После прихода в сентябре 2016 года на пост министра образования Ольги Васильевой многие ждали, что вот-вот отменят Единый госэкзамен. Радикальных перемен в этом учебном сезоне не случилось. За исключением того, что в ряде школ экспериментально выпускники будут сдавать письменные работы по предметам, не выбранным ими для ЕГЭ. В Минобрнауки считают, что это решит проблему «натаскивания». По мнению экспертов, формально ЕГЭ еще существует, но по сути откатывается назад, к экзаменам советского времени. Уже сейчас, по выражению главы Рособрнадзора Сергея Кравцова, тестирования превратились в обычную контрольную работу, поскольку во всех предметах, кроме иностранного, исключены задания с вариантами ответов. А если ректорам вузов удастся пролоббировать возвращение вступительных экзаменов в институты, смысла в ЕГЭ вообще не будет. «Лента.ру» поговорила с педагогами школ и вузов о том, какой экзамен для выпускников оптимален.

Новое вино в старые меха

Александр Ковальджи, замдиректора математического лицея «Вторая школа»:

Я к ЕГЭ отношусь плохо. Но у меня пока нет ощущения, что принято какое-то решение в отношении этого экзамена. А разговоры о переменах уже много лет ведутся. На мой взгляд, самый очевидный вред от ЕГЭ — он урезает программу. Раньше был аттестат, который давал представление об уровне общей культуры человека. Видно, как он владеет точными науками, гуманитарными, какое у него физическое развитие. А сейчас есть обязательные предметы, а все остальное — для видимости. Сдавать экзамен не надо. Ну и все — не учатся дети. В одиннадцатом основная работа — натаскивание на ЕГЭ. В противовес Минобрнауки предложил ввести контрольные работы по предметам, которые не сдаются на ЕГЭ. Но это не спасет ситуацию. Это все равно что лечить себя, увеличив дозу лекарства. Причем даже не выяснив, эффективно ли оно. Болезнь остается. А возможно, возникнут и осложнения.

Уровень образования снизился. Я председатель приемной комиссии во «Вторую школу». Конкурс на поступление к нам ежегодно растет. Но доля учеников, которых мы можем учить, падает. Приходят ребята с отличными оценками в табеле. Но впечатление, что их вообще ничему не учили. Много школ сейчас создают иллюзию образования. Также я веду занятия в вечерней школе при нашем лицее. Туда приходят ребята из других школ, которым интересно проверить себя: насколько им интересна математика. Раньше мы брали примерно половину желающих, сейчас — четверть. То есть ситуация ухудшилась в два раза.

Но я не думаю, что сегодня необходимо сосредотачивать основное внимание на отмене ЕГЭ. Это глубоко вторично. Главное — у нас очень низкий социальный статус педагога. Учитель чувствует себя человеком второго сорта. До тех пор пока профессия учителя будет унижена, все реформы пройдут мимо. Я знаю, что в Южной Корее идет серьезный подъем уровня знаний, дети оттуда побеждают на международных олимпиадах. Просто там национальной идеей стал не патриотизм, как в России, а образование. И в России надо менять отношение к педагогам. Тогда талантливая молодежь пойдет в учителя, начнется подъем. А сейчас это прозябание и латание дыр. Нельзя наливать новое вино в старые меха.

Тесты надо уметь готовить

Борис Сегаль, доктор философских наук, более 35 лет преподавал в вузах России, Америки, Великобритании, Швейцарии, Канады, Венгрии:

В Советском Союзе и соцстранах мне нравилась выраженная чувствительность людей к друг другу. Приходит ко мне студент и начинает рассказывать, какая у него трудная семья, как мало денег. Все ради того, чтобы вместо трояка я поставил ему четверку. Потому что тогда он получит стипендию. В Америке, Германии или Великобритании это почти исключено. Преподаватель просто скажет ученику: «Я передам в учебную часть все, что ты мне рассказал. Надеюсь, за это тебя отчислят».

При проведении тестов такого нет. Тестирование — прекрасный способ оценки знаний, без субъективизма. Учитель не может пожалеть «ребеночка». Но тесты — их надо уметь готовить. Когда я составлял учебные тесты для студентов, у меня на их доработку уходило три года. Берешь группу учеников, раздаешь задания и смотришь не только на результаты, но и на то, как быстро сделали. Если слишком стремительно — значит, контрольная легкая. Если долго — упрощаем. Иногда требовалось до 15 переделок.

Я уже давно живу в Венгрии. И не сказал бы, что в местных школах натаскивают на тесты. Дети уже с первого класса привыкают к таким испытаниям и не боятся их. И другой важный момент — в Венгрии школьников спрашивают только то, что им дали во время уроков. Нельзя задавать вопрос, который относится к непройденному материалу.

От выпускных устных экзаменов большинство стран уже отходят. Если не ошибаюсь, во всем Евросоюзе эссе (то, что в России называется письменной контрольной работой) не практикуется в качестве выпускных. Это потому, что оценить такую работу очень сложно. Представьте, что учителю нужно посмотреть, на все ли важные вопросы ответил ученик, как он сделал это, полностью ли тема раскрыта. А какие критерии при этом? И другая проблема — эссе не позволяет сопоставить результаты, которые дают разные ученики не только в разных регионах, но даже одном классе.

Догадываюсь, почему в России сложилось такое странное отношение к тестам. Я окончил МГУ в 1974 году. Даже в то время ведущие преподаватели толком не могли объяснить, что же такое тесты. Но писали ужасные статьи о том, что это западное поветрие, что тесты разрушают педагогику, способствуют эксплуатации трудящихся и т.д. Я видел таких статей очень много. То есть эта традиция идет еще с советских времен, когда получали образование большинство современных российских учителей.

Но ведь сейчас 2017 год. Нужно пользоваться преимуществом технического прогресса. Венгрия — далеко не самая развитая страна в мире. Как здесь поступают школьники в вузы? Никаких анкет руками заполнить нельзя. Их нет. Есть доступ в компьютерную систему. Выпускник платит комиссионый сбор (примерно тысяча рублей), в начале календарного года отсылает портфолио с достижениями за последние пять лет в Единый государственный центр. Вузы к этому никакого отношения не имеют. В анкете можно указать по приоритетности три вуза, где хотелось бы учиться. Когда появляются результаты ЕГЭ, школа, либо сам абитуриент направляют их в этот Единый центр. В течение месяца подводятся итоги. Весь процесс компьютеризирован, без участия людей. То есть коррупция практически исключена.

Три деепричастия, два причастия

Всеволод Луховицкий, преподаватель русского языка школы для одаренных детей «Интеллектуал»:

Если сейчас вдруг отменить ЕГЭ — будет плохо. Потому что школа — не скоростной автомобиль, в котором можно руль поворачивать туда-сюда. Если и делать реформу, то постепенно. В ЕГЭ этого года я не заметил каких-то революционных преобразований. Что касается русского языка — несколько лет в экзаменах новшеств нет. Было заявлено, что уберут тестовую часть, «угадайку». Сделали очень красиво. Раньше, допустим, было задание, отметьте правильный из четырех вариантов. Сейчас стоят те же самые четыре варианта, однако внизу написано: напишите цифрами или словами какой из этих вариантов остается. По сути, это тот же тест — другое тут сложно придумать. Смысл ЕГЭ — объективная проверка знаний. Для этого нужны однозначные ответы. То есть те, где исключено двойное толкование.

Призывы «а давайте ЕГЭ творческим сделаем» абсолютно непродуктивные. По определению ЕГЭ не может быть творческим. Творчество требует индивидуального подхода к его оценке. А ЕГЭ предполагает машинный, единый метод. Оценивать творческие работы машинным способом невозможно. Сейчас в ЕГЭ по русскому языку дети пишут эссе. И это ужасно. Они думают не о языке, не о смысле сочинения, а о том, что нужно в тексте обязательно использовать три деепричастных оборота и два причастных. Иначе можно получить на балл меньше по критерию «речевое богатство». Почему речевое богатство связано именно с количеством причастий и деепричастий — не может объяснить никто.

Такие вещи, безусловно, надо менять. Но я считаю, что за последние десять лет содержание заданий ЕГЭ по русскому все-таки улучшилось. Из него ушли не очень корректные вещи, задания достаточно понятно сформулированы. И они на самом деле относятся к тому, что дети должны изучать в школе. Особая проблема — это то самое эссе, которое приучает детей к формальному, бессмысленному написанию ничего не значащих работ.

Разговоры в пользу бедных

Виктор Болотов, научный руководитель центра мониторинга качества образования ВШЭ, экс-глава Рособрнадзора (2004-2008), один из идеологов ЕГЭ:

Единый госэкзамен вводился с целью обеспечения возможностей детям из самых дальних регионов от Калининграда до Сахалина поступать в ведущие вузы России. И в этом смысле было важно, чтобы везде были одинаковые процедуры проведения экзаменов. Это бы позволило утверждать, что 50 баллов в Калининграде, Красноярске или Москве — одинаковы. То есть в этом плане предназначение ЕГЭ продолжает сохраняться.

Хуже или лучше стало, что из ЕГЭ исключили задания с выбором ответа, а оставили только открытые вопросы? Думаю, что хуже. Если у троечника есть варианты ответа и он слабо знает предмет, то для него это хоть какая-то подсказка. А когда он читает обычный вопрос и понимает, что не знает материал — он просто впадет в ступор. В результате придется снижать пороговую планку экзамена, чтобы не ставить слишком много двоек и не оставлять детей без аттестатов о среднем образовании.

Разговоры о том, что два последних класса в школе не учат, а натаскивают на ЕГЭ — в пользу бедных. Неправда, что многие задания, которые предлагаются в тестах, — за рамками школьной программы. Возможно, задания из повышенного уровня ЕГЭ учителя не успевают решать в классе. Это примеры действительно для самых сильных, для школьной элиты, а учитель ориентирован на средних школьников. Но тут дело не в тестах, не в натаскивании, а в неправильной организации учебного процесса.

Я убежден, что ЕГЭ должен эволюционировать. На мой взгляд в нем должно появляться все больше компетентностных заданий. Тех, что проверяют не механическое знание формул-теорем, а умение их использовать в обычной жизни. Теорему Пифагора знать нужно. Но еще нужнее уметь найти кратчайший путь от дома до школы.

Если всем вузам дадут право проводить дополнительные испытания абитуриентов, тогда точно ЕГЭ может накрыться медным тазом. Сейчас такая возможность есть у творческих вузов. А также у тех, куда идут дети с 90 и выше баллами. Это МГУ, МГИМО, ВШЭ и другие. Если в вузы вернутся привычные экзамены, опять начнут плодиться репетиторы, натаскивающие на экзамены именно в конкретный вуз.

В конце 1990-х годов все дружно ругали чиновников за вакханалию, которая творилась при поступлении в вузы. Многие институты в своих рекламных буклетах указывали: «Кто к нам ходил на подготовительные курсы, обязательно поступит». Это означало, что ребенок из Сибири или с Дальнего Востока, по сути, был лишен возможности попасть в московские вузы, если у родителей не было нужных связей или денег. Неужели те, кто ратует за возвращение привычных экзаменов, забыли о том, как из года в год росло количество «медалистов»? В те времена медаль давала преимущества при поступлении. Ректоры присылали к нам в Минобразования заявления так называемых круглых отличников. В слове «еще» — четыре ошибки.

У трехмесячного Марка Фогеля из алтайского села Волчиха синдром короткой кишки. Сразу после рождения у малыша обнаружили непроходимость кишечника, он перенес две сложные операции, в результате которых уцелело всего 7 сантиметров тонкого кишечника. Сейчас жизнь мальчика зависит от специального питания, которое ему вводят внутривенно, потому что ни грудное молоко, ни смеси его организм не усваивает. Когда Марка выпишут из больницы, его родителям придется самим покупать внутривенное питание, которое стоит очень дорого. Таких денег семье уже не собрать, нужна помощь.

В алтайском селе Волчиха роддома нет, и, когда у Эльзы начались схватки, муж повез ее за 90 километров, в город Рубцовск. Ребенок родился с хорошим весом, врач-неонатолог поставил 8/8 баллов по шкале Апгар. Но уже через четыре часа после появления Марка на свет Эльза заметила, что с ребенком не все в порядке.

— Кормлю ребенка грудью, а Марк срыгивает зеленью, — вспоминает она. — Сказала об этом врачу, но меня успокоили: «Нет причины для волнений — роды были стремительные, и ребенок наглотался околоплодных вод!»

Марку сделали промывание желудка, и вернули малыша маме. Ночью Эльза с ужасом увидела, что подгузник у сына в крови.

— Я очень испугалась и побежала за дежурным врачом. Мне опять сказали, что не надо беспокоиться, мол, ребенку, скорее всего, не хватает калия, нужно сделать переливание крови. Я дала согласие на переливание, и сына унесли.

Утром врач-неонатолог сообщил Эльзе, что есть подозрение на непроходимость кишечника. Малышу сделали рентген брюшной полости, и диагноз подтвердился.

— На сына было страшно смотреть, — говорит Эльза. — Он лежал отекший, бледный, с пересохшими губами и очень тихо, практически беззвучно, кричал.

Мальчика нужно было срочно оперировать. В Рубцовске один детский хирург, который к тому же находился в отпуске. Доктора разыскали и вызвали в роддом. Он осмотрел Марка и отказался: «Я мог бы сделать операцию, но выходить здесь такого маленького ребенка мы не сможем. Его нужно доставить в Барнаул».

От Рубцовска до Барнаула около 300 километров. Для перевозки новорожденного в тяжелейшем состоянии требовался реанимобиль, но его не было в наличии — машина уехала на вызов в другой город. Прошли сутки. Эльза не находила себе места от тревоги.

— В роддоме меня уверяли, что ничего страшного не произойдет, если ребенка заберут завтра: «Время есть, дети с такими проблемами живут пять-шесть дней». Но я чувствовала, что медлить нельзя, и подняла на ноги всех родных. Каким-то чудом удалось договориться насчет санитарного вертолета, Марка доставили в Барнаул и в тот же день прооперировали. У него оказался заворот кишок. Если бы в Рубцовске сразу сделали операцию, все бы обошлось.

Но время было упущено, большая часть тонкой кишки ребенка погибла, и ее пришлось удалить. После тяжелой операции Марк находился в реанимации на искусственной вентиляции легких. Его кормили внутривенно.

Через несколько дней мальчика повторно прооперировали. В результате от тонкой кишки осталось всего 7 сантиметров.

Малыш три недели провел в реанимации. Питание поступало в вену через подключичный катетер и через зонд. Однажды катетер сместился, и образовался тромб.

— Новый катетер не сразу удалось установить, и мой ребенок несколько дней жил без внутривенного питания. Я была в панике, — рассказывает Эльза. — Врачи отвечали одно и то же: состояние стабильно тяжелое. Никаких надежд не давали. Но самый страшный день был, когда мне сказали, что Марку удалили почти весь кишечник, поэтому прогноз плохой: ребенок проживет максимум полгода.

Эльза не сдавалась. Перелопатила весь интернет в поисках похожих случаев, нашла группу в социальной сети «Ветер надежд», в которой общаются мамы детей с такими же диагнозами.

— Мне дали телефон доктора Елены Костомаровой из столичной Филатовской больницы. Я связалась с ней, и мы отправились в Москву в сопровождении врача. Одной мне было страшно лететь: четыре с половиной часа в самолете с ребенком на внутривенном питании. В Филатовской больнице малышу в тот же день отменили процедуру питания через зонд и установили венозный катетер Broviac — для длительного введения парентерального питания.

— Сейчас 20 часов в сутки мы на капельнице, — говорит Эльза. — Марк чувствует себя намного лучше. Он наблюдает за игрушками над кроваткой, пытается их достать и часто улыбается.

Мальчик растет, его кишечник тоже растет — и через какое-то время малыш сможет питаться как другие дети. Но сейчас ему нужна наша помощь.

Для спасения Марка Фогеля не хватает 783 359 рублей.

Гастроэнтеролог Детской городской клинической больницы №13 имени Н.Ф. Филатова Елена Костомарова (Москва): «У Марка из-за заворота тонкой кишки произошел ее некроз, малыш перенес две сложные операции, в результате хирургам удалось сохранить лишь 7-8 сантиметров. Этого очень мало для самостоятельного питания. Кишечник мальчика еще будет расти, к тому же толстый его отдел полностью сохранен, это дает основания для хорошего прогноза. Но пока Марку по жизненным показаниям необходимо специальное внутривенное питание».

Цена внутривенного питания 1 619 260 рублей.

835 901 рубль собрали читатели rusfond.ru и rbc.ru.

Не хватает 783 359 рублей.

Дорогие друзья! Если вы решите помочь Марку Фогелю, пусть вас не смущает цена спасения. Любое ваше пожертвование будет с благодарностью принято.

ПОМОЧЬ МАРКУ

Для тех, кто впервые знакомится с деятельностью Русфонда

Русфонд (Российский фонд помощи) создан осенью 1996 года как благотворительный журналистский проект. Письма о помощи мы размещаем на сайте rusfond.ru, в газетах «Коммерсантъ», интернет-газете «Лента.ру», эфире Первого канала, социальных сетях Facebook, «ВКонтакте» и «Одноклассники», а также в 170 печатных, телевизионных и интернет-СМИ в регионах России.

Всего частные лица и компании пожертвовали в Русфонд свыше 11,792 миллиарда рублей, на эти деньги возвращено здоровье более чем 20 тысячам детей. В 2018 году (на 19 июля) собрано 858 536 151 рубль, помощь получили 1249 детей. В 2017 году Русфонд вошел в реестр НКО — исполнителей общественно полезных услуг, получил благодарность президента РФ за большой вклад в благотворительную деятельность и президентский грант на развитие Национального регистра доноров костного мозга.

Серьезная поддержка оказана сотням многодетных и приемных семей, взрослым инвалидам, а также детдомам, школам-интернатам и больницам России. Фонд организует акции помощи в дни национальных катастроф. Русфонд помог 118 семьям моряков АПЛ «Курск», 153 семьям пострадавших от взрывов в Москве и Волгодонске, 52 семьям погибших заложников «Норд-Оста», 100 семьям пострадавших в Беслане.

Фонд — лауреат национальной премии «Серебряный лучник», награжден памятным знаком «Милосердие» №1 Министерства труда и социального развития РФ за заслуги в развитии российской благотворительности. Руководитель Русфонда — Лев Амбиндер, член Совета при президенте РФ по развитию институтов гражданского общества и правам человека, лауреат премии «Медиаменеджер России» 2014 года в номинации «За социальную ответственность медиабизнеса».

Дополнительная информация о Русфонде и Отчет о пожертвованиях региональных бюро Русфонда.