Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
Неразборчивость в потреблении спиртосодержащих жидкостей в очередной раз обернулась бедой. Трагедия случилась почти одновременно сразу в двух регионах страны — в Астраханской области и Подмосковье. На момент публикации известно о семи погибших, 11 человек госпитализированы, семеро из них — в реанимациях. Сценарий один: канистра в подарок — стихийное застолье — смерть либо реанимация. Что известно о массовых отравлениях на сегодняшний день — в материале «Ленты.ру».
Во вторник вечером, 20 июня, в заброшенном здании на улице Ленина в городе Ахтубинск Астраханской области 22-летний молодой человек нашел канистру с жидкостью, распространяющей пары спирта. Как позже выяснили сотрудники экстренных служб, он отправился к своему знакомому и презентовал находку. На глаз определили объем — литров восемь, по запаху — крепость. Разбавили на глаз как чистый спирт. Даритель выпил пару рюмок (сам говорит, что только одну, но это вызывает сомнение у медработников) — и отправился по своим делам. Хозяин позвал в дом гостей. Среди них оказался и 14-летний племянник, который явился к родственнику вместе со своим другом-ровесником. Пили до глубокой ночи, утром опохмелялись.
А уже к полудню днем в среду все употреблявшие алкоголь неизвестного происхождения оказались в больницах. Добытчик пойла (его состояние врачи расценивают как тяжелое) и двое подростков пришли самостоятельно, остальных привезла скорая. Уже к вечеру среды, несмотря на все усилия врачей, трое скончались, к утру четверга умер четвертый.
— Мы начали проверку. Угрозы жизни всем троим выжившим сейчас нет. Сейчас надо установить, что это была за жидкость, откуда она вообще взялась там, где ее обнаружил один из выживших. Следователи совместно с оперативными сотрудниками МВД предпринимают все усилия для того, чтобы на территории Ахтубинского района больше не было ничего подобного. Население оповещено, всех просят немедленно информировать о подобных находках, — рассказала Ольга Гудкова, официальный представитель Следственного управления СКР по Астраханской области.
Пока экспертам не удалось установить химический состав того, что пили ахтубинцы. Врачи считают, что это либо какая-то незамерзайка, либо технический спирт. Ищут того, кто оставил канистру в заброшенном здании, — не исключено, что и сам отхлебнул из емкости порядочно. Пока не нашли.
В среду, 21 июня, недавно освободившийся из колонии местный житель решил отметить свой 42-й день рождения. Первым его поздравил знакомый, также имевший отношение к криминальному миру, — в подарок он принес канистру с характерным запахом спирта. Дальше повторяется ахтубинская история — вместе они отпили из емкости, даритель удалился, а хозяин позвал друзей к столу. Всего в застолье участвовали семеро мужчин и две женщины.
В больницу первыми обратились женщины — они почувствовали себя плохо, но скорую решили не вызывать, так как до приемного покоя было недалеко. Чуть позже в медучреждение явились двое мужчин. Остальных уже привозили бригады неотложки. Один пациент, перед тем как потерять сознание, все-таки решился назвать адрес, где пили. Молчал до последнего — боялся испортить застолье приятелям.
Вечером в среду, 21 июня, в реанимации скончались обе женщины. Около двух ночи четверга врачи констатировали смерть мужчины, сообщившего координаты места попойки. Состояние еще пятерых врачи расценивают как критическое — терапия пока должного эффекта не дает. Троих удалось стабилизировать, и еще ночью их отправили в Московский областной научно-исследовательский клинический институт имени Владимирского. Там они тоже в реанимации, но медики считают, что непосредственной угрозы их жизни уже нет. Спасло то, что пришли на день рождения позже остальных.
По мнению экспертов, метиловый спирт, который распивали эти люди, был высокого качества с производственной точки зрения, что лишает пострадавших шанса избежать инвалидности. Прогнозы медиков неутешительны — выжившие, скорее всего, ослепнут.
«По факту смерти трех человек и госпитализации еще восьмерых мы возбудили уголовное дело по статье «оказание услуг, не соответствующих требованиям безопасности, повлекшее по неосторожности смерть двух и более лиц (часть 3 статьи 238 УК РФ). Пока не удалось установить личность того, кто сделал такой подарок своему приятелю. Назначена экспертиза для изучения состава жидкости и ее происхождения», — рассказала «Ленте.ру» Елена Фокина, официальный представитель подмосковного Главка СКР.
Полицейским известная кличка ранее судимого, который в Сергиевом Посаде сделал смертельный подарок приятелю: знакомые называли его «Иисусом».
Отравления метиловым спиртом, техническим спиртом, суррогатами алкоголя происходят в России с пугающей частотой. О том, как считать погибших и пострадавших, ведутся споры: только что крупный российский НИИ выпустил пространный доклад на эту тему. Но пока в статистику такие случаи отдельной строкой не попадают — нет, мол, такого учета. Даже иркутская история, прогремевшая на весь мир, оказалась размазанной в рубрике «отравления неясной этиологии».
Напомним, в декабре в Иркутске массовое отравление концентратом для принятия ванн «Боярышник». Пострадали свыше 120 человек, почти 80 из них скончались в больницах. По факту трагедии было возбуждено уголовное дело по статье об оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности.
Четыре федеральные министерства попросились в «Москву-Сити»: с просьбой перевести сотрудников в современный деловой центр они обратились к премьер-министру Дмитрию Медведеву, сообщили СМИ. Министры уверены, что это повысит производительность труда. Где мечтали обустроить кабинеты российские чиновники и депутаты, а какие районы воспринимали как ссылку — вспоминала «Лента.ру».
За создание правительственного комплекса министерств и подведомственных им учреждений в деловом центре два самых молодых министра — главы Минэкономразвития и Минкомсвязи Максим Орешкин и Николай Никифоров, а также министр промышленности Денис Мантуров и руководитель Минстроя Михаил Мень, сообщает «Коммерсантъ». Они полагают, что на новом месте удастся «улучшить работу с гражданами» и «сформировать положительный имидж государственной власти».
Предполагается, что в новом здании министерства будут занимать около 70 тысяч квадратных метров. Сейчас госслужащие трудятся на территории 300 тысяч квадратных метров. Сокращение расходов на коммуналку — еще один аргумент в пользу переезда. Министры надеются справить новоселье уже во второй половине 2018 года.
По пятому кругу
Кабмин пытаются перевезти не впервые: в 2012 году Дмитрий Медведев, занимавший тогда пост президента, поручил подготовить проект по размещению чиновников на территории Новой Москвы. «Органы управления разбросаны по территории Москвы, это неудобно», — объяснял он.
Без внимания не остались тогда и парламентарии, которых решили разместить в одном здании на окраине столицы. Идея объединить членов верхней и нижней палат под одной крышей не нова: в 1994 году правительство выделило 500 миллионов долларов на строительство парламентского центра на месте стадиона «Красная Пресня». В 2000-м спикер Думы Геннадий Селезнев предложил перенести обе палаты парламента в Санкт-Петербург, а мэр Москвы Юрий Лужков — на территорию «Москва-Сити».
Федеральное собрание в разные годы хотели вывезти и на Кутузовский проспект, и на место бывшей гостиницы «Россия», в поселок Коммунарка и на металлургический завод «Серп и Молот». Не могли власти определится, кого в первую очередь коллективно вывезти подальше от центра: кабмин, суды, депутатов, силовые ведомства или сразу всех? К консенсусу никто так и не пришел, все проекты подвисли, а потом внес коррективы кризис.
В этом году Медведев предложил новый подход к организации работы чиновников федерального и регионального уровня — так называемый open space. По его мнению, госслужащие проявят больше энтузиазма, работая бок о бок друг с другом: «Это совсем другой подход, он заключается в том, что представители и региональных, и федеральных властей находятся в одном офисе, в одном открытом зале, и решают одну и ту же задачу».
Пока федеральные чиновники осмысливают плюсы и минусы, региональные осваивают западный подход. Еще в декабре прошлого года губернатор Московской области Андрей Воробьев сообщил, что пространство для работы чиновников в Доме правительства Подмосковья организуют как open space.
Новые кресла депутатов и выселение Кремля
Если с переездом исполнительной власти вопрос оставался открытым, то с парламентом дело чуть было не дошло до новоселья: в 2014 году было решено перевести Госдуму и Совет Федерации на северо-запад Москвы, в Мневниковскую пойму. Народных избранников не воодушевила перспектива ездить на работу за кольцо, они даже обратились за поддержкой к Владимиру Путину. Однако в феврале 2016 года треволнения политиков разрешились: от идеи отказались из-за кризиса. Депутаты ГД по-прежнему заседают на Охотном Ряду, а члены Совет Федерации — на Большой Дмитровке.
После начала работы Госдумы седьмого созыва к вопросу о специальном центре для парламентариев вернулся лидер ЛДПР Владимир Жириновский. Выступая на первом пленарном заседании, он народных избранников «скинуться» на строительство: «Может, кого-то вызвать к председателю Следственного комитета? И быстро найдутся деньги на строительство».
В июне вдохновитель либерал-демократов пожаловался на здание Госдумы и призвал устроить ему по аналогии со столичной. Жириновский с возмущением напомнил, что в зале пленарных заседаний раньше обитали «уборщицы и вахтеры Госплана». Бюджетные деньги для этого не нужны, только «один рывок» (видимо, в собственный карман). Эмоциональность выступления политика мог спровоцировать случай с его однопартийцем: как раз в тот день под депутатом кресло в зале. «Такие случаи нас немного в стресс вводят», — негодовал Жириновский.
Жириновский не впервые озабочивается судьбой правительственных зданий. В начале марта глава ЛДПР предложил превратить Кремль в музей, а резиденцию президента перенести в другое место. В том же месяце он, устроив скандал на пленарном заседании Госдумы, пообещал «въехать в Кремль» после президентских выборов 2018 года и «расстреливать и вешать» оппонентов.
Партийный переполох
В конце прошлого года в новое здание на Кутузовском проспекте переехал центральный штаб «Единой России». Переезд прошел добровольно и без скандалов. Депутат Госдумы от ЕР Виталий Милонов радовался новому офису, недобрым словом вспоминая архитектурные решения конца 1990-х: «На Банном (переулок возле станции метро «Проспект Мира» — прим. «Ленты.ру») — там вообще был ужас, неудобно, и место депрессивное, какое-то нагромождение безвкусное в стиле раннего Лужкова».
В регионах у партии власти с площадями дела складывались не так гладко. Зимой 2015 года из-за финансовых сложностей без крыши остались саратовские единороссы. Собственник старинного особняка, где размещалось региональное отделение «Единой России», потребовал оплатить долги, однако денег (около четырех миллионов рублей) у партии власти не нашлось. Для саратовских единороссов паковать коробки — дело привычное: одно время по приглашению ректора Саратовского государственного университета они занимались политикой в вузовских помещениях, но и оттуда были выставлены.
В Омской области с партийными помещениями развернулось целое представление. После выборов в законодательное собрание региона в офис, который долгое время занимало местное отделение «Справедливой России», либерал-демократов. Из-за проволочек активисты ЛДПР остались без ключей от помещения. Пикантности ситуации добавляло то, что политикам-конкурентам приходилось делить один туалет. В итоге справороссы съехали из привычного здания в деревянную избу постройки начала XX века, по официальной версии — из-за дорогой аренды.
Приемная с сауной
Из-за долгов пытались выселить из приемной в Самаре депутата Госдумы шестого созыва Александра Хинштейна. Власти города через суд требовали с него семь миллионов рублей за аренду помещения, расходы на транспорт и связь. Парламентарий, в укор местной администрации, напомнил, что с обращениями в его приемную пришли 10 тысяч человек, и почти 40 процентов их вопросов удалось решить. Хинштейн утверждал, что конфликта с властями не хочет, но шпильку в их адрес все же : «Я человек не амбициозный, я готов хоть с чертом лысым работать».
Депутат петербургского парламента от «Справедливой России» Александр Егоров у местных чиновников найти ему пригодное для общения с избирателями помещение. После того как он по разным причинам отверг несколько вариантов, администрация Выборгского района предложила ему занять комнату, в которой до этого размещалось заведение развлекательного характера: «Я зашел и увидел: бассейн, сауна, всего одно окно, в комнатушке большая кровать. Я спросил, что тут было раньше. Мне сказали — бордель». Подходящее место для общения с избирателями депутат в итоге снял за свои деньги.
lenta.ru, 16 июня 2017
lenta.ru, 14 июня 2017
lenta.ru, 11 января 2017
lenta.ru, 20 декабря 2016
Кто угрожает переселенцам-староверам из Боливии. Второй репортаж «Ленты.ру» с Дальнего Востока
Как живут староверы, переселенцы из Южной Америки. Репортаж из уссурийской тайги
В Якутии отпраздновали Ысыах — национальный Новый год. Самый большой регион России отмечает новогодние праздники в конце июня. Корреспондент «Ленты.ру» посетил один из самых массовых праздников страны — Ысыах-Туймаада близ Якутска, где стал свидетелем нового достижения для Книги рекордов Гиннесса — уже четвертого, связанного непосредственно с «ысэхами».
По-русски Ысыах звучит как «ысэх». В конце июня его празднует вся Якутия. Корпоративные, городские, районные «ысэхи», республиканский Ысыах-Олонхо — каждый год в новом улусе (районе), в этом году в Верхне-Вилюйском, ночь от Якутска на хорошей скорости… Но чуть ли не главный — возле столицы республики Якутии — Саха: Ысыах-Туймаада, по названию долины, где расположен Якутск.
«Вы мне веревку порвете»
«Девушки налево, боотуры (богатыри — прим. «Ленты.ру») направо», — вполголоса командует человек у ворот на Ысыах. Пройдя через мостик, под которым течет небольшая река, празднующие разделяются и три раза проходят вокруг больших курильниц. Их две, для женщин и мужчин.
Чуть дальше — новые курильницы. В них пришедшие на Ысыах кладут пучки конского волоса, предварительно смоченные в масле: благословение. Теперь можно и к белому шатру, где проходит обряд очищения.
«Удар — это неверно. Удар слишком резок, он разрушает гармонию, — женщина в ритуальном желтом костюме учит обращаться с крупным колокольчиком, висящим на дальнем подступе к шатру. — Попробуйте еще, по-другому. Сами найдите, как надо сделать».
Впрочем, попытка качнуть веревку, на которой укреплен колокольчик, также вызывает протест. «Что такое? Опять не гармонично?» — «Нет, просто вы мне так веревку оборвете», — отвечает женщина.
Партийный и прочие тюсюлгэ
Шатер с открытым верхом — небольшое круглое пространство под сводом, символ солнца и точка для освещения всего шатра — называется ураса. Огороженное пространство около урасы называется тюсюлгэ. Чем шире и просторнее тюсюлгэ, тем круче его обладатель.
На священной для якутян поляне Ус Хатын, где на «ысэх» собирается почти весь Якутск, таких тюсюлге десятки. В основном — корпоративные и государственные. Вот производители алмазов. Наискосок расположился Верховный суд Якутии — Саха. Чуть дальше — сотовая компания из первой тройки. Еще дальше — Минприроды, едва ли не главное министерство в Якутии: четверть дикой природы России, десять процентов от мировой — это здесь, в самом большом регионе РФ.
Очень широкий тюсюлгэ у мэрии Якутска. Собственно, город и организует этот Ысыах, едва ли не самый массовый праздник в России: за два дня — 180 тысяч человек. Притом что сам Якутск чуть больше 300 тысяч, а в Якутии — самом большом регионе России — жителей пока даже не миллион.
А вот загородка, уставленная флагами с белым медведем. «Вы никогда, наверное, не видели тюсюлгэ «Единой России», — сразу же распознает приезжего кто-то из партийных функционеров. «Только здесь, только у нас».
Вдоль оград тюсюлгэ идут женщины в национальных костюмах, в шляпках и с веерами: лето в Якутии нынче не в пример московскому, Плюс 30 и больше в тени. И шляпок здесь — не меньше, чем на королевских скачках в Аскоте. Тем более, скачки — неотъемлемый атрибут Ысыаха. А национальных костюмов в этом году куда больше, чем обычно на «ысэхах». Идут на рекорд. Самый настоящий рекорд Гиннесса.
Костюмный рекорд
Пошить халатай — национальное платье — от пяти до 20 тысяч рублей. Традиционный мужской сюртук может стоить до 25 тысяч. Это, разумеется, без украшений: на серебряный или даже мельхиоровый «обвес» можно потратить куда больше. Если, конечно, ожерелье либо пуговицы не достались по наследству — как Нюргуяне («Можно просто Нюра») Петровой из Хангаласского улуса. «Мне от бабушки досталось, а от кого точно ей пришло, я не знаю», — говорит Нюра, оглаживая красивую серебряную цепь, свисающую вдоль виска.
Кто-то приехал организованно — от районных властей. Кто-то сам. Нюргуяна и ее товарки пересекли Лену с помощью парома — километрах в ста от Якутска, — чтобы стать частью рекорда Гиннесса.
«Некоторые сидят тут с шести утра, торопились занять место, — сообщает юный волонтер, показывая рукой на Центр кумысопития, главное место Ысыаха-Туймаада. Трибуны Центра действительно полны. — В три часа дня ворота закрываются. Начнется подсчет всех, кто пришел сюда в национальных костюмах. Не волнуйтесь, никого не пропустим, нас, волонтеров, тут почти сотня». Главное правило, объясняет юноша, — сидеть на месте, когда начнется подсчет. Как минимум пять минут: «Хождения, брожения — повод для того, чтобы рекорд не был засчитан».
Официальный представитель Книги рекордов Гиннесса Правин Пател в Якутии не впервые: нынешний рекорд — уже четвертый, который ставится на Ысыахах. В прошлые годы на поляне Центра кумысопития пили, собственно, — рекорд не в количестве выпитого, а в числе пьющих: более 11 тысяч человек. Играли на хомусе — национальный вариант варгана: 1344 музыканта. Устраивали самый большой круговой танец — осоухай: он в 2012 году собрал более 15 тысяч участников.
Судья Пател охотно рассказывает о недавних поездках и гиннессовских достижениях, зафиксированных им. Этой зимой Правин был в Великобритании, где повара одного из ресторанов самую большую стопку блинов — один метр и один сантиметр. А незадолго до очередного приезда в Якутию судья Пател зарегистрировал рекорд в аэропорту Шарля де Голля: под Парижем «Порше Кайенн» 115-тонный «аэробус» на 42 метра. «Обычная машина заводской сборки, обычный лайнер, на обычном автомобильном фаркопе, — описывает условия рекорда Правин. — Правда, буксировочный трос усиленный, но тут уж делать нечего».
Якутские рекорды судья Пател выделяет особенно: «Здесь не просто достижения, здесь — стремление всей нации к тому, чтобы ее знал остальной мир. И знал по праву».
Ворота закрываются. «Look, falcons and drones», — обращает внимание коллега из Японии. Над трибунами и полем вьются, положим, не соколы, а коршуны — их в Ус Хатыне и без Ысыаха всегда очень много. И да, многочисленные дроны: каждый якутский блогер ведет свою трансляцию рекорда.
«Идет волнительный момент, — разносится над Центром кумысопития во время подсчета. — Просьба всем участникам сидеть на своих местах». Рекорд зафиксирован: 16 620 человек. Предыдущий рекорд по национальным костюмам, принадлежавший Румынии, перекрыт с лихвой.
Последние первые
«Что за ****, ****», — завершает молодой спортсмен длинную речь на якутском.
Иннокентий Миронов впервые участвует в Играх Дыгына — состязаниях по якутскому семиборью: традиция «ысэхов», строжайший отбор по всей республике, дюжина лучших выступает на главной арене Ысыах-Туймаада. То ли судьи забыли вызвать Иннокентия из раздевалки после очередного этапа, то ли дебютант Игр Дыгына замешкался сам. Однако в любом случае в забег на 400 метров за девушкой — один из видов семиборья, девушке в халатае дается порядочная фора, догнать невозможно, но вдохновляет изрядно — ушли только одиннадцать спортсменов. То есть, все минус Иннокентий.
После совещания судьи разрешают Миронову сольный забег. Девушки ему не достается: Иннокентий бежит в компании своего секунданта, да и бегунья — Аяна Эверстова, мастер по легкой атлетике — уже ушла переодеваться обратно в спортивное.
Финиширует Иннокентий, кстати, достойно, особенно для первого раза. Шестое место — это, конечно, не пьедестал, где победителю в каком-либо из семи видов вручается еще и традиционный вареный конский мосол, но тоже неплохо.
«Уйбаан! Уйбаан!» — ревут трибуны. Иван (по-якутски Уйбаан) Белолюбский по итогам семи состязаний занял место ближе к концу десятки. Но чествуют его едва ли не более, чем нынешнего победителя. Белолюбский — семикратный чемпион Игр Дыгына, участвовал в них все два десятка лет их истории, ушел было на тренерскую работу, но вернулся на поле — попрощаться.
Ушел Иван-Уйбаан красиво, карьерой доволен. Благодаря Белолюбскому и его коллегам якутское перетягивание палки — мас-рестлинг — теперь популярно отнюдь не только в Якутии. Этот вид спорта приветил не кто иной, как Арнольд Шварценеггер, и школы по мас-рестлингу теперь повсюду — и на Западе, и на Востоке. Вполне возможно, надеется Иван, что-то подобное ждет в мировом масштабе и перетаскивание камня (115 килограммов, рекорд поставлен на этих играх — 203 метра), и национальную борьбу хапсагай (касание земли хоть пальцем — проигрыш), и традиционные прыжки в длину — как на двух ногах, так и на каждой по очереди.
Впрочем, пьедестал Игр Дыгына и без того вполне интернационален. Якут Егор Филиппов показывает на телекамеры ключи от машины. За второе и третье место Артем Варданян и вполне русский Алексей Козлов получают по мотоциклу.
«Они все якутяне. И якуты, как я. И все, кто здесь живет», — объясняет Иван. Совсем недавно ему исполнилось сорок.
До следующего Ысыаха
Белый шатер очищения разбирают прямо на солнце. Уже почти ночь, но здесь в эту пору ночи куда более белы, чем в том же Санкт-Петербурге. Утренние пробки из Якутска сменяются вечерними — в направлении якутской столицы.
Тысячи машин постепенно покидают поляну Ус Хатын. В них — те, кто успели получить благословение и сами благословили буквально все, что есть в природе. Кумыс и собственно коня — который здесь и молоко, и мясо, и дорога. Духов. Солнце. И конечно, наступившее с Новым годом лето.
Ысыах — лучший повод успеть все это. Потому что зима близко. Здесь всегда близко зима.
Якутск — Москва
Кто угрожает переселенцам-староверам из Боливии. Второй репортаж «Ленты.ру» с Дальнего Востока
Как живут староверы, переселенцы из Южной Америки. Репортаж из уссурийской тайги
Базовым элементом квартальной застройки Москвы в ближайшие годы могут стать урбан-блоки — именно эта модель не так давно была предложена главным архитектором города для региональных норм градостроительного проектирования жилых территорий. По словам экспертов, радоваться нововведению не стоит — медленно, но верно Москва идет к тому, чтобы застроить попавшие под программу реновации территории спальными микрорайонами образца 1970-х. Только в своей новой реинкарнации они, став многоэтажными, будут еще монструознее и лишь усугубят проблемы, за которые «спальники» раскритиковали полвека назад.
История урбан-блоков началась в XIX веке. Впервые о них заговорили в Англии и США. Идея была в том, чтобы создать внутри квартала более-менее приватную территорию, входы в которую располагались бы со стороны улицы. Там жильцы общались бы друг с другом, а не замыкались в себе.
Изначально планировалось, что это будет некое подобие коттеджей, дач. Но в конечном итоге урбан-блоки превратились в плотно застроенные кварталы с социальными и коммерческими объектами на первых этажах, внутренним двором и общественным пространством по внешнему периметру застройки.
Сейчас систему урбан-блоков можно встретить по всему миру. Они имеют средние размеры 100 на 100 метров, где-то больше, где-то меньше. Например, суперблок Барселоны разбит на 9 кварталов размером 113 на 113 метров, со скошенными углами. Рассчитывали такую структуру, исходя из того, что больницы, школы, детские сады и театры не нужны в каждом квартале, а планировать и строить их надо на более крупное городское образование.
К сегодняшнему дню население Барселоны в несколько раз увеличилось по сравнению с теми реалиями, под которые делался генеральный план города в 1860-е годы. Поэтому нагрузка, в том числе и транспортная, на эти улицы сегодня совершенно иная.
«Граждане Германии вершат московскую архитектуру»
Спустя два века после появления термина «урбан-блок» эти самые блоки добрались и до Москвы.
Их даже вписали в базовый свод правил для жилищного строительства — региональные нормы градостроительного проектирования жилых территорий Москвы (РНГП). В соответствии с предложенной для них моделью, урбан-блоки должны стать базовым элементом квартальной застройки города. По словам главного архитектора столицы Сергея Кузнецова, модель города состоит из микрорайонов, в состав которых входят кварталы, сформированные из урбан-блоков.
«Принципиально важно, что микрорайон, согласно проекту РНГП, не может быть с радиусом больше 500 метров, квартал — свыше 300 метров, а урбан-блок — больше 100 метров», — Сергей Кузнецов.
О том, как и откуда в российских архитектурных кругах появился термин «урбан-блок», рассказал заслуженный архитектор РФ, член-корреспондент российской академии художеств, бывший глава НИиПИ Генплана Москвы : «Представление о такой организации жилого квартала родилось в Англии и США. Но шире всего оно распространилось в Германии. И, собственно, оттуда и перекочевало к нам. Ныне считается, что у нас «самый главный архитектор» в городе — , у которого работал теперешний главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов. Именно они ввели в состав архитектурного совета бывшего главного архитектора Берлина Ханса Штимана. Собственно, совместными усилиями Чобан и Штиман ввели в Москве и очень рекомендовали понятие «урбан-блок». Штиман многим нашим архитекторам-градостроителям дарил планы Берлина, причем именно районов, разбитых на урбан-блоки. Чтобы не сомневались в том, как надо делать. Так что, поскольку граждане Германии вершат московскую архитектуру и градостроительство, термин «урбан-блок», именно в немецкой транскрипции, вошел в наш лексикон».
«Дети и старики уже не выйдут из двора»
Впрочем, новая концепция формирования кварталов далеко не у всех вызывает энтузиазм. По словам Сергея Ткаченко, столичные градостроители пытаются по сути реанимировать советский принцип формирования микрорайона образца 1970-х, 1980-х, со школой в центре.
«Сейчас предлагается строить все те же микрорайоны, только более жесткая система урбан-блоков разрешает очень плотную застройку, — уточняет он. — В советское время этого не допускали — нормативы не позволяли делать такие вещи. Никто не хотел злить народ, социальные гарантии выполнялись. Но сейчас потихонечку возвращаемся к той же системе, возрождая советскую микрорайонно-квартальную градостроительную структуру. При этом во главе угла уже стоит забота о соблюдении не социальных гарантий, а интересов инвесторов».
Однако у главного архитектора города другая точка зрения. Говоря об урбан-блоках, он отмечает грядущее улучшение качества жизни москвичей. Акцент делается на том, что урбан-блоки станут как бы крепостью горожанина, в которой будет безопасное внутреннее пространство. «Это территория, доступная только для жителей урбан-блока и закрытая для публичного посещения», — поясняет Сергей Кузнецов.
Впрочем, у такого подхода, по словам Ткаченко, имеется много минусов. «Ребенка за эти границы выпускать уже нельзя. То есть ощущение гетто создается и поддерживается уже самой планировкой: живу в своем дворе, и за его границы лучше не выходить, по крайней мере старикам и детям», — подчеркивает он.
«Понятие «урбан-блок» стало ругательным»
В профессиональной среде архитекторов высказывается и немало других соображений о том, почему урбан-блок не делает микрорайонную застройку квартальной. Критикуется «форма бублика», оставляющая в центре микрорайона огромное пустое пространство. Многих не устраивает то, что все улицы внутри микрорайона равнозначны: среди них не выделено главной, второстепенных и тихих жилых улиц. Кто-то считает, что в условиях отсутствия межевания территории девелопер сможет застроить весь квартал башнями или сделать один огромный дом по периметру.
Чаще всего обсуждается, что в предложенной для РНГП модели за основу берется все тот же средний размер как советских, так и постсоветских микрорайонов площадью 25 гектаров, ограниченной сетью магистральных улиц километр на километр. Но по территориям жилой застройки вообще не должны проходить магистральные транспортные коридоры. А при планировании компактного города, приспособленного для пешеходов, главные улицы должны располагаться с шагом не более 400 метров. И это не транспортные магистрали, как предполагается в московском варианте, а улицы с интенсивными пешеходными потоками и активным стрит-ретейлом.
У части архитекторов и планировщиков легкую фрустрацию вызывает то, что урбан-блоки обрезают бульвары. Ведь у нас всегда, на всех конкурсах, декларировались озелененные пешеходные связи, идущие внутри застройки из квартала в квартал. Теперь они оказываются обрублены, нет проницаемости, к которой стремятся европейские и американские архитекторы. Таким образом, принципы, которые шли от города-сада, у них не исчезли. У нас же вместо этого теперь предлагается ставить крепости урбан-блоков, окруженных асфальтом.
Более того, практически все специалисты обращают внимание на то, что в московской концепции микрорайона размеры квартала слишком большие — 300 на 300 метров. Именно поэтому, чтобы визуально имитировать приемлемые варианты застройки, принятые в европейских городах, московский квартал приходится делить внутриквартальными проездами на четыре части и называть их «урбан-блоками». На самом же деле, по словам архитекторов, это всего лишь мимикрия: при профессиональном градостроительном подходе они должны были стать настоящими кварталами, окруженными улицами. Как в той же Барселоне, где суперблок размером 400 на 400 метров состоит из девяти отдельных кварталов.
«Понятие «урбан-блок» стало в российских реалиях ругательным, — говорит Ткаченко. — А на самом деле это нормальный квартал 100 на 100 метров. Если их по-человечески спроектировать, а не делать дворы-колодцы, когда 25-этажные здания окружают ничтожный для них двор. И если бы по программе реновации шла декларируемая застройка в 8-15 этажей, а не то, что строится, — было бы не так плохо. Тогда эти урбан-блоки были бы оправданы и логичны, как во всем мире».
«Урбан-блок — это имитация, подмена. Обычный фейк»
Существуют и более радикальные позиции в отношении предложенной модели РНГП жилых территорий Москвы.
«Урбан-блок — это имитация, подмена. Обычный фейк, — считает профессор МАРХИ, заслуженный архитектор России . — Декларируется идея о том, что если мы сейчас сделаем урбан-блоки базовой единицей структуры жилых районов, то город станет комфортным. При этом не говорится о том, что речь идет все о тех же кварталах, известных всем уже много десятков лет.
Есть очень мощные градостроительные тренды, которые действуют сегодня по всему миру. Первый из них — компактный город. Этот принцип лежит в основе программы и всех указов президента по жилищному строительству. Тут тоже произошла подмена, потому что рассказывается не о комфортной среде, комфортном городе, а о миллионах квадратных метров, которые мы обязаны построить, чтобы жизнь людей стала лучше. И с такой подачи в одно- и двухэтажных городах сегодня возникает пяти- и девятиэтажная застройка. А в Москве вместо заявленного среднеэтажного идет многоэтажное и высотное жилищное строительство. Никакие урбан-блоки не помогут решить эту проблему.
Нельзя расширять города за счет строительства на периферии новых жилых районов, состоящих из этих многоэтажных урбан-блоков. Ведь для этого там вначале обязаны появиться новые дополнительные дороги, в основном автомобильные, потому что внеуличный транспорт у нас с трудом приживается. А именно его количество надо увеличивать».
«Создается изначально некомфортная городская среда»
«Комфортным город, а в особенности столица, становится не за счет того, что там урбан-блоки приняты за градостроительную единицу, — продолжает Владимир Коротаев. — Это происходит за счет стратегически ориентированного, планомерного поэтапно развития. А на данный момент должного регулирования развития городов у нас нет. Так что имитация происходит и на уровне стратегии, и на уровне концепции. Строим огромное количество новых пустых районов на территориях, прилегающих к существующим городам, потом заполняем их как можем, отдаем военным, а по факту делаем все, чтобы города разрастались, как масляные пятна. Увеличиваем инфраструктуру, инженерное обеспечение, транспортное обслуживание и так далее, вместо того чтобы подумать о том, что города должны быть компактными. Фактически создается изначально некомфортная городская среда с многоэтажной застройкой, внутри которой нет иерархии, присущей любому европейскому городу. Пешеходные, торговые улицы — где они у нас в новых жилых районах?»
Эксперты напоминают, что микрорайонная застройка в СССР уже к концу 1980-х годов утратила свою актуальность и в профессиональных кругах подвергалась резкой критике. Получается, что теперь к ней предлагают вернуться и застраивать таким образом кварталы после реновации.
«Но давайте спросим у москвичей, которые по программе реновации получат или уже получили квартиры, в которых не бывает солнца, — хорошо это или плохо. Вопрос тут, может, не в здоровье, бактериях и туберкулезных палочках, а в том, как себя чувствует человек, если солнце к нему в квартиру никогда не светит», — говорит Ткаченко.
«Реновация дает прекрасный шанс продумать градостроительную политику с точки зрения формирования транспортно-пересадочных узлов, где можно сделать многоэтажные жилые дома с маленькими квартирами для молодежи, с большими объектами обслуживания, наземными и подземными паркингами. Вместо этого сегодня формируются типичные спальные жилые районы, которые ругали еще в 1960-х, 1970-х годах. Вместо этого мы по схеме, придуманной в XIX веке до изобретения автомобиля, расставляем многоэтажные монстры. Получается во много раз хуже, чем те пятиэтажки, которые сносят. Мы любуемся историческими городами Европы, видим их комфорт и масштабность, а сами создаем прямо противоположное: новые спальные районы. Формируем некрасивую, некомфортную, неэффективную среду. Некомфортным становится не дом, двор или урбан-блок, а целый город. Вместо эволюции градостроительной мысли мы наблюдаем ее стагнацию и деградацию», — резюмирует Коротаев.
В сгоревшем российском лагере погибли дети. Кто виноват в их смерти?
Как гендерные стереотипы вредят и девочкам, и мальчикам
Тысячи россиян не замечают, что выгорают на работе. Это опасно для карьеры и жизни
25 лет назад российские солдаты вошли в Чечню. За что они сражались и умирали?
Фото: Максим Мармур / AP
продолжает цикл статей о первой чеченской войне. Ранее мы , как российские депутаты пытались остановить ее или хотя бы объяснить, почему это невозможно. Им не удалось ни то, ни другое. Ровно 25 лет назад, 11 декабря 1994 года, федеральные войска вошли в Чечню — началась война, которая продлится больше полутора лет, унесет и искалечит десятки тысяч жизней. В годовщину ввода войск мы поговорили с солдатами и офицерами, которые были в Чечне с 1994 по 1996 год, чтобы узнать, как готовился штурм новогоднего Грозного, что помешало быстрой и победоносной операции и почему они не считают завершение войны победой.
«Семьям не сообщалось, куда и зачем мы летим»
Владимир Борноволоков, бывший замначальника оперативного отдела 8-го армейского корпуса:
Можно было догадаться, что на Кавказе скоро начнется война. Проблемы были не только в Чечне, но и в Дагестане, Ингушетии, Кабардино-Балкарии. Формировались группы националистов. Через Грузию им подбрасывались силы и средства. Были и такие грузинские спецотряды Мхедриони, которые уже тогда подготавливали американские специалисты. Они также забрасывались в Россию. В Чечню, в частности.
Погранзаставы, стоявшие на границе Чечни и Грузии, фактически защищали сами себя. Небо над республикой тоже не контролировалось. Из-за границы спокойно летели самолеты с боеприпасами и оружием.
Шли разговоры об однозначном отделении Чечни от России, происходили этнические чистки, в ходе которых русских выгоняли из квартир, вынуждали уезжать, а порой и убивали.
возглавил 8-й корпус летом 1993 года. У предыдущего руководителя главная установка была на то, чтобы не происходило никаких ЧП, а Лев Яковлевич сделал акцент на боевую подготовку личного состава. В 1994-м наш корпус вообще почти не покидал полигонов. Усиленно готовили разведчиков, артиллеристов и танкистов.
Осенью 1994-го Рохлин уже, видимо, о грядущей чеченской кампании знал. Корпус усиливался новыми подразделениями. Была дана команда по тщательной подготовке оружия, боеприпасов, снарядов. Все мы тогда осознали: что-то такое грядет.
В конце октября я уезжал на похороны матери в Липецк, а когда вернулся в Волгоград, то в нашей так называемой черной комнате уже начали создаваться планы под выполнение вероятных задач. Мы предполагали, что корпус будет направлен в Дагестан. Может быть, будет прикрывать границу с Чечней. О штурме Грозного, конечно, никаких предположений не было.
28 ноября я, как всегда, пришел на службу и был вызван к комкору. Приказали мне вместе с группой других офицеров тем же днем вылетать в Дагестан на рекогносцировку. Думали, брать или не брать оружие. В итоге так и не взяли. Получили зимний камуфляж и новую обувь. Семьям не сообщалось, куда и зачем мы летим. Причем двое из нас получили в тот день звания полковников, и мы отметили это прямо в самолете.
Сели в Махачкале. В аэропорту было темно. Нам сказали пригнуться и бежать куда-то за пределы аэродрома. Оказывается, в тот момент его эвакуировали из-за сообщения о минировании. Оттуда мы сразу отправились в Буйнакск, в 136-ю мотострелковую бригаду. Всю ночь клеили карты тех районов, куда именно мы пойдем. Оперативное управление военного округа определило, что местом сосредоточения корпуса в Дагестане должно было стать место к северо-востоку от Кизляра, окруженное чеченскими селами.
Поехали в Кизляр, чтобы осмотреться. Как позже выяснилось, по дороге мы должны были попасть в засаду, но с противником так и не встретились, так как добирались какими-то чуть ли не козьими тропами. В Кизляре разместились в военкомате. Там нам посоветовали, вопреки указанию окружного начальства, сменить район сосредоточения корпуса в целях безопасности. В итоге остановились в совхозе Тихоокеанского флота, который находился к юго-востоку от Кизляра. Осмотрели его и составили кроки (наброски) маршрутов для подразделений. А 1 декабря в Кизляр из Волгограда прибыл первый эшелон.
Дальше мы уже планировали боевые действия и продвижение по Чечне. Округ поставил корпусу задачу продвигаться на Грозный по маршруту через Хасавюрт. Мы его изучили. Начальник разведки Николай Зеленько лично по этому маршруту проехал и убедился, что наши части там уже поджидали подразделения противника. Конечно, нужно было определять другой путь. Но мы уже старались его сохранить в тайне. Рохлин даже перед самым выдвижением провел совещание с руководством Кизляра и Хасавюрта, где показал им ложную карту и попросил их обеспечить проводку колонны.
Выдвинувшиеся туда для этих целей подразделения внутренних войск были остановлены женщинами. Солдат избивали, применять силу военным было запрещено.
А наш корпус в итоге пошел к Толстой-Юрту через ногайские степи. По ночам контролировали солдат, чтобы костры не жгли, чтобы не было никаких ЧП, ведь шли с боеприпасами.
В Толстой-Юрте, где находились дружественные нам силы чеченской оппозиции, корпус сосредоточил силы для штурма Грозного. Там я в течение трех дней собирал технику, что прежде была передана оппозиции для ноябрьского штурма столицы. Кроме танков и БТР были 122-миллиметровые пушки, 120-миллиметровые минометы и две «Стрелы». Стрелкового оружия мы у них не забирали. Больше всего они не хотели отдавать пушки, потому что им нужны были колеса от них.
В Толстой-Юрте мы ходили открыто, без оружия. Местные приглашали нас в бани, но мы вежливо уклонялись, боясь провокаций.
Наладили движение колонн с боеприпасами из Дагестана. Скапливали их там же, в Толстой-Юрте.
В сам Грозный мы должны были входить с востока, а пошли с северо-востока. Старались продвигаться там, где нас меньше всего ждали. Строго под прикрытием артиллерии, а не кавалерийским наскоком, как это делали другие группировки, наступавшие на столицу Чечни.
В результате, когда начались уже серьезные бои, только у нас, по сути, сохранилась связь с тылами и полноценное управление. В первых числах января, уже в городе, к нам стали прибиваться подразделения из других группировок. Нашему рохлинскому штабу было передано управление всеми силами, штурмовавшими Грозный.
«Ты что, тут войну настоящую решил устроить?»
Николай Зеленько, бывший начальник разведслужбы 8-го армейского корпуса ВС России:
У нас было взаимодействие с представителями Дудаевской оппозиции. Они ходили с нашими разведгруппами в качестве проводников. Но никаких фамилий я называть не стану — многие из них до сих пор живы, поэтому не стоит.
В Толстой-Юрте у нас была довольно безопасная точка для концентрации сил перед наступлением на Грозный, но тем не менее, пока мы не нажали, местные чеченцы нам технику не передали. У них было очень много стрелкового оружия, а еще танки, БТР. Все это было спрятано.
Я прилетел в Дагестан с оперативной группой за десять дней до ввода войск в Чечню. Тогда уже все было понятно. Лично проехал посмотрел маршрут, по которому должен был продвигаться корпус. Это была моя инициатива. Нашел человека, внешне похожего на меня, у которого брат живет в Грозном. Я взял его «Ниву», созвонился с братом, чтобы тот был в курсе, и поехал один.
Только один человек знал, куда я поеду, так что никакой утечки не произошло. По дороге меня несколько раз останавливали дудаевцы: проверяли документы, расспрашивали, кто и куда. Один раз даже позвонили этому человеку в Грозный.
Я своими глазами увидел орудия, которые уже базировались во встречных селах. Нас ждали. Сама дорога представляла опасность: с одной стороны Терек течет, а с другой — горные склоны.
Когда вернулся и доложил командиру 8-го корпуса Льву Рохлину, что войска должны идти другим путем, то был сперва послан куда подальше. Тогда я сказал, что рапорт прямо сейчас напишу на увольнение, так как не хочу делить ответственность за гибель наших солдат и офицеров.
Подготовил новый маршрут, проехал его. Помню, как мы вместе с Рохлиным подошли после совещания к [министру обороны Павлу] Грачеву. Тот увидел, что я в форме десантника, спросил, где служил, а потом взял и написал на карте с новым маршрутом: «Утверждаю». Дорога проходила через ставропольские степи, и мы, в отличие от других группировок федеральных войск, не потеряли до выхода на исходные позиции возле Грозного ни одного человека.
Как выяснилось, наше высокое командование не очень заботилось о конспирации. Помню, замкомандующего военным округом генерал-лейтенант [Сергей] Тодоров собрал все оперативные группы и пригласил местных, чтобы они сопровождали колонны. Я тогда поругался с ним. Зачем, говорю, нам гаишники? Через два часа все маршруты будут у Дудаева! Он мне кричал в ответ: «Я тебя отстраняю! Я тебя выгоняю! Уволю из армии!»
Я не знаю, почему другие корпуса не подошли к изучению маршрутов столь же пристально. А что я мог сделать? Доложил в разведуправление об увиденном в республике. Все рассказал и показал. Попросил детальную карту Грозного со схемами подземных коммуникаций, но не оказалось такой у разведуправления, представляете?
Никто нам сверху никак не помогал. Никакого взаимодействия между подразделениями налажено не было. Военачальники разных уровней не придавали большого значения всей этой операции. Думали, сейчас войска зайдут, и там, в Чечне, все испугаются. Руки вверх поднимут — и все. Не было даже достаточного запаса боеприпасов. Рассчитывали на какую-то кратковременную прогулку.
Сейчас уже все знают высказывание Грачева о готовности навести порядок в Чечне одним парашютно-десантным полком. Теперь кажется, что этим легкомысленным заявлением нельзя охарактеризовать всю подготовку к операции, мол, «не перегибайте». Но, похоже, все так и было. Как сформулировал проблему министр, так подчиненные к этой проблеме и относились. Рохлина тогда гнобили за то, что он боеприпасов завез несколько эшелонов: «Ты что, тут войну настоящую решил устроить?» А потом, в Чечне, из других группировок к нам приходили за патронами.
Это уже не просчеты командования, а что-то несусветное. Почему для участия в операции привели неукомплектованные части? Каким чудовищным образом их доукомплектовывали! К примеру, присылали к танкистам каких-то моряков, поваров. Костяк разведбата нашего корпуса, находившийся в моем подчинении, составляли люди, служившие в ГДР. Там они привыкли к комфорту, а на родине их ждали бесконечные полигоны. Не все смогли перестроиться. Как они служили здесь, вернувшись в Россию? Наверх шли отчеты об успешной боевой учебе, а на деле примерно 40 процентов солдат работали на офицеров, пытавшихся как-то крутиться в условиях зародившейся рыночной экономики. Бойцы были разбросаны от Волгограда до Ростовской области.
А тут Рохлин решил привести корпус в боевое состояние. За полгода до декабря. О Чечне еще разговора не было, но ощущение, что-то будет на Кавказе, возникало. Убрал я замполита батальона, еще пару человек. И начали по-настоящему заниматься чем положено. В результате и разведчики, и весь корпус показали себя в бою более чем достойно. Хотя ветеранов Афгана и участников других вооруженных конфликтов у нас почти не было.
Настоящие проблемы с личным составом у нас начались потом, когда на место погибших и раненых стали присылать кого попало. Лишь бы отчитаться, что прислали. Вообще, корпус — это все же звучит громко. В Чечню под началом Рохлина зашло меньше двух полнокровных полков — около двух тысяч человек. Плюс группировка артиллерии. Техники не хватало. У нас танковый батальон составлял всего шесть или семь танков. Усиливали мы его уже броней, добытой в Толстой-Юрте. А разведбат заходил в Чечню вообще на «уралах».
Первый бой у нас произошел 20 декабря. Наши разведчики должны были захватить мост, по которому затем в семь утра планировал пройти парашютно-десантный полк в сторону Грозного. Я поехал с ними. Задачу выполнили. Стали ждать десантников. В семь часов их нет, в восемь — тоже. А боевиков было много. Они стали долбить по нам.
Появились первые раненые, а приказ был артиллерией не отвечать. Там два танка было у нас. Я приказал прямой наводкой завалить два ближайших дома, из которых по нам стреляли из оборудованных пулеметных гнезд. Ненадолго стало чуть легче дышать.
Однако полка ВДВ все еще не было. Десять утра. Мы все еще под огнем. Передал командование замкомдиву, а сам взял группу и решили обойти с тыла тех, кто по нам лупил. Только начали спускаться к броду, как автоматной очередью мне прострелило ногу. Из боя я вышел. Попал в госпиталь.
А полк в результате подошел только через двое или трое суток.
«Приставляют к затылкам пистолеты и стреляют»
Дмитрий, (имя изменено по просьбе героя) Москва:
В тот период моей жизни мы с семьей спешно покидали нашу родину — республику Узбекистан. Происходил распад Советского Союза, в острую фазу вошли межнациональные конфликты, когда узбеки пытались гнать оттуда все другие национальности — в том числе, если знаете, в Фергане случилась резня из-за десантной дивизии, которая стояла там. Случился конфликт, убили нескольких десантников, а им дать отпор не разрешили.
Все это докатилось и до Ташкента, где мы жили. В 1994 году я в возрасте 17 лет был вынужден уехать в Россию. Отношения с местным населением тоже не сложились — ведь мы были чужими для них. Приехали мы — два молодых человека и наш отец. Вы понимаете, что такое вынужденные переселенцы, — это максимум сумка. Ни телевизора, ничего. Я в первый раз услышал о том, что в Чечне происходит, от парня, который приехал оттуда после прохождения службы, — он там служил в подразделении специального назначения. Говорить без слез об этом он не мог. Потом у нас появился простенький телевизор, но то, что по нему говорили, не совпадало с тем, что там действительно происходило.
По телевизору говорили о «восстановлении конституционного порядка», а потом показывали съемки, насколько я понимаю, даже не того периода, а более раннего, когда люди выходили на митинг, против чего-то протестовали, требовали… Я так понимаю, это был примерно период выборов Джохара Дудаева. Они показывали только то, что было выгодно российской пропаганде — оппозицию, что она чем-то недовольна…
Когда начали официально вводить войска, я как раз должен был туда призваться, но у меня не было ни гражданства, ни регистрации — все это появилось спустя лет десять только. В итоге я был все же призван — без гражданства, без регистрации — для «восстановления» этого самого «конституционного строя» в Чеченской республике.
На новогодний штурм Грозного я не попал, хотя по возрасту должен был быть там. Но наши военкоматы несколько побоялись только что приехавшего человека захомутать и отправить. Они сделали это позже, спустя четыре месяца.
Я отслужил полгода, а потом нас отобрали в отделение специального назначения — в разведывательно-штурмовую роту разведывательно-штурмового батальона 101-й бригады. Нас направили на подготовку в Северную Осетию, в Комгарон — там военный лагерь был. Потом мы были направлены сразу на боевой технике в Грозный.
Ничего я и тогда не знал. Вы представляете бойца, находящегося в армии, за войсковым забором — какие газеты, какой телевизор? Телевизор на тот момент покупало себе само подразделение. Когда мы только прибыли, я был в учебной части, к нам пришел командир и сказал: «Вы хотите телевизор смотреть — вечером, в личное время? — Да, хотим! — Так его надо купить! Поэтому пока вы не накопите на телевизор всем отделением, телевизора у вас не будет». Как выяснилось, ровно за день до нашего прибытия телевизор, который стоял в части и был куплен предыдущим призывом, командир увез к себе домой.
В общем, приехали мы в Чечню в феврале 1996 года. Если бы не подготовка, которой нас подвергли в Комгароне и частично по местам службы (я за этот период сменил три воинских части), то, возможно, я бы с вами не разговаривал сейчас.
Мы дислоцировались в Грозном, 15-й военный городок. Как мы потом восстановили хронологию событий, начавшийся штурм плавно перемещался от Грозного к горным районам. Их [боевиков] выдавили в сторону Самашек — Бамута. За перевалом Комгарона, где нас готовили, были слышны залпы орудий. В тот момент брали штурмом Бамут и Самашки. Наш командир, который бывал там не в одной командировке, говорил нам: «Слышите эти залпы? Не будете делать то, что я вам говорю, вы все останетесь там».
В Грозном была обстановка напряженная. Местные жители буквально ненавидели российские войска. Рассказы о том, что они хотели мира, мягко скажем, — это абсолютная неправда. Они всячески пытались, как только могли, навредить федеральным войскам. У нас было несколько прецедентов, когда убивали наших бойцов, которые выезжали в город не для участия в боевых действиях.
Мы прибыли в разгар партизанской войны. Задачей нашего подразделения были ежедневные выезды на обнаружение и уничтожение бандформирований, складов с оружием, припасами, розыск полевых командиров, которые скрывались в горах, в населенных пунктах, да и в самом Грозном (они ведь далеко не уходили, они всегда были там, просто возникала трудность выявить их, где они находятся). Каждый день мы делали это и несли сопутствующие потери. Первая потеря — это наш водитель. Он с двумя офицерами выехал на рынок города Грозного. Их всех вместе убили выстрелами в затылок. Прямо на рынке, среди бела дня, при всем народе.
Произошло это так: они останавливаются возле центрального рынка, машина стоит на дороге. Офицеры выходят вдвоем… Они тоже нарушили инструкцию, совершили глупость: никогда нельзя поворачиваться спиной, всегда нужно стоять, как минимум, спина к спине. Вдвоем подошли к торговым рядам. Из толпы выходят два человека, подходят к ним сзади, приставляют к затылкам пистолеты и делают два выстрела одновременно. Не спеша, прямо там, снимают с них разгрузки, оружие, обыскивают, забирают документы — короче, все, что у них было. Торговля идет, ничего не останавливается.
«Не сделай мы это, сначала отвалилась бы Чечня, следом — Дагестан»
Игорь Ряполов, на момент первой чеченской — старший лейтенант, 22-я бригада :
Это был январь 1995 года. До того, как нас туда отправили, нам было известно, что ситуация там достаточно сложная, местность полностью криминализированная. Раньше туда мотались так называемые «отпускники» — танкисты, скажем, другие узкие специалисты. Ввод войск, как я считаю, был обоснованным и оправданным. Конечно, поначалу у многих были шапкозакидательские настроения, но, скажем, я, будучи командиром взвода, понимал, что война будет долгой и серьезной. У меня за плечами была срочная служба в Афганистане, и я примерно знал, куда мы едем.
А вот срочникам сложно было осознать, куда их везут. Еще там была большая проблема: когда боевых действий, войны как таковой, не было, существовало много ситуаций, в которых военнослужащий вообще не имел права открывать огонь, пока в него не начнут стрелять. Поэтому мы всегда стреляли вторыми и несли достаточно большие потери. Отсюда и очень много немотивированных уголовных дел, заведенных на срочников. Сложно было с этим вопросом.
Мы дислоцировались сначала в Грозном, а потом в Ханкале. Местные на нас реагировали, мягко говоря, не очень хорошо, но там и русское население было, и те, конечно, были всецело за нас. Приходилось и подкармливать, и защищать, и помогать выйти…
Вообще, конечно, Грозный производил удручающее впечатление, весь заваленный трупами. Причем их никто не убирал. Разбитый город — у меня было ощущение какого-то Сталинграда. Не больше, не меньше. Море разрушенных зданий, куча неубранных убитых и с той, и с другой стороны. Ужаса я не испытывал, но у срочников, так скажем, сразу пыл поубавился. Они поняли, что это совсем не игрушки.
Когда мы вошли в Грозный, основной накал штурма уже стих. Там шла неспешная войсковая зачистка. Мы приехали и сменили роту, которая была там с самого начала. Вошли 15 января, и парни говорили нам: «У нас 46-е декабря, мы Новый год не отмечали!» С одной стороны, они были достаточно подавлены — когда из подразделения выбивают более 50 процентов, это на радостный настрой не сильно выводит. Там достаточно сложная была обстановка, и, в принципе, всех, кто участвовал в основном штурме, заменили по мере возможности. Проводили ротацию личного состава, выводили тех, кто хапнул горя.
Уличных боев при нас не было, были отдельные очаги сопротивления — снайперы, пулеметчики… Ну и разведка по тылам. Разведку часто и не по назначению использовали. По-всякому бывало. У нас была 22-я бригада ГРУ, мы занимались выявлением огневых точек и по возможности их подавлением. И общая обстановка — несколькими группами выходили в тылы по подвалам и там непосредственно выполняли задачи. В Грозном была достаточно разветвленная сеть подземных коммуникаций, которая позволяла как той стороне, так и нам более-менее передвигаться по городу.
Случались разные ситуации. Попыток к дезертирству, по крайней мере, у нас в подразделении не было. Но очень сильно нас доставали из Комитета солдатских матерей. Женщины приезжали туда и пытались забирать из действующей части своих сыновей. Зачастую ребята сами просто отказывались уезжать с ними. Они пытались объяснить: «Я никуда не уеду!» Мы им говорили: почему к чеченцам не бегают, а вы приехали его забирать? Он мужчина, это его долг!
Хотя особых проблем со срочниками не было. Были необученные, слабо обученные. Бывало, в ступор впадали — ведь ситуация сложная, стрессовая, но потом все приходили в норму.
Если говорить о местном мирном населении — его как такового и не было. Все, кто хотел жить более-менее мирно, уже покинули республику. Там оставались либо люди, которые не могли выехать, либо убежденные сопротивленцы. Даже женщины-снайперы попадались. Например, была ситуация: выяснили, откуда примерно стреляют, вычислили дом, где жили несколько семей, и нашли винтовку в ванне под замоченным женским бельем. Моего солдата в конце мая — начале июня 1995 года на рынке 15-летняя девочка заколола спицей. Просто ткнула под мышку, через бронежилет. Проходила мимо. Толпа… Ткнула, ушла, и человек падает. Вот такое мирное население там было. В Ханкале, где мы потом дислоцировались, было поспокойнее.
Боевики говорили одно: «Это наша земля, уходите отсюда». Больше никаких других мотивов у них не было. Мы с ними общались, конечно. Были ситуации, когда им своих раненых нужно было вытащить, и те нагло по связи выходили на контакт. Полчаса — перемирие, они забирают своих, мы — своих. Все люди, все человеки, все понимают, что это и чем может кончиться.
Генералы, которые были там, входили в положение, понимали все эти ситуации. А те, кто с комиссией приезжал… Как у нас говорил командир бригады: «Приехала комиссия, все в берцах, касках и бронежилетах, а вы хоть в трусах воюйте, хоть в чем еще удобно». Война — войной, а маневры — маневрами.
Теоретически, конечно, все это можно было сделать по-другому. Но помешало то, что не смогли нормально спланировать войсковую операцию и, соответственно, понесли большие потери. Мирным путем там все вряд ли можно было урегулировать, а в военном отношении надо было просто лучше планировать. Во вторую кампанию такого не наблюдалось, там уже работали более слаженно, продуманно. Первую чеченскую я оттарабанил до конца, до 1996 года, а на вторую попал в 1999-м.
Хасавюртовские соглашения мы действительно восприняли как предательство. Месяц-другой — и все это реально можно было закрыть, как во вторую кампанию. Если первая война была вялотекущей, то тут боевиков реально выгнали в короткие сроки навсегда. Им деваться было некуда — их выбили практически со всех направлений. Граница с Грузией была закрыта, и нам оставалось либо брать их в плен, либо добивать. А тогда [в 1996-м] нас просто увели приказом. Возмущения на этот счет и среди солдат, и среди офицеров, и среди генералов было достаточно много. Все понимали, что это как если бы во время Второй мировой Жукову сказали не входить в Берлин, так как мы договорились с Гитлером.
Сейчас многие говорят, мол, эта война была бессмысленной. Но не сделай мы это, сначала отвалилась бы Чечня, следом — Дагестан. Посмотрите сами — их три года не трогали и, в принципе, они вернулись к тому же, когда началась вторая кампания. Государства там как такового не получилось. По такой логике можно дать независимость любому колхозу — он съест сам себя и начнет есть соседей.
«Осознание того, что ты в бою людей убиваешь, приходит потом»
Александр Коряков, связист, 101-я особая бригада оперативного назначения:
Призвали меня 18 декабря 1994 года. Нас привезли на сборный пункт, и когда я в него заходил, я увидел по телевизору, что наши войска введены в Чечню, ведутся боевые действия. Расскажу тебе немного предыстории: я призывался вместе с братом. Наш родственник был замкомандира дивизии. То есть, в принципе-то, я даже не был готов к тому, что туда попаду. У меня было теплое место, и год я служил в нормальной учебной части, где стал сержантом, обучал новобранцев.
А потом получилось так, что родственник наш в третий раз съездил в Чечню и решил увольняться — все, мол, хватит. После Нового года в нашей учебной части появились люди. Три человека: майор, капитан и старлей с шевронами с белым конем, северокавказского региона. Побеседовали, отобрали лучших, а ночью нас подняли по полной боевой, с откомандированием. Так и попал я на войну в феврале 1996 года в звании старшего сержанта. Я был полностью откомандирован в 101-ю особую бригаду оперативного назначения внутренних войск России.
О том, что там тогда происходило, честно говоря, практически ничего не знал. Да, мы знали, что идут бои, слышали, смотрели по телевизору, но я лично никогда просто об этом не задумывался.
До Владикавказа шли в эшелоне, железнодорожным составом, а там снялись и пошли колонной в Грозный. Под обстрел не попадали — зашли нормально. Мы дислоцировались в Грозном, в 15-м городке. Я служил в батальоне связи, как раз рядом с разведбатом. В наши задачи входило и обеспечение связью, да и на боевые выезжали. То есть стрелять приходилось — не раз бывало. Как не пострелять-то.
Если говорить о местных… Знаешь, солдат все воспринимает по-другому — это я когда уже в составе ОМОНа был, иначе относился. А тогда я осознавал, что местным чеченцам — на самом деле местным — эта война была нахрен не нужна. Они там ничего больно хорошего не увидели. Конечно, они пускали в свои дома боевиков, но как иначе? Когда ты тут живешь, у тебя семья и родные — куда ты денешься? Ну не пустишь ты их, а завтра тебя и твою семью порвут, и чего?
Был случай, когда двое наших офицеров и рядовой поехали закупаться на рынок продуктами на день рождения, и их застрелили со спины. Я их прекрасно помню, это были наши первые потери — в марте они у нас пошли. Я помню первых «двухсотых». Но ты знаешь, конечно, блин, страшно. Страшно, нахер, сука. Подыхать-то оно страшно.
После первого обстрела — я это прекрасно помню — чуть не обосрался. Это нормально, адреналин играет, чувствуешь — прямая кишка сжимается, игольное ушко негде просунуть. Было это как раз в марте. Они ж изобретательные были, ставили гранатометы на уазики, объезжали территорию части и херачили. Тогда я и почувствовал на своей шкуре, что война — это, сука, страшно, не то, что в кино показывают.
Осознание того, что ты в бою людей убиваешь, приходит потом. Сначала все на адреналине, на автомате. То есть ты как-то об этом не задумываешься, просто инстинкт самосохранения включается, даже у животных — а что уж о человеке говорить… Не думаешь об этом. Я солдат. Я просто был солдатом. Есть приказы и понимание, что стоит одна задача — выжить. А уж как — только от тебя самого зависит.
Офицеры, рядовые — все вместе были… Все это было неким боевым братством. Я действительно благодарен своим офицерам, прапорщикам: вот, ****, мужики были! Просто мужики, и без матов тут не скажешь. Каждому из них благодарен за то, что были с нами.
С другой стороной, с боевиками лицом к лицу мне довелось общаться, когда подписали это, ***, Хасавюртовское перемирие, эту педерастическую хрень. Встречались с ними, в хинкальной раза два пересекались, сидели вместе. Как они говорили — воевали за Ичкерию, за родину свою (это которые местные — там ведь и наемников до хрена было). Там у них же, видишь, свой менталитет.
У них идеология вообще здорово проявлена — почитание старших, уважение… Нам, русским, у них бы этому поучиться, а еще сплоченности. В этом они, конечно, молодцы. У нас, у русских, сука, этого нет. Очень хреново. Коснись сейчас даже нашей обычной жизни — у них только тронь одного, и весь аул встанет. А у нас… Смотри, что делается — русского херачат, а все такие: главное, чтобы меня не трогали, моя хата с краю. Нет почитания старших. Бывает, в автобусе едешь, ни одна сука, падла не встанет, приходится иногда сгонять.
Конечно, никакого уважения у меня к боевикам не было. Они — сами по себе, мы — сами по себе. Я уважал тех, кто был рядом со мной, моих пацанов. У нас были многие парни прямо из Грозного, русские, которые там жили, которых согнали и которые все потеряли. У одного из пацанов из нашего батальона отца там убили. И они просто очень жестко мстили.
Давай будем перед собою честными, война-то там за что была? За нефть, за все такое прочее. За нефтедоллары. А гибли простые пацаны. Согласно политинформации, было все просто — это контртеррористическая операция, зачищаем территорию от террористов. А были они действительно террористами или нет — я никогда даже и не задумывался.
Как раз 6 августа [1996 года], когда боевики начали штурмовать Грозный, я заболел желтухой. У нас в бригаде госпиталя как такового не было — была палатка просто. И каждый лежал там, где лежал, потому что тяжело было, ведь бригаду в блокаду взяли — ни боеприпасов, ни пожрать, ни воды. Я к тому времени еле ходил, кровью ссал и думал, что нахер здесь полягу. А 9-го, в свой день рождения, вышел наружу (я уж почти и не помню, как это получилось), рядом снаряд разорвался, ноги посекло, и меня увезли на вертушке в госпиталь в Нальчик.
У нас потерь было не так много, а вот в разведбате — да. 190 или 180 человек погибло, уже не помню. Выжил, вернулся — и слава богу. Мы с тобой же понимаем, кому война выгодна. Она невыгодна простым людям. Кто на ней что отмыл — я прекрасно понимаю и знаю. Хотя я благодарен богу, что я там был. Теперь я каждый день как последний живу, за себя и за тех парней, кто там остался. Вот и все.
