За два дня под следствием оказались сразу два заместителя глав регионов. Губернатор Владимирской области Светлана Орлова расценила задержание своего зама Елены Мазанько как провокацию. Александр Михайлов, возглавляющий Курскую область более 15 лет, уголовное дело в отношении подчиненного пока не комментирует. Во всей этой истории косвенно замешан и старейший российский губернатор Аман Тулеев. Подробнее — в материале «Ленты.ру».

О задержании вице-губернатора Курской области Василия Зубкова стало известно вечером 5 июня. По версии Следственного комитета России, Зубков получил недвижимость на миллион рублей в обмен на помощь с незаконным введением в эксплуатацию здания. Фигурантами дела о взяточничестве стали также трое предполагаемых сообщников замгубернатора. В их числе, по данным СМИ, владелец строительной компании «Своя квартира» Александр Филимонов, ее бухгалтер Наталья Кретова, а также Андрей Занин. Последний работал в подчинении у Зубкова в его бытность руководителем регионального управления МЧС.

Курский губернатор Александр Михайлов на задержание зама пока не отреагировал. В отличие от Светланы Орловой, которая первой подтвердила СМИ информацию о следственных мероприятиях в отношении своей подчиненной.

История с ершиком, или за подчиненных — горой

Владимирского губернатора новость о задержании ее зама Елены Мазанько застала в пути: Орлова возвращалась во Владимир с Петербургского международного экономического форума. «В этой провокации могли быть задействованы и силовики — мы это все знаем, — заявила она. — Когда губернатор находится на форуме в Петербурге, когда летит в самолете, и в десять часов вдруг следователь из центрального управления Следственного комитета… А что, у наших следователей кишка тонка, или что? Ее обвиняют во взятке 2014 года, а в 14-м году, где они были?»

Мазанько, курирующая в администрации Владимирской области имущественные и земельные отношения, подозревается в получении взяток не менее чем на три миллиона рублей. Следователи считают, что она брала их от предпринимателей за содействие в заключении госконтрактов на ремонтные работы в здании областной администрации и поставку мебели.

Местных чиновников поймали на закупке дорогостоящей мебели летом прошлого года. В центре скандала фигурировали туалетный ершик за 23 тысячи рублей, кровать за 344 тысячи рублей, шкаф за 606 тысяч и крючок для полотенец за 13 тысяч. Ершик и другие предметы интерьера вернули поставщику, после того как Орлова распорядилась расторгнуть договор. Отмечалось, что должностному лицу был вынесен выговор — не Мазанько, а руководителю учреждения-закупщика Наталье Мельник.

Вступившись за вице-губернатора, Орлова в числе ее достижений назвала «порядок в земельных отношениях, в собственности в области». То, что губернатор защищает своего зама, нехарактерно для нынешней политической системы, отмечает руководитель «Политической экспертной группы» Константин Калачев. «Обычно губернаторы отстраиваются от задержанных сразу. Орлова проявила в этой ситуации морально-волевые качества», — говорит он.

Во Владимирской области подобное происходит не впервые: в октябре прошлого года был задержан бывший замгубернатора по строительству Дмитрий Хвостов, ставший впоследствии фигурантом трех уголовных дел о получении взяток в особо крупном размере. Хвостов подал в отставку за месяц до задержания. Его увольнение Светлана Орлова объясняла весьма расплывчато: мол, были сорваны сроки строительства некоторых объектов. После задержания его не оправдывала, однако, как и в случае с Мазанько, вставила шпильку в адрес силовиков: почему преступные эпизоды из 2014-го всплыли только спустя два года?

Обе эти истории показывают, что у Орловой есть проблемы с местными силовыми структурами, считает Калачев. Правда, сюжет с Еленой Мазанько намного запутаннее, учитывая ее бэкграунд.

Кемеровская команда

Мазанько переехала во Владимирскую область в 2013 году — после назначения на пост руководителя региона Светланы Орловой, которая до этого почти десять лет представляла в Совете Федерации Кемеровскую область. Там же начинала Мазанько. На муниципальную службу она пришла в 1992-м, в администрации региона поднялась до зама кемеровского губернатора Амана Тулеева по поддержке и развитию предпринимательства. Этот пост она получила в 2010-м, в том же году от него отказалась из-за переезда в другой город, как выяснилось позднее — в связи с переходом на работу в федеральное министерство экономического развития, где ее назначили замдиректора департамента имущественных отношений.

Местные СМИ утверждали, что вице-губернатор подстраивает госзакупки под компании из родного региона: одна из них получила заказ и на злополучный «золотой ершик». Мазанько информацию не опровергала, но подчеркивала, что кемеровским компаниям за три года досталось заказов на 111 миллионов рублей при общих затратах более чем в 60 миллиардов.

Эксперты напоминают о кадровом скандале в администрации Кемеровской области, произошедшем в ноябре прошлого года. Тогда под следствие попали сразу трое подчиненных Тулеева — два его зама Александр Данильченко и Алексей Иванов, а также начальник департамента административных органов администрации региона Елена Троицкая. Помимо них, в уголовном деле о вымогательстве фигурировали еще несколько человек, в том числе руководитель областного управления СКР Сергей Калинкин, учредитель компании «Уголь» Александр Щукин и его доверенное лицо Геннадий Вернигор. Тулеев, как и Орлова, сразу же вступился за подопечных: «Это порядочные честные люди, государственники. Ничего у них нет. Вчера был обыск в домах. Где горы золота? Почему их не показали?» В итоге он все же отстранил всех троих от должностей.

Глава Национального антикоррупционного комитета Кирилл Кабанов не исключает, что так или иначе эти истории могут быть связаны: «У них общие корни, которые уходят еще в 1990-е годы». Он отметил, что основные коррупционные схемы формировались вокруг региональных бизнес-структур.

Политолог Константин Калачев видит связь в другом: чиновники, привыкшие работать под губернатором-тяжеловесом, «не верят, что с такой серьезной политической крышей можно попасть под следствие». По его мнению, задержание замгубернатора Владимирской области косвенно стало камнем в огород кемеровского руководителя: «Получается, что Тулеев, которого считали образчиком умения работать с кадрами, выбирает тех, кто один за одним присоединяется к «кормовой базе» силовиков».

Повод задуматься

В истории с заместителем курского губернатора Зубкова никаких кемеровских следов нет. Зубков прошел весь карьерный путь в Курской области: с 1993 года — в управлении МЧС по региону, дослужился до главы ведомства. В администрации — с 2000 года, по направлению безопасности, совмещая две работы. С поста начальника курского МЧС ушел в марте 2013 года без каких-либо особых происшествий. До вчерашнего дня в коррупционных скандалах замечен не был.

В областную администрацию попал в тот же год, когда губернатором стал Александр Михайлов, — почти 17 лет назад. В рейтинге политической выживаемости глав регионов он рекордсмен. «Хотя этот рекорд считается трудно объяснимым, период основных проблем оказался позади, и атаки на Михайлова отбиты», — отмечалось в исследовании.

«Если губернатор завязан в этой (мошеннической) схеме, скорее всего, ему будет выражено недоверие со стороны президента — и до свидания», — говорит гендиректор Центра политической информации Алексей Мухин. По его оценке, Михайлов губернатор «средненький»: «Он не выходил в зону риска в различных рейтингах, но и не демонстрировал серьезных успехов». В последнем Национальном рейтинге состояния инвестиционного климата в регионах, представленном на ПМЭФ, Курская область в первой десятке не фигурирует — в отличие от Владимирской области. Правда, в этом году подопечный Светлане Орловой регион потерял в рейтинге семь позиций.

Оба губернатора, замешанные в коррупционные скандалы из-за подчиненных, может, и не тяжеловесы, но прочно занимают свои позиции, считают эксперты. «У некоторых губернаторов по три-четыре зама под арестом, а они продолжают работать», — подчеркивает вице-президент Российской ассоциации по связям с общественностью Евгений Минченко. Один из примеров — губернатор Приморского края Владимир Миклушевский, двое замов которого уже более полугода находятся под следствием. Вместе с тем, говоря о ситуации во Владимирской области, Минченко отмечает, что для Светланы Орловой задержание подчиненной «звонок неприятный».

К политическим последствиям это вряд ли приведет, однако приятного здесь мало. «До недавнего времени казалось, что Орлова губернатор на особом счету. (…) Меньше всего было ожиданий, что задержания начнутся именно в ее ближайшем окружении», — говорит Калачев. Вместе с тем он подчеркивает, что в борьбе с коррупцией неприкасаемых нет. Глава Национального антикоррупционного комитета Кирилл Кабанов не исключает, что в этой истории еще появятся новые персонажи.

В стране едва не появился новый праздник — День патриотизма. Предполагалось, что отмечать его будут 6 августа, в годовщину введения Москвой продуктового эмбарго. Политики и общественники давно пытаются внедрить в календарь полезные даты, которые объединят граждан и напомнят им о главных ценностях. Что предлагали праздновать россиянам и какие у этих предложений перспективы — в материале «Ленты.ру».

Идея ежегодно праздновать запрет на ввоз импортных продуктов в Россию принадлежит президенту Ассоциации предпринимателей по развитию бизнес-патриотизма «Аванти» Рахману Янсукову. В августе 2014 года с полок российских магазинов исчезли многие европейские деликатесы. Больше всего общественность страдала по сырам: в Россию перестали поставлять пармезан, бри, камамбер. По мнению Янсукова, запрет западных продуктов пошел на пользу, а антироссийские санкции только сплотили народ. Чиновники, в свою очередь, указывают на разнообразие российских деликатесов, в том числе от отечественных сыроварен.

Автор инициативы направил свое предложение в Госдуму, оттуда оно попало в Минкульт. В ведомстве сочли идею заслуживающей внимания, сообщили СМИ 9 февраля, и поначалу решили, что министерство поддержало идею праздновать День патриотизма в честь введенных санкций.

Оказалось, что дальше интереса дело не пошло. Заместитель главы ведомства Владимир Аристархов пояснил, что в стране уже достаточно праздников, которые помогают «воспитанию зрелой личности»: «Прежде чем принимать решение об учреждении новой памятной даты, необходимо понять, что этот праздник может привнести по сравнению с уже существующими. По результатам проработки этого вопроса в ведомстве пришли к выводу, что введение данного праздника является избыточным».

Вполне возможно, что к другим инициативам в Минкульте отнеслись бы так же скептически. Хотя до министерского уровня доходили далеко не все.

День отца. Папа со статусом

В середине января губернатор Самарской области Николай Меркушкин учредил в регионе новый праздник — День отца. Автор законопроекта, депутат областной Думы Юрий Шевцов подчеркивал, что это поможет укрепить семейные ценности в обществе.

Торжественные мероприятия планируется устраивать в первую субботу ноября. Самарская область стала шестым по счету российским регионом, где День отца закреплен на законодательном уровне. Официально он отмечается в Архангельской, Волгоградской, Вологодской, Магаданской и Ульяновской областях.

Более того, праздник предлагают сделать общероссийским. «Учреждением Дня отца мы создаем в России такую ситуацию, при которой повышается социальный статус отца в семье и в обществе, его роль в воспитании детей, престиж отцовства в целом», — говорила член Совета Федерации Елена Мизулина.

Парламентарии попросили зампреда правительства Ольгу Голодец рассмотреть возможность учреждения нового праздника в 2014 году. Еще год спустя об этой идее вспомнил Минтруд, однако предложил отмечать его в последнее воскресенье октября. Инициатива пока не получила поддержки со стороны российского правительства. За рубежом, однако, традиция прижилась: отцов чествуют в специально отведенный день почти в 50 странах, в том числе в 30 — на официальном уровне.

День Сибири. 100 с лишним лет спустя

Депутаты от КПРФ Олег Смолин и Вера Ганзя призывают учредить в России День Сибири и отмечать его 8 ноября. Законопроект о новой праздничной дате внесли в Госдуму в сентябре прошлого года. Коммунисты подчеркивают особую роль Сибири в социально-экономическом и культурном развитии страны. По их мнению, нужно ввести специальный день не только в сибирских городах и селах, но и по всей России.

По сути речь идет о возрождении традиции — впервые День Сибири учреждали в 1882 году в честь 300-летия присоединения Сибири к Российской Империи. Отмечали с ярмарками и плясками, но продержался праздник всего около 40 лет.

После Гражданской войны традиция была утрачена. Хотя сибиряки в последнее время о ней понемногу вспоминают. Но пока по-советски старомодно: в Новосибирске и Тюмени 8 ноября проходят концерты, а школьники рисуют природу родного края и сибирских первопроходцев.

День вежливых людей. Со специальными силами

В 2014-м, через полгода со дня референдума в Крыму, российские парламентарии предложили добавить в праздничный календарь День вежливых людей. Его предлагалось посвятить военным, которые обеспечивали безопасность на полуострове. Автором инициативы стал депутат Госдумы шестого созыва Игорь Зотов.

Он уверен, что праздник — как и «санкционный» День патриотизма — должен символизировать возрождение единства страны. По данным газеты «Известия», в думском комитете по обороне эту идею поддержали.

Термин «вежливые люди» получил широкое распространение в связи с выходом Крыма из состава Украины и его присоединением к России. Так в интернете называли российских спецназовцев, участвовавших в операции, которая проходила на территории полуострова в феврале-марте 2014 года. Вскоре президент Владимир Путин на прямой линии отметил, что «вежливые люди» представляли российские вооруженные силы. Это были сотрудники Сил специальных операций, добавили позже в Минобороны.

В итоге праздник сложился практически сам собой. Днем вежливых людей россияне прозвали 27 февраля — День сил специальных операций.

День трезвости. Но не по пятницам

Собственного праздника заслуживает отказ не только от «буржуйской» еды, но и от спиртных напитков, считает депутат Госдумы от ЛДПР Михаил Дегтярев. Два года назад он выступал за введение 11 сентября государственного Дня трезвости. В этот день, по его задумке, магазины не должны реализовывать алкогольную продукцию — неважно, российского или импортного производства. Депутат бил тревогу, указывая на алкоголизацию страны. «День трезвости — это символическая мера, доказавшая свою эффективность еще в царской России, и ее возрождение станет еще одним верным шагом на пути народа к благополучию, будет вести к снижению уровня преступности», — отмечал он.

Законопроект о введении праздника Дегтярев в Госдуму так и не внес. Идею подхватил петербургский парламентарий Андрей Анохин. Он предложил проводить День трезвости каждую среду, запретив продажу алкоголя в этот день недели. Столичные коллеги его поддержали, но сочли, что москвичам больше подойдет трезвая пятница.

Федерального статуса дата пока так и не получила, но церковь возрождает свои тематические традиции. В День трезвости, 11 сентября, в храмах проходят богослужения «о страждущих недугом винопития». Впрочем, формат и настроение мероприятия в большинстве случаев можно назвать праздничными с некоторым трудом.

«Пятилетку в четыре года» — этот лозунг известен, пожалуй, каждому, кому довелось жить в советские времена. Но каким образом удалось выполнить первый пятилетний план досрочно, когда все данные говорят как раз об обратном? В своей книге «Джугафилия и советский статистический эпос» политический географ Дмитрий Орешкин показывает, как советская власть с помощью цифр статистики манипулировала сознанием масс. Во время ее презентации, состоявшейся в Сахаровском центре, приглашенные эксперты обсудили этот феномен. «Лента.ру» приводит выдержки из их выступлений.

Дмитрий Орешкин, политолог и политический географ:

Я ведь был советским человеком. Как и все советские люди, я смотрел на советскую власть с прищуром, но в целом мне казалось, что да, победили Гитлера, да, провели индустриализацию, да, наделали черт знает чего… Но почему я так долго писал эту книгу? Потому что испытывал мучительное разочарование. Всякий раз, когда сталкиваешься с фактами, оказывается, что все было не так — и не представляете, в какой степени! У меня волосы шевелились, мне было просто физически больно.

Например, я — географ, я знаю, что страна систематически страдает от дефицита транспортной инфраструктуры. И я совершенно без всякой идеологической нагрузки пытался понять, как строили железные дороги. Я прочитал книгу Владимира Ильича Ленина «Развитие капитализма в России» (все ее читали, даже конспектировали, но я ее читал, уже будучи взрослым). Согласно ей, Российская империя вводила в 60-70-е годы XIX века полторы тысячи километров магистрального пути в год. К концу века вводили 2,5 тысячи. Цифра — и цифра.

Но я же естествоиспытатель. Вот, если к концу века вводили по 2,5 тысячи, и этот темп сохранялся бы до 1985 года… Если умножить 2,5 тысячи на 85, то получится где-то 210 тысяч километров. Плюс еще что-то было построено до конца века — около 70 тысяч километров. Итого получается 280 тысяч километров пути. А в советское время было построено 147 тысяч — вдвое меньше, чем если бы сохранялись темпы железнодорожного строительства конца XIX века. Черт возьми, а где технологический прорыв? Где «эффективный менеджер»? Где пятилетки? В Соединенных Штатах к концу XIX века и в первые годы XX века было введено 400 тысяч погонных километров пути, хотя площадь страны в два раза меньше нашей.

Ладно, думаю, прикинем, что было бы, если сохранились бы темпы роста железнодорожной сети хотя бы 70-х годов XIX века, когда Владимир Ильич Ленин писался в пеленки, тургеневские девушки ходили по страницам известных романов, а в пруду плавала собачка Муму. Умножаем полторы тысячи на 85 и получаем 127 тысяч. Опять не получается.

Тут начинаешь влезать в статистику, думая, что ты ошибся. И выясняется вообще черт знает что — я-то сравнивал с концом XIX века, а железные дороги еще строились и до 1917 года, да еще как! Когда начинаешь изучать статистику, оказывается, что, например, в 1899 году Россия ввела в строй пять с лишним тысяч километров пути. А в 1916 году, военном, ввела в строй шесть тысяч километров. И это тот самый случай, о котором Ленин писал: «Капиталистическая Россия развивалась темпами истинно американскими». И действительно, в среднем американцы строили 7-8 тысяч километров в год, а здесь в некоторые удачные годы получалось 5-6 тысяч.

Теперь берем советскую статистику. Ее нет! Возьмите сталинскую Большую советскую энциклопедию — здоровенная глава о транспорте, и ни одного километра пути, вообще. Говорится о «великом почине», десятки раз цитируются товарищ Сталин, товарищ Ленин. Ни одного года, сопряженного с цифрами. Ветки названы, длина не указана. Непонятно, сколько построено.

Потом уже нахожу в официальных общедоступных справочниках 1987 года, что за первые две пятилетки было введено в общей сложности 13,4 тысячи километров. По 7,5 на пятилетку, даже чуть-чуть меньше. То есть в год одна с чем-то тысяча километров. Опять меньше, чем у царя-батюшки, причем не у Николая Александровича, а у царя-освободителя [Александра II]. Что же это такое?

Едем дальше и видим совсем уже ужасные вещи. Первый пятилетний план — запланировано ввести 16 тысяч с хвостиком километров пути. В книге, которая называется «История железнодорожного транспорта», изданной уже в 90-х годах, после крушения СССР, пишут, что в строй было введено более шести тысяч километров. То есть первый пятилетний план был выполнен на 40 процентов.

Теперь вторая пятилетка. В 1932 году проходит партийная конференция, которая определяет директивы второго пятилетнего плана. И там черным по белому написано: построить за пятилетку 25-30 тысяч километров пути, то есть 5-6 тысяч километров в год. То есть ориентировались на лучшие варианты дореволюционной эпохи. Потом, когда, видимо, в 1933 году поняли результаты первой пятилетки, партийная директива была снижена до 11 тысяч — почти в два с половиной раза. Тихо, без шума.

А потом прошли пять лет, и вторая пятилетка завершилась тем, что за нее было построено меньше четырех тысяч километров пути. Если сравнивать с партийными директивами, то это или 11 (от 30 тысяч), или 13 (от 25 тысяч) процентов. Имея за спиной эти цифры, Вячеслав Михайлович Молотов на XVIII съезде партии докладывает, что задание партии по повышенному росту развития транспорта выполнено досрочно.

И тут уже другая история: ну что, никто в зале не знает, сколько километров пути было введено и сколько запланировано? Наверное, есть такие, сидят и молчат. И что, никто на пальцах не может посчитать и сказать: ребята, извините, вот у вас план, а вот реальность? Нет, никто. Более того, в современной литературе пишут, что наиболее значимых достижений развитие транспорта добилось в годы первых сталинских пятилеток. Возникает второй вопрос: ладно, в зале люди сидят и боятся, но за кого же эти люди, которые сидят наверху, держат население, меня, в частности, — ведь я же был советским человеком? И тут ты понимаешь, что они тебя держат просто за идиота, они вешают тебе лапшу на уши, ты ее ешь и аплодируешь.

А после этого возникает третий, самый ужасный вопрос: а что же случилось со средой обитания, с тем миром, в котором мы существуем, если никто его не может оценить, потому что некому? И тут совершенно неизбежно возникла проблема того, что произошло с мозгами моего любимого отечества, с моим любимым многонациональным народом. Он был лишен возможности реально оценивать достижения, и он бурно и продолжительно аплодировал, потому что читал то, что со страниц газеты «Правда» ему рассказывал Вячеслав Михайлович Молотов.

Здесь волосы уже шевелятся в другом направлении. После войны, в 1949 году, вышла книжечка Иосифа Виссарионовича Сталина относительно ВОВ. При жизни это был дистиллированный вариант. Там собраны все выступления вождя, начиная с 7 ноября 1941 года, а потом военные приказы о том, что сделано и сколько подвигов совершено, сколько фашистов уничтожено. Я суммирую все цифры и получаю без малого 16 миллионов человек, в то время как во всей нацистской армии — и в Северной Африке, и в Британии, и на Восточном фронте — было около пяти миллионов.

Опять же никто не встанет, никто не задастся вопросом. Это было шоком для меня персонально в плане понимания того, в какой стране мы живем. И когда сейчас нам рассказывают, что Сталин — эффективный менеджер, при нем порядок был, то я понимаю, что это чисто религиозный, иррациональный фактор.

Ну вот как могло произойти, что украинский чернозем на десять лет перестал на себе выращивать картошку, морковку, свеклу, брюкву, пшеницу? Сейчас Украина только на экспорт производит 40 миллионов тонн зерна. Что, естественное стремление морковки вырасти было в 20-30-е годы уничтожено?

То же самое происходило с населением. В царской России население увеличивалось на 2-2,7 миллиона человек в год. Во время нэпа оно росло еще быстрее — 3,5 миллиона человек в год. То есть шесть миллионов рождается, 2,5 умирает, остается 3,5. Посчитайте на пальцах: 70 лет советской власти, по три миллиона прироста в год, получается около 200 миллионов. Где? Вывод очень простой: моя страна единственная в мире имела такой разрушительный XX век. Разрушительный во всех смыслах: инфраструктура, население, мозги. То, что мы сейчас получаем, как раз заслуга того самого «эффективного менеджера».

Я как географ воспринимаю действительность: едешь ночью в поезде из Петербурга в Москву — пустыня. Где-то вдалеке огонек горит. А я знаю, что до революции только в Тверской области было 12 тысяч населенных пунктов, а сейчас — две тысячи. Когда ты едешь из Бостона в Нью-Йорк в США и выезжаешь из зоны сплошного заселения, в течение ста километров ты едешь по городу, который так и называется — Боваш, «Бостон — Вашингтон». А у нас между двумя крупнейшими городами дыра, и у меня это в голове не укладывается именно как у физикогеографа, который мыслит физическими величинами.

Что произошло с очами? Их выкололи. Мы видим то, что нарисовано на облаках фимиама и не видим реальности — раздолбанных дорог, что вся страна стянулась в Москву, а провинция деградирует. Что случилось с мозгами? Их вышибли. Да еще и яйца оторвали, потому что население не растет. И теперь этот обрубок несчастный поднимают с колен. И люди радуются, аплодируют, потому что им мучительно трудно признаться в том, что на самом деле их обманули.

Когда слышишь эти восторги — «Сталин придет — порядок наведет» — это типичный религиозный подход. Люди сидят и ждут второго пришествия. Хотя на самом деле никакого порядка не было, не строились эти самые железные дороги, а заводы, которые дымили на фотографиях, наверное, производили что-то не то, потому что страна жила впроголодь. Да и оружия в нужное время в нужном месте не хватало, поэтому мы потеряли 25 миллионов.

Кстати говоря, в 1947 году Иосиф Виссарионович писал, что военные потери составили семь миллионов. Это как же могла деградировать национальная статистика, если потом Хрущев говорил о двадцати миллионах, а Брежнев — о 28! Мы начинаем манипулировать десятками миллионов. Это значит, что деградировал народ, что мы живем в каком-то вымышленном пространстве. Людям легче поверить, чем что-то проверить, попросить разъяснений и так далее.

Никита Соколов, историк и публицист, председатель совета Вольного исторического общества, замдиректора фонда Бориса Ельцина:

Мотивы людей определяются их видением реальности, но только не объективной, а той, которую они себе воображают. И поэтому чрезвычайно важно, как эта воображаемая реальность формулируется, как ею манипулируют, как ее выстраивают.

Пожалуй, самая чудовищная история, связанная с современным победобесием, это то, что сама победа отрывается от ужасов войны. Она возникает как бы сама собой. Каким образом можно позиционировать самые большие потери как предмет гордости? Ведь это так преподносится. Такой псевдологический ход возможен только в сталинской оптике. И поэтому важно анализировать нынешних сталинистов, чтобы показать, как эта оптика прорастает в современность.

По должности в «Ельцин-Центре» мне сейчас приходится много заниматься девяностыми годами, я вижу, что эта эпоха уже обросла множеством мифологем. Поэтому мне очень дорог детальный разбор в книге [Орешкина] того, как были устроены выборы 1996 года и как на основании данных статистики можно опровергать современную мифологию о якобы лихих девяностых, согласно которой эти выборы были сфальсифицированы. Они не были сфальсифицированы — по крайней мере, фальсификации не были таковы, чтобы изменить что-то в их результатах.

Если бы в России существовал музей подарков товарища Сталина советскому, а потом и российскому народу, то самым страшным была бы та оптика, в которой выстраивается отношение человека с государством, где человек становится материалом для любых государственных авантюр, и он не в праве требовать никакого ответа от государства как от особой отдельной сущности. Между тем это совершенно ложная оптика с исторической точки зрения. Никакой отдельной сущности государства и отдельных государственных интересов в природе существовать не может. Но мы, значительная часть наших сограждан и современников, продолжаем в этой логике жить.

Учебник Шестакова для начальной школы 1936-1937 годов, который товарищ Сталин лично редактировал и вписывал туда важные для него идеологемы, по сути и есть полный набор этих идеологем. Александр Невский боролся с немецким католическим засильем в XIII веке, и так далее — все это можно долго перечислять. Самое ужасное и долгорастущее — это представление о том, что, как я уже говорил, государство является твердым и прочным только тогда, когда действует по произволу, не сковывает себя никакими правовыми рамками. Если оно это делает, то подвергает себя коррозии, перестает быть крепким государством.

Мы с вами прекрасно это видим в современном общественном сознании, когда в 2008 году запустили проект «Имя России», и все герои этого пантеона оказались подобраны по критериям товарища Сталина. В этой сетке героями оказываются Иван Грозный, Петр Великий и он, товарищ Сталин. То есть те, кто готов действовать по произволу.

Все народные движения, включая самые дикие, кровопролитные и даже бессмысленные восстания, имели в учебнике хоть какую-то прогрессивную составляющую. За одним чрезвычайно важным исключением: стрелецкий бунт против Петра Великого. Это реакционное движение. Хотя как раз он-то имел внутри всяких элементов, которых сейчас бы мы восприняли амбивалентно в этом смысле. Почему? Потому что это покушение на власть великого государя.

Леонид Гозман, психолог, президент Общероссийского общественного движения «Союз правых сил»:

Кажется, что люди не могут жить так, как они здесь жили, так ведь не должно быть. В этой книге автор вступает, на мой взгляд, в жесткий конфликт с властью, показывая вранье как национальную идею — ее долго искали и вот, она есть. Из того, что он пишет, следует, что, допустим, Мединский — это не ужас-ужас, который непонятно из чего вдруг возник. Это совершенно логичное развитие ситуации. Странно было бы как раз, если бы его не было, если бы Рогозина не было. Это и есть «скрепы».

Знаменитый австрийский психотерапевт Виктор Франкл как-то сказал, что даже в концлагере «есть последняя свобода — отношения к происходящему». Мы были с ним знакомы, и я еще тогда ему сказал: нет, это не так, и эту свободу можно отобрать. Многие считают, что нельзя. Мандельштам говорил: «Я не смолчу, не заглушу боли, но начерчу то, что чертить волен».

А вот можно отобрать последнюю свободу. Потому что для нее нужно знать правду. Когда мы, как у Франкла, — заключенные концлагеря, а вот там — эсэсовцы, то понятно твое отношение к ним. Если ты понимаешь, что собой представляли товарищи чекисты, — это одно. А если для тебя чекисты — это такие благородные люди, которые занимались проблемами беспризорников, это уже немного другое.

В психотерапии есть понятие resistance — сопротивление психотерапии. В ходе психотерапии, когда вы начинаете понимать реальность, все ваше естество этому противостоит, закрывается. Оно говорит: психотерапевт — дерьмо, все не так, все неправда. Оно защищает свои иллюзии, неврозы, болезнь. Я думаю, что эта книга вступает в противоречие с людьми, потому что они хотят во все это верить.

Это как с наркопотреблением — наркодилер должен сделать очень небольшое усилие, чтобы приучить к наркотикам, а дальше идет добровольное сотрудничество, ведь покупают добровольно.

Вы знаете, что производительность труда в лагерях была безумно низкой? Более того, у начальников лагерей была проблема, как занять зэков работой — им работы не хватало. Лагеря существовали не потому что (как гласит одна из версий) без них невозможно было провести все эти великие стройки и так далее, это было зло ради зла. Еще одна вещь, связанная с этим, — это героизация зла. В последнее время все эти палачи стали героями. Они же герои. Им же трудно было, они столько всего преодолели… Подвиг совершили!

Героизация зла — это и идентификация со сверхчеловеком. Тот же самый Кургинян сказал, что он прощает Сталину своего убитого деда. Дед Кургиняна был репрессирован, и он, Кургинян, Сталину это прощал, потому что это было ради «великого дела» — таким образом он становится рядом с вождем и другими демиургами.

Психотерапевты не могут изменить реальность — квартиру, семейный статус, зарплату… Они помогают осознать все, что с тобой было, и к этому свободно отнестись. И тогда ты можешь двигаться дальше.

Леонид Кацва, историк, преподаватель истории, автор учебников по истории России:

Давно перестала быть мифом коллективизация. Все вменяемые люди понимают, насколько она была жестока, разрушительна… Но, парадоксально, сохранился параллельный миф об индустриализации.

Наверное, многие помнят, как примерно 12 лет назад, в 2007 году, был выпущен учебник, который представлялся на самом высоком уровне — так называемый учебник Филиппова (так называемый — потому что там было несколько авторов). Он был построен очень своеобразно. В отличие от лобового сталинизма, авторы этого учебника вовсе не отрицали репрессий. Они говорили о другом: да, репрессии были, да, режим был жесток, но по-другому было нельзя, и в конечном счете весь пафос этого учебника можно изложить в известной строчке из стихотворения Юза Алешковского. Только у него это было написано саркастически, а учебник строился таким образом совершенно серьезно: «И пусть в тайге придется сдохнуть мне, лишь было б больше чугуна и стали на душу населения в стране».

Дмитрию Борисовичу в его книге удалось показать, что индустриализация — это тоже миф, и что Сталин — неэффективный менеджер. Мем «эффективный менеджер», кстати, возник именно в связи с тем учебником. Автор его сломал язык, доказывая, что этих слов там не было (и их действительно не было).

Никита Соколов:

Я присутствовал при рождении этого мема, это произошло при мне. Я был в жюри конкурса детских сочинений клуба общества «Мемориал», и школьникам дали кусок из этого пособия Филиппова, спрашивая, какое впечатление произвел на них этот текст и как выглядит Сталин в этом учебнике. И одна из девочек сказала: «Он — эффективный менеджер». Отсюда все и пошло.

Леонид Кацва:

Так вот, это как раз и был вывод из всего этого учебника. Мне кажется, что книга, которую мы сегодня все обсуждаем, является аргументом для той публики, на которую нравственные аргументы не производят совершенно никакого впечатления. «Да, убивали, да, репрессии были, но зато…» — так вот, не было никакого «зато», это абсолютный миф. Степень неэффективности того экономического режима, который был установлен после революции, по сравнению с царским режимом, который тоже был далеко не самым эффективным, конечно, потрясает и просто убивает.

Тамара Эйдельман, историк, преподаватель истории, автор книги «Как работает пропаганда»:

В городе Красноярске находится последний в нашей стране музей Ленина, который был открыт в очень хорошем 1985 году. Огромное здание из стекла и бетона. И теперь он превращен в совершенно фантастический музей современной истории. Когда я там была, там проходила выставка, посвященная Евфросинии Керсновской, империи ГУЛАГа, все это одновременно, сразу, в огромном музее, стоящем в центре города. Потрясающая выставка как бы про коммунальный быт. Как бы. А по-настоящему — про всю нашу историю.

Она начинается с выгородки, как бы изображающей дореволюционный быт, — такая кровать с подушками, на подушке — стихотворение Набокова, в воздухе висят портреты классиков, а на фоне — кадры сначала непонятно чего. А потом понимаешь, что это кадры из фильма «Неуловимые мстители». Едут четыре всадника, а дальше начинает играть искаженная фонограмма, и они под нее скачут — четыре назгула из произведений Толкина. «Если вдруг над Землею грянет гром, небо вспыхнет огнем!..» Это очень страшно, и в то же время смешно.

С другой стороны, они сохранили музей Ленина. Я там была 23 декабря, и у входа стояли Ленин, Крупская, какие-то еще товарищи, собирающиеся в Шушенское, а у Ленина в руке елочка. Потом еще где-то он в уголке… А в центре инсталляция-голограмма, и на ней Ленин лежит в гробу и переворачивается.

К чему это отступление? Когда я читаю книгу, в которой говорятся жуткие, ужасные вещи, но при этом сохраняется это достоинство свободного человека, я начинаю думать, что все не так страшно, не испытываю уныние, а только удовольствие от чтения замечательного произведения.

Что касается пропаганды, то все режимы поступают одинаково. Все нажимают на одни и те же триггеры, подсаживают людей на одни и те же крючки — вроде «они наших женщин насилуют, детей оскорбляют, плохо пахнут». Неважно, кто — евреи, американцы… Пропаганда ненависти, к сожалению, всегда срабатывает лучше, чем пропаганда любви. Любовь требует большего усилия, ненавидеть проще. У Сталина, конечно, все это было в наиболее грандиозных масштабах. Презрение к человеческой жизни, доведенное до предела.

Симон Кордонский, председатель экспертного совета фонда поддержки социальных исследований «Хамовники», профессор факультета социальных наук НИУ ВШЭ:

Страна у нас практически не описана. Все время в экспедициях мы открываем что-то новое. Из последнего — это гаражная экономика, которую мы описали. Меня заинтересовал советский статистический эпос, поскольку по работе мы столкнулись с тем, что никто не знает, что в стране есть и что в стране происходит.

Здесь я попал в такую атмосферу, будто помолодел на 30 лет, словно сейчас 1989 год. Те же самые темы, как будто бы ничего не изменилось. Более того, содержание книги повторяет то, как об этом говорилось в те годы, с 1989 по 1992-й, когда аромат гласности висел над страной.

Советский статистический эпос — это больше неинтересно. Он подается, как будто это была ложь. А получается так, что это не ложь, это особая правда. Один наш сотрудник, Александр Павлов из Ульяновска, ввел официальные данные Росстата в какую-то свою программу и посмотрел зависимость между статистическими данными и директивными решениями — указами президента, директивами правительства… Оказалось, что наша статистика отражает не материальную базу, а влияние управляющих воздействий на нашу реальность. То есть статистика — это вовсе не инструмент получения знаний о реальности, а инструмент получения знаний о том, насколько действенна власть в управлении сконструированной ею реальностью.

Поэтому ставить вопрос о достоверности этой статистики просто бессмысленно. Наша российская статистика достоверна потому, что она на это и нацелена. Как так получается? Мы пытаемся понять это, и у нас возникают интересные образы: наше государство ведь создано путем подражания. Петр взял что-то с Запада и превратил в «бороды брить да пушки лить». Потом взяли Маркса и превратили в то, что у нас называется социализмом. Потом рынок из-за границы превратили в то, что у нас называется «рынком», но ни в коей мере рынком не является.

Такая искусственная реальность. Что такое российский банк? Это контора, в которой три бухгалтерии: одна — по мировым стандартам, одна — для Центробанка и одна — для себя. Бухгалтерия, которая для себя, и есть главная. Она уничтожается в момент, когда приходят с проверкой. То есть банк не является инструментом финансового рынка. Это особая реальность, не имеющая отношения к экономике, о которой мы говорим. Это один путь создания систем и ведомств, импортированных из-за границы.

Второй путь — это создание феноменов из самой жизни. Вот есть молодежное движение, и государство внезапно начинает заботиться о молодежи и создает Агентство по делам молодежи. Оно создает кучу организаций: «Наши», «Молодая гвардия» и прочие, начинает их бюджетировать. Когда бюджетирование кончается, это все исчезает, а молодежные движения живут.

Наше государство — это совокупность импортированных стандартов из-за границы и взятых из жизни. Для управления этим сложнейшим феноменом, который очень трудно описать, и нужна статистика. Она направлена на то, как нужно управлять искусственно созданной реальностью. Наша статистика — это объективный факт в рамках государственного представления. Государство живет ею, работает с ней как с объективной реальностью. Другое дело, у государства мало что получается при опоре на эту реальность.

В начале 1990-х интеллектуальная жизнь в России кипела — свободомыслие благоприятствовало распространению новых идей. Но почему мыслители перестроечного периода так быстро отказались от продвижения собственных концепций мироустройства, превратившись в обслуживающий персонал власти? Почему их интеллект сгодился лишь на то, чтобы рихтовать и обтачивать корявые политические конструкции? Этому и другим вопросам была посвящена дискуссия, состоявшаяся в стенах Института экономической политики при поддержке фонда Егора Гайдара. «Лента.ру» приводит наиболее интересные выдержки из выступлений президента Фонда эффективной политики Глеба Павловского и бывшего главного редактора газеты «Время новостей» Владимира Гуревича.

Слуги двух господ

Павловский: 1990 год стал рубежным для участия интеллектуала в политике. Именно тогда, по моему субъективному впечатлению, произошел переход от интеллектуала-носителя какой-то концепции (общества, государства, будущего), готового ее обосновывать публично, к позиции интеллектуала при народном лидере. Примерно в середине года, между выборами в Верховный Совет РСФСР и осенью, когда Горбачев объединил все концепции реформ в одну, произошел странный переход.

Исчезли дебаты по вопросам теории общества и теории государства, причем в тот самый момент, когда они становились актуальными. Начались дебаты о лидере, о том, как он действует, кто ему мешает. Он становится субститутом теории и концепции. Если есть правильный лидер, то и концепции не нужно, он просто сам по себе правильно действует. После короткого замешательства между Горбачевым и Ельциным вперед выходит последний как носитель глубокого ума, истины и пути в некое будущее.

В это время произошло несколько важных для изменения позиции интеллигенции событий. Возникла российская идея, прошли выборы народных депутатов, несуществующей на самом деле РСФСР, и вдруг оказалось что ее нужно считать существующей. Это опять-таки не было никак осмыслено и обдумано интеллектуалами.

Обманчиво легкий распад Варшавского договора становится ложным подтверждением ненужности альтернативы как вовне, так и внутри страны. С этого времени исчезает мысль о ней. Ее заменяет мысль о власти — не о лидере в западном понимании этого слова, а о носителе, концентрате ее. И все споры сводятся к тому, нужно ли ему дать больше власти или меньше, причем государственная она или нет, тоже не обсуждается. Конечно, были ученые, которые об этом думали, но их не было в публичном поле.

Здесь наиболее ярко выступали сторонники идеи «больше власти президенту». Каждая проблема рассматривалась как проблема недостатка власти. Тогда и появляется присказка, постоянно повторявшаяся в 90-е годы: «пора бы власть употребить». И только зануда мог риторически вопрошать: «Что вы понимаете под властью?» С ним бы просто не стали разговаривать.

Тогда же экономические реформы и концепции рынка съежились до простой и понятной идеи «хозяина». Нужен хозяин и нужна власть — так почему бы не объединить все это? Власть должна быть у хозяина. И у него должно быть много власти. В публицистике того времени вы найдете массу таких рассуждений.

Но сперва эта идея становится концепцией союзного президента. Она становится основанием для того, чтобы убрать партийную, идеологическую идентичность. Весной 1990 года произошел размен позиции союзного президента на удаление из конституции роли КПСС, что считалось большим прорывом. Никто при этом не думал о проблеме управления реформами. Кто будет это делать? Ну, понятно кто — хозяин!

В этот период происходит интересный процесс. Публичный интеллектуал потерял внутренний интерес к независимости и превратился в человека при лидере, при определенной команде. С другой стороны, возник интерес к этим командам, потому что лидеру нужны оформители, разработчики, которые никогда не будут претендовать на ведущую роль.

Появляются связки лидер — команда. Первопроходцем здесь стал Григорий Явлинский. Еще летом 1990 года за него, как за видного жениха, шла борьба. Горбачев с Ельциным перетягивали Григория Алексеевича и нанесли ему тяжелую травму. Всю жизнь после этого он ждет восстановления этой ситуации, когда он будет в центре рынка интеллектуальных услуг как их продавец.

Было несколько коротких периодов, когда власть была в руках интеллигенции. Самый известный из них произошел в конце августа — начале сентября 1991 года. Надо было быть полными идиотами, чтобы упустить ее из рук. И мы были полными идиотами. Опять-таки надо было быть полными политическими идиотами, чтобы не использовать три месяца двоевластия Ельцина — Горбачева, не попытавшись взять максимум власти, используя противоречия между сторонами. Мы и здесь оказались политическими идиотами.

Восходит все это к диссидентской парадигме «неполитической политики влияния». Диссиденты на самом деле никогда не хотели взять власть, они всегда желали создать около нее некий модуль сильного влияния, чтобы без них решений не принималось. Это помешало возникновению в СССР и России того, что появилось во всех восточноевропейских странах без исключения, — политически мыслящей группы оппозиционной элиты.

Недолгий век интеллектуальной прессы

Гуревич: Эти процессы берут начало в 1980-х годах, тогда, когда можно было начинать говорить вслух. Активнейшим участником и организатором этого процесса был Егор Яковлев в газете «Московские новости». Он взломал барьер между людьми и информацией; памятью, историей и современностью. Сначала газета выпускалась ограниченным тиражом, потом ее с трудом через ЦК стали вывешивать на публичные стенды. И у этих стендов год от года росла огромная аудитория — у каждого всегда стояло человек 20.

Газета «Аргументы и факты» выходила непревзойденным тиражом — 35 миллионов экземпляров. Толстые литературные журналы имели тиражи в сотни тысяч, некоторые подходили к миллиону экземпляров.

Было два канала распространения идей: печатная пресса и публичная аудитория. Одними из самых крупных фигур того времени были экономисты. Сейчас фамилии их забыты — например, Василий Селюнин или Николай Шмелев. Представьте себе огромную аудиторию, заполненную как стадион, — и это были тоже интеллектуальные площадки, на которых выступали самые разные люди. Там сидела не только интеллигенция — кто угодно. Были там и сумасшедшие, и реакционеры, но в основном аудитория была очень благожелательной.

Этот этап интеллектуального бульона продолжался несколько лет, но в 1990-х постепенно все пошло на спад. Появился рынок с другими законами. Газеты и другие издания стали заботиться о собственном выживании. «Московские новости», критиковавшие государство, дотировались и финансировались из госбюджета. С начала 1990-х эти дотации стали падать, в частности, потому, что у государства не было денег. Переход на рыночные рельсы многие издания не выдержали, а многие, наоборот, воспарили. Произошла неизбежная трагедия — пресса разделилась не реакционную и либеральную. Она металась между двумя ведущими олигархическими группами и на этом очень сильно потеряла.

Существовала определенная советская структура средств массовой информации. Она была уникальна, поскольку восходила еще к старой дореволюционной, когда выходил толстый журнал, а к нему в связке шла газета с рассуждениями. Не было базового опорного цикла интеллектуальных дебатов, которые немыслимы без связки «интеллектуальный ежемесячник — интеллектуальный двухнедельник — интеллектуальный еженедельник».

Конструкция быстро обрушилась. Хотя появился, например, феномен «Независимой газеты» — любимого интеллигенцией издания с рассуждениями и ее черного двойника, газеты «Завтра». Но это не могло заменить нормальный цикл, а все попытки создать интеллектуальный еженедельник проваливались даже при больших инвестициях.

Обслуживающая команда

Павловский: Где исчезает независимость интеллектуала и формируется странная связка власти и обслуживающей ее интеллектуальной команды? Безусловно, она уже существовала в 1990 году в виде консультационного совета при Борисе Ельцине.

Отбор людей туда происходил по знакомству. Как я отбирал людей в программу Сороса «Гражданское общество»? Тех, кого я знал по неформальному движению, например Толик Чубайс, леонтьевский кружок. Конечно, был отсев сверху, тех, кто недостаточно был восторжен по отношению к центру, хозяину.

В общем, я думаю, что связка эта возникает с того момента, когда интеллектуал уже не может сказать, что у него есть что-то, кроме способности разработать решение, которое ему закажут. Когда он приходит не с концепцией, не с позицией, а с предложением «я сделаю то, что надо». Все это возникает во время смуты, а где смута — там рынок. Смута здесь — иносказание, место большого количества сделок без гарантий исполнения. Какие были замечательные вещи в Ленинграде, в отличие от Москвы! Там существовал симбиоз демократов с местным партийным аппаратом, и Толик [Чубайс] взаимодействовал с ним еще до Ельцина.

В течение 1990-1991 годов (и окончательно это было заполировано тандемом Ельцин — Гайдар) складывается следующая ситуация: хозяин как босс занимается политикой, а мы при нем занимаемся всем, кроме нее. Позиционирование кабинета Гайдара было именно таким: «мы не занимаемся политикой, реформы — вне политики».

А если реформы вне политики и вне дебатов, то конфликт вокруг них — это конфликт сатаны с богом. Поэтому здесь уже возникает табуирование некоторых достаточно радикальных тем. Скажется это несколько позже, уже в 90-е годы. Скажем, в рабочем центре экономических реформ в 1992 году обсуждали вопрос о том, как проводить реформы так, чтобы население не мешало. Оно рассматривалось не как политический субъект, а как опекаемый объект, объект попечения. «У нас есть правильная идея, и вопрос состоит в том, как с технологической точки зрения ее правильно провести в жизнь».

В те годы я был врагом «всего светлого», врагом Бориса Николаевича, публичным. А в центре я с удовольствием участвовал в дискуссиях, потому что мне нравилась техническая постановка вопроса, технологизация политики.

Призрак радикализма

Российские интеллектуалы, в отличие от восточноевропейских, не хотели брать власть. Стремление выдвинуть другую фигуру и действовать за ее спиной возникает в конце 1989 года, и я наблюдал это вблизи в руководстве межрегиональной группы. Они искали фигуру, которая была бы компромиссной с их точки зрения — и очень странно, что Ельцин казался им такой фигурой.

Они считали радикалами Солженицина и Буковского и очень боялись, что те вернутся в страну и устроят тут охоту на ведьм. В Питере таковыми считались Петр Филиппов и следователь Иванов, и Собчака двигали, чтобы отрезать радикалов от власти.

Такого не было не только в Чехии, но даже в Болгарии. Да и диссидентства там практически не было — болгарским президентом стал Желю Митев Желев, чуть ли не единственный диссидент на всю страну.

Гуревич: Разгадка, на мой взгляд, достаточно простая. В этих странах тоталитарный советский период был очень коротким. За этот срок память не была стерта, и инстинкты к свободолюбию и интеллектуальным размышлениям сохранились. Эти люди вживую помнили традиции досоветского периода и с этой памятью вошли в интеллектуальную дискуссию нового времени, возглавили ее. Поэтому когда пространство идей освободилось, оно заполнилось легче и быстрее. Здесь публичные интеллектуалы легко включались в политическую систему, которую одновременно изменяли. Переход из интеллигенции во власть был более легким.

В России людей, которые помнили досоветский период, просто не было. К тому же надо понимать, что для интеллектуала по-настоящему очень непростая задача — дойти до людей, с которыми он общается. Я, например, будучи тогда редактором отдела экономики в «Московских новостях», первую пару лет бил своих журналистов по рукам за то, что они писали о дефиците бюджета. Читатели не понимали, что это, а как писать об экономике более простыми словами — мы еще не знали.

Так и для Егора Гайдара и его поколения было очень непросто найти язык, с помощью которого они могли бы общаться с широкой аудиторией. Отсутствие его — едва ли не половина причины провала. Наш «птичий язык» понимали сотни, тысячи, может быть, миллион человек, но этого было недостаточно. Мы понимали, что не сможем ничего объяснить, а значит — проиграем. В какой-то степени так и произошло. Может быть, это было предопределено, поскольку переход от плановой экономики к рыночной был резким, и никто к этому новому языку не был готов.