Статус алкогольной столицы России давно закрепил за собой Санкт-Петербург. Помогли ему в этом дождливая погода, низкий ценник на выпивку и главный хайпожор российской эстрады Сергей Шнуров. Улицы Рубинштейна, Жуковского, Белинского, Некрасова и Маяковского по вечерам наполнены гулом светских бесед и приятным звоном бокалов.Барная жизнь Москвы же, напротив, долгие годы оставалась в тени северной столицы. Однако в последнее время город слегка неожиданно даже для них самих наполнился бархопперами — любителями обойти за ночь сразу несколько увеселительных заведений. «Лента.ру» разбиралась в истоках необычной культуры.

Ходи-бухай

Как и многие приятные традиции, бархоппинг, дринк-марафон, паб-кроул или просто тур по барам зародился в Европе. Уже пару веков такие забеги устраиваются там по столь важным событиям, как мальчишник, окончание университета или день рождения и Хеллоуин.

В принципе, повод тут особо не важен. Главное условие бархоппинга — посетить за вечер как можно больше заведений. Блюстители традиций добавляют к этому правило пить только фирменный напиток места, а ценители коктейлей исключают бары средней руки и пивнушки.

Бархоппинг давно стал неотъемлемой частью многих молодежных комедий и окончательно укоренился в массовом сознании после фильма Эдгара Райта «Армагеддец». По сюжету компания молодых людей в 1992 году попыталась пройти «золотую милю» — маршрут из 12 главных питейных заведений города. И хотя героям картины это удалось с большим трудом, сам термин закрепился как обозначение лучших барных маршрутов.

Во-первых, это красиво

Шеф-бармен Funny Family Group и совладелец бара Roots Виталий Екименко считает, что так или иначе бархоппинг был в Москве всегда, но любителей пропустить по бокальчику сдерживали большие расстояния между заведениями. Сейчас же на помощь им пришли активно прокладываемые на улицах столицы пешеходные зоны.

«Не могу сказать, что это прямо помогло, но процесс перестройки улиц только подходит к концу, и я уверен, в дальнейшем он принесет нам свои дивиденды. Мне самому, например, приятно прогуляться по ночной Москве. Это красиво», — отмечает Екименко.

С ним согласен медиапродюсер и многолетний бархоппер Артем Галустян. По его словам, за пять лет в Москве объективно стало больше баров, и они будто бы сконцентрировались в одном месте. «Раньше по городу было разбросано несколько качественных заведений, приходилось перебираться из одной точки в другую. А из-за того, что расширили тротуары, весь бизнес перешел на первые этажи. В итоге в городе появились большие барные районы-хабы», — рассказывает он.

Особенно это касается заведений в Замоскворечье, у Кузнецкого моста и Большой Дмитровки. «Мясницкая стала движовой, много нового открылось на Патриарших, Покровка вся зацвела новыми барами, еще есть Большая Никитская», — удовлетворенно загибает пальцы он.

Все это создает ощущение некого карнавального отдыха. «Один конкретный район превращается в фестиваль. И передвигаться стало, конечно, удобнее», — резюмирует Галустян.

Это в полной мере испытал на себе системный администратор столичного музея современного искусства Андрей. В 2016 году ему довелось поучаствовать в масштабном забеге по барам в честь мальчишника друга. Компания прошла от «Белорусской» до «Библиотеки имени Ленина». Планировали заглянуть в 20 заведений, но некоторые были закрыты.

«Важным правилом было идти пешком. Москва большая, и до некоторых мест мы в итоге не добрались. Но было очень клево, хотя сейчас я бы составил другой маршрут», — отмечает он. И добавляет, что каждый сам намечает себе «золотую милю».

Вот только не на Китай-город

Хотя ярко выраженного единого алкомаршрута в Москве все еще нет, жители столицы считают таковым поход по местам у Мясницкой, Покровки и Маросейки. Для полноценного эффекта опьянения можно спуститься — во всех смыслах — к Солянке. Китай-город собрал вокруг себя пабы и подвалы с крафтом, танцевальные клубы, винные и коктейльные бары со стильными верандами, а также несколько чебуречных, которые в Москве считаются заменой рюмочных.

Начать поход стоит от Чистых прудов. Можно было бы, конечно, разогнаться стаутом в ирландских пабах, будь на дворе начало нулевых, но куда лучше стартовать с настоек или ракии в «Широкой на широкую», которая спряталась за «Одессой-мамой».

Там же, в Кривоколенном переулке, находится одно из старейших развлекательных заведений столицы— Filial. Если повезет, можно попасть на «счастливые часы» с удвоеными порциями некоторых напитков. После можно направиться к не менее известной и не менее старой «Пропаганде» от той же команды, что Filial. Если не повезет (а не везет по воскресеньям), то есть риск попасть на гейскую вечеринку. При более благоприятном раскладе — на бокал классического коктейля и танец локтями.

«У нас с молодым человеком «золотая миля» — это Мясницкая-Маросейка-Покровка. Начинаешь в районе Market place, затем в «Пропаганду», далее двигаешься в сторону Покровки, а там уже собираешь коктейли. Среди заведений — M.e.a.t, “Бонни и Клайд”, I like wine, Beer and brut, Rumors и “Искра”. Как-то зашли по старой памяти в «Куба-либре». Было неуютно, но по коктейлю выпили, шумная и разношерстная тусовка», — рассказывает контентменеджер и гастроэнтузиаст Ксения.

В арке дома на пересечении Покровки с Чистопрудным бульваром в любое время года поджидает толпа вейперов, скейтеров, юных журналистов и других завсегдатаев крафтового бара «Сосна и липа». Здесь же самый ленивый и бюджетный бар-хоппинг — внутри бар, мексиканское заведение «На Чили» и безымянное заведение с настойками и техно.

Специалист по дистанционному обучению Алена как раз предпочитает пивной бар-хоппинг. «Jaws, “Сосна и липа”, “На чили”, “Главпивмаг”, Mandy’s Apothecary — и вот ты уже поддатенький и полежать бы. Но вообще, бархоппер-киноман всегда должен стремиться к 12 барам», — считает она.

В паре шагов от Покровки расположен Microbe от создателей «Пропаганды» и Filial. И снова надежда на «счастливые часы», а после — к Солянке. Здесь для самых смелых финишная прямая — рюмочная в стиле 80-х «Бухучет» с перцово-свекольной настойкой, а за ней — работающая без устали «Чебуречная». Водка, чебурек и спать.

Не для саранчи

Знатоки хороших коктейлей считают, что «золотая миля» пролегает возле Патриарших прудов, известных в народе как Патрики. Учитывая расценки в местных барах, поспорить с эпитетом «золотая» действительно трудно.

Основатель приложения-гида Imbiber для бархопперов и любителей хороших коктейлей Ваге Киракосян сравнивает Патриаршие с улицей Жуковского в Санкт-Петербурге, где можно за раз посетить 5-6 заведений с классными коктейлями. «Центр Москвы большой, здесь достаточно сложно сделать барный район. Так что принято устраивать бархоппинг на такси. А вот в районе Патриарших можно насчитать пять классных баров подряд», — говорит он.

Из заведений Киракосян выделяет Saxon+Parole, Berlin Bar, «Киану» и «Клаву». Последнее попало во всевозможные гайды и прославилось как один из революционных баров с авторскими коктейлями.

«Спрос на коктейльную культуру и бархоппинг действительно растет. Есть люди, которые хотят тратить деньги и получать что-то новое. В ответ появляются новые бары с интересными концепциями», — резюмирует Киракосян. Обойдя Патрики вдоль и поперек, можно смело идти в Noor на Тверской улице. Его также обласкали все городские издания и полюбила далеко не бедная публика за 30, а московские модницы копят деньги, чтобы потратиться на коктейль и пострелять глазками в обеспеченных гостей.

После — курс на Большую Дмитровку. Обязательно заглянуть в свежий «Коробок» и через Столешников переулок (в случае нахлынувших ностальгических чувств можно задержаться в «Симачеве») пройти к Петровке. На ней стоит выпить в полупотайном баре Santo Spirito в подвале Haggis Pub & Kitchen, или расположенном напротив «Менделееве», а дальше пойти к Кузнецкому мосту, стараясь избежать «Камчатку» и ее гостей.

Если душа и, конечно же, кошелек, требуют чего-то совсем простого и непритязательного, а по центру погулять хочется, то у Пушкинской площади — литры крафтового пива и шоты в баре «Под мухой», куда периодически заходят студенты, артисты и один ИТ-журналист в кепке. И «Камчатку» вам избегать точно не нужно.

Москва кутежная

Ценообразование — одна из главных проблем, которая не дает московской барной культуре полноценно состояться. Качественный барный тренд пока только зарождается, и еще рано говорить о сложившихся культовых местах, появившихся за последние пару лет.

«Реально запоминающихся качественных концептуальных проектов вроде Noor, Squat 3/4 на Театральном проезде и “Менделеев” совсем немного», — жалуется медиапродюсер Артем Галустян.

«Я лично считаю, что у нас в городе до сих пор огромная проблема с наличием недорогих, но качественных баров. Есть Noor, где все очень качественно и вкусно, но тысячных, а то и пятитысячных купюр можно лишиться мигом», — рассуждает совладелец баров «Широкую на широкую» и «Все твои друзья» Александр Малеев.

При этом он согласен, что в столице ощущается спрос на бар-хоппинг. «Мы его видим на себе, потому что у нас два заведения разного формата — одно с пивом, другое — с крепкими напитками. Бары работают до 6 утра. Когда мы в 2014 году открывали «Друзей», как раз считали, что в Москве мало заведений, куда можно зайти скажем в 4 утра в понедельник», — отмечает Малеев.

В Санкт-Петербурге, в отличие от Москвы, много баров в среднем ценовом сегменте с хорошими коктейлями. Однако в столице многие бы из них попросту не выжили, считает Ваге Киракосян. «В Москве требуется более высокий сервис. У нас почти нет среднего уровня баров с хорошими напитками. Есть заведения с претензией, должна быть сумасшедшая концепция. Без нее здесь никто никуда не пойдет», — отмечает создатель Imbiber.

По его мнению, это обусловлено средним уровнем затрат населения. Также Киракосян полагает, что Москве не хватает качественных коктейльных баров среднего ценового диапазона, коих в Санкт-Петербурге достаточно много, полагает Киракосян. Необходимы они для привлечения более молодых клиентов. «Это будет сильным толчком для развития культуры смешанных напитков в городе. Сегодня коктейли в Москве — достаточно дорогой способ провести время. Нужно это исправлять», — говорит он.

По оценке Imbiber, в Москве пока около 30 качественных коктейльных заведений и всего 10 тысяч разбирающихся в напитках граждан. Но все меняется в лучшую сторону, полагает Киракосян.

Малеев же считает иначе. «В Питере, если ничем не удивишь гостя, то закроешься через несколько месяцев, несмотря на смешную аренду по отношению к московской. У нас тоже есть заведение в Петербурге, и могу сказать, что в нем гости ведут себя по-другому, более экономно. И в будни, например, так не кутят, как в Москве», — указывает он.

Контент-редактор Ксения на своем опыте видит, как изменилась барная культура за последние три года. «Заведения стали больше экспериментировать и изобретать. Хорошие места у Владимира Перельмана, а также проекты Александра Кана. Что неизменно в Москве — всегда будут существовать те, кому главное выпивать красиво, а параллельно те, кому важно выпить много. Если эти две группы не смешивать, то всем еще и весело», — уверена девушка.

Манифест для выживания

Пока выпускники филфаков оплакивают «Билингву» и другие проекты команды «О.Г.И.», вчерашние хипстеры скучают по «Солянке», пропойцы — по «Второму дыханию», а театралы — по «Детям райка» и «Мастерской», Москва активно меняется и смывает все устаревшее и закостеневшее.

Город готов обрастать не только новыми проектами с дорогими коктейлями или экспериментировать с временными барами, как ЭМА в 2015 и Heineken в 2016, но и возвращать что-то старое как хорошую классику. Сооснователь баров «Широкую на широкую» и «Все твои друзья» Александр Малеев, например, думает об открытии рюмочной. И непременно в Китай-городе.

«Почему закрываются бары, мне сложно говорить однозначно. Я думаю, что это вопрос больше про бизнес — как его вели и какое предложение сформировали. Но, конечно, имеет значение культура и манифест заведения. Вот “Пропаганда” — это не просто кафе, бар, клуб. Это целая культура определенного типа отдыха, это определённая аудитория, определенный темперамент», — говорит Галустян.

Подобные «кластерообразующие» заведения, по его мнению, не умрут. «Другие, наверное, не выдерживают проверку временем или не являются интересным предложением для ночной жизни», — добавляет собеседник и признает, что все же тоскует по закрывшейся «Солянке».

Важными, но пока одинокими точками на барной карте Москвы выступают такие проекты, как Chainaya, Mitzva Bar, Delicatessen и «Юность». Они находятся не у главных бархопперских улиц, но фокус на район у Трубной площади, где расположена вышеупомянутая «Юность», тоже заметен, рассуждают Киракосян и Екименко.

В свою очередь, основатель Imbiber думает, что пока рано делать выводы, почему некоторые места закрылись, а другие — выжили. Это может быть связано не только с качеством того или иного заведения, но и количеством денег у его владельцев.

«Позакрывались все некачественные места, хорошие бары живут. Ремонты немного мешают, конечно, но не так, что бы люди перестали ходить, всегда есть пути обхода. Москва начинает наполняться маленькими интересными местами, никому уже неинтересно ходить в большие», — уверен Екименко, который надеется, что ситуация продолжит меняться в лучшую сторону.

В Сибири и на Дальнем Востоке России продолжает полыхать лес. Площадь пожаров составляет, по разным оценкам, от 1,1 до 5,4 миллиона гектаров, а ущерб уже превысил семь миллиардов рублей. Огонь тушат тяжелой техникой и самолетами МЧС и армии, но самую большую работу выполняют люди на земле, которые проводят в тайге недели, копая рвы и пуская встречные палы. Фотокорреспондент Сергей Строителев побывал в одном таком «таборе» в Красноярском крае и по просьбе «Ленты.ру» рассказал, что он там увидел.

Богучаны

Богучаны — это небольшой поселок на Ангаре, в Красноярском крае, откуда людей отправляют на тушение пожаров. Автобус должен был отправиться через час. Вокруг собирались люди, и я разговорился с пожилой женщиной, сидевшей сзади. Узнав, что я фотограф, она спросила: «Ну что там слышно, вроде как нас эвакуировать собираются?» Я пожал плечами.

По последним данным Рослесхоза, горит более 1,1 миллиона гектаров, огонь распространяется из 200 с лишним очагов. Учитывая, что две трети России — это лес, общая площадь которого (по данным все того же Рослесхоза) — около 1,5 миллиарда гектаров, урон кажется не таким уж большим. Однако это происходит ежегодно, а восстановление, к сожалению, не компенсирует утраты.

В Богучанах есть улица Ленина. По ней, по совету таксистов, ориентируясь на статую вождя и сквер, я дошел до Авиалесоохраны. Руководителя на месте я не нашел — он совершал ежедневный облет лагерей пожарных в тайге, расположенных рядом с очагами. С пролетающим самолетом пожарные связываются по рации и передают экстренные просьбы, если они есть. Также самолет выясняет ситуацию с задымлением над лагерями. Если видимость хорошая — кто-то из лагеря может вылететь в сторону цивилизации за продуктами на вертушке, а если нулевая — то надо сидеть в тайге. Иногда — неделями.

Мне сказали, что в тайгу вылечу сегодня — видимость хорошая. Во дворе я встретил мужчину. Он без перерыва курил и смотрел в небо. «Я — Виктор, ПХСник (пожарно-химическая станция), — представляется он. — У тебя там что в рюкзаке? Есть средство от комаров? В тайге они жрут, как звери». Он в лесах уже четвертый год и знает, что говорит. Виктор закуривает очередную сигарету. «Эх, таблетки от давления забыл. Как дым накроет, так давление подскакивает», — говорит он.

Я зашел внутрь здания. «Так, что там у 31-й группы», «не забудь фотографию вложить в передачку и торт не повредите, он там в коробке, у него сын родился, пусть порадуется», «вывозить надо наших мужиков, они там уже месяц торчат».

В комнате, залитой светом, работают над документами, согласуют маршрут полета вертушек. Меня как будто не замечают. В большом зале на столе быстро пакуют еду, подписывают именами руководителей пожарных групп, чтобы не перепутали в вертолете, обматывают изолентой. «Корреспондент, ты сегодня вылетаешь, есть берцы, форма, спальник? Застрянешь в тайге — околеешь». Мужики из лесоохраны тоже ждут вылета: сидят на базе уже несколько дней. Застряли из-за погоды. Играют в домино, курят, пьют чай. «Я помню, как дым накрыл нас сверху, пришлось лежать день с влажной тряпкой у рта. Такая вот работа, там всего можно ожидать, в этой тайге. Работа жесткая, а получаем мы за нее мало совсем, особенно те, кто из регионов».

Обмундирование мне выдал Михаил, замещающий руководителя. «Вот, в прошлом году тушили, — рассказывает он. — Высадились, было человек 50, наверное, поработали, пришли в лагерь, сели пить чай. Слышим — что-то там шебуршит в кустах. Вышел медведь. Всю ночь от него бегали. Он все сожрал — всю тушенку, минералку выпил. Потом ушел. Видно, надоело ему».

Я быстро оделся и собрал все необходимое в рюкзак — объявили вылет. Мы прыгнули в уазик, который направился на вертолетную площадку на берегу Ангары. Путь предстоял часовой — меня решили перекинуть на пожар в 100 километрах от Богучан.

Мы летели над горящей тайгой. Дым висел в воздухе плотным слоем, скрывая все на многие сотни метров. Такое ощущение, что облака опустились на землю. Красиво и страшно.

Ребята открыли иллюминаторы, ловили потоки воздуха руками, грызли семечки и смеялись, а потом подолгу смотрели на плывущую землю — им предстояла командировка, возможно, длительная и опасная.

Вертолет два раза садился. Каждый раз под ревущими лопастями ждали люди и каждый раз выгрузка длилась секунды: несколько человек половчее забегают в вертолет, из рук в руки летают тюки, пакеты, баулы, набитые долгожданным провиантом. На багаж ложатся всем телом — чтобы не собирать его потом по округе. Я крепко держал рацию, которую мне выдали, чтобы никто по ошибке не отдал ее. «Это единственный источник связи, без нее не вылетишь назад».

Табор

На третий раз мне машут — на выход. Моя посадка.

Вертолет приземляется на мягкую марь — полуболото. Тут стояли две палатки, чуть выше по склону — костер и стол, за которым сидит десяток изнуренных мужчин.

«Это весь ваш лагерь?» — спрашиваю. «Не лагерь, а табор. Мы как цыгане по всей тайге скитаемся. То туда, то сюда, куда ветер пожар понесет».

Меня приглашают за стол, сделанный из распиленного ствола дерева. Мужчины молча осмотрели меня. «Ты пей чай, вот сгущенка, нам привыкнуть надо», — говорят потом. Группа работает вместе уже давно, далеко не первый год. Все участники — из одного поселка Ярцево. А тут приехал человек извне.

«Сегодня был сложный день. Жара адская, нашему табору огонь угрожал. Тут ручей метрах в ста, за ним горит лес. Ручей как естественная преграда, но произошел переброс на нашу сторону, пришлось окапывать в срочном порядке, чтобы не погореть. Удалось изолировать этот участок, сейчас там сидит наш человек, караулит, чтобы, не дай бог, там больше ничего не загорелось. Одной искорки достаточно, особенно для сухостоя».

Я сажусь за стол, наливаю чай с можжевельником из ведра — чая делают сразу побольше, на всех. На столе сгущенка — ее лесоохране выдают в больших количествах. За вредность. Юрий Геннадьевич — самый старший участник группы, бывший слесарь — берет кружку чая и сетует, что не вся группа в сборе. «Тут еще людей надо — человек восемь. Пожар уж слишком большой».

Инструктор Николай Соколов проводит меня к ручью через чащу леса. В воде сидит человек — только одна голова виднеется. «Во как моются в тайге!» — человек выпускает струйку воды изо рта и кричит: «Эээх!»

По ту сторону ручья все тлеет. Уставший, горевший весь день лес, побежден. Сквозь дым пробивается закатное солнце. Николай подкапывает кромку — пожарные изолировали огонь небольшим земляным рвом. Только так его можно остановить.

Техника тушения лесных пожаров сильно отличается от тушения городских, где используется вода. Создается кромка, которая удерживается, пока лес не прогорит. Так минимизируется шанс того, что огонь пойдет дальше. От воды тут мало пользы, даже если сбрасывать ее с самолетов. Для примера можно привести стакан воды, который выливают в большое кострище.

По пути обратно к табору я замечаю другую палатку, в разы больше, чем у лесоохраны. «Да, это МЧСники, — объясняют мне. Мы с ними вместе трудимся, но у них специфика совсем другая — безопасность населенных пунктов, с лесными пожарами они не работали».

«Ты когда должен улететь? Завтра? — спрашивает мой собеседник. — Ты смотри, тайга — дело такое, непредсказуемое. К тому же тут недалеко огонь подходит, сейчас — километра два от лагеря, к утру будет еще ближе, затянет все дымом, если ветер будет в нашу сторону. Застрянешь тут на неделю». Я слушаю ребят и все-таки надеюсь на лучшее. Участники группы отдыхают после тяжелого дня, моются, курят, смотрят старые фотографии на телефоне. «Мы уже в командировке 56 дней, сначала были на Куюмбе — там нефтепровод, отстояли. Вот если бы там разгорелось — краю конец. Потом сюда нас перебросили, тут ситуация критическая, но и не с такой справлялись».

Ребята проводят остаток вечера, составляя список необходимого провианта. «Сахар, сахар, хлеба, сигарет еще…» Список пишется на тетрадном листочке, который отдается гонцу, — не вся группа летит в поселок закупаться, а два человека максимум.

В лагере МЧС кто-то читает стихи Есенина:

Блондинистый, почти белесый,
В легендах ставший как туман,
О Александр! Ты был повеса,
Как я сегодня хулиган.

Все засыпают. Мертвая, густая тишина сотрясается страшными звуками падения деревьев. Такое ощущение, что совсем близко стреляют, однако пожар еще довольно далеко. Время от времени где-то вспыхивают верхушки деревьев, прогорают за считанные секунды.

Пожар

Я просыпаюсь утром часов в пять, вся наша площадка затянута туманом и дымом. Из палатки выглядывает мужчина по имени Владимир.

«Это всегда так с утра. Не поймешь — задымление или нет. К часу дня будет понятно по видимости. Спал как-то плохо, лежу, слушаю, как деревья падают. Это значит, огонь сюда идет. Молодые вон спят, а мы — кто постарше — тревожимся».

Около стола таборный Олег Яковлевич греет чай и суп. Когда пожарные идут работать, в лагере должен оставаться человек, который смотрит за вещами, греет пищу — его называют таборным. На столе самодельные сухари из белого хлеба, кетчуп, майонез. Все это не входит в паек лесоохраны и покупается мужиками за свои деньги. Командировочные лесоохраны составляют 100 рублей в день.

Сергей Ковалистов настраивает рацию, скоро планерка. Переговариваются все лагеря и диспетчер. Сообщают информацию по пожарам и видимости. Планерка проходит довольно весело — мужики время от времени подначивают друг друга, это помогает встрепенуться.

Женя готовит бензопилу к работе. «Сейчас долью бензин, возьмем пару человек из МЧС и пойдем смотреть по кромке, что там с огнем. Ручей мы вчера обезопасили, но огонь идет с трех сторон, и он уже близко». Мы топчем мягкую марь по пути к лагерю МЧС, проваливаясь в нее чуть ли не по колено.

Мы выходим на кромку. Вдалеке я вижу огонь, который, как живой, подкрадывается к нам, уничтожая все на своем пути.

Огонь уже на склоне, метрах в сорока от кромки. Задача людей — завалить сухостой и высокие деревья, по которым огонь может преодолеть ее. Если это произойдет — пиши пропало. Перед пожарными тут прошлась большая техника — вездеход оставил рвы глубиной в метр.

Пожар — огромный. Кромка уходит в тайгу на несколько километров. Владимир и Женя валят деревья, они падают медленно. «Эй корреспондент, отходи подальше! — говорят мне. — Когда дерево падает на тебя — этого не видно. Одна плоскость. Да и вообще, будь начеку, оглядывайся, осматривайся, тут не только огонь представляет угрозу».

Далее дерево распиливается на мелкие части и ребята из МЧС перекатывают бревна на другую сторону кромки. Некоторые деревья обсыпаются землей у основания. Это те, которые жалко пилить. Земля может защитить от огня.

Языки пламени ползут уже по склону вниз, приближаются с устрашающей скоростью. Я уже ощущаю жар. «Это еще что — вот поработай тут, брови начнут плавиться», — кричит мне один из ребят.

Дым над людьми темнеет, застилая небо. Красное солнце становится еле видно. Мы ушли по кромке километра на два в тайгу. Несмотря на то что весь сухостой был повален, около кромки, через каждые 200-300 метров, оставляют по два человека — сидеть и контролировать ситуацию, чтобы в случае переброса огня на другую сторону можно было оперативно действовать.

Пал

Я возвращался назад к табору с ребятами из МЧС — по правилам безопасности, одному около пожара ходить нельзя. Если придавит деревом, то помочь будет некому, а выбраться самому вряд ли получится, если вообще не убьет сразу. Неподалеку от табора парни из МЧС грели пайки прямо на огне, облизывающем кромку. Я перекусил вместе с ними. «Угощайся, у нас тут галеты, мясо разное, соус. Качественная пайка, не то что у лесоохраны».

Подошел инструктор Николай. «Ну что, Сергей, сегодня ты домой не улетишь, — говорит. — Вертикальная видимость плохая, и вертолет из Богучан не полетит. Посмотрим, что будет завтра. Видишь, мы тут от дыма зависим, который носит ветром, а ветер мы еще не научились контролировать». Николай присаживается с ребятами из МЧС и смотрит на огонь.

«Сидим тут, пока все не прогорит по ту сторону кромки. Такое ощущение, что ничего не делаем, а стоит уйти — огонь перекинется, и вся работа насмарку. Так еще и жизнь под угрозой, дымом порой накроет так, что приходится в болоте отсиживаться или в ручье, чтобы не поджариться», — говорит он.

Николай заводит разговор с ребятами из МЧС — они активно всем интересуются, им важны детали работы, ее специфика, ведь от этих деталей зависит жизнь. Все занимаются одним делом, просто у группы лесоохраны больше опыта.

Обед в таборе — суп, которого наготовлено целое ведро. Тишину сотрясает рев, ломаются ветки. Спрашиваю, не медведь ли, но все животные ушли подальше в лес, они не выносят дыма. Движется техника, которая направляется арендаторами леса в качестве поддержки тушению. Сегодняшняя задача вездехода — работать на кромке, расчищать рвы, отделяющие лес от пожара. Огромная машина с колесами диаметром полтора метра медленно движется по мари.

«Отдохнем чутка и будем пускать встречный пал, — объясняют мне. — Отжигать будем, пустим огонь от готовой кромки навстречу пожару, потоки схлопнутся, и ситуация будет под контролем. Потом еще вездеход и мы с бензопилами пройдемся, почистим кромку». Отжигать можно метров 300 — сжигать кусочек леса, чтобы сохранить остальной. Мне рассказывают, что однажды какие-то «умельцы» отожгли пять километров, за что им пришлось отвечать.

Стас, один из участников группы, набирает бересту — ее используют для розжига. Температура у кромки невыносимая, я накинул капюшон, время от времени приходилось отворачиваться, чтобы глотнуть воздуха: жаром дышать — невозможно. А Стас кажется невозмутимым. «Когда огонь отойдет от кромки метров на сто, тогда будет безопасно, для нас и для леса», — говорит он. «Вообще, когда люди видят это, говорят, мол, поджигаете лес, — рассуждает он. — А мы не поджигаем, а отжигаем, тут очень важна специфика и техника работы. Людям со стороны это сложно понять».

В тот день я увидел, как всего несколько десятков мужчин и пацанов могут удерживать под контролем страшную волну пламени. Несмотря на то что я не видел солнца на небе и вертушка не прилетела, страшно мне не было — рядом были люди, знающие, что делать.

Дождь

Вечер выдался тихим, группа сидела у костра, все молчали и пили чай, держа кружки в черных от земли руках. Прокопченные дымом мужчины из поселка Ярцево. Лишь изредка звучали шутки Володи, какие-то воспоминания с прошлых пожаров и абсолютно чуждые этому месту рассуждения о фильмах, актрисах.

Все разошлись по палаткам, из некоторых слышался смех. А где-то там раздавался сухой треск валившихся деревьев. Я вспомнил слова Николая: «Мы же тут как на войне, только враг наш — огонь».

Следующий день начался с планерки. Видимость в 9 утра была хуже некуда. Я уже начал беспокоиться, что не смогу улететь. «Фотокорреспондента не забудьте», — сообщал по рации руководитель Ковалистов. Другие группы шутили по рации: «А кто ваш корреспондент — не девушка ли 18-ти лет?»

Работы на кромке продолжались, а ближе к обеду полил дождь. «Это лучший лесной пожарный», — говорили ребята. Два месяца до моего приезда дождей не было вообще.

Каждый из участников группы достал дождевик — и начались подколы. «Вон смотрите на Диду, какой модник! Ты где такой дождевичок достал?» Дидой в группе называют Юрия Геннадьевича.

Дождь помогал мужикам в работе. Может, удастся скоро вернуться домой? «А чо там, дома, — глядя на небо, спрашивает Дида. — Заливает все, делать там нечего». Для меня это был парадокс. Я подумал, что мужчины из поселка Ярцево в душе — мальчишки. Николай и Женя прибежали с кромки — все чумазые и в пепле, устроились греться и пить чай. Олег Яковлевич рисовал на деревянном столе домик.

К табору поднимались вымокшие водители вездехода. «Уже достал этот кашель, не поймешь, из-за сигарет этот бронхит, или из-за дыма, или из-за всего вместе взятого». Водитель устроился поближе к огню. «Ты можжевельник ешь 16 дней, начиная с одной ягоды в сутки, поднимая до 8, а потом так же снижай — и все пройдет», — советуют ему. Дождь усиливался, почва становилась холодной и вязкой. Все разошлись по палаткам, чтобы потом не разболеться.

Обратно

На следующее утро обещали вертолет. Небо чуть прояснилось. «Улетишь сегодня, — сказал Олег Яковлевич. — У нас тут был один вольнонаемный. Он тут кричал — вены вскрою, если меня из леса не увезете! Непонятно, зачем было лететь на такую работу, если не готов морально. Понятно и ежу, что будет тяжело». Прогоревший лес дымился, пейзаж напоминал побоище. В воздухе летали крупные хлопья пепла. Николай пошутил про ядерную зиму. Мы прошлись по кромке, убедившись, что огонь не перекинулся на другую сторону, и немного прибрались — поработали с ветками и сухостоем.

«Ты только фотографии не забудь нам скинуть, мы как будем в ватсапе, обязательно посмотрим, через месяцок, наверное», — смеется Стас. «Вот ты улетишь сегодня, а нам фиг знает сколько еще сидеть, — продолжает он. — Но мы уже привыкшие, с начала лета такая ситуация. Были уже и на Куюмбе, и в Ергаках. В Ергаках — там вообще снег лежит, а где пониже — все полыхает. Попроси у Ковалистова, он тебе фотки покажет на телефоне. Удивительно!»

Вертушка прилетела часа в четыре, к этому времени я был уже готов. Табор решил отправить в город за провиантом Стаса и Володю вместе с тем самым листком. Мы загрузились в вертолет и взлетели, оставляя горящий лес. По пути в Богучаны я смотрел сверху на тайгу и думал, что когда ты оказываешь на земле — чувствуешь себя в ней букашкой.

Вертушка села в очередном лагере и забрала отряд МЧС. Все смотрели на телефоны, ждали, когда появится сигнал, чтобы можно было прочитать сообщения из дома. Володя уже звонил домой, и я слышал плачущий голос его дочки. «Ну что, Строителев, как тебе наш лес?» — спросил летчик и помахал мне рукой. Через полчаса мы были в здании Авиалесоохраны. Стас сидел в кресле и молчал. Я спросил, как он себя чувствует. «Да как-то очень странно», — ответил он. Голос его дрожал. Другие звуки, запахи, много людей — мужчинам из Ярцево придется заново привыкать к обычной жизни, когда они вернутся в свой родной поселок.

Около здания Авиалесоохраны организовали лагерь — приехали спецы из Тюмени и Кемерова. Сегодня должны вылететь на пожар. Кто-то режется в карты, кто-то отдыхает на тюках. Объявляют команду на вылет. За несколько минут лагерь сворачивается, и люди уже готовы отправиться в путь. Глава тюменской группы жалуется, что организация немного хромает: «Мои люди уже третьи сутки тут лежат, за это они деньги не получают, они ведь работать приехали все-таки».

Молодые парни пытаются выглядеть уверенно, но в их глазах я вижу страх: для некоторых это вторые, третьи сезоны. Они делают крайние звонки родным — в тайге не будет связи. Худенький парень пихает палатку в чехол, сам чуть ли не целиком проваливаясь внутрь. Белая собака Лиза бегает вокруг палаток, осматривает тюки и грустно заглядывает ребятам в глаза.