Переговоры по Сирии в Астане прошли без участия представителей вооруженной оппозиции, но остается надежда на «подробные консультации». Компромиссы достигаются тяжело, как и на юго-востоке Украины, где военные действия тоже далеки от полного завершения. О том, какова роль России в разрешении этих конфликтов и кто определит их исход, «Лента.ру» поговорила с заместителем главы комитета Госдумы по обороне Юрием Швыткиным.

15 марта в столице Казахстана завершился основной этап третьего раунда переговоров по сирийскому урегулированию. В этот раз представители вооруженной оппозиции в них не участвовали, однако глава российской делегации Александр Лаврентьев по итогам переговоров заявил, что повстанцы собираются прибыть в Астану утром 16 марта. «В этой связи оставляем часть делегации мы, часть делегаций — Турция и Иран для проведения подробных консультаций», — сказал он.

Оппозиционеры, мотивируя свой отказ, заявляли, что российские силы якобы продолжают наносить удары по мирным жителям, а сирийская армия не прекращает наступление. Умеренные группировки САР, однако, уже были за столом переговоров, и это знаковая подвижка, считает Юрий Швыткин. И все-таки, по его словам, остается нерешенным целый ряд задач.

Колоний не будет

«Лента.ру»: Россия присутствует в Сирии 18 месяцев, но до стабилизации обстановки еще, по всей видимости, далеко. Что же мы успели сделать за этот срок, кроме освобождения территорий? Тем более что некоторые из них террористы занимали вновь.

Юрий Швыткин: Определенные цели в рамках операции в САР все-таки достигнуты. Как минимум предотвращены несколько гуманитарных катастроф — взяты Алеппо, Пальмира. К великому сожалению, террористы зачастую используют варварские методы и некоторые памятники были взорваны, уничтожены. Но все, что можно было сделать для сохранения этого наследия, было сделано.

Сейчас очень серьезно стоит вопрос по Ракке. Этот город, один из крупнейших в республике, можно назвать столицей террористов. Здесь прорабатываются различные варианты, в том числе проведение совместных операций с некоторыми другими странами. Мы уже видим примеры совместных действий ВКС России и Турции.

Из-за нашего длительного присутствия в Сирии Москву уже обвиняли в попытке закрепиться на Ближнем Востоке и создать там военные базы. Насколько это соответствует действительности?

И мирное население, и те, кто действует на территории республики, видят реальное отношение России к сложившейся ситуации. Все понимают, что мы не стремимся ни в коем случае к каким-то колониям или военным базам. А если вопрос о базе возникнет, он будет решаться в ходе обсуждения с законно избранным правительством.

Но далеко не во всем мире правительство Башара Асада готовы считать абсолютно законным и вести с ним переговоры…

На сегодняшний день народ высказал свое мнение, избрав Асада. И поэтому мы не можем говорить о каком бы то ни было его свержении. Любая смена власти должна происходить в правовых рамках международного и сирийского законодательства.

Оппозиция и оппоненты

Когда Пальмиру захватили повторно, вы отмечали, что так называемая умеренная оппозиция по сути противостоит российским усилиям по борьбе с террористами. Что-то изменилось с тех пор?

Прежде всего удалось сподвигнуть оппозицию на участие в переговорах в Астане. На мой взгляд, это объясняется реакцией мирного населения на происходящее. Ни в одной стране, тем более если там полыхает, как в Сирии, мирное население не желает войны.

В стане умеренной оппозиции произошло некоторое пробуждение, она больше не хочет быть инструментом для достижений целей «Исламского государства». Это в некоторой степени помогает нашим и сирийским подразделениям более эффективно действовать.

О западной коалиции такого в России почти не говорят, напротив, обвиняют в том, что она мешает нашим силам…

Не скажу, что есть какое-то противодействие, но она не сильно заинтересована в успехах России и наших партнеров, которые тоже борются с террористами. Запад всячески пытается принизить роль наших подразделений в этой борьбе, постоянно ищет изъяны. Нас обвиняют в ударах по мирному населению, но умалчивают о своих ошибочных ударах — например, в том же Ираке.

Потери были не только среди мирного населения, но и среди российских военных. И чем больше таких потерь, тем чаще звучат призывы скорее закончить операцию. Когда, по-вашему, это возможно?

На мой взгляд, основная фаза должна завершиться при взятии Ракки, если все пройдет нормально. Но это не значит, что операция прекратится. Террористов там еще много, и одномоментно они не исчезнут. Пока речь идет о том, чтобы стабилизировать ситуацию в этом ближневосточном регионе, не допустить продвижения «Исламского государства», которое может расползтись как опухоль. В том числе и к нашим границам.

Марионетки по соседству

Тем временем сроки или хотя бы условия прекращения конфликта на юго-востоке Украины уже почти никто не решается назвать. Хотя там западные партнеры как раз готовы работать с действующей властью в лице команды президента Петра Порошенко. Почему его поддерживают, в отличие от Асада?

Хотя бы потому, что он остается марионеткой в руках западных стран, — они его поставили, они им и управляют. Но постепенно глаза открываются, в первую очередь на самой Украине, у простых людей. Совсем недавно мы беседовали с представителями Киева, и они выступали жестко против Порошенко. Правда, не предлагая никого взамен. То есть на Украине понимают, что страна идет не по тому пути, куда-то катится. Но не могут предложить альтернативный вариант действий.

Рано или поздно наверняка предложат. Какова тогда будет судьба Порошенко?

Рано или поздно он понесет ответственность за государственный переворот, так называемый Майдан, и за те безобразия, которые сейчас происходят на Украине. Будет третий Майдан или не будет, неважно — я бы вообще это слово здесь не употреблял. Но в любом случае когда-нибудь украинский народ пробудится.

Что именно может его к этому подтолкнуть?

Фактически украинское население — заложник сложившейся ситуации. Тарифы на жилищно-коммунальные услуги громадные, особенно если соотносить их с нынешними зарплатами на Украине. Другие товары тоже серьезно подорожали. Поэтому на ситуацию сильнее всего повлияет сам украинский народ. Отмечу, что в Крыму после воссоединения с Россией стали жить гораздо лучше, чем в украинский период.

Каким образом на ситуацию могут повлиять рядовые граждане?

Фактически они уже влияют. Совершенно обычные люди, проживающие не только в ДНР и ЛНР, но и в других частях Украины, предпринимали попытки разблокирования Донбасса. Просто потому, что понимали, что эта блокада приносит им беду.

Однако на Украине не просто не собираются снимать блокаду — звучат даже предложения построить стену.

По-моему, это глупое предложение. Артистам, которые выступают с подобными инициативами, я бы посоветовал заниматься своими делами, а не выдвигать идеи в области внешней политики. Такие реплики говорят о том, что население ДНР и ЛНР, а это небольшие территории, все-таки оказывает существенное морально-психологическое влияние на украинцев. И поэтому от него пытаются отгородиться стеной.

Фактически Киев уже воздвигает стену — не физическую, но психологическую, когда ведет борьбу против собственного населения. Но ни к чему хорошему это не приведет: любая, даже самая мощная армия, которая борется против своего народа, обречена на поражение — это аксиома.

В России существует старая традиция провожать мертвого причитаниями, и искусство делать это передавалось среди деревенских женщин из поколения в поколение. Какие истории рассказывают в гроб плакальщицы? Искренне ли они это делают, и что ждет эту традицию теперь? На эти и другие вопросы в ходе своей лекции, состоявшейся в Еврейском музее и Центре толерантности, ответила Светлана Адоньева, российский филолог, фольклорист, антрополог. «Лента.ру» публикует фрагмент ее выступления.

Невозможно сочинить

Мы записывали причитания от разных людей в разное время. Обычно ты пользуешься тем материалом, который написал недавно, — теперь все в «цифре», все расшифровано… И вот я решила посмотреть, что же такое мне рассказывали, когда мне было 19 лет, хотя тогда мы писали звук мало, потому что тогда у нас был в лучшем случае один магнитофон на всю компанию. Мы писали от руки, а значит, не записывали никакого контекста — только сами тексты. Но даже такая запись позволила мне увидеть то, что тогда было совсем не очевидно.

Меня отправляли записывать «русское народное поэтическое творчество» — что я и делала. А то, что мне рассказывали, никакое не «народное творчество». Люди рассказывали свою собственную историю — некоторые из этих историй были поразительны по своей пронзительности. Я увидела это только теперь, в том числе то, что фольклор — это всегда чья-то конкретная история, а вовсе не общее знание, которое зачем-то передается, словно книжка в библиотеке. Даже если это причитания, даже если это былина, даже если это сказка — это всегда «сейчас я тебе кое-что расскажу», рассказывая эту историю.

Эту запись мы задокументировали от Настасьи Максимовны Кобылиной 1916 года рождения в Архангельской области в 1985 году — тогда ей было 70 лет. Если она 1916 года рождения, то понятно, что замуж она вышла примерно в 1935 году, до войны. На вопрос о том, какие она знает причитания, она ответила: «Ну, сейчас, хорошо — вот тебе причитание!» При этом она вспоминала причитание, в котором она оплакивала «богоданную золовушку» (золовка — это сестра мужа), — то, о чем она ей в гроб говорила.

Богоданна моя да золовушка,
Уж ты сама жила да не красовалась,
Уж нас уехали, спокинули да побросили
Егор-от да Васильич, Павел да Григорьевич
Уж не во пору да не во время
Молодым-то да молодехоньки,
Зеленым-то да зеленехоньки.
Уж осталась с малыми да малолеточками,
Со старыма да стариками,
Уж не по своей волюшке они да уехали,
Уж не по своему да желаньицу,
По военному да приказаньицу,
Им словами-те не отпроситься,
Им деньгами-то не откупиться.

Это она причитает, что совершенно идет вразрез с государственной идеологией, — какие тут «отпроситься» и «откупиться» относительно войны? Они же хотеть этого должны! А она говорит другое.

Уж они погибли у нас да за быстрыми-то за реками,
За темными да за лесами,
Да за высокима да за горами;
Уж мы не слышали да не видели,
Где у нас да погибали.
Уж в быстрой реченьке ли да утонули,
В темном болоте ли да засили,
Быстра пулюшка их да пострелила,
Востра сабелька да подкосила.
Да уж там они да погибали,
Они там да умирали,
Где кровь текла да реками,
Где трупы лежали да кострами (костер — (диалект.) поленница дров — прим. лектора).

(Зап. от Настасьи Максимовны Кобылиной, 1916 г.р., д. Кеврола Пинежского района Архангельской области. Соб. Адоньева С.Б., Демиденко Е. Л. 1985)

Она рассказывает о своем муже и о близком родственнике. Она называет их по именам. Она помнит всю историю, говорит об этом таким образом, как наверняка говорила ее мать и свекровь о тех, кто погиб до этого. Невозможно сочинить эту историю, ее можно только удержать и таким образом об этом говорить. И это то, что несется во времени, и это то, что подхватываем мы в 1985 году, ничего вообще не понимая.

Другой пример, который был записан не очень давно, — женщина 1925 года рождения рассказывает о том, что ее мать хотела, чтобы она обязательно запомнила и произнесла несколько причетных слов: «Мама нам-то сказывала: «Я помру, дак вы, когда к дому будете подходить, ли подъезжать, что с похорон, с кладбища, да это проговорите, если не можете заплакаться, — «Нет больше у нас дневной защитницы, да нет больше у нас ночной заговорщицы». Вот это место. «И это место, девки, наизусть. Меня похоронят, дак это сплачьте»».

(Зап. от Зинаиды Николаевны Дерябиной, 1925 г.р., д. Ценогора Лешуконского района Архангельской области. Соб. Цветкова А.Ю. 2010).

Что это все такое? Мы все время думали, что причитают потому, что положено причитать, потому что есть мир живых и мир мертвых, человек перемещается в мир мертвых, нужно его правильным образом проводить. Но мир мертвых (это важно) — это не мир несуществующих людей. Это мир, находящийся далеко в пространстве, но недалеко во времени. То есть мы существуем в одном времени, просто в неких далеких местах, и мы можем общаться друг с другом.

«Ты, — говорила мать той женщины, — будешь обо мне помнить, как о дневной защитнице (то есть той, которая защищает от людей) и ночной заговорщице (то есть той, кто защищает от не людей)». И это то, с чем дочь будет иметь дело, когда матери уже не будет рядом. При этом она с дочерью будет, она как бы от рода себя ей вручила как дневную защитницу и ночную заговорщицу, и поэтому мать так настаивает на том, чтобы дочь обязательно сама это произнесла. Произнесла и тем самым приняла.

Это очень важно. Это поколение — 1925 года рождения и старше — говорит о том, что их матери или свекрови настаивали, чтобы они их оплакали. Но они не понимали важность того, чтобы именно они сами это произнесли. Они считали, что бабки хотят, чтобы их оплакали, а не то, чтобы именно ты произнесла нечто. Всеми правдами или неправдами те пытались им дать форму памяти, которая обеспечит им этот контакт, а принимающие могли ее, эту форму, взять или отказаться от нее.

Договор между живыми и мертвыми

Мы сейчас не умеем так говорить, потому что мы не умеем создавать такие метафоры. Технически, покачавшись из стороны в сторону, я могу запустить эту речь, но у меня так складно не получится, потому что эти обороты речи нужно начинать воспринимать очень рано. Это особый тип говорения.

Этому особому типу говорения учатся. Например, есть свидетельство, записанное в середине 1920-х годов: молодая любопытная женщина-этнограф сидела с девочками и играла в куклы (девочкам было лет 9-11), а те тихонько учились причитать. Потому что первый раз женщина будет причитать на своей свадьбе, и ей с этим нужно справиться. Это публичное действие, и другие будут ходить, слушать и интересоваться, хорошо ли она это делает. Это действие — причитание невесты — воспринимается эстетически.

Кроме того, есть формульный набор, и если у тебя пойдут какие-то формулы, ты перейдешь на более конкретное нечто. Я поясню. Вернемся к приведенному примеру: «Богоданная моя золовушка, уж ты сама жила, да не красовалась»… Мы с тобой жили, богоданная (богоданная — значит, не по крови, а по свойству) моя золовушка, мы с тобой ровня по возрасту! «Ты жила, не красовалась» — у тебя не было никаких шансов жить как те невесты-славутницы, в платьях, которые были раньше, выходить куда-то. «Уж у нас уехали, спокинули, да спобросили Егор да Васильевич» — то есть ее муж. И «Павел да Григорьевич» — муж золовки. Она рассказывает ей, лежащей в гробу, их общую историю.

Что бы люди ни пели, они поют про себя. Если они поют не про себя, они не получают удовольствие. Любая история, разворачивающаяся в причитании, посвящена тем чувствам, которые женщина имеет, или она должна назвать человеку, для которого она причитает, те чувства, которые он испытывает. Опытные причетницы говорили: «Я со всех горе сграбила, на себя горе положила». То есть «я собираю это состояние со всех, я его выговариваю в причетной речи, отпуская его». Поэтому важно, чтобы все плакали на похоронах, потому что это должно быть прожито, названо и отпущено. О покойном не говорят плохо не потому, что боятся его или смерти, а потому что называется не то, каким он был, а то, каким он для нас теперь будет навсегда. Навсегда моя умершая мать будет теперь моей заступницей. Может быть, она никогда и не любила меня, и не заступалась, но теперь, уже перейдя границу смерти, она будет моей заступницей, потому что так я назвала ее сейчас, и она это слышала. Договор между живыми и мертвыми заключен.

За деньги или от души

Представьте себе, что у вас есть профессия, и вам говорят: давай ты пойдешь в морг и обмоешь нашего покойничка. Сколько вы должны взять денег, чтобы это сделать? Очень много. Или — не пойти, потому что это очень страшно — мыть мертвое тело. Мы много раз говорили об этом с деревенскими женщинами, которые идут мыть покойников. Представьте: это не ваш родственник, и тут вы приходите и начинаете мыть чужое мертвое тело. И дальше она же этому студенту говорит: «Мне муж-то мой покойный приснился и говорит, мол, можешь больше не ходить, все грехи твои прощены». Это — миссия.

Ни разу я не слышала, чтобы женщина приходила попричитать за деньги. Кроме того, если я люблю своих умерших, что же, я какую-то левую бабку приглашу? Я приглашу такую, которая скажет мне и окружающим что-то важное. Практически всегда умеющих причитать женщин должны уважить, пригласить, а значит сделать выбор в ее отношении. Плакальщица — это очень высокий статус.

Я очень много занималась изучением того, как происходит причитание, потому что впервые я столкнулась с этим в 1983 году, когда мне на вопрос «а покажите, как причитают», стали причитать, и я очень испугалась. Это — особое экстатическое состояние. Она причитала, как причитает невеста-сирота (невесте-сироте положено причитать, обращаясь к умершему отцу и прося его о благословении — ведь родители, абсолютно не важно, живые или мертвые, должны обязательно благословить брак). Женщина была лет пятидесяти. Она отпричитала и спросила: «Ну что, понравилось?» И я ушла домой совершенно потрясенная.

Поскольку я была молодая и любопытная, я стала голосом повторять за ней текст (это была запись на магнитофоне). Слезы потекли на четвертой фразе — это дыхательная техника и состояние. Но она им точно управляла — моим испугом, моим состоянием, и ясно было, что просто так это не делается. Женщины могут причитать, драть волосы, делать это красиво. В одной и той же деревне была женщина с прекрасным голосом, мы много о ней писали, изучали, в том числе, и причитания. Но соседи говорили: ты за причитаниями иди к другой. И пока мы говорим, становится понятно, что женщина, к которой нам советуют сходить, обладает очень высоким авторитетом, а та — не соответствует высокому статусу причетницы: трижды была замужем, балаболка и частушки поет.

Это действительно миссия — рассказать всем, что здесь и сейчас происходит, что должны все переживать, — включая покойного, рассказать ему о дороге, которая перед ним открывается. В этом никогда не участвуют случайные люди. Более того, однажды, когда оплакивать покойного пришла женщина 35 лет, ей сказали: рано тебе, не готова.

Культ мертвых

Сейчас культура причитаний умирает вместе с людьми. Так же, как былины отмерли вместе с раскулаченными большаками и большухами, так и здесь происходит нечто подобное. Мы записываем причитания сейчас. Да, иногда в деревнях до сих пор оплакивают мертвых. Но вот в чем тут дело — если ты знаешь, что смерти нет, то ты будешь причитать. А если думаешь, что все в прошлом, то не будешь. То есть какой жизненный мир длится — где смерть только переход, или где смерть — небытие? В каком мире мы живем на самом деле?

Например, наша прекрасная 65-летняя собеседница приглашает нас пойти вместе с ней на кладбище. Она ходит и говорит: «Ну что, Петр Петрович, твой уже два года не пишет, разберись как-нибудь!» Она обходит всех — родных и соседей. Со всеми поговорила, посетовала сыну на то, что тот рано умер, поплакала, выпила рюмку на помин, поговорила с нами, и так она делает всегда, когда ходит на кладбище, и это — обязательно. Для нее они живы.

Вообще-то мы очень боимся своих мертвых, мы их уважаем. И культ мертвых — это единственный культ, который у нас точно есть, иначе бы не было «Бессмертного полка» и разнообразных тяжб по вопросам о том, хоронить или не хоронить, выкапывать или не выкапывать. Все, что вокруг этого происходит, свидетельствует о том, что мертвые — это наша святыня. Какая — это уже вопрос.

Штука

Мераб Мамардашвили говорил о плаче, который он слышал на похоронах в грузинской горной деревне в молодости:

«Мы знаем, что в силу порогов нашей чувствительности, в силу времени невозможно находиться в одном и том же состоянии, скажем, в состоянии радостного возбуждения, умственного сосредоточения И то же самое происходит с памятью об умершем: предоставленное самому себе переживание горя развеивается по ветру, не имеет внутри себя причин дления, причин для человеческой преемственности, сохранения традиции, называемой обычно уважением к предкам. Забыть — естественно, а помнить — искусственно. Ибо оказывается, что эта машина, например, ритуальный плач, как раз и интенсифицирует наше состояние, причем совершенно формально, когда сам плач разыгрывается как по нотам и состоит из технических деталей И они, действуя на человеческое существо, собственно и переводят, интенсифицируя, обычное состояние в другой режим жизни и бытия. Именно в тот режим, в котором уже есть память, есть преемственность, есть длительность во времени, не подверженные отклонениям и распаду». (Мамардашвили М. Лекции по античной философии / Под ред. Сенокосова. М.:Аграф, 1999. С.10-11)

Нельзя сказать, что Мамардашвили занимался фольклором, и для меня это его воспоминание и рассуждение было абсолютным подарком, потому что называлось ровно то, что видимо через такого рода деяния. А напоследок я покажу еще одну форму структур памяти, которая мне показалась очень важной.

В деревне Погорелец, которая находится в Мезенском районе, стоял обелиск павшим воинам Великой Отечественной войны. К этому обелиску рядом поставили крест: «Жителям деревни Погорелец, погибшим в годы российской кровавой смуты 1918-1920 годов. Смерть вас всех примирила». Помянули всех — и белых, и красных — со всех сторон. А еще рядом лежит камень, на котором сделана доска, где написано, что он заложен в память о всех тех, кто был замучен в ГУЛАГе. Весь этот комплекс, стоящий в центре деревни, огорожен, и туда жители деревни ходят на 9 мая, чтобы поминать всех. Такое впечатление, что надо где-то на Красной площади соорудить такую штуку, чтобы, наконец, зажить.

Дважды Герой Советского Союза генерал-полковник Виталий Иванович Попков был великим асом Второй мировой войны, одним из десяти лучших летчиков-истребителей СССР и всей антигитлеровской коалиции. На его официальном счету 47 сбитых самолетов противника, еще 13 были сбиты в групповых боях с его участием. 47+13! Читайте окончание рассказа об удивительной судьбе великого летчика.

Второй он или седьмой в первой десятке асов антигитлеровской коалиции — для Виталия Ивановича было не так уж и важно.

— И раньше никому ничего доказывать не собирался, а уж теперь, когда из моих ребят никого в живых не осталось, тем более, — не считал себя обиженным Попков, — у каждого из нас были сбитые немцы, которых мы не смогли подтвердить. Это у них, сколько назвал, столько и записали, а у нас нужны были объективные доказательства, подтверждения с земли. А откуда они при боях над территорией противника?

Грохнулся «эксперт» в четырех километрах от нашего аэродрома

Однако доказательства попковских побед были разбросаны обломками по лесам и полям от Москвы и до Берлина. Встречались среди них и редчайшие экземпляры.

Под Харьковом против пятого гвардейского авиаполка стояла знаменитая 52-я истребительная эскадра люфтваффе (JG 52). Та самая, в которой были собраны лучшие «эксперты»: Хартман, Баркхорн, Ралль, Батц, Граф. Пятеро из первых девяти лучших истребителей рейха, и у каждого на личном счету больше двухсот побед. Наши их тоже хорошо знали. По специальной раскраске самолетов: оранжевые кончики крыльев, сердца, тузы, кораблики на фюзеляжах. И специально за ними охотились. Особенно за Вилли Батцем (шестой ас люфтваффе, командир Хартмана), сбившим около десяти машин из 5-го ГИАПа и любившим покрасоваться, как никто.

Однажды Батц со своим ведомым подлетел прямо к аэродрому, где стояли наши истребители, и бросил на летное поле банку из-под бобов с запиской: «Господа! Поднимайтесь драться двое на двое. На взлете бить не будем». Поднялись командир эскадрильи Игорь Шардаков (Герой Советского Союза, 20+6 побед), а с ним молодой ведомый. Не успели наши набрать высоту, Батц зашел в хвост молодому и сбил. Потом издевательски покачал крыльями и улетел.

Вечером, похоронив погибшего летчика, Виталий Попков и Александр Пчелкин (Герой Советского Союза, 14+2 победы) поклялись проучить Вилли Батца. Попросили разрешения у командования и стали дежурить. День караулили, два, на третий Батц прилетел. Не дожидаясь вызова, Попков и Пчелкин взлетели с разных сторон аэродрома. Этого немцы совсем не ждали и пока разбирались что к чему, Попков уже повис на хвосте ведущего Bf 109. Батц попытался оторваться, стал маневрировать, перевернул самолет и резко нырнул вниз. Попков не отставал, а когда до земли оставалось всего метров тридцать, дал очередь, перебив «мессеру» бензопровод. Грохнулся «эксперт» в четырех километрах от нашего аэродрома, попав в плен к местным колхозникам. Вот только жаль, на следующий день Батц от них сбежал и еще полтора года воевал против нас, но уже без прежней наглости.

Уже в 80-х годах Виталий Иванович встретил Вильгельма Батца в Германии. Изменился Батц мало. Расхвастался так, что если его послушать, то это именно он войну выиграл, да еще и на три года раньше самого Гитлера в нацистскую партию вступил. Скорее всего, и с количеством личных побед (237 в 445 боевых вылетах), он тоже сильно преувеличил. А когда Виталий Иванович напомнил бывшему «эксперту» совхоз «Динамо» под Харьковом, где они дрались в августе 1943-го, Батц распсиховался и убежал. Уже позже, когда немецкие газеты написали, о том как знаменитый ас шарахнулся от своего русского «крестника», Батц пришел к Попкову, извинился и подарил ему свою книжку о войне. Кстати, в книжке, про тот бой под Харьковом, оказалось тоже порядком наврано.

А под Сталинградом Попкову удалось сбить самого Херманна Графа (девятый ас люфтваффе, 221 объявленная победа, в том числе 202 на Восточном фронте), кавалера Рыцарского Креста с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами. Это что-то вроде четырежды Героя Советского Союза получается. Кроме него такую награду в люфтваффе имели только четверо: Хартман, Новотны, Марсель и Галланд.

После войны Граф провел несколько лет в наших лагерях. А вернувшись, стал убежденным антифашистом и даже баллотировался в бундестаг от восточных областей ФРГ. Виталий Иванович и Германн Граф не раз встречались в Германии и говорили о войне, в том числе и о личных победах.

— Я ему как профессионал профессионалу доказал, — рассказывает Попков, — что не смог бы он по-честному за полтора года больше двухсот наших завалить. Вранье это. И он, между прочим, с моими доводами согласился. Неплохой мужик Граф, хоть и правнук самого Бисмарка. Не то что зазнайка Вилли Батц!

За Петю Сибиркина!

Виталий Иванович Попков был потрясающе интересным рассказчиком, его можно было слушать часами. Вот как он сам описывал один из эпизодов войны:

— Возвращается на аэродром Петя Сибиркин (Герой Советского Союза), живого места на его ЛаГГ-3 не осталось — решето. Вылезает из кабины злющий, ругается: «До чего, — говорит, — фашисты дошли. Лечу домой пустой, а он гад в хвост вцепился. До самого аэродрома не отпускал, пока весь боезапас в меня не всадил. Думал, что я вот-вот грохнусь, а я лечу. Так он уже на подлете к нашему аэродрому поравнялся и кулаком мне грозит: мол, еще увидимся. И где, почти у самого дома». Ну, меня это просто возмутило. Чтоб какой-то фриц другу моему Пете Сибиркину кулаком грозил. Через тридцать минут повел группу на Харьков. Встречаем немецкие бомбардировщики с прикрытием. Отлавливаю Ju 87, захожу на него и думаю: сейчас я с тобой за Петю рассчитаюсь. Дал очередь по кабинке стрелка. Вижу у того пулемет вверх задрался — значит готов. Стал с немцем вровень и показываю пилоту жестами, мол, сейчас я тебя завалю, а сам потом домой вернусь и вечером за упокой твоей души выпью. Немец бестолковый попался, пантомиму мою не понимает, глаза стеклянные, на морде ужас. Я ему опять все сначала показываю. На этот раз понял фриц, закивал: «Ферштей, ферштейн». И я его с чистой совестью четырьмя снарядами на землю отправил. Ну, а вечером, как и обещал, мы его с Петей помянули и ребят наших, что не вернулись.

Он сбивал, и его сбивали…

Попков был великим асом-истребителем. Одним из лучших стрелков и пилотажников мира. К концу войны для того чтобы один в один разобраться с «мессером» или «фоккером», ему хватало и трех выстрелов. Как-то в одном бою он сбил подряд четыре вражеских самолета, истратив, как потом подсчитали на земле, всего двенадцать снарядов. По три на каждого. Но и его сбивали. И он выбрасывался на парашюте из своих разбитых горящих машин. В Румынии, у дунайских переправ, зенитный снаряд разорвался в кабине его истребителя, перебив левую ногу и правую руку. Несколько раз теряя сознание, Попков «на честном слове и на одном крыле» дотянул-таки до родного аэродрома, посадив разбитую машину на брюхо. В память о том бое Попков многие годы «звенел» во всех аэропортах мира двумя застрявшими в голове стальными осколками.

Были в его боевой судьбе и другие удивительные спасения. Одно произошло в августе 1942-го под городом Холм Калининской области. Спасая своего командира гвардии майора Ефремова (19 побед, из них 7 в Финскую войну), Попков подставил свой ЛаГГ-3 под очередь «мессершмитта». Пули пробили бензобак, и машина вспыхнула как факел. Выбираться из кабины было поздно. Попков перевернул в воздухе самолет и просто вывалился из кабины. Загоревшийся шелк парашюта лишь немного задержал падение с высоты трех тысяч метров.

Попков упал в родное русское болото, уйдя на несколько метров в глубь его древней топи и остался жив, выбравшись наверх по запутавшимся за кусты стропам. А в 1944-м, под Львовом, сбив двух «хенкелей», Виталий Иванович попал под прицельную стрельбу «эксперта». Первой очередью разнесло двигатель, спасаясь от второй, Попков ушел в штопор. Вылетевший аккумулятор летел впереди самолета, а немец провожал, методично всаживая в падающего противника снаряд за снарядом. Парашютом Попков воспользоваться не смог, но у самой земли его истребитель наткнулся на провода высоковольтной линии, спружинившие удар.

— Самолет рассыпался, а я так и остался в кресле сидеть, — описывает ощущения Виталий Иванович. — Все внутренности от удара на пять сантиметров вниз опустились. Из носа, ушей… изо всех отверстий кровь шла. Потом внутренности на место стали, кроме сердца, оно с тех пор так в горизонтальном положении и лежит, прямо на диафрагме.

Но всего десять дней спустя запеленатый в бинты, как египетская мумия, он снова вел в бой свою эскадрилью. Ведь если первым взлетает Попков, значит, будет в бою удача — считали истребители 5-го ГИАПа.

Таран как русская форма боя

Уже весной 1945-го, под Берлином, Попков таранил немецкий бомбардировщик. Таранил глупо, из озорства, на спор. Но ведь ему тогда не было еще и 23-х. К таранам как к «русской форме боя» в 5 ГИАПе относились отрицательно. Считали, что побеждать врага нужно чисто. Ведь не для того конструкторы создавали боевой самолет, чтобы его об другой самолет разбивать. Но был в полку летчик, имевший на своем счету сразу два тарана. С ним-то и поспорил Виталий Иванович, доказывая, что таранил тот герой немцев не из храбрости, а потому, что скорость вовремя сбросить не сумел. А чтобы доказать, что таран — дело несложное, пообещал в первом же бою это продемонстрировать.

И уже на следующий день у всех на глазах, почти над самым аэродромом, поймал Ju 88. Зашел сзади и рубанул ему хвост. «Юнкерс» упал, а Попков весь в крови и с разбитой головой сел кое-как на аэродром и доложил комполка, так, мол, и так, сбил Ju 88 тараном. Немца этого ему, кстати, так и не засчитали. В воспитательных целях, так сказать.

Подарок Васи Сталина

В день Победы, 9 мая 1945 года, в немецком городе Берлине дважды Герой СССР капитан-лейтенант Попков женился. Свидетелем на его свадьбе был друг детства Вася Сталин. Он же и привез Виталику за полтора года до этого будущую невесту. Знал ведь, что неровно дышит Попков к фельдшеру Рае Волковой, собравшей его в госпитале из кусочков. Подрулил Василий Сталин на самолете к зданию госпиталя, посадил девушку в чем была в кабину и увез на другой фронт в подарок другу. Задним числом оформили приказ о переводе. 56 счастливых лет прожил Виталий Иванович с подарком Васи Сталина. А когда Раиса Ивановна умерла, переживал так сильно, что почти целый год болел депрессией. Выходила его другая женщина, Нина Михайловна, любившая Виталия Ивановича многие годы и ставшая его второй женой.

В последний раз дважды Герой Советского Союза генерал-полковник авиации В.И. Попков поднял в воздух боевой самолет, когда ему уже исполнилось 75 лет. Был это F-16 на военной базе недалеко от Вашингтона. Взлетел, сделал круг и аккуратненько сел в ту самую точку, с которой только что взлетал. На следующий день американские газеты с восторгом писали о российском ветеране. «Там один секрет был, — раскрыл мне тайну высшего пилотажа F-16 Виталий Иванович. — Я к тому времени уже девять лет как за штурвалом не сидел, поэтому, поднявшись в воздух, рисковать не стал, а отыскал кнопку включения автопилота в режиме посадки, и самолет все сам сделал. Ну, а их журналистам об этом знать было вовсе не обязательно».

Памятник на Самотеке

В Москве, в сквере на Самотеке есть памятник. Красивый бронзовый бюст. В конце 70-х, прогуливая военную кафедру третьего меда, мы любили выпить пива, удобно устроившись на скамеечке напротив. Бывало чего и покрепче выпивали. Там, как раз через улицу, был маленький магазинчик «Вино». На памятник я тогда особого внимания не обращал. Ну, какой-то там дважды Герой Советского Союза гвардии-капитан Попков В.И., увековечен бронзовым бюстом на своей исторической родине. Не очень-то нас тогда герои интересовали. Да и все, что с войной связано, мы не любили, включая институтскую военную кафедру. А вот посидеть в скверике было приятно. Разок даже в милицию попали за распитие в неположенном месте. Чуть из института потом не выгнали.

— А знаешь, ведь я тоже у этого бюста на Самотёке выпивал, — услышав мои раскаяния заметил Виталий Иванович. — И нас с Левой Кербелем, скульптором, чуть в милицию не забрали. Пришли мы с ним вечером после открытия памятник обмыть. Бутылку шампанского об него на счастье разбили, а потом по сто грамм разлили в соленый огурец с пустой сердцевинкой, который в бочке около рынка нашли. И тут милиционер: вы что, мол, порядок нарушаете, бутылки бьете? В милицию захотели? А Лева ему: «Посмотри внимательно, с кем разговариваешь». Посмотрел милиционер на меня, потом на памятник, потом опять на меня и… взял половинку огурца. Хороший все-таки скульптор Левка Кербель.

Когда прощались, я обратил внимание на задвинутый под самый потолок бронзовый бюст. Копия того, что на Самотеке, только чуть поменьше.

— Ну так, — виновато пожал плечами Виталий Иванович, — он же никуда у меня не влезал, вот я и попросил скульптора его укоротить, отрезать снизу все эти ордена и медали. Теперь вот на шкаф влезает…