Учебник доктора экономических наук Игоря Липсица для школьников 10-11 классов пережил уже 22 издания, но может не пережить 23-е. Книга по экономике не была включена в Федеральный перечень учебников, потому что, как гласит экспертиза, его содержание «не способствует любви к Родине». Издатели предположили, что экономист с 46-летним стажем должен больше написать про грядущий экономический прорыв и импортозамещение, чтобы учебники вернулись на парты. «Лента.ру» поинтересовалась у доктора Липсица причинами странных требований к его и многим другим учебным материалам.

«Лента.ру»: Начать хотелось бы вот с чего: для какого возраста этот учебник?

Липсиц: Для 10-11 классов. Это 23-е издание уже.

23-е издание? То есть 22 издания учебник благополучно пережил, а на 23-й раз возникли вопросы?

Да! (Смеется.) Именно так.

Это ведь очень большой промежуток времени. Когда впервые, получается, появился этот учебник?

Он появился где-то в 1993 году, так что примерно четверть века издается. То есть людям, которые по нему учились, уже по 40 лет.

Я не понимаю, зачем понадобилась вторая экспертиза. Ведь с первой все было хорошо.

Это как раз интересно. Это не вторая, а дополнительная экспертиза. Учебник прошел три экспертизы, как это положено по закону…

Чтобы его допустили на следующий учебный год?

Да. Он прошел экспертизу Российской академии наук, экспертизу Российской академии образования (РАО — прим. «Ленты.ру»), так называемую общественную экспертизу — у нас есть и такая вещь. Они все дали положительное заключение.

Тем не менее сверх этих трех экспертиз Минобраз (Министерство образования; с 2018 года школьным образованием занимается Министерство просвещения — прим. «Ленты.ру») заказал дополнительную экспертизу. И по дополнительной экспертизе три человека — два эксперта РАО и один школьный учитель — написали, что учебник включать в федеральный перечень нельзя.

Потому что не вызывает чувства гордости за страну?

Ну, там много упреков. Например, такое написано: как можно говорить, что у нас государство зарабатывает на продаже алкогольных напитков!

То есть они с этим не согласны?

Это подрывает любовь к Родине.

Подрывает любовь к Родине то, что у нас существует акциз на алкоголь?!

А налог на соль, если вы помните, существует с древних времен. Акциз же на водку у нас был, если помните, в монополию у государства в XVIII веке довольно жестко проведен. Тем не менее писать о том, что государство зарабатывает на акцизе на водку, непатриотично. Сказать, что в период командной экономики российские люди стояли в очередях, потому что командная система предполагает распределение в порядке очереди, — это подрывает любовь к Родине. Ну и что с этим можно сделать?

Еще какие-то примеры приведете?

Мне написали, что я там привожу пример, как уровень образования влияет на судьбу человека во всяком смысле. Я там, скажем, привожу пример, что если ребенок в Африке имеет школьное образование или выше, то он, по данным африканской статистики, реже заболевает СПИДом. Нельзя детям 10-11 класса рассказывать вот такие вещи, это не соответствует их возрастной категории.

Правильно! Это нужно в 7-8 классе рассказывать вообще-то.

Ну, вот видите? 7-8 — это вы очень радикально! Если в 11-м не разрешают такие вещи говорить.

Объясните, почему это нужно детям рассказывать, чтобы мы это не своими словами говорили нашим читателям.

Потому что ребенок должен выйти из школы, понимая, как жизнь устроена, и понимая, как он должен выстроить собственную жизнь, чтобы она была дольше, спокойнее и чтобы в ней было меньше бед. Школьные учебники для того и нужны, чтобы объяснить, что если он ведет себя разумно, наращивает свой человеческий капитал, это действительно влияет на продолжительность жизни, об этом есть медицинская статистика. Ребенку нужно объяснить, что имеет смысл учиться. Это прямая пропаганда образования! А как иначе?

Так есть ли в экспертизе рекомендации включить в учебник информацию о грядущем экономическом прорыве, об импортозамещении? «Коммерсантъ» в документе их не нашел. Это откуда?

Дело ведь в том, что это уже четвертая экспертиза. До этого были три. Издательство посмотрело все те заключения и попыталось найти какие-нибудь идеи, которые можно включить в учебник и попробовать его вернуть. Издательство обобщило результаты экспертиз, каждая из которых чего-то хотела, и написало мне.

То есть предложило написать про прорыв и импортозамещение.

Да, надо написать что-то очень патриотичное, чтобы было все хорошо.

А у вас до какого временного периода доходит учебник? До появления темы импортозамещения доходит?

Дело вот в чем. Появление двадцати трех изданий связано с тем, что обычно раз в три года мы учебник обновляем, потому что включаем новую статистику, и учебник доходит сейчас уже практически до 2017 года. Он абсолютно актуален. Но не потому, что экономическая теория меняется, — меняется фактография. Ведь я учебники писал и так, чтобы они рассказывали о жизни в России, а не просто об абстрактной экономической теории. Поэтому какие-то современные вещи там прорываются в текст.

Кризис 1998 года, 2008 года, 2014 года?

Обязательно. А меня упрекают в том, что я написал там фразу «В 2013 году правительство России допустило ошибку». Нельзя писать, что правительство допустило ошибку.

Ну, тут можно придраться, что это оценочное суждение, и найдутся 10 экономистов, которые скажут, что никаких ошибок правительство не допускало.

Давайте зададим вопрос. У нас в 1998 году был дефолт, и он был порожден тем, что мы многие годы перед этим продавали государственные казначейские обязательства. Потом выяснилось, что мы не способны обслужить их, и произошел дефолт. Мы должны как сказать — что до 1997 года была абсолютно правильная государственная политика, а в 1998-м случайно получилась ошибочная?

Если доходит до 2017 года, то дошло и до периода, когда появилась фраза «денег нет, но вы держитесь». Крым и все, что было после него, описывается?

Таких вещей в учебнике, конечно, нет. А зачем? Это же все-таки учебник экономики. Я иллюстрирую, а не обсуждаю экономическую политику. Но какие-то вещи о том, что кризис затрагивает экономику России, там, конечно, проскальзывают. Это же все-таки очевидно.

В Facebook вы упомянули, что в 1980-х вас чуть не уволили при обстоятельствах, слегка напоминающих нынешние. Расскажите.

Это смешная история. Все было при Горбачеве. Я был довольно молодой научный работник и написал большую статью о том, как надо улучшать образование и советскую экономику, и, наглый, послал эту статью в газету ЦК КПСС «Правда». Эту статью опубликовали. Огромную статью! Не знаю, помните ли вы такое понятие, как «подвал»? Полполосы «Правды».

Она не понравилась министру Уринсону, под началом которого я работал. Он меня вызвал и стал кричать, что я сторонник рыночного социализма, и он меня уволит к такой-то матери.

Что же вы там написали, что он так отреагировал?

Я тоже недоумеваю, что там было такого радикального и кошмарного. Но он обозлился очень сильно, и спас меня только директор института, профессор Чепланов. Честь ему и хвала, он меня прикрыл грудью и сказал, что я просто дурак молодой, поэтому меня не уволили.

Ну, а в этом вашем учебнике что-то такое страшное присутствует, что могло бы сформировать негативный образ России у детей?

Совершенно ничего. Вы подумайте: если учебники 23 года издаются в России, по ним учат в огромном количестве школ, и их нежно любят учителя — в них может быть что-то такое?

А «не способствует любви к Родине» — в экспертизе действительно были такие формулировки?

Да.

Это позиция кого из экспертов?

Это формально экспертиза Российской академии образования. Документ идет от них. А заказывает ее Минобразования, потому что Минобр утверждает федеральный перечень учебников, а основанием является экспертиза.

Учебник еще есть в продаже?

Есть, и мы попытаемся его издавать. Ведь там [в претензиях] некоторые вещи совершенно безумны. Например, они [эксперты] обсуждают риторический вопрос, который я там задаю: «Можно ли надеяться, что процесс науки и техники может преодолеть относительную ограниченность ресурсов?» Для этого достаточно обладать базовыми знаниями экономической науки. Какой комментарий к вопросу? «Вопрос не способствует интеллектуальному развитию».

Это очень странно. А сколько времени вы уже занимаетесь экономикой и работой над учебниками в частности?

Экономикой я занимаюсь… Ой, мама дорогая… 46 лет. А учебники я пишу где-то с конца 80-х.

И что, на ваш взгляд, значит то, что на 23-й раз к вашему учебнику возникли вопросы?

Это попытка убрать из федерального перечня учебники, которые мешают издавать что-то другое. Я так это понимаю. В этом году выкинули не только мой учебник. Выкинули огромное количество, чуть ли не треть учебников, которые раньше были, причем те, которые были отрецензированы и одобрены академией наук. И академия писала по этому поводу возражение президенту, что нельзя так обращаться с учебниками.

А как иначе объяснить, что учебники, которыми столько лет школы пользовались, которые были одобрены РАН, потому что в них нет научных или методических ошибок, вдруг раз — и стали не нужны?

Причем с такими формулировками.

Да, некоторые учебники выкидывали с формулировками, которые даже представить трудно. Скажем, «в учебнике нет никаких ошибок, замечаний не вызывает, но рекомендован к использованию быть не может».

Какая-то бессмыслица! А реакция на то письмо какая-нибудь последовала?

Нет, никакой.

Никита Печеркин живет в деревне Ивановке Кемеровской области. Сразу после рождения у мальчика обнаружили тяжелейший порок: магистральные сосуды были неправильно подключены к желудочкам сердца. Ребенка спасли кемеровские кардиологи, сделавшие радикальную операцию. Но после нее возникло осложнение — сужение легочной артерии и аорты, нагрузка на сердце резко возросла. Сейчас Никите нужна срочная операция, иначе правый желудочек сердца перестанет работать — это прямая угроза жизни ребенка. Операцию проведут по госквоте, но дорогие расходные материалы она не покрывает. Отец мальчика умер, мама одна воспитывает двоих детей, денег у нее нет.

Когда Никиту выписывали из поселкового роддома, Зоя, его мама, устроила забастовку. Так и сказала: «Не уйду отсюда, пока не позовете кардиолога!» В медицинском заключении, которое выдали Зое, значилось, что ребенок «полностью здоров».

Оставалось только раздать нянечкам конфеты с цветами, сесть в такси и уехать домой. Но Зоя видела: с Никитой происходит что-то страшное. Ни о каком «полном здоровье» не могло быть и речи. Она сама работала медсестрой и повидала всякое. Поэтому точно знала: если носогубный треугольник у малыша синеет, потом бледнеет, а после чернеет — это SOS!

В конце концов вызвали профессора кардиологии из областного центра. Она обследовала малыша и сказала, что вряд ли довезет Никиту до Кузбасского кардиоцентра.

— У вашего ребенка уровень кислорода в крови почти в два раза меньше нормы. Ему осталось жить от силы полтора часа.

— Везите! — сказала Зоя.

Всю дорогу в реанимобиле она уговаривала своего маленького сына не умирать.

И он вытерпел. Не умер.

В Кемерово Никиту привезли в критическом состоянии, тут же обследовали и поставили диагноз: транспозиция магистральных сосудов сердца. Мальчика сразу отправили на операционный стол и провели вспомогательную операцию — для подготовки к последующему хирургическому лечению.

Основную, радикальную операцию Никите провели на открытом сердце через три дня. Она была тяжелая, длилась несколько часов, но бригада хирургов осталась довольна результатом.

После выписки из больницы Зоя раз в месяц возила Никиту в кардиоцентр в Кемерово на обследование. Первые четыре месяца после операции сердце сына работало как часы. А потом вдруг кардиолог заметил, что у Никиты резко повысилось давление в сосудах легких. Мальчика тут же госпитализировали и обнаружили у него сужение легочной артерии и аорты.

В пятимесячном возрасте Никите провели вторую полостную операцию — устранили сужение магистральных сосудов.

Эту операцию малыш перенес очень тяжело: долго был в реанимации, его подключили к аппарату искусственной вентиляции легких, после чего у Никиты появились хрипы, затрудненное дыхание.

Про детский сад кардиологи запретили даже думать: с таким сердцем любая простуда опасна для жизни. Никита сильно переживал — ему очень хотелось играть с ребятами, но приходилось сидеть дома.

Спустя два года у мальчика снова повысилось давление в легочной артерии — это означало, что артерия снова сужается и препятствует нормальному кровообращению. Никита ослабел, от любой незначительной нагрузки появлялась одышка и синели губы.

Зоя обратилась в Национальный медицинский исследовательский центр (НМИЦ) имени академика Е.Н. Мешалкина в Новосибирске. Там Никиту тщательно обследовали и сказали, что у ребенка прогрессирует сердечная недостаточность, из-за повышенной нагрузки на сердце правый желудочек может полностью отказать. Требуется устранить дальнейшее сужение сосудов сердца и легких. Это можно сделать в ходе эндоваскулярной операции, с помощью специальных стентов.
Никита так и не ходит в школу — у него нет сил, мама занимается с ним дома сама. В последнее время мальчик практически не выходит на улицу. Лежит на кровати и разглядывает фотографии папы, который умер, когда ему был всего годик.

— А если у меня лопнет сердце, я тоже умру? — спрашивает Никита у мамы.

— Сердце не может лопнуть, — успокаивает сына Зоя. — Мы его обязательно вылечим.

Она уже оформила Никите госквоту, но ее хватает только на покрытие стоимости операции и части расходных материалов. На дорогие стенты и остальные расходники денег нет. Между тем откладывать операцию уже нельзя: сердце Никиты работает на пределе. И снова подает сигналы SOS!

Для спасения Никиты Печеркина не хватает 779 804 руб.

Детский кардиохирург отделения врожденных пороков сердца НМИЦ имени академика Е.Н. Мешалкина Артем Горбатых (Новосибирск): «В первые дни жизни Никите была выполнена анатомическая коррекция сложного порока сердца — транспозиции магистральных сосудов. В пять месяцев ребенка прооперировали повторно — устранили возникшее сужение аорты и легочных артерий. Но спустя несколько лет вновь образовались стенозы (сужения) аорты и главных ветвей легочной артерии. В связи с этим увеличивается нагрузка на правый желудочек сердца, отмечен высокий риск его необратимой дисфункции. Пока есть возможность избежать этого опасного осложнения, нужно провести эндоваскулярную операцию: устранить сосудистую патологию путем стентирования суженных участков. Такая малотравматичная операция позволит мальчику быстро восстановиться и вернуться к обычной жизни».

Стоимость стентов и расходных материалов — 779 804 рублей.

Дорогие друзья! Если вы решите помочь Никите Печеркину, пусть вас не смущает цена спасения. Любое ваше пожертвование будет с благодарностью принято.

ПОМОЧЬ НИКИТЕ

Для тех, кто впервые знакомится с деятельностью Русфонда

Русфонд (Российский фонд помощи) создан осенью 1996 года как благотворительный журналистский проект. Письма о помощи мы размещаем на сайте rusfond.ru, в газетах «Коммерсантъ», интернет-газете «Лента.ру», эфире Первого канала, социальных сетях Facebook, «ВКонтакте» и «Одноклассники», а также в 171 печатном, телевизионном и интернет-СМИ в регионах России.

Всего частные лица и компании пожертвовали в Русфонд свыше 12,893 миллиардов рублей, на эти деньги возвращено здоровье более чем 23 тысячам детей. В 2019 году (на 6 марта) собрано 268 678 329 рублей, помощь получили 318 детей. В 2017 году Русфонд вошел в реестр НКО – исполнителей общественно полезных услуг и получил благодарность Президента РФ за большой вклад в благотворительную деятельность. В ноябре 2018 года Русфонд выиграл президентский грант на издание интернет-журнала для потенциальных доноров костного мозга «Кровь5». Президент Русфонда Лев Амбиндер – лауреат Государственной премии РФ.

Серьезная поддержка оказана сотням многодетных и приемных семей, взрослым инвалидам, а также детдомам, школам-интернатам и больницам России. Фонд организует акции помощи в дни национальных катастроф. Русфонд помог 118 семьям моряков АПЛ «Курск», 153 семьям пострадавших от взрывов в Москве и Волгодонске, 52 семьям погибших заложников «Норд-Оста», 100 семьям пострадавших в Беслане.

Фонд — лауреат национальной премии «Серебряный лучник», награжден памятным знаком «Милосердие» №1 Министерства труда и социального развития РФ за заслуги в развитии российской благотворительности. Руководитель Русфонда — Лев Амбиндер, член Совета при президенте РФ по развитию институтов гражданского общества и правам человека, лауреат премии «Медиаменеджер России» 2014 года в номинации «За социальную ответственность медиабизнеса».

Дополнительная информация о Русфонде и Отчет о пожертвованиях региональных бюро Русфонда.

Каждый год ученые-лингвисты пытаются определить слова года — выражения, которые из-за происходящих в мире событий вдруг оказываются у всех на устах. Некоторые из этих слов забываются довольно скоро, некоторые — остаются в языке навсегда. В России за ними следят в группе Facebook «Словарь года»: ее участники выявляют актуальные и значимые для россиян выражения, чтобы в конце года опубликовать свой рейтинг. Почему словами года признали «катафалк», «нулевую зарплату» и «феминитивы» — «Ленте.ру» рассказал создатель проекта, автор словаря «Россия/Russia», кандидат филологических наук Алексей Михеев.

«Лента.ру»: В вашем топ-10 словосочетаний 2019 года есть, например, слово «катафалк».

Михеев: Это понятие некоторым образом связано с темой социального расслоения.

Но при чем здесь оно?

Тут речь идет о свадьбе [журналистки Ксении] Собчак и [режиссера Константина] Богомолова. Это некий показательный казус, который можно условно назвать «причуды богатых»: вообще представителям элиты свойственно показное потребление, а здесь перед нами его экстремальное и даже эксцентричное проявление. Сейчас успех у нас почти всегда измеряется в материальном выражении, и элита демонстрирует этот свой успех именно таким образом, — но если яхтами, дворцами и самолетами уже мало кого можно удивить, то вот такая креативная выдумка со свадебным катафалком дает возможность подчеркнуть свою уникальность и исключительность, выделиться не только из серой толпы, но из своего социального слоя.

Кстати, я не стал включать в топ-10 довольно грубоватые слова, которыми в этом году отдельные чиновники позволили себе назвать простых и небогатых людей: «скотобаза» и «шелупонь». Но тем не менее они тоже характерны, потому что демонстрируют презрение элиты к низам. Социальное расслоение просто неприлично велико, и миры богатых и бедных радикальным образом разделены.

Изменения в языке всегда отражают изменения в обществе?

Да. И эти слова — явное отражение некоего социального напряжения. Это в той или иной степени присутствует и в других словосочетаниях, попавших в список.

Вот два очень показательных понятия: нулевая зарплата и квалификационная яма. «Нулевая зарплата» — это показательный казус, когда с преподавателями МГУ заключали договора, где в поле «зарплата» был прописан ноль. Преподаватели соглашаются работать, потому что это дело их жизни, потому что, как они считают, «иначе их дисциплина исчезнет». Но у этого бескорыстного энтузиазма есть обратная сторона — ведь у руководства при этом сохраняются более чем достойные (часто даже до неприличия) оклады, и, соответственно, вся ситуация представляет собой нечто похожее на рабскую эксплуатацию. И это хорошая иллюстрация нынешнего состояния нашего социума, — когда реальный труд оплачивается очень скромно, а в данном экстремальном случае и вообще обесценивается. При этом элита имеет необъяснимо фантастические доходы и купается в роскоши.

На примере этих слов и словосочетаний мы видим, с одной стороны, отношение элиты к неуспешным людям, лузерам, а с другой — то, что добросовестно работающему человеку, по сути, ничего не светит, кроме «нулевой зарплаты», а также повышения пенсионного возраста.

А «квалификационная яма»?

Это тоже словосочетание, имеющее отношение к социально-экономической проблематике: трудовой рынок развивается так, что работников востребованных профессий не хватает, но многие специалисты (например, экономисты или юристы) работу найти не могут — их просто слишком много на рынке. То, что такое понятие появилось в этом году, тоже очень показательно: в основную повестку дня так или иначе выходят социальные вопросы. При этом, помимо экономической, тут есть и чисто этическая составляющая — то самое довольно показательное презрение элиты к прочему «населению».

В основном отобранные словосочетания не несут яркую эмоциональную окраску, они не агрессивны. Говорит ли это о том, что сейчас наш язык и, соответственно, общество становятся менее агрессивными?

Что касается языка, то да, агрессии меньше, если сравнить с какими-то аналогичными результатами прошлых лет. Лет пять назад на первом плане был прежде всего украинский конфликт, а сейчас он практически не порождает новой лексики. При этом изначально агрессивные слова перешли в разряд нейтральных терминов. Например, слово «ватник», появившееся как оскорбительное, теперь может использоваться даже как позитивная самоидентификация: например, «Я — ватник, и этим горжусь».

Пользуются ли люди этим словом вообще? Мне кажется, оно уже неактуально.

Если почитать ленту Фейсбука, там есть и «ватник», и «крымнаш» — одни из слов четырех- и пятилетней давности. Они никуда не делись и продолжают использоваться в дискуссиях. Но просто дискуссии эти поутихли, а внешнеполитическая повестка сменилась повесткой внутренней.

Коллеги-лингвисты из двух параллельных конкурсов выдвинули в качестве слова года слово «протест», и протесты действительно для этого года характерны, — хотя в чисто лингвистическом отношении это слово, на мой взгляд, вряд ли корректно считать «самым главным» для года — ведь никакого нового семантического наполнения оно в уходящем году не получило: это просто обозначение некоторых событий, которые происходили и ранее.

Вы включили в слова года лозунг «Я/Мы» — но изначально это лозунг узкой группы протестующих в Москве. И действительно ли он сейчас являет собой выражение солидарности? В интернете он носит скорее ироничный характер.

Когда он появился, то был действительно новым. А началось-то все еще с французского Je suis, когда это касалось совсем других, парижских событий. В русском варианте он приобрел форму «Я — такой-то» со значением «Я — жертва». А его новый вариант показался мне интересным именно с лингвистической точки зрения: в предложении появилось свернутое «двойное» подлежащее, и выражаемый с помощью этого оборота этический протест против той или иной несправедливости из индивидуального стал коллективным.

Понятно, что от частого употребления (и в разных контекстах) его изначальный серьезный пафос снижается, и это действительно все чаще становится предметом для иронии и мемов.

Другое слово — «феминитивы». Считаете, проблема действительно начала широко обсуждаться в обществе, или она все еще нишевая?

Конечно, прежде всего она присутствовала в социальных сетях. Но и в СМИ о ней тоже говорили довольно часто, особенно весной. Насколько широко она обсуждалась в обществе — не знаю, может, и не так широко, чтобы она звучала на кухнях или в электричках, но для интеллектуальных кругов она была заметной и важной.

Здесь тоже речь идет прежде всего об этической стороне общения между людьми, и это еще одна составляющая социальной повестки дня. Отношения между мужчиной и женщиной, феминизм, равенство и неравенство (гендерное и не только) — все это тоже часть социальной проблематики, доминировавшей в этом году.

А вы, как лингвист, считаете, что в ткань языка действительно можно искусственно внедрить какие-то новые слова?

Директивно этим заниматься невозможно. Язык — это неуправляемый организм. Он развивается по своим законам. Другое дело, что можно искусственно инициировать такие темы, — скажем так, «гнать волну». За ними стоят определенные социальные группы и течения, прежде всего феминистское движение.

Хотя я, честно говоря, все время путаюсь и так до конца и не могу понять: выступают ли феминистки за употребление феминитивов или, наоборот, против. Ведь, например, какие-то женщины-поэты предпочитают, чтобы их называли поэтами, а не поэтессами, а другие, напротив, подчеркивают свой пол, считая, что, называя женщину поэтом, вы ущемляете ее женские права. Своя логика присутствует и в том, и в другом случае, но при этом не всегда понятно, кто за что выступает и как бы невзначай никого не обидеть, назвав не так, как этого хочет адресат (адресатка).

Тем не менее из неполитических тем именно она в этом году мне представляется самой главной.

Как и «домашнее насилие» — словосочетание, включенное вами в топ-10. Почему эта вроде бы вполне однозначная тема породила в обществе такую ожесточенную дискуссию?

С точки зрения этики она, конечно, однозначна — все понимают, что домашнее насилие недопустимо, и я не знаю настолько «домостроевских» людей, которые бы активно и всерьез настаивали на том, что «бьет — значит, любит». Но ведь физическое насилие уголовно наказуемо, а выделение «домашнего насилия» в отдельную категорию чревато непредсказуемыми последствиями. Именно как юридический термин оно крайне размыто: например, что делать с насилием психологическим, которое, конечно, во многих семьях присутствует, но его переживание сугубо субъективно и вряд ли может быть адекватно оценено правоохранительными органами. Соответственно, появляется опасность того, что члены семьи могут пытаться решать какие-то свои исключительно внутренние проблемы путем обвинения партнера. А как вы проверите, что происходит на самом деле за закрытыми дверями? И как раз именно этот аспект размытости предложенного понятия стал предметом споров, а законопроект вызвал неоднозначную реакцию, — что, собственно, и послужило основанием для включения словосочетания в итоговый годовой список.

Если отвлечься от топ-10 слов года, вопрос к вам как к лингвисту. Зачастую, когда журналисты спрашивают на улице мнение людей об остросоциальных или политических проблемах, уставшие трудящиеся смотрят на них мрачно и говорят одну стереотипную фразу: «Работать надо, а не ерундой заниматься». Откуда пошло это выражение и какую смысловую нагрузку оно несет?

Это психологическая реакция «униженных и оскорбленных». Многим людям, которые субъективно ощущают, что самоотверженно трудятся, делают что-то полезное, работа всяких интеллектуалов, гуманитариев (тех же журналистов) представляется чем-то несерьезным и не требующим особых усилий. А возвращаясь к началу нашей беседы — реальный труд сам по себе у нас не ценится, а ценится, наоборот, способность устроиться так, чтобы получать материальные блага, особо не напрягаясь.

Вспоминается советский фильм «Курьер», где главный герой говорил о том, что хотел бы иметь квартиру в центре города, дачу в его окрестностях и поменьше работать. Мы, похоже, дожили до реализации его мечты: курьер этот сейчас стал чиновником, имеющим квартиру, дачу и прилагающим все усилия к тому, чтобы «работать поменьше». А работали бы за него чтобы другие — неудачники, лузеры, лохи, которым можно платить по минимуму и «стричь» их, — как, например, гастарбайтеров, которые получают копейки, а их реальную зарплату «распиливают» и тратят на показную роскошь. Это вообще черта нашей нынешней системы, с которой непонятно, что делать, но определенно что-то делать надо.