Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
В Минздраве собираются определиться с будущим гомеопатии. Ведомство создает рабочую группу, которая разработает предложения по регулированию отрасли. Решению предшествовал меморандум, выпущенный Комиссией по борьбе с лженаукой РАН, в котором гомеопатия была признана неэффективным и антинаучным методом. Один из ключевых аргументов противников гомеопатии — отсутствие научного обоснования пользы от лечения «малыми дозами». Гомеопаты, в свою очередь, апеллируют к многочисленным клиническим испытаниям, доказывающим эффективность такого лечения, хотя современная медицина не признает ни одно из них успешным. Стоит ли запретить гомеопатию и что изменится для гомеопатов и их пациентов с признанием метода лженаучным — «Лента.ру» изучила доводы сторонников и противников этого вида альтернативной медицины.
Разбираться в спорах, связанных с применением гомеопатии, будут по личному поручению министра здравоохранения Вероники Скворцовой. По решению главы ведомства все препараты с недоказанной эффективностью должны исчезнуть из госзакупок. Таким образом, по итогам работы комиссии в вопросах «неизученности» метода должна быть поставлена точка. «В настоящее время методы гомеопатии в той или иной степени разрешены к применению в большинстве стран мира. Но мы исходим из того, что в рамках лечебного процесса и государственных закупок должны использоваться лишь препараты с доказанной клинической эффективностью», — объяснил пресс-секретарь Минздрава Олег Салагай. По его словам, в рабочую группу помимо представителей доказательной медицины из ведущих медучреждений страны войдут специалисты в области гомеопатии.
Комиссия РАН рекомендует размещать гомеопатические средства отдельно от традиционных лекарств на аптечных полках. Ученые также направили рекомендации в Антимонопольную службу, чтобы предотвратить недостоверную рекламу, в которой утверждается о наличии целебных свойств у таких препаратов. В настоящий момент гомеопатические средства можно купить практически в любой аптеке, они продаются без рецепта и охватывают широкий спектр заболеваний в том числе инфекционных, причем в ряде случаев на упаковке препарат маркируют как «лекарственное средство». Ученые из РАН настаивают в первую очередь на том, чтобы на упаковках гомеопатических средств писались сообщения о недоказанности их эффективности.
При этом о полном изъятии гомеопатических препаратов из продажи, а тем более об их запрете в меморандуме речи не идет, утверждает старший научный сотрудник Института проблем передачи информации РАН Александр Панчин. «Никто не предлагает запрещать гомеопатию. Цель — предупредить людей, что это не работает. Такой вывод был сделан на основании большого числа проведенных ранее научных исследований. К слову, исследования гомеопатии ведутся почти 200 лет, накопилось очень много материала. Сопоставив методы гомеопатии с современными представлениями в области физики и химии, можно с большой долей уверенности утверждать, что классическая гомеопатия работать не может: если в препарате нет действующего вещества, то и лечить в нем нечему. Если, конечно, ничего скрыто не подмешивать», — отмечает он.
Необходимость информировать потребителей связана с тем, что они не знакомы с принципами, на которых основывается гомеопатия. Зачастую пациенты опираются исключительно на собственную убежденность в том, что этот метод работает, добавляет Панчин. «Людей нужно предупреждать, что с точки зрения науки нет никакого эффекта. Это препараты, в которых ничего нет. Они делаются, например, из клеток печени утки, разбавленной на 10 в минус 400-й степени раз. Почему людям кажется, что это работает? Потому что заболевания типа простуды проходят, даже если их ничем не лечить. Наступает естественное улучшение самочувствия, которое приписывают препарату», — поясняет ученый.
Официальное признание гомеопатии лженаукой, напротив, даст стимул глубже и подробнее рассмотреть этот медицинский метод, уверен заместитель председателя комитета Госдумы по образованию и науке Геннадий Онищенко. Бывший главный санитарный врач России не отрицает эффективности гомеопатии, аргументируя это тем, что ее результативность не всегда можно измерить научными способами. «Наука не поддается эмоциям, наука считает: вот есть действующее вещество, а вот есть эффект. Но я бы напомнил, что медицина — это искусство, это не профессия. Поэтому фактор веры во врача делает чудеса. Можно давать просто плацебо больному — просто мел в виде таблетки — и будет положительный эффект, — отмечает Онищенко, — В конце концов, вся медицина когда-то пробиралась через тернии».
Именно практический эффект, достигаемый в результате лечения, считают основным аргументом за гомеопатию. Специалисты, практикующие этот метод, утверждают, что традиционная медицина не способна понять принципов, на которых основана гомеопатия. По мнению гомеопатов, для лечения больных не всегда нужно действующее вещество. Для исцеления от некоторых недугов достаточно «информации, нанесенной на гомеопатическую крупку», утверждает кандидат биологических наук, гомеопат Михаил Лущик. «Мы практикуем и не занимаемся теоретизированием. Гомеопатия работает на результат, науку всегда двигали практики, а не теоретики. Они могут такого насочинять, что не подтверждается. Если они [академики РАН] не доросли до понимания того, как работает физический вакуум, пусть о торсионных полях почитают. Если они с этим не знакомы, то я сожалею, что они вообще в академии сидят. Делать им просто нечего», — считает он.
Преимущество метода, по утверждению самих гомеопатов, состоит в том, что у него полностью отсутствуют побочные эффекты. «Даже если молодой неопытный гомеопат неправильно подобрал лечение, то препарат просто не сработает, пролетит мимо, и человек ничего не почувствует. Гомеопатия составляет альтернативу современной медицине. Важно, чтобы пациент имел выбор, а не просто шел в аптеку, где монополисты задирают цены каждый месяц», — резюмирует Лущик. По его словам, гонения на гомеопатов напоминают кампанию советского биолога Трофима Лысенко по признанию генетики лженаукой.
Отсутствие противопоказаний в научной среде объясняют тем, что все лечебное действие гомеопатии сводится к эффекту плацебо. Но и этот феномен не всемогущ: его действие носит скорее успокаивающий характер, а каким бы то ни было невероятным целебным свойством он не обладает. При этом ученые не видят особой разницы в лечении гомеопатией, заряженной водой или любым другим методом, не прошедшим клинических испытаний. «Некоторые пациенты говорят, что им помогли экстрасенсы, кто-то излечился заряженной водой. Сейчас есть цифровые лекарства — на компакт-дисках, — рассказывает Александр Панчин. — Вы без труда найдете людей, которые будут уверять, что им это помогло. Мой любимый пример — предшественник гомеопатии: симпатическая пудра. Когда-то люди верили, что если человека ранили ножом, то можно этот нож помазать волшебной пудрой, и тогда рана заживет. То есть мазали даже не рану, а нож. Люди верят в гомеопатию, как раньше верили в целителей и знахарей. Разницы особой в принципе нет, только волшебные порошки в аптеке не продаются».
Небывалый спрос на гомеопатию — а к некоторым специалистам очереди расписаны на полгода вперед — он объясняет обширной рекламной кампанией, которая действует как в СМИ, так и через «сарафанное радио». «Люди начинают верить во все, что угодно, благодаря совпадениям. Скажем, они принимали гомеопатический препарат перед тем, как наступило естественное выздоровление. Потом люди, имея такой опыт, с уверенностью рассказывают знакомым, что именно это лечение им помогло», — приводит пример ученый.
Тем не менее гомеопаты уверены, что признание метода антинаучным никак не отразится на его популярности: люди продолжат прибегать к помощи альтернативной медицины. Связывают это с высокими ценами на традиционные препараты по сравнению с гомеопатическими. «То, что назначают врачи, очень дорого и не всегда эффективно — вот почему обращаются к гомеопатам. Это будет всегда, как бы ни запрещали. Россия не та страна, где потерпят такие запреты. Если у тебя голова болит — ты к кому угодно пойдешь, лишь бы помогло», — заключил Лущик.
Жизнь многое могла отнять у Ольги Царевской из Казани. Ее семнадцатилетний сын Саша заболел раком крови — острый лимфобластный лейкоз. Когда он попал в реанимацию, Ольга ясно осознала, что очень скоро потеряет сына. Навсегда. Выбор у нее был не большой. Смириться или вынести вместе со своим мальчиком все горести, тяготы и страхи его судьбы. Она была рядом, когда врачи сообщили о крушении прежней жизни, когда казалось, что проще умереть от химии, когда сына рвало, отказывали ноги, руки и терпение, когда пришлось искать смысл всего происходящего, силы для борьбы, и деньги, в конце концов. Рубрику «Жизнь. Продолжение следует» ведет Сергей Мостовщиков.
Сейчас, когда Сашу удалось спасти, мать рассказывает о пережитом не столько со страхом, сколько с чувством гордости. Она считает, что случившееся сблизило ее с собственным ребенком. Мать и сын понимают и любят друг друга больше, чем когда-либо. Через что ради этого пришлось пройти — рассказывает Ольга Царевская.
— Моя история такая. Я поздний ребенок. Меня родители родили в 43 года, когда у них было уже пятеро сыновей. То есть у меня еще пять родных братьев. Старшему вот будет 60 лет. Так что в семье больше привыкли воспитывать мужчин, ну и во мне, видимо, много оказалось мужского. Наверно поэтому, когда сын так страшно заболел, нашлись во мне силы, чтобы победить эту болезнь. А ведь были сложные моменты.
Саша у меня сын от первого брака. У нас очень хорошие отношения до сих пор с его отцом. Но просто получилось так — мы расстались. В жизни все меняется. В какой-то момент решили идти разными путями. А потом я познакомилась с Костей, со вторым своим мужем. У нас был служебный роман. Ничего легкомысленного. Сначала глубокая взаимная симпатия, а потом стали вместе жить. У нас появился сын Егор, сейчас ему семь лет.
Как это все с Сашей произошло? Это было в прошлом году, в мае. У Егора в детском саду предвыпускные дни. Суета. Я еще была председателем родительского комитета, занималась всеми вопросами, плюс работа. И смотрю — Саша какой-то вялый. Прихожу — он спит, никогда такого не было. Ну, думаю, устает, конец учебного года. А мы ему еще купили велосипед такой молодежный, так он после этого велосипеда вообще лежал ничком. У меня прям озабоченность: Саш, ты чего такой? Посмотрела на него. Вижу, на ногах какие-то пятнышки красные, мелкие-мелкие, с кровоподтеками. У меня шок. Спрашиваю: Саша, это откуда у тебя? Он говорит: мам, да это я был в спортивных брюках, в джоггерах, катался на велосипеде, и у меня волосы выдернуло. Думаю: нет, это что-то не то. И мысль — надо его завтра на анализы. А завтра он вообще лежит, у него температура под 38. Синяки какие-то везде.
Вызвали «скорую». Сначала повезли в инфекционную больницу нас, потом в обычную детскую. Сдали там анализ крови, ждем. И вдруг лаборантка говорит: вас, наверное, домой не отпустят. Что такое? Нужна консультация гематолога, у вас подозрение на ОЛЛ.
Это я потом только узнала, что это острый лимфобластный лейкоз. А сначала-то у меня ничего этого не было в голове. Что такое ОЛЛ? Мне говорят: системное заболевание крови. Я в интернет. А там сплошные системные заболевания крови и все разные. Какое у нас? Думать об этом — только себя загонять. А гематолога нет на месте, он в командировке.
Саше все хуже. Он не может уже даже встать, говорит: болят ноги, как будто переломанные. И главное — пятница, впереди выходные. Мы на свой страх и риск написали отказ и сами поехали в детскую республиканскую больницу. Здесь нам повезло. Нас приняли, сделали пункцию, положили Сашу под капельницу. Стали мы ждать результаты. Сначала пришел ответ, что это смешанный лейкоз — очень серьезный диагноз, шансов с ним мало. Я тогда говорю: давайте проверим еще раз. Отправили на этот раз анализы в Москву. Оттуда пришел ответ, что у нас острый лимфобластный лейкоз. Как сказала наш лечащий врач, мы вытащили счастливый билетик, шансы хорошие, надо начинать лечение.
Мне кажется, нам действительно повезло. В том смысле, что протоколы химиотерапии именно для детского онкологического лечения отличаются от взрослых: они направлены на то, чтобы вылечить ребенка, а не на то, чтобы просто, например, продлить человеку жизнь.
Первый курс Саша перенес более или менее нормально. Выходил на улицу, гулял с друзьями. Но во второй раз было очень тяжело. Бесконечная рвота. Выпали волосы. Руки и ноги стали тонкими. Он терял сознание, падал. С третьим курсом вообще было непонятно, что делать. С ноября до середины января, а в декабре Саше исполнялось 18, и нас должны были перевести во взрослую систему, чтобы лечить уже по другим протоколам. Но врачи решили, что лучший вариант — заканчивать лечение по той схеме, по которой начинали. Так что нам рекомендовали остаться в детской клинике, но уже на платной основе. А денег взять неоткуда. Пришлось обратиться в Русфонд.
Мы и сами раньше помогали людям, отправляли деньги по SMS. Но никогда даже не могли себе представить, что это коснется нашей семьи, что придется просить о помощи самим. И вот это случилось, люди помогли купить для Саши медикаменты.
Третий курс был самым тяжелым. Я в больнице практически не отходила от ребенка. Нам обоим было тяжело. Я к вечеру выматывалась, а он только приходил в себя и садился за компьютер. Я даже — не поверите — обошла все магазины, чтобы найти беззвучную мышку, чтобы она не щелкала. Потому что я только собираюсь поспать, а тут этот звук — цык-цык-цык, цык-цык-цык. И знаете — оказалось, что нет таких бесшумных мышек.
Сейчас мы приходим в себя. После лечения Саша принимает поддерживающую химию, это займет еще какое-то время. Потом он будет восстанавливаться. Через два-два с половиной года можно будет с уверенностью сказать, что мы вышли в ремиссию. А пока мы просто бережем себя, стараемся лишний раз не болеть.
Наверное, все это история не только борьбы, какого-то испытания, но и история любви, доверия друг другу. Когда все это началось, я даже не могла об этом говорить. На работе о болезни знал только ограниченный круг лиц. И самое главное — я не могла сказать об этом Саше. Не знала, как это сделать. Думала, пусть лучше врач. А она сказала сухо, жестко, как бы с математическими выкладками в руках. Он никогда до этого не плакал. А в этот день…
Но потом, знаете, вдруг я поняла, что у меня сильный сын. Он помогает не только себе, но и мне. Мы ведь с Сашей до этой болезни очень сильно отдалились друг от друга. У него подростковый возраст, началась своя жизнь. А болезнь нас очень сблизила. Не потому, что находились вместе 24 часа в сутки, а потому, что стали друг другу интересны. Вдруг выяснилось, что в наше время, когда все находят себя только в гаджетах, можно найти себя в ком-то другом. Можно общаться. Разговаривать. Рассуждать. И радоваться друг другу. И чувствовать, что именно это и делает тебя здоровым человеком. Тебя, всех вокруг. Может быть, болезнь показывает нам, какими мы могли бы стать, если бы потеряли друг друга. И чтобы победить ее, надо просто понять, какие мы на самом деле сейчас.
Кемеровская трагедия в числе прочих ярко обозначила еще одну проблему — вроде бы несущественную на фоне других: неспособность власти общаться с людьми. Причем не только с оппозицией, но даже с самыми аполитичными обывателями. Возможно, проблема чисто техническая — достаточно открыть для чиновников курсы по антиконфликтному поведению. В Ленинградском Заксобрании даже предложили составить методичку для госслужащих по правильному общению с народом. Поможет ли? Почему чиновники все чаще выглядят бездушными циниками, а любую критику воспринимают как «уход в майдан и кампанию по дискредитации власти»? На эти и другие вопросы «Ленте.ру» ответила политолог, доцент Института общественных наук РАНХиГС Екатерина Шульман.
«Лента.ру»: Кемеровская трагедия ярко обозначила неспособность власти вести диалог с народом. Почему чиновники разговаривают с людьми так, что это выглядит издевательством?
Шульман: Есть два фактора, которые на первый взгляд противоречат друг другу, но на самом деле работают на один и тот же эффект. Первый — возросшая информационная прозрачность, второй — информационная изоляция.
В предыдущие века истории человечества общение власти с народом, с внешним миром происходило в строго ритуализированном контексте и в очень ограниченных количествах — то есть власть была закрытой. Она выходила к народу в особых ситуациях, произносила свои ритуально определенные слова, совершала ритуально определенные действия и удалялась в свои чертоги. Век телевидения, ХХ век изменил ситуацию незначительно. Это были те же самые ритуализированные контексты, но менее формализованные по стилю.
Только современная ситуация информационного общества поменяла это положение вещей радикально. Раньше официальную информацию давали первые лица властных структур либо специально обученные люди — пресс-секретари. А сегодня каждый человек из государственной системы становится спикером, у всех берут интервью и требуют комментариев. Практически все чиновники присутствуют в социальных сетях. Это значит, что число говорящих голов увеличилось, выросло и количество их высказываний. То есть это не как раньше: говорят для народа чего-то по праздникам, на съезде, во время выборной кампании. Сейчас нужно общаться каждый день.
Информационное общество появилось не вчера, могли бы уже научиться.
Не в этом дело. Одновременно с этой прозрачностью действует и второй фактор — информационный вакуум. Чиновники общаются исключительно друг с другом.
А как же их регулярные выходы в народ?
Народ ни при чем. Мы прислушиваемся к мнению тех, кого считаем важными для себя. Для чиновников релевантно мнение таких же, как они, чиновников. Несмотря на то, что госслужащие находятся под прицелом общественного внимания, в России их благополучие, продвижение по службе, назначение на должность, сохранение этой должности, защита от уголовного преследования никак не зависят от общественного мнения.
Поэтому губернатор просит прощения за пожар у президента, а не у людей?
Конечно, ведь губернатор назначен президентом, а не гражданами. Он совершенно точно знает, от кого зависит его судьба, потому он и адресуется к этому человеку. Со стороны такое поведение выглядит бессовестным, но вообще-то оно в высшей степени рационально.
В демократиях более прямая связь между социумом и властью. Хотя элиты везде склонны замыкаться в себе: они общаются с себе подобными, женятся друг на друге, видят преимущественно друг друга. Это везде так, это общий принцип формирования любой классовой структуры, если использовать терминологию марксизма. Но там, где есть ротация власти посредством выборов, ее контакт с внешней реальностью будет более наглядным.
В России имеется очень несчастливое сочетание прозрачности и неподотчетности. У нас в стране архаичная политическая система, но при этом прогрессивная информационная среда. Поэтому получается такой вот великий диссонанс.
Я правильно понимаю, что, говоря о своем общении с родителями погибших детей «мы там только время теряли, а нам работать надо», чиновники вовсе не проявляют неуважение к людям?
Именно сочетание эффектов открытости общественному вниманию и неподконтрольности общественному мнению дает ощущение этого безумного цинизма. Нам начинает казаться, что люди во власти либо как-то неимоверно поглупели, либо обнаглели до такой степени, что им все равно, какое впечатление они производят. Но чиновники вовсе не стремятся демонстрировать гражданам неуважение. Они живут своей жизнью, в ситуации острой конкуренции друг с другом, и они искренне не понимают, как выглядят со стороны.
Видимо, их многочисленные советники и пресс-секретари плохо работают.
Пиарщики — это их обслуга, это их собственные сотрудники. Они удерживаются на своем месте благодаря тому, что говорят начальству приятное. Собственно, и берут их на эту должность ровно для этого: говорить руководителю то, что он хотел бы услышать. Пиарщик, советник должны подтверждать доброе мнение начальника о самом себе, создавать у него такое ощущение: «Я не специалист в этом, но догадался, своим умом дошел, как правильно сделать, а теперь специалист мне посоветовал то же самое, что я и без него собирался сделать».
Если бы продолжались старые добрые времена, когда народ видел высокопоставленных чиновников только на партийном съезде, не возникали бы ситуации, когда им нужно немедленно выйти под тысячи камер и сказать что-то.
Дополнительный ужас в том, что чиновники не очень понимают, что такое СМИ, потому что пресса у них тоже своя. Интервью для них — это некое действо с заранее заготовленными вопросами и написанными ответами, которые они зачитывают, глядя на журналиста, ритмически кивающего им в такт головой. И когда госслужащие выясняют, что медиа пишут что-то отличное от того, что им хочется слышать, они думают, что это проплаченная кампания по дискредитации. Ведь они точно знают, что сами платят деньги за то, чтобы о них писали что-то хорошее. С их стороны логично предположить, что плохое тоже кто-то профинансировал.
Следовательно, любая претензия, любая критика будет восприниматься властью как «раскачивание лодки», «бузотерство» и «спланированная провокация»?
Если вы находитесь в обществе исключительно себе подобных и у вас нет прямого контакта с реальностью, вы рано или поздно начнете воспринимать любое проявление бытия как кем-то инспирированное.
Представьте, что вы точно знаете: у вас есть враг Х. Он реально существует и на самом деле мечтает снять вас с должности, посадить или вообще убить. Соответственно, вы думаете: если против меня предпринято какое-то действие — значит, это происки Х. Все остальные люди будут рассматриваться как инструменты или как проекция вашего врага. То есть вы будете полагать, что Х просто использовал их или заплатил им. Потому что никто, кроме ваших собратьев по правящему классу, не кажется вам обладающим субъектностью — способностью к самостоятельному действию. Это следствие той самой замкнутости власти и ее информационной изоляции.
Слепота и цинизм чиновников — это исключительно российская особенность?
Наша ситуации не уникальна, мы как политический режим вообще очень банальны. Полно стран, которые изображают демократические институты, но не являются полноценными демократиями, — в Северной Африке, Латинской Америке, Юго-Восточной Азии, на постсоветском пространстве. У них точно такая же проблема, как и в России: отсутствие обратной реакции. В результате часто бывают ситуации, которые в народе называются «не алё».
Некоторое время назад турецкого лидера Эрдогана упрекали в мировой прессе за то, что он на каком-то публичном мероприятии перепугал шестилетнюю девочку. Он ей пообещал, что если она погибнет в борьбе за родину, ее непременно похоронят как героя. Ребенок стал плакать. В Турции все как у нас: Эрдоган живет в своем мире, где он воюет с курдами. Для него это самое главное, и ему кажется, что все озабочены той же самой проблемой, все хотят пойти и умереть за его великую внешнеполитическую повестку. До этого ему все хлопали и кивали, а с девочкой вдруг вышел облом: она не хочет почему-то умирать, плачет и боится.
Этот властный аутизм как-то лечится?
Есть два варианта. Первый — закрывать информационную среду. Северокорейская правящая элита не страдает от того, что плохо выглядит в глазах граждан, потому что она выглядит ровно так, как она хочет. Ведь глаза граждан принадлежат этой самой элите. Люди знают только то, что им позволяют знать. Ситуация в Китае приближается к этому идеалу, но не совсем — там есть интернет и есть мощная система интернет-цензуры. Но сразу скажу: такой вариант технически трудно исполним. Китай начал строить свой великий файрвол 25 лет назад, потратил и продолжает тратить на него такие ресурсы, каких мы позволить себе не можем.
Если информационное пространство закрыть и контролировать не получается — значит, власти надо стараться выглядеть лучше. Конкурентные выборы с возможностью потерять свою должность — самое лучшее лекарство от любого рода иллюзий. Это быстро и широко открывает глаза, отрезвляет, дисциплинирует и делает из вчерашних безумных чиновников, которые непонятно что несут, очень достойных публичных персон. Они будут бояться сказать глупость не потому, что президент поругает, а из опасений, что люди их больше не выберут. Никакого другого эффективного рецепта человечество пока не придумало.
Согласитесь, в нашей политической ситуации этот рецепт выглядит несколько неуместным.
Промежуточное решение, к которому сегодня прибегает наша властная машина, — замутнение информационного пространства. Власть прямо и косвенно содержит большое количество СМИ и отдельных информационных агентов, которые производят много-много фейков, отвлекающих маневров, ложных сюжетов. Задача — заполнить все вокруг белым шумом, чтобы на этом фоне была не так заметна базовая странность этих самых представителей власти.
Например, звонки пранкеров?
Например. Когда начинают обсуждать украинского пранкера, который позвонил и сказал про 300 трупов, а потом возмущаются украинским блогером, который не так скорбит, — это типичный белый шум. Возникает смутное подозрение, что все эти персонажи участвуют в одной информационной операции, цель которой — отвлечь внимание от поведения российских должностных лиц. На самом деле «замутнение» — это плохой рецепт, он никак не поможет решить проблему. Это как местное обезболивающее — помогает, но не надолго.
Отставка губернатора после трагического события — верное решение?
Ничего дурного в принесении ритуальной жертвы нет. Это помогает повысить уровень доверия к власти — люди видят, что на их недовольство, на их возмущение есть какой-то ответ. Чем быстрее реакция — тем больше воспитательный эффект для элит, с одной стороны, и уверенности граждан, что их услышали, — с другой. Поэтому отставка губернатора через неделю после кемеровской катастрофы — это лучше, чем через месяц. Но еще лучше было бы ему подать в отставку немедленно, без этих постыдных заявлений последних дней. Это оставило бы о нем более приличную память.
До сих пор немедленная смена руководителей регионов в угоду общественному мнению не практиковалась. Даже Беслан и Норд-Ост к показательным отставкам не привели. Власть боится показаться слабой?
Логика на самом деле поразительная: выходит, что власть смотрит на общество как на врага, в угоду которому ни в коем случае нельзя действовать, дабы это не восприняли как слабость. Даже не предполагается, что у политической системы и граждан могут быть общие интересы, в угоду которым можно и нужно действовать. Нет. Кругом враги, причем не только за пределами России, но и внутри нее, причем это наши же собственные граждане. Это довольно удивительная позиция. Она, конечно, внятно не формулируется именно таким образом, но отлично просматривается. Отсюда и вывод: давление граждан на власть — это что-то плохое.
Но вообще-то именно граждане, многонациональный народ Российской Федерации — источник власти, это в Конституции записано. Гражданам не надо осуществлять давление на власть, которая и так должна делать то, что они хотят. Это и называется демократия — вспомним азы.
Отсутствие реакции на требования тоже ведь подавляет азарт требующих?
Если люди будут понимать, что их никто не слушает, предполагается, что это сделает их более пассивными. Это действует, но до определенной поры, пока протест не носит особенно острого характера, пока не происходит какой-то чрезвычайной ситуации. Но вообще полезно помнить, что граждане, как бы они ни были недовольны, возмущены и разгневаны, — это не террористы, с которыми «переговоров не ведем». Их нельзя победить, хотя можно отвлечь, заболтать или временно напугать — переговариваться все равно придется, и лучше раньше, чем позже.
Вообще-то митинги — это одна из самых цивилизованных форм гражданского протеста. Граждане собираются без оружия, административные здания не поджигают, камней в окна не бросают, никого не бьют — ни Росгвардию, которую против них выставили, ни друг друга. Такое культурное поведение граждан надо ценить, но у нас эти митинги считаются каким-то страшным проявлением народного бунта, призраком Майдана. А напрасно, потому что мирные митинги — не единственная форма, которую может принимать протест, если на него не реагировать. Народный бунт выглядит совсем иначе.
Трагедия в Кемерово скоро забудется, как и другие, или будет иметь какие-то последствия в политическом, общественном пространстве?
Революции не случаются из-за чрезвычайного происшествия, каким бы ужасным оно ни было. Любой случай может стать триггером революционных изменений, когда общество к ним готово, а режим утратил свою устойчивость и внутреннюю цельность. Но это пока не наша ситуация.
Но и позиция «все останется как было» тоже неверна. Такое не забывается, произошедшее меняет социально-политическую реальность. Хочется напомнить, что Беслан стал прологом к важнейшей политической реформе последних 15 лет: изменению выборного законодательства, отмене выборов губернаторов, отмене одномандатников.
Сейчас в смысле политических последствий в целом для страны я больше смотрю даже не на Кемерово (хотя такая отставка губернатора — новое для России явление, и важно посмотреть, как будет и будет ли вообще осуществляться в области смена власти и правоохранительная зачистка), а на мусорные войны в Подмосковье.
Почему?
В Кемерове катастрофа случилась внезапно — то есть область к ней не была готова. По политической культуре этот край больше напоминает северокавказские республики, чем европейские регионы. Это то, что называется электоральный султанат — то есть регион, который административными методами дает сверхвысокую явку и сверхвысокий процент голосов за правящую партию и кандидата. Там слабая протестная база и низкий уровень организованности: политический фактор шахтеров давно ушел в прошлое, и сейчас, обратите внимание, он нигде не прозвучал. Тот протест, который был в Кемерове, — это скорее состояние аффекта, которое со временем проходит.
В Подмосковье ситуация другая. Там уровень свободы выше, уровень контроля ниже, больше прессы, больше общественного внимания, точечные волнения идут довольно давно. И есть долгоиграющий сюжет. Прошу прощения за некоторый цинизм, но с точки зрения политических изменений единичный несчастный случай — не очень благодатная история. Можно говорить, что на самом деле погибших больше, чем в официальной версии, нужно следить за тем, как продвигается расследование, будут ли наказаны виновные, но мало оснований для продолжения и развития сюжета. А тематические протесты по поводу свалок — это долгоиграющая история, которая постоянно развивается и ни завтра, ни послезавтра не закончится. Как и сами свалки.
Усиление гражданской активности может привести к очередному закручиванию гаек?
О, эта русская народная мечта о гайках, которые вечно должны завинчивать! Давайте посмотрим правде в глаза: все гайки, которые есть, уже закрутили. Ужесточение было после 2012 года, вызванное протестами 2011-2012 годов в Москве и крупных городах. С тех пор много чего изменилось и в экономической, и во внешнеполитической конъюнктуре. Политическая система наша не помолодела, и управляемость ее скорее снизилась, чем возросла. Чтобы закручивать гайки, нужны, во-первых, сами гайки, а во-вторых — те, кто их будет крутить.
Диссонанс между властью и обществом — когда они не понимают друг друга — по вашим прогнозам, будет нарастать? До какой степени?
Мне кажется, сказанного достаточно для того, чтобы делать выводы. Понятно, что медиа хотят узнать точное расписание апокалипсиса. Этого я не скажу — и не потому, что хочу ценную информацию утаить, а на самом деле точно знаю, что в четверг после полудня произойдет падение режима.
Просто если знаешь много разных политических режимов и историю их трансформаций, понимаешь, что влияет на это множество факторов. От одной ошибки никто не умирает. Но когда наступает время «Х», хватает и меньшего — любая галка становится пресловутым черным лебедем и триггером необратимых изменений.
Но есть и чудовищно неэффективные режимы, наподобие венесуэльского, где государство не выполняет никаких своих функций вообще, и при этом политический режим сохраняется. У них и оппозиция имеется, которая на последних парламентских выборах получила 80 процентов голосов, — так называемые опрокидывающие выборы, и протестные митинги регулярно проходят. Но президент Мадуро сохраняет власть, создает какие-то параллельные парламенту структуры вроде раннесоветских комбедов (комитетов бедноты), премирует полицейских туалетной бумагой и, похоже, отлично себя чувствует. Кстати, один из факторов устойчивости неэффективного венесуэльского режима — свободный выезд. Страна небольшая, граница открыта — все недовольные легко уезжают.
Московская программа реновации грозит преподнести москвичам очень неприятный сюрприз. Причем не только тем, кому в ближайшие годы предстоит переехать из морально устаревших пятиэтажек в обновленные современные кварталы. Дело в том, что архитектурная концепция реновации была скорректирована главным архитектором Москвы Сергеем Кузнецовым. Именно из-за него вместо небольших уютных кварталов со своей индивидуальностью москвичи могут получить все тех же советских монстров — массовую многоэтажную застройку по принципу микрорайонов. Какую мину закладывают в программу реновации ее исполнители и чем это может закончиться для города, выясняла «Лента.ру».
Нормальное явление
Сама по себе большая городская программа реновации — не зло и не благо, а нормальное явление в жизни современного мегаполиса. В ХХ веке через это прошли и крупные американские города, избавляясь от трущоб в обветшавших рабочих кварталах, и Токио, где были перестроены все 16 комплексов первого поколения массового жилья «додзенкай». Начиная с 1990-х годов в Пекине идет программа, направленная на замещение, а в некоторых случаях — реновацию исторического центра города, где некоторым постройкам уже более 700 лет.
У каждого мегаполиса свои уникальные причины для того, чтобы в какой-то момент объявить о сносе старых кварталов, и администрация каждого города стремится сделать так, чтобы эта программа улучшила качество жизни людей, принесла новые технологии и возможности. Экс-министр по вопросам городского развития Большого Парижа Морис Леруа рассказывал на прошлогоднем Московском урбанистическом форуме, что национальный план городской реновации позволил за десять лет обновить 490 кварталов, в которых проживали четыре миллиона жителей. Всего на эту программу было потрачено 12 миллиардов евро субсидий. «В результате 90 процентов опрошенных жителей отметили, что довольны и удовлетворены изменениями, — говорит Леруа. — Таким образом, мы можем видеть, что этот проект действительно увенчался успехом — город стал более динамичным, обогатилась его социальная жизнь».
Московский старт
Для москвичей программа реновации, рассчитанная на 15 лет, стала в некотором смысле шоком, и после ее принятия 1 августа 2017 года споры и возмущение в прессе, социальных сетях и районных форумах не прекращаются. Ведь программа коснется более миллиона жителей из более 5000 домов. Первая волна возмущения была скорее обычной реакцией на то, что в нашу жизнь приходит новое явление — масштабное, непонятное, неотвратимое. Но эта волна вскоре улеглась, во многом благодаря широкой рекламной кампании и разъяснительной работе, на которую мэрия выделила немалые ресурсы. Более 83 процентов горожан, чье жилье попало в программу реновации, готовы переезжать в новые дома. Об этом заявил в октябре прошлого года заместитель руководителя департамента градостроительной политики столицы Андрей Валуй, отметив, что москвичи собираются активно использовать так называемую докупку.
Действительно, когда первая негативная реакция сошла на нет, многие семьи по-новому взглянули на предстоящее испытание, увидев в переезде положительные моменты. В первую очередь — возможность получить жилье большей площади или с большим числом комнат, заплатив разницу со скидкой 10 процентов. Однако радость была недолгой. Первые переселенцы еще делились позитивными отзывами о новых квартирах и новых домах, а по Москве уже начала распространяться вторая волна недовольства и критики, которую уже трудно объяснить неприятием чего-то нового.
Спальный небоскреб
Дело в том, что первую волну переселенцев ждали квартиры, построенные в типовых современных домах по программе «Жилище». Что именно будет строиться в районах реновации, оставалось не то чтобы загадкой, но до конца прошлого года никаких деталей никто не сообщал. Главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов лишь в общих чертах рассказал о квартальной застройке переменной этажности от 4 до 14 этажей с закрытыми внутренними дворами и общественными пространствами. Однако информация о новой концепции в корне меняла общую картину долгосрочного проекта, поначалу выглядевшего таким многообещающим.
Первые признаки того, что в реновации что-то пошло не так, появились в ноябре прошлого года, когда Кузнецов прокомментировал опубликованный в рамках программы реновации проект строительства 31-этажного дома в Измайлово. На фоне его предыдущих заявлений о благополучной жизни в домах от 4-го до 14-го этажей с дворами и пространствами все доводы в пользу создания стометровой жилой башни выглядели крайне неубедительно. Тогда же появились многочисленные публикации, в которых сообщалось, что Кузнецов всерьез планирует в рамках программы реновации перейти к концепции многоэтажной застройки.
При этом в многочисленных комментариях и публикациях экспертов по теме реновации повторялось одно и то же утверждение: это ошибка, это противоречит современным нормам комфортного жилого строительства, поэтому в Европе и США давно отказались от многоэтажек. Причин для этого предостаточно: это и дороговизна их возведения и эксплуатации, и большое количество жертв во время пожаров (люди просто не успевают покинуть здание, пока распространяется пламя и дым, а спасти их с верхних этажей зачастую нет возможности). Из недавних трагедий стоит вспомнить ночной пожар в 24-этажном жилом доме Гренфелл-тауэр в Лондоне, где 14 июня 2017 года в огне погибли 72 человека. Расследование показало, что большое количество жертв обусловлено рекомендацией пожарных не покидать высотное здание самостоятельно. Но пожарные слишком долго пробивались к заблокированным на верхних этажах людям, в итоге жильцы два часа ждали помощи в своих квартирах, пока огонь распространялся по многоэтажке. Другой пример — пожар 19 мая 2015 года в Баку на проспекте Азадлыг, в результате которого погибли 16 жильцов 16-этажного жилого дома. Большинство из них задохнулось от дыма на верхних этажах, так как не смогли самостоятельно покинуть здание.
Еще одним существенным недостатком жилых высоток эксперты называют отсутствие социальных связей между жильцами, невозможность создать сообщество. Если в доме порядка 1000 квартир, рано или поздно встает вопрос безопасности. Мы не знаем, кто эти люди, чем занимаются, чего от них ждать. И как только появятся первые признаки того, что ждать можно чего угодно из такого дома начнут уезжать те, кто может позволить себе жилье получше, а многоэтажные кварталы постепенно превращаются в криминальные гетто. Кроме России многоэтажным жилым строительством в наши дни увлекаются главным образом в Китае, где, к слову, весьма специфические представления о комфортном жилье, планировании городов и контроле за населением.
Незабытое старое
Очередной вал критики обрушился на программу этой весной: в апреле в районах реновации прошли выставки проектов кварталов. Оказалось, что они несовременны, никакого обновления городу не несут, и в перспективе только добавят проблем тем районам, где их планируют построить. Это не жилая застройка нового поколения, а все те же советские спальные районы с их типичными недостатками.
Стало ясно, что можно забыть о современных и интересных конкурсных проектах российских и зарубежных архитектурных бюро, предлагавших свои варианты застройки. Именно их 3D-модели правительство Москвы представило в 2017 году, отвечая на вопросы населения о том, что именно будет построено на месте снесенных пятиэтажек. Но дело в том, что результаты конкурса, за проведение которого Москомархитектура заплатила компании ООО «РТДА» 183,705 миллиона рублей, вообще никак не были использованы при планировке новых кварталов. К слову, в прессе уже появлялись публикации о дружеских связях владельцев этой компании, выигрывающей самые дорогие контракты Главного архитектурно-планировочного управления Москомархитектуры, с главным архитектором Кузнецовым.
Вместо этого в работу пошли проекты, разработанные Институтом генплана Москвы, структурами Москомархитектуры, компаниями «Терре Аури» и «2018», в связи с программой реновации раньше не упоминавшихся. Именно эти проекты и вызвали серьезную и обоснованную критику архитекторов и жителей районов, в которых проходит реновация.
Насторожившая всех еще в ноябре завышенная этажность с каждым новым проектом становится все больше: в Люблино, и так уже признанном самым неблагополучным районом Москвы, отдельные здания планируется построить 22-этажными (73 метра), в Свиблово почти каждый дом имеет секцию выше 20 этажей (до 80 метров), в Бутырском районе собираются возвести сорокаэтажный (!!!) дом (135 метров). Все это разительно отличается от того, что главный архитектор рассказывал о проекте реновации и среднеэтажной застройке по квартальному принципу.
Этой весной уже второй тур публичных слушаний по первым шести районам оставил у будущих переселенцев много вопросов. Так, например, если в Бутырском районе снесут 11 жилых домов площадью 46,7 тысячи квадратных метров, а построят высотки площадью 180,8 тысячи квадратных метров, жилья там станет почти в четыре раза больше, а население увеличится как минимум в три раза. При этом детский сад запланирован всего один, и школа тоже одна.
Реновация или деградация
Дело в том, что города могут как развиваться и эволюционировать, так и деградировать, приходить в упадок. Происходит это по разным причинам: как из-за войн, изменений климата и стихийных бедствий, так и из-за непродуманной градостроительной политики, которая в итоге приводит к разрастанию трущоб. Чтобы исключить хотя бы этот последний фактор, Организация Объединенных Наций еще в 1978 году создала программу ООН-Хабитат, цель которой — помогать устойчивому развитию городов.
Основные принципы этого развития разработаны международными экспертами, опробованы на практике и знакомы всем специалистам в области архитектуры и урбанистики. Но по какой-то причине от них решили отступить те, кто разрабатывал проекты кварталов по программе реновации. Обсуждения на специализированных форумах, в соцсетях и публикации в прессе с участием архитекторов и урбанистов показывают, насколько печальными могут быть последствия.
Чтобы район жил насыщенной и разнообразной жизнью, для нее нужно место. Специалисты давно убедились на практике, что как минимум 30 процентов общей площади надо отдать под торговлю, сферу услуг, досуг и другие места, где могли бы работать и обслуживаться местные жители. В московских проектах таких площадей не более 20 процентов, а в Очаково-Матвеевском — всего 10 процентов, в Северном Тушине — 14 процентов. Офисов и городских производств не предусмотрено ни в одном проекте. В итоге районы реновации станут еще более спальными, чем были. Не получится создать никаких «функционально разнообразных районов», где соседствует жилье с общественно-деловой средой. Как и до реновации, жители будут вынуждены ежедневно выезжать на работу в другие районы. Транспортная нагрузка на центр Москвы продолжит расти, как и пробки. То есть на развитии полицентричной структуры Москвы можно ставить крест.
Но это было бы еще полбеды. Проекты реновации, как выясняется, несмотря на уплотнение застройки не предполагают разбивки территории на небольшие кварталы площадью до 4,5 гектара, хотя изначально именно квартальная застройка преподносилась как главная фишка реновации: небольшой квартал разноэтажной застройки выстроен вокруг уютного двора с зелеными насаждениями, детскими и спортивными площадками. А снаружи такой квартал ограничен улицами, тротуарами и парковочными пространствами. А через улицу расположен другой аналогичный квартал. Не жизнь, а сказка…
Вместо этого в границах существующих микрорайонов площадью 26-30 гектаров (например, Северное Тушино, Ивановское) почти в два раза увеличится плотность застройки — с 8 до 15 тысяч квадратных метров на гектар. Нетрудно догадаться, что машин станет вдвое больше, и парковаться они будут не вдоль проходящих по периметру улиц, а во дворах и в междворовых проездах. Застройка крупных микрорайонов домами по одному-двум проектам сделает новые жилые массивы такими же унылыми и однообразными, как их советские предшественники. В глубине укрупненных кварталов (таких как Северное Тушино, Очаково-Матвеевское, Метрогородок) неминуемо возникнут участки, не примыкающие к улицам. В проектах реновации все первые этажи отводятся под нежилые функции, но объекты торговли и услуг не смогут нормально развиваться на таких участках из-за удаленности от основных пешеходных и транспортных потоков. В итоге первые этажи, скорее всего, будут пустовать.
И, кстати, дорог, вопреки ожиданиям, в обновленных районах больше не станет. Хотя переход от знакомой всем микрорайонной к более локальной квартальной застройке предполагает увеличение плотности улично-дорожной сети минимум в два раза: с 6-10 до 15-18 километров на квадратный километр. Ведь большой микрорайон с узкими междворовыми проездами собирались разбить на кварталы, каждый из которых будет окружен полноценной проезжей частью. Но в проектах реновации строительство новых улиц почти не предусмотрено: на более чем 300 гектаров запланировали всего шесть улиц и проездов общей протяженностью около пяти километров. В результате дорог больше не станет, а с увеличением числа жителей в два раза и более нагрузка на существующие возрастет многократно, учитывая необходимость ездить на работу в другие районы. Чтобы хоть как-то защитить пешеходов и жителей выходящих на улицу домов от пыли и шума автомобильного потока, рано или поздно потребуется установить вдоль улиц специальные экраны. Те, кто хоть раз видел такие архитектурные формы, знают, что украшением улицы они не станут. Согласитесь, прогулки вдоль длинного и высокого забора — занятие на любителя.
В лучшем случае гулять придется вдоль газона. Улицы, обрамленные липовыми и другими аллеями, знакомыми, например, жителям Измайлово, останутся в прошлом. Высадка деревьев вдоль улиц запланирована только в одном проекте — в Солнцево. На улицах остальных районов пешеходам будет некомфортно. Известно, что одно дерево среднего размера может удерживать до 90 килограммов пыли в год. В противном случае она проникает в квартиры и легкие жильцов. Летом без деревьев будет слишком жарко из-за отсутствия тени, а зимой будет гулять ничем не сдерживаемый холодный ветер.
Можно по-разному относиться к пятиэтажкам, но у них есть одно неоспоримое преимущество: их жители имеют возможность видеть небо, причем достаточно большой его кусок. И неважно, где они находятся: у окна в квартире или на лавочке во дворе. Жителям новостроек небо в прямом смысле слова покажется с овчинку. В новых проектах реновации этажность застройки увеличена и достигает 28 и даже 31 этажей. Дворы имеют пропорции, прямо противоположные комфортным для человека: их ширина меньше высоты застройки. Так, в Северном Тушине или Очаково-Матвеевском дворы шириной 30 метров будут окружены застройкой высотой до 50 метров. В них будет очень некомфортно проводить время из-за недостатка солнечного света и видимости неба. Да и выглянув из окна, скажем, десятого этажа, человек увидит только дом напротив. К тому же высотная застройка, как известно, усиливает скорость ветра: такие улицы и дворы превращаются в аэродинамические трубы.
Вы когда-нибудь обсуждали с соседями по подъезду такой простой вопрос, как наем консьержки или уборщицы? Сколько людей — столько и мнений, и чем больше этих людей, тем сложнее принимать решения и распределять ответственность. И тут проявляется еще один недостаток реновационных районов: там вряд ли могут сформироваться сообщества жильцов. Ведь для этого нужно, чтобы количество квартир не превышало 150. Эта цифра не взята с потолка, а соответствует максимальному числу социальных связей, которые способен поддерживать каждый из нас. Ведь большее количество лиц нам просто сложно запомнить. В итоге в таких домах, где жильцы знакомы и узнают друг друга, вопросы поддержания порядка во дворе и в подъездах решаются просто, эффективно и без конфликтов.
Совсем иначе спроектированы дома в проектах реновации: они огромны, до 1000 квартир. (Северное Тушино, Метрогородок, Солнцево). В такой ситуации соседи просто не знают друг друга в лицо, возникают проблемы с коммуникацией, и постепенно это может привести к тому, что такое не всегда чистое, уютное и безопасное жилье перестанет быть привлекательным для среднего класса. Вполне вероятный сценарий развития ситуации: отъезд платежеспособных жильцов, перепродажа или сдача квартир, и заселение в те же дома менее состоятельных и требовательных граждан. А если прибавить к этому еще и недостаток общественных пространств и досуговой инфраструктуры, то районы московской реновации со временем получат все шансы превратиться в гетто.
Досуг, к слову, — единственное, что делает жизнь в спальном районе приемлемой. Но если посмотреть на проекты реновациии, довольно быстро можно понять, что гулять там будет особенно негде. Куда ни глянь — всюду, как и в советских спальных микрорайонах, однообразные здания двух типов: секционные дома и башни. От участка к участку повторяются и способы расположения зданий, и архитектурные решения фасадов. Новых скверов или площадей, которые могли бы хоть как-то разнообразить ландшафт, в проектах нет.
Создание местных парков тоже не предусмотрено. И если жители пятиэтажек привыкли к тому, что зелень окружала их дома со всех сторон, то в новых проектах озеленять решено только небольшие участки во дворах, и территории образовательных учреждений. Логично предположить, что в таких условиях жители будут воспринимать свой микрорайон исключительно как спальный, а для прогулок будут выезжать в другие районы или в центр города. Помимо того, что это не добавит позитивного отношения жителей к своему району, необходимость ездить отдыхать в другую часть города лишь преумножит заторы на дорогах. Не только в будни, но и в выходные.
Бомба замедленного действия
От этих вполне обоснованных упреков нельзя просто отмахнуться, проигнорировать их или обойтись комментариями вроде тех, что Сергей Кузнецов давал до сих пор: городу нужно больше жилых площадей. Неудачные проекты нужно дорабатывать и менять, а не создавать видимость того, что все благополучно, а работы ведутся в соответствии с выделенным бюджетом и временными рамками.
Очень двусмысленным выглядит тот факт, что чиновник высокого уровня, специалист, работающий главным архитектором Москвы с 2012 года, позволяет себе игнорировать вопросы и претензии, касающиеся важнейшего городского проекта наших дней. Если представить себе, что районы Москвы действительно пройдут через такую реновацию, это серьезно осложнит жизнь города и усугубит уже имеющиеся проблемы, характерные для любого современного мегаполиса. Эти районы не станут разнообразными, безопасными, экологичными и приспособленными к изменениям в будущем.
Архитекторы из числа критиков Кузнецова, подписывающие коллективные письма с требованием его отстранения от должности, объясняют происходящее его некомпетентностью. Другие эксперты говорят о силе московского архитектурного лобби, которое не оставляет ему возможности поступать иначе. Как бы то ни было, городской чиновник, работая над доверенными ему проектами, должен принимать компетентные решения, закладывать перспективу развития города, а не хоронить ее, создавая предпосылки к возникновению, мягко говоря, неблагополучных районов.
Понятно, что конкретный чиновник может упустить ситуацию по каким-то своим причинам. Но город не должен за это расплачиваться. А при нынешнем положении дел предсказуемо, что Москва наступит на грабли, на которые американские города наступали во второй половине ХХ века. В США хватает примеров того, как многоэтажные кварталы массовой застройки, возведенные за государственный счет в 1950-х и 1960-х по всей стране, за одно-два десятилетия превращались в криминальные гетто, после чего расселялись и уничтожались до основания.
Самый известный пример — район Пруитт-Айгоу в Сент-Луисе: взорван в 1972 году, через 14 лет после заселения. К тому моменту полиция уже четыре года не выезжала туда на вызовы. На его месте до сих пор пустырь, поросший деревьями. Чикагский Кабрини-Грин снесли в период с 1995-го по 2011 год, 28 шестнадцатиэтажек Роберт Тейлор Хоумс в том же Чикаго уничтожили в 2007-м.
Развитие событий в Пруитт-Айгоу было замешано на сегрегации. Изначально предназначенные «только для белых» и «только для черных» комплексы Пруитт и Айгоу на волне борьбы с расовой дискриминацией стали объединять в единый комплекс. После этого белые жители района при первой же возможности начали оттуда уезжать, а на их место заселялись все более бедные черные семьи. И хотя в Пруитт-Айгоу жилье было социальным, государство финансировало лишь его строительство, а содержание должно было осуществляться за счет жильцов, среди которых становилось все больше людей, живущих на государственное пособие. Так как они не могли своевременно оплачивать аренду, 33 дома жилого комплекса стали стремительно приходить в упадок.
В московском контексте превращение когда-то благополучных районов в гетто может протекать по подобному сценарию, хоть и без столь явной расистской окраски. Дешевое жилье с минимумом инфраструктуры часто сдается — преимущественно мигрантам. Это начинается, когда те, кто должен был жить в таких квартирах, понимают, насколько это жилье некомфортно из-за плохой транспортной доступности, отсутствия инфраструктуры или социально неоднородного окружения. В перспективе такие районы рискуют превратиться в анклавы, практически полностью заселенные трудовыми мигрантами и маргиналами.
Доцент Высшей школы урбанистики НИУ ВШЭ, кандидат архитектуры Виталий Стадников в беседе с «Лентой.ру» рассказал, что сейчас спальные районы в Москве еще не похожи на гетто, поскольку наше общество пока остается смешанным. Но в последние годы, по его словам, в столице заметны процессы территориального размежевания между бедными и богатыми. «Такая социальная сегрегация с превращением отдельных районов Москвы в настоящие гетто в будущем лишь усилится, если продолжится порочная советская градостроительная политика по возведению в городах джунглей из многоквартирных типовых домов», — уверен Стадников.
Увы, именно такая застройка появится в ближайшие годы в Москве, судя по обнародованным планам реновации. Уже понятно, что это бомба замедленного действия, которая способна принести городу и москвичам очень много бед. Пора вызывать саперов.
Центризбирком надеется обеспечить видеокамерами избирательные участки, на которых в 2018 году проголосуют до 85 миллионов человек. Это вдвое больше, чем удалось охватить на прошлых парламентских выборах. Представители Совфеда уже внесли в Госдуму поправки, которые регулируют вопросы видеонаблюдения за голосованием. «Лента.ру» узнала, какая польза от слежки за избирательным процессом и во сколько она обойдется.
В единый день голосования 18 сентября 2016 года на YouTube появилось видео с камеры наблюдения, установленной на одном из избирательных участков в Ростове-на-Дону. На записи видно, как представители участкового избиркома (УИК) встают «стеночкой» и прикрывают собой урны для голосования, в то время как в урны вбрасываются бюллетени. Ни названий партий, ни имен кандидатов на записи не разглядеть, но сомнений факт нарушения не вызвал — тем более в сети оказалось сразу несколько видео с места происшествия.
В местном избиркоме пытались оправдаться, называя видеоролик постановочным. Но в конце концов по факту инцидента возбудили уголовное дело, а позже признали итоги выборов на этом участке недействительными. По словам главы ЦИК Эллы Памфиловой, бюллетени вбрасывала секретарь УИК с правом решающего голоса.
В прошлом году камеры удалось поставить на участках, которые посетили 40 миллионов избирателей, за ходом голосования следили в режиме онлайн 300 тысяч человек. «Самое важное — не камеры сами по себе, а та всенародная игра, когда десятки тысяч блогеров, людей из Сети смотрят эти трансляции, делают какие-то скриншоты. Возникает целый феномен массового удаленного наблюдения за ходом голосования, с обсуждением, с дискуссиями», — подчеркивает генеральный директор аналитического центра «Московский регион» Алексей Чадаев. По его словам, интерес стал очевиден еще во время президентской кампании 2012 года. «Был очень неожиданный и необычный тогда эффект, что мы страну увидели: участки в Грозном, участки на Камчатке, участки на Урале. Это действительно интересно, когда ты одномоментно можешь увидеть любую точку Отечества», — говорит политолог.
До районного уровня
На грядущих президентских выборах 2018 года охват видеонаблюдением планируется нарастить более чем вдвое и установить камеры на участках, где предположительно проголосуют 85 миллионов человек. «Практически это будет покрывать территории, где проживает не менее 85-90 процентов населения. Все остальное — по возможности», — пообещала недавно Элла Памфилова. Всего по стране — около 95 тысяч участков, на каждый требуется минимум по две камеры, то есть в общей сложности речь должна идти примерно о 170 тысяч камер. И чтобы обеспечить такой масштаб, потребуется корректировка законодательства.
До недавнего времени вопрос установки камер на законодательном уровне никак не регулировался, все определялось инструкциями ЦИК. Депутаты пытались поправить закон о выборах в конце 2011 года, но к тому моменту избирательная кампания уже стартовала и менять что-то было поздно.
На этот раз есть шансы успеть. Законопроект, регулирующий вопросы видеонаблюдения во время избирательного процесса, был внесен в Госдуму в самом начале марта, за целый год до президентских выборов. Авторами стали двое представителей Совфеда — сенаторы Андрей Клишас и Анатолий Широков. В подготовленных ими поправках учтены многие предложения партий и Центризбиркома, отмечают эксперты.
Задачи охватить все 100-110 миллионов избирателей, которые потенциально могут прийти на выборы, пока не ставится — в силу финансовых и инфраструктурных ограничений. «Нам представляется, что можно было бы с учетом достаточно больших расходов все-таки ограничиться участками районных центров и областных», — пояснял зампредседателя ЦИК Николай Булаев. О сельском уровне пока не говорят — слишком слабая здесь оснащенность сетями связи. Сельских участков по стране много, признает Булаев, но приписанные к ним избиратели немногочисленны:на каждом голосует не более 300-500 человек.
Миллиарды на святое
При бывшем председателе ЦИК Владимире Чурове вопрос видеонаблюдения на выборах оказался задвинут в долгий ящик в первую очередь из-за финансовых соображений. В 2015 году не все избирательные кампании финансировались из федерального бюджета — региональные и местные выборы оплачивали субъекты и муниципалитеты. «Соответственно, особенно регионы на дотациях, предпочли использовать средства на иные нужды», — отмечал бывший глава ЦИК. На федеральном уровне ситуация была не многим лучше: Чуров подчеркивал, что средств не хватает даже на зарплату членам участковых избиркомов.
Его сменщица Элла Памфилова подсчитывала, что видеонаблюдение на парламентских выборах по всей стране обошлось бы в четыре-пять миллиардов долларов. И шансов их оперативно изыскать к выборам-2016 практически не было, потому что «проблема была упущена». «Тут никак не хочу обижать коллег предыдущего состава ЦИК, но если стояла такая задача — мы все понимаем, что это довольно дорогое удовольствие, — тогда надо было выходить с инициативой, чтобы средства из федерального бюджета были внесены в прошлом году в бюджет», — поясняла Памфилова.
Пришлось идти другим путем — некоторые регионы изыскали возможности самостоятельно оплатить установку камер. Плюс ко всему ЦИК гарантировал, что компенсирует затраты на видеонаблюдение за участками в городах-миллионниках.
После завершения кампании-2016 Центризбирком прикинул расходы на будущие президентские выборы чуть точнее. По словам зампреда комиссии Николая Булаева, видеонаблюдение в 2018 году будет стоить чуть более трех миллиардов рублей. Вдобавок к камерам представители ЦИК надеются организовать в каждом областном центре общественную площадку, где установят экраны, поочередно транслирующие картинку с избирательных участков. «Это не самое дорогое удовольствие, но мы считали бы это важным сделать», — отмечает зампредседателя ЦИК.
Нужный объем средств обязательно изыщут, уверен политолог и политтехнолог Аббас Галлямов. Он отмечает, что «стоит важная цель — сделать выборы президента абсолютно легитимными», но население страны по-прежнему не доверяет результатам голосования. «При этом у Путина объективно высокий рейтинг. Побеждать в такой ситуации с сомнительным результатом было бы в высшей степени глупо, — говорит эксперт. — Выборы действительно должны быть кристально прозрачными, поэтому на такое святое дело деньги выделяются».
Видео с последствиями
В регионах за редкими исключениями идею видеонаблюдения одобряют — во всяком случае, публично. Хотя бывают и исключения. В прошлом августе, незадолго до выборов в Чечне объявили, что здесь и без видеонаблюдения голосование проходит довольно открыто и общественного контроля за выборами более чем достаточно. К следующему голосованию подход, скорее всего, изменится, и камеры все-таки установят, полагает политолог Аббас Галлямов.
Однако, по его мнению, просто поставить камеры на участках будет недостаточно. «Действительно, если камеры правильно расположить, это мешает фальсифицировать выборы. Но если власти хотят, чтобы легитимность была полной, надо не только камеры установить, надо нормативно-правовую базу регулировать», — отмечает эксперт. Он подчеркивает, что необходимо избежать случаев, когда записи есть, но организовать их просмотр для прояснения обстоятельств не удается.
Парламентская оппозиция тоже волнуется о практике применения поправок и механизме использования записей. Так, по словам зампреда ЦК КПРФ и депутата Госдумы Владимира Кашина, следует отработать инструменты быстрого реагирования на сигналы о нарушениях, зафиксированных с помощью видеонаблюдения. «Здесь должны быть рабочие группы соответствующих органов власти, которые могли бы сразу выезжать и смотреть, поправлять надо немедленно, в ходе выборов, а не потом руками разводить», — отмечал Кашин.
Группы оперативного реагирования на сообщения о нарушениях Памфилова фактически уже создала прошлой весной, договорившись с представителями силовых ведомств о сотрудничестве. Хотя на законодательном уровне вопрос, похоже, действительно остался неурегулированным.
С добавлениями или без, поправки в избирательное законодательство, внесенные на прошлой неделе, нужно быстрее провести через Госдуму, считает спикер Совфеда Валентина Матвиенко. Она уверена, что для внедрения новаций необязательно ждать выборов президента: их можно использовать на ближайших губернаторских кампаниях в сентябре.