Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
Учителя рассказывают, как проходит первая неделя онлайн-образования
До перехода на дистанционное обучение казалось, что цифровые технологии всегда присутствовали в нашей жизни, и что мы успели овладеть ими в совершенстве. Но когда дистанционное обучение перестало быть альтернативой и стало единственным вариантом, мы ощутили, что работать в сети несколько сложнее, утверждает директор школы «Покровский квартал» Михаил Митин в беседе с «Лентой.ру», которая решила обобщить первый опыт столичных учителей в преподавании онлайн.
Изменился формат, усложнилась организация процесса, вместе с тем родители стали изнутри наблюдать за учебными занятиями, а иногда поневоле становиться их участниками, чего быть не должно. Это первое, на что обращает внимание Михаил Митин. Нагрузка во время «дистанционки» не должна увеличиться ни для ребенка, ни тем более, для родителей, уверен педагог.
«За качество учебного процесса отвечаем мы — педагоги, и для этого важно продумывать каждое наше действие, каждое задание и тщательно планировать каждый онлайн-урок. А еще важно слушать друг друга и воспринимать комментарии родителей не как критику или чрезмерные требования, а как конструктивную обратную связь, пусть иногда и эмоциональную», — говорит Михаил Митин.
А вот по мнению руководителя 5 класса школы №158 Ольги Хисматулиной, возможность дистанционного обучение воспринимается и ребятами и ею самой как новое приключение, игра. «Дети стали более расслабленными и одновременно активнее чем обычно, поскольку рядом родители. Они довольны, что дети не сидят без дела и на уроки «идут» с позитивным настроем и легкостью», — считает учитель.
Директор школы №158 Зоя Чернышева прежде всего считает нужным развеять некоторые домыслы, возникшие в связи с повсеместным внедрением дистанционного образования. Первый стереотип, по ее мнению, — на педагогов легла дополнительная нагрузка при подготовке к трансляциям. «Безусловно, условия труда изменились. Педагоги, конечно, с разной скоростью, но освоили и новые платформы, и новые возможности электронных образовательных сервисов. И говорить о том, что переход на дистанционное обучение — это тяжкий труд, по-моему, просто дискредитировать наших учителей», — уверена Зоя Чернышева.
И все же учителя сталкиваются сейчас со сложностями. Судя по всему, основная трудность для многих педагогов — отсутствие реальной аудитории. Учителя отмечают, что непривычно работать без живой обратной связи и в пустом кабинете, иногда возникают технические трудности с использованием новых сервисов, а также времени на качественную подготовку к онлайн-занятию пока уходит больше, чем на подготовку к обычному уроку, считает Михаил Митин.
«Но вместе с тем коллеги с интересом включились в новый формат и с каждым днем совершенствуют свою работу в роли онлайн-преподавателей. Уверен, что и родители, и дети, и сами педагоги понимают, что для полноценного погружения в новую реальность требуется время. Главное, использовать это время конструктивно и всегда оставаться на связи», — говорит директор школы.
«Жаль, что не хватает времени на дискуссии и беседы с детьми. Зато в течение 20 минут трансляции лучше воспринимается информация, — отмечает Ольга Хисматулина. — Сложность для меня, пожалуй, только одна: не вижу все поднятые руки моих учеников во время урока».
В эти дни множество вопросов поступает от учеников и родителей по поводу организации учебного процесса, говорит директор школы №1540 Татьяна Хотылева. Но благодаря выработанному регламенту взаимодействия часть из этих вопросов была решена в самом начале. «Не всегда педагоги или ученики готовы морально выходить и работать в цифровой среде. Решаем через постоянное консультирование, создание позитивной атмосферы, снижаем тревожность. Постепенно все осваивают новые реалии, — говорит Татьяна Хотылева. — Возникают вопросы методического характера. Каким образом выстроить занятие в «дистанте»? Решаем через обсуждение учебных задач, оценку целесообразности различных онлайн-инструментов, подбора цифровых источников».
На дистанционном обучении нет смысла увеличивать объем домашних заданий и тем более суммировать их с заданиями для самопроверки, которые необходимо выполнить во время электронного обучения. Так считает Михаил Митин. По его мнению, лучше подготовить качественный комбинированный материал, в котором будут: теоретический блок, задание для самостоятельного выполнения и образец решения, особенно важный для начальной школы.
«Все задания должны быть подготовлены именно для ученика, чтобы они способствовали развитию его самостоятельности, а не повышению загруженности его родителей, — уверен Михаил Митин. — Вместо объемных текстовых заданий для самопроверки (особенно в начальной школе) можно записать 15-минутное видео с объяснением материала или прикрепить готовый видеоурок».
Так же думает Зоя Чернышева, опровергая попутно еще один стереотип — гаджеты вредят здоровью ребенка, а дистанционное обучение неэффективно. «Отличный способ снизить нагрузку на учеников — сделать комбинированный формат занятий в виде дистанционного и электронного обучения с использованием контента образовательных платформ, — говорит Зоя Чернышева. — Дистанционное обучение открывает много возможностей, ведь теперь и школьникам доступны развернутые конспекты уроков, записи трансляций, открыты все электронные ресурсы, а главное, каждый учитель и классный руководитель находится в постоянной связи с семьей и готов оперативно ответить на все вопросы».
Михаил Митин также отмечает, что у всех ребят дома разные условия для организации учебного процесса. «В Москве есть семьи, в которых трое, четверо и даже пятеро детей и всего один компьютер. Если дети из этих семей есть в классе, то для них можно придумать задание, не предполагающее использование компьютера», — говорит директор школы.
Очень важный вопрос, который возник с введением дистанционного образования, — технический. Необходимо было оборудовать каждое рабочее место педагога и понять, какие возможности у учеников в этом отношении, говорит директор школы №1540 Татьяна Хотылева. «В самом начале работы мы провели мониторинг, с помощью которого выявили потребности педагогов и учеников в оборудовании, — подчеркивает руководитель школы. — Еще один важный аспект: не все педагоги могут сразу освоить технику и все настройки. Этот вопрос мы решаем при помощи консультирования».
Не в каждой семье есть принтер, поэтому крайне важно отдавать предпочтение заданиям и тестам в электронном виде и желательно с автопроверкой, а не бумажным аналогам, обращает внимание Михаил Митин. «В случае технических сбоев всегда можно найти альтернативный вариант пересылки заданий обучающимся. Главное — не оставлять и ребенка, и родителей в неведении, — говорит Михаил Митин. — В этот период нужно чаще общаться с родителями, информировать их, подсказывать, инструктировать, отвечать на их вопросы. Для этого можно проводить небольшие еженедельные онлайн-встречи для родителей».
Зоя Чернышева подчеркивает, что совершенно неверно считать наличие у каждого члена семьи школьного возраста компьютера или ноутбука обязательным для обучения в дистанционном режиме. «Подключаться к трансляциям можно с любого современного гаджета (планшета, смартфона). А чтобы не мешать друг другу, лучше использовать обычные наушники», — убеждена она.
Есть еще несколько важных вещей, о которых следует знать родителям. Кружки и дополнительное образование закрылись, и поэтому нам нечем занять ребенка. «Это не так, — настаивает Зоя Чернышева. — Наши педагоги дополнительного образования и, кстати, специалисты социально-психолого-педагогической службы — учителя-логопеды, педагоги-психологи, учителя-дефектологи, социальные педагоги, — тоже ушли в онлайн и разработали очень интересные программы не только для детей, но и для их родителей».
Она разрушила жизни тысяч людей и развалила СССР: афганская война глазами солдат
Фото: Андрей Соломонов / РИА Новости
Сорок лет назад, 25 декабря 1979 года, СССР начал вводить войска в Афганистан. Предполагалось, что это будет молниеносная операция помощи дружественному режиму, однако война растянулась на десять лет. Ее называют одной из причин развала Советского Союза; через Кабул, Кандагар, Пули-Хумри, Панджшерское ущелье прошли около ста тысяч советских солдат, от 15 до 26 тысяч погибли. К годовщине начала ввода войск «Лента.ру» публикует монологи солдат и офицеров, воевавших в Афгане.
«Мы честно выполняли свой долг»
Алексей, Новосибирск:
Ни в Афгане, ни после я не встречал воинской части, находившейся в таких боевых условиях и при этом чуть ли не еженедельно подвергающейся обстрелам, и при всем при этом готовой выполнить любую поставленную перед ней задачу. Во время встреч на различных мероприятиях с ребятами, прошедшими дорогами Афгана, услышав в ответ на вопрос «Где служил?» — «Руха, Панджшер», они, как правило, выдавали такие тирады: «Нас Рухой пугали, мол, любой „залет“ — и поедете в Панджшер на воспитание». Вот такое мнение бытовало в ограниченном контингенте о нашем «бессмертном» рухинском гарнизоне!
Полк вошел в историю афганской войны как часть, понесшая самые большие потери в Панджшерской операции весной 1984 года. Наша часть (несмотря на то что находилась вдалеке от взора командования 108 МСД, и награды зачастую просто по какой-то нелепой сложившейся традиции с трудом доставались личному составу полка) тем не менее дала стране реальных героев Советского Союза В. Гринчака и А. Шахворостова. Невзирая на условия, в которых жил полк, мы честно выполняли свой долг. Пусть это звучит немного пафосно, но это так.
Да простят меня ребята-саперы, если я поведаю о минной войне в Афганистане без свойственного им профессионализма. Попытаюсь доступным языком объяснить, что за устройства использовали моджахеды в этой необъявленной десятилетней войне.
Как мне рассказывали наши полковые саперы, многие мины итальянского производства были пневматического действия — то есть проезжала одна машина по мине, мина, соответственно, получала один уровень подкачки, затем вторая — еще один уровень, а вот третья или, скажем, шестая машина в колонне попадала под срабатывание взрывного механизма мины. Иначе говоря, механизм приводился в действие вот этим так называемым «подкачиванием», происходившим за счет нажатия колеса гусеницы нашей техники, и когда уровень доходил до критической точки — происходил взрыв.
Соответственно, когда в колонне, где до начала движения щупом был проверен каждый метр маршрута, происходил подрыв, это вызывало удивление и множество вопросов к саперам. Повторюсь, что, как мне объяснили саперы, по такой мине можно было проехать, если колесо машины не покрывало 3/4 площади мины, то есть проехал по ней, по 2/4 ее площади, — все равно, а вот следующая единица техники может запросто подорваться. Именно минная война принесла нам в Афганистане большое количество изувеченных ребят, особенно в Панджшерском ущелье.
«Там очень много грязи было»
Алексей Поспелов, 58 лет, служил в рембате с 1984-го по 1985 год, дважды ранен:
Честно говоря, все это уже стирается из памяти, только снится сейчас. Жара, пыль, болезни. У меня было осколочное ранение в голову и в ногу. Плюс к этому был тиф, паратиф, малярия и какая-то лихорадка. И гепатит. Болели гепатитом многие, процентов 90, если не больше.
Меня после распределения в 1982 году направили в Германию. Там я прослужил год и восемь месяцев, еще не женился к тому времени. Пришла разнарядка в Афганистан, меня вызвал командир и говорит: «Ты у нас единственный в батальоне холостой, неженатый. Как смотришь на это?»
Я говорю: «Командир, куда родина прикажет — туда и поеду». Он отвечает: «Тогда пиши рапорт». Я написал рапорт и поехал.
Сразу с пересылки мне дали направление в 58-ю бригаду матобеспечения, в населенный пункт Пули-Хумри, в 280 километрах от Кабула на север через перевал Саланг. Там я попал в рембат командиром ремонтно-восстановительного взвода. Скажешь, непыльная работа? Ну, а кто же технику с поля боя эвакуировал? И отстреливаться приходилось, конечно, не раз.
Я вспоминаю это время очень тепло, несмотря на все неприятности и трудности. У нас там люди разделились на тварей и нормальных — но это, наверное, всегда так бывает.
Вот, например, в 1986 году я получил направление в Забайкалье. Должен был в Венгрию ехать, но ротный мне всю жизнь испортил, перечеркнул, перековеркал.
К нам должен был начальник тыла приехать с инспекцией, и у нас решили в бане закопать треть от большой железнодорожной цистерны под нефть. А я в этот день как раз сменился с наряда, где-то часов в шесть. Вечернее построение, и ротный говорит Мироненко и еще одному парню: «Давайте быстро в баню».
Баня — это большая вырытая в земле яма, обложенная снарядными ящиками, заштукатуренная, приведенная в порядок. Там стояла здоровая чугунная труба — «поларис», как мы ее называли, в которую капала солярка, и она разогревалась добела. Она была обложена галькой. И там все парились. До того момента, как привезли эту цистерну, в холодную воду ныряли в резервный резиновый резервуар, двадцатипятикубовый.
И тут комбату приспичило закопать цистерну, чтобы прямо не выходя из бани можно было купаться в холодненькой. Все сделали, но у ротного появилась идея скрутить по ее краю трубу, наделать в ней дырок, чтобы фонтанчики были, и обеспечить таким образом подачу воды. Чтобы идиллия была — показать начальству: глядите, у нас все хорошо!
Но по времени это сделать не успевали. Ребята неделю этим занимались, практически не спали. А Мироненко, сварщик, был в моем взводе. На построении он из строя выходит ко мне и говорит: «Товарищ лейтенант, дайте мне хоть поспать, меня клинит!» Но ротный кричит Мироненко: «А ты что тут делаешь? А ну в баню, заканчивай все давай!»
Как потом оказалось, Мироненко спустился на дно этой емкости, заснул и случайно затушил газовую горелку, которая продолжала работать. В этот момент его напарник, почувствовавший запах ацетилена от автогена, кричит ему туда: «Мирон, ты чего там делаешь, уснул? Ты не спи, я пойду баллон кислородный поменяю». И не перекрыл ацетилен. А Мироненко спросонья нашаривает в кармане коробок и чиркает спичкой. Понимаешь, какой объем взрывчатого вещества к тому времени там скопился? Разворотило все к чертовой матери.
Бахнуло, наверное, часов в 12. На следующий день начали разбор: чей подчиненный, кто дал команду… И ротный тут же все спихнул на меня — мол, это его подчиненный. И началось. Меня сразу же на гауптвахту засадили. Я на ней суток десять просидел, похудел на 18 килограммов. Камера была метр на метр, а в высоту — метр шестьдесят. Вот так я все это время сидел и почти не спал. А в углу камеры стоял такой же «поларис» и разогревался. Фактически я был вдавлен в стенку. Это ужасно — по-моему, даже фашисты такого не придумывали.
Когда было партсобрание, меня исключили из партии за ненадлежащий контроль над личным составом. Прокуратура на меня уголовное дело завела. Но всех опросили и выяснили, что я, наоборот, пытался не дать этому парню пойти работать, и, пополоскав меня, дело закрыли. Хрен бы с этим начальником тыла, купался бы в этой резиновой емкости, ничего страшного. Но ротному приспичило рвануть задницу, чтобы капитана получить…
А так — не только негатив был. Хорошие нормальные люди там как братья были. Некоторые афганцы, пуштуны, лучше к нам относились, чем многие наши командиры. Люди другие были. Там, в экстремальной обстановке, совершенно по-другому все воспринимается. Тот, с кем ты сейчас чай пьешь, возможно, через день-два тебе жизнь спасет. Или ты ему.
Но сейчас туда, конечно, ни за что бы не поехал. Бешеные деньги, которые там крутились, никому добра не принесли. Со мной несколько человек были, которые, я знаю, наркотой торговали. Бывает, попадут в БМП из гранатомета, от бойца фарш остается — ничего практически. Цинковый гроб отправлять вроде надо. И в этих гробах везли героин в Союз. Я не могу этого утверждать точно, но знакомые офицеры об этом много раз рассказывали, и в том, что это было, уверен на 99,9 (в периоде) процентов.
Там очень много грязи было. А я был идеалистом. Когда меня выгнали из партии, я стреляться собирался, не поверишь. Это я сейчас понимаю, какой был дурак, я воспитан так был. Мой отец всю жизнь был коммунистом, оба деда в Великую Отечественную были… Я сейчас понимаю, что это шоры были идеологические, нельзя было так думать.
В 90-е, когда Ельцин встал у власти, я написал заявление и сам вышел из партии. Ее разогнали через год или около того. Сказал в парткоме: я с вами ничего общего не хочу иметь. Почему? Да просто разложилось все, поменялось. Самым главным для людей стали деньги. У народной собственности появились хозяева. Нас просто очень долго обманывали. А может, и сейчас обманывают.
«Пить — пили, и пили много»
Юрий Жданов, майор мотострелковых войск, служил в Афганистане в 1988 году:
Я в 1980 году служил в Забайкалье лейтенантом, и там всеобщий порыв был: давай, мол, ребята, туда, в Афган! И все написали рапорты. Все мы — господа офицеры (которые тогда еще господами не назывались), так и так, изъявляем желание. Но тогда все эти рапорты положили под сукно.
Потом я поехал служить в Таманскую дивизию командиром батальона. Служил, служил, вроде хороший батальон, а потом, во второй половине 80-х, не пойми что твориться стало. Написал рапорт по новой — мол, хочу в Афган. Ну и поехал.
В наш полк специально прилетали вертушки из штаба армии за хлебом и за самогончиком. Гнали прекрасно — на чистейшей горной воде. Бывало, водку привозили из Союза, но это редкость была. Но не только из Союза водкой торговали, в дуканах можно было паленую купить, да и какую угодно. Я имел доступ к лучшему техническому спирту, который по службе ГСМ шел. Пили все — не так, конечно, чтобы все в перепитом состоянии были. Но пить — пили, и пили много.
Я в режимной зоне Баграма, будучи замкомандира полка, курировал вопросы тех подразделений, которые от полка там стояли: третий батальон, зенитно-ракетная батарея, третья артиллерийская батарея и батальон на трассе. Поскольку я находился близко от штаба дивизии, комдив Барынкин привлек меня к работе с местными, поставил мне задачу: мол, посмотри-послушай, чем они там дышат. И я на его совещаниях по этому вопросу присутствовал. Получить информацию о них иначе как вращаясь в их среде было никак невозможно. Вот этим я и занимался.
С «зелеными» — солдатами Наджибуллы, которые за нас воевали, — тоже приходилось работать. Ездили, с местными общались — есть фотографии, когда мы приезжаем, вокруг бородатые стоят, а мы броней идем — колонной. А они там со всякими «хренями и менями» в боевые действия не вступили, склонили на переговоры — тоже показывали свою силу.
Я таджиков-солдатиков из третьего батальона взял и туда, в совмещенный командный пункт, который в Баграме был, где их штаб находился, чтобы они с местными поговорили. На первый день послал одного, на второй — другого. Я специально с собой таджиков взял, причем не простых, а которые на фарси говорили, — большинство афганцев общается на этом наречии.
Один из этих моих солдатиков рассказывал, что они попытались его «заблатовать»: «Давай, мол, беги по-быстрому к нам в банду, мы тебя в Пакистан переправим, скоро шурави (русские) уходят. Тебя там в Пакистане поучат, а Союз-то скоро развалится. Ты придешь к себе в Таджикистан и будешь там большим человеком». Это 1988 год! Для меня, партийного и офицера, это звучало как бред сивой кобылы. Мысль о том, что Союз развалится, — вообще была из области фантастики.
Когда я приехал в Афган, дальние гарнизоны уже начали выходить. И я смысла не понимал: на хрена мне, ребята, туда ехать? На хрена вы меня туда послали? Война чем хороша? Когда идет движение, когда ты воюешь. А когда войска стоят на месте, они сами себя обсирают и портят все, что находится вокруг них. Но раз выходили — значит, была такая политическая необходимость, это тоже все понимали.
Афган на меня сильно повлиял тем не менее. Меняются отношения — на политическом уровне и на личном. И еще я помню, как офицеры клали на стол рапорты еще до расформирования подразделений. Там сидели кадры «оттуда» и просили их: да у тебя два ордена, ты что, куда? — Нет, я увольняюсь… Судьба и война приводят каждого к законному знаменателю.
А потом, уже после всего этого, я узнал, что Саша Лебедь, который был у нас в академии секретарем партийной организации курса, который разглагольствовал с партийной трибуны о социалистической Родине, вместе с Пашей Грачевым поддержал Борю Ельцина, когда развал СССР пошел. И я понял, что ловить здесь нечего. У нас тут предатели везде.
Пашу потом министром обороны сделали, Саша Лебедь вылез в политические деятели. Наш начальник разведки дивизии поначалу к нему прильнул и, так сказать, вскоре улетел в мир иной. А потом и Саша Лебедь вслед за ним отправился. Политика — дело сложное, интересное…
«У тех, кто войну прошел, правильное понимание вещей возникает»
Отец Валерий Ершов, служил в Афганистане заместителем командира роты в бригаде обеспечения в городе Пули-Хумри, отслужил 10 месяцев вплоть до вывода войск из Афганистана:
Шла уже вторая половина 80-х, и все мы знали, что это за место — Афганистан, общались с ребятами, которые там воевали. Я решил, что надо себя испытать. Человек ведь всегда проверяется в деле, хотя был и страх смерти, и страх попасть в плен, конечно. Потому я добровольцем отправился в Афганистан и о своем решении не жалею.
Рота у нас была большая и нестандартная — 150 человек. Называлась местной стрелковой. Я такого больше нигде не встречал. Подчинялась рота непосредственно начальнику штаба бригады, которого мы все звали «мама». Люди туда отбирались и хорошо оснащались.
Мы охраняли огромные склады 58-й армии. Оттуда уходили колонны в боевые подразделения Афганистана, порой приходилось участвовать в сопровождении этих колонн, поэтому мне довелось побывать и в Кабуле, и в Кундузе, и некоторых других местах.
Когда командир роты заболел, я три месяца исполнял его обязанности. Именно тогда, в августе 88-го, у нас произошло вошедшее в историю афганской войны ЧП — взрывы на артиллерийских складах.
Несколько часов мы провели под этой бомбежкой. Создалась мощная кумулятивная струя. Ветер, гарь от взрывов. Часть казарм сгорела подчистую. Запах был чудовищный. Ко мне в комнату влетела мина и не разорвалась. Упала рядом с койкой. Саперы потом ее вынесли. Осколков было в воздухе столько, будто дождь шел. Я действовал на автомате, как на тренировках.
Помню, на командном пункте подошел прапорщик и попросил отпустить его, чтобы забрать бойца с поста. Я разрешил. Он надел бронежилет, каску, взял автомат и вышел. Смотрю, вокруг него все рвется, а он идет как заговоренный. Нужно было далеко идти. Два километра.
Часть дороги была видна. Обратно так же шел: не сгибаясь, спокойно. Я про себя думал: «Неужели так можно идти?» Но солдата прапорщик не нашел. Мы отправились с ним во второй раз уже на БРДМ. Машина почти сразу просела. Колеса нашпиговало осколками, включилась самоподкачка шин, так и доехали до места. Там пришлось выходить. Солдат нашелся, живой, прятался за камнем.
Ни один человек у меня из подразделения в этом пекле не погиб. Как тут не поверить в то, что не все в жизни подчиняется законам физики и математики?
У меня у самого после прогулок под огнем — ни одного осколка на бронежилете, на каске, ни одной зацепки даже на форме не осталось. Тот день стал для меня в каком-то смысле поворотным.
В Бога я в ту пору еще не верил. Был таким человеком, который ищет справедливости во всем. С одной стороны, в этом есть своя чистота, а с другой — наивность. Среди подчиненных принципиально неверующих людей не было. По крайней мере у всех, когда выходили на утренний осмотр, были либо вырезанные крестики, либо пояски с 90-м псалмом. Такова военная традиция.
Я порой подтрунивал над солдатами: «Что это такое? Ведь вы же коммунисты, комсомольцы, а верите какой-то ерунде»… Но снимать кресты не просил.
На границе между жизнью и смертью, да еще и в чужой стране, отношения между солдатами были пропитаны абсолютным доверием. В Афгане я мог подойти к любому водителю и попросить, чтобы меня подбросили куда-то. Без вопросов. То же самое — на вертолете. Ни о каких деньгах, как вы понимаете, речи быть не могло.
При этом никакого панибратства, понимаете? Вот в чем штука. Я подчиненных называл по имени-отчеству, но это не отменяло постоянных тренировок и других методов поддержания подразделения в форме, чтобы люди были готовы ко всему. Приказы не надо было повторять дважды, не надо было даже проверять их исполнение. Единственное, насколько было можно, мы делали бойцам щадящие условия: три часа на сон вместо двух, потом — час бодрствования и еще два — в наряде.
Одна из главных проблем афганцев — это обида, что здесь, в Союзе, все не так, как было в Афгане. В первую очередь не хватало таких же теплых отношений между людьми.
Порой нас встречали даже с некоторой враждебностью. Так, по возвращении из Афгана мы с другим офицером хотели новые фуражки получить. Объяснили, что в командировке вся форма поистерлась и так далее, а нам ответили: «Мы вас туда не посылали». Я понимаю, что это расхожая фраза, но так действительно говорили и, разумеется, не все ветераны, а особенно те, что сражались на передовой, могли молча такое проглотить.
Сперва афганцы держались вместе. Помню, в первые годы ветераны создавали много патриотических обществ, а потом эти общества стали лопаться как мыльные пузыри.
Не стало той страны, за которую мы воевали. У людей, да и у нас тоже, уже были другие цели, задачи. Многим хотелось стать богаче. Льготы появились. С одной стороны, это хорошо, но с другой — начались какие-то трения: кто кому чего дал или не дал. Я встречал таких афганцев, которые озлоблялись на весь мир и друг на друга. Взрывы на Котляковском кладбище — это же были разборки между ними.
Мне повезло, вернее, Господь меня увел от таких проблем. Я нашел отношения, схожие с теми, какие были в Афгане, в среде верующих людей. У тех, кто войну прошел, правильное понимание вещей возникает. Часто ветераны к своим наградам относятся так: «Разве это мои ордена и медали? Это все товарищи мои боевые, а я тут ни при чем». Или даже так говорят: «Это Господь мне помог, это его заслуга».
В Госдуму внесен законопроект, расширяющий право россиян на самооборону. Автор инициативы, член Совета Федерации Антон Беляков предлагает не наказывать граждан за причинение вреда здоровью злоумышленников, которые незаконно проникли в их жилище. Аналогичный принцип «Мой дом — моя крепость» действует в США и ряде других стран, и сенатор убежден, что подобную практику стоит распространить и в России. Это позволит законопослушным гражданам не опасаться уголовного преследования, даже если им придется убить непрошеного гостя. «Лента.ру» побеседовала с Беляковым о том, стоит ли разрешить россиянам защищать себя и свое имущество любой ценой и что из этого выйдет.
«Лента.ру»: С какого момента, согласно вашим предложениям, граждане могут, что называется, «стрелять на поражение»?
Беляков: Я полагаю, что любые действия будут считаться разумной самообороной, если есть факт незаконного проникновения на территорию частной собственности и одновременно есть основания считать, что злоумышленник может причинить ущерб вашему здоровью. Другими словами, вторгся человек, напал, и вы имеете право защищать себя, своих детей и свое имущество.
Чем плохи нынешние нормы о пределах самообороны?
Сейчас вы должны действовать исходя из принципа адекватности и соразмерности. То есть если у человека есть пистолет, вы сперва должны попытаться его обезоружить, если он вас ранил — тогда и вы тоже можете нанести ему ранение. Но если, к примеру, у того нож, то вы тоже можете взять нож, но не пистолет. Я считаю, что никакая адекватность не нужна: если человек ворвался к вам в квартиру, то не нужно тратить время на выяснения настоящий ли у него пистолет или муляж. Когда вы понимаете, что есть угроза жизни и здоровью, вы имеете полное право защищать себя и тех, кто находится в заведомо беспомощном состоянии.
Не возникнут ли ситуации, когда людей будут убивать просто из-за того, что они оказались на чужом участке, на частной территории.
Разумеется, речь не идет о случаях, когда сосед в гости зашел. Мы говорим именно о нападении, которое характеризуется определенными признаками. Есть взлом, некая потасовка, стычка, нанесенные удары. У нас же даже в такой ситуации люди не решаются постоять за себя. Например, в Екатеринбурге, где двое парней и девушка грабили ветерана: его и ударили, и толкнули, и всю квартиру перевернули вверх дном. Это, согласитесь, не то что человек зашел соли попросить, а его застрелили.
С другой стороны, у человека на лбу не написано, торгует ли он пылесосами или убивать пришел. Тем более если незваный гость застрелен — его реальные мотивы не узнает никто.
Никто не говорит, что органы следствия не должны работать. Им как раз и предстоит выяснить, что происходило. Опросить соседей, слышали ли они крики о помощи, отсмотреть записи с камер. Если человек пришел с ножом — это одна история, а если с удостоверением сотрудника собеса — совсем другая. Есть совокупность факторов. Но в случае нападения жертва должна понимать, что закон на ее стороне. Человек имеет полное право защитить себя. Сейчас получается, что правоохранительные органы повышают показатели раскрываемости за счет людей, которые, с точки зрения здравого смысла, не превышали никаких пределов. Получается, человек должен наперед думать, в какую часть тела он попадет преступнику, который собирается его убить.
Вы предлагаете разрешить людям стрелять и резать без предупреждения при малейшей угрозе?
Когда у человека есть все основания считать, что есть реальная угроза его жизни, то да. Сейчас предлагается жертве сидеть и думать: «А он уже решил меня убить, я уже могу реагировать или мне еще подождать?» Кто его знает, этого преступника? Может быть, он душил ради того, чтобы напугать и в последний момент отпустить, поэтому нельзя было стрелять ему в голову. Нужно было подождать, пока точно задушит, так что ли? Я полагаю, что это абсолютно неразумно. Правоприменительная практика уже накоплена достаточная для того, чтобы избавиться от этих норм.
«Мой дом — моя крепость» — не единственный принцип защиты в мировой практике. Есть еще и «отступай, пока есть возможность», который позволяет применить любые средства защиты, но лишь когда исчерпаны все возможности избежать столкновения. Такая концепция для России не подходит?
Мы говорим об объективных фактах, которые может для себя определить человек и которые впоследствии могут быть установлены следствием. Если сосед зашел, начал ругаться, а его застрелили, то у стрелявшего не будет никаких доказательств того, что это был грабитель, который вломился в его жилище. это надо понимать. У нас же сейчас другая крайность. В настоящее время в спорных ситуациях закон становится на сторону нападающего, получившего ранение, а за решеткой оказывается жертва. Каждый раз одно и то же происходит: общественный резонанс, привлечение правозащитников, петиции, письма президенту и т.д. Разве так должен работать закон?
Для России довольно типичны бытовые конфликты на чужой территории, которые заканчиваются потасовкой «на почве внезапно возникнувших неприязненных отношений». При желании их могут попытаться представить как самооборону.
Для таких случаев есть следствие, которое установит, что люди знакомы между собой, что один другого, скажем, в мессенджере пригласил в гости, они вместе пили алкоголь, из-за чего-то поссорились. Это не ограбление и не нападение на дом, а именно драка, совершенно другая история. В чистом виде она не имеет никакого отношения к моему закону: он про незаконное вторжение на территорию чужой собственности. Частной или арендованной, главное, чтобы человек проживал там на законных основаниях.
В законе говорится о защите людей, находящихся в заведомо беспомощном состоянии. Нападение на эту категорию будет отягчающим обстоятельством?
Нет, это прописано для того, чтобы защитить от преследования человека, который защищает не себя, а других. Допустим, человек спал в соседней комнате, а грабитель напал на его ребенка или престарелых родителей. В таком случае у человека может не быть каких-то признаков побоев, но мы даем ему право защищать не исключительно себя, но и своих близких, которые по объективным причинам не могут этого сделать.
При этом защищать любыми средствами, не думая о последствиях?
У нас люди склонны думать о последствиях. Мало кто захочет сознательно взять грех на душу. Если можно ударить по голове, связать, вызвать полицию и посадить на 15 лет, то это выбор любого человека. Никому среди обычных граждан не нужно, чтоб потом двадцать лет снились глаза убитого тобой человека. Это не та история, когда жертва хочет кого-то убивать. Но грабитель должен понимать, что его могут убить, если он влезет в чужой дом. После того как в СМИ напишут, что куда-то ворвались грабители и пенсионер защитил себя, они десять раз подумают, перед тем как лезть. Сейчас у грабителя все карты на руках: худшее, что может грозить, — звонок в полицию. А вероятность того, что не поймают, еще выше. Я думаю, что после принятия закона преступность снизится. И в других странах такая статистика есть.
Инициатива о расширении допустимой самообороны неоднократно вносилась на рассмотрение Госдумы но каждый раз отклонялась. Почему ее не поддерживают в нижней палате, при том что в обществе эту идею скорее одобряют?
Должно сформироваться общественное мнение. Так было много раз, я прекрасно помню, какая была реакция, когда я впервые произнес словосочетание «химическая кастрация педофилов». Смеялась вся страна. Какой экстравагантный депутат от Владимирской области! Мало того, что никто про педофилов тогда не писал. Многие вообще отказывались верить, что у нас есть люди, которые насилуют детей. Спустя годы, правда, появилось обратное явление, писать стали о каждом случае, и началась педоистерия. И в случае с самообороной должна сойтись масса факторов. Вода точит камень не массой, а числом ударов.
Я понимаю, что иногда все не дается сразу и приходится заново вносить инициативу. Мне абсолютно понятно, что закон должен защищать жертву от нападающего, а не наоборот. Это очевидно. Каждый раз вскипают умы, когда 72-летнего пенсионера избивают, грабят, он умудряется дать отпор и в итоге оказывается на 4,5 года в тюрьме. Это тот случай, когда умом Россию не понять.
Советское время, перестройка и даже 90-е давно прошли — дети есть уже у тех россиян, которые родились в начале 2000-х. Однако неспокойные времена оставили в жителях страны настолько глубокий след, что психологические проблемы переходят из поколения в поколение — посредством воспитания и даже сами по себе. По мнению профессора психологии Донского государственного технического университета (ДГТУ) Влады Пищик, от матерей к детям переходит тревога, которая превращает их в «махровых индивидуалистов», не способных ни на большие свершения, ни даже на нормальные длительные отношения с друзьями и любимыми. «Лента.ру» узнала, какие комплексы рождает в россиянах прошлое нашей страны.
«Лента.ру»: Почему времена меняются, а люди и национальный менталитет — не то чтобы очень? Говорят, например, что «человек советский» продолжает воспроизводиться.
Пищик: Тут дело не столько в менталитете, сколько в ментальности. Каждое поколение является носителем определенной ее формы.
В биологии доказано, что повторение даже на генном уровне происходит через поколение. То есть, допустим, мои родители относились к советскому поколению, я училась в советской школе. В то время была такая махровая, застойная эпоха социализма, когда родители транслировали мне ценности, связанные с уважением к старшим, любовью к труду не ради индивидуальных, а ради коллективных целей — и так далее. Родители меня учили, что надо стремиться к построению семьи, иметь постоянную хорошую работу, на которой обязательно надо работать всю жизнь и заслужить там уважение. Это были традиционные позиции в советское время.
Но примерно в 12 лет я начала сталкиваться с людьми (определенная доля которых всегда сохраняется в любую эпоху и составляет примерно 25-30 процентов), которые занимали абсолютно маргинальную позицию. Они уже не верили в социализм, говорили, что это утопия, что все эти партийные съезды — бред… И вот тогда, 12-летняя, я начала задумываться: как же так? Родители мне транслируют одну позицию, но есть люди и с другой позицией.
Когда я училась в университете, шла война в Афганистане, которая точно мне показывала, что не все благополучно в стране и не все так, как говорят. Мы не защищаемся от внешнего врага, как в период фашизма, информация скрывается. Это уже был первый, на мой взгляд, перелом у моего поколения, когда люди начали задумываться: что-то здесь не так.
И вот наконец случилась перестройка. Она, с одной стороны, была интересным событием, необычным и, может быть, подтверждающим некоторые диссидентские идеи. Но перестройка привела к ужасу, потому что плановое хозяйство стало рыночным, рынок стал диким, и, естественно, возникли страх и тревога. Люди потеряли чувство защищенности.
Страх и тревога были тогда сильнее всего, потому что я — поколение переходное (о котором мы как раз и будем говорить), и в моем поколении произошел разрыв, потому что родители транслировали те жизненные установки, которые не соответствовали существующим реалиям.
Перестройка тоже породила очень много негативных моментов. Она ставила ужасные цели: либо идти в предпринимательство, которого все боялись, но многие решились, либо оставаться в нищете. Кто-то погиб даже из-за этого, кто-то смог выжить. Кто-то сумел удержаться на прежних местах и остался в государственных структурах.
Дети, которые рождались в эпоху перестройки, — это как раз поколение информационное. Это дети, которые уже не знают социализма, но видят своих дедушек и бабушек, от которых они, по идее, должны перенять традицию, поскольку она передается [согласно биологии] через поколение. И отчасти они перенимают [традицию], но в искаженном виде.
То есть происходит своего рода внутренний конфликт поколений?
Тревога родителей — это очень важный феномен в психологии. Особенно тревожная мать. Та мать, которая, может, даже боится рожать детей, потому что ситуация в стране нестабильная. Из-за этого дети по большей части невротизированы, они ищут способы уйти от той тревоги, которую она им передает. Мать непонятно о каких ценностях говорит, потому что она их не знает, она потеряна между старыми традиционными ценностями и еще не народившимися новыми. Эти дети попадали как бы в вакуум.
Школа, конечно же, тоже сделала свое дело. И вот получается, что единственный способ, единственная ниша, где дети информационного поколения, или поколения Y, могли спрятаться от социальной реальности — это компьютеры, интернет. Именно так и появляются дети, например, с информационной зависимостью. Просто они ищут способ уйти от неприятной реальности, в которой родители ищут, как заработать кусок хлеба.
Получается, что информационное поколение не смогло перенять традицию в чистом виде, поскольку сами родители уже эту традицию отодвигали [на второй план]. Они понимали, что в перестроечное время со старыми традициями не выжить. Они были дезадаптированы, и дети это чувствовали. Они понимали, что ничего постоянного на самом деле нет, все может резко поменяться, надеяться можно только на себя.
Вместе с тем у родителей в такой ситуации оказываются очень сильны воспитательные традиции: в переходное время взаимоотношения между родителем и ребенком строились на том, что детей надо защищать. От чего? Неизвестно. Защищать, может быть, от неизвестной будущности. Этот тревожный тип привязанности очень пагубен для детей.
И как это все сказывается на поколении родившихся после СССР детей?
Делаем вывод: что же вырастет из поколения Y — «информационного»? Это дети, рожденные в начале 90-х. Они вряд ли будут творцами. Они хорошие исполнители, потому что рождены в тревожной среде, но они не могут делать новых открытий (хотя это, конечно, обобщение).
Чуть позже, после информационного поколения, появляется поколение Z — это дети, рожденные в начале нулевых. Они попадают в более благополучную среду, потому что их родители выбрались из этой тревожной обстановки и обрели какую-то стабильность. По крайней мере появился средний класс — это очень важно с точки зрения социологов и экономистов, поскольку поддерживает более стабильную общественную систему. Таким образом, Z — это более благополучные дети, которые, однако, столкнулись с разрухой в стране. Ведь без традиций остались не только люди, но и система образования. Уходят и культурные традиции: книги стали читать меньше, классикой не интересуются, какие-то отдельные вещи утрачиваются, многие дети даже не знают о них.
Сейчас многим из них по 19 лет, и они столкнулись с негативной реальностью, в которой присутствует безработица. Преподаватели в вузах уже не знают, чему учить, а студенты не знают, какие знания им понадобятся, когда они выйдут за пределы учебного заведения. Работать оказывается особо негде, и они соглашаются на менее интеллектуальную работу за более приличные деньги. При этом они очень хорошо ориентируются в информационных технологиях, это естественный инструмент их жизни. Они видят в этом особую сферу. И если раньше люди, например, умели знакомиться на улицах, то сейчас многие знакомятся в интернете. То есть у них появляется новый способ коммуникации, взаимодействия, который уходит от традиции. Традиций уже вообще нигде нет.
И только следующее поколение сможет окончательно отойти от советского прошлого. Это поколение будет поколением большого прорыва. У меня есть предположение, что именно в этом поколении появятся одаренные дети, которые опять приведут нас к традиции. Это только гипотеза, но это похоже на правду, потому что традиция не может надолго теряться — она все равно найдется, потому что в психике человека есть определенные структуры, отвечающие за эти механизмы. Вообще, наша психика старается структурировать окружающий мир. Если это так, то хаос не может долго существовать, и наша психика все равно будет искать возможность завершения гештальта. Это некое повторение. И есть такое предположение, что новое поколение опять будет ценить семью, потому что разрушение семьи — это одно из проявлений новой, инновационной ментальности.
Иными словами, это будет поколение детей, к которому «человек советский» уже не имеет никакого отношения?
Абсолютно. В «переходном» человеке уже произошел разрыв. И из-за этого расщепления, когда официально декларировалось одно, по факту было другое, а в итоге произошло разрушение, они отвернулись от традиций. Это долгий процесс. Говорить, например, что информационное поколение — не очень хорошие предприниматели потому, что им мешает советское, — это неправда. Им мешает не советское, им мешает тревожное настроение их матерей.
Какими еще могут быть последствия?
Например, наркомания и алкоголизм. Алкоголизм порождает традиция советской эпохи, потому что в подростковом возрасте детей дрессировали, а наркоманию порождает феномен тревожной матери.
То есть получается, что эти люди будут маргиналами. В силу своей травмы они будут просто выброшены из общества.
Или, например, агрессия. Это тоже своего рода форма защиты, которой их научили родители в тревожное время. Агрессия — это проявление внутренней незащищенности, потому что всякая незащищенность проявляется в агрессии. Сюда можно отнести отсутствие у людей эмпатии и страх сближаться с кем-то. Я у знакомой спросила: «Сколько твоя дочка уже встречается со своим молодым человеком?» Она говорит: «Ой, да сейчас больше недели никто не встречается». Прослеживается такая неадаптивная связь, когда человеку кажется, что опасно долго с кем-то быть, потому что можно обжечься. По статистике, очень снижен уровень социального доверия среди молодежи. Это опасное социальное явление — когда нельзя долго дружить и долго с кем-то встречаться. На одной работе работать тоже теперь долго нельзя. Сейчас рекомендуется менять работу раз в пять лет. По мнению американских ученых, это якобы помогает избежать эмоционального выгорания.
Домашнее насилие можно сюда же отнести?
Семейное насилие в различных его проявлениях было всегда. Только в эпоху социализма это замалчивалось, а сейчас стало предметом культа. Сейчас о домашних побоях вы просто чаще узнаете. Писать и разговаривать об этом стало модно. В любой русской и мировой классике вы найдете множество примеров домашнего насилия: у Достоевского, у Мопассана, у кого угодно.
Множество мужчин имеют тяжелую физическую работу и трудятся в тех сферах, где накал тревоги может зашкаливать, — это все стрессогенные профессии, такие как пожарные, полицейские. Очень велика вероятность, что эти мужчины сбрасывают агрессию дома. Это такой тип человека. Они и профессию агрессивную выбирают, и в семье выбирают агрессивное поведение. Этот тип был всегда. Просто различные социальные неустройства провоцируют таких людей. Их психика так реагирует на стресс.
Почему информационное поколение не читает, если поколение, которое его воспитало, было читающим?
Хороший вопрос. Я до сих пор помню уроки литературы своей учительницы Ларисы Павловны — как она рассказывала про Лермонтова, Тургенева… В психологии есть несколько способов передать определенные ценности. Один из них заключается в эффекте заражения. Учителя советской эпохи умели внушать и заражать. После того как мне в школе рассказывали про Лермонтова, мне хотелось все про Лермонтова знать.
Многие мои знакомые жалуются на своих детей, которые не хотят читать. Но многие читают фантастику с телефона или планшета.
Связано ли стремление или нежелание читать с отсутствием эмпатии? Хотя мы выяснили, что эмпатии не было и у советских людей.
Есть версия, что, притом что культура русских будто бы духовна, чувственная сфера у них блокирована и плохо развита. Многим психологам приходится матерей учить выражению эмпатии. Но связывают это с разными вещами и трудными эпохами, когда лучше было не чувствовать, чем чувствовать, потому что чувствовать было больнее. Блокируешь чувства — и живешь спокойно. То есть получается, что матери не отдают эти эмоции детям, хотя они им нужны, и дети вырастают с различными комплексами. Но это привязывают и к тому, что это культурный феномен, особенность россиян. Якобы в других культурах этого нет.
Кроме того, тревожные матери транслируют непостоянство своим детям и в отношениях. У ребенка [в отношениях] возникает ожидание неприятного. А раз есть это ожидание, то когда заканчивается конфетно-букетный период и начинают проявляться недостатки партнера, люди уже не хотят продолжать отношения, потому что боятся узнавать друг друга дальше. Мы не можем принять эти недостатки и принимаем решение расстаться. Раньше же матери учили детей терпеть.
А как же с традицией сочувствия униженным и оскорбленным, которая прослеживается в классике? Можно ли это назвать комплексом жертвы? Это передается?
Это глубинные архетипические составляющие, а мы говорим о социально-психологическом уровне. Это гипотетический уровень. Эмпирически доказать тенденцию к комплексу жертвы у россиян чрезвычайно сложно.
Хорошо, вернемся немного назад. Мужчины, значит, страдали на работе и от работы. А женщины? Как женщины уродовали свои семьи, бросали детей, уходили на производства, стараясь как лучше…
Люди советской эпохи пережили многое: война, блокада, ГУЛАГ. Но если мать уходила работать на военный завод, то дети понимали, зачем это нужно. Они понимали, что речь идет о спасении страны. Советская классика — это когда мать и отец труженики. Только раньше, когда дети были лишены внимания родителей, воспитательную функцию брала на себя школа, детский сад. Получается, советские дети не были брошены на самом деле. Было много институтов, которые помогали их формированию, везде было единое начало, везде была идеология. Все были повязаны одной идеей, что структурировало очень хорошо психику, из-за чего она и была сохранна.
А когда мы говорим о женщине эпохи перестройки, которая вынуждена зарабатывать, речь идет уже не о спасении страны, а о спасении семьи. Нужда — это худший вариант. Потому что одни жировали, а другие надрывались. У народа много негатива с этим связано. И дети не понимали, почему мать так долго на работе, и в школе с ними не занимались нормально. Вот и получилось, что воспитательная функция утрачена. Потому что учительница в школе делала то же самое, что и мать: работала ради денег и из-за нужды.
Почему мы говорим о тревожных матерях, но не говорим о тревожных отцах?
По всем законам психологии даже символически существующий отец очень важен для ребенка. Грубо говоря, если его нет, но на стене висит его портрет, где он изображен как герой, то этого достаточно для воспитания ребенка. Конечно, идеальный вариант — когда мужчина участвует в воспитании, но первым делом — самолеты. Главная цель в жизни мужчины — достижения. Воспитание детей всегда остается на женщине. Для семьи важен отец с достижениями, а мать отвечает за все остальное. Если отец наркоман, алкоголик или просто неудачник, он считается кризисным, а не просто тревожным.
Но ведь современная женщина не должна быть домохозяйкой и заниматься исключительно воспитанием детей?
Говорят, что дети Маргарет Тэтчер росли «в месте, лишенном любви». Так написала ее дочь. Вот вам пример ориентированной на карьеру матери. Это как бы неплохо само по себе, но плохо для детей. Мать должна быть матерью. И не с точки зрения советских установок, но для нее на первом месте должны быть семья и дети, а потом уже карьера и все остальное. Женщина, которая уходит в карьеру и не хочет рожать детей, на самом деле просто боится. Скорее всего, у нее есть психологические проблемы принятия материнства. Это еще одно тревожное последствие — она боится привязываться.
Некоторых мужчин матери переходной эпохи перелюбили, и они выросли эгоистами. Разве же это не нормально — не хотеть привязываться к таким мужчинам и идти делать карьеру?
Да, именно такие мужчины вырастают у родителей переходного периода постсоветской эпохи. Они эгоистичны и зациклены на себе, потому что матери сделали их смыслом своей жизни в то время, когда было сложно. Для женщины, для ее психологической целостности, для сохранности психики функция рождения детей очень важна, и она будет все делать, чтобы искать нормального партнера.
Ну, а в целом каковы дети тревожных матерей и гипотетических отцов? Что происходит с ребенком, каким он вырастает, если в детстве он был лишен нормального общения с вечно загруженными родителями?
Я думаю, эти дети не имеют цели и не имеют надежд. У них проблемы с целеполаганием. Причина — воспитание родителями из «переходного» поколения.
Дело в том, что представители этого «переходного» поколения — глубоко травмированные, тревожные, обеспокоенные люди. Этим объясняются и их переживания, например, в связи с пенсионной реформой. Они боятся. Они уже пережили один ужас. Они не хотят переживать других ужасов. Они боятся, что их уволят.
Какие комплексы развились у россиян на этой почве?
Эта ситуация привела к так называемому махровому индивидуализму. Ментальность современного молодого человека, как мы уже сказали, инновационная. В ней есть ценностный тренд, связанный с индивидуализмом. От советского коллективизма он отличается тем, что человек ставит цели и задачи, которые направлены на себя. Как и те матери, которые их воспитали, которые спасали прежде всего себя и свою семью, они впитали именно эту установку: спасай прежде всего себя, а не страну и всех остальных.
Вы можете стать, например, малым предпринимателем, одиночка может построить такой бизнес. Но серьезный бизнес должна строить группа серьезных людей. Однако она не может состоять из индивидуалистов. Все остальное выше среднего и малого бизнеса не продвинется никогда. И именно это является основным останавливающим моментом.
То есть, пытаясь отойти от тотального коллективизма, россияне резко уходят в тотальный индивидуализм, бросаясь из крайности в крайность, и ничего хорошего из этого не выходит?
Да, нужна середина. Она если и не про большие коллективы, то про умение работать в коллективе вообще.
А почему нет середины?
Хороший вопрос. Наверное, есть какой-то процент людей, которые уже поняли это и даже реализуют. Просто такие люди пока в меньшинстве. Много страхов было связано с тем, что капитализм — это очень плохо. Вот и результат. Ответная реакция.
Как еще сказываются эти страхи на нас — в быту, например?
Быт сейчас основывается на том, что нет ничего постоянного. А если и есть что-то постоянное, то только для себя любимого. В современных отношениях нет партнерства, каждый замыкается в своем вакууме и хочет как лучше для себя.
Это же и есть индивидуализм, когда все для себя: построй дом, заработай. И он идет из переходной эпохи. «Информационные» дети рождены «переходными» родителями.
Как вообще получается, что информационное поколение, которое появилось уже не при СССР, все равно сохраняет в себе эти пережитки прошлого?
Я не согласна с тем, что какие-то пережитки сохранились. Мои студенты в вузе, например, уже абсолютно другие. Советское есть в нашем окружении: где-то нет туалетной бумаги, где-то не знают о раздельном сборе мусора, где-то довоенные станки делают новые вагоны. В современной молодежи уже нет ничего советского, но вокруг нее много технологических процессов того времени.
Последний опросФОМ о счастье показал, что счастье для большинства россиян — это прежде всего здоровье близких, материальный достаток и благополучие в семье. Самореализация и хорошее настроение занимают последние места в рейтинге того, что ассоциируется у россиян со счастьем. Почему так?
Только тревожные люди могут ставить здоровье на первое место. Они этот драйвер от своих родителей получили — и вот результат. Вместо того чтобы достижения поставить, они ставят здоровье. В жизнь для себя они не верят, потому что у них нет надежды. Их так не научили родители.
Конечно, многие утверждения, мною заявленные, спорны. Но что-то в этом есть?
«Появляется новый член семьи, а дохода не приносит»
Фото: Анатолий Жданов / «Коммерсантъ»
Россия теряет население. В июле 2019 года вице-премьер Татьяна Голикова даже назвала эту ситуацию катастрофической, в ООН и вовсе пророчат, что к 2078 году россиян станет 100 миллионов, то есть меньше на треть. С 2007 года рождаемость пробуют повышать с помощью сертификатов материнского капитала, до 2024 года в стране будет действовать национальный проект «Демография», на который планируют направить 3105,2 миллиарда рублей. Могут ли эти меры помочь, почему на самом деле россияне не спешат заводить детей, а больше половины браков в стране кончаются разводами, «Лента.ру» спросила у кандидата социологических наук, члена научного совета НИУ ВШЭ Юлии Лежниной.
«Лента.ру»: Когда россияне вступают в брак, чаще всего подразумевается, что женщина и мужчина будут соблюдать традиционные роли: он — условный добытчик, она — хранительница очага…
Лежнина: В браке могут сложиться очень разные ситуации.
Я говорю именно об ожиданиях друг от друга.
И они очень разные. Кому-то нужно, чтобы мужчина приходил домой с работы и приносил зарплату, а женщина вела домашнее хозяйство. Кому-то нужно, чтобы жена была красивая, и ее можно было на переговорах продемонстрировать партнерам. Кому-то нужно, чтобы это была хорошая мать для детей, которая правильно их воспитает. Кому-то нужно, чтобы дома было с кем посоветоваться, поговорить по душам, в кино и в поход сходить… Все очень по-разному. Ожидания разные.
Есть, конечно, распространенное убеждение, согласно которому мужчина должен зарабатывать больше, чем женщина, или что женщина в большей степени должна заниматься хозяйством, чем мужчина, но говорить о том, что только это является нормой, я не могу.
Почему?
Потому что эти точки зрения типичны для определенных возрастных групп, в первую очередь — старших, или в сельской местности. Но в перспективе гендерные модели становятся очень вариативными.
У нас в стране в последнее время активно ведется пропаганда традиционных ценностей. Насколько она влияет на представления молодежи о браке, семье, детях?
Что вы называете пропагандой и семейными ценностями?
Билборды, на которых написано, что семья должна быть полной, «у ребенка должен быть отец». Заявления РПЦ и прочее.
С существованием общего понятия «семейные ценности» нужно разбираться — для меня его наличие неочевидно. Ценность семьи — это нечто иное и мне понятное. А вот «семейные ценности» как таковые — конструкция социальная. Я еще раз повторю: она, в общем-то, имеет для людей достаточно разное наполнение.
Если мы говорим о том, что пропагандируется значимость семьи, — это одна история. А если мы говорим о пропаганде определенных форм отношений, типов запросов и ожиданий при выполнении тех или иных ролей, — это другая история. Но описывание этих конструктов как «универсальных семейных ценностей» с точки зрения не обывательской, а научной — не совсем верно.
Но тут-то все достаточно просто: семья должна состоять из мужчины и женщины, выполняющих свои функции, и обязательно детей (чем больше, тем лучше), чтобы поднимать демографические показатели.
Я бы не говорила, что это семейные ценности. Это ценность полной семьи и наличия детей. Да, это значимо (кстати, не для всех). Но абсолютно нормальным является отсутствие в семье детей. Неполная семья — это тоже не аномалия. В ней по-другому устроены разные процессы: экономического функционирования, социализации детей и так далее, но и это тоже возможно. Есть другие показатели здоровья семейных отношений помимо количества членов семьи: эмоциональная, психологическая обстановка, экономическое благополучие и так далее.
У нас же, кстати, больше половины браков заканчиваются разводами. Почему это происходит?
Причины распадов семейных отношений (и я сейчас не столько про брак, сколько про брачные отношения) могут быть очень разные. Как и сами браки и семьи. Разные типы браков (возрастные и студенческие, социально однородные и нет) имеют разную продолжительность — в них есть разные точки бифуркации, переломные моменты, которые партнеры проходят или не проходят.
Если же не разбираться в этой дифференцированности, то ключевыми причинами конфликтов, а в итоге и распада отношений становятся проблемы, связанные с материальным благополучием, вредными привычками членов семьи и разными взглядами на организацию повседневной жизни, в том числе и на воспитание детей.
Но если сравнивать с другими странами, такой процент разводов — это нормальная тенденция, или у нас в стране что-то не так? Она общая для всего мира, или прослеживается только в России?
Разводам всегда предшествуют браки. От особенностей и контекста вступления в брак зависит и вероятность развода. В этой связи чем меньше культурного или социального прессинга, стимулирующего вступление в брак, тем больше шансы на осознанность семейной жизни, которая снижает вероятность развода.
Если же есть определенная социальная норма, согласно которой брак необходим, а добрачные отношения без регистрации не должны продолжаться долго, тогда высокий процент разводов даже стимулируется тем, что жизненные контексты меняются, и брак распадается.
Значит, можно сказать, что здесь дело в культуре? Если брак воспринимается как обязательная веха жизни — и разводов будет больше, поскольку люди, условно, «выполняют соцзаказ»?
Ну, к разводу это тоже относится. Он тоже может расцениваться как что-то крайне неодобряемое или наоборот — нормальное. И это тоже влияет.
Получается, чтобы уменьшить количество разводов, нужно не культивировать непреложную ценность брака, а развивать у людей сознательность в целом?
Грубо говоря — да. Необходима культивация благополучности семейных отношений. Нормальная ситуация должна быть благополучной, комфортной, в том числе в экономическом плане. И неважно, состоит ли человек в браке, есть у него партнер или нет. Если эта нормальность культивируется сверху, то нет необходимости, как вы говорите, «выполнять соцзаказ» и оправдывать эти социальные ожидания. Это решение принимается в соответствии с собственными потребностями. Но это с точки зрения социально-психологических ощущений населения. Наблюдать же и анализировать, управлять, в конце концов, ситуацией проще, если она оформлена официально. И это касается не только семейной сферы.
Беспокойство государства в этом случае усугубляется еще и тем, что у нас понижается рождаемость, а дети, с точки зрения статистики, все же рождаются по большей части в браке. Возможно ли каким-то образом подстегнуть рождаемость и что, с демографической точки зрения, на нее влияет?
Пока действительно существует доминирующее мнение о том, что дети должны рождаться в браке. Оно, опять же, не абсолютное, но превалирующее. Это, во-первых, связано с социальным одобрением рождения детей [именно] в браке, а во-вторых — с наличием или отсутствием тех или иных экономических гарантий (как в моменте, так и в перспективе) вне брака.
Что влияет на рождение детей? Стоит заметить, что характер отношений в семье далеко не всегда влияет на желание или планы оставить потомство. Но однозначно влияют социально-экономические условия, способность «вытянуть» эту историю в экономическом плане и готовность к изменению этих условий в связи с рождением ребенка. Появляется новый член семьи, издержки на которого необходимо покрывать, а дохода он не приносит.
Более того, на продолжительный промежуток времени ребенок ограничивает возможность членов семьи заниматься тем, чем они хотят. Сначала мама уходит в декрет, потом кто-то сидит в отпуске по уходу за ребенком до полутора или трех лет, потом выбирает тот тип работы, с тем графиком (и обычно с меньшей зарплатой и соцгарантиями), когда можно сидеть с ребенком на больничном или водить его по кружкам, и так далее. То есть это история долгосрочных ограничений в семье, связанных с социально-экономической ситуацией в семье, а также с участием родителей в рынке труда, и на это надо решиться.
Экономическая составляющая тут действительно доминирует?
Да, конечно. И жилищные условия, но это тоже часть социально-экономического контекста.
Многие общественные и государственные деятели заявляют, что в царской России рожали по восемь-десять детей, и при этом почти все были бедными. Да и в арабских и африканских странах повальная бедность, а семьи огромные. Действительно ли это вопрос мотивации и ценностей?
Исторически такое большое количество детей было связано с тем, что они становились полноценными участниками экономической жизни семьи. Соответственно, где-то они выходили в поле, сажали, сеяли, пахали и помогали, кто чем мог. К тому же выживаемость детей была другой. А поддерживать хозяйство нужно, и вероятность дожить до среднего возраста была ниже, чем сейчас. Поэтому и появлялись такие механизмы — «страховые инструменты». Но для нас эта ситуация — уже история.
В принципе же много детей или мало — это оценочное суждение. У каждого человека в каждой ситуации нормальное количество детей — свое. С другой стороны, существует разный образ и уровень жизни, и стандарты воспитания детей совершенно разные. Семья может быть совершенно благополучной, но запросы относительно того, какие, на взгляд супругов, блага и шансы должны получать их дети, значительно выше, чем в семье с более низким социальным статусом, выполняющей в принципе функцию не образования, а просто выращивания детей. И готовность тех и других завести ребенка в этом случае будет разной.
Для экономически благополучных семей выпадение из рынка труда — не просто вопрос снижения доходов. Представители пресловутого среднего класса выходят на рынок труда не только для того, чтобы зарабатывать деньги. Работа — это возможность для самореализации, достижения успеха, проявления себя. Для них работа гораздо важнее и выполняет гораздо больший объем функций, нежели для низкодоходных групп населения, рассматривающих работу чаще всего исключительно как средство зарабатывания денег.
В этих условиях получение мало-мальской поддержки от государства, продолжение декретного отпуска и выход в очередной декретный отпуск для женщин — нормальны. Она реализует максимум своих амбиций в другой роли — домохозяйки и матери. С работой амбиции не связаны. Для женщины или мужчины с другими запросами это другие издержки, другие возможности и риски. В этой связи ожидания, что у нас благополучное население, которое реализует себя вне семьи не менее активно, чем в семье, будет заводить большое количество детей, означают, что мы просто не понимаем, чем живет эта часть населения.
Получается, что проще всего для повышения рождаемости убрать средний класс?
Во-первых, расширение среднего класса — это отдельная ценность для страны. Но не предмет этого разговора… Во-вторых, зависимость количества детей от уровня социального благополучия неочевидна, это многофакторная задача. В-третьих, все не так топорно и напрямую работает. В последнее время есть тенденция к тому, что воспитание детей становится тоже нетривиальной задачей. Например, нужно воспитать успешного члена общества, удачно встроенного в экономическую жизнь. Развитие ребенка с самого рождения, воспитание билингва, с критическим мышлением, обладающего определенными навыками — это вызов и игра, в том числе для представителей среднего класса. Да, я могу реализоваться на работе, но могу и в семье, потому что это нетривиально, интересно, ставит задачи и вызовы.
Демографические проблемы всегда находятся под пристальным вниманием государства. Если посмотреть на опыт решения этих вопросов — он положительный? Я, скажем, могу припомнить только материнский капитал. И стоит ли вообще сейчас беспокоиться о демографической ситуации в России?
Беспокоиться относительно отдельных ее аспектов необходимо. Мы не можем вообще не думать об этом, хотя бы потому, что у нас происходит активное старение населения, и мы не на том уровне экономического развития, чтобы оно переживалось без проблем, когда бы технологии, высокая производительность труда или что-то еще смогли компенсировать то, что у нас становится все больше неработающих людей и все меньше тех, кто их обеспечивает. Увеличение рождаемости — это один из инструментов балансировки ситуации.
Если же говорить о том, какие инструменты социальной политики можно рассматривать как удачные или неудачные, я бы, например, не так благостно оценивала материнский капитал. С одной стороны, затея хорошая: мы даем определенный шанс получить материальные блага, использовать их для обучения детей или погашения ипотеки и покупки жилья. Но когда мы говорим о демографической картине, возникает вопрос: какие слои населения мы хотели бы иметь в большей степени представленными. То есть, условно, я хочу иметь определенный баланс старших и младших возрастов, но еще мне хочется, чтобы этот баланс восстанавливался не за счет неблагополучного населения. Если у нас будет рождаться много детей в этих слоях населения, они, скорее всего, не станут теми, на кого общество сможет опереться в будущем.
То есть нам нужно не только количество, но и качество.
Да, нам обязательно нужно иметь в виду качественные характеристики. Нам нужно стимулировать рождаемость в тех слоях населения, которые привнесут в наш социум социально благополучное население, которое не станет для нас дополнительной нагрузкой. Для таких социальных групп, которые могут разобраться в особенностях получения материнского капитала — взвесить, что издержки на воспитание детей гораздо большие, чем ресурсы, которые дает государство, — эти стимулы работают намного хуже.
А какие стимулы нужны этим слоям населения?
Один из самых удачных, на мой взгляд, инструментов, обсуждающихся сейчас, — это инструменты по поддержке матерей с детьми в возрасте от полутора до трех лет и поддержка занятости женщин с детьми в этом возрасте. У нас же сейчас практически нет яслей, и в связи с этим какие-то государственные гарантии по предоставлению услуг по образованию ребенка возникают где-то с трех лет, а до этого семья должна самостоятельно решать эту проблему.
Когда для женщины важна работа, когда она способна найти работу, приносящую ей и доход, и удовольствие, — это ровно тот слой населения, который надо поддерживать в репродуктивных намерениях. Это было бы эффективно для общества. Но для таких семей издержки от рождения детей очень велики. Женщина надолго уходит с рынка труда. Если в первый год она реализует какие-то материнские инстинкты и роли, связанные с воспитанием маленького ребенка, находя в этом определенную отдушину, то дальше этот период слишком затягивается, и далеко не всегда — по желанию женщины. И если бы здесь кто-то (или что-то) смог оказать поддержку, а женщина бы продолжала реализовывать свои социально-экономические функции, это гораздо лучше влияло бы на демографическую ситуацию в стране.
Значит, основная задача — обеспечить возможность занятости матерям с детьми до трех лет?
Если говорить об этом примере — то да, дать им возможность выбора. Работать, если они хотят. Чтобы была поддержка государства в плане ведения эффективного и продуктивного для экономики образа жизни.
Помимо возрождения яслей, для мегаполисов мне видится очень удачной идеей введение более продолжительного рабочего времени детских садов, чтобы родители при большой протяженности города могли доехать до них без того, чтобы отпрашиваться с работы или выходить на работу на условиях гибкого графика, что сокращает их возможности.
Насколько похожи современные институты семьи в России и на Западе?
И в российском, и в западном обществе происходит дрейф от традиционных к модернизированным формам с большей рациональностью, толерантностью и так далее. Россия следует за развитыми странами, такими как США, страны континентальной Европы, у нас происходит адаптация условно «современных» ценностей. Мы идем с некоторым запаздыванием — присматриваемся к определенным трансформациям, часть из них принимаем, каким-то образом переформатируя под особенности своего социума. Скорость у нас другая, и конкретные формы этой трансформации зачастую иные. Но это абсолютно нормально.
А в целом прослеживается общемодернизационная динамика, связанная с наращиванием количества вариантов того, что считается нормальным, — с увеличением различных типов семейных, брачных, детско-родительских, супружеских отношений. Институт семьи становится очень многоликим, нет какой-то рамки, в которую четко должны вписываться все: вот, мол, так живет семья, и ты должен так жить, если ты ставишь для себя задачу интегрироваться.