Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
Центризбирком надеется обеспечить видеокамерами избирательные участки, на которых в 2018 году проголосуют до 85 миллионов человек. Это вдвое больше, чем удалось охватить на прошлых парламентских выборах. Представители Совфеда уже внесли в Госдуму поправки, которые регулируют вопросы видеонаблюдения за голосованием. «Лента.ру» узнала, какая польза от слежки за избирательным процессом и во сколько она обойдется.
В единый день голосования 18 сентября 2016 года на YouTube появилось видео с камеры наблюдения, установленной на одном из избирательных участков в Ростове-на-Дону. На записи видно, как представители участкового избиркома (УИК) встают «стеночкой» и прикрывают собой урны для голосования, в то время как в урны вбрасываются бюллетени. Ни названий партий, ни имен кандидатов на записи не разглядеть, но сомнений факт нарушения не вызвал — тем более в сети оказалось сразу несколько видео с места происшествия.
В местном избиркоме пытались оправдаться, называя видеоролик постановочным. Но в конце концов по факту инцидента возбудили уголовное дело, а позже признали итоги выборов на этом участке недействительными. По словам главы ЦИК Эллы Памфиловой, бюллетени вбрасывала секретарь УИК с правом решающего голоса.
В прошлом году камеры удалось поставить на участках, которые посетили 40 миллионов избирателей, за ходом голосования следили в режиме онлайн 300 тысяч человек. «Самое важное — не камеры сами по себе, а та всенародная игра, когда десятки тысяч блогеров, людей из Сети смотрят эти трансляции, делают какие-то скриншоты. Возникает целый феномен массового удаленного наблюдения за ходом голосования, с обсуждением, с дискуссиями», — подчеркивает генеральный директор аналитического центра «Московский регион» Алексей Чадаев. По его словам, интерес стал очевиден еще во время президентской кампании 2012 года. «Был очень неожиданный и необычный тогда эффект, что мы страну увидели: участки в Грозном, участки на Камчатке, участки на Урале. Это действительно интересно, когда ты одномоментно можешь увидеть любую точку Отечества», — говорит политолог.
На грядущих президентских выборах 2018 года охват видеонаблюдением планируется нарастить более чем вдвое и установить камеры на участках, где предположительно проголосуют 85 миллионов человек. «Практически это будет покрывать территории, где проживает не менее 85-90 процентов населения. Все остальное — по возможности», — пообещала недавно Элла Памфилова. Всего по стране — около 95 тысяч участков, на каждый требуется минимум по две камеры, то есть в общей сложности речь должна идти примерно о 170 тысяч камер. И чтобы обеспечить такой масштаб, потребуется корректировка законодательства.
До недавнего времени вопрос установки камер на законодательном уровне никак не регулировался, все определялось инструкциями ЦИК. Депутаты пытались поправить закон о выборах в конце 2011 года, но к тому моменту избирательная кампания уже стартовала и менять что-то было поздно.
На этот раз есть шансы успеть. Законопроект, регулирующий вопросы видеонаблюдения во время избирательного процесса, был внесен в Госдуму в самом начале марта, за целый год до президентских выборов. Авторами стали двое представителей Совфеда — сенаторы Андрей Клишас и Анатолий Широков. В подготовленных ими поправках учтены многие предложения партий и Центризбиркома, отмечают эксперты.
Задачи охватить все 100-110 миллионов избирателей, которые потенциально могут прийти на выборы, пока не ставится — в силу финансовых и инфраструктурных ограничений. «Нам представляется, что можно было бы с учетом достаточно больших расходов все-таки ограничиться участками районных центров и областных», — пояснял зампредседателя ЦИК Николай Булаев. О сельском уровне пока не говорят — слишком слабая здесь оснащенность сетями связи. Сельских участков по стране много, признает Булаев, но приписанные к ним избиратели немногочисленны:на каждом голосует не более 300-500 человек.
При бывшем председателе ЦИК Владимире Чурове вопрос видеонаблюдения на выборах оказался задвинут в долгий ящик в первую очередь из-за финансовых соображений. В 2015 году не все избирательные кампании финансировались из федерального бюджета — региональные и местные выборы оплачивали субъекты и муниципалитеты. «Соответственно, особенно регионы на дотациях, предпочли использовать средства на иные нужды», — отмечал бывший глава ЦИК. На федеральном уровне ситуация была не многим лучше: Чуров подчеркивал, что средств не хватает даже на зарплату членам участковых избиркомов.
Его сменщица Элла Памфилова подсчитывала, что видеонаблюдение на парламентских выборах по всей стране обошлось бы в четыре-пять миллиардов долларов. И шансов их оперативно изыскать к выборам-2016 практически не было, потому что «проблема была упущена». «Тут никак не хочу обижать коллег предыдущего состава ЦИК, но если стояла такая задача — мы все понимаем, что это довольно дорогое удовольствие, — тогда надо было выходить с инициативой, чтобы средства из федерального бюджета были внесены в прошлом году в бюджет», — поясняла Памфилова.
Пришлось идти другим путем — некоторые регионы изыскали возможности самостоятельно оплатить установку камер. Плюс ко всему ЦИК гарантировал, что компенсирует затраты на видеонаблюдение за участками в городах-миллионниках.
После завершения кампании-2016 Центризбирком прикинул расходы на будущие президентские выборы чуть точнее. По словам зампреда комиссии Николая Булаева, видеонаблюдение в 2018 году будет стоить чуть более трех миллиардов рублей. Вдобавок к камерам представители ЦИК надеются организовать в каждом областном центре общественную площадку, где установят экраны, поочередно транслирующие картинку с избирательных участков. «Это не самое дорогое удовольствие, но мы считали бы это важным сделать», — отмечает зампредседателя ЦИК.
Нужный объем средств обязательно изыщут, уверен политолог и политтехнолог Аббас Галлямов. Он отмечает, что «стоит важная цель — сделать выборы президента абсолютно легитимными», но население страны по-прежнему не доверяет результатам голосования. «При этом у Путина объективно высокий рейтинг. Побеждать в такой ситуации с сомнительным результатом было бы в высшей степени глупо, — говорит эксперт. — Выборы действительно должны быть кристально прозрачными, поэтому на такое святое дело деньги выделяются».
В регионах за редкими исключениями идею видеонаблюдения одобряют — во всяком случае, публично. Хотя бывают и исключения. В прошлом августе, незадолго до выборов в Чечне объявили, что здесь и без видеонаблюдения голосование проходит довольно открыто и общественного контроля за выборами более чем достаточно. К следующему голосованию подход, скорее всего, изменится, и камеры все-таки установят, полагает политолог Аббас Галлямов.
Однако, по его мнению, просто поставить камеры на участках будет недостаточно. «Действительно, если камеры правильно расположить, это мешает фальсифицировать выборы. Но если власти хотят, чтобы легитимность была полной, надо не только камеры установить, надо нормативно-правовую базу регулировать», — отмечает эксперт. Он подчеркивает, что необходимо избежать случаев, когда записи есть, но организовать их просмотр для прояснения обстоятельств не удается.
Парламентская оппозиция тоже волнуется о практике применения поправок и механизме использования записей. Так, по словам зампреда ЦК КПРФ и депутата Госдумы Владимира Кашина, следует отработать инструменты быстрого реагирования на сигналы о нарушениях, зафиксированных с помощью видеонаблюдения. «Здесь должны быть рабочие группы соответствующих органов власти, которые могли бы сразу выезжать и смотреть, поправлять надо немедленно, в ходе выборов, а не потом руками разводить», — отмечал Кашин.
Группы оперативного реагирования на сообщения о нарушениях Памфилова фактически уже создала прошлой весной, договорившись с представителями силовых ведомств о сотрудничестве. Хотя на законодательном уровне вопрос, похоже, действительно остался неурегулированным.
С добавлениями или без, поправки в избирательное законодательство, внесенные на прошлой неделе, нужно быстрее провести через Госдуму, считает спикер Совфеда Валентина Матвиенко. Она уверена, что для внедрения новаций необязательно ждать выборов президента: их можно использовать на ближайших губернаторских кампаниях в сентябре.
В России все больше говорят о теме репродуктивного насилия: нарушениях и агрессии со стороны персонала роддомов по отношению к пациенткам. Несмотря на то что рождение нового гражданина позиционируется как главная цель и ценность российской женщины, в тот период, когда она беременеет, вынашивает и рожает ребенка, она рискует столкнуться с пренебрежением и даже жестокостью. Истории об этом редко выходят за стены роддома, но вместе с ограничением доступа к абортам, пропагандой деторождения и отсутствием сексуального просвещения все это грозит девушкам серьезными эмоциональными травмами. По просьбе «Ленты.ру» журналистка, гражданская активистка и блогерша София Шиманская поговорила с женщинами, которые подверглись психологическому и физическому насилию при родах, и узнала у ведущей групп поддержки матерей с послеродовой депрессией, как избежать таких последствий.
«Говорили, что мне должно быть стыдно за кровь»
Мария, 25 лет, Петрозаводск
Мне был 21 год, первые роды, ребенок запланированный, беременность проходила хорошо. В нашем городе, хоть это и миллионник, нет частных роддомов, но есть роддома с очень плохой репутацией, и можно организовать платные услуги или «особое отношение» за взятку. Мне нужен был конкретный врач, я хотела быть хоть немного знакома с ним — все же не каждый день рожаю, хотелось себя обезопасить. Была устная договоренность, что как только начнутся схватки, я еду в роддом, и врач меня там сопровождает все время — от начала и до конца.
Отдельно договорились, что муж будет присутствовать при родах. Это было для нас что-то само собой разумеющееся, так принято в нашей семье — поддерживать, помогать, участвовать. Его не пустили, потому что он опоздал. Впрочем, я сама ему сказала, чтобы он поел и приезжал, а родила я на полтора часа раньше, так что он здесь не злодей. Но позже его не пустили даже просто побыть со мной и ребенком. Он перепугался — решил, если врачи не пускают, что-то случилось с кем-то из нас, что мне сделали экстренное кесарево. Естественно, объяснять никто ничего не стал, просто отмахнулись. А мне все это время говорили, что нечего мужу делать на родах — это таинство.
Я дышала, как учили. Мне руками увеличивали открытие, вкололи окситоцин без разрешения. Больно было все равно, но я еще и чувствовала себя пьяной.
Мне не давали свободы движений: я могла только лежать на спине — вне зависимости от того, что я там чувствовала или хотела. А мне хотелось двигаться, встать.
На потугах я не справлялась: голова ребенка была слишком большой. Прежде чем сделать надрез, приходил мужчина и давил на живот. Я протестовала, говорила, что это запрещено, но он не обращал внимания. Врач сделала эпизиотомию, и ребенок родился.
Зашивали под местной анестезией, и тут все деньги врачу оправдались: на малейший писк подкалывали анестезию. Честно, мне очень неприятна эта взятка. В моем городе врачу — около 20 тысяч рублей, если договариваться с акушеркой — плюс 10 тысяч. Но роды — не та ситуация, чтобы разводить морали. Позже я узнала, что акушерки шили соседок наживую.
Роды закончились, врач ушла, а акушерки и медсестры на мне словно отыгрывались. Мне говорили, что я малолетка, что я много ною, что я недостаточно хорошо подмылась и что такую бомжиху они обрабатывать не будут, а муж от меня уйдет, потому что шов разойдется.
На осмотре говорили, что мне должно быть стыдно за кровь на пеленке подо мной. Отказывались менять белье. В обычном состоянии я бы справилась с этим всем, дала бы отпор, но на фоне огромной дозы и своих, и влитых в меня гормонов я рыдала и просила мужа забрать меня прямо сейчас. За слезы, естественно, прилетали комментарии, что я тупая истеричка. Четыре дня в роддоме были очень тяжелыми, и позже долгое время казалось, что я беспомощна и бесполезна.
На мой рассказ большинство, особенно бездетные, отвечает, что я слишком капризна. Мама, свекровь — в общем, все старшее поколение — говорит, что роды — это естественно, а я сама себя накрутила. От знакомых девушек, которые учились в меде, я услышала, что орать надо меньше, вас там, мол, таких много. Люди после обычной операции на аппендицит получают больше сочувствия, чем после родов. В представлении многих женщина — не человек, а инкубатор и машина по производству детей. Почему женщина в беспомощном состоянии должна терпеть насилие и оскорбления? Те же врачи уговаривают рожать всеми силами — зачем? Чтобы потом вести себя так?
Будущим родителям нужны консультации с психологом до зачатия, во время беременности и после. Особенно после! После родов женщина резко перестает всех интересовать, а ведь это сильный стресс, экзистенциальный опыт, который нужно осознать. Я уже не говорю про отвращение к своему телу, возвращение к сексу. Надо работать с этим, восстанавливать связь с собой, напоминать о границах и праве на отказ, о том, что не нужно заниматься сексом через боль и отвращение.
Еще происходит интересная социальная махинация: ты родила, и к этому тебя всю жизнь готовили, казалось бы, уважение тебе и почет, но нет — женщину с грудным ребенком никто и нигде не хочет видеть. Ты оказываешься в полной социальной изоляции. Могут раскрыться и психические заболевания: у меня так произошло с биполярным расстройством. Словом, без психолога проходить это просто опасно.
Сами роды по меркам нашего города прошли замечательно — с виду. На следующие роды я думаю о платном роддоме в Самаре: это от 60 тысяч до 100 тысяч рублей. Там будут семейные палаты, муж хотя бы сможет ночевать со мной, есть возможность вертикальных родов, роды в воде, реанимация новорожденных, адекватный персонал. Но кесарево, обезболивающие и эпидуральная анестезия оплачиваются отдельно. Надо будет подкопить, но в среднем для нашего города это огромные деньги. Мне про мои роды говорили: ты с ума сошла, тратиться на «бесплатное».
«Акушерка грохнулась плечом мне на живот»
Светлана, 30 лет, Москва
Я рожала в 2009 году. Было мне тогда 20 лет, роды первые — ни опыта, ни информации, ни подготовки. Заранее в больницу я решила не ехать — беременность проходила вполне стандартно, показаний не было. Ночью отошла пробка и пошли воды. Я решила ехать в роддом, когда начнутся схватки. Но мама запаниковала и вызвала скорую.
Как только мы доехали до роддома, начался ад. У меня все еще не было схваток, никаких показаний — и чувствовала я себя отлично, но в приемном отделении, не спрашивая и не предупреждая, мне прокололи пузырь, чтобы ускорить роды. Было шесть или семь утра, схватки слабые и редкие, и я решила прилечь вздремнуть.
«Не спим, рожаем!» — эту фразу я слушала все восемь часов, пока шли роды. И только за полтора часа до рождения ребенка мне решили сделать эпидуральную анестезию. Врачи решили сами, хотя я говорила, что справлюсь без обезболивания, но акушерка заявила: «Ты ******? (сошла с ума) Первые роды! Ставим!» Зачем было вызывать роды так рано? Почему анестезию сделали так поздно?
Я к тому времени была уже слаба. Принесли договор, в котором мелким шрифтом в самом низу были написаны последствия процедуры. У меня плывет перед глазами, я ничего не вижу, мне ничего не объясняют. Прочитать нормально я смогла его только дома и чуть не поседела.
Снова без спроса, без показаний и объяснений, даже не ставя меня в известность, вкололи окситоцин. Акушерка грохнулась плечом мне на живот и всем своим весом выдавливала ребенка.
Когда сын появился, сразу перерезали пуповину, не дожидаясь, пока она перестанет пульсировать. Медсестра зачем-то начала тыкать мне в лицо пахом сына и спрашивать: «Кто?» Я вообще не поняла ритуального смысла этого действия, но тогда мне было уже не до вопросов и возмущений.
Сын родился здоровым, несмотря на все нарушения, странные капельницы и приемы. Но я больше не позволю повториться тому, что случилось. Моего ребенка больше не подвергнут опасности. Если пойду за вторым — разнесу всех в пух и прах.
Все это творится из-за отсутствия знаний и какой-либо информации. Десять лет назад женщины в нашей стране не подходили к родам осознанно. Все опирались на опыт мам, сестер, подруг, верили, что «врач лучше знает, как надо». Сейчас это изменилось. Есть доулы, есть вебинары с опытными акушерами, есть открытые лекции в роддомах — изучай, фильтруй, пользуйся, информация доступна. Хотя у моих знакомых и сейчас особенно положительного опыта родов нет.
Опыт, подобный моему и других матерей, должен отталкивать от самой идеи родов. Это просто возможность увидеть ситуацию с другой стороны, узнать о рисках и не стать кошкой, рожающей в коробку, а сделать все и даже больше, чтобы обеспечить безопасность и комфорт себе и будущему ребенку.
«Меня держали как заключенную»
Анастасия, 29 лет, Самара
Мне был 21 год, первая беременность, незапланированная, случайная. На первом осмотре, когда я узнала, что беременна, пошла к платному гинекологу узнавать, как попасть на аборт. Меня отговаривали — по медицинским причинам. Прижженная эрозия шейки матки, перенесенный костный туберкулез — запугали будущим бесплодием. Запугали, надавили, присоединилась мама — в итоге я сохранила беременность. Сейчас у меня сын, люблю его, но все равно чувствую себя обманутой: моя жизнь пошла категорически не так, как я хотела.
Вся беременность для меня была войной с гинекологией и родильным отделением. Во время беременности я набрала более 30 килограммов, большая часть — отеками. Я стремительно набирала вес, выше нормы, у меня опухали ноги, было больно сгибать пальцы. На последних двух месяцах меня определили в дневной стационар на капельницы. Ходить было тяжело, и риски высокие — я месяц уговаривала гинеколога положить меня на сохранение. Положили со словами: «Ой, ну раз вам так надо!»
Я думала, что теперь могу не волноваться под присмотром врачей. Поначалу все действительно было спокойно. Рожать я должна была с мамой. Она отдельно готовилась — со всеми справками и выписками. За четыре дня до всех событий, когда она пришла узнавать, как и во сколько приходить, ей просто отказали — без объяснения причин. Мол, никакого сопровождения не положено.
Ближе к сроку родов началась канитель с ложными схватками. Я порядком надоела медсестрам с этой беготней. Подходит 38-я неделя, меня направляют на осмотр к врачу. А потом я бегу рожать. Пешком, одна, по ступенькам. Даже не помню, на какой этаж.
Оказалось, роды мне вызвали, проткнув пузырь. Не то что не обсудив это со мной, не спросив согласия — не проинформировав даже постфактум! Я и не помню, чтобы у меня отходили воды. Подозреваю, так пошла рожать не только я. Мест не хватало, персонал таким образом избавлялся от «залежавшихся».
Следующий мой шок был от палаты, куда меня запихнули ждать, пока роды начнутся. В палате — незаправленная металлическая кровать с полосатым матрасом, стул — и все. Я потребовала дать мне доступ хотя бы к душу и приличной кровати. Меня перевели. В новой палате было светло, свежо, уютно — понятно, что палата для взяточников.
Во время родов я орала. Орала громко. Об обезболивании во время родов я узнала уже после выписки. Акушерка заявила: «Если не заткнешься, я выйду, рожать одна будешь». Я, конечно, понимаю: работа сложная, напряженная, постоянно слышать крики рожениц тяжело. Но и рожать — не чаю попить. Тут к нам заходит акушер из соседней палаты, в которой тоже идут роды. Говорит, надоели крики, там двойня, пришел тут отдохнуть.
На кровати Рахманова (кровать для рожениц — прим. «Ленты.ру») меня держали как заключенную: вцепились в руки, давили на грудь, прижимая спину, держали таз: хотя я не то чтобы сильно дергалась или в окно пыталась сбежать. Давили на живот, выталкивая ребенка. И так четыре часа. Мне не ставили дополнительных капельниц, ничего не давали, я и не знала, что должны.
Потом зашивали — наживую, без обезболивающих — пять разрывов. И роды в сравнении с этой операцией уже показались отпуском. При этом я понимаю, что разрывы появились именно из-за того, что меня держали, давили на живот, и раскрытие у меня было неполное.
С сыном все было в порядке — за пару недель до родов было двойное обвитие, но с ним он как-то справился самостоятельно. Мне на него даже посмотреть не дали. Сказали: жив, здоров, мальчик. Унесли и вернули на десять минут покормить спустя сутки. Кормишь его под надзором, наедине с ребенком не оставляют — «вдруг придавишь».
Мы провели в больнице неделю, и я сбежала оттуда, как только дали отмашку. Это невозможно — запрещено было проносить даже послеродовые прокладки, даже одежду для малыша! Зубная щетка, паста, одна футболка, нижнее белье. И казенную одежду давали, скрипя зубами: меня даже перед родами не переодели из ночнушки, в которой я на улицу выходила! Запачкала кровью — твои проблемы.
Новых беременностей я не планирую, а если и соберусь — только с ощутимой суммой денег на оплату нормальной клиники. Хотя есть мысль еще раз родить в государственной клинике, но уже со знанием матчасти. Весь этот опыт я обернула в мотивацию для себя изучать, на что я вообще имею право. Теперь я выношу детские поликлиники, заставляя их соблюдать регламент, я разобралась с бюрократией, вытрясла положенные мне выплаты. Я пошла на роды совершенно не готовой. А к чему готовиться, если тебе из каждого чайника говорят: «Ой, да это естественный процесс». Ты и не ждешь подвоха.
Женщин нужно предупреждать заранее, готовить их к тому, с чем они столкнутся. Курсы подготовки к родам должны включать правовую подготовку, пересказ федерального законодательства. Я бы хотела организовать частную инициативу вроде клуба рожениц, где женщины будут рассказывать о своем опыте. Это и клуб поддержки, и возможность подготовить девушек к этой войне. А это война — иначе не скажешь!
«Интернетов своих обчиталась»
Анна Харченко, профессиональная доула, медицинский журналист, ведущая курсов подготовки к родам и групп поддержки для матерей с послеродовой депрессией
Около 45 процентов женщин описывают свои роды как травматичный опыт. Можно выделить несколько моментов, которые способствуют этому травматизму.
Одна из ключевых проблем — общение. В России, к сожалению, в медицинских учебных заведениях не учат правильному общению с пациентами, хотя эти навыки в разы увеличивают удовлетворенность лечением и его эффективность. Отдельные врачи в России учатся этому, некоторые обладают врожденной эмпатией. Но в общем и целом часто приходится иметь дело с тем, что врач не может объяснить простым языком, почему нужно или не нужно медицинское вмешательство.
С одной стороны, эта проблема связана с тем, что на прием у среднестатистического доктора времени дается мало, а заполнять бумаг надо много. С другой — мы имеем дело с патерналистским подходом: «Я врач — я знаю, как надо». Это прошлый век, а сейчас главный инструмент медиков — сотрудничество. И этому нужно учиться.
Однажды я попала на тренинг для врачей. Фонд «Свет в руках» учил правильно общаться с женщинами, которые потеряли ребенка или которым предстоит родить умершего внутри малыша. Это очень тяжелый опыт, но медики не умеют общаться с такими пациентами. Говорят, как правило: «Родите еще». Или просто игнорируют.
С другой стороны, вокруг родов много мифов, и чтобы их изживать, доктора должны обладать качественной и достоверной информацией. А для этого нужно много читать на английском языке. Например, в случае отхождения вод в европейских странах и некоторых роддомах Москвы используется выжидательная тактика. И в зависимости от ситуации ждать могут до трех суток. Это вполне вписывается в принятые современные практики родовспоможения. И что делать, если образованная и информационно подкованная женщина приезжает в роддом с излитием околоплодных вод, а варианта выжидательной тактики нет? А она читала, готовилась!
Иногда дело идет дальше, и женщина получает весь спектр «услуг»: ее начинают стыдить за то, что она «интернетов своих обчиталась», за то, что громко орет, а ребенку дышать из-за этого нечем, и вообще «это не для тебя, это для ребенка». Конечно, в условиях стресса подобное отношение травмирует мам. Можно еще вспомнить бытовые сложности (их пока в российских роддомах никто не отменял). Например, нельзя после клизмы, которая не является обязательной процедурой, сходить в одиночестве в туалет, приходится сидеть в общей комнате за ширмой. Это унизительно, тяжело.
Послеродовой депрессией страдает каждая пятая мама. Думаю, в России женщин с расстройством настроения больше, по крайней мере наша группа в Facebook про депрессию после родов растет без пиара и рекламы.
Врачи тоже люди, и в большинстве своем они не желают женщинам зла. Они делают свою работу так, как их научили 20 или 30 лет назад. Однажды женщина, в прошлом акушер-гинеколог, сказала мне: «Все давно уже знают, что беременные женщины немного шизофренички». Как при этом она делает беременным массаж, для меня осталось загадкой.
Сейчас появилось много специалистов, которые учат, что вмешательство в роды — это плохо. ВОЗ тоже говорит о том, что большинство родов пройдет прекрасно без вмешательств, но добрый, заботливый подход, поддержка близкого или доулы очень важны.
Но что делать здесь и сейчас, когда проблема есть, и агрессия в родовом зале от роженицы порождает ответную агрессию со стороны медицинского персонала? Факторы, которые влияют на удовлетворенность родами, это: реальные ожидания от родов, постоянная поддержка (специального человека, не медика), качество отношений с медицинским персоналом и участие женщины в принятии решений.
Женщины должны знать об этом на этапе подготовки к родам. Должны учиться общению с медицинским персоналом — есть специальные навыки ведения диалога с представителями медицинских профессий, чтобы понять, нужно или не нужно то или иное медицинское вмешательство. Формировать реалистичные представления о родах, знакомиться с доказанной информацией, заручиться позитивным подходом специалистов, иметь поддержку (родных, доулы), искать врача, который будет подходить. Это бывает непросто, особенно в регионах, где даже за деньги никого не найдешь.
Я встречалась с разными формами манипуляций, когда сопровождала роды, но обычно, если женщина приходит рожать с доулой, она чувствует себя спокойнее, знает, что с ней происходит, понимает, почему предлагают те или иные процедуры. Но было и такое, что меня не пускали в роддом, а отцу не сообщали ничего про исход родов.
Мне сложно попасть в роддом, потому что я не являюсь родственницей своих клиенток: по закону, присутствовать на родах может только близкий родственник. Это очень странный закон, потому что у некоторых женщин нет родственников, а мужья по разным причинам могут не прийти. Это все очень неприятно.
Недавно в Санкт-Петербурге прошла первая конференция ассоциации профессиональных доул, посвященная свободе выбора в родах. Думаю, это хороший шаг. Нужно больше общественного внимания к этой проблеме. Никто не лоббирует интересы женщин, кроме активистов и специалистов.
«На нас управу не найдете! Мы отдельное государство!»
Наталья Галеева у сгоревшего дома
Больничную санитарку из Челябинской области Наталью Галееву лишили опеки над племянницами — двумя девочками и их старшей сестрой Лизой, инвалидом с тяжелой формой ДЦП. Это случилось вскоре после того, как женщина победила местные власти в суде, и чиновников обязали выдать Лизе жилье. Но вместо квартиры девушка получила койку в интернате, где ее состояние серьезно ухудшилось. А когда Галеева пожаловалась в СМИ и правозащитникам, ее дом сгорел. В огне погиб муж Натальи. «Лента.ру» разбиралась, что происходит в уральском поселке и что будет дальше с женщиной и ее племянницами.
В 2015 году Наталья Галеева из челябинского поселка Полетаево оформила опекунство над племянницами — дочками родного брата. Тот попал в тюрьму, а мать девочек не занималась воспитанием и уходом за детьми из-за проблем с алкоголем. Ее лишили родительских прав.
«Лизу она забрала из больницы, а ее сестер — из детдома», — рассказала «Ленте.ру» правозащитница Оксана Труфанова. По ее словам, родная мать до сих пор не интересуется судьбой дочек. По крайней мере, не пытается их вернуть.
Наталья Галеева же к этому моменту вырастила родных дочь и сына. Теперь у них уже растут свои дети, и Галеева на днях в седьмой раз станет бабушкой. Она — женщина совсем небогатая. Работала в сетевом магазине «Лента» в Челябинске, а затем устроилась санитаркой в больницу. Однако бросить в беде родных племянниц она не могла.
«Эти девочки выросли у меня на руках. Я и до этого старалась о них заботиться, в особенности о Лизе. Столько мы по больницам с ней мотались», — рассказала Наталья «Ленте.ру».
В течение трех лет, пока племянницы жили с тетей, у навещавших и проверявших ее сотрудников опеки никаких претензий не возникало. Однако вскоре все изменилось.
По словам Оксаны Труфановой, недостатки и проблемы стали находить сразу после того, как Галеева выиграла судебный спор с администрацией района: весной 2018 года чиновников обязали выдать старшей из сестер, больной ДЦП Лизе, положенную как сироте жилплощадь.
В апелляции администрация добилась отсрочки исполнения этого решения, но в итоге никому ничего выдавать не пришлось. Выявленных недостатков чиновникам хватило, чтобы лишить Галееву опекунства над Лизой и ее несовершеннолетними сестрами. Младших отправили в детский дом, а Лизу — в психоневрологический интернат.
За 2019 год Наталья обошла все возможные инстанции с требованием вернуть ей племянниц, но ничего не добилась.
«Если бы я за Лизой не ухаживала, то она бы не дожила до 20 лет, — говорит Галеева. — К уполномоченному по правам ребенка обращалась четыре раза, в суд тоже, а теперь вот, говорят, что я не обращалась. Но ведь документы-то остались».
Только в январе этого года, когда Труфанова опубликовала в сети фото доведенной до истощения в интернате Лизы, к истории подключился депутат ГосдумыСергей Шаргунов, чей пост в Facebook вызвал широкий общественный резонанс: Лиза на опубликованных фотографиях была истощена, ее состояние описывали словами «как в концлагере».
Теперь уже глава Министерства соцотношений региона Ирина Буторинаподтвердила каналу «Первый областной», что девушка действительно истощена, но в целом ее состояние удовлетворительное.
«Лиза находится в центре чуть больше года. Туда она поступила уже с дефицитом массы, — сказала чиновница. — Пока она находится там, ей проводятся медицинские обследования, социальные реабилитационные услуги предоставлялись. Состояние у нее, насколько возможно при ее диагнозе, удовлетворительное».
По словам Буториной, 11 января в интернат придет комиссия, в которую войдут как медицинские работники, так и представители общественности.
«Молчи, чтобы не забрали»
Галеева утверждает, что никаких оснований отбирать у нее приемных детей не было, однако именно этим чиновники угрожают всякий раз тем, кто пытается добиться от них того, что положено по закону.
«Пугают, в открытую говорят: «Вы на нас управу не найдете! Мы — отдельное государство!» — говорит Наталья. — Не буду называть фамилию, но одной знакомой, пытавшейся получить положенную выплату, в администрации сказали: «У тебя внук под опекой, так? Молчи, чтобы не забрали»».
При этом она утверждает, что вся история с квартирой для Лизы началась, как ни странно, именно с подачи сотрудников опеки.
«Когда ей исполнилось 17 лет, они мне сказали: «Вы чего молчите? Почему не подали документы на получение жилья? Давайте, шевелитесь!» Ну, я и подготовила, а потом больше года ждала ответа: пришло письмо из Москвы, что Лизу поставили на очередь. В администрации это письмо отксерили, так как им не пришло», — рассказывает женщина.
Затем, когда прошел положенный срок, именно в опеке для Галеевой подготовили документы, которые она отнесла в прокуратуру, а уже сотрудники надзорного органа обратились в суд, чтобы восстановить права Лизы на жилье.
Теперь младшие племянницы Лида и Таня (имена изменены — прим. «Ленты.ру») уже год живут в приемной семье. Одной из них 15 лет, а другой — 12.
«Их заставляют называть приемных родителей мамой и папой. Им запрещают общаться со мной. Теперь меня выставляют во всем виноватой, — жалуется Галеева. — Они, мол, вывезли их на курорт, а я не могла. Но ведь им выплатили подъемные — 300 тысяч рублей. Я бы за эти деньги их тоже вывезла».
Платят приемным родителям, по ее словам, тоже в разы больше, чем полагавшиеся Наталье семь тысяч рублей в месяц на ребенка.
Первое время, как говорит собеседница «Ленты.ру», девочки просились обратно к своей тете, но потом им объяснили, что если не замолчат, то попадут в детдом. Затем их и вовсе стали настраивать против родственницы, считает Наталья.
«Теперь Таня говорит, что я ее якобы закрывала в подпол, когда наказывала, но такого не было. Один раз там ее Лида закрыла: конфликт у них был между сестрами», — говорит Галеева.
Претензии органов опеки, по ее словам, были также связаны с тем, что сестры помогали ухаживать за Лизой, хотя не должны были. «Когда жили с родителями, они также заботились о ней, разве это не естественно? Девочки же в одной семье растут и помогают друг другу, чем могут», — удивляется Наталья.
«Вчера меня показали по телевизору, а сегодня дом сгорел»
К образу жизни Галеевой у чиновников до суда за квартиру претензий не было. Как она живет сейчас, и в каких условиях будут содержаться ее племянницы, если ей их вернут, женщина хотела лично показать журналистам в пятницу, 10 января.
Но именно в ночь перед этим дом Галеевой и ее супруга сгорел. Мужчина погиб в огне. Сама Наталья была на суточной смене в больнице.
«Вчера меня показали по телевизору, а сегодня дом сгорел. А ведь мы именно на сегодня договорились, что приедут телевизионщики и уполномоченный. И что получилось?» — говорит Галеева.
Последний разговор с мужем у нее состоялся около полуночи. «Он шутил, смеялся. Никаких подозрений не было, что что-то дурное произойдет, — продолжает собеседница «Ленты.ру». — Сосед видел, что уже в полпервого ночи в доме было темно, а во дворе все тихо и мирно».
Сигнал о пожаре в селе Полетаево поступил на пульт МЧС в половине третьего ночи. Полыхало так сильно, что соседи долго не могли подобраться к дому, чтобы помочь выбраться мужу Галеевой. Они заметили, что он стучался в окно изнутри. Затем кто-то из них разбил стекло, чтобы попытаться проникнуть в дом, но оттуда сразу повалил дым и огонь. Вероятно, мужчина отравился угарным газом.
Оказавшись на пепелище, Труфанова и Галеева стали опрашивать о произошедшем соседей, снимая их на видео. Правозащитница утверждает, что это видео опровергает озвученную с утра пожарными версию о неосторожном обращении с огнем кем-то, кто находился внутри дома.
«Сначала загорелись баня с курятником, а потом огонь перекинулся на дом, из-за чего муж Натальи оказался заблокирован», — говорит Труфанова.
Второй версией пожарных стала неисправность обогревателя, стоявшего в курятнике. «Но ведь он был выключен и просто там хранился, — продолжает она. — Да и все знают, что куры зиму спокойно переносят, без всяких обогревателей».
«Похоже на криворукую попытку запугать»
Рассматривается ли вообще вариант преднамеренного поджога — неизвестно. В региональном управлении Следственного комитета «Ленте.ру» сообщили, что этим занимается полиция.
В настоящее время предметом для проверки со стороны следственных органов стала только информация о ненадлежащем уходе за Лизой в том учреждении, куда ее увезли из дома Галеевой. В региональном Министерстве социальных отношений уже сообщили, что там выявили некоторые «дефекты».
Тем не менее глава ведомства Ирина Буторина сообщила «Znak.com», что о возвращении Лизы к тете речи быть не может.
Депутат Сергей Шаргунов написал запрос в Генпрокуратуру с требованием разобраться в ситуации. «Как только появилась новость о пожаре, местные чиновники сразу же заявили, что поджога не было, и детей возвращать они не станут», — сказал он «Ленте.ру». В данном случае, по словам депутата, необходимо провести всестороннее расследование, так как пожар похож на чью-то «криворукую попытку» запугать Наталью Галееву и тех, кто ей помогает.
Вечером после пожара у «Интерфакса» появились и другие подробности скандала. По словам «информированного источника» агентства, сотрудники опеки решили забрать у Галеевой девочек в 2018 году после того, как та стала проживать в доме сожителя, где часто собирались пьяные мужские компании. «Сотрудники опеки просто испугались, что с девочками может случиться что-то нехорошее. Сами дети потом рассказывали, что не могли спать по ночам, боялись», — сказал источник.
По поводу пожара этот же источник заявил, что «мужчина был в это время один и не сумел спастись. А ведь в доме могли быть дети».
При этом «Ленте.ру» известно, что супруг Натальи погиб ровно через день после того, как ее сын забрал из дома гостивших у нее внуков.
По словам Оксаны Труфановой, сгоревший дом принадлежал матери Натальи, и после ее смерти Галеева еще не успела до конца оформить наследство. Теперь же ее подзащитная перебралась к детям. «Наталья еще не понимает, что произошло. Ведь она лишилась всего, кроме того, в чем и с чем она уехала на смену в больницу», — отметила правозащитница.
В 2019 году в Челябинской области в очереди на получение жилья, по данным сайта «Первый областной», находилось 5659 детей, оставшихся без попечения родителей, а отдать под заселение ими планировалось только 802 квартиры. На это выделили 751 миллион рублей. Однако к 24 декабря фактически успели приобрести только 712 квартир на сумму 588 миллионов.
При этом, по словам Оксаны Труфановой, в 2019 году сразу несколько чиновников из разных муниципалитетов были осуждены по делам о махинациях с жильем для такой категории граждан.
Как рассказывает омбудсмен, младшие сестры Лизы однозначно высказались за то, чтобы остаться в нынешней приемной семье, однако Галеева сейчас больше думает о том, как спасти Лизу, которой теперь грозит провести в интернате всю оставшуюся жизнь.
«Лента.ру» уже опубликовала не одну статью о проблеме содержания людей с инвалидностью в подобных закрытых учреждениях, где их порой нарочно доводят до растительного состояния, чтобы они не доставляли проблем. Претензии экспертов, врачей, общественных организаций и СМИ привели к тому, что к решению этой проблемы подключились в правительстве страны. Однако в настоящее время одинокие или лишенные опекунов взрослые люди со сложными заболеваниями фактически не имеют шансов жить на свободе. Когда скандал уляжется, о нем забудут депутаты и журналисты, такая судьба, вероятно, ждет и Лизу.
Зачастую, мамы и папы подростков, узнав о нетрадиционной половой ориентации своего ребенка, не знают, что делать. Хорошо, если родителям хватает мудрости обратиться к специалисту и с его помощью попытаться понять и принять своего ребенка. Чаще взрослые просто дистанцируются от детей, которые в этот период как никогда нуждаются в поддержке. Непонимание, а иногда и демонстративное пренебрежение со стороны близких нередко заканчиваются трагедией. Просветительский проект illuminator.info, начавший работу 17 мая, в день борьбы с гомофобией, — попытка помочь таким родителям лучше понять своих детей. «Лента.ру» поговорила с основателями и экспертами проекта об их деятельности и о том, возможно ли преодолеть гомофобию в отдельно взятой семье и стране.
Режиссер Павел Лопарев и продюсер Ирина Ходырева, авторы проекта Illuminator
Во время работы над документальным фильмом о группе поддержки для ЛГБТ-подростков «Дети-404» мы услышали много историй о том, как гомофобия разрушает семьи и калечит судьбы. Родители не принимают своих детей, пробуют «лечить», хуже того — могут избить или выгнать из дома. В среднем, в России только один ребенок из пяти получает поддержку после каминг-аута. Зачастую взрослые совершенно не готовы к тому, что их дети оказываются не той сексуальной ориентации или гендерной идентичности, которой они ожидали. Родителям элементарно не хватает знаний об этом.
Так и возникла идея просветительского проекта для взрослых, чтобы предложить им альтернативный источник научной информации. Попробовать объяснить, что на самом деле все не так страшно, это не болезнь, не патология, не распущенность, это особенность, с которой стоит научиться жить.
Проект «Иллюминатор» — это попытка снизить напряженность в ситуации, когда конфликта и непонимание возникает среди членов семьи, самых близких людей. Быть родителем непросто, особенно если твой ребенок не вписывается в определенные социальные рамки.
Для подготовки проекта мы сначала обратились к самим родителям, чтобы узнать, какие конкретно вопросы их больше всего волнуют, а затем нашли специалистов — психологов, психиатров, сексологов, социологов, которые постарались дать на эти вопросы простые, но емкие ответы.
Мы отдаем себе отчет, что с помощью просветительского интернет-проекта мы вряд ли переубедим ярых гомофобов. Не тот формат. Поэтому мы сразу обозначили свою целевую аудиторию — «родители, которые хотят разобраться». Мы в первую очередь предлагаем информацию взрослым, которые сомневаются, задаются вопросами и ищут поддержку. Думаем, что таких немало.
Мы знаем случаи, когда вовремя полученная информация помогала людям понять и принять что-то важное, разобраться в сложном вопросе и избежать драмы или конфликта. И нас такие примеры вдохновляют.
Хочется верить, что тогда взрослые смогут найти в себе силы на поддержку своих детей. Как объявляют в самолетах: сначала наденьте маску на себя, потом на ребенка. Надеемся, наш проект поможет родителям сделать глубокий вдох, успокоиться, собраться с мыслями и помочь себе и своим близким.
Нам будет приятно, если педагоги и школьные психологи смогут использовать наш проект в своей работе, но пока никаких конкретных идей о взаимодействии с системой образования у нас нет.
Елена Омельченко, доктор социологических наук, директор Центра молодежных исследований ВШЭ в Санкт-Петербурге
Очевидно, что отношение общества к ЛГБТ в последнее время изменилось. В начале перестройки, в 1990-е годы людям было не до этого, да и определенная свобода выражения присутствовала и в публичной сфере, и в медийном пространстве. Общественное мнение поменялось в первом десятилетии 2000-х, с поворотом страны к традиционно-консервативным ценностям, а наиболее ярко и очевидно негативное отношение к ЛГБТ проступило с 2012-2013 годов, с принятием закона о запрете пропаганды гомосексуализма среди несовершеннолетних.
Ситуация, в которую попадают подростки с нестандартной половой ориентации в этих условиях, требует разговора с психотерапевтом, размышлений и объяснения. Согласно исследованиям, представители ЛГБТ в своем детстве ощущали себя «неправильными». Перевод такого самоощущения в плоскость, «кто я на самом деле», очень сложен, потому что для подростка крайне непросто принять какую-то свою особость, отличие от группы. Существует боязнь оказаться вне ее, маргиналом, аутсайдером.
Особенно гомофобны мальчишеские коллективы. Им внушается необходимость маскулинности (хотя бы демонстративной), и гомофобия — одна из значимых ценностей в этой парадигме. Девочки более защищенные в этом смысле. Как правило, их интерес к своему полу не особо очевиден и в меньшей степени волнует общество. Люди считают представителей женского пола более эмоциональными, поэтому подобные проявления привязанности обычно не вызывают столь жесткой реакции, как в среде мальчиков, пока это не принимает каких-то очевидных форм.
Родители относятся к нестандартной половой ориентации своих детей по-разному. Зачастую уровень гомофобии в семье мало влияет на их отношение к своим чадам — скорее, тут важны степень любви к ним и готовности принять их и помочь им. Некоторые могут заявить своему ребенку в такой ситуации «ты не мой сын» или «ты не моя дочь» (я знаю такие случаи). Люди, в целом негативно относящиеся к ЛГБТ, способны сказать «не знаю и не хочу знать об этом, живи так, как хочешь, только главное, чтобы это семьи не касалось».
Принять ориентацию ребенка родителям сложно, особенно в атмосфере, когда этому дается такая жесткая оценка. Все происходит постепенно, но происходит, ведь ребенок дороже каких-то общих принципов.
Родители детей, попавших в такую ситуацию, очень нуждаются в помощи, разъяснении, хотя бы какой-то информации. Эта информация может ими не приниматься и отторгаться, но она невероятно важна.
Очевидно, что подрастающее поколение будет терпимее родителей. Наши исследования фиксируют снижение уровня гомофобии среди молодежи, принятие более либеральных гендерных порядков, понимание того, что могут быть другие варианты половой ориентации. Изменения произойдут снизу.
Дмитрий Исаев, сексолог, психотерапевт
Родители детей-ЛГБТ нечасто обращаются к сексологу или психотерапевту — по многим причинам. Несовершеннолетние обычно не афишируют свои сексуальные предпочтения, и поэтому нередко их ориентация обнаруживается родителями лишь случайно.
Причем это определенный тип родителей, которые пытаются читать переписку своих детей, смотрят, что они пишут в интернете. Такая модель отношений в семье дисгармоничная. По мнению таких родителей, они лучше знают, что нужно их детям, они навязывают им свою волю, говорят, с кем можно общаться, а с кем нельзя. Если им становится известно о нестандартной ориентации своего ребенка, они начинают искать специалиста, который его исправит, вылечит.
Работать с такими родителями практически невозможно. Они ориентируются на доступные социальные представления о проблеме, подаваемые в СМИ, — что это ненормально, что это патология, что это тлетворное влияние интернета и Запада… В этих случаях задача заключается в объяснении того, что с ребенком прежде всего нужно выстраивать нормальные отношения и не пытаться ему что-то навязывать.
Наличие каких-то предпочтений у подростка не значит, что они останутся у него на всю жизнь. Подростковое поведение нередко сопровождается экспериментированием со своей сексуальностью. Часто человеку навешивают ярлык за какие-то его слова или действия, которые вовсе не обязательно отражают его истинную суть. Об этом тоже важно говорить.
Для некоторых подростков осознание своей гомосексуальности — настоящая трагедия, они думают, что с ними происходит нечто ненормальное и неестественное. Они ищут возможности избавиться от своей ориентации или побороть ее. Бывает, что подросток, обнаруживший, что его привлекают лица того же пола, начинает активно вступать в сексуальные отношения с лицами противоположного пола, пытаясь переделать себя, проверить.
Все это хорошо известно. Порой наиболее сильные устремления к гетеросексуальным контактам демонстрирует гомосексуальный молодой человек. При этом он, естественно, запрещает себе любые контакты с лицами своего пола. Но есть и другая группа, которая из разных источников узнает и понимает, что ничего патологичного в этом нет, и воспринимает свою ориентацию совершенно нормально.
На протяжении нескольких десятилетий наблюдается тенденция к более либеральным настроениям у каждого нового поколения. Но с годами люди склоняются к более консервативным взглядам. Важна общая атмосфера в социуме.
Закон о запрете пропаганды гомосексуализма среди несовершеннолетних повлиял на общественное сознание, потому что из повестки дня стало изыматься альтернативное мнение. Утверждение о нормальности другой половой ориентации считается неправильным. Любой специалист или СМИ, которые пытаются высказать иную точку зрения, автоматически превращаются в нарушителей закона.
С одной стороны, проекты, подобные Illuminator, действительно не повлияют на гомофобных родителей. Но с другой стороны — довольно много мам и пап, сталкивающихся с подобной проблемой в своей семье, начинают искать ответы на свои вопросы в интернете. Понятно, что они не включают для этого телевизор. Эти люди читают публикации и статьи в сети, чтобы разобраться в своей ситуации. И это способствует более адекватному пониманию проблемы.
Со словом «ветеран» у россиян обычно ассоциируется старик в медалях, принимавший участие в Великой Отечественной войне. Воевавших во Вьетнаме, в Африке, в Афганистане и в других более поздних и локальных конфликтах вспоминают нечасто, их принято обтекаемо именовать «участниками боевых действий». Военно-патриотические организации не балуют их вниманием — впрочем, они и не требуют особого к себе отношения. Даже инвалиды. Чтобы показать, что инвалиды могут и должны оставаться активными членами общества, фонд «Память поколений» организовал проект «Герои России, какими их не видел никто». В нем участвуют герои России, получившие инвалидность на локальных войнах. «Лента.ру» поговорила с исполнительным директором фонда Катериной Кругловой о том, почему инвалидность духовная калечит людей куда сильнее, чем физическая.
«Лента.ру»: Чего вы хотите добиться с помощью своего проекта?
Круглова: Здесь две истории. Первая заключается в том, что мы рассказываем о ветеранах как о настоящих героях, живущих среди нас: посмотрите, вот они. Вторая — у нас много спортивных людей, паралимпийцев, и эта часть проекта направлена на поддержку всех людей с ограниченными возможностями. Фотографируя их практически в обнаженном виде, мы показываем, что в современном мире ампутация больше не приговор. Человек может быть невероятно красивым как с двумя ногами, так и с одной.
Вы снимаете моделей так, что даже не заметно, что перед нами инвалид, хотя большинство из них выглядят совсем не так. Зачем? Ведь если мы на фото не видим инвалида — то, возможно, не видим и проблемы его интеграции в социум.
Их инвалидность просто не бросается в глаза с первого взгляда. Вы видите красивого, мощного парня, два раза проморгали — смотрите, а нога-то у него одна! И понимаете, что мир изменился. Мы живем не в вакууме. Зарубежные протезы позволяют этим людям делать гораздо больше, чем обычные ноги.
Все это не про инвалидность в физическом ее понимании, а про «инвалидность в голове». У нас были случаи, когда мы ставили молодым парням протезы за миллион рублей, они выходили воодушевленными, а потом дома от родных слышали, что жизнь уже не изменить. Поэтому мы стали работать еще и с родственниками ветеранов, и этот проект — он и для них тоже. Важно им показать, что их близкий потерял часть тела, но не часть жизни.
Вы часто сталкиваетесь с предрассудками по отношению к инвалидам в обществе?
Мне в этом плане как-то повезло. Я считаю, что все люди разные, и если они есть — значит, Вселенной это для чего-то нужно. Проблема инвалидности — в восприятии. Советского подхода, когда инвалидов после Великой Отечественной ссылали куда подальше, с глаз долой — на Валаам, например, сейчас нет.
Но близкий круг общения зачастую действительно демотивирует инвалида вести активный образ жизни, и чаще всего это идет от женщин. У нас в фонде есть четкое убеждение, что все беды от жалости. Никогда нельзя жалеть мужчину. Жалость — это вообще ужаснейшее чувство, когда ты себя внутренне, не осознавая этого, ставишь выше другого человека, потакая своему эго. Мужчину же необходимо мотивировать на поступок.
Сейчас в каждой большой компании есть места, куда эти люди могут прийти и работать.
Но демотивированные люди, каких большинство, сами не ищут путей к активной жизни.
Это правда. Но десять лет назад было еще хуже, а сейчас ситуация все-таки меняется. Появляются организации — такие, например, как наш фонд.
Но на всех инвалидов вашего фонда не хватит. Как перестроить общество в целом?
Прежде всего должна быть инициатива сверху, от профильных министерств и ведомств, должна появиться единая вменяемая концепция. У нас прекрасное общество — не надо считать, что оно к этому не готово.
Никто не говорит, что оно не готово. Тут дело в рефлексии, в осознании того, что проблема есть и ее надо решать. Люди обычно живут по инерции, воспроизводя образ жизни родителей.
Все же когда-то меняется. 70 лет все шло по одному пути, сейчас — по другому. Здесь нужно действовать с двух сторон, снизу и сверху, и в результате мы встретимся. Все зависит от человека. Я не устаю говорить о том, что государство — это люди, не какая-то эфемерная субстанция, управляющая нами.
Социологи говорят, что наше общество разъединено, атомизировано, и потому у нас в стране так плохо работают инициативы снизу.
Может быть, мы просто везунчики. Наш фонд был создан по инициативе сверху и при поддержке крупного бизнеса, однако эта инициатива сформировалась из-за четкого понимания ее необходимости, и это — заслуга обычных людей и ветеранских организаций.
То есть ваша история скорее связана с крупным бизнесом и властью — то есть все же идет сверху. А снизу у нас мало что реализуется.
Но эти проекты есть. У нас в стране насчитывается 230 тысяч НКО — понятно, что эту цифру нужно делить пополам, так как первая половина — мертвая, живущая исключительно за счет грантов. Есть топ из 20 фондов, включая наш, формирующих повестку этой истории, и существуют тысячи региональных. Люди объединяются и делают классные вещи, которых не видно из центра.
Представьте: Нижний Новгород, больница, и в ней находятся совсем маленькие дети-сироты. Фонд нанимает женщин, которые живут с ними в стационаре как матери, читают им книжки, переодевают их и так далее. Решают они глобальную проблему? Не решают. Сирот от этого меньше не становится. Но они позволяют малышам пережить болезнь не в одиночку. Это милосердие в чистом виде! И таких фондов очень много. Так или иначе, благотворительный сектор изменился, он становится более системным. Сейчас к нему прислушиваются, поскольку зачастую качественное НКО — это сборник передовых идей и технологий.
Достигнем ли мы когда-нибудь европейского уровня интеграции инвалидов в общество?
Я бы не стала проявлять излишнего оптимизма. Все зависит от конкретного человека. Если наше с вами поколение начнет воспитывать своих детей, говоря им, что все люди разные… Слушайте, вот Стивен Хокинг — инвалид?
Стивен Хокинг — великий ученый.
Вот. Он разговаривает через машину, которая считывает движение его глаз. Кто покажет на него пальцем — сам инвалид души.
Это понятно. В Европе тоже найдутся такие люди, но когда изменится средняя температура по нашей больнице?
Я не верю в среднюю температуру по больнице, она не показывает клинической картины каждого пациента. Все меняется, поэтому все зависит от людей. Если ты хочешь быть дураком и судить людей… Кто вообще определил, что такое норма?
Норма — это социальный конструкт.
Не очень хороший. Так что каждый сам определяет, каким ему быть — образованным, интеллигентным или посредственностью. Мы с посредственностями дело не имеем и на них не ориентируемся.
То есть инвалид либо должен почувствовать в себе силы измениться, либо остаться инвалидом?
Да. Но, общество должно им показать, что в социуме лучше, чем в четырех стенах. Наши ветераны приобрели инвалидность уже в зрелом возрасте, и это классно, потому что мужской стержень в них присутствует. Инвалиды детства, особенно москвичи, не хотят идти работать, когда компании предлагают им место, поскольку если они выходят на работу, то теряют пенсию по инвалидности. В Москве она повышенная, а так как работу им дают зачастую низкоквалифицированную, то зарплата на ней практически равна этой пенсии. Поэтому они говорят: «А зачем нам куда-то идти?»
Получается, чтобы мотивировать к выходу на работу, им нужно отменить пенсию?
Нет, ее как раз стоит оставить, а не забирать. Государство и так платит ему. Зачем отнимать, если он куда-то официально устраивается, если компания выплачивает за него все налоги? В чем смысл?
Люди ведь таким образом еще и включаются в экономику.
Разве плохо, когда деньги, которых при выходе на работу станет больше, являются стимулом? Мы против утопий. Правильной модели никто не придумал — потому что ее, вероятно, просто не существует. Это, наверное, философский тезис, но на этой работе понимаешь, что жизнь — одна. У тебя счастье случилось — тебе Бог жизнь подарил, ну так живи ты здесь и сейчас, и попробуй сделать это настолько хорошо, насколько только возможно, не обвиняя политиков, стихийные бедствия, экономические обстоятельства.
Почему вы решили заняться молодыми ветеранами?
Когда мы начали оказывать помощь ветеранам (наш фонд оказывает помощь ветеранам всех войн), то провели выборочное исследование по стране, в ходе которого задавали людям один вопрос: «Что вы представляете, когда слышите слово «ветеран»?» Более 90 процентов опрошенных в разных возрастных категориях сказали, что в их понимании это дедушка в наградах. Тогда мы поняли, что так или иначе эти дедушки скоро уйдут, и нам просто некого будет предъявить молодому поколению, настолько люди не понимают специфику этого слова.
Мы обратились к зарубежному опыту и увидели, что ветераны в этих странах — мощное движение, сила. В некоторых государствах их сообщества по статусу равны министерствам. Это мощь, это политическое мнение, к которому прислушиваются, с огромными бюджетами и невероятно яркими проектами. Эти страны тоже вели, так скажем, сомнительные войны, о чем не устают напоминать их граждане. Но что удивительно — когда речь заходит о ветеранах, общество единодушно: эти люди выполняли приказ, свой долг, они отстаивали интересы страны. Поэтому в таких странах ветераны — всегда герои.
Ну да, а у нас, получается, все крутится вокруг одной большой и великой войны.
У нас о таких героях никто не знает, все только обсуждают, зачем нужно было входить в Афганистан и так далее. Но мы поняли, что молодые ветераны — это работоспособные мужчины, которые могут и должны приносить пользу обществу. Они не должны быть обузой ни для семьи, ни для близких, ни для государства, ни для общества, в котором живут. Это нормально, когда человек приносит пользу. Наша помощь — квалифицированная и дорогостоящая — действительно меняет жизнь этих людей. Дедушке, которому 93 года, жизнь уже не изменить, можно только улучшить ее качество, что мы и делаем. Но хороший, правильный протез, полученный и в 40, и в 60 лет, способен изменить жизнь человека. Он сможет бегать, прыгать, кадрить девушек, создавать семью, ходить на работу и делать все, что угодно.
Поэтому и родился такой проект. Мы объяснили ветеранам, для чего мы это все делаем. Прошлогодняя выставка, к нашему удивлению, имела большой успех. Пользуясь нашими личными связями, мы выбрали топовых фотографов для проекта. Съемочный день этих людей стоит очень дорого. Фонд бы никогда не смог позволить себе такое, однако фотографы все делают бесплатно.
Кто все же ваша целевая аудитория?
Мы ориентируемся на работоспособное молодое поколение и знаем, что продвинутой молодежи нельзя насаждать любовь к родине сверху. Но она интересуется модой, кинематографом, фотографией. Многие молодые люди подписаны на аккаунты наших фотографов в социальных сетях, внимательно следят за их работой. И мы как бы говорим: если это нравится им, то и вам будет интересно.