Тринадцатое послание Владимира Путина Федеральному собранию заняло 69 минут, причем большую часть времени президент говорил о внутренних делах страны. На что и почему глава государства обратил особое внимание — в материале «Ленты.ру».

Гости начали собираться примерно за час до начала мероприятия. Прежде чем пройти регистрацию в Александровском зале, им предстояло миновать выстроившихся в длинную шеренгу журналистов.

Ажиотаж вызвало появление в Александровском зале нового главы Минэкономразвития Максима Орешкина. Его тут же окружили представители прессы. Кто-то выкрикнул: «Остались ли в вашем министерстве честные люди?» Не привыкший к такому вниманию новоиспеченный министр растерянно улыбнулся, но не проронил ни слова.

Масштаб скандала с задержанием его предшественника Алексея Улюкаева по коррупционной статье явно пришелся Путину не по душе. «Борьба с коррупцией — это не шоу», — заявил президент, вероятно, породив очередной мем.

Из-за информационного шума у многих создается впечатление, что «все вокруг расточители и казнокрады», отметил в беседе с «Лентой.ру» Антон Гетта, депутат Госдумы и член центрального штаба Общероссийского народного фронта. Призыв не устраивать комедию на этом направлении напрямую обращен не только к правоохранительным органам, но и к журналистам, считает, в свою очередь, спикер Госдумы Вячеслав Володин.

Но тенденция позитивная

Пока идет разбирательство по делу бывшего главы МЭР, его преемнику предстоит разбираться с состоянием экономики. Хотя два года назад Россия столкнулась с серьезными вызовами — санкциями и падением цен на нефть, властям удалось сохранить макроэкономическую стабильность, подчеркнул Путин.

Более того, кризис не истощил резервы государства. Президент указал и на восстановление роста промышленного производства. «Небольшой [рост], но тенденция позитивная», — отметил он.

Глава государства призвал не забывать об экономических трудностях. По его мнению, их источник — «в наших внутренних проблемах». «Прежде всего это дефицит инвестиционных ресурсов, современных технологий, профессиональных кадров, недостаточное развитие конкуренции, изъяны делового климата», — перечислил Путин.

Главный экономист Альфа-банка Наталия Орлова считает, что это высказывание — одно из ключевых в послании президента. «Раньше при объяснении причин спада всегда преобладали внешние факторы. Повестка сменилась — теперь внимание уделяется внутренним делам, борьбе с коррупцией, а не геополитике, как раньше», — сказала она «Ленте.ру».

Путин уверен, что страна может добиться существенного роста. Один из способов его достичь — повышение деловой активности в стране. Тут поможет правильная настройка налоговой системы.

Пока точные параметры новой системы не раскрываются. По словам Путина, необходимо сделать так, чтобы система работала «на стимулирование деловой активности, на рост экономики».

В последние месяцы в правительстве обсуждалось несколько вариантов реформы. «Исходя из тех предложений, которые активно обсуждались, можно предположить, что нас ждет снижение взносов на социальное страхование, повышение НДС и, вероятно, введение прогрессивной шкалы», — предполагает Михаил Горст из департамента прикладной экономики ВШЭ.

Но глава Минфина Антон Силуанов высказался против перехода на прогрессивные налоги. «Я лично выступаю за то, чтобы не менять те позиции по налогу на доходы физических лиц, которые работали в последние годы. Они показали свою эффективность», — заявил он.

Смысл — в сбережении

Глава государства, подчеркивал, что «смысл политики государства — это сбережение людей». В первую очередь эти слова относились к здравоохранению. Основной посыл — движемся в верном направлении, продолжаем решать все те же проблемы, благо их хватает.

Путин призвал активизировать процесс информатизации медицины, чтобы «освободить врачей от рутины и дать им больше времени для работы с пациентами». И в который раз обратил внимание на то, что дорогущие томографы и прочие высокотехнологичные аппараты сами по себе больных не лечат: к ним должны прилагаться специалисты. Отдельно напомнил, что вопрос подключения всех поликлиник и больниц к высокоскоростному интернету по-прежнему актуален и необходим для развития телемедицины.

Член Общественной палаты России, ректор Первого Санкт-Петербургского государственного медуниверситета им. И.П. Павлова Сергей Багненко считает, что сейчас без телемедицины обойтись невозможно «В крупных городах это уже реализовано, сейчас важно сделать это за пределами областных центров», — сообщил он «Ленте.ру». Если же говорить об освобождении врача от бумажной рутины, то здесь, по мнению Багненко, нужно вводить электронную подпись, иначе к бумажной отчетности просто добавится цифровая и времени для больных совсем не останется

Эксперименты с детьми

Зал оживился на фразе о том, что «давать знание и воспитывать нравственного человека — это основные задачи образования».

Парадигма российского образования, в отличие от советского, состоит в том, что на школу возлагается именно образовательная, но никак не воспитательная функция. Такое обрезание стало результатом реформы, начатой еще в 2001 году министром образования Владимиром Филипповым и продолженной его преемником Андреем Фурсенко. Депутаты неоднократно выражали сожаление по этому поводу, но надеждами на столь крутой разворот никто себя не тешил.

«Осторожнее с экспериментами в школе» — еще один тезис, на который позитивно откликнулись в зале — и не только. «У меня есть ощущение, что президент услышал глас родителей и учителей, которые каждый сентябрь задают вопрос о том, какие изменения будут в школе в этом году, — говорит народный учитель России, директор московского центра образования «Царицыно» Ефим Рачевский. — Поскольку образовательная система — гуманитарная, в ней, в отличие от ракетостроения, не может быть моментальных перемен. Все хотят хотя бы годика два пожить без изменений, пускай и очень хороших».

Сердечное отношение

«Особой приметой нашего времени» Путин назвал широкое вовлечение граждан в благотворительные акции и поручил Общественной палате и АСИ заняться поддержкой волонтерских и общественных движений. С таким же призывом он обратился к губернаторам и муниципальной власти. На реализацию соцпроектов выделяются средства, но руководители предпочитают отдавать их классово-близким муниципальным и унитарным предприятиям. «Я прошу вас, не жадничайте», — обратился к аудитории Путин.

«Президент об этом напрямую не сказал, но людям, почувствовавшим необходимость что-то делать на благо других, трудно справиться с этой задачей без помощи, — считает член Общественной палаты РФ и СПЧ Елена Тополева-Солдунова. — Нужен тот, кто их организует и обучит. Для этого и требуются НКО, работающие с волонтерами и людьми, которые готовы помогать».

При этом эксперт отмечает, что фокус на НКО, оказывающие соцуслуги, был всегда, но это лишь малая их часть. Волонтерские организации, которые учат граждан быть гражданами, не менее важны. «Как правило, наши люди не разбираются в формировании бюджета своего населенного пункта, — говорит эксперт. — Такие НКО обучают граждан, как на этот процесс влиять и контролировать его».

По мнению политологов, внимание к теме социальных НКО и волонтеров — особенно на фоне отсутствия революционных предложений в политической сфере — говорит о том, что работой внутриполитических институтов глава государства удовлетворен и можно заняться более конкретными делами. «Он не столько расставлял приоритеты, сколько давал конкретные рецептурные решения проблем в социально-экономической сфере», — отмечает, комментируя послание, гендиректор Центра политической информации Алексей Мухин.

За гранью заметного

Внешнеполитическая часть выглядела относительно скупо. «Очень сдержанная риторика: готовность к дружбе и партнерству при отсутствии попыток поставить внешнюю политику во главу угла», — отмечает вице-президент российской Ассоциации по связям с общественностью Евгений Минченко. По его мнению, логика Москвы обозначена следующая: получится наладить отношения с партнерами — хорошо, не получится — тоже ничего страшного, переживем.

Второй год подряд глава государства воздержался от упоминания Украины, несмотря на конфликт с Киевом из-за учебных стрельб в районе Крыма.

Про Запад Путин говорил в общих словах, не переходя на личности, но все же посетовал на настроения в мире. Глава государства заверил, что в Москве настроены на доброжелательный диалог и готовы «к серьезному разговору о построении устойчивой системы международных отношений двадцать первого века». «К сожалению, в этом плане десятилетия, прошедшие после окончания «холодной войны», пропали даром», — заявил президент.

Единственный из зарубежных партнеров, кто удостоился точечного упоминания в ходе послания, — грядущая администрация Вашингтона во главе с избранным президентом США Дональдом Трампом. С ним, в том числе судя по предыдущим заявлениям Кремля, пока есть надежда на диалог.

На примере революций

Путин напомнил и об уроках российской истории. Говоря о столетии революции 1917 года, он призвал к честному анализу событий и заверил, что Россия не вернется к фальшивым догмам прошлого.

Евгений Минченко обращает особое внимание на то, что Путин разделил Февральскую и Октябрьскую революции: первая стала результатом скорее внутриэлитного раскола, а вторая — следствием классовой войны и активности меньшинства, опирающегося на социально-популистские лозунги. Говоря о юбилейной дате, которая отмечается в следующем году, президент указывал на эти два типа рисков, считает эксперт.

В любом случае «недопустимо тащить расколы, злобу, обиды и ожесточение прошлого в нашу сегодняшнюю жизнь», заметил Путин, призвав не спекулировать на трагедиях: мы все-таки один народ.

«Озвученные президентом тезисы о сплоченности, единстве, консолидации предваряют избирательную кампанию 2018 года. Потому что сплоченность страны и отсутствие конфликта в элитах — достаточно важный ресурс в предвыборный период», — считает депутат Госдумы Рифат Шайхутдинов.

Но никакой отмашки к президентской кампании не было, уверен директор фонда ИСЭПИ по исследованиям Александр Пожалов. «Послание вышло очень предметным, в нем заложены конкретные поручения, которые никак не ограничены рамками политических избирательных кампаний», — резюмирует эксперт.

Сорок лет назад, 25 декабря 1979 года, СССР начал вводить войска в Афганистан. Предполагалось, что это будет молниеносная операция помощи дружественному режиму, однако война растянулась на десять лет. Ее называют одной из причин развала Советского Союза; через Кабул, Кандагар, Пули-Хумри, Панджшерское ущелье прошли около ста тысяч советских солдат, от 15 до 26 тысяч погибли. К годовщине начала ввода войск «Лента.ру» публикует монологи солдат и офицеров, воевавших в Афгане.

«Мы честно выполняли свой долг»

Алексей, Новосибирск:

Ни в Афгане, ни после я не встречал воинской части, находившейся в таких боевых условиях и при этом чуть ли не еженедельно подвергающейся обстрелам, и при всем при этом готовой выполнить любую поставленную перед ней задачу. Во время встреч на различных мероприятиях с ребятами, прошедшими дорогами Афгана, услышав в ответ на вопрос «Где служил?» — «Руха, Панджшер», они, как правило, выдавали такие тирады: «Нас Рухой пугали, мол, любой „залет“ — и поедете в Панджшер на воспитание». Вот такое мнение бытовало в ограниченном контингенте о нашем «бессмертном» рухинском гарнизоне!

Полк вошел в историю афганской войны как часть, понесшая самые большие потери в Панджшерской операции весной 1984 года. Наша часть (несмотря на то что находилась вдалеке от взора командования 108 МСД, и награды зачастую просто по какой-то нелепой сложившейся традиции с трудом доставались личному составу полка) тем не менее дала стране реальных героев Советского Союза В. Гринчака и А. Шахворостова. Невзирая на условия, в которых жил полк, мы честно выполняли свой долг. Пусть это звучит немного пафосно, но это так.

Да простят меня ребята-саперы, если я поведаю о минной войне в Афганистане без свойственного им профессионализма. Попытаюсь доступным языком объяснить, что за устройства использовали моджахеды в этой необъявленной десятилетней войне.

Как мне рассказывали наши полковые саперы, многие мины итальянского производства были пневматического действия — то есть проезжала одна машина по мине, мина, соответственно, получала один уровень подкачки, затем вторая — еще один уровень, а вот третья или, скажем, шестая машина в колонне попадала под срабатывание взрывного механизма мины. Иначе говоря, механизм приводился в действие вот этим так называемым «подкачиванием», происходившим за счет нажатия колеса гусеницы нашей техники, и когда уровень доходил до критической точки — происходил взрыв.

Соответственно, когда в колонне, где до начала движения щупом был проверен каждый метр маршрута, происходил подрыв, это вызывало удивление и множество вопросов к саперам. Повторюсь, что, как мне объяснили саперы, по такой мине можно было проехать, если колесо машины не покрывало 3/4 площади мины, то есть проехал по ней, по 2/4 ее площади, — все равно, а вот следующая единица техники может запросто подорваться. Именно минная война принесла нам в Афганистане большое количество изувеченных ребят, особенно в Панджшерском ущелье.

«Там очень много грязи было»

Алексей Поспелов, 58 лет, служил в рембате с 1984-го по 1985 год, дважды ранен:

Честно говоря, все это уже стирается из памяти, только снится сейчас. Жара, пыль, болезни. У меня было осколочное ранение в голову и в ногу. Плюс к этому был тиф, паратиф, малярия и какая-то лихорадка. И гепатит. Болели гепатитом многие, процентов 90, если не больше.

Меня после распределения в 1982 году направили в Германию. Там я прослужил год и восемь месяцев, еще не женился к тому времени. Пришла разнарядка в Афганистан, меня вызвал командир и говорит: «Ты у нас единственный в батальоне холостой, неженатый. Как смотришь на это?»

Я говорю: «Командир, куда родина прикажет — туда и поеду». Он отвечает: «Тогда пиши рапорт». Я написал рапорт и поехал.

Сразу с пересылки мне дали направление в 58-ю бригаду матобеспечения, в населенный пункт Пули-Хумри, в 280 километрах от Кабула на север через перевал Саланг. Там я попал в рембат командиром ремонтно-восстановительного взвода. Скажешь, непыльная работа? Ну, а кто же технику с поля боя эвакуировал? И отстреливаться приходилось, конечно, не раз.

Я вспоминаю это время очень тепло, несмотря на все неприятности и трудности. У нас там люди разделились на тварей и нормальных — но это, наверное, всегда так бывает.

Вот, например, в 1986 году я получил направление в Забайкалье. Должен был в Венгрию ехать, но ротный мне всю жизнь испортил, перечеркнул, перековеркал.

К нам должен был начальник тыла приехать с инспекцией, и у нас решили в бане закопать треть от большой железнодорожной цистерны под нефть. А я в этот день как раз сменился с наряда, где-то часов в шесть. Вечернее построение, и ротный говорит Мироненко и еще одному парню: «Давайте быстро в баню».

Баня — это большая вырытая в земле яма, обложенная снарядными ящиками, заштукатуренная, приведенная в порядок. Там стояла здоровая чугунная труба — «поларис», как мы ее называли, в которую капала солярка, и она разогревалась добела. Она была обложена галькой. И там все парились. До того момента, как привезли эту цистерну, в холодную воду ныряли в резервный резиновый резервуар, двадцатипятикубовый.

И тут комбату приспичило закопать цистерну, чтобы прямо не выходя из бани можно было купаться в холодненькой. Все сделали, но у ротного появилась идея скрутить по ее краю трубу, наделать в ней дырок, чтобы фонтанчики были, и обеспечить таким образом подачу воды. Чтобы идиллия была — показать начальству: глядите, у нас все хорошо!

Но по времени это сделать не успевали. Ребята неделю этим занимались, практически не спали. А Мироненко, сварщик, был в моем взводе. На построении он из строя выходит ко мне и говорит: «Товарищ лейтенант, дайте мне хоть поспать, меня клинит!» Но ротный кричит Мироненко: «А ты что тут делаешь? А ну в баню, заканчивай все давай!»

Как потом оказалось, Мироненко спустился на дно этой емкости, заснул и случайно затушил газовую горелку, которая продолжала работать. В этот момент его напарник, почувствовавший запах ацетилена от автогена, кричит ему туда: «Мирон, ты чего там делаешь, уснул? Ты не спи, я пойду баллон кислородный поменяю». И не перекрыл ацетилен. А Мироненко спросонья нашаривает в кармане коробок и чиркает спичкой. Понимаешь, какой объем взрывчатого вещества к тому времени там скопился? Разворотило все к чертовой матери.

Бахнуло, наверное, часов в 12. На следующий день начали разбор: чей подчиненный, кто дал команду… И ротный тут же все спихнул на меня — мол, это его подчиненный. И началось. Меня сразу же на гауптвахту засадили. Я на ней суток десять просидел, похудел на 18 килограммов. Камера была метр на метр, а в высоту — метр шестьдесят. Вот так я все это время сидел и почти не спал. А в углу камеры стоял такой же «поларис» и разогревался. Фактически я был вдавлен в стенку. Это ужасно — по-моему, даже фашисты такого не придумывали.

Когда было партсобрание, меня исключили из партии за ненадлежащий контроль над личным составом. Прокуратура на меня уголовное дело завела. Но всех опросили и выяснили, что я, наоборот, пытался не дать этому парню пойти работать, и, пополоскав меня, дело закрыли. Хрен бы с этим начальником тыла, купался бы в этой резиновой емкости, ничего страшного. Но ротному приспичило рвануть задницу, чтобы капитана получить…

А так — не только негатив был. Хорошие нормальные люди там как братья были. Некоторые афганцы, пуштуны, лучше к нам относились, чем многие наши командиры. Люди другие были. Там, в экстремальной обстановке, совершенно по-другому все воспринимается. Тот, с кем ты сейчас чай пьешь, возможно, через день-два тебе жизнь спасет. Или ты ему.

Но сейчас туда, конечно, ни за что бы не поехал. Бешеные деньги, которые там крутились, никому добра не принесли. Со мной несколько человек были, которые, я знаю, наркотой торговали. Бывает, попадут в БМП из гранатомета, от бойца фарш остается — ничего практически. Цинковый гроб отправлять вроде надо. И в этих гробах везли героин в Союз. Я не могу этого утверждать точно, но знакомые офицеры об этом много раз рассказывали, и в том, что это было, уверен на 99,9 (в периоде) процентов.

Там очень много грязи было. А я был идеалистом. Когда меня выгнали из партии, я стреляться собирался, не поверишь. Это я сейчас понимаю, какой был дурак, я воспитан так был. Мой отец всю жизнь был коммунистом, оба деда в Великую Отечественную были… Я сейчас понимаю, что это шоры были идеологические, нельзя было так думать.

В 90-е, когда Ельцин встал у власти, я написал заявление и сам вышел из партии. Ее разогнали через год или около того. Сказал в парткоме: я с вами ничего общего не хочу иметь. Почему? Да просто разложилось все, поменялось. Самым главным для людей стали деньги. У народной собственности появились хозяева. Нас просто очень долго обманывали. А может, и сейчас обманывают.

«Пить — пили, и пили много»

Юрий Жданов, майор мотострелковых войск, служил в Афганистане в 1988 году:

Я в 1980 году служил в Забайкалье лейтенантом, и там всеобщий порыв был: давай, мол, ребята, туда, в Афган! И все написали рапорты. Все мы — господа офицеры (которые тогда еще господами не назывались), так и так, изъявляем желание. Но тогда все эти рапорты положили под сукно.

Потом я поехал служить в Таманскую дивизию командиром батальона. Служил, служил, вроде хороший батальон, а потом, во второй половине 80-х, не пойми что твориться стало. Написал рапорт по новой — мол, хочу в Афган. Ну и поехал.

В наш полк специально прилетали вертушки из штаба армии за хлебом и за самогончиком. Гнали прекрасно — на чистейшей горной воде. Бывало, водку привозили из Союза, но это редкость была. Но не только из Союза водкой торговали, в дуканах можно было паленую купить, да и какую угодно. Я имел доступ к лучшему техническому спирту, который по службе ГСМ шел. Пили все — не так, конечно, чтобы все в перепитом состоянии были. Но пить — пили, и пили много.

Я в режимной зоне Баграма, будучи замкомандира полка, курировал вопросы тех подразделений, которые от полка там стояли: третий батальон, зенитно-ракетная батарея, третья артиллерийская батарея и батальон на трассе. Поскольку я находился близко от штаба дивизии, комдив Барынкин привлек меня к работе с местными, поставил мне задачу: мол, посмотри-послушай, чем они там дышат. И я на его совещаниях по этому вопросу присутствовал. Получить информацию о них иначе как вращаясь в их среде было никак невозможно. Вот этим я и занимался.

С «зелеными» — солдатами Наджибуллы, которые за нас воевали, — тоже приходилось работать. Ездили, с местными общались — есть фотографии, когда мы приезжаем, вокруг бородатые стоят, а мы броней идем — колонной. А они там со всякими «хренями и менями» в боевые действия не вступили, склонили на переговоры — тоже показывали свою силу.

Я таджиков-солдатиков из третьего батальона взял и туда, в совмещенный командный пункт, который в Баграме был, где их штаб находился, чтобы они с местными поговорили. На первый день послал одного, на второй — другого. Я специально с собой таджиков взял, причем не простых, а которые на фарси говорили, — большинство афганцев общается на этом наречии.

Один из этих моих солдатиков рассказывал, что они попытались его «заблатовать»: «Давай, мол, беги по-быстрому к нам в банду, мы тебя в Пакистан переправим, скоро шурави (русские) уходят. Тебя там в Пакистане поучат, а Союз-то скоро развалится. Ты придешь к себе в Таджикистан и будешь там большим человеком». Это 1988 год! Для меня, партийного и офицера, это звучало как бред сивой кобылы. Мысль о том, что Союз развалится, — вообще была из области фантастики.

Когда я приехал в Афган, дальние гарнизоны уже начали выходить. И я смысла не понимал: на хрена мне, ребята, туда ехать? На хрена вы меня туда послали? Война чем хороша? Когда идет движение, когда ты воюешь. А когда войска стоят на месте, они сами себя обсирают и портят все, что находится вокруг них. Но раз выходили — значит, была такая политическая необходимость, это тоже все понимали.

Афган на меня сильно повлиял тем не менее. Меняются отношения — на политическом уровне и на личном. И еще я помню, как офицеры клали на стол рапорты еще до расформирования подразделений. Там сидели кадры «оттуда» и просили их: да у тебя два ордена, ты что, куда? — Нет, я увольняюсь… Судьба и война приводят каждого к законному знаменателю.

А потом, уже после всего этого, я узнал, что Саша Лебедь, который был у нас в академии секретарем партийной организации курса, который разглагольствовал с партийной трибуны о социалистической Родине, вместе с Пашей Грачевым поддержал Борю Ельцина, когда развал СССР пошел. И я понял, что ловить здесь нечего. У нас тут предатели везде.

Пашу потом министром обороны сделали, Саша Лебедь вылез в политические деятели. Наш начальник разведки дивизии поначалу к нему прильнул и, так сказать, вскоре улетел в мир иной. А потом и Саша Лебедь вслед за ним отправился. Политика — дело сложное, интересное…

«У тех, кто войну прошел, правильное понимание вещей возникает»

Отец Валерий Ершов, служил в Афганистане заместителем командира роты в бригаде обеспечения в городе Пули-Хумри, отслужил 10 месяцев вплоть до вывода войск из Афганистана:

Шла уже вторая половина 80-х, и все мы знали, что это за место — Афганистан, общались с ребятами, которые там воевали. Я решил, что надо себя испытать. Человек ведь всегда проверяется в деле, хотя был и страх смерти, и страх попасть в плен, конечно. Потому я добровольцем отправился в Афганистан и о своем решении не жалею.

Рота у нас была большая и нестандартная — 150 человек. Называлась местной стрелковой. Я такого больше нигде не встречал. Подчинялась рота непосредственно начальнику штаба бригады, которого мы все звали «мама». Люди туда отбирались и хорошо оснащались.

Мы охраняли огромные склады 58-й армии. Оттуда уходили колонны в боевые подразделения Афганистана, порой приходилось участвовать в сопровождении этих колонн, поэтому мне довелось побывать и в Кабуле, и в Кундузе, и некоторых других местах.

Когда командир роты заболел, я три месяца исполнял его обязанности. Именно тогда, в августе 88-го, у нас произошло вошедшее в историю афганской войны ЧП — взрывы на артиллерийских складах.

Несколько часов мы провели под этой бомбежкой. Создалась мощная кумулятивная струя. Ветер, гарь от взрывов. Часть казарм сгорела подчистую. Запах был чудовищный. Ко мне в комнату влетела мина и не разорвалась. Упала рядом с койкой. Саперы потом ее вынесли.
Осколков было в воздухе столько, будто дождь шел. Я действовал на автомате, как на тренировках.

Помню, на командном пункте подошел прапорщик и попросил отпустить его, чтобы забрать бойца с поста. Я разрешил. Он надел бронежилет, каску, взял автомат и вышел. Смотрю, вокруг него все рвется, а он идет как заговоренный. Нужно было далеко идти. Два километра.

Часть дороги была видна. Обратно так же шел: не сгибаясь, спокойно. Я про себя думал: «Неужели так можно идти?» Но солдата прапорщик не нашел. Мы отправились с ним во второй раз уже на БРДМ. Машина почти сразу просела. Колеса нашпиговало осколками, включилась самоподкачка шин, так и доехали до места. Там пришлось выходить. Солдат нашелся, живой, прятался за камнем.

Ни один человек у меня из подразделения в этом пекле не погиб. Как тут не поверить в то, что не все в жизни подчиняется законам физики и математики?

У меня у самого после прогулок под огнем — ни одного осколка на бронежилете, на каске, ни одной зацепки даже на форме не осталось. Тот день стал для меня в каком-то смысле поворотным.

В Бога я в ту пору еще не верил. Был таким человеком, который ищет справедливости во всем. С одной стороны, в этом есть своя чистота, а с другой — наивность. Среди подчиненных принципиально неверующих людей не было. По крайней мере у всех, когда выходили на утренний осмотр, были либо вырезанные крестики, либо пояски с 90-м псалмом. Такова военная традиция.

Я порой подтрунивал над солдатами: «Что это такое? Ведь вы же коммунисты, комсомольцы, а верите какой-то ерунде»… Но снимать кресты не просил.

На границе между жизнью и смертью, да еще и в чужой стране, отношения между солдатами были пропитаны абсолютным доверием. В Афгане я мог подойти к любому водителю и попросить, чтобы меня подбросили куда-то. Без вопросов. То же самое — на вертолете. Ни о каких деньгах, как вы понимаете, речи быть не могло.

При этом никакого панибратства, понимаете? Вот в чем штука. Я подчиненных называл по имени-отчеству, но это не отменяло постоянных тренировок и других методов поддержания подразделения в форме, чтобы люди были готовы ко всему. Приказы не надо было повторять дважды, не надо было даже проверять их исполнение. Единственное, насколько было можно, мы делали бойцам щадящие условия: три часа на сон вместо двух, потом — час бодрствования и еще два — в наряде.

Одна из главных проблем афганцев — это обида, что здесь, в Союзе, все не так, как было в Афгане. В первую очередь не хватало таких же теплых отношений между людьми.

Порой нас встречали даже с некоторой враждебностью. Так, по возвращении из Афгана мы с другим офицером хотели новые фуражки получить. Объяснили, что в командировке вся форма поистерлась и так далее, а нам ответили: «Мы вас туда не посылали». Я понимаю, что это расхожая фраза, но так действительно говорили и, разумеется, не все ветераны, а особенно те, что сражались на передовой, могли молча такое проглотить.

Сперва афганцы держались вместе. Помню, в первые годы ветераны создавали много патриотических обществ, а потом эти общества стали лопаться как мыльные пузыри.

Не стало той страны, за которую мы воевали. У людей, да и у нас тоже, уже были другие цели, задачи. Многим хотелось стать богаче. Льготы появились. С одной стороны, это хорошо, но с другой — начались какие-то трения: кто кому чего дал или не дал. Я встречал таких афганцев, которые озлоблялись на весь мир и друг на друга. Взрывы на Котляковском кладбище — это же были разборки между ними.

Мне повезло, вернее, Господь меня увел от таких проблем. Я нашел отношения, схожие с теми, какие были в Афгане, в среде верующих людей. У тех, кто войну прошел, правильное понимание вещей возникает. Часто ветераны к своим наградам относятся так: «Разве это мои ордена и медали? Это все товарищи мои боевые, а я тут ни при чем». Или даже так говорят: «Это Господь мне помог, это его заслуга».