Ровно 20 лет назад, 26 декабря 1999 года, началась операция по освобождению города Грозного от боевиков — ключевое событие второй чеченской войны. Она была спланирована совсем иначе, чем «новогодний» штурм 1994-1995 годов, когда федеральные войска понесли тяжелые потери. В Грозный теперь шли не новобранцы, а ветераны, не было таких проблем с планированием и снабжением. Опытные штурмовые группы спецподразделений прочесывали квартал за кварталом и уничтожали засевших по подвалам боевиков. И все равно операция стала тяжелым испытанием для бойцов: противники били по ним снайперским огнем из укрытий и расставляли мины-ловушки, командиры бросали своих солдат на произвол судьбы, а возвращение домой приносило многим только разочарование. В годовщину начала тех событий записала воспоминания Игоря Чугреева, участника боев за Грозный, почти случайно попавшего в один из штурмовых отрядов СОБРа.
Первый бой мы приняли буквально в новогоднюю ночь. Отряд подходил к Грозному, и нам навстречу вышли чеченцы, которые, видимо, собирались вырваться оттуда. Их было очень много, и они шли лавиной. Очень уверенно. Нас выручили два гранатомета с катушкой на трех ногах. Не помню, как называются.
Когда они на нас пошли, командир приказал стрелять только одиночными из автоматов. Гранатометы решили использовать только когда чеченцы почти вплотную к нам подберутся. И стреляли мы по навесной траектории, как из минометов.
Чеченцы отступили. На поле перед нами 30 трупов осталось.
Затем была вторая атака. Ее мы тоже успешно отбили, но и командир, и мы сами понимали, что будет еще одна и куда более яростная. Стали связываться с начальством, чтобы нам подмогу прислали, так как боеприпасов у нас уже оставалось маловато.
Но это была новогодняя ночь! И в штабе нас послали куда подальше с нашими просьбами пьяными голосами: «****, *** [чего, блин], вы там собры или кто?»
Тогда командир собрал отряд и объявил, что дела у нас плохи, и предложил написать завещания. Достал два блокнота, раздал всем по листу. Я тогда понял, что мне и завещать-то нечего. Написал просто жене и детям, что, мол, люблю всех.
Сложили завещания в ящик от гранат, спрятали и передали даже его координаты в штаб.
Ну, и приготовились к бою. Помню, сожалел, что не успел толком повоевать.
Тут совершенно неожиданно на подмогу пришли шесть танков, десять БМП и несколько БТР. Они влупили со всех орудий по тому месту, где противник сконцентрировался перед атакой. Короче, спасли нас.
Танкисты вылезли пьяные почти все. Начали их расспрашивать. Оказалось, что никто им ничего не приказывал. Они переговоры услышали наши со штабом, когда Новый год за столом отмечали, и решили прийти на выручку. Километров семнадцать до нас проехали от места своей дислокации.
Родился и вырос я в Белгороде. После десятого класса пошел учиться на курсы фельдшеров для армии. Потом эти курсы отменили. Два с половиной года обучения — и идешь на службу.
А я отучился и поехал в Москву, чтобы попробовать поступить в медицинский институт, и неожиданно для себя поступил на фармфакультет, а потом уже перевелся на лечебное дело. На четвертом курсе я институт бросил, пошел работать фельдшером в скорую помощь. Проработал два года, а потом поступил в институт психологии и педагогики. Решил стать психологом и пойти работать в . Все это спонтанно получилось.
Стал начальником отделения психологии в столичном управлении , и тогда начались мои командировки на Кавказ. Меня очень начальство ценило за это вечное стремление «на фронт», говорили: «Ты у нас один такой».
Сперва был в Дагестане, на блокпосту рядом с Чечней, а в ноябре 1999-го поехал в Моздок, откуда попал в осажденный Грозный. Психологов от МВД в горячую точку засылали одновременно по пять человек из разных регионов страны. У нас были две главные задачи: выявлять тех, кто для службы непригоден, и развлекать остальных, чтобы поддерживать хороший настрой в боевом коллективе. Мы все там, к слову, умели на гитаре играть и все такое.
Итак, 10 ноября 1999 года, прямо на День милиции, я вместе с четырьмя другими психологами МВД прилетел в Моздок. Я тогда был лейтенантом, и меня комендатура запрягла руководить офицерским патрулем, выявлявшим пьяных воинов в городе. Тогда шла подготовка к наступлению на Грозный, и в Моздоке крутилось множество разного вооруженного народа из всех регионов страны. Не обходилось без конфликтов на фоне употребления спиртного.
Как-то сидели там в кафе с осетином, и я у него спросил, почему местные милиционеры все ходят без оружия. А тот говорит, что было особое распоряжение — никому не вооружаться после случая, когда заезжие федералы поймали одного мента, избили, потому что тот отказался с ними пить водку, и выкинули его пистолет в речку.
Штаб группировки МВД в Моздоке располагался в просторной комнате площадью метров 50. Там стояли столы, за ними сидели штабные работники, печатали на компьютерах. И вот я там стал свидетелем такой сцены.
Вваливаются пьяные, грязные и бородатые собровцы и начинают всех крыть матом. Мол, у нас доктор погиб, и отряд из 74 человек на передовой остался без медицины вообще, а нового врача не присылают. Тогда я встал и говорю: «Возьмите меня! Я доктор». Они согласились. Пришлось идти за разрешением к начальнику, которого все боялись. Он был в звании генерал-лейтенанта, а фамилию уже не помню. Генерал, конечно, удивился моей просьбе: «Ты хорошо подумал?» А затем сказал, чтобы я к нему зашел, когда из Грозного с отрядом вернусь. Он потом, как оказалось, подписал ходатайство на награждение меня Орденом Мужества, но в столичном главке бумагу завернули. Посмотрели, видимо, что я сотрудник управления ГАИ: «А, ну понятно какой это герой!»
Так накануне штурма чеченской столицы я попал в отряд СОБРа, в котором были ребята из Нижнего Новгорода, Дзержинска и Чувашии. Позывной у нас был «Туча».
До определенного времени это был такой военизированный турпоход. Сложность его заключалась в том, что мы двигались к городу и без конца собирали и разбирали свой палаточный лагерь в поле. На каждой новой позиции рыли окопы, укреплялись и так далее. Все это очень утомляло. Было холодно.
Еще на подходах к городу накануне Нового года мы купили БТР за два ящика водки. У пьяных солдат внутренних войск. Они к нам сами подошли и сказали: «Если вам нужно, то у нас есть танк за три ящика водки, БМП или БТР — два ящика водки». Мы еще спросили у этих бойцов: «Как вы отбрешетесь, куда технику дели?» Ответили, что они из ремонтной бригады: и могут починить, а могут написать, что восстановлению не подлежит. Но машину нам передали в полном порядке: рация и пулемет — все работало. Мы этот БТР в конце командировки передали нашим сменщикам.
«Коробочку» свою мы берегли, использовали потом в основном для охраны нашей крепости — мясокомбината в Грозном. Дважды она нас очень выручила. В первом случае, когда к нашей базе подошел отряд боевиков, спутав нас со своими. Пулеметчик в башне их всех почти перебил. В другой раз — на зачистке: двое «духов» оказались у нас за спиной, спрятавшись в подвале, вход в который был закрыт шифером, и мы его не заметили. Один из боевиков выстрелил по БТР из «Шмеля», но промазал, и пулеметчик с ними обоими рассчитался.
Все одиннадцать человек из нашего отряда, которые потом погибли, когда я их снимал (мы для истории прихватили с собой любительскую видеокамеру), всегда друг с другом что-то делали в кадре. Кто выжил — как-то отдельно попадались, а эти вместе. Хотя погибли-то они по одиночке и в разное время.
Мне очень редко снятся сны о войне. А тут как-то было такое, что я обалдел. Снится, что сижу в окопе с ребятами нашими погибшими. Ждем «духов», а появляются немцы с автоматами. Стреляют в нас, а мы в них, но никто не падает. Понял, что сон. Но ребята здесь, рядом. И все, как живые. Захотелось их предупредить. Подбегаю к Ромке — он был самый молодой и высокий у нас: «Ромка, ты к тому дому не ходи! На мину попадешь, у тебя ноги оторвет, и ты скончаешься». Он ржет в ответ. К другому подхожу: «Ты туда не ходи. Там тебя снайпер убьет». И он улыбается в ответ. Потом кто-то из них мне сказал: «Гош, ну что ты, ссыкун что ли? Это же не война, а игра такая». Проснулся, а меня еще долго колотило.
Еще в объектив моей камеры попал момент, когда несколько наших ребят несут одного, которого подстрелил снайпер. Я увидел их из окна четвертого этажа, схватил сумку с медикаментами и рванул следом. Догнал, объяснил, что у меня с собой малый хирургический набор. Осмотрел парня и сказал: «Ребят, да он уже минут пять как умер». Они этому очень удивились и расстроились, конечно.
Что же касается того снайпера, то он нас порядком задолбал. Устроил себе удобную лежку на крыше одной из многоэтажек. Там в одном месте был пролом, который он прикрывал листом железа. Пролом позволял ему до поры находиться в квартире и незаметно вылезать через потолок на крышу, в стороне от входа с лестницы.
Однажды мы увидели, как он передвигался от одного здания к другому, и открыли огонь. Снайпер бежал зигзагами и уже почти скрылся, когда Ромка пьяный крикнул на нас: «Вы стрелять не умеете!» А затем он взял «Муху», выстрелил и угодил снайперу прямо в спину. Того разорвало на части.
Мы его вечером завалили, а утром решили подойти, чтобы осмотреть тело, забрать документы, оружие. За ночь тело собаки обглодали. На трупе мы нашли винтовку какую-то немецкую, автомат и пистолет.
В самом Грозном нашей базой стал мясокомбинат. Его в качестве своей крепости использовали «духи», но сдали без боя, когда к городу подошла тяжелая техника. У нас была такая схема: сутки на передовой, а потом сменялись и двое суток проводили на зачистках в частном секторе вокруг крепости. Эти зачистки шли одна за другой, постоянно, чтобы у «духов» не было возможности к нам подобраться.
Через дорогу от нашей крепости на блокпосту кто-то написал краской: «Бойтесь, духи! Мы пришли! СОБР». Такой был девиз.
Треть нашего отряда составляли те, кто участвовал в первом штурме Грозного. Они пришли за реваншем, пришли мстить за убитых друзей и были готовы ко всему.
Стрелять ребята умели хорошо. Меня тоже натаскали. Был такой снайпер у нас. Он взялся меня учить. Хоть я до этого на стрельбищах стрелял только на отлично, тот собровец быстро показал, что у меня не получается и почему. Тренировал, пока я не оглох окончательно от стрельбы, а у моего автомата аж ствол побелел.
Бытовые проблемы тоже приходилось решать по-военному. Вот, к примеру, по возвращении с передовой в крепость нам надо было протапливать буржуйки, и сажа так быстро забивала дымоходы, что их приходилось регулярно разбирать. Делали это мы неохотно, по графику. Потом ходишь весь черный. Пришли однажды в гости к нам разведчики и удивились тому, как мы паримся с этими дымоходами. Один из них достал патрон из рожка, завернул в бумагу, поджег ее и сунул в печь, а дверцу закрыл. Проходит минута и раздается такой сильный хлопок. Выходим на улицу, а там лежит такой поршень из сажи. Дымоход чистейший стал.
Командовали отрядом трое самых опытных офицеров. Они еще пацанами прошли Афган, потом первую чеченскую. Всю нашу работу организовали четко. Общались мы на зачистках и на передовой знаками, чтобы не орать и радиостанции лишний раз не включать. Двери домов открывали с помощью кошки, как будто шли на абордаж, чтобы не подорваться на растяжке.
Ни погонов, ни шевронов никто из нас не носил, только простыню рвали и повязывали на левую руку или ногу белую ленту, чтобы своим показать — мы не «духи». Еще одной отличительной чертой нас — федералов — были большие бороды. Боевики, наоборот, тогда бороды сбривали, чтобы прятаться среди мирных жителей.
Один раз меня выдернули с передовой и как психолога повезли разбираться в отряд ОМОНа, базировавшийся в 17 километрах от Грозного. Они были в резерве и уже полтора месяца жили в палатках, не зная, чем себя занять. У них был спутниковый телефон, который «по настоятельной просьбе» оплачивали братки из того города, откуда они приехали. И вот один офицер там позвонил домой, а трубку взяла дочка. Он спросил, где мама, а та ответила, что она с каким-то дядей в комнате закрылась. В общем, офицер этот напился и покончил с собой.
Думали, что делать. Ведь если информация пойдет к высокому начальству, то там всем головы поснимают, а семья этого мужика лишится всех выплат. Решили представить все иначе, сейчас уже не помню, как именно.
Другой чудовищный случай был связан с доставкой тела одного погибшего в бою в Моздок. С ним стояли, прощались сослуживцы, человек 12. И вот когда тело поднимали в кузов грузовика, один из них достал ракетницу для салюта в честь погибшего, выстрелил и случайно попал в глаз бойцу, стоявшему в кузове. Тот скончался на месте.
Но были на той войне и случаи необычайного везения, невероятные совпадения, помогавшие людям сохранить жизнь. И федералы, и боевики, это не секрет, тогда очень жестко относились к пленным. И вот в руки к собровцам попал какой-то подозрительный чеченец с левыми документами на проезд в Моздок. Он сказал, что работает надзирателем в Бутырской тюрьме. Его могли бы и убить, но ребята вспомнили, что я им рассказывал, как сам несколько месяцев провел в этой тюрьме по молодости.
В разговоре с тем чеченцем я убедился — он не врет. И заступился за него перед сослуживцами. Оказалось, что он действительно сделал левые документы, но с тем умыслом, чтобы вывезти из Грозного своих родных.
Что по поводу «Бутырки», то это еще в советское время было. Я работал на скорой, а брат привез мне дорогой импортный видеомагнитофон из загранпоездки. Я решил продать его и нашел через знакомых покупательницу. Та завладела вещью, но деньги так и не отдала. Где живет эта зараза, я не знал, но однажды буквально напоролся на нее, когда приехал по вызову к одному из ее соседей. Тогда я потерял самообладание, зашел в прихожую к этой женщине, увидел свой видеомагнитофон и забрал его. Она написала на меня заявление, и я стал подозреваемым по делу о краже с незаконным проникновением в чужое жилище. Однако следствие провели, как положено, меня полностью оправдали и отпустили из тюрьмы.
Когда командировка завершилась, я вернулся в Москву. Пошел пьяный и бородатый в свое управление сдавать оружие. Там в дежурке все обалдели. Сперва от моего внешнего вида, а потом от того, что я им туда привез.
Дело в том, что на войну меня отправляли с одним автоматом и двумя рожками с минимумом патронов, предупреждая, что за каждый из них я отвечу головой. А вернулся я с целым арсеналом. Автомат уже был с подствольником, к нему 17 рожков, несколько из них удлиненные, на 45 патронов.
«Гош, ты че, *** [блин]? Ты знаешь, что у нас вообще на вооружении подствольников нет? Нас посадят, **** [блин]!» — кричал дежурный.
«Че ты орешь! — отвечаю ему. — У меня в сумке еще гранаты лежат. Мне их девать некуда».
Разобрался с оружием и выяснил, что у меня аж четыре месяца отпуска накопилось. Вызвали в отдел кадров и там тоже крыли матом: «Мы не знаем, как составлять бумагу на такой огромный отпуск. Ну и гад же ты!»
Ну я пожал плечами и домой поехал. Отдыхал, отдыхал, а потом вернулся в управление и напросился на работу. Сказал, что иначе сопьюсь окончательно. Вышел на службу, и мне навалили целую гору каких-то бумаг. Пытались заставить меня бороду сбрить. В общем, офисного работника из меня не получилось, и я отправился вновь в Чечню, где все лето 2000 года провел со сводным московским милицейским отрядом в Гудермесе.
Тогда в Грозном первым в нашем отряде погиб Рома. На снятом мною видео этого красивого, улыбчивого и высокого парня легко заметить. Он подорвался на мине направленного поражения (МОН). Она от радиосигнала сработала. Одна нога у парня сразу оторвалась, вторая была перебита. Я жгуты наложил. Ребята повезли Рому в госпиталь, но спасти парня не удалось.
Еще на пленку попал один БТР — не тот, который был на водку выменян, а другой — переданный нам уже в Грозном от внутренних войск.
Водитель-стрелок получил Героя России посмертно. Когда машину подбили, он, раненый, вылез из люка наполовину. За ним сначала один наш собровец побежал и получил пулю от снайпера в плечо. Затем второй побежал — тоже ранение получил. Третий рванулся, а парень нам уже кричал из горящего БТРа: «Пацаны, не бегите сюда! Вас убьют! Прощайте!»
Так он и сгорел на наших глазах, и мы все плакали.
Еще один парень по имени Саша получил несколько осколочных ранений и умер у меня на руках. Перед смертью, видя, что я никак ему помочь не могу, пытался мне улыбнуться. Сказать ничего он уже не мог.
Много потерь мы понесли, когда покинули свой сектор города, чтобы навести порядок в другом. Там у каждого подразделения была своя зона ответственности. Мы двинулись к соседям, которые со своей задачей не справились, и нарвались на мину МОН-100, которую «духи» на дереве оставили. Несколько человек с брони сразу снесло с осколками.
Но свою боевую задачу мы в итоге выполнили.
В Моздоке специально купили цветы, чтобы положить их на площади Минутка, где погибли сослуживцы наших ребят в первую чеченскую. Город был очищен от террористов — так мы почтили их память.
Когда мы почувствовали, что одержали победу там, в Грозном? Когда перестали бегать через пустыри до передовой, опасаясь снайперов. Просто плюнули на это дело и стали ходить вразвалку, как у себя дома.
Мы же тогда таскали на своих спинах невероятное количество всего. Технику во время того штурма Грозного берегли, и на передовую приходилось ходить пешком. Несли автоматы, гранатометы, снайперские винтовки, гранаты, боеприпасы. А еще мы всегда брали с собой питьевую воду в канистрах. На месте ее негде было раздобыть. Плюс керогаз, чтобы кофе себе сварить и согреться, пайки: консервы, колбаса и так далее. У меня еще была аптечка для оказания экстренной помощи бойцам.
Еды с собой брали столько, сколько могли утащить. А потом, когда сменялись и уходили отдыхать в тыл на нашу базу, отдавали оставшийся провиант местным жителям. К нам выходили люди из подвалов, в основном русские.
Они нам тогда объяснили: когда дороги открыли для выхода мирных жителей, боевики объявили им, что выпустят из города только за деньги. Люди голодали, но достоинства не теряли. Вставали культурно в очередь. Помню, одна бабушка взяла в руки два пакетика сухого супа, посмотрела на них через очки и подняла голову к небу: «Ой, гороховой. Спасибо тебе, Господи!»
Меня так это резануло.
А еще там был один пацан пятнадцатилетний. У него почернели кисти рук. Что-то прямо въелось ему в ладони, и отмыть их у него не было никакой возможности. Парень этот, я видел, бегал и помогал жившим в подвалах старикам, чем мог, заботился о них. Я пытался оттереть ему эту грязь спиртом, но ничего не получалось.
