Более 4,5 миллиарда рублей — такова сумма, которую из фонда президентских грантов в ближайшее время получат более двух тысяч НКО. Кому они достанутся? На что уйдут? А главное, какой смысл в раздаче баснословных сумм? Пытаясь ответить на эти и другие вопросы, «Лента.ру» встретилась со всеми заинтересованными сторонами.

«Я в Петрозаводске сейчас, как раз беседую с детьми, которые участвовали в постройке шхуны и поедут в «Артек» достраивать ее в этом году», — отзывается на звонок корреспондента «Ленты.ру» Сергей Вьюгин.

Там, на петрозаводской верфи, работали над деревянным корпусом корабля, который вскоре позволит сотням ребят пройти морскую практику и понять, насколько им нужна и симпатична какая-нибудь морская профессия. Все серьезно: этим детям предстоит несколько дней, в течение которых они на этой шхуне выйдут в открытое море и станут настоящими матросами.

Разумеется, на постройку корабля нужны были деньги, которые проект Сергея Вьюгина выиграл на конкурсе президентских грантов. Откуда узнал об их существовании? «Элементарно, посмотрел в интернете», — отвечает он.

— Все так просто? — недоумеваю я…

По словам Ильи Чукалина, генерального директора Фонда президентских грантов, одна из задач его организации состоит в том, чтобы дать людям понять, что «есть два варианта: сидеть и ждать, пока местные власти что-то сделают, или просто сделать что-то самому и улучшить свою среду». Поэтому — да, все так просто. Нашел в интернете, подал заявку и, если эксперты сочтут проект достойным внимания, получил грант.

Все меняется

Впервые президентские гранты начали выдавать в 2006 году. Тогда распределением средств занимался не единый оператор, а всевозможные фонды, каждый из них курировал свое направление. Благодаря их существованию, многим хорошим общественно-полезным проектам был дан зеленый свет.

Были, конечно, и сложности, одна из них заключалась в том, что в основе каждого отдельного оператора лежала своя методология оценки заявки по собственной системе. Например, очень редко проекты можно было отнести исключительно к одному грантовому направлению, и потому НКО подавали заявки сразу в несколько операторов. Собственно, именно поэтому в 2017 году был создан Фонд президентских грантов — единый оператор, занимающийся распределением средств, а также оценкой и ведением проектов, получивших финансирование.

«Количество проектов по одному направлению теперь определяется их качеством, а не какой-то заранее закрепленной денежной квотой, — рассказывает Чукалин. — Плюс благодаря этому было проведено значительное усовершенствование условий конкурса, дебюрократизация — исключены требования огромного количества документов».

От мала до велика

Фонд ориентируется прежде всего на выдачу грантов не крупным НКО, а мелким низовым инициативам в регионах. Конечно, поддерживаются и крупные — например, самый большой грант во втором конкурсе 2018 года составил 111,9 миллиона рублей (его получил федеральный проект «Юрий Башмет — молодым дарованиям России»), — но приоритет предоставляется именно совсем небольшим, буквально уровня сел и поселков.

Собственно, так и должно было быть с самого начала, ведь вся система президентских грантов направлена на развитие гражданского общества, на поддержку инициативных и неравнодушных граждан. Вот проект со смешным названием «Спортивная камлейка — шаг в будущее» из Чукотского автономного округа, в рамках которого будет создана и оснащена специализированным оборудованием спортивная секция для детей с ограниченными возможностями. Вот активисты из Республики Алтай хотят создать ресурсный центр развития ремесел для поддержки самозанятости и возрождения традиционных ремесел. Существенная часть запрашиваемых сумм — менее полумиллиона рублей.

Есть проекты и покрупнее. «Вы о каком гранте говорите? У нас их три было», — переспрашивает преподаватель Лаборатории непрерывного математического образования (ЛНМО) Мария Чистякова. Действительно, благодаря президентским грантам фонд «Время науки», созданный выходцами из ЛНМО, смог более эффективно проводить конкурсы для юных дарований: турнир для юных математиков, олимпиаду «Математика нон-стоп», Балтийский научно-инженерный конкурс…

Все началось в 2004 году, когда был проведен первый конкурс. Вначале он был немногочисленным, а сейчас собирает около 500 юных исследователей, причем в финале обычно принимают участие ребята со всей страны. И, что интересно, до недавнего времени все эти мероприятия проводились на чистом энтузиазме — за счет волонтеров. Но, по мере того, как масштаб их рос, стало понятно, что организаторам либо придется вновь сокращать его, либо нанимать людей, работающих за зарплату. И для финансирования мероприятий был создан вышеупомянутый фонд «Время науки».

«Деятельность фонда позволяет детям из дальних регионов, поселков, деревень бесплатно принимать участие в научных соревнованиях и показывать свои проекты ученым, представителям бизнеса, — рассказывает Чистякова. — Таким образом, это достаточно серьезный социальный лифт, когда ребята показывают свои возможности в Петербурге, а потом их дипломы некоторые вузы принимают как дополнительные 10 баллов к ЕГЭ». Более того, этих молодых людей замечают крупные компании и приглашают работать к себе.

Все серьезно

Возникает логичный вопрос: каким образом проекты получают финансирование? И как Фонд президентских грантов оценивает заявки? Прежде всего они разбиваются по 13 грантовым направлениям, под каждое из них выбираются свои эксперты. Кандидатуры экспертов выдвигают члены экспертного совета.

Главный же орган, управляющим конкурсом, — координационный комитет. В него входят известные представители культуры, здравоохранения, образования, которых избирает объединенный экспертный совет, состоящий из 22 человек. Это люди, которые хорошо разбираются в темах, связанных с деятельностью НКО. «Там, например, есть представители частных фондов, у которых есть свои большие программы. Это президент фонда Потанина Лариса Зелькова, руководитель фонда Тимченко Мария Морозова — люди, у которых уже есть свои грантовые программы. Плюс, есть те, кто имеет опыт работы с проектами, например, ректор Шанинки Сергей Зуев», — поясняет Чукалин.

Члены экспертного совета, а также члены координационного комитета на основе своего опыта вносят кандидатуры экспертов. Они проходят первичную проверку на наличие у них необходимого опыта и компетенции для экспертизы, рассматриваются на объединенном экспертном совете и включаются в его состав. По словам Чукалина, сейчас в фонде насчитывается 785 экспертов из 66 регионов. Они специалисты в своих узких вопросах, и проекты распределяются им согласно тематике. При этом каждый проект прикрепляется к конкретному эксперту с помощью автоматической жеребьевки.

Но сперва первые эксперты, которым автоматически назначили экспертизу, делают свою работу, проводят оценку проекта, после чего их экспертизы сравниваются.

Если они сильно отличаются — есть большие расхождения в баллах (например, один говорит, что проект надо точно поддерживать, а второй — что точно не надо), то тогда назначаются повторные экспертизы, и потом, после них, по каждому из направлений проходит заседание экспертного совета, на котором присутствуют также члены координационного комитета объединенного экспертного совета. Там подобные коллизионные случаи (в которых имеется расхождение во мнениях экспертов или когда видно, что оценки либо слишком высокие или слишком низкие) и разбирают.

Залог успеха

Интересно, что уже в августе 2017 года «Новая газета» отмечала, что направления выдачи президентских грантов сильно изменились. Так, например, внезапно не получили грант байкеры «Ночные волки», проводившие байк-шоу, новогодние елки и прочие подобные инициативы.

Илья Чукалин поясняет, как это произошло: мол, раньше заявки байкеров рассматривались по другой методологии другими организациями, а теперь они не смогли перестроиться на новую. «Есть некие тренды, которые постоянно отлавливаешь, — вот эти не победили, вот эти победили… Часто в этом ищут какой-то символизм — мол, наверное, в каком-то кабинете специально люди сидели и думали, дать или не дать», — сетует он. В реальности же, по его словам, все не так: в конкурсе нет попытки дискриминации одних и предоставления преференций другим для удовлетворения некоего социального запроса. Все решения принимаются исключительно на основе экспертизы по 10 критериям, принцип которых полностью описан на сайте фонда.

Так что же, достаточно просто правильно заполнить заявку, и твоя организация получит грант? А если действительно знаешь и умеешь помогать людям, а заполнять документацию не умеешь — от ворот поворот? Конечно, нет. Эксперты вчитываются в саму суть работы. Их задача — понять, будут ли за заявкой реальные результаты. Если в проекте плохо описан календарный план, то эксперт говорит: они не понимают, что они будут делать, если они не могут об этом рассказать. Если команда, например, состоит из трех человек, а проект очень большой, и они уверяют, что всех остальных они найдут потом, то возникает вопрос, а когда они их найдут? Сколько потом потратят времени, чтобы найти этих людей? Эксперт оценивает реалистичность достижения результатов, социального эффекта, он смотрит на реальность.

Илья Чукалин приводит конкретные примеры:

«Парень — молодец, боевой, энергичный, из Татарстана. Инвалид первой группы, сам себя реабилитировал. Он подал заявку на грант до 500 тысяч рублей. Я вам скажу, что эта заявка была практически эталонная, в ней были и письма поддержки, и все подробно расписано — смог же написать! И это была его мечта — заняться реабилитацией по собственной методике, помогать другим. И у нас часто бывает — проекты, написанные с ошибками, но настоящие. Проекты не выигрывают тогда, когда они превращаются в чиновничий документ, и там все масло масляное: «в соответствии с такой-то концепцией что-то подтверждено, трижды переутверждено… Мы будем развивать патриотизм, потому что патриотизм — это очень важно, и это настолько важно, что мы будем его развивать». Вроде бы люди говорят какие-то слова, но смысла из них вычленить невозможно. Что вы конкретно будете делать? Сегодня, завтра, с кем хотите работать? Бывает, что проект — это просто вода и сплошные декларации. Но если за проектом стоят реальные дела, у него очень высокие шансы получить поддержку».

После гранта

Экспертизой и функцией выдачи денег деятельность организации не ограничивается. Чем мельче проект — тем менее опытные люди его ведут, и им нужна помощь в оформлении документов, дальнейших действиях, в ведении бухучета, в понимании законодательства… Кстати, а как оцениваются результаты работы проекта?

На бумажных отчетах о движении средств все может выглядеть красиво, но реального результата может и не быть. С другой стороны, многие активисты, действительно желающие помогать людям, не умеют работать с документацией и вовремя сдавать отчетность. Поэтому в фонде создано целое направление, отвечающее за мониторинг результатов проектов и оценку социального эффекта, — отличное от департамента финансового мониторинга, который следит за целевой тратой средств.

Впрочем, за движением денег следят пристально. У фонда есть система сплошного финансового мониторинга, чего не было ни у одного предыдущего грант-оператора. Как это работало раньше? Грант-оператору приходили бумажные отчеты за определенный период, и могла сложиться ситуация, когда денег уже нет, а претензии есть. Фонд президентских грантов, в свою очередь, каждый день видит все, что происходит на счетах его грантополучателей, ведь в нем внедрен сплошной мониторинг, система, позволяющая отслеживать любое движение по счетам в реальном времени.

Но самые главные в фонде люди — это все же кураторы проектов, следящие за тем, чтобы мероприятия грантополучателей претворялись в жизнь, и помогающие решать им решать проблемы. Например, они могут организовать информационную поддержку, помочь преодолеть административные барьеры, решить проблемы с местной властью. И если раньше в обязанности грант-оператора такая работа не входила, то сейчас система изменилась. Ведь теперь коэффициент полезного действия грантодателя — это не объем розданных средств, а количество состоявшихся проектов.

* * *

С момента создания Фонда президентских грантов прошло менее двух лет. На предложение подвести какие-то промежуточные итоги работы новой организации ее генеральный директор утверждает, что по имеющимся на данный момент показателям деятельность фонда оценивать нельзя. Тем не менее он не отказывает себе в удовольствии похвастаться: в конкурсах приняли участие 17 тысяч НКО, тогда как в предыдущие годы, когда не было единого оператора, — только 7 тысяч, было распределено почти 15 миллиардов рублей… Но все это цифры.

По словам Чукалина, судить о деятельности фонда можно будет, когда будут видны результаты работы проектов, производят ли они социальный эффект, меняющий жизнь даже в небольших целевых группах, создавая пускай и крохотные, но важные положительные изменения. А их не всегда можно представить в цифрах.

Российскую систему здравоохранения любят сравнивать с западной: у нас — бесплатно, но там — качественнее; у нас врачи получают копейки, но там — рискуешь остаться без помощи, если нет хорошей страховки. Вместе с тем едва ли не эталонной в мире считается британская система здравоохранения NHS. Ее услугами могут пользоваться все граждане страны, а врачи NHS берутся за лечение практически всех болезней. Как в Британии удалось создать систему, которой доволен почти каждый, какие проблемы все еще остаются в стране и что должна делать Россия для развития своей медицины — «Лента.ру» узнала у бывшего директора NHS Криса Борна.

«Лента.ру»: Расскажите кратко о том, что собой представляет британская система здравоохранения.

Крис Борн: Это государственная система медицинских услуг. Благодаря ей граждане не должны платить за обслуживание в медицинских учреждениях — за некоторыми исключениями. Есть пара-тройка услуг, за которые надо платить, но за большую часть — нет. Большинство британцев пользуются ею и зарегистрированы в ней, и каждый гражданин может воспользоваться ее услугами. Итак: большая часть медицинских услуг предоставляется государством, хотя есть несколько областей, которые обслуживают частники. Это внушительная структура. На местном уровне она действует частично автономно — разумеется, в соответствии c национальными стандартами и директивами.

Вы руководили всей системой NHS — видели, как она работает, изнутри. Как вы считаете, государственная система здравоохранения лучше частной? Или частная более эффективна?

Зависит от того, чего вы хотите достичь. Если сравнивать существующие государственные системы здравоохранения, мы увидим, что британская работает хорошо. Она не идеальна, и, несомненно, нужно многое сделать, чтобы она стала лучше, но прежде всего она доступна всем, чего нельзя сказать о здравоохранении в некоторых других странах. Она эффективна — рейтинг удовлетворенности пациентов высок, то есть людям нравится обслуживание и результат.

И все это — за разумную цену. Экономическая эффективность системы сравнима с уровнем других развитых стран, она одна из лучших в мире. И это говорят не только британцы, но и американские аналитические центры. При этом частный медицинский сектор тоже важен, поскольку он дает людям возможность выбора. Государство оплачивает некоторые услуги частной медицины, поэтому они необходимы. Но большая часть медицины — государственная.

Какие услуги государство в Британии не покрывает?

Большую часть покрывает. Доступна как первичная и вторичная медпомощь, так и узкоспециальная. Есть совсем немного услуг, которые система не предоставляет. Например, это косметические операции — если, конечно, для этого нет особой необходимости. Услуги ЭКО доступны, но вы получаете ограниченное количество попыток забеременеть.

Если вы хотите предпринять больше попыток, то вам, возможно, придется обратиться в частную клинику. Так что — да, есть примеры услуг, которые NHS не предоставляет, но все, которые абсолютно необходимы для решения ваших проблем со здоровьем, есть.

Конечно, вы можете задать вопрос относительно новых лекарств и методов лечения. У нас есть система, которая занимается их оценкой и решает, должны ли они быть доступны в NHS. То есть в данный момент некоторые новые методы лечения могут проходить экспертизу на предмет их эффективности с финансовой точки зрения. Но, опять же, это мизерные исключения в сравнении с тем объемом услуг, которые предоставляет система.

А как насчет лечения онкологических больных?

Большая часть таких услуг не имеет ограничений. Как я уже сказал, некоторые новые препараты могут проходить экспертизу на финансовую эффективность. Например, если такое лекарство продлевает жизнь на одну-две недели, необходимо оценить, стоит ли его предлагать в рамках NHS.

В то же время если человек недоволен решением службы, он может обжаловать его, назвав некую особую причину, по которой ему необходим этот необычный препарат. Так что большая часть лекарств для раковых больных доступна через NHS.

Если почитать ту же Daily Mail, можно подумать, что у NHS сплошные проблемы: толпы людей на прием, в очередях умирают пациенты… Это так?

Да, в больницах иногда бывает многолюдно, но там нет никаких толп. Конечно, бывают разные случаи — например, в холодное время года больных больше. К тому же население нашей страны становится старше, у нас обостряются такие проблемы, как ожирение, алкоголизм и тому подобное. Поэтому случается, что по стечению обстоятельств в больнице действительно может собраться много пациентов.

Но безопасность пациентов — абсолютный приоритет для всех, поэтому шанс того, что в рамках системы кому-то навредят, очень низок. Она чрезвычайно безопасна. Конечно, как и везде, случается небольшой процент ошибок, да и долго ждать — не самый приятный для пациента опыт. Так что да, проблемы есть, но то, о чем вы говорили, случается очень редко, и, конечно же, в каждодневной практике NHS старается предотвратить такую возможность.

Хорошо, очереди — не основная проблема. А что же тогда главная проблема? Проблемы вообще есть?

О, их предостаточно, как и в любой другой системе здравоохранения. Прежде всего — это ресурсы, что было признано нашими властями год-два назад. Нужно больше денег. Если так можно сказать, мы находим, что «инфляция» NHS выше обычной инфляции — из-за увеличения количества пациентов, их нужд, новых способов лечения и технологий. Поэтому ресурсов всегда требуется больше. Несомненно, нам нужно быть уверенными в том, что мы можем оплачивать и поддерживать наш персонал.

Если говорить о персонале, то я считаю, что есть области, где сложно нанять нужных специалистов. Но это верно и для всего остального мира — и мы можем здесь говорить практически об их глобальной нехватке. Чтобы привлечь людей в профессию (или привлечь их назад после того, как они сделали перерыв в карьере), предпринимаются недюжинные усилия, но некоторые проблемы с этим действительно есть.

И, наконец, существует трудность с привнесением новых идей, методов лечения, инноваций и технологий в систему. Сложно сделать так, чтобы вся система их приняла. Инновации очень важны, но продвигать их непросто.

В NHS работает много мигрантов. Не будет ли проблем с их наймом после Брексита?

Да, британская система здравоохранения действительно очень зависит от иностранного персонала. Это не только европейцы — например, у нас много работников из Индии и просто людей с индийскими корнями. Да, возможность нанимать специалистов за границей чрезвычайно важна для нас, и мы всегда рады им в Великобритании.

Но мы ищем новые системы, с помощью которых сможем увеличить объем найма медиков определенных специальностей здесь, не отбирая квалифицированных специалистов у стран, которые в них нуждаются. Люди смогут приехать в Великобританию, заполнить соответствующую вакансию, заработать деньги и, помимо этого, многому научиться в рамках своей профессии, а после этого вернуться в свою страну более опытными специалистами.

Что касается Евросоюза… То, как граждане Евросоюза вообще будут попадать в Великобританию после Брексита, сейчас обсуждается, и я уверен, что на этот вопрос найдется адекватный ответ. Например, в нашей визовой системе есть визы для представителей профессий, в которых страна испытывает недостаток. В этот список в данный момент входит несколько медицинских специальностей, в том числе медсестры. Так что в любой ситуации мы сможем найти решение, если это потребуется.

Вы упомянули о сложности внедрения инноваций в систему. Дело в бюрократии?

Хороший вопрос. Мы даем частичную автономию нашим отделениям на местах. Каждая больница — или группа больниц — управляется отдельной организацией, трестом NHS. Такая публичная организация имеет свой совет директоров и подотчетна местному населению через представителей власти, но при этом работает согласно национальной политике и стандартам.

Мне кажется, такой подход помогает быстрее внедрять инновации на местном уровне. Но при этом мы считаем, что такие процессы необходимо частично контролировать и следить, скажем, за тем, как новые технологии внедряются в NHS в целом. В общем, это смешанное управление — на местном и национальном уровне. Мы в NHS поощряем предпринимателей и новаторов. У нас есть специальные программы, такие как NHS Innovation Accelerator, которая призвана помогать людям, выдвигающим новые идеи, проверять и внедрять их в систему.

В США вокруг государственного здравоохранения постоянно идут ожесточенные баталии. Демократы хотят предоставить «медобеспечение для всех», а республиканцы стараются свернуть практически все государственные здравоохранительные программы, считая, что частный сектор справится лучше. В Великобритании похожая ситуация?

Прежде всего скажем, что NHS в Великобритании любят, и это верно для каждого гражданина страны. Это часть нашей национальной идентичности, наших ценностей. Здоровье очень важно для людей (образование и экономика тоже, но здоровье — в первую очередь), и потому граждане заинтересованы в его поддержании — и, соответственно, политики.

Мне кажется, политики понимают ценность NHS для населения и культуры. Конечно, споры будут всегда. Люди смотрят на систему здравоохранения через призму своей идеологии и взглядов, когда пытаются найти решение тех проблем, о которых я говорил, но я думаю, что никакой реальной угрозы для существования системы нет. Конечно, всем хочется улучшить и модернизировать ее, но в нашей стране нет оппозиции NHS.

Как вы считаете, американцам стоит идти по пути создания всеобъемлющей государственной системы здравоохранения? С другой стороны, может быть, и Великобритании есть чему поучиться у Америки?

Насколько я могу судить, в США существуют по-настоящему фантастические поставщики медицинских услуг, отличные частные клиники. Многие наши специалисты заинтересованы в работе с американскими, которые разрабатывают новые методы лечения. И я считаю, что в США есть очень интересные примеры. Например, они заключают контракты с местными терапевтами, которые позволяют им предоставлять по страховке не только свои услуги, но и услуги клиник — это называется Health maintenance organisation. Подобные вещи меняют взгляд британцев на нашу систему здравоохранения.

Но, как я уже говорил ранее, анализ мировых систем здравоохранения, который был проведен Фондом Содружества, показал, что у американской системы есть проблемы в плане доступности и финансовой эффективности. Здравоохранение в США — самое дорогое в развитом мире, если считать по расходам на каждого гражданина. Возможно, им стоит задуматься, самый ли это рентабельный путь. Но решать, конечно, американцам.

Расскажите о преимуществах систем здравоохранения других государств, в которых есть какие-то практики, которых не хватает британской.

Вообще я считаю, что в мире много хороших примеров. У нас, кстати, есть научно-инновационная система, нацеленная на международное сотрудничество, в рамках которой мы пытаемся наращивать связи Великобритании и других стран, — ведь мы заинтересованы в получении новых знаний от них, как и они от нас.

Например, в Индии есть очень интересные больницы, специализирующиеся на кардиохирургии, делающие свою работу очень эффективно, и мы думаем, что тут нам есть чему поучиться. Если говорить о системе в целом, я думаю, что нам стоит обратить взгляд на скандинавские страны, которые чрезвычайно успешны в этой сфере. Германия и Франция — тоже хорошие примеры, но именно в Скандинавии государственная система здравоохранения похожа на нашу, но при этом там внедряются очень интересные инновации.

Кстати, как вы думаете, почему здравоохранение является площадкой таких ожесточенных споров между левыми и правыми? На мой взгляд, идея отказа от всеобщего медобеспечения выглядит просто глупо.

Как я уже говорил, здоровье — самое главное, о чем беспокоится гражданин, и политикам приходится принимать это во внимание. И, конечно же, они пропускают все через призму своей идеологии.

Но это общие слова, а американские республиканцы, если смотреть в корень, просто не хотят, чтобы бедные имели доступ к медицинским услугам! Многие из них не могут оплатить страховку.

Мне кажется, все зависит от идеологии и от того, как вы относитесь к государству в целом.

О том и спор: стоит ли выделять большой объем средств на государственную систему здравоохранения (а так и выходит), положиться на то, что все решит рынок, или же использовать смешанный подход. Это достаточно философский вопрос.

Если посмотреть на российскую систему здравоохранения — что бы вы нам посоветовали?

Не скажу, что я эксперт по российской системе, но согласно моим наблюдениям у вас есть инфраструктура — поликлиники, больницы и так далее, и это хорошо. Однако встает вопрос о развитии системы, а не о коренном ее сломе. Систему нужно развивать.

Это значит, что прежде всего необходим квалифицированный персонал, которому платят хорошую зарплату. Например, наши врачи, оказывающие первичную медико-санитарную помощь, получают столько же, сколько консультанты в госпитале — то есть они приравниваются по важности к больничному доктору. И речь идет не только о них, но и о медсестрах и других профессионалах.

Необходима скоординированная работа в том, что касается диагностики и последующего лечения: чтобы поликлиника была тесно связана с госпиталем, чтобы врачи знали, что происходит с их пациентами. Я уже говорил ранее, что NHS использует новые технологии для проведения диагностики заболеваний на ранних стадиях…

Кстати, одним из сильных мест советской системы здравоохранения в первые годы была пропаганда гигиены, которая действительно принесла свои плоды: непросвещенное сельское население стало мыть руки перед едой и не харкать на пол, в результате чего, скажем, сильно снизилась детская смертность.

Да, действительно, пропаганда важна по сей день — правильного питания, умеренного потребления алкоголя, отказа от наркотиков, здорового образа жизни и так далее. Но на уровне системы здравоохранения самое важное — это развивать персонал, искать новые технологии, координировать усилия. И, на мой взгляд, эта формула включает в себя хорошее руководство. В Великобритании хорошо работают те госпитали, в которых как менеджеры, так и врачи верят в то, что они делают, и хотят, чтобы пациент был удовлетворен качеством услуг.

Если говорить о публичных кампаниях — какими они должны быть? Ведь если просто написать на плакате «Бросай курить», это ни на кого не подействует.

Это должна быть комбинация государственной политики и деятельности служб здравоохранения. Например, Великобритания законодательно запретила курение в общественных местах несколько лет назад, это решение сразу же повлияло на количество курильщиков в стране и очень скоро — на уровень заболеваемости раком.

В то же время людям надо помогать бросить курить, ведь курение — это зависимость. В NHS есть служба, помогающая человеку сделать это. И нам известно, что курильщики не только временно бросают, но и в целом прекращают курить в четыре раза чаще с нашей помощью. Мы сделали эту службу доступной для населения, и она тоже повлияла на снижение количества курильщиков в стране.

Интересно ваше мнение о российском законе, запрещающем продажу алкоголя ночью. Как думаете, такие меры оправданны?

Чтобы узнать, насколько эффективен этот закон, вопрос надо задать вашим ведомствам. И задать другой вопрос: а не ведет ли это к развитию черного рынка алкоголя?

Так что методы могут быть разными, а что касается ночного запрета, я бы хотел взглянуть на цифры, прежде чем судить о том, успешна ли эта стратегия.

Вы говорили о важности достойной оплаты труда сотрудников системы здравоохранения. В столице у нас с этим более-менее все в порядке, но в регионах ситуация сильно отличается. Как вы думаете, каким образом нужно строить систему здравоохранения в нашей большой стране с этой точки зрения?

Я, конечно, могу говорить только о Великобритании: у нас есть национальная сетка тарифов оплаты труда, при этом мы учитываем разницу между регионами страны. Например, в Лондоне персонал получает дополнительные выплаты, поскольку жизнь в Лондоне дороже. То есть мы учитываем экономику того или иного региона, хотя у нас есть национальная сетка зарплат. Не знаю, впрочем, насколько хорошо могла бы работать эта схема, учитывая то, какая Россия огромная…

К тому же стоит понимать, что даже персоналу, которому платят меньше, можно оказывать помощь другими путями — например, обучая его и поддерживая другими способами. К тому же важная практика — это удаленное обслуживание, диагностика, наблюдение, даже удаленные операции с использованием роботизированных манипуляторов! Все это можно использовать для помощи менее квалифицированным сотрудникам.

В общем, я думаю, вам нужно подумать о том, как поддержать этих специалистов не только деньгами, но и с помощью технологий и обучения.

У нас есть программы вроде «Деревенского доктора», когда врачам, соглашающимся поехать в деревню, выплачивают определенные крупные суммы с условием, что они будут оставаться в этом селении хотя бы несколько лет. Но большинство потом все равно уезжает.

Как я говорил, легких путей нет, и такая проблема России не уникальна. Но мне кажется, что тут все же стоит обратить внимание на технологии и дополнительное обучение персонала. Ведь местные кадры могут хорошо и эффективно делать свою работу c помощью удаленной помощи экспертов, скажем, из Москвы или других городов. Но, конечно, если вы хотите, чтобы специалисты оказывали качественные услуги и пациенты были удовлетворены уровнем сервиса, в конце концов все упирается в развитие системы в целом, в инвестиции.

Встреча с Крисом Борном прошла в рамках XVIII Ассамблеи «Здоровая Москва», которая проводилась с 16 по 19 января 2020 года.