В России не принято широко обсуждать тему послеродовых расстройств — психическое состояние женщины после родов редко заботит кого-то, кроме нее самой и ее близких. Педиатры и гинекологи на послеродовых осмотрах не задают вопросов о настроении, информация в интернете часто неоднородная, а знакомые могут вообще отрицать реальность послеродовой депрессии (самые популярные аргументы: «Депрессия случается с теми, у кого есть на нее время», «Это все от лени», «Надо просто отдохнуть» и лучший: «Наши бабушки в поле рожали — и ничего!»). По разным данным, с послеродовой депрессией сталкиваются от 10 до 20 процентов матерей. «Лента.ру» публикует отрывок из первой в России книги об этом расстройстве «Не просто устала. Как распознать и преодолеть послеродовую депрессию», вышедшей в издательстве «Индивидуум» у эксперта по коммуникациям, редактора и переводчицы Ксении Красильниковой.

Послеродовая депрессия — это аффективное расстройство, которое может случиться с женщиной вскоре после родов. Для него характерны чувство тоски, усталости и тревоги, которые не сменяются периодами хорошего настроения. Часто расстройство сопровождается симптомами клинической депрессии (изменения сна и аппетита, когнитивные нарушения, головные боли и другие соматические симптомы) и неспособностью наладить эмоциональную связь с ребенком.

«Я ужасная мать»

Как я уже сказала, у меня не получалось уснуть, даже когда такая возможность была. Я лежала, лишь изредка проваливаясь в недолгий беспокойный сон, и ощущала сильную тревогу всем телом — как будто по моим внутренностям ездил трактор. Ела я плохо и через силу — в обычной жизни я бы съела за один завтрак весь свой тогдашний дневной рацион. Я вернулась к весу, который у меня был до беременности, через полторы недели после родов, а потом скинула еще несколько килограммов.

Сын вызывал у меня множество разных чувств, но любви, которую я так ждала, среди них не было. Зато были страх, тревога и ужас. Я боялась каждого звука, который он издавал, а он, в свою очередь, практически не умолкал: если он не плакал, то постоянно стонал, кряхтел или ворчал. Любой звук отдавался в моем теле горячей тревожной волной, которую я ощущала физически. Я не испытывала даже умиления, хотя очень старалась расшевелить себя: практиковала baby talk («сюсюканье», повторение звуков, которые издает ребенок), делала с сыном селфи, целовала маленькие пятки и кулачки. При этом, конечно, я ухаживала за ним: механически готовила смесь, кормила, укачивала, отсасывала аспиратором сопли, меняла подгузники, капала капли в нос. Каждый цикл его бодрствования казался бесконечным, а когда он засыпал, облегчение приходило максимум на пять минут — почти сразу я начинала бояться, что он проснется.

С каждым днем мне становилось все хуже — я ждала, что сын вот‐вот почувствует мое отчуждение и нежелание быть с ним рядом. Было чувство, что он прекрасно понимает, что я испытываю, и осуждает меня. У меня не получалось избавиться от ощущения тяжести жизни и от навязчивых и опасных мыслей, которые так легко появлялись в моей голове. С каждым днем эти мысли становились все мрачнее:

«Я не создана для этого»;

«Мне ужасно-ужасно одиноко»;

«Я не заслуживаю любви»;

«Мой ребенок не получает необходимой ему материнской любви»;

«Я не должна была рожать ребенка»;

«Как вернуть все назад?»;

«Как мне вообще могла прийти в голову мысль завести ребенка?»;

«Это самая большая ошибка в моей жизни»;

«Я ужасная мать».

Я завидовала всем женщинам, которые, как мне казалось, справляются с материнскими обязанностями так, как будто они — естественное продолжение их личности. Я думала, что все остальные получают удовольствие от ухода за новорожденными. У меня же не оставалось ничего, кроме ужасных мыслей о будущем: на моей жизни, которая мне так нравилась, был поставлен крест; я никогда не смогу снова быть счастливой. А еще я завидовала мужу, который хотя бы имел возможность выйти из дома и заняться несемейными делами.

«Я не люблю его, а он не любит меня, — говорила я мужу. — Я так хотела этого ребенка, он такой красивый и такой беззащитный. Ему нужна моя любовь, но я не могу ее ему дать. Все вокруг уверены, что мне повезло родить прекрасного сына; одна я не могу разделить этой радости. Все так восхищаются им, а я могу только недоумевать и бояться оставаться с ним наедине. Мне никогда не станет лучше, я презираю себя и чувствую себя очень виноватой, но ничего не могу с этим поделать. Я просто не создана для материнства. Мне грустно, страшно и противно, и я не хочу так жить».

Убежищем представлялась работа. Я хваталась за фриланс при первой удобной возможности: когда я работала, я могла отвлечься, и становилось легче.

Я сразу обратилась к нескольким психологам, но ни один не заподозрил у меня послеродовой депрессии — а может, заподозрил, но не сказал об этом мне. Сначала я пошла к специалисту, с которым работала еще до свадьбы. Мы поговорили по скайпу, и он предложил мне несколько способов работать с переживаниями. Помню, что не могла сдержать рыданий и проплакала почти весь разговор. (Уже позже, когда я попросила у него контакты психиатра, он извинился за то, что не заподозрил у меня серьезных проблем.) Потом я пообщалась по телефону (тоже сквозь слезы) с психологом, которая советовала мне не прерывать грудное вскармливание и пить больше пустырника. Как я сейчас понимаю, беби‐блюз, который бывает почти у всех молодых мам, без специфических вопросов действительно сложно отличить от тяжелой депрессии. Я постоянно ждала, когда кто‐то из профессионалов или близких людей скажет, что мне пора обратиться за медицинской помощью.

В одно утро я очнулась от своей беспокойной дремы. Сын и муж спали. Два часа я лежала, прислушиваясь к своему внутреннему трактору. Трактор, он же тревога, подкинул мне совсем плохие мысли.

Помню, как в один момент я стала обдумывать, какую табуретку поставить на балкон, чтобы было удобнее с него спрыгнуть. Эти мысли были очень рациональными и практичными — мне нужно было как‐то выйти из этого замкнутого круга, и я, кажется, понимала как. Когда я рассказала о своих мыслях мужу, он спросил: «Неужели ты хочешь оставить меня без жены, а ребенка без мамы?» В ответ я могла только плакать.

И тут я поняла. То, что происходит у меня в голове, называется суицидальные мысли. Это значит, что за последние дни мое состояние опять ухудшилось. Моя здравомыслящая часть, надрываясь, кричала: «Психиатр! Таблетки! Лечение!»

Здесь я должна снова сказать спасибо своим близким: они не просто не обесценили мои переживания — они поддержали меня со всех сторон. К вечеру у меня был список из двадцати проверенных специалистов. В итоге я проконсультировалась с тремя психиатрами, которые были готовы принять меня на следующий день (мне важна была срочность, потому что больше я терпеть не могла). Помню, что позвонила одной женщине‐психиатру и обратилась к ней по имени (нужно понимать, что мне в тот момент разговаривать‐то было сложно, не то что снять трубку). Она одернула меня и сказала, что к ней можно обращаться только по имени и отчеству. А потом объяснила, что в ближайшие дни принять меня не сможет и что я могу обратиться в районный психоневрологический диспансер.

На всех трех консультациях я плакала и с большим трудом подбирала слова. Два психиатра рекомендовали госпитализацию и лечение в стационаре. Оба акцентировали мое внимание на том, что депрессия, в том числе и послеродовая, — это расстройство, которое может случиться с кем угодно: неважно, сколько вам лет, насколько вы умны, талантливы или успешны, как вы готовились к появлению ребенка и сколько у вас жизненной силы.

Я не ожидала, что мне предложат ложиться в больницу, но в тот момент «побег» казался настоящим спасением. Третья специалистка сказала, что видит у меня не самую тяжелую депрессию и готова прописать антидепрессанты, а необходимости в госпитализации, по ее мнению, нет (я обсуждала с ней предложение других психиатров). Она могла выделить всего полчаса на общение со мной, все время подгоняла меня, и мне было трудно описывать свое состояние: я смотрела в одну точку и мямлила. Я не почувствовала с ее стороны эмпатии и сострадания. Мама, которая была со мной на всех консультациях, скорее была готова поверить врачам, рекомендовавшим больницу. Так я начала лечить послеродовую депрессию.

Мне повезло: в итоге я сумела попасть к профессиональным психиатрам, которые по‐настоящему любят свою работу. Со мной обращались очень бережно, мне подробно рассказывали обо всех этапах лечения и свойствах лекарств, так что я всегда понимала, что именно со мной происходит и почему. Это был долгий и очень трудный путь, но я прошла его до конца.

Как говорить со специалистом о депрессии

Ниже я собрала подсказки, которые помогут вам выстроить общение с профессионалом, занимающимся послеродовыми состояниями, так, чтобы оно было максимально эффективным. Они подойдут для разговора с любым специалистом, будь то психолог-консультант, психотерапевт или психиатр.

— Подготовьтесь к встрече. Узнайте о послеродовой депрессии как можно больше — тот, кто проинформирован, как правило, задает более продуктивные вопросы.

— Заранее запишите свои симптомы и связанные с ними вопросы специалисту, чтобы точно ничего не забыть. Подготовьте рассказ о своем анамнезе — обязательно сообщите консультанту о предыдущем депрессивном опыте, если он у вас был.

— Не бойтесь открыто говорить о своих чувствах, но будьте как можно более конкретны. Подробно рассказывайте о том, что вы испытываете, даже если вам кажется, что ваши чувства слишком тяжелые, чтобы их озвучивать. Помните: все это — признаки болезни, а не свидетельство отсутствия материнских способностей.

— Пусть вас не останавливает то, что о вас могут плохо подумать, — говорите все, что считаете нужным сказать. Специалист не назовет вас сумасшедшей или плохой матерью, зато неискренность может помешать получить ту помощь, которая вам сейчас нужна. Мне было стыдно рассказывать чужим людям о своих страшных, в том числе суицидальных мыслях, но в итоге именно это помогло врачу подобрать мне лекарственную терапию.

— Если психотерапевт или психиатр предложит вам медикаментозное лечение, обязательно обсудите с ними все свои страхи, даже если они кажутся вам глупыми. Это ваше тело, и вы вправе узнать, что будет с ним происходить, прежде чем начнете принимать препараты.

Уточните, какие побочные эффекты может вызывать средство. Учтите, что, если вам предлагают «чудо-пилюлю» без рисков, скорее всего, в ней просто нет действующего вещества. А вот подобрать эффективный препарат с минимальными побочными эффектами — вполне достижимая цель. Если вы кормите грудью, имейте в виду, что практически все лекарства оказываются в грудном молоке в той или иной концентрации. Впрочем, некоторые антидепрессанты совместимы с грудным вскармливанием (подробнее об этом читайте в главе о медикаментозном лечении).

— Если вы получили рецепт, не забудьте договориться со специалистом о следующей встрече — важно, чтобы он отслеживал, как вы переносите лекарства, и наблюдал за динамикой вашего состояния.

— Если вам кажется, что специалист неверно реагирует на ваши вопросы или преуменьшает их значимость (и тем более осуждает вас), — ищите другого. Вы можете сказать об этом прямо и даже попросить его или ее порекомендовать вам нового консультанта.

— Если чувствуете, что вам нужна поддержка близкого человека, попросите кого-то сопроводить вас на первые консультации психиатра (это допустимо на первой сессии, когда пациент и его родственники описывают проблему, но недопустимо в дальнейшем, так как препятствует налаживанию контакта с терапевтом). Это хороший способ перепроверить информацию, которую вы получаете от консультанта, и позже прояснить непонятные моменты. На первые приемы я ходила со своей мамой, и она мне очень помогла: подбадривала, когда мне было трудно говорить, задавала врачам вопросы, до которых я бы сама в том состоянии не додумалась, просила подробнее рассказать про их оценку моего состояния, предстоящую госпитализацию, сроки и перспективы лечения. Конечно, сначала я беседовала с врачами один на один, но потом к разговору присоединялась мама.

— Определитесь, чего вы хотите. Цели должны быть конкретными и измеримыми, например: «Стать активнее и в день выполнять хотя бы по одному делу», «Начать ухаживать за собой и ребенком», «Встречаться с друзьями раз в неделю».

Спустя несколько сеансов оцените, отвечает ли специалист вашим требованиям. Вы вправе ожидать от своего консультанта профессионализма и поддержки и должны быть полноправным и активным участником процесса своего лечения (задавать любые, в том числе «неудобные» вопросы, делиться самым трудным, знать подробности о стратегии и перспективах процесса).

«При встрече с ребенком ей становилось еще хуже, чем до»

Одним из героев книги стал муж Ксении Красильниковой Данила. В тот момент, когда Ксения отправилась на лечение, он оказался вынужден уйти с работы, чтобы полностью взять на себя заботы о новорожденном сыне. Он рассказал «Ленте.ру» о том, как это было и почему теперь всегда узнает у молодых родителей, не нужна ли им помощь.

Данила, 31 год

Я слышал о существовании послеродовой депрессии, но, разумеется, без подробностей — и не думал, что это хоть как-то может коснуться нас. После выписки из роддома я заметил, что с женой что-то не так. Она невероятно исхудала, была совершенно белой, часто плакала. Ксюшу все время что-то тревожило, она признавалась, что не понимает, что с ней, жаловалась, что не справляется с материнством, что не испытывает чувств к нашему ребенку. В какой-то момент она почти перестала есть и не могла уснуть, даже когда была смертельно уставшей и сын спокойно спал.

Но я отгонял от себя подозрения — решил, что ее тяжелое состояние вызвано постоянным недосыпом, восстановлением после родов, переживаниями за здоровье сына и сложностями с кормлением. Она плохо спала еще во время беременности, поэтому трудности со сном не показались мне симптомом жуткой болезни.

Однажды утром моя любимая жена сказала, что хочет покончить с собой.

Я позвонил сестре жены и их маме. Думать я не успевал, я просто действовал. Мы начали искать контакты психиатров, информацию — ее почти не было, разбираться в разных вариантах лечения. Вскоре жена легла в больницу. На поправку она шла очень медленно. Иногда ее отпускали домой на выходные, но при встрече с ребенком ей становилось еще хуже, чем до.

Больница, где лечилась жена, оставляла гнетущее впечатление: старые стены и полы, палаты, где кровати стояли почти вплотную. Нигде нет розеток, двери не закрываются, туалет и душ без дверей. Навещать жену я почти не мог — почти все время, что она провела в больнице, там был карантин по гриппу. Мы редко виделись — в основном смотрели друг на друга через дырку в заборе.

Почти три месяца мы с Илюшей были один на один. Помню, что главным моим чувством все то время была ответственность. Любовь и забота появлялись уже после. Ребенок с самого рождения ищет себе взрослого, к которому он привязывается. Он был все время со мной и не знал свою маму, я был главным взрослым в его жизни. Чаще всего мне хватало терпения, чтобы удовлетворить все его потребности. Я чувствовал, что должен дать ему любовь, ласку, тепло и безопасность за двоих. Иногда ко мне приезжали родственники, но в целом я проводил с ним сто процентов времени. Было тяжело от постоянного «дня сурка», от долгой и холодной зимы, от того, что не оставалось времени на себя. Но переживания быстро проходили: стоило хоть немного отоспаться, и мне становилось легче.

Когда жена окончательно вернулась к нам из больницы, сыну было тяжело принять еще одного человека. Это был долгий путь, когда Ксюша постепенно подбиралась к нему, и он наконец-то ее распознал и принял как свою маму.

Я не считаю себя героем, мне кажется, что каждый любящий муж поступил бы на моем месте так же. Я многое о себе понял после этого опыта: узнал, что я сильный и выносливый человек, и это теперь придает мне уверенности. Сейчас, если я сталкиваюсь с какими-то сложностями, я сразу понимаю, что со всем можно справиться: по сравнению с тем, через что мы прошли как семья, через что прошла жена, мне многое кажется незначительным. Конечно, было бы здорово, если бы в России отцам можно было не оставлять свою работу при таком форс-мажоре, а давался какой-то оплачиваемый отпуск. Будем надеяться, что и это когда-нибудь произойдет.

Мне кажется, что на уровне страны пора раскрыть глаза на тему послеродовой депрессии. У нас до сих пор не верят в ее существование, еще меньше специалистов умеют распознавать этот диагноз и назначить адекватное лечение. Нам повезло, что мы в Москве, а что происходит в регионах? Мы не единственные, кто через это прошел, просто мы одними из первых об этом рассказываем — многие боятся говорить о таком опыте. Но если занозу вытащить — станет легче. Если кому-то наша история и книга моей жены поможет — это замечательно.

Теперь, когда у друзей и знакомых рождаются дети, я всегда спрашиваю: как вы? Как вы себя чувствуете? Вам нужна помощь? Сейчас многие узнали про то, что с нами случилось, пишут в личку, задают вопросы, я рад, что могу что-то сказать, ободрить, посоветовать. Если все держать в себе, можно выгореть.

Если бы я мог дать совет тем, чьи жены столкнулись с послеродовой депрессией, я бы сказал: не отчаивайтесь, следуйте советам врачей и специалистов — даже если вам кажется, что ничего не помогает. Нужно поддерживать жену в любых обстоятельствах и не стесняться принимать помощь со стороны.

Важность поддержки друзей и близких невозможно переоценить. Ко мне приезжали, когда я не спал по трое суток, чтобы я мог вырубиться и не беспокоиться за Илью. Ко мне приезжали к семи утра, чтобы я мог выбежать из дома по срочным делам. Наверное, если бы мы сразу написали публично в своих соцсетях о том, что с нами происходит, помощи было бы еще больше, просто об этом знали только самые близкие. Спасибо нашим друзьям за поддержку.

Еще надо верить, что этот период обязательно кончится. Так случилось у нас, и так будет у каждой семьи, столкнувшейся с послеродовой депрессией.

Российский пенсионер Геннадий Терентьев из маленького городка Советский в Ханты-Мансийском автономном округе продал квартиру и машину, чтобы построить на своем участке специализированный тренажерный зал для людей с инвалидностью. Такое решение Терентьев принял после попытки местных чиновников силой выгнать спортсменов с ограниченными физическими возможностями из городского спортзала или, по крайней мере, вынудить их платить. «Лента.ру» записала его историю.

Геннадий Терентьев — профессиональный тренер по пауэрлифтингу, массажист, специалист по моделированию фигуры и мастер на все руки. Детство он провел в татарском селе Егоркино, учился в Волгоградской академии физической культуры. Затем был переезд на Север. В ХМАО он зарабатывал грузчиком у нефтяников, потом десять лет проработал начальником цеха в «Лукойле», а для души — стал тренировать.

Классический «мужской план» на жизнь Геннадий уже перевыполнил. Он построил два дома, воспитал двоих детей. Признавая, по собственным словам, принцип «чего хочет женщина — того хочет бог», он все же умудрялся ездить и на охоту.

Однако в полной мере Терентьев нашел себя 20 лет назад, когда, осев в маленьком таежном городке Советский, стал тренировать людей с инвалидностью. А после того как его секцию попытались уничтожить, решил потратить все сбережения семьи и построить для инвалидов новый спортзал. Такой, откуда подопечных уже никто бы не смог выгнать. Вот что он рассказывает.

Терентьев: Сейчас строительство находится на завершающей стадии. В течение двух недель должны закончить вентиляцию. Затем будет сделано освещение, а после этого нужно подключить сигнализацию.

Есть проблемные места, которые требуют переделки. Учитывая нехватку денег, окна у меня были сделаны из сотового поликарбоната. Однако согласно нормативам для общественных спортзалов окна должны быть выполнены из стекла, соответствующего определенному ГОСТу.

К тому же оконные рамы у меня деревянные, а должны быть негорючие пластиковые. В здании 44 окна. Значит, замена обойдется мне примерно в 275 тысяч рублей.

Вода идет из пробуренной для этого на участке скважины, но меня обязали поставить специальные водоочистители. Нашел подходящие в интернете, монтировать буду сам. Это еще 140 тысяч рублей.

Само по себе здание размером 18 на 18 метров представляет собой каркасное сооружение из пеноблоков. Снаружи и внутри — сайдинг.

На первом из двух этажей, кроме собственно тренажерного зала, будут раздевалки, душевые, два туалета, один из которых специально для инвалидов, а еще детский зал с лабиринтом и батутами, кабинет администратора и комната для чаепитий. Хочется, чтобы люди с ограниченными физическими возможностями не только занимались здесь в тренажерном зале, но могли и у красивого самовара посидеть на диванчиках, пообщаться друг с другом. Хочется, чтобы это был клуб в лучшем смысле этого слова.

А замысел детской комнаты в том числе и в том, чтобы молодые родители могли туда ребят своих привести и позаниматься рядом. Многим ведь не на кого детей оставить. Мальчикам и девочкам с ограниченными возможностями, а таких у нас 200 человек, будет интересно там полазить.

На втором мансардном этаже хочу теннисные столы и аэрохоккей поставить, оборудовать тир для пулевой стрельбы из пневматического оружия. Но не для баловства только, а готовить там людей к соревнованиям. Пистолетов у меня пока нет, но я уже занимаюсь с ребятами во дворе: стреляем из рогаток.

Думал поставить лифт для инвалидов в колясках, но он больше миллиона стоит. Отказался от этой идеи. Планирую приобрести специальный подъемник отечественного производства, который монтируется на лестницу. Он стоит от 170 до 230 тысяч рублей.

Впрочем, зал ведь открывается не только для людей с инвалидностью. Во-первых, не нужно их куда-то прятать с глаз долой — они такие же, как и все. Во-вторых, в радиусе многих километров отсюда нет ни одного спортивного сооружения, вообще нет. Зато есть десятки магазинов, где торгуют спиртным. Выводы сами делайте, к чему такая «инфраструктура» ведет.

Откуда я знаю, что зал так нужен людям? В цокольном этаже моего дома, который я построил сам, тоже оборудован небольшой спортивный зал. Он мой, личный, но туда постоянно просятся позаниматься мои земляки и ребята с инвалидностью, я там тоже принимаю. Они ждать не могут, пока все отстроится.

«Мы продали квартиру»

Я бы ничего не смог сделать без поддержки семьи. Я объяснил им, что рядом с нами живут люди, в особенности те, которые прикованы к коляскам, для которых спорт — это не просто досуг или развлечение, а одна из немногих возможностей вообще почувствовать себя живым, одно из немногих средств перестать быть объектом для жалости.

В 2014 году мы продали квартиру, которая осталась после смерти тещи в Волгограде, и машину мою — хороший внедорожник. Получилось пять миллионов.

Этих денег должно было хватить полностью, но расчет был сделан, исходя из того, что доллар стоит 30 рублей. А затем рубль обвалился. Вырученные мною средства обесценились почти вдвое. Работы подорожали, материалы подорожали.

Не хватило двух миллионов рублей. Сын, жена, дочь и я продолжали строить сами в свободное время, а когда удавалось скопить денег, то нанимали строителей.

«Год провел в бюрократической возне»

В 2017 году здание уже было построено, велись отделочные работы. Мне удалось попасть на встречу с губернатором Натальей Комаровой, где ей предлагались инновационные проекты. Дали высказаться под конец встречи.

«Строю спортзал. Вот фотографии. Мне не хватает двух миллионов рублей. Дайте, пожалуйста, беспроцентную ссуду! Потихонечку я рассчитаюсь», — попросил я губернатора.

Комарова удивилась, что не слышала прежде ничего об этом проекте. По ее указанию была создана дорожная карта, в которой расписали, какое ведомство и на каком этапе должно оказать мне помощь. Стал ходить по кабинетам чиновников (в соответствии с этой картой), но энтузиазма в их глазах не встречал. «Где мы деньги тебе найдем?» — слышал я там и тут.

В итоге целый год провел в бюрократической возне, то есть абсолютно зря.

Осенью 2018 года вновь попал на прием к губернатору, рассказал, что удалось сделать: за свои деньги я провел газ, отопление, электрику. Помогали работавшие в этих сферах воспитанники, а всего их у меня в районе уже, наверное, больше тысячи наберется. Они делали мне скидки, где могли.

Губернатор дала поручение районной и городской администрации запустить спортзал до нового 2019 года. Поручение это выполнить не удалось, но глава района обратился за помощью к предпринимателям.

Один из них — Александр Наврозов — выделил денег на подготовку проектной документации, которой у меня до сих пор не было. Помогли также со специальным половым покрытием.

Теперь вот через краудфандинговую площадку пытаюсь деньги собрать.

«Я сопротивлялся, как мог»

В 2007 году в районе власть сменилась. Новый глава привел своих людей. Командовать спорткомитетом поставили человека, который вообще физкультурного образования не имеет. Он какую-то секцию вел в поселке — и все. Главой профильного городского департамента — жену одного из приближенных к главе поставил, директором нашего спортцентра — дочку главы спорткомитета, заместителем — сына, главбухом — еще какого-то родственника.

Они устраивали праздничные посиделки почти каждый день, с работы уходили пьяные. На своих сотрудников — специалистов, показывавших результаты на состязаниях, — смотрели свысока.

Затем начался настоящий кошмар! У нас занимались отец с дочерью. Он — мой воспитанник — привел свою девочку в спорт, стал профессиональным тренером, а она — мастером спорта международного класса. Ситуация в нашей спортивной сфере довольно распространенная. Ничего дурного в этом нет, но нашей дирекции такой расклад не понравился, и мужчине запретили тренировать свою дочь.

Придумали брать плату со всех, кто приходит тренироваться, хотя в моем клубе «Ратибор» никто никогда не платил. Я возмутился: «Почему они должны вам платить? Люди платят налоги, которые идут на ваши зарплаты».

Но меня не слушали. «За инвалидов пускай платит общество инвалидов», — говорили они.

Я сопротивлялся, как мог, и меня уволили за то, что я в субботу отправился на соревнования со своими воспитанниками. Зачли это за прогул.

Решил устроиться на другую работу и продолжать занятия уже на добровольных началах как волонтер. Ведь я видел, что ребята, которым выпало столкнуться с серьезными проблемами со здоровьем, смотрят на меня, как на бога. Я даю им глоток свежего воздуха. Тем, кто большую часть времени, большую часть жизни вынужден просто сидеть дома.

Дирекция не унималась. Сперва закрыли комнату, где инвалиды собирались после тренировок, чтобы чаю попить и пообщаться друг с другом. Затем уже без стыда и совести стали выгонять их из спортзала: «Уходите! Вы не имеете права тут находиться! Вашего тренера уволили!»

Одна из спортсменок, чемпионка России, подошла к этим чиновникам и сказала: «Выйдите, пожалуйста, за дверь! Не мешайте заниматься». Дверью хлопнули так, что она ударила девушку по голове. Удар был такой сильный, что спортсменка упала на пол и потеряла сознание. Пришлось скорую вызывать, уголовное дело возбудили.

Тогда я и понял, что хочу построить тренажерный зал, откуда никто не сможет этих людей выгонять.

Может кто скажет, что ничего дурного в действиях дирекции не было: просто оптимизировали расходы, а инвалиды попали под горячую руку. Но нет же! Речь еще и о чудовищном непрофессионализме!

Перед увольнением я написал директору служебную записку о необходимости установить стойки для жима штанги со страховкой. Она ответила мне с улыбочкой, что еще никто не умер, но через некоторое время в зале погиб человек. Мужчина выронил штангу весом 90 килограммов, и она упала ему на шею. Человек этот скончался на месте. Дело каким-то образом замяли.

Позднее администрацию учреждения сменили полностью и позволили мне вернуться на работу, но проблемы оставались.

«Молния ударила, и перекосило всего»

Двадцать лет назад, еще задолго до истории со спортзалом, ко мне приходил заниматься нынешний сенатор Совета Федерации от ХМАО Эдуард Исаков — мастер спорта международного класса по пауэрлифтингу, многократный чемпион России, Европы и мира. Я не считаю, что был прямо его тренером, но работал с ним какое-то время.

Однажды, когда Эдуард работал с весом 340 килограммов, я подал ему штангу, он ее опустил, а поднять не смог. Его придавило. В зале находились только мы двое. Пришлось мне ее поднимать одному. Я это сделал, но меня как будто молния ударила, и перекосило всего.

Поехал в Екатеринбург на обследование. Оказалось, что у меня позвоночный диск один полностью рассыпался. Положили в больницу. Там мне отрезали кусок тазовой кости и поставили вместо диска. Полгода я лежал, мне нельзя было сидеть. Это был 2002 год.

От инвалидности я отказался. Сказал, что поставлю себя на ноги. Укрепил мышцы спины и полностью восстановился. Хотя полностью или нет — не знаю. Лет пять назад я оказался на народном празднике, где люди тягали гири, а я этим занимался активно в молодости. Подошел, взял две гири по 24 килограмма и толкнул около 40 раз, на радостях. А потом еще погулял и поехал домой. И тут мне звонят: «Геннадий Владимирович, вы где? Мы вас наградить хотели за второе место».

Исакову я остался благодарен, ведь именно от него я узнал, что люди с инвалидностью тоже проявляют интерес к пауэрлифтингу. Он организовывал для них первое соревнование. Я помогал. Потом набрал свою группу из 20 человек. Начали заниматься. Несколько человек стали призерами, одна — чемпионкой России. Некоторые из учениц в возрасте под 60 лет выступали и рекорды ставили на соревнованиях.

Продолжал тренировать здоровых парней и девушек. Подготовил 12 мастеров спорта по пауэрлифтингу, четырех мастеров спорта международного класса, больше 30 призеров и чемпионов России.

Один раз моя женская команда поехала на первенство России — там были сразу шесть мастеров спорта. И я с этой командой городской выиграл этот чемпионат.

Я не из гордости какой-то решил этой самодеятельностью заняться. Много раз к чиновникам обращался, пытался им объяснить, что это району нужно, а не мне одному, но на меня смотрели, как на дурачка.

Один из таких — человек из областной администрации — пришел на стройку, посмотрел и сказал: «Гена, ты — неправильный человек! Мог построить хороший магазин и бар открыть еще. Был бы при деньгах».

Вот что такому человеку ответить? Мне 60 лет. Скоро умирать придется. И про что я апостолу Петру расскажу? Про хороший магазин?

Водка — один из главных русских напитков. Она веками обогащала правителей государства и помогала фундаментальному контролю за жителями страны, но также — давала простым людям храбрость, свободу и защиту, или по крайней мере их иллюзию. Так считает историк русской культуры, профессор Оксфордского университета и «Шанинки» Андрей Зорин. Теме водки как одного из главных мифов России была посвящена его лекция в Москве. «Лента.ру» записала главное из выступления историка.

Предупреждение:

Редакция «Ленты.ру» напоминает, что употребление алкоголя вредит вашему здоровью

Мужская доблесть

Андрей Зорин: Если мы говорим о символической емкости того или иного мифа, то символическая емкость водки будет абсолютной или близкой к абсолютной. Она способна выражать разные, подчас противоположные смыслы.

Вот четыре даты, которые важно иметь в голове: 1914 год — с началом Первой мировой войны царь Николай II ввел сухой закон, 1917 год — Российская империя прекратила свое существование; 1985 год, не прошло и 70 лет после этих печальных событий, — Михаил Сергеевич Горбачев объявил антиалкогольную кампанию, резко сократив доступность главного национального напитка, и через шесть лет Советского Союза не стало — в 1991 году прекратила свое существование советская империя.

Я бы хотел оговориться: я не провожу каузальной зависимости между двумя этими событиями, я не говорю, что последнее произошло, потому что случилось первое. Вполне возможно, и то, и другое было симптомами более глубинных изменений, и вообще были другие факторы. Но тем не менее эта закономерность, такое сопоставление, тоже заставляет задуматься о центральности водки в русской культуре.

Я отмечу одно немаловажное различие: последний русский император Николай Александрович ввел полный сухой закон и был расстрелян в подвале Ипатьевского дома, Михаил Сергеевич Горбачев только ограничил доступность водки и жив до сих пор — дай бог ему здоровья, и долгих лет жизни мы все ему желаем.

Важнейший мифологический концепт возникает с самого начала. Известная из Повести временных лет знаменитая фраза князя Владимира: «Руси есть веселие пити, не можем без этого быти». Она хорошо известна каждому. Когда князь Владимир хотел выбрать истинную веру, узнав от носителей ислама, что там есть запрет на употребление горячительных напитков, немедленно отверг предложение перевести Киевскую Русь в ислам, произнеся эту знаменитую фразу, вошедшую в ткань русской культуры.

Тем не менее никакие источники не свидетельствуют о том, что в домосковской Руси пьянство было распространено как-то больше, чем в других странах. Водка не столько породила мифологию, сколько вписалась в нее, легла на какие-то базовые русские мифы, вошла в резонанс с русским представлением о богатырстве.

Вот рассуждение Александра Радищева о русской душе: «Посмотри на русского человека: найдешь его задумчива. Если захочет разогнать скуку или, как то он сам называет, если захочет повеселиться, то идет в кабак. В веселии своем порывист, отважен, сварлив. Если что-либо случится не по нем, то скоро начинает спор или битву. Бурлак, идущий в кабак, повеся голову, и возвращающийся обагренный кровию от оплеух, многое может решить доселе гадательное в истории российской».

В этом образе царева кабака, бурлака, идущего туда, и возвращающегося избитым, Радищев видел такую же тайну русской души, какая заключена в народных песнях, на основе которых он предлагал устраивать бразды народного правления.

Какие в этой связи базовые мифологемы вбирает в себя представление о водке. Прежде всего, я уже говорил о связи водки, пьянства с идеей разгула и удали. И водка в русской культуре имеет отчетливо гендерную окраску. Она прежде всего связана с мужской доблестью, пьянство — это мужская доблесть. И хотя в исторической реальности женщины тоже пили, это многократно фиксируется в источниках, тем не менее мифология упорно воспринимает это как мужскую добродетель: все эти прекрасные слова «пить», «выпить», «перепить» и все прочее.

Уже в советское время возникает такая пара понятий: пьянство и алкоголизм. Но они оказываются важным и существенным образом разделены в национальном сознании. Оно и понятно, потому что пьянство связано с властью, разгулом и способностью чувствовать себя сильным и свободным, в то время как алкоголизм — это зависимость, это подчинение, рабство, и по этой причине добродетелью считаться не может. Но, что важно, образ, способность употребления — много выпить, перепить, простоять и так далее — она характерна.

Водка — это один из центральных мифов классических анекдотов. Например, в 1970-е годы Василий Иванович (Чапаев) и Петька стали героями тысяч анекдотов. Один из них демонстрирует символическую картину ценности водки: «Петька спрашивает Василия Ивановича, сможет ли тот выпить ведро водки. Глубоко задумавшись, Чапаев говорит: «Могу, но трудно это». Глубоко ошеломленный этим размахом Петька спрашивает: «А два сможешь?» Тот отвечает, что не сможет. Петька продолжает: «А если партия прикажет?» Чапаев: «Если партия прикажет, то смогу». Петька: «Здорово! А три сможешь?» Чапаев: «Нет, три не смогу». Петька: «А если партия скажет?» Чапаев: «Нет, Петька, три не выпью, даже если партия прикажет. И никто не сможет. Три ведра водки, Петька, только Ленин выпить может»».

Это понятно: чем важнее символический статус человека, тем больше водки он в состоянии употребить. И иерархический статус в значительной степени доказывается объемом водки, который его носитель в состоянии выпить.

Форма фундаментального политического контроля

О происхождении водки ведутся дискуссии. Этот вопрос обсуждался в ООН. В числе документов русского приоритета на водку была представлена книга историка Вильяма Похлебкина «История водки», которая написана была совсем не для ООН. Доказать здесь ничего невозможно. Водка, очевидным образом, польский напиток. Даже лингвистическая форма указывает на его польское происхождение. Она была создана в Польше, импортирована в Россию, очевидно, в конце XVI — начале XVII веков в годы польского влияния. И здесь источники, которые у нас есть, свидетельствуют, что в этот период водка отмечается как новый продукт, появившийся сначала при царском дворе, а потом получивший разнообразнейшее распространение.

Оказавшись на русской почве, она начинает стремительно распространяться в народе. На продажи ее устанавливается государственная монополия. И возникает институт царева кабака — один из самых главных институтов русской жизни. Доходы с кабаков в процентном отношении были огромны, особенно в военное время. Это был важнейший источник государевых доходов.

Характерным образом люди, которые ведали кабаками, назывались целовальники — потому что целовали крест. Приносили присягу царю только представители высших сословий, но содержатели кабака тоже присягали на верность, что они не будут утаивать доходов. Это были колоссальные суммы, общественный статус человека сразу существенно поднимался.

В XVIII веке, уже при Петре I, на количество кубов водки, которое разрешалось произвести тому или иному дворянину (монополия на производство водки продавалась через государственную систему, только дворяне имели на это право), влияло положение в табели о рангах. Чем ты выше в табели о рангах, тем больше ты можешь произвести водки. Если ты действительный тайный советник, то, соответственно, водки можешь производить практически сколько хочешь. Это все и для домашнего потребления, и, естественно, на продажу.

Право водкой торговать принадлежало откупщикам, поскольку собрать налоги государство было не в состоянии, оно отдавало продажу водки на откуп. И разница между вносимой им суммой, и выручкой от продажи составляла его доход. Это исторический бэкграунд, который говорит о значимости водки как элемента государственной политики.

Однако, помимо этого, водка была не только способом извлечения из населения доходов, но и формой политического контроля. Во всех царевых кабаках были доносчики. Но и при выпивании в домашних условиях первый тост был всегда за царей. Непроизнесение тоста за царей было государственным преступлением, за которое можно было поплатиться. Отменена была эта ситуация только при Екатерине II, что в своей оде «Фелица» отмечает Гавриил Державин: «Казни не боясь, в обедах за здравие царей не пить».

По легенде, Екатерина II также сказала, что «пьяным народом легче управлять». Это трудно проверить, потому что в ее записках этих слов нет, но якобы она это говорила. При этом водка, конечно, была формой фундаментального политического контроля.

Иммунитет от реальности

Те или иные культуры сгруппированы вокруг тех или иных наркосодержащих препаратов и ритуалов. В этом смысле водочная, пивная и винная культура существенным образом отличаются. Скажем, пиво чрезвычайно трудоемко в производстве, требует труда очень многих людей в процессе изготовления. И до эпохи рефрежерирования оно практически не хранилось. То есть его надо было очень большими усилиями приготовить и потребить немедленно. Соответственно, это был такой идеальный напиток для городских демократий.

Водка устроена по-другому. Она, как хорошо известно каждому, не протухнет, идеально хранится, очень легко меряется и обладает контролируемым стандартом качества. Если пиво всегда разное, то подлинность водки всегда можно контролировать. Это хороший напиток для централизованной власти.

И несмотря на эту институционализацию водки как средства выкачивания денег из населения и политического контроля, сами пьющие, несомненно, воспринимают алкоголь как форму освобождения. Выпив, человек уходит от действительности — знаменитая формула: «залить горе», дающая иммунитет от реальности, в которой тебе тяжело и неприятно находиться. И несомненно, в тех экономических условиях, которые мы обсуждали, это была фундаментальная форма экономического и социального поведения.

Известная застольная песня: «Если пить, дом не купить / И не пить, дом не купить / Так лучше пить, дом не купить / Чем не пить, дом не купить / Мы теперь не будем пить / Будем денежки копить / Как накопим рублей пять / Выпьем водочки опять / А потом не будем пить…» Понятно, что здесь нет ни малейшей доли какой-то иррациональности, нелепости и так далее. Это очень рациональная, экономически продуманная логика поведения в определенных экономических условиях. Действительно, лучше пить и дом не купить, чем не пить — все равно никогда его не купишь. Можно делать какие-то сбережения, вплоть до пяти рублей, но потом ты знаешь, куда их потратить.

Кроме того, опять-таки, при всей иерархизированности водка снимает социальные ограничения, перед стаканом все равны. Чрезвычайно иерархизированная общественная система меняется, и социальная ущербность человека оказывается снятой. Выпив, он оказывается в состоянии, равном практически любому. И кроме того, важным элементом всего этого является некая обстановка открытости, интимности, доверия, способности пойти на риск. Люди роднятся друг с другом. Это особая форма интимности, самоотчужденности.

Фраза из классической книги Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки» — вероятно, главной книги русской литературы XX века (может быть с ней может поспорить за это звание только «Архипелаг ГУЛАГ»): «Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не видел. Сколько раз уже (тысячу раз), напившись, или с похмелюги, проходил по Москве с севера на юг, с запада на восток, из конца в конец и как попало — и ни разу не видел Кремля». Кремль — это понятным образом символ государственной власти, и стихия алкоголя удерживает человека, не дает ему с ним соприкоснуться.

Она сама ведет его на этом пути, спасая от контактов с властью: «А потом я пошел в центр, потому что это у меня всегда так: когда я ищу Кремль, я неизменно попадаю на Курский вокзал. Мне ведь, собственно, и надо было идти на Курский вокзал, а не в центр, а я все-таки пошел в центр, чтобы на Кремль хоть раз посмотреть: все равно ведь, думаю, никакого Кремля я не увижу, а попаду прямо на Курский вокзал».

Но естественным образом в конце это освобождение оказывается обманом. Сила божественного напитка становится предательской. Хотя тут можно поспорить: если бы Веничка не употреблял портвейна, может, все еще бы обошлось. Но так или иначе он пропускает нужную ему станцию, возвращается в Москву и оказывается убит прямо под стенами Кремля. Освобождение, выбрасывающее в астрал, в вечный рай Петушков, где никогда не отцветает жасмин, в конце концов, заканчивается падением обратно.

Шведский посол Петр Петрей сказал: «Если человек пьет меньше, чем русским бы хотелось, они таким человеком очень недовольны. Но если вы в состоянии выпить все, что они нальют, русские к вам будут относиться как к лучшему другу». Водка — это способ вхождения в круг, это экзамен, это возможность показаться своим в коллективе.

Что чрезвычайно существенно: когда ты начинаешь пить — ты вступаешь в бой, ты выходишь на сражение. Это очень специфическое сражение, в котором у тебя нет никаких шансов. Ты обречен на поражение, потому что нет такого человека, сколь бы велика и абсолютна не была его мощь, который способен выпить весь алкоголь. Всякий выходящий на этот бой в конечном итоге был побежден. И ты точно знаешь, что будешь сражен. Но чем ты дольше простоял в этом неравном бою, тем должность и высота твои сильнее, и соответственно, тем большего уважения ты заслуживаешь.

И в конце концов понятно, почему для женщин пить позволительно, а напиваться до такого состояния непозволительно. Ее доля в гендерном распределении — это выносить «павшего» бойца с поля боя. Она уносит, спасает, вытаскивает потерпевшего поражение мужа, друга. При этом она может выпить, но должна стоять на ногах, потому что иначе ничего не получится.

Далее я говорю о значении чуда, о фатализме. Все знают прекрасный рождественский фильм «Ирония судьбы, или С легким паром». Что нужно человеку, чтобы обрести счастье? Он должен набраться до невменяемого состояния: стихия алкоголя вытаскивает к абсолютному счастью. Это русское представление о чуде. Именно сохранивший его фильм неслучайно оказывается столь популярным на протяжении уже многих десятилетий.

«Рыковка», «Столичная», «андроповка»

Вернемся к исторической части. Польский посланник Адам Олеарий (который, заметим, прибыл на Русь с родины водки) еще в середине XVII века пишет: «Порок пьянства так распространен у этого народа во всех сословиях, как у духовных, так и у светских лиц, у высоких и низких, мужчин и женщин, молодых и старых, что если на улицах видишь лежащих там и валяющихся в грязи пьяных, то не обращаешь внимания: до того все это обыденно». Это значит, что водка существенна не в социальных материях. Духовные и светские, высокие и низкие лежат на земле, и, в общем, женщины тоже пьют, хотя в мифологию это совершенно не входит.

Это представляет собой фундаментальную проблему для государства: с одной стороны, водка ему жизненно нужна с точки зрения государственной политики, а с другой стороны, в XVII веке в кабаках, как известно, пропивали все, вплоть до порток. И соответственно, обратное движение все-таки происходило. В 1652 году, незадолго до церковных реформ, Собор принимает решение бороться против пьянства. Во второй половине XIX века массовое проявление получает борьба за трезвость и возникает огромное количество религиозных сект, где пьянство категорическим образом запрещено. И в 1914 году окончательно принимается сухой закон, хотя здесь империя выдержит недолго. Нет ясной государственной политики. С одной стороны, надо все время бороться с последствиями тотального пьянства, с другой стороны — без него государственная система существовать не может.

Первая советская водка получает название «Рыковка» — по имени первого председателя Совнаркома [Алексея Рыкова], который воспринимался как глава государства. Все еще плохо разбирались, что верховная власть переместилась в другую институцию. Государственная монополия действовала в полном объеме, даже во времена нэпа. И, кстати, названия советской водки — «Московская» и «Столичная» — некоторым образом показывают государственный характер этой водки, ее близость к институту власти. «Столичная» была чуть более дорогая, и чуть более дешевая «Московская».

Стабильность цен на водку была одной из составляющих системы. По словам Александра Галича, «Пол-литра — всегда пол-литра, и стоит всегда трояк». Трояк необыкновенно комфортен, потому что можно скинуться по рублю. Это правильное соотношение, бутылка выпивается на троих. И каждый вносит свой честно заработанный рубль в этот важный процесс создания коллектива.

Повышение цен на водку воспринимается как подрыв государственных устоев. Вот известная частушка 1980-х годов: «Скоро будет восемь — / Все равно мы пить не бросим. /Передайте Ильичу — / Нам и десять по плечу. / Ну, а если станет больше — / Мы устроим то, что в Польше». Ильич — имеется в виду Брежнев, а в Польше тогда возник профсоюз «Солидарность», впоследствии разваливший коммунистический режим.

Для высшей партийной номенклатуры пьянство на дачах было совершенно обязательным. Не пивший человек был подозрительным. Его лояльность партии и правительству можно было поставить под сомнение. То есть в форме сильного употребления водки можно было выразить свою поддержку советской системе.

В диссидентской и оппозиционной среде пили не меньше. Пили на кухнях. И это пьянство выражало свою ненависть к советской системе с таким же выдающимся успехом. Всякий пьющий человек, выпивая на кухне с друзьями из доверительного сообщества, чувствовал, что тем самым он выражает свою ненависть, свой протест против советской репрессивной машины.

И наконец, вся наша огромная страна, все рабочие и трудовое крестьянство, пили на производстве, до и после, конечно, блестяще выражая тем самым свое глубочайшее равнодушие к советской системе и партийному руководству.

То есть напиток тот же самый, ритуал почти тот же самый — закуски там могут быть разные и так далее — но, в принципе, идеологическое наполнение прямо противоположное, потому что сам институт позволял разные искания.

После смерти Брежнева Леонида Ильича, в 1982 году, одной из первых мер наведения порядка было появление новой водки по 4,12 рубля, которую в народе немедленно прозвали «андроповка» в честь нового генерального секретаря ЦК КПСС.

В 1985 году началась антиалкогольная кампания, борьба с пьянством и алкоголизмом. Она продолжалась три года и нанесла гигантский ущерб бюджету, который был полностью разрушен. Были и другие меры, наносившие ущерб бюджету, но это была одна из важных форм «полуразрушения» государственного бюджета.

Отменена антиалкогольная кампания была в 1988 году. Глава правительства Николай Рыжков тогда в интервью газете «Московские новости» сказал: «Больно и страшно на это смотреть. Разве мы правительство, которое воюет со своим народом? Конечно, нет». Потребовалось три года руководству Коммунистической партии Советского Союза, чтобы осознать, что они не являются правительством, воюющим с народом. Соответствующие решения были отменены, но было уже поздно, остановить процесс было совершенно нельзя.

Колоссального масштаба сдвиг

Одним из важнейших решений в волне реформ 1991-1992 годов была отмена водочной монополии. Впервые в истории России водку было разрешено производить и продавать частным лицам. Появилось огромное количество разных брендов водки. В частности, этим очень отчетливо фиксировалась региональная структура нашей страны. Водка отражала ту, новую, политику, почти в каждом регионе была водка своя, со своим региональным названием. Это был колоссального масштаба социо-политико-культурный сдвиг.

Здесь открывается еще один интересный сюжет. В середине 1990-х годов Россия яростно вписывалась в международное сообщество, и в стране проводились общеевропейские социологические исследования, в ходе которых респондентам в разных странах предлагалось приписать какие-то характеристики своему народу и остальным. Давался набор народов и набор характеристик. Оказалось, что в самоописании русских людей с гигантским отрывом фигурируют два свойства: русские люди простые и открытые. Мы простые и открытые.

Параллельно с этим проводились другие исследования. Одно из них — по заказу пивной компании, где выясняли, кто что пьет и что кому нравится. Обнаружилось, что на тот момент только в одной социально-возрастной категории ситуация вдруг почему-то резко изменилась. Это были молодые люди младше 25 лет, и только из городской образованной академической среды. Эта закономерность не работала ни среди людей старшего возраста, ни среди молодых рабочих, в деревнях, маленьких городах и так далее. Только культурные жители больших городов, которые стали резко предпочитать водке пиво.

Социологи все время задавали им вопрос: а чего водка не нравится? И получали довольно относительные ответы: выпьешь, а потом не соображаешь, что делаешь, не контролируешь себя, начинаешь что-то там говорить и так далее. Все-таки главное свойство этого напитка — это то, что он сам себе простой, прозрачный, незамысловатый, он открывает. И какой-то категории людей перестало хотеться быть простыми и открытыми. Их почему-то это самоопределение перестало устраивать, что, вероятно, указывает на чрезвычайно сильные и глубокие культурные изменения.