Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
В пятницу были обнародованы декларации федеральных чиновников и парламентариев за прошлый год. Судя по отчетности, последние несколько лет обошлись для большинства высокопоставленных лиц без серьезных финансовых потрясений. При этом главы государства, правительства и палат парламента по-прежнему зарабатывают ощутимо меньше своих прямых подчиненных. «Лента.ру» посмотрела, как доходы властей предержащих изменились за последнюю пятилетку.
Когда Владимир Путин впервые собирался на президентские выборы, его декларация выглядела более чем скромно. Доход будущего президента в 1999 году составлял всего 265,7 тысячи рублей. Это меньше, чем у большинства соперников по предвыборной гонке. Например, нынешняя глава ЦИК Элла Памфилова, которая тоже была кандидатом, зарабатывала более 300 тысяч, а лидер ЛДПР Владимир Жириновский отчитался о доходе свыше 10 миллионов рублей.
После того как Путин возглавил государство, ситуация мало изменилась. К примеру, пять лет назад он задекларировал 3,66 миллиона рублей (заработанные, впрочем, в качестве премьера в 2011 году). Доходы чиновников из ближайшего окружения превышали эту сумму в десятки раз. Так, советник президента Михаил Абызов получил по итогам 2011 года почти 99 миллионов рублей. Богаче всех в Кремле был полпред главы государства в Северо-Кавказском федеральном округе Александр Хлопонин, его годовой доход приближался к полумиллиарду рублей. Правда, он совмещал две должности: работал еще и вице-премьером.
Тем не менее доход президента за пятилетку заметно вырос и достиг 8,86 миллиона рублей. Резкий скачок произошел в 2014 году, когда глава государства поднимал зарплаты чиновникам. Общее трехкратное увеличение заработка Путина, однако, не выделило его на фоне подчиненных.
Самым богатым кремлевским чиновником на этот раз стал Сергей Кириенко, который минувшим летом занял пост первого замруководителя администрации президента. Согласно декларации, он заработал в прошлом году около 85,5 миллиона рублей. Хотя на службу непосредственно в Кремле у Кириенко приходится всего три месяца 2016-го — основной доход он получил еще в «Росатоме». По данным СМИ, чиновник передал свой «золотой парашют» на научные исследования в области борьбы с детским раком. Кириенко, как следует из декларации, владеет нетипичной недвижимостью — в декларации указаны в том числе «спортивно-оздоровительный блок» и лесной участок.
У президента гораздо более традиционные активы. В собственности Путина остается земельный участок в Подмосковье, квартира и небольшой гараж в Санкт-Петербурге. Московское жилье по-прежнему находится в пользовании.
С любимыми транспортными средствами глава государства не прощается который год: президент владеет двумя раритетными «Волгами», прицепом «Скиф» 1987 года выпуска и внедорожником «Нива», покупкой которого он хвастался в 2009 году во время поездки на «АвтоВАЗ».
Доходы Дмитрия Медведева также относительно стабильны, несмотря на его перемещения из правительства в Кремль и обратно. Согласно декларации-2016, его доход — 8,6 миллиона рублей. Пятью годами ранее он задекларировал 3,37 миллиона рублей. Глава правительства, как и целый ряд высокопоставленных чиновников, резко увеличил свои доходы в 2014-м. Тогда сумма подскочила с четырех до 8,5 миллиона и с тех пор практически не менялась.
По сравнению с прошлым годом премьер стал почти на 200 тысяч рублей беднее. Это связано «с уменьшением размера банковского вклада и выплатой процентов по нему», пояснили ТАСС в пресс-службе премьера.
Абсолютным лидером по доходам пять лет назад в правительстве был Юрий Трутнев, на тот момент — министр природных ресурсов и экологии. Его доход превышал 211,6 миллиона рублей. Глава ведомства держался в лидерах несколько лет подряд. Сейчас он по-прежнему один из наиболее обеспеченных чиновников, и все-таки новая смена наступает на пятки. Со своими 357 миллионами рублей в должности вице-премьера Трутнев занял только третье место.
Теперь больше всех в кабмине зарабатывает глава Министерства по делам Северного Кавказа Лев Кузнецов. В прошлом году он получил 582 миллиона рублей и потеснил с первой строчки ответственного за работу с Открытым правительством Михаила Абызова. У него второе место с заработком в 521 миллион рублей.
Причем Кузнецов основательно разбогател. По итогам декларационной кампании его показатели не дотягивали до 48 миллионов рублей: за год они выросли более чем в 12 раз. С чем связан такой финансовые взлет, не уточняется.
В парламенте декларационная кампания снова оказалась интереснее, чем в Кремле или правительстве. Хотя соотношение то же: руководитель зарабатывает на порядок меньше подчиненных. Так, спикер Совфеда Валентина Матвиенко в 2011 году задекларировала 3,5 миллиона рублей, за ней числились две квартиры, две дачи, просторный земельный участок, гараж и автомобиль. Сейчас доход председателя верхней палаты в несколько раз выше — почти 23 миллиона рублей. А в списке имущества ко всему прочему фигурирует просторный участок земли (3,7 тысячи «квадратов») и склон, прилегающий к участку, но не подлежащий застройке (2,8 тысячи квадратных метров).
Руководству Госдумы и Совфеда намного сложнее тягаться со своими подчиненными, чем премьеру или президенту. Если в кабмине и Кремле «потолок» доходов — 100-300 миллионов рублей, то в палатах парламента счет идет на миллиарды. Причем не первый год.
Так, в 2011-м сенатор от Бурятии Виталий Малкин задекларировал 1 миллиард 11 миллионов рублей. До того как стать представителем региона, он был заместителем гендиректора в Стойленском ГОКе. Вдобавок у Малкина было девять квартир, три жилых дома (один — в Италии), 13 машиномест, автомобиль и гидроцикл.
Однако Малкин несколько лет назад покинул Совфед и, по данным СМИ, с тех пор не живет в России. Но для него нашлись достойные сменщики, демонстрирующие не только впечатляющий, но и стабильный результат. Самый высокий доход по итогам 2016 года задекларировал сенатор от Камчатского края Валерий Пономарев. Он, кстати, был лидером в рамках прошлой декларационной кампании. И ему снова есть чем похвастаться: заработок парламентария вырос на миллиард и достиг рекордных 2,6 миллиарда рублей.
Госдума обычно публикует декларации парламентариев чуть позже, чем коллеги из Кремля, правительства и Совфеда. Но содержание документов редко разочаровывает публику. В прошлом году в нижней палате парламента насчитали 17 человек с годовым доходом больше 100 миллионов рублей. После сентябрьских выборов состав Госдумы обновился почти наполовину, а значит, и здесь возможны сюрпризы.
У шестилетнего Саши Боева из Воронежа тяжелая форма рака — опухоль ствола головного мозга. Из-за сложного расположения опухоли удалить ее хирургически невозможно. Единственный шанс спасти ребенка — срочно провести локальную лучевую терапию. Но федеральные центры, где такое лечение проводят бесплатно, Саше в госпитализации отказали: нет свободных мест. Мальчику согласились помочь в протонном центре Медицинского института имени Березина Сергея (МИБС) в Санкт-Петербурге, но там лечение платное.
Еще в роддоме у Саши обнаружили порок сердца — утолщение стенки желудочка сердечной мышцы. Три года мальчик находился под наблюдением воронежских кардиологов, но избежать операции на сердце не удалось. Длилась она без малого пять часов. Врачи сделали все как надо, но после операции у Саши началось серьезное осложнение: сердце стало постоянно сбиваться с ритма. Пришлось ставить кардиостимулятор. Вернувшись после операции домой, Саша быстро восстановил силы, стал играть наравне с другими ребятами, кататься на велосипеде. Врачи глазам не поверили, когда он, окрепший, приехал к ним на очередной осмотр. Сердце «на батарейке» работало как часы.
Но в конце июня этого года Саша перестал высыпаться. Во всяком случае, так решила его мама Рита. Мальчик ходил с полуопущенными веками, да к тому же пошатываясь. И сколько бы Саша ни спал, глаза все равно полностью не открывались.
Рита с сыном пошли к терапевту, а тот направил их в нейрохирургическое отделение детской больницы, где и выяснилось страшное: у Саши опухоль головного мозга.
Мальчик срочно был переведен в онкогематологическое отделение Воронежской областной детской клинической больницы №1. На консилиуме врачи отказались от хирургического вмешательства — опухоль располагается в стволе головного мозга, и удалить ее невозможно. Поэтому решено было проводить лучевую терапию. Однако и здесь возникли проблемы — сердце ребенка работало на кардиостимуляторе, который не давал возможности провести самую щадящую и эффективную на сегодняшний день протонную терапию.
Врачи пришли к заключению, что спасти жизнь Саше сможет локальная лучевая терапия с использованием фотонов. Но в федеральных центрах, где проводят такое лечение бесплатно, Саше в госпитализации отказали — с формулировкой «в связи с отсутствием мест». Но ждать, пока места освободятся, нет времени!
Сашиной маме рекомендовали обратиться в Центр протонной терапии МИБС в Санкт-Петербурге, но лечение там платное.
Сейчас Саша прошел уже три процедуры лучевой терапии, а всего их надо сделать в десять раз больше. Но денег в семье уже нет. Вся надежда на вашу помощь.
Для спасения Саши Боева не хватает 180 732 рублей.
Радиолог МИБС Алексей Михайлов (Санкт-Петербург): «У ребенка опухоль головного мозга, которая не может быть удалена хирургически. С помощью лучевой терапии, проводимой на современном оборудовании, мы сможем остановить рост опухоли, стабилизировать состояние мальчика. Саше назначено 30 сеансов облучения».
Стоимость полного курса терапии — 947 314 рублей.
Для тех, кто впервые знакомится с деятельностью Русфонда
Русфонд (Российский фонд помощи) создан осенью 1996 года как благотворительный журналистский проект. Письма о помощи мы размещаем на сайте rusfond.ru, в газетах «Коммерсантъ», интернет-газете «Лента.ру», эфире Первого канала, социальных сетях Facebook, «ВКонтакте» и «Одноклассники», а также в 170 печатных, телевизионных и интернет-СМИ в регионах России.
Всего частные лица и компании пожертвовали в Русфонд свыше 12,087 миллиардов рублей, на эти деньги возвращено здоровье более чем 20 тысячам детей. В 2018 году (на 27 сентября) собрано 1 153 500 757 рублей, помощь получили 1594 ребенка. В 2017 году Русфонд вошел в реестр НКО – исполнителей общественно полезных услуг, получил благодарность Президента РФ за большой вклад в благотворительную деятельность и президентский грант на развитие Национального регистра доноров костного мозга.
Серьезная поддержка оказана сотням многодетных и приемных семей, взрослым инвалидам, а также детдомам, школам-интернатам и больницам России. Фонд организует акции помощи в дни национальных катастроф. Русфонд помог 118 семьям моряков АПЛ «Курск», 153 семьям пострадавших от взрывов в Москве и Волгодонске, 52 семьям погибших заложников «Норд-Оста», 100 семьям пострадавших в Беслане.
В начале февраля с разницей в один день на ледяных горках в Подмосковье и в Нижнем Новгороде погибли семилетний мальчик и девушка. На самом деле это даже не верхушка айсберга, а его тень. Подобных трагедий в сотни раз больше, только они редко становятся достоянием общественности. За год в результате несчастных случаев в стране погибает около 7 тысяч детей и подростков; каждые 75 минут гибнет ребенок; каждые 67 секунд в приемных отделениях детских больниц фиксируют всевозможные травмы. В причинах высокого детского травматизма корреспонденту «Ленты.ру» помогли разобраться главный врач НИИ неотложной детской травматологии Александр Брянцев, статистика и коллеги-журналисты, вспомнившие собственные истории.
Москитные сетки и «зацеперы»
Итак, более трех миллионов зарегистрированных обращений в детские травмпункты; полмиллиона госпитализированных детей и около семи тысяч погибших ежегодно. Сразу возникает вопрос: есть ли у ребенка наиболее опасный возраст? Отвечая на него, главврач самого авторитетного учреждения России по детской травматологии утверждает, что такого возраста нет, так как в каждом возрасте детей подстерегают свои опасности.
Например, от 13 до 17 лет очень много тяжелых травм и даже летальных исходов у так называемых «зацеперов». А вот дети от 2 до 5 лет часто падают — и не только на пол с дивана, но и все чаще из окон многоэтажек.
— Пик этих падений приходится на весну, — рассказывает доктор Брянцев. — На улице уже тепло, а в доме продолжают топить батареи. Взрослые открывают окна и закрывают их проемы москитными сетками. Но москитная сетка не в состоянии остановить ребенка, упершегося в нее руками. Дети залезают на подоконники и опираются на сетку. После таких падений дети иногда выживают, особенно самые легкие, но здоровыми людьми они уже вряд ли вырастут.
Впрочем «хорошо» упасть ребенок может и без москитной сетки. Показательную историю рассказал редактор «Мосленты» Олег Матвеев. Когда ему было 12 лет, родители оставили его на час присмотреть за шестилетним братом. Парк гостиницы при российском посольстве в городе Александрии, где осуществлялся присмотр, окружала каменная стена высотой в два метра и толщиной сантиметров двадцать. Под стеной было нечто вроде сада камней.
— Я отвлекся всего на полторы минуты — выпить стакан воды, — рассказывает Олег. — А когда вернулся, увидел, что мой брат висит вверх ногами, зацепившись лямкой от шорт за сук дерева, а его голова в 20 сантиметрах от острых камней. Пока меня не было, он успел залезть на ограду, попытался пройти по ней, упал, но чудом зацепился за сук и остался жив.
Снегокаты и капот «Жигулей»
Стоит отметить, что от половины до 70 процентов всех травм дети получают вне школ, детских садов, спортивных секций и прочих учреждений — дома и на улице. В том числе зимой при катании с горок. В рейтинге зимних травм, по опыту Александра Брянцева, лидируют падения при катании на горных лыжах, которые часто заканчиваются множественными переломами голени. Следом идут падения со сноубордов и характерная для них сочетанная травма: переломы ног и сильный ушиб головы. Малыши особенно сильно травмируются при падении со снегокатов — если они теряют курс и летят кувырком, могут нанести серьезную травму ребенку. Но и «ватрушки», или тюбинги, нельзя скидывать со счетов. На специальных детских горках они в основном безопасны. А вот при спуске с высокого крутого берега реки или по горнолыжному склону эти надувные санки могут развивать скорость до 100 километров в час. При этом они неуправляемы, постоянно вращаются, и на большой скорости их невозможно самостоятельно остановить.
Так, недавняя трагедия в Ногинском районе случилась, когда отец посадил семилетнего мальчика себе за спину и поехал вниз с высокой горы. «Ватрушку» развернуло, и она врезалась в дерево той стороной, где сидел мальчик.
Я специально сходил на горку и понаблюдал за процессом. Примерно в половине случаев родители катаются на «ватрушках» вместе с детьми. На горе целая толпа маленьких и взрослых, поэтому найти идеальную стартовую позицию невозможно. Чтобы не упустить юркий транспорт, родитель, как правило, прыжком занимает место в «ватрушке», а ребенок быстро цепляется сзади.
Страшно? По сравнению с тем, что мы вытворяли в детстве, — цветочки. Как-то лет в восемь лет мы с друзьями нашли капот от «Жигулей», притащили на довольно высокую железнодорожную насыпь, уселись в него втроем и поехали вниз. И рассказывать было бы не о чем, если бы не толстый тополь внизу горы, в который наши чудо-сани врезались аккурат мной. Повезло, обошлось без увечий.
Паркур на стройке
А вот какую историю рассказал заместитель главного редактора «Ленты.ру» Михаил Пак. Когда ему было примерно лет семь — Миша жил тогда в Алма-Ате, — они с ребятами часто играли на заброшенной стройке. Игра заканчивалась, когда кто-либо из компании замечал охрану и кричал: «Сторож!» Все бросались наутек, но не через выход из недостроенного здания, где сторож мог устроить засаду, а прыгали со второго этажа в большую кучу песка. Однажды кучу убрали и, прыгнув со второго этажа, Миша упал на асфальт. В больнице обнаружились вывихи коленей и голеностопов, не считая ушибов и разодранных ладоней. И что? Через три недели, когда с мальчика сняли фиксирующие повязки, он снова пошел играть на стройку.
— Я хорошо понимал, что песка под окном больше нет и прыгать уже нельзя, — вспоминает Михаил. — Но когда услышал крик «сторож!», на автомате побежал и прыгнул. Мгновенно понял, что еще раз мне так не повезет, мысленно попрощался с друзьями и родителями… но упал во что-то мягкое. Оказалось, что сторож все правильно оценил, успел подбежать и ловил одного за другим вылетавших из окна детей.
Опасные игры на стройках, как рассказал доктор Брянцев, переживают сегодня настоящий бум. Насмотревшись фильмов с элементами паркура, дети от десяти лет и старше пытаются повторить увиденные на экране трюки. Для лазания и прыжков находят замороженные стройки и пустующие промышленные объекты. Игры в паркур часто заканчиваются множественными переломами рук и ног, сочетанной травмой и даже смертью. Нередки переломы позвоночника. После такой травмы ребенок на всю жизнь остается парализованным, а после тяжелой черепно-мозговой травмы он может прожить остаток жизни, выражаясь вульгарным языком, как овощ.
— Что любопытно, скейтбордисты с серьезными травмами поступают в десятки раз реже, — добавляет доктор. — Я думаю, дело в том, что на скейтборд просто так не встанешь — надо уметь. Когда ребенок учится, он осознает риски. Когда он доходит до такого уровня, что способен выполнять трюки, он уже немного спортсмен. Кроме того, скейтбордисты предпочитают кататься в шлемах и наколенниках, что очень важно. Наконец, падают они на фанерную рампу, а не на бетонные плиты с торчащей арматурой.
Стекла и ДТП
— Мне было 12 лет, я просто выходил из подъезда обычного панельного дома на юго-западе Москвы, — рассказывает репортер «Ленты.ру» Георгий Олтаржевский. — И просто споткнулся на лестнице в холле первого этажа. Пытаясь сохранить равновесие, непроизвольно побежал вниз по лестнице. В итоге с разбегу врезался руками и головой в стеклянную дверь подъезда. Нижняя часть двери разбилась, а верхняя упала, как нож гильотины. Слава богу, что этот нож попал не на шею, а на руку. Ее разрезало до кости. Повезло, что рядом были взрослые, которые наложили жгут и остановили кровь до приезда скорой.
Сегодня стеклянные двери в подъездах больше не ставят, но есть межкомнатные со стеклом в середине. Как рассказывает Александр Брянцев, дети разбивают их регулярно. Тяжелые стекла по-прежнему падают гильотиной, отсекая своим жертвам пальцы рук и ног, калеча кисти и ступни.
Другая, но, как оказалось, не самая распространенная причина детских травм — ДТП. На их долю приходится около 20 процентов детского травматизма и смертей от внешних причин. Маленькие дети попадают под колеса во дворе, выбегая из-за припаркованных автомобилей, и на дачных участках, когда родители въезжают в ворота задним ходом. Большие дети попадают под колеса на дороге, когда перебегают ее в неположенном месте. Внутри автомобиля маленькие дети часто травмируются и гибнут при отсутствии детского кресла.
Не экономьте на средствах защиты
А вот моя собственная история. Когда мне было пять, мой папа решил, что уже неловко его повзрослевшему отпрыску кататься на четырехколесном велосипеде. Два маленьких боковых колесика были откручены, и мы пошли на улицу осваивать классический «байсикл». Я никак не мог удержать равновесие на малом ходу, и тогда папу осенило: дело в скорости. Если поехать быстро — равновесие придет само собой.
Папа снял ремень, накинул его петлей на руль, взял другой конец в руку и… побежал. Бежал он метров 20, а я все это время следовал за ним бухнувшись на бок. В результате — разбитый висок, разодранные локоть, плечо, нога, кровь, слезы, испорченная одежда и сильно расстроенная мама.
— Да, падение с велосипедов и роликов без шлемов и наколенников — наш летний бич, — продолжает делиться опытом главврач НИИ НДХИТ. — Самое страшное — это падение назад с велосипедов и роликов, а также зимой с коньков. Удар головой может привести и к смерти, и к тяжелой инвалидности. Шлем этот риск полностью устраняет. Ну, а более-менее качественные налокотники и наколенники защищают ноги и руки.
К этой же категории травм, но с более тяжелыми последствиями Александр Брянцев отнес падения с модных в последние годы скутеров и квадроциклов. На скутерах обычные аварии — это съезд в кювет или ДТП, а на квадроциклах — падения на лесных дорогах, нередко с ударом головой об дерево. Шлемы и налокотники во всех случаях помогают избежать самых серьезных травм.
Везунчики и магнитные шарики
Надо сказать, что большинству детей везет. Даже поговорка есть: когда дитя падает, бог перинку подстилает. Так, из чуть более трех миллионов ежегодных обращений в медучреждения половина приходится на поверхностные травмы, вывихи и растяжения, еще у полумиллиона детей регистрируют открытые раны и травмы кровеносных сосудов — то есть двое из троих легко отделываются. В российской детской травматологии ежегодно регистрируется более 400 тысяч переломов рук, более 160 тысяч переломов ног, более 25 тысяч переломов позвоночника и других костей туловища, около 25 тысяч переломов черепа и лицевых костей и чуть менее 2,5 тысяч травм спинного мозга. Но есть люди, которых бог бережет в прямом смысле слова.
К примеру, заместитель главного редактора «Ленты.ру» Николай Морозов в детстве совершал самые разнообразные безрассудные поступки: прыгал из окна второго этажа, многократно падал с велосипеда без шлема и налокотников, летал на санках с высоких опасных гор и ни разу не получил сколь-нибудь заметной травмы. Увы, у современных детей на такое везение шансов становится все меньше.
Как рассказывает доктор Брянцев, настоящим бичом для малышей стали магнитные конструкторы, содержащие мелкие детали, в первую очередь шарики. Малыши их часто глотают. Если ребенок проглотил один шарик, в этом нет ничего страшного. Если он одновременно проглотил пять шариков — это тоже ничем не грозит. А вот если он будет глотать по шарику с интервалом в 20 минут — дело плохо. Шарики, проходя по разным петлям тонкого кишечника, примагничиваются сквозь стенки и ущемляют петли между собой. В результате затрудняется пищеварение, а в местах фиксации шариков образуются пролежни, перфорации, перитонит и так далее. Несложно догадаться, что понять причину недомогания удается не сразу. Но даже если вовремя сделать рентген и найти злополучные магниты, малышу предстоит тяжелейшая полостная операция и долгая реабилитация.
Крайне опасно, если ребенок вдохнет семечку, орех или мелкую деталь конструктора. Предмет попадет в бронхи — и далее по списку: генерализованный бронхоспазм, местная гиперемия, набухание и изъязвление слизистой бронха, явления экссудации и так далее. Как и в предыдущем примере — счастье, если инородное тело в бронхе будет вовремя распознано врачами.
— Мой совет, — говорит по этому поводу Александр Брянцев. — Внимательнее выбирайте игрушки для детей. Если на упаковке написано «старше пяти лет», не нужно давать игрушку трехлетке. Игрушки для детей младше пяти лет не должны содержать мелких деталей, которые ребенок сможет вдохнуть, проглотить, засунуть в нос или в ухо.
Жизнь за лайк
Следом за ДТП идут смерти от случайных утоплений — таким образом ежегодно погибает более 900 детей. Как поясняет наш эксперт, маленькие дети тонут и в море, и в реках, и в бассейнах исключительно по одной причине: из-за недосмотра взрослых. А вот большие дети тонут по другой, но тоже общей для всех причине: из-за куража. Как правило, большие дети прыгают в воду головой и ударяются о дно или посторонние предметы, которые не видны с берега.
— Кураж и халатность — две основные причины детского травматизма и смертности, — подытоживает Брянцев. — Маленькие дети требуют постоянного внимания, и если его нет — попадают в переделки. А большие дети чаще всего травмируются, пытаясь показать себя. В последние годы регулярно поступают пациенты, рисковавшие жизнью во время селфи. Фотографируются на краю моста, на краю крыши и в других опасных местах. Такие теперь дети — рискуют жизнью ради нескольких лайков.
В воскресенье, 20 августа, молодежный лагерь «Таврида» в Крыму посетил президент России Владимир Путин. На этот раз он выделил время для того, чтобы обстоятельно пообщаться с молодыми режиссерами и музыкантами. Те основательно подготовились и сумели привлечь главу государства к продвижению своих проектов: буквально за полчаса Путин стал участником сразу нескольких рекламных кампаний.
Приезд Путина выпал на смену «Творческая команда страны», которую составили самые активные участники этого форума последних двух лет. Особо отмечалось, что итогом работы творческой команды должна стать постановка-мистерия «Маяки». В интродукции к ней, в частности, звучат такие слова: «Россия и есть справедливость / Лекарство от всякой лжи» и четверостишье «Владивосток и Выборг/ Питер и Таганрог…/ Россия сделала выбор/ И этот выбор — Бог!»
Первый заместитель главы администрации президента Сергей Кириенко, которому среди прочего показали резную икону, подготовленную в качестве подарка президенту, добрался в лагерь еще утром, но главный гость сильно задерживался. Ближе к вечеру, когда вертолет с Путиным наконец приземлился, режиссер спектакля-мистерии, срываясь на крик, запретил артистам чесаться. «Даже если очень хочется, не чешите! Это некрасиво», — строго наставлял он. Девушки в тонких, почти прозрачных туниках, которые должны были парить по сцене, нервно зачесались.
Впрочем, долгие приготовления себя не оправдали. Путин быстро осмотрел выставку поделок, заинтересовался иконой, дунул в детскую игрушку-свистульку и быстро перешел к общению с молодежью.
Первыми слово взяли режиссеры. Один из них рассказал, что готовит фильм о гениальном математике и затворнике Григории Перельмане. Денег режиссер не просил, он придумал маневр поинтереснее: предложил президенту написать рекомендательное письмо министру культуры. «Это очень приветствуется в ведомстве», — пояснил парень. Путин согласился и даже не пошутил о том, примет ли министр культуры его обращение к рассмотрению.
Путина смутило другое — то, что режиссер назвал Перельмана «удачливым» математиком. «Он талантливый, а не удачливый! Он же ничего не нашел, не за грибами ходил», — поправил он режиссера. И рекомендовал спросить у Перельмана разрешения на съемку. «Конечно! Но он ничего не будет подписывать!» — махнул рукой парень, видимо, уже наученный горьким опытом. Перебив президента еще пару раз, он получил от него долгожданное обещание прийти на премьеру фильма — то есть проявил предприимчивость, начав рекламную кампанию задолго до окончания съемок.
На этом раскрутка товаров при помощи президента не закончилась. Еще несколько ребят без особого смущения предложили Путину принять участие в продвижении их работ. Пару раз согласившись, Путин все же попросил больше его в рекламные кампании не вовлекать. «Больше ничего рекламировать не буду!» — охладил он предпринимательский пыл.
К взаимодействию его продолжили склонять уже по-другому: например, просили «пошире распространить» систему президентских грантов молодым режиссерам, а также ввести квоту на исполнение театрами сочинений молодых российских композиторов. Без квоты, по словам выступавших, не вырисовывался импульс для развития культуры. Идея Путина не вдохновила — он заметил, что введение такого норматива может забюрократить процесс, и предложил придумать другой способ популяризации современной музыки.
На волне этих настроений молодой архитектор попросил ни много ни мало разрешения на восстановление снесенных большевиками Чудова и Вознесенского монастырей в Кремле. Проект уже разработан и одобрен патриархом. «Мне идея очень нравится», — признался Путин. Сдерживает существенное «но»: мнение специалистов в области истории, археологии и архитектуры. Они в один голос просят не строить в Кремле новоделы. «Многие говорят — не надо трогать. Каким бы хорошим он ни был, на фоне древних церквей всегда будет смотреться как новодел», — объяснил Путин.
От архитектуры перешли к другим темам. Обсудили цензуру и «информационный беспредел», царящий на телевидении. Тут Путин вспомнил свое последнее общение с писателем Даниилом Граниным. Писатель жаловался на российское ТВ: вместо информации льется сплошной поток про воров и прочий криминал. Осуждать телевизионных начальников за неумение найти баланс Путин не стал (иначе эта фильтрация рано или поздно превратится в цензуру). На его взгляд, общество должно само выработать систему морально-этических ограничений, а государству от этого процесса следует отстраниться.
Сам президент главным в своей работе считает порядочность и любовь к тем, ради кого он трудится. «Без этого невозможно добиться никакого успеха, просто никакого», — сказал Путин, когда 22-летний руководитель симфонического оркестра, вместо того чтобы принять комплименты в свой адрес, решил сказать приятное президенту и назвал его руководителем самого большого в мире оркестра. «Си Цзиньпин — руководитель самого большого оркестра в мире», — поправил Путин. Сошлись на том, что наш оркестр расположился на самой большой площади в мире.
Проект по производству лекарств от гемофилии получил премию российского правительства. Отечественная компания стала единственной в мире, сумевшей наладить производство всех типов факторов свертывания крови. В чем уникальность этого проекта, конкурентоспособны ли российские лекарства в мире и почему врачи меняют свое отношение к российской фарме, «Ленте.ру» рассказал один из лауреатов правительственной награды, президент компании «Генериум», кандидат биологических наук Александр Шустер.
«Лента.ру»: Для россиян импортозамещение лекарств — до сих пор красная тряпка. Граждане уверены, что российские фармкомпании способны производить исключительно «фуфломицины». Вас это не обижает?
Александр Шустер: Давайте сначала определимся по поводу самого импортозамещения. Я в этой части ни разу не либерал. Если говорить в терминах классовой теории, то мы себя относим к некомпрадорской буржуазии (часть буржуазии, не занимающаяся торговым посредничеством с иностранными компаниями — прим. «Ленты.ру»). Сегодня мы — одни из лидеров по импортозамещению в федеральной программе лечения дорогостоящих болезней «Семь нозологий». Поэтому я очень не люблю, когда смеются над импортозамещением.
Что касается негатива — он был. Я помню, когда мы только-только начинали, один известный и авторитетный онколог сказал: пусть сначала эти ребята научатся делать бинты, которые не крошатся в рану, а уже потом замахиваются на что-то высокотехнологичное. Сейчас этот же человек ждет не дождется, когда мы выйдем в клинические испытания с лекарством для лечения острого лейкоза. Годовой курс терапии оригинальным препаратом стоит восемь миллионов рублей для одного ребенка. Планируется, что наш аналог будет в два-три раза дешевле. То есть если раньше врачи руками-ногами отбивались от российских продуктов, сегодня наоборот — практически формируют наше мировоззрение и направление дальнейшей работы.
Что послужило переломом?
Наша работа, причем совместная с врачебным сообществом. Если вы посмотрите список награжденных государственной премией, то обнаружите, что большинство лауреатов в нашей номинации — это врачи. Хочу только акцентировать внимание на двух вещах. Первая: когда мы начинали, то в стране никакой биомедицины не было. Технологии отсутствовали как класс. И я говорю не то что об отсутствии промышленного производства — не было даже научного подхода. Никто не изучал, не вел разработок в этой сфере. То есть в компетенциях — полный ноль.
Почему? Ведь уже тогда было ясно, что биомедицина перспективна. Казалось бы, нет в России — купил на Западе оборудование и штампуй.
Взял и скопировал? Если бы все было так просто… Вот пример из другой области. В России сегодня развивается электроника, в том числе и по материаловедению, мы делаем проводники. Но у нас тут со всем миром огромный разрыв. Мы сегодня не можем делать процессоры толщиной 0,8 микрона, в то время как везде они уже 0,1-0,2 микрона. Ну никак пока не получается этот переход. В биотехнологии был точно такой же момент.
То, что делалось в сфере биотехнологии тогда в стране, — это было производство на базе бактерии прокариоты. Из них могли получать какие-то белки. Но в клетках млекопитающих, которые гораздо сложнее, никто и ничего к тому времени не умел выращивать. Нужен был системный фазовый переход. И мы его осуществили. Почему я считаю, что нам государственную премию дали заслуженно? Потому что мы первыми смогли совершить технологический рывок в стране.
Сегодня у «Генериума» существует совместное предприятие с японской компанией «Такеда». Начиналось оно с крупнейшего производителя факторов свертывания крови компании «Бакстер» (впоследствии часть бизнеса была выкуплена компанией «Шайер», которая недавно была приобретена японской стороной — прим. «Ленты.ру»). Это международный фармацевтический гигант. Если бы мы не соответствовали качеству GMP (международный стандарт качества производственных процессов в фармакологии — прим. «Ленты.ру»), то никогда бы не было подписано это акционерное соглашение.
У нас был серьезнейший аудит производства, который продолжался год. Одновременно на предприятии могли находиться до 22 экспертов. То есть у нас все абсолютно прозрачно. Да, выявлялись какие-то проблемы, но мы их устраняли. Для этого был сформирован специальный план, на который потрачено полмиллиарда рублей. Сейчас у нас одно из самых современных производств. И не в стране — в мире.
Почему для прорыва выбрали именно гемофилию?
У нас несколько направлений работы, но мы действительно ориентируемся на редкие и социально значимые заболевания — потому что это интересно, нестандартно и трудно. Гемофилия — наследственная патология, одна из самых распространенных орфанных болезней. У человека не вырабатываются собственные белки, отвечающие за свертывание крови (их называют факторами свертывания крови).
Грубо говоря, гемофилия распадается на три подраздела. Если не хватает фактора VIII — это гемофилия А, фактора IX — гемофилия В. Но есть резистентный тип, которому ничего не подходит, и для него нужно было разработать фактор VII.
В мире много компаний, которые занимаются производством факторов свертывания крови. Но обычно они специализируются на чем-то одном. Мы поставили перед собой несколько иную задачу: сделать все три фактора. Больше никто в мире этого не смог. Ну, а мы решили проблему для пациентов с гемофилией в России целиком. То есть это не так, как иногда бывает: автобус сделали, а колеса к нему никак не получаются. Наш «автобус» под ключ — с сиденьями, дверьми и даже современной системой кондиционирования. И он отлично едет. Благодаря импортозамещению больные гемофилией в стране обеспечены на 90 процентов.
Многие ваши препараты — это биосимиляры, то есть повторяют оригинальные биолекарства. Есть мнение, что если «простой» химический препарат еще можно более-менее скопировать, то биологический повторить точно невозможно.
Это правда, дженерик сделать несравнимо проще. Достаточно воспроизвести химическую формулу или купить хорошее сырье на рынке. Следующий этап — проверка терапевтического эффекта. То есть при испытаниях отслеживается концентрация препарата в крови. Она определенный срок не должна снижаться. Если при этом нет побочных эффектов — идешь на рынок.
Биосимиляры — это совсем другое. Время и затраты на их создание равносильны оригинальной технологии, то есть приходится практически все делать с нуля. У нас предприятие полного цикла: мы все сами производим от начала и до конца, то есть от клетки до готового продукта. Это очень дорогой и сложный путь. Когда лекарство готово — проводятся испытания. Сначала на лабораторных животных, затем терапевтическая эквивалентность проверяется на людях. В исследованиях, как правило, участвуют сотни и тысячи человек.
И если в самом начале вы чем-то пренебрегли в производстве — это непременно выяснится. В клинических испытаниях биосимиляр сравнивается с оригинальным препаратом. Сама структура исследований построена так, что если у вас есть отличия от оригинального препарата, то вы их не пройдете. Воспроизведенное лекарство должно лечить точно так же. Если есть какие-то расхождения в дозе активного вещества, побочных эффектах, местных реакциях — то все, вас бракуют.
Но как можно проверить сразу — лечит или нет? Это ведь не включил-выключил свет. Врачи говорят, что иногда на то, чтобы понять, хорошее лекарство или нет, нужно несколько лет.
Мы и тратим годы на клинические испытания. Оптимальный срок создания препарата — до семи лет. Но даже после выхода препарата на рынок ничего не заканчивается. Начинаются исследования, обеспечивающие жизненный цикл лекарства. Они продолжаются практически все время, пока препарат существует на рынке. То есть мы постоянно совершенствуем свои разработки. Пациенту мы гарантируем безопасность продукта и побочные эффекты не сильнее, чем у оригинала.
То есть побочные эффекты все же есть?
К сожалению, все препараты для лечения тяжелых заболеваний — и отечественные, и импортные — обладают побочными эффектами. Никуда тут не денешься от правила: одно лечит, а другое калечит. Слишком сложные болезни. Они не связаны с каким-то одним фактором, который можно взять и устранить. Речь о глубокой поломке организма, в которой могут быть задействованы многие системы: и кровеносная, и нервная, и пищеварительная. Поэтому всегда идет выбор соотношения: чего больше — пользы или вреда. Наша задача — сделать препарат не хуже, чем аналог, но совсем по другой цене.
Разница в стоимости между отечественными и импортными препаратами большая?
Возьмем, например, фактор VII свертывания крови. Когда он только появился, то стоил на 25 процентов меньше, чем оригинальный препарат, сейчас же он стоит уже в шесть раз меньше. Но при этом количество граждан, получающих это лекарство, сегодня выросло в четыре раза. То есть все сэкономленные за счет импортозамещения деньги государство опять же тратит на пациентов.
И речь тут не только о гемофилии. При тяжелых травмах, в акушерстве известна такая патология, как ДВС-синдром, или массивное кровоизлияние. Если такое происходит у рожениц, то исход раньше, как правило, был один — удаление матки. В противном случае женщина погибала. В некоторых регионах Кавказа судьбу таких рожениц часто решали свекрови, которые не разрешали делать невесткам операции. «Пусть лучше умрет, чем станет бесплодной, — говорили. — Сын женится на новой девушке, и у них будут дети».
Появление российского фактора VII свертывания крови стало спасением для многих женщин. Раньше этот препарат был только в высокотехнологичных клиниках. Сейчас, как сказано в бюрократических медицинских документах, он поставляется даже в гинекологические учреждения третьего уровня. Подозреваю, что тут речь идет об обычных фельдшерско-акушерских пунктах.
Вы говорили, что в нашей стране еще несколько лет назад не было компетенций, специалистов. Где вы их искали — приглашали иностранцев?
Конечно, людей брали не с улицы. Я сам ученый, поэтому знали, где, что и как происходит в этой сфере. Мы формировали команды из молодых специалистов. У нас действительно работает большой процент репатриантов — то есть наших соотечественников, которые какое-то время работали за рубежом, но решили вернуться. Наш проект им показался интересным. Всегда ведь хочется участвовать в создании чего-то нового, уникального.
Есть у вас собственные оригинальные разработки?
Я хочу заострить ваше внимание на том, что премия за проект по производству лекарств от гемофилии у нас уже вторая. Первую мы получили за разработку нового метода диагностики туберкулеза — Диаскинтест, препарат-диагностикум на основе рекомбинантного белка. Он является единственной в мире альтернативой пробе Манту, которая морально устарела: ей более ста лет. Результаты Манту не дают адекватной картины по заболеваемости туберкулезом. В нашем портфеле еще шесть оригинальных продуктов-кандидатов.
Когда отрасль биомедицины в России только зарождалась, ваши коллеги жаловались на то, что для качественного развития не хватает внимания государства, соответствующих законов, денег. Сейчас эти проблемы остались?
Глобальных проблем две. Первая — это время. Мало кто представляет, сколько занимает нормальная разработка лекарства. Она может продолжаться до семи лет, а может и больше. А другая проблема — деньги. Знаете, сколько стоит один из этапов создания лекарства — допустим, когда производитель уже стоит почти на финишной прямой, онкологический препарат уже разработан и нужно провести его клинические испытания? Миллиарды рублей!
Но это все преодолимо. Мы должны развиваться естественным путем. Растут компании, растут компетенции. Я думаю, что за прошедшие десять лет мы прошли путь, который в других странах проходили за 20-30 лет.
И государственным участием мы, в общем-то, довольны. Я считаю, что сегодняшний контроль производства со стороны Минздрава, Росздравнадзора в области биотехнологий — эталонная история. Этим занимаются люди, прошедшие специальное обучение и подготовку в лучших учреждениях США и Европы. Они прекрасно во всем ориентируются, отслеживают все — проведение клинических испытаний, их дизайн, статистическую достоверность, условия производства препаратов, порядок прохождения документов и прочее. Государственную поддержку мы ощущаем. Если и есть вопросы, которые решаются трудно, сейчас они связаны с выходом на экспорт.
О каком экспорте идет речь? Российская продукция конкурентоспособна в странах Европейского союза, в США?
Сейчас мы решаем вопрос о поставке наших препаратов в топ-25 крупнейших стран мира. Знаю, что кроме нас лишь еще одна российская компания работает в этом направлении. Думаю, в течение десяти лет все получится.
Страны-лидеры в биомедицине известны всем. Россия какое место занимает в этой системе координат?
Давайте рассуждать так: сначала был Советский Союз, потом появилась Россия. Есть страны Центральной Европы. Есть — Восточной, интегрированные в Европейский союз. Восточную Европу мы обошли. По уровню разработки биомедицинской сферы мы впереди Венгрии, Польши, Румынии, Чехии. Во многих европейских странах, кстати, обеспечение пациентов биотехнологическими продуктами далеко не такое, как в России. У нас они полностью за счет бюджета обеспечиваются препаратами, а где-то закупки для них дотируются государством только наполовину. Так что не надо думать, что у нас тут все плохо. Не все.
Фармакология — очень чувствительная сфера. Всем хочется побыстрее каких-то стремительных прорывов. Но иногда это просто невозможно, даже чисто физиологически определенные процессы занимают энное количество времени. Сейчас у нас на рынке семь препаратов. В 2019 году их будет 13. В 2023-2025 годах — примерно 26. Но проектов в разработке — около 80. Они очень длинные по времени. Но по-другому, к сожалению, нельзя. Россия идет с неким лагом отставания в разработках препаратов по тяжелым болезням просто из-за того, что позже начали. Но мы стремительно догоняем.
Вопрос не столько в деньгах, сколько в научной культуре. Сейчас в академических институтах появилось поколение молодых 20-35-летних ученых, лишенных печального опыта советских времен. Они в состоянии генерировать современные идеи. У меня на них надежда. Есть закон перехода количественных изменений в качественные, который сформулировал еще Фридрих Энгельс. Так вот — нам в стране сейчас просто нужно набирать количественно, чтобы запустился этот процесс перехода.