарства стоят почти как однокомнатная квартира, в которой живет семья Распоповых.

Родители Полины обратились к местным властям с просьбой, чтобы они помогли с покупкой лекарств, но ответа так и не получили.

Трансплантация назначена на март. Но лекарства надо принимать уже сейчас. Жизнь двухлетней девочки в наших руках.

Для спасения Поли Распоповой не хватает 2 621 950 рублей.

Заведующий отделением трансплантации почки РНЦХ имени академика Б.В. Петровского Михаил Каабак (Москва): «Полине требуется как можно скорее провести пересадку родственной почки. Чтобы снизить риск отторжения донорского органа и увеличить срок его службы, перед операцией, во время и после нее необходима длительная терапия специальными препаратами. Они стоят дорого и, к сожалению, не покрываются госквотой на лечение».

Стоимость лекарств 2 621 950 рублей.

Дорогие друзья! Если вы решите помочь Поле Распоповой, пусть вас не смущает цена спасения. Любое ваше пожертвование будет с благодарностью принято.

ПОМОЧЬ ПОЛЕ

Для тех, кто впервые знакомится с деятельностью Русфонда

Русфонд (Российский фонд помощи) создан осенью 1996 года как благотворительный журналистский проект. Письма о помощи мы размещаем на сайте rusfond.ru, в газетах «Коммерсантъ», интернет-газете «Лента.ру», эфире Первого канала, социальных сетях Facebook, «ВКонтакте» и «Одноклассники», а также в 171 печатном, телевизионном и интернет-СМИ в регионах России.

Всего частные лица и компании пожертвовали в Русфонд свыше 12,834 миллиарда рублей, на эти деньги возвращено здоровье более чем 23 тысячам детей. В 2019 году (на 21 февраля) собрано 209 676 519 рублей, помощь получили 260 детей. В 2017 году Русфонд вошел в реестр НКО — исполнителей общественно полезных услуг и получил благодарность президента РФ за большой вклад в благотворительную деятельность. В ноябре 2018 года Русфонд выиграл президентский грант на издание интернет-журнала для потенциальных доноров костного мозга «Кровь5». Президент Русфонда Лев Амбиндер — лауреат Государственной премии РФ.

Серьезная поддержка оказана сотням многодетных и приемных семей, взрослым инвалидам, а также детдомам, школам-интернатам и больницам России. Фонд организует акции помощи в дни национальных катастроф. Русфонд помог 118 семьям моряков АПЛ «Курск», 153 семьям пострадавших от взрывов в Москве и Волгодонске, 52 семьям погибших заложников «Норд-Оста», 100 семьям пострадавших в Беслане.

Фонд — лауреат национальной премии «Серебряный лучник», награжден памятным знаком «Милосердие» №1 Министерства труда и социального развития РФ за заслуги в развитии российской благотворительности. Руководитель Русфонда — Лев Амбиндер, член Совета при президенте РФ по развитию институтов гражданского общества и правам человека, лауреат премии «Медиаменеджер России» 2014 года в номинации «За социальную ответственность медиабизнеса».

Дополнительная информация о Русфонде и Отчет о пожертвованиях региональных бюро Русфонда.