Перед Днем Победы и традиционным чествованием участников Великой Отечественной войны 91-летняя ветеран из Ставрополя Раиса Фоменко с маленькими правнуками готовится к выселению из своего дома в никуда. Несмотря на общественный резонанс, Русской православной церкви удалось убедить суд признать заключенный Фоменко и районной администрацией договор социального найма недействительным, и в ближайшее время «реституция», начатая больше десяти лет назад, будет завершена. «Лента.ру» разбиралась в новых деталях старого сюжета и выясняла, как выглядит милосердие в исполнении религиозных служителей.

«Как будто в другом государстве живем»

«Ситуация у нас настолько патовая, что я от этой неизбежности и ужаса приехала в Москву. Рассчитывала, что, может быть, хотя бы обратят внимание, потому что — ну, забирает Церковь», — взволнованно начинает рассказ 60-летняя ставропольчанка Тамара Шимко. Последние десять лет она воевала с местной епархией за дом, который построила вместе с мужем, где родились ее внуки и живет 91-летняя мама, ветеран Великой Отечественной войны. Битва проиграна: дома у них больше нет. Летом семье предстоит выселение.

Когда-то, в 1992 году, из полуразвалившегося барака на Октябрьской улице было видно небо. Дожди и снег падали сквозь дырявую крышу бывшего швейного цеха, принадлежавшего в советские годы психиатрической больнице, прямо на дощатый пол. Руины были выставлены краевым комитетом по имуществу на Товарно-сырьевую биржу за 110 тысяч рублей (по тогдашнему курсу — около 100 долларов), но их никто не торопился покупать: два претендента, увидев лот, отказались от конкуренции. Врачам-микробиологам Тамаре и Игорю Шимко выбирать не приходилось — дешевле ничего не было. В Ставропольском противочумном институте, где они работали, перестали платить, а сына, дочь и пожилых родителей, с которыми они жили в маленькой 23-метровой квартире, нужно было кормить. Они купили барак, залатали крышу, провели канализацию, поставили отопительный котел и, используя свои знания, наладили производство популярных в то время шампуней от вшей.

Дом, куда они в итоге переехали с детьми, ожил, и к нему — увы, предсказуемо, из-за расположения в центре города — проявили интерес криминальные круги.

«Там у нас как: длинный коридор и комнаты. Приходили с пистолетами. «Да тут же можно дом свиданий организовать — давайте, ребята, подвиньтесь». Как только ни отбивались от них, — до сих пор с содроганием в голосе вспоминает Тамара Шимко. — Если бы бандюги отняли, Церкви пришлось бы сейчас забирать бордель».

Тогда дом отстояли. В 1996 году Шимко перевезли туда родителей и решили официально сделать его жилым. Администрация Октябрьского района утвердила акт приемки нового помещения по соседству с филиалом краевой психиатрической больницы. Жизнь шла своим чередом: дети росли, Шимко сменили профиль фирмы и начали оказывать услуги по дезинфекции, дезинсекции и дератизации, средства для которых закупали в Москве (дома их держали в упаковках и вели бухгалтерию), а деньги вкладывали в ремонт — и все было относительно благополучно, пока в 2006 году не пришел иск от митрополита Феофана с требованием освободить помещение. Оказалось, что до революции здесь был игуменский корпус Иоанно-Мариинского женского монастыря, в котором жили монахини.

«Видите широкий зеленый газон? Вот там ставьте палатки и живите», — посоветовал священнослужитель, вспоминает Тамара.

Начались долгие и утомительные тяжбы. В краевом суде, где у Феофана был знакомый судья, Церковь выиграла. Дом передали в федеральную собственность. Но, разобравшись, что это жилое помещение, вернули городу, а город, вопреки ожиданиям РПЦ, разрешил Шимко приватизировать их же собственное жилье. Пока врачи и их сын Дмитрий вновь получали свидетельства о праве собственности, а Раиса Фоменко как ветеран войны заключала договор социального найма, митрополита Феофана после нескольких скандалов перевели в Челябинск. Но Церковь не сдавалась, подавала на городскую администрацию иски и, наконец, уже при новом мэре, в феврале 2017 года добилась своего: районный суд признал ничтожными все права собственности и договоры, апелляционный краевой суд оставил решение в силе, а краевая прокуратура отказалась рассматривать жалобы.

Тамара Шимко поехала искать правды в Москву. Но в Генеральной прокуратуре на приеме у прокурора Зои Красовской ее ждал сюрприз.

«Захожу — все стены иконами обвешаны. Как только она услышала о Церкви, посмотрела на меня, как будто я детоубийца. «Вы знаете, в чем вы не правы? В том, что помещение сделали жилым», — отрезала она. Но нам это одобрило государство! «Ничего не знаю. Церкви нужно отдать, все», — сказала она. Я сидела так, как будто меня били плетью», — с трудом подбирая слова, пересказывает Шимко пятиминутный разговор.

Обращения в другие инстанции — Следственный комитет, Администрацию президента, Общественную палату и Верховный суд — также не увенчались успехом. В высоких кабинетах 60-летней ставропольчанке попеняли на то, что она наняла плохих юристов. «Да хоть золотых! Там все работает через администрацию. Все суды под ней. У нас два адвоката, такие доводы, но никто не слышит! Как будто в другом государстве живем», — устало возмущается она.

Паломничество Тамары Шимко в столицу все же не было бесплодным: она дошла до Покровского монастыря на Таганке, чтобы поклониться мощам святой Матроны Московской. Несмотря на затяжной конфликт с Церковью, она не разорвала с ней связь. «Понимаете, моя вера никак не связана с Феофанами! Просто церковники на нашей вере делают деньги. Дошли до того, что за крещение ребенка берут пять тысяч рублей», — нетипично для православного человека поясняет ставропольчанка.

Вернувшись домой, она во второй раз стала бабушкой (а Раиса Фоменко — прабабушкой). Ее муж Игорь Шимко не дождался этого события: он умер 7 января в два часа дня. Кандидат медицинских наук был убежденным атеистом и, хотя никогда не высказывался против икон в доме, перед смертью запретил себя отпевать: не хотел, чтобы в их комнату заходили ставропольские священнослужители — или, как он их называл, попы. Тамара послушала его и заказала заочное отпевание. «В такие дни, как Пасха и Рождество, уходят самые светлые и чистые люди… Игорь Борисович был очень порядочный человек, это на самом деле так. И хотя при этой жизни он был неверующим человеком, Бог призвал его именно в Рождество Христово, вот в чем дело», — говорит вдова и надолго умолкает. 15 января должен был состояться суд о выселении, но из-за смерти Игоря Шимко его отложили на полгода.

«Памятник Шредингера»

Схема, по которой государство отнимает собственность у россиян в пользу Церкви, довольно проста: достаточно признать нужный объект памятником (иногда — дополнительно лишить статуса жилого помещения) и зафиксировать нарушения эксплуатации этого памятника, после чего можно признать приватизацию незаконной «по вновь открывшимся обстоятельствам». Как правило, ответчиком выступает администрация города, которая фактически разделяет интересы истца. Единственный минус такого способа — долгая реализация: выселение людей из нужных истцу объектов длится годами.

Впервые массово этот прием был обкатан на Валааме больше десяти лет назад, еще до вступления в силу закона «О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения». Правда, ситуация была немного проще: в 1992 году решением карельского правительства все имущество Валаамского государственного историко-архитектурного и природного музея-заповедника («обремененное» людьми) было передано Церкви, оставалось лишь избавиться от «обременения».

Тогда остров покинули сотни человек — по словам Филиппа Мускевича, бывшего сотрудника заповедника, который приехал на Валаам в конце 1980-х с женой и детьми, на них «начались гонения»: монастырь, получивший в собственность даже муниципальные хутора, последовательно закрывал музеи, клубы, школы, магазины, ларьки, где местные жители работали десятилетиями. В середине 90-х начались судебные иски о выселении работника музея Андрея Софрина — он умер после того, как в его жилье устроили погром; в начале нулевых — уже против семьи Мускевича. Он последовательно выигрывал иски от Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, но на очередной кассации, в 2007 году, судьи неожиданно приняли во внимание «нежилой» статус жилого по всем документам здания бывшего трапезного корпуса Воскресенского скита и решили защитить права собственника, выселив Мускевичей из их единственного жилья. Аналогичная участь позже постигла еще несколько семей.

Ставропольской и Невинномысской епархии пришлось труднее. Когда в 2006 году районный суд отклонил первый иск тогдашнего митрополита Феофана, неугодную семью обвинили в мошенничестве, вспоминает Тамара Шимко: «Игоря, моего мужа, обвинили в том, что он вступил в преступный сговор с главврачом больницы: что они купили швейный цех и клуб за небольшие деньги. «Афера» не подтвердилась: продавала же не больница, а краевой комитет по имуществу. Дело по результатам проверки не возбудили — не нашли оснований. Но, как говорится, осадочек остался: на рассмотрении повторного иска Феофана судья припомнил, как на нас подавали иск о мошенничестве».

Дело пошло в гору после того, как в 2007 году губернаторским постановлением № 62 барак неожиданно оказался в списке памятников истории культуры Ставропольского края. В документе говорилось, что дом по адресу улица Октябрьская, 233 в является игуменским корпусом Иоанно-Мариинского женского монастыря 1850 года постройки и подлежит государственной охране.

Именно к этому аргументу, а также к тому, что семья Шимко нарушала условия эксплуатации «памятника», апеллировали юристы монастыря. Как «Ленте.ру» сообщили в епархии, «Шимко не исполняют требования законодательства Российской Федерации по сохранению и охране объектов культурного наследия, а также не соблюдают и нарушают правовой режим использования земельного участка, осуществляя на его территории запрещенную режимом деятельность, нарушают и изменяют границы объекта культурного наследия, чем причиняют памятнику и земельному участку вред, который ухудшает их состояние». Что имеется в виду — они пояснить не смогли.

Более того, в администрации города «Ленте.ру» сообщили, что «документов и сведений о том, что данное имущество является памятником истории и культуры Ставропольского края, предоставлено не было». Однако аргумент оставался ключевым на всех последующих судебных заседаниях.

В краевом управлении по сохранению и государственной охране объектов культурного наследия вопрос «Ленты.ру», каким образом было принято решение о включении бывшего общежития для монахов, разрушенного практически до фундамента, в список памятников, был проигнорирован, хотя в прошлом году начальница управления Татьяна Гладикова утверждала, что претензий к владельцам дома нет и признаков незаконной хозяйственной деятельности, о которой говорили в епархии, ее подчиненные не фиксировали.

Странную ситуацию с домом без охранного ордера, который является памятником лишь формально, для церковных аргументов на судебных прениях, объясняет его бывшая собственница. Вникнуть в эту логику с ходу непросто: «На суде представительницу епархии спросили о планах на это здание. Она ответила: «Ну как же, построим гостиницу». Понимаете? Будет гостиница! Поэтому обременение как памятнику и не делают. Им потом барак нужно будет снести, иначе они смогут только ремонтировать его, не больше».

Ни в епархии, ни в администрации города эти сведения не опровергли и не подтвердили. «Пока здание монастырского комплекса не будет передано в собственность епархии, никаких планов на его использование у епархии нет и быть не может», — уклончиво сообщили представители РПЦ. В администрации Ставрополя лишь заметили, что спорный дом находится в «территориальной зоне Ж-3», в которой, по результатам публичных слушаний, можно разместить объект для гостиничного обслуживания не выше трех этажей.

Акт милосердия

Накопить на квартиру дочь Раисы Фоменко уже не сможет: несмотря на то, что их с мужем бизнес все еще держится на плаву и приносит около 50 тысяч рублей в месяц (после выдачи зарплат бухгалтеру, энтомологу и дезинфекторам), она выплачивает кредиты и фактически содержит внуков. «Сын у меня стоматолог, работает на государевой службе — с зарплатой в 10 тысяч. И невестка такая же, сейчас в декрете, — вздыхает она. — И потом, почему я должна это делать, когда столько денег и сил вложено в наш дом? Это наше, понимаете, наше! И мы должны это отдать и жить на улице!»

Почему — «Ленте.ру» пояснили в пресс-службе епархии: «Вопрос о передаче Ставропольской епархии помещений и территории Иоанно-Мариинского женского монастыря стоит на повестке дня более 20 лет. Все эти годы епархия неоднократно обращалась в соответствующие органы государственной власти с просьбами и официальными обращениями о передаче монастырского комплекса, в том числе Игуменского корпуса, который входит в состав объектов памятников, имеющих историко-культурное значение. В 2003 году решением Священного Синода статус Иоанно-Мариинского женского монастыря был восстановлен. В одном из корпусов началась богослужебная жизнь. Тогда же возобновились обращения о передаче Иоанно-Мариинского женского монастыря Ставропольской епархии. С администрацией города Ставрополя Ставропольскую епархию связывают доброжелательные рабочие отношения».

Еще год назад пресс-секретарь Ставропольской епархии Лолита Склярова заверяла корреспондента «Ленты.ру», что «если Раисе Ивановне негде жить, если ее кто-то выселяет, то Русская Православная церковь готова проявить самый большой акт милосердия — оставить ее в этом доме, если ей там нравится, (…) взять на себя попечительство за этой женщиной и обеспечить ей достойный уход».

Теперь на вопрос, является ли гуманным выселение трудившейся в войну медработницей Раисы Фоменко с несовершеннолетними правнуками из их дома, представители РПЦ отвечают так: «Мы уважаем ее возраст и заслуги перед Отечеством, но она не воевала, как неоднократно указывают ее родственники и заголовки статей. Раиса Ивановна Фоменко является тружеником тыла Великой Отечественной войны. Много ли вы знаете работников тыла в России, которые бесплатно получили в собственность 500 квадратных метров жилья и 50 соток земли?»

В администрации города о перспективах ставропольчан, находящихся под угрозой выселения, тоже говорят туманно, ссылаясь на статью 105 Жилищного кодекса России, согласно которой «жилые помещения в общежитиях предоставляются из расчета не менее шести квадратных метров жилой площади на одного человека».

Тамара Шимко объясняет ситуацию проще: им предоставят договор на муниципальное жилье. «Это ночлежки, иначе говоря. С тараканами, клопами, обшарпанные. Мы там будем жить, пока не умрем. Приватизировать это будет нельзя. Но так, что вроде не под забором — «живите, пока не сдохнете»», — с горечью резюмирует женщина. И после паузы внезапно вспоминает: «Знаете, как церковники радовались, когда у нас были похороны! Они думали, что мама умерла. Так и сказали растерянно: «Ну надо же, умер Игорь Борисович». Думаете, принесли соболезнования?»

Официальной статистики по количеству людей с аутизмом в России нет. По данным Всемирной организации здравоохранения, из ста детей один рождается с так называемыми расстройствами аутистического спектра. Проблема может коснуться любой семьи, независимо от достатка, образования, наследственности. Ценой героических усилий активных родителей о детях-аутистах хотя бы начали говорить. С помощью благотворителей для них создаются разные сервисы, продвигается инклюзивное образование. Взрослым инвалидам с ограниченной дееспособностью государство не предлагает ничего. После смерти родственников у них один путь — в психоневрологический интернат. Об этом страшно говорить, но многие родители мечтают, чтобы их дети умерли, но не попали в эту тюрьму. Есть ли шанс изменить к лучшему судьбы этих людей, разбиралась «Лента.ру».

Сидел как мумия

Когда на улице Светлана Демина почувствовала, как плывет голова, еще чуть-чуть — и она отключится, она заставила себя сконцентрироваться. Схватила за руку сына и потащила его в аптеку. И только потом попросила вызвать скорую.

— Я представила, как буду без сознания валяться в грязи, — говорит она. — Сын Андрей никому ничего не сможет сказать. Меня увезут в больницу. А он так и останется на улице. Его или пнут как котенка, или пройдут мимо.

Андрею Демину — 30 лет. На первый взгляд это обычный молодой человек. Выразительные глаза, аккуратно подстриженные усы. Художник. Постоянно участвует в выставках. Футболки и кружки с его рисунками хорошо раскупают.

— Мой Андрей — относится к глубоким аутистам, — объясняет Светлана. — Говорить умеет, но не хочет. Не может самостоятельно ездить на метро, ходить в магазин. Нужно чтобы кто-то контролировал его действия, объяснял, направлял.

До последнего времени Светлана справлялась с этим сама. В апреле ей исполнилось 61. В типичный образ российского пенсионера она не вписывается. Изящная современная дама с белокурым каре. Судя по всему — из породы людей, которые лимон умеют превращать в лимонад. Но недавно накрыло и ее.

— С осени идет черная полоса, — извиняется за уныние Светлана. — Брата похоронила. Сама болела. Была дикая температура под сорок. Лежу, не могу пошевелиться. А сын сидит рядом голодный. Он как заложник при мне. Я теперь все время думаю: а что с Андреем будет дальше, если со мной что-то произойдет?

Из близких родственников у Деминых в Москве — очень пожилой брат покойного мужа и 90-летняя бабушка. Есть дальняя родня, но далеко от столицы. И неизвестно — захотят ли они взваливать на себя такой груз.

— Семьи, где есть такие дети, стараются поддерживать связь друг с другом, — говорит моя собеседница. — Недавно был случай, когда мать умерла, а ее дочь некоторое время сидела с телом. Хорошо, что друзья им позвонили. Та девочка могла хоть как-то разговаривать. Мой сын вообще не отвечает на телефонные звонки.

Государство взрослым «детям» с ментальными особенностями, если вдруг их родители физически не могут за ними ухаживать, предлагает один путь — психоневрологический интернат (ПНИ). Демины столкнулись с системой психиатрических лечебных учреждений еще в 1990-е годы. Пятилетнего «странного» Андрея по настоянию врачей для уточнения диагноза госпитализировали в детскую психоневрологическую клинику. Главное условие — нужно было оставить мальчика на неделю. Свидания с родителями запрещались. Врачи хотели понаблюдать его в «естественных условиях».

— Его силой отодрали от меня, взяли за шкирку и захлопнули дверь, — вспоминает Светлана.

Когда родители пришли на разрешенную «свиданку», Андрей ни на что не реагировал. Сидел неподвижно как мумия. Оживился только при виде кулька со сладостями.

— Он эти конфеты горстями жрал. Не ел, а именно жрал. А когда домой приехали, взял ремень и привязал себя к стулу. Их там привязывали. — Светлана ненадолго затихает и улыбается через силу, — Возможно взрослый Андрей и сможет по-своему адаптироваться к этому интернату. Как тогда. В детстве, когда он просто отключился от внешнего мира.

Тюремная альтернатива

За границей самый популярный формат для взрослых аутистов — сопровождаемое проживание. Напоминает совместную аренду, когда студенты во время учебы в складчину снимают большую квартиру. У каждого постояльца такой квартиры отдельная комната, кухня — общая. Хозяйство чаще совместное. В зависимости от состояния жильцов такие компактные «общежития» курируют специалисты: дефектологи, психологи, логопеды. Кто-то из ребят работает в мастерских: рисует, лепит из глины. Иногда государство предоставляет жилье в безвозмездную аренду. Либо это финансируют благотворительные фонды.

Недавно подобные проекты стали появляться в России. Их немного — несколько городов. Охват нуждающихся маленький. Занимается этим не государство, а некоммерческие объединения, благотворительные фонды. Двигают всю эту махину — героические родители инвалидов и сочувствующие им люди.

В Санкт-Петербурге для подростков и взрослых людей с аутизмом фонд «Антон тут рядом» снимает две квартиры. Живут в них не постоянно. Смена длится 4,5 месяца. Очередь из нуждающихся — около полугода. Во время тренинга студенты (так сотрудники фонда называют жильцов) обучаются навыкам планирования досуга, ухода за собой, работы по дому. Тренинг полезен как для самих ребят, так и для их семей, которые, возможно, впервые за долгое время могут устроить себе «каникулы».

Москва — в отстающих. Эксперимент с «сопровождаемой» квартирой месяц назад начал фонд для людей с нарушениями развития «Жизненный путь». Пока там живут три девушки. У всех есть родители.

— Мы уже сейчас видим, как отличается это от ПНИ, — говорит попечитель фонда Вера Шенгелия. — Это как жизнь в тюрьме и на свободе. Я могу это точно сказать, потому что каждый день мы ходим в интернат и забираем оттуда ребят на занятия. Это две разные жизни. Они помогают на кухне, сами ходят в магазины. Они могут вечером пойти на прогулку. Если захотят — в театр. Или пригласить гостей. Обитатели интерната живут за закрытой дверью. Если кто-то хочет покурить, их два раза в день для этого выводят на улицу строем. Если к ним кто-то приходит — разрешается с посетителями посидеть на диване в холле. У них нет личных вещей — администрация забирает даже телефон.

В фонде «Выход», занимающемся решением проблем людей с аутизмом, считают, что точечная помощь благотворителей — это уже не вариант. Кому-то достанется, а кому-то — нет. Нужна государственная система.

— У нас сегодня есть много частных центров, но они слишком дороги, и попасть туда могут единицы, — говорит эксперт «Выхода» Мария Божович. — И не все они работают добросовестно. Пока помощь не станет государственным сервисом, семьи, где есть дети с аутизмом — маленькие или уже взрослые, — будут один на один со своими проблемами.

Сейчас в Госдуме на рассмотрении находится законопроект с длинным названием — «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в целях повышения гарантий реализации прав и свобод недееспособных и не полностью дееспособных граждан». В июле прошлого года закон принят в первом чтении. В настоящий момент в него внесли уже больше 100 листов поправок.

Общественники возлагают на него большие надежды. Денег они не просят, но хотят исправить существующую систему опеки над людьми с ментальной инвалидностью. Закон может дать семьям шанс выстроить разные модели будущего своих детей. Часто у взрослых инвалидов есть друзья. Полностью они на себя ответственность взять не могут, но не против разделить обязанности. Допустим, один опекун будет отвечать за медицину, другой — за быт, третий — за материальное благополучие.

Бывают ситуации, когда ПНИ — единственный выход. Но в этом случае законопроект даст право назначить инвалиду внешнего опекуна. Этот человек сможет контролировать, как живется его подопечному, что он ел на завтрак, почему ему дают то или иное лекарство, разрешают ли гулять.

В качестве опекунов смогут выступать не только физические лица, но и некоммерческие организации. Сейчас опеку могут оформить только те учреждения, в которые человек помещен под надзор. То есть сами интернаты.

— У родителей появится легальная возможность создавать организации, одна из задач которых — брать под опеку «взрослых детей», — объясняет один из разработчиков закона, юрист Центра лечебной педагогики Павел Кантор. — Уже появляются альтернативные формы жизненного устройства для людей с нарушениями. Но они все на птичьих правах. Они даже не могут на что-то попросить деньги у благотворителей, государства. Точнее — просят. А им могут сказать: «Да вы что, а вдруг у этих детей родители умрут, их же по закону должны сразу в ПНИ отправить. И деньги наши зря потратите».

Ментальные инвалиды далеко не всегда бедны. По наследству от родителей они могут получить финансовые средства и недвижимость. Общественные организации могли бы заставить эту собственность работать на благо своих подопечных.

— Многие спрашивают про механизм контроля за тем, как будет использоваться имущество, не станут ли инвалиды бомжами — продолжает Кантор. — Все сделки с имуществом недееспособных проходят через органы опеки. И с их собственностью ничего противозаконного сделать нельзя, если не коррумпировать опеку. А если коррумпировать — то уж извините. От этого и сейчас никто не застрахован. Но в любом случае деятельность общественных организаций гораздо более прозрачна, чем деятельность частных лиц.

— Я сына сейчас стараюсь баловать, — говорит Светлана Демина, грустно улыбаясь. — Ходим с ним на разные мероприятия, выставки, летом стараюсь на море выезжать. Сейчас я не в силах обеспечить его будущее, но пусть хотя бы настоящее станет прекрасным. Если появится юридическая возможность устроить судьбы наших детей, родители были бы счастливы. Когда сегодня ребенка устраиваешь в ПНИ, у администрации к сопровождающим вопрос один: «Квартира есть?» Если есть, тут же все забирают. А ведь с этих квартир можно иметь неплохие деньги, если грамотно ими распорядиться. И эти средства не должны оседать в карманах отдельных чиновников. Их надо направлять на развитие цивилизованной системы сопровождения для наших ребят.

Публикация подготовлена при участии фонда «Выход». О том, как помочь фонду, можно узнать на его сайте.

Российские врачи-инфекционисты последние недели работают с сумасшедшей нагрузкой и почти без выходных. Ежедневно они борются за жизнь и здоровье пациентов не только с коронавирусом, но и с другими болезнями, которые никто не отменял. «Лента.ру» поговорила о происходящем с врачом-инфекционистом Натальей Першиной из Южно-Курильска.

«Это грязная работа»

Я работаю инфекционистом шесть лет. С годами, вопреки расхожему мнению, мы становимся все более и более осторожными, стараясь не пренебрегать никакими мелочами.

Я четко понимаю, что каждый день рискую принести в семью какую-нибудь гадость в кармане и поделиться ею с близкими.

Мы знаем, какие бывают последствия у допущенных медперсоналом ошибок.

По большому счету, это грязная работа. И медсестрам в отделении я всегда говорю: «Девочки, аккуратно».

Хорошо, что у нас в больнице есть боксы, что намного лучше, чем полубоксы. У каждого из них есть свой отдельный вход и выход. Контакт с больным происходит минимальный.

«В инфекцию мало кто идет работать»

Я окончила педиатрический факультет и с 2012 года работала педиатром. Я пришла в эту профессию осознанно. А дальше жизнь так распорядилась, что я уехала «на севера».

В инфекцию мало кто идет работать. Не хватало таких специалистов и в Магадане. Это стало сперва моей общественной нагрузкой, а потом и параллельной специализацией.

Как оказалось, инфекция и педиатрия тесно связаны друг с другом. Большинство заболеваний у детей связаны с инфекциями.

Мне интересно. Я вижу эффект от своей работы, и это дает позитивные эмоции, без которых тоже нельзя обойтись.

«Бумажки отнимают драгоценное время»

Когда ты работаешь врачом на острове, то у этого есть своя специфика. Здесь нас не спрашивают, неонатологи мы или нет. Вот тебе принесли едва родившегося ребеночка — и работай с ним. Хорошо, если он здоров и верещит, а он же может и молчать. У него может быть масса разных проблем, и ты должен их решить. От твоих решений зависит жизнь этой крошки.

В Южно-Курильске я четыре года. Человеку с континента здесь непросто, но самую большую сложность составляют не условия жизни, трудности диагностики и лечения пациентов, а необходимость оформлять массу документов, как и любому моему коллеге на континенте. Бумажки отнимают драгоценное время, которое хотелось бы тратить на пациентов.

«Слежка подстегивает напряжение»

Вся эта история с китайским коронавирусом и связанная с ним истерия обусловлены развитием медтехнологий: у нас есть возможность установить вирус, которым инфицирован человек, а раньше ее не было.

Теперь мы можем следить за тем, как этот коронавирус распространяется по миру, и эта слежка подстегивает напряжение, страх перед болезнью.

По факту, мы сейчас имеем сезонную вспышку ОРВИ. По крайней мере здесь, на острове.

Все рекомендации и инструкции мы получили. Больница оснащена необходимым оборудованием, средствами защиты.

«Два судна у нас на карантине»

Подтвержденных случаев СOVID-19 у нас пока нет. Есть люди, прибывшие из Китая, Кореи и Японии. Всех поместили на карантин, взяли анализы.

Два судна на карантине: из Кореи и Японии. Одно уже ушло, а другое все еще стоит на рейде. Мы сами к ним туда на борт поднимаемся в защитных костюмах: проводим осмотр, берем анализы.

Может, этим людям и не совсем удобно оставаться на судах, но мы действуем в целях предотвращения распространения инфекции на острове. Они это понимают.

«Стараемся лишний раз никого не пугать»

Защитный костюм похож на противочумный. Я надеваю его несколько раз в день и буду продолжать это делать, даже если выгляжу в нем смешно или пугающе, ведь мне вечером домой возвращаться.

Единственное, мы стараемся лишний раз никого не пугать, надеваем эти костюмы непосредственно перед входом в эпидочаг. Другими словами, если кто-то живет на карантине в поселке, то мы облачаемся уже перед его входной дверью. Если плывем к судну, стоящему на рейде, то облачаемся перед подъемом на него.

Порядок известный: зашли внутрь, осмотрели больного (или больных), забрали материалы для анализов. Затем вышли, костюмы обработали, сняли, упаковали и уже с закрытыми пакетиками и контейнерами едем через поселок.

Сами пациенты на наши костюмы реагируют спокойно, ведут себя адекватно. По крайней мере, те, с которыми работаю я.

В эпидочаге мы всегда действуем командой: я как врач-инфекционист, медсестра, которая берет анализы, и сотрудник Роспотребнадзора.

«Пока справляемся»

У меня отделение полное, и оно немного маловато для нашего острова, но пока справляемся.

Кроме того, я работаю участковым педиатром. В итоге времени на отдых не остается, потому что даже в выходной день ты в мыслях о пациентах.

Всю прошлую субботу, к примеру, я провела на карантинных судах. А вот в воскресенье отдыхала.

«Кто способен уделять время пациентам в ущерб семье»

К сожалению, мало кто из врачей-инфекционистов сохраняет семью. Супруги не выдерживают: «Идите, лечите своих пациентов, не мучайте нас!» Детям нашим тоже бы хотелось больше внимания и заботы получать, но что тут поделаешь? По этой причине в нашей профессии случайных людей нет. Те, кто способен уделять время пациентам в ущерб семье, априори не станут халтурить.

«Продукты никто у нас в магазинах не скупает»

Никакой паники в Южно-Курильске нет. Все нормально. Продукты никто у нас в магазинах не скупает. Да, мы в педиатрии ввели некоторые карантинные меры. Отменили обычный прием малышей по вторникам и четвергам, пока не делаем прививки. И все.

Есть ли смысл в том, чтобы изолироваться на некоторые время дома? Да, конечно. Рядовые врачи давно заметили, что поток людей в поликлиниках во время сезонных вспышек ОРВИ заметно уменьшается, когда начинаются школьные каникулы.

Людей часто еще волнует вопрос, стоит ли принимать препараты, которые продаются в аптеках как противовирусные. Конечно стоит, но только по назначению врача. Порой попытки самолечения могут принести больше вреда, чем сама болезнь.

Нам говорят, что вакцины от коронавируса нет. Хорошо, даже если эти препараты не поражают сам вирус, то облегчают состояние человека и течение болезни.

Проблема в том, как помочь нашим пожилым родственникам, находящимся в зоне риска. Заставить поколение 60-70-летних россиян, привыкших пахать на работе, сидеть по домам, — сложно. Возможно, и не стоит. Когда такой человек, к примеру, тот же врач, идет на работу, то он осознает, что выполняет свое предназначение, ощущает свою востребованность, и его иммунитет крепнет. А вот сидя дома, такие работяги начинают чахнуть, слабеть.

По словам главного гериатра Минздрава Ольги Ткачевой, процессы старения замедлились. В прошлом веке 50-летний человек считался глубоким стариком — сейчас это едва ли не пик карьеры. Врачи утверждают, что молодость можно и дальше пролонгировать, причем практически бесплатно. Российское сообщество гинекологов разработало рекомендации по сохранению женского здоровья, в том числе и для дам старшего возраста. О том, правда ли, что россиянки по сравнению с европейскими ровесницами рано стареют, есть ли таблетки молодости и почему врач не может быть толстым — «Ленте.ру» рассказала акушер-гинеколог, кандидат медицинских наук, доцент кафедры акушерства, гинекологии и репродуктивной медицины факультета повышения квалификации медицинских работников Медицинского института РУДН Ирина Шестакова.

«Лента. ру»: В Минздраве недавно заявили о целесообразности пересмотра возрастных планок. Россиян до 30 лет предложили считать детьми. ВОЗ относит людей до 44 лет — к молодежи. Физиологически планки наступления старости, то есть климакса, также сдвигаются?

Ирина Шестакова: Средний возраст менопаузы у белых женщин уже много лет стабилен — 51 год. Это наглядно доказано в международных эпидемиологических исследованиях.

Но неверно говорить, что менопауза — синоним старости. Это не означает ни потери внешней привлекательности, ни приближения физической дряхлости, ни падения трудоспособности. Многие женщины в этот период даже живут более активно, чем до того.

Сейчас много пишут о том, что российские женщины не умеют красиво стареть. Только что была молодой, а завтра — уже бабушка. В то время, как их ровесниц в Европе старухами назвать никто не решится. Генетика виновата?

У меня профессиональная практика — 23 года. И я могу сравнить, какая была женщина в менопаузе в 90-е годы и какая — сейчас. Это небо и земля. Как правило женщины 1960-68 годов рождения, которые сегодня вступают в менопаузу, уже не боялись, а наоборот, активно пользовались гормональной контрацепцией. У них уже нет в анамнезе шести-семи абортов. Они управляли рождением детей, они привержены здоровому образу жизни. Сегодня некоторые женщины старшего возраста выглядят даже лучше, чем их молодые подруги. Вcе дело в отношении к себе. Ведь в сохранении здоровья роль генетики — не больше 30 процентов.

Менопауза — это прежде всего дефицит гормонов. Правда ли, что, если их восстановить, старость замедлится?

Действительно, есть менопаузальная гормональная терапия (МГТ). Но нужно иметь в виду, что в клинических рекомендациях четко прописано, что МГТ — это лишь часть общей стратегии по поддержанию здоровья женщин старшего возраста. То есть это не «таблетка молодости», а точно такое же лекарство, как антибиотик или противовоспалительное средство.

Она назначается при проявлениях менопаузы: приливы жара, повышенная потливость, нарушения сна, иногда снижение общего тонуса. Женские гормоны ведь участвуют практически во всех процессах организма. Женщины обычно в этот период говорят: я себя не узнаю, у меня все изменилось, не могу сосредоточиться, устаю, не высыпаюсь. И память стала короткая, забываю, куда поставила воду, положила ключи и т.д. За это в том числе отвечают гормоны эстрогены, которые вырабатывают яичники. То есть задача МГТ — частично восполнить дефицит эстрогенов. Мы ведь выписываем малые дозы гормонов, которые в разы меньше уровней эстрогенов в крови у женщин в молодости. И женщина буквально через несколько недель становится прежней.

Некоторые врачи советуют дамам 20-30 лет измерить свой уровень гормонов, чтобы потом эту норму поддерживать и быть вечно молодыми.

Это граничит с шарлатанством. Нигде в мире в медицине такое не практикуется. Дело в том, что уровень гормонов яичников в крови непостоянный. Если поставить человеку специальный измерительный датчик, который будет регистрировать эти показатели, то мы увидим, что количество гормонов даже в течение дня будет регулярно прыгать. О каком «золотом стандарте» тут можно говорить?

Мы не приводим гормоны в соответствие чему-то. Исключение: сахарный диабет и заболевания щитовидной железы. Там действительно дозу препаратов подбирают, ориентируясь на уровень гормонов в организме. Но в гинекологической эндокринологии не бывает такого, что пациентка сдала анализ крови и врач исключительно на его основе назначил препараты. Гинеколог ориентируется на клинические показания. То есть я в первую очередь анализирую жалобы и осматриваю пациентку, задаю ей вопросы. Анализы — это всего лишь вспомогательный инструмент, они — не главное. Мы ведь лечим не анализы, а пациентку.

Раньше многие гинекологи прямым текстом говорили о вреде гормонов. Сейчас отношение изменилось?

За последние двадцать лет произошли сильные подвижки. Здесь самый большой вклад сделала покинувшая нас в прошлом году профессор, гинеколог-эндокринолог Сметник Вера Петровна. Еще в 1992 году она создала российскую ассоциацию по менопаузе, благодаря которой наши гинекологи стали получать современную информацию. Профессор Сметник с коллегами провела исследование по изучению распространенности применения гормональных контрацептивов и заместительной гормонотерапии среди женщин-гинекологов. Получилось, что даже в Центральном округе ее используют не более 20 процентов гинекологов. То есть это говорит о том, что до сих пор многие врачи боятся гормональных препаратов.

Страхи ведь сформировались не на пустом месте?

В истории медицины был период в 1960-е годы, когда действительно гормональную замесительную терапию называли чуть ли средством молодости. Но затем в США были получены результаты исследования «Инициатива во имя здоровья женщин». В нем участвовало более 15 тысяч пациенток. Всех разделили на группы 50-60; 60-70 и 70+ лет. И всем им впервые назначили гормональную заместительную терапию.

В группах старше 60 лет стали нарастать инфаркты, инсульты, рак. К сожалению, журналисты стали обсуждать исключительно негативные результаты этого исследования. До России дошла как раз часть информации о том, что гормональная заместительная терапия опасна без поправки на возраст. Это был 2001 год. Но затем исследователи разложили все по полочкам, проанализировали и пришли к новым выводам.

После сопоставления всех данных подтвердилось, что прием заместительной гормональной терапии повысил риск онкологических и сердечно-сосудистых заболеваний в группах женщин, которым на момент ее назначения было больше 60 лет. У остальных эта терапия оказалась эффективна и безопасна.

Какие еще противопоказания имеются?

Если у пациентки в анамнезе тромбоз, инфаркт, рак молочной железы, то МГТ противопоказана. Также существует понятие «окно возможностей». Гормональная терапия эффективна и безопасна, если была начата либо не позже десяти лет после менопаузы, либо в возрасте не старше 60 лет.

Вот, например, приходит ко мне 70-летняя дама и говорит: дайте мне молодость. А у нее уже часто нарушение мочеиспускания, остеопороз. гормонозаместительная терапия для нее будет бесполезна и опасна, окно возможностей уже закрылось.

Если женщина вовремя начала пить препараты, то как долго она может продолжать это делать?

В российских клинических рекомендациях сказано, что если терапия начата в окне возможностей, то нет оснований ее прекращать, ориентируясь исключительно на возраст. Сейчас в отношении гормонов действует понятие титрования. То есть в одном возрасте мы даем одну дозу препарата, в другом — другую. Чем старше пациентка, тем меньше доза.

Вы сказали, что гормонозаместительная — это небольшая часть общей терапии для женщин старшего возраста. Что туда еще входит?

Мы смотрим, как питается дама, насколько она физически активна, курит ли, есть ли у нее половой партнер, имеются ли друзья, гуляет ли она регулярно. МГТ занимает во всем этом перечне процентов двадцать. Все остальное — это образ жизни.

Пациентки могут сказать: сплошной ЗОЖ на грани морализаторства.

Отказ от курения и ожирения — это вовсе не морализаторство, а научно доказанный факт. Мы прямо говорим пациентке: если хотите — продолжайте курить. Но при этом положительного эффекта от таких-то препаратов можно не получить. Например, курение — это противопоказание для назначения гормональных контрацептивов. Потому что курение повышает свертываемость крови. Ожирение — также повод очень избирательно подходить к назначению гормональных препаратов .

Мы сейчас работаем под лозунгом: «гинеколог — это женский терапевт». То есть это не как раньше часто бывало: взял доктор мазок у женщины — и все. Нет. Гинеколог должен стать проводником профилактического направления в медицине по отношению к здоровью женщины.

Это как?

Гинеколог помимо своих «классических» задач корректирует проблемы с весом, лечит нечистую кожу, иногда — подавленное настроение. Допустим, приходит к нему пациентка с намерением только лишь сдать анализы на инфекции. Но если врач видит другие проблемы — он должен сказать. В том числе о запахе изо рта, напомнить женщине о необходимости провести диагностику рака шейки матки и груди, похудеть.

Запах изо рта, похудение и женское здоровье взаимосвязаны?

Запах может быть признаком начавшегося остеопороза челюстей. Когда женщина начинает терять зубы? Когда наступает менопауза, и возникает дефицит эстрогенов. Дефицит эстрогенов приводит к развитию стоматологических проблем.
А ожирение — главный фактор развития многих болезней: инфаркта, инсульта, рака, сахарного диабета, артрита, тромбозов и других. Только лишь снизив вес, мы убираем огромное количество проблем со здоровьем.

Как понять — у дамы ожирение, или она просто в меру упитанная?

У женщин ожирение диагностируется при окружности живота на уровне пупка более 80 сантиметров.

Как с этим нужно бороться?

В основном человеку просто надо объяснить, что он съедает больше, чем тратит. Многие действительно не понимают, почему они набирают вес. А ведь терапевтическая модификация образа жизни — это первоначальное лечение ожирения.
У нас женщины любят достаточно простую пищу: тортики, конфеты и т.д. Спрашиваешь — а сколько вы сегодня съели овощей? Не люблю, не вкусно. Чтобы похудеть — достаточно просто убрать из рациона высококалорийную пищу и больше двигаться. Самый мощный абсолютно бесплатный сжигатель калорий — это наши работающие при ходьбе, плавании, катании на велосипеде мышцы.

Для многих и это — почти подвиг.

У меня есть пример 46-летней женщины, которая ко мне приехала из маленького городка недалеко от Москвы. Очень ухоженное лицо с макияжем. Вес — больше 100 килограммов при невысоком росте. Она ежедневно принимала более 11 разных лекарственных препаратов. Это очень много. Говорит, 20 лет назад была худенькой. А сейчас — бухгалтер, обслуживает несколько компаний. И все клиенты регулярно благодарят ее тортиками.

Я ничего ей не назначила, кроме похудания. И честно сказала, что просто не смогу помочь при ее весе. Второй раз эта женщина пришла ко мне через год похудевшей на 40 килограммов. Рассказала, что очень обиделась тогда на меня, даже плакала: что за врач такой, как она может пациента оттолкнуть? А потом на месяц уехала в деревню, где каждый день — покос травы, воду носила из водокачки, простая пища, отсутствие сладкого. Большинство проблем со здоровьем у нее сами нормализовались.
Не нужно подвигов. Все можно замещать. Любите тортики — пусть они будут раз в неделю, как награда. Не можете без сладкого — есть сезонные сладкие фрукты.

На пациентских форумах очень часто можно встретить «фотожабу»: дама сидит на приеме у врача, тот ей настоятельно рекомендует худеть. Но при этом сам врач весом не меньше пациентки. В общем-то, привычная ситуация в поликлиниках. Это нормально?

Мой руководитель член-корр РАМН Виктор Евсеевич Радзинский часто рассказывает истории из своей практики. Одна из самых показательных, когда в стационаре ни у одной пациентки с ожирением этот диагноз в истории болезни не стоит. А комплекция работающих в отделении врачей — схожая с пациентками.

Прежде чем что-то рекомендовать, начинать надо себя. У меня позиция здесь жесткая. Не имеет права врач, назначающий лечение ожирения, иметь избыточную массу тела. Пациенты ему просто не поверят. Разве может работать диктором человек с логопедическими проблемами, который не выговаривает буквы? Также и здесь.

Полнота ведь бывает не только от переедания, но и вследствие какой-то болезни. А тут уже попахивает дискриминацией инвалидов?

Таких болезней очень мало. Например, есть редчайшая врожденная патология — отсутствие гена, который отвечает за насыщение — лептина. Человек ест и не может остановиться. Самый распространенный пример полноты вследствие болезни — сахарный диабет. Но и для диабетиков сейчас вышел прекрасный новый препарат, который может скорректировать вес.

Вы говорите о том, что гинеколог часто может заменить сразу несколько врачей. А пациентке — как можно понять, комплексный подход к ней применили или нет, хороший ли у нее врач?

Если есть уже какая-то диагностированная болезнь, женщина может зайти в рубрику «Клинические рекомендации» на сайте Минздрава и посмотреть, что об этом заболевании там говорится, в разделe клинических рекомендаций «Информация для пациентов», который написан доступным языком. Бывает, что врач чего-то недосказал — не обижайтесь. Но если его слова идут в разрез с тем, что написано в этом документе — ищите второе мнение.

Сложнее, когда прием был первичный или профилактический. Но важно, чтобы каждое посещение было задокументировано, и копия выписки выдавалась пациенту. Даже после первой консультации должен стоять предварительный диагноз. Пусть он потом изменится, но эта запись все равно должна фигурировать.

Предварительный диагноз также можно «проверить» в клинических рекомендациях. То есть посмотреть, какие исследования в такой ситуации предлагается проводить. Врач во время приема должен дать пациентке четкий алгоритм: что ей делать дальше, какие исследования проводить, нужно ли приходить на повторный прием и когда.

Мы в основном говорили про продление молодости у женщин с помощью гормонов. А у мужчин такие проблемы бывают?

У мужчин с возрастом также может возникнуть недостаток гормонов андрогенов. Но там все сложнее. Под женской менопаузой понимается угасание функции яичников. Оценивается это просто: прекращаются менструации. У мужчин не так однозначно. Некоторые из них могут никогда не столкнуться с гормонодефицитом, а у кого-то возникает выраженный недостаток андрогенов. Это называется андропауза. И она также корректируется урологами и эндокринологами. Но самая главная рекомендация у мужчин точно такая же, как у дам — первым делом обратить внимание на свой образ жизни, вредные привычки и вес.