Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
Идеальная картинка: молодая мама с нежностью смотрит на розовощекого младенца. Зачастую именно так современные родители представляют себе счастливую семейную жизнь. Поэтому, когда во время беременности и в первые месяцы жизни ребенка возникают проблемы, взрослые начинают паниковать. Боятся выкидыша, замершей беременности, синдрома Дауна и других патологий — каждый чих малыша вызывает у них нешуточное беспокойство. «Лента.ру» выясняла, почему молодые родители живут в постоянном страхе и болезненно реагируют на малейшее отклонение от нормы.
«Мучают меня страхи за дитя, постоянно, как картинки из фильма ужасов, сил уже нет. Какой-нибудь страшный случай из жизни: прививки, высокая температура, ДТП… Все холодеет внутри, просто паника, хотя я внешне спокойный и адекватный человек. Стараюсь не акцентировать внутренне внимание на этих мыслях, переключать: песни петь, стихи читать, молитву…» — пишет на форуме для родителей молодая мать.
Подобные жалобы встречаются на тематических интернет-ресурсах довольно часто. Женщины пишут, что любой чих малыша вызывает у них панику. Некоторые намеренно ищут видео с больными детьми, истязают себя просмотром фотографий, на которых запечатлены тела недоношенных младенцев. Беременные постоянно опасаются внематочной или замершей беременности, выкидыша…
Современные родители живут мечтой о том, что у них родится идеальный здоровый малыш, который будет спокойно лежать и сосать соску в коляске, пока мать чинно прогуливается по парку. В такой ситуации любое подозрение на патологию приводит их в ужас. Тем не менее, согласно статистике, каждый десятый ребенок в мире рождается недоношенным, а 15-20 процентов беременностей стабильно заканчиваются выкидышем — то есть эти патологии скорее норма, а вовсе не отклонение от нее.
А когда эта проблема выносится в публичное пространство и социальные сети, комментаторами обязательно становятся люди, уверенные, что потеря беременности — не более чем защитный механизм эволюции. «Что же за мода порочная делать из нормального естественного отбора трагедию? Какая потеря ребенка, ну о чем вы? На ранних сроках это еще клеточка, не более», — говорит пользователь, комментирующий статью о замершей беременности. «Природой так задумано, что нежизнеспособные эмбрионы «удаляются» из организма женщины. И слава богу, а то бы количество рожденных уродов было бы огромным. Но зачем-то эти выкидыши пытаются спасти и выносить», — вторит ему другой.
В самом деле, может быть эти циники правы? Они приводят в пример крестьянские семьи XIX — начала XX веков, когда из семерых, сидящих по лавкам, до свадьбы зачастую доживали лишь двое-трое. Но при этом население России неуклонно росло. Теперь же, когда среднестатистическая семья воспитывает менее двух детей, к ним стали относиться как к дорогому хрусталю. Быть может стоит просто больше рожать и не беспокоиться по «пустякам»? «Ну, случилось такое, и что, жизнь кончена? Можно забеременеть уже в следующий цикл после замершей беременности», — высказывает мысль очередной «эксперт».
«Да, действительно, Бог дал — Бог взял, такая была позиция», — рассказывает кандидат социологических наук Института социологии РАН Ольга Лебедь, говоря о крестьянских семьях столетней давности. Тем не менее, по ее словам, смерть малолетнего не оставляла женщину безучастной. «Потеря ребенка всегда оставалась потерей ребенка. Просто люди относились к этому как к данности, потому что не могли ни на что повлиять», — подтверждает она.
Однако неверно говорить о том, что высокая рождаемость была обусловлена лишь ожиданием смерти определенной части будущих кормильцев. Семья была социальной единицей, и каждый ее член — потенциальным работником. К тому же выжить в те годы вне общности — семьи, общины или коллектива — было просто невозможно. По словам Лебедь, ситуация изменилась в послевоенные годы с началом активной урбанизации и развитием социальных программ.
Переселение сельских жителей в города сыграло свою роль в повышении качества их жизни. Появилась возможность вкладываться в ребенка, в его образование, в качество будущего члена общества. При этом мужчина и женщина могли работать, а их отпрыском занимались социальные институты: сад, школа и другие. Вместо работника и кормильца ребенок становился средством самореализации для родителей, но, поскольку детей рожали меньше, они в глазах родителей становились более ценными. «Даже появилось понятие «лучше один, но лев, чем семеро, но зайчат»», — поясняет Лебедь.
Современное отношение к детям и беременности как к идеальной картинке со страниц глянцевого журнала Лебедь связывает с идеологией потребления. «Ценность красивой картинки везде — как мама, как ребенок, как квартира выглядят. Идеология потребления распространяется на все, в том числе и на детей», — говорит она.
Понятно, что в ситуации, когда люди рожают единственного и желанного ребенка, не беспокоиться о его здоровье и о течении беременности родители просто не могут. Если кто-то и принимает установку «Бог дал — Бог взял», то только умом, но никак не сердцем. Что же касается социал-дарвинистской повестки — «нежизнеспособные эмбрионы сами устраняются из организма женщины», то, по мнению специалистов, замершая беременность далеко не всегда является реакцией на нежизнеспособный плод. «На 6-8-й неделе беременности это скорее гормональная проблема», — объясняет акушер-гинеколог Центра акушерства и гинекологии имени Кулакова Анна Мгерян. — Почему рождаются дауны? Казалось бы, генетическая ошибка, отклонение, но они же выживают».
Когда у врача возникает подозрение на возникновение каких-то проблем во время беременности, то задача объяснить и успокоить будущих родителей ложится на его плечи. Часто женщины волнуются, когда развитие плода опережает или запаздывает по сравнению с нормой. Но обычно беспокоиться тут не о чем: в первом случае все может быть обусловлено продолжительностью менструального цикла, а во втором — телосложением родителей. По словам Мгерян, в таких ситуациях врач всегда должен успокоить пациентку, сказав, что после дообследования диагноз чаще всего снимается.
Тем не менее врачи далеко не всегда соблюдают это правило. Как рассказывает акушер-гинеколог Научного центра акушерства, гинекологии и перинатологии Минздрава России Ольга Еремина, зачастую из-за тонуса матки беременным сразу ставят диагноз «угроза выкидыша», хотя тонус не всегда соответствует реальной угрозе. При отставании в росте могут сразу назначить актовегин и трентал, не обратив внимание на телосложение матери…
Должны ли подозрения, возникающие у врачей, вываливаться на родителей и стоит ли им запастись долей здорового цинизма «Бог дал — Бог и взял»? «У новорожденного может быть очень много сложных диагнозов, которые совершенно не обязательно вываливать на родителей», — уверена педиатр, неонатолог Центра естественного развития и здоровья ребенка Елена Кешишян. По ее мнению, мать и отец должны ждать, что у них будет нормальный здоровый ребенок, так как у них и без этого достаточно поводов для забот, особенно в первые месяцы жизни малыша.
Если врачи позволяют себе неправильное консультирование и, толком не разобравшись, вселяют в родителей уверенность, что у них может быть какая-то патология, то, как все нормальные люди, они начинают волноваться. «Нельзя каждую свою мысль, которая вскочила в голову, тут же транслировать родителям, а потом говорить «ой, ну это чепуха, не волнуйтесь, это смешно»», — утверждает Кешишян.
Дети первого года жизни — очень сложный и тонкий механизм, который имеет массу пограничных состояний, которые могут казаться болезнью. Ребенок срыгивает, не спит, кричит, не так какает, плохо кушает и так далее, но все это может укладываться в пределы нормы. По словам Кешишян, прежде всего врач должен быть настолько грамотным, чтобы четко отделять норму от патологии. И если это норма, то убеждать родителей, что это норма. Ведь если врач ведет себя уверенно и совершенно не волнуется, то в пациента вселяется точно такая же уверенность.
«У нас, к сожалению, обратная ситуация: врачи думают, что, сообщая обо всех своих подозрениях, они демонстрируют свой профессионализм и внимательное отношение к родителям, а это ужас, который не выдерживает никакую критику, — говорит врач. — В некоторых ситуациях вы многое не можете изменить, поэтому нечего устраивать панику и делать поспешные выводы, ваша задача — наблюдать».
Кешишян приводит случай из своей практики, называя его «страшным»:
— У плода, который неправильно лежал в утробе — головкой вверх, — была очень специфическая форма головы (и старые врачи такие случаи прекрасно знают). А тут родителям сразу же после родов сказали, что ребенок неполноценный, что от него нужно отказываться, у него нет мозга. И это сказали женщине, которая долго его ждала, у нее это третья попытка. Более того, ее стали отчитывать: ну конечно, у вас были три неудачных беременности, зачем же вы это делали, видите теперь, какого уродца вы родили. Потом сделали УЗИ, и выяснилось, что все нормально. Но когда она захотела его забрать из отделения интенсивной терапии, ей сказали, что ребенок может умереть, и отказали. А ребенок был нормальный, сосал грудь, прибавлял в весе, был розовый. Но его все равно переправили из роддома в больницу, а там уже врачи провели осмотр и задали резонный вопрос: зачем вы его сюда привезли? Это ужасная ситуация — подсудное дело.
По словам Кешишян, подобные истории возможны только в большом городе, так как заведующие роддомов и вышестоящие инстанции зачастую не в курсе подобных случаев, теряющихся в общем потоке. Как поступать пациентам, если нечто подобное произошло? «Нужно писать жалобы, обращаться в компетентные органы. Никто не имеет права говорить такие слова родителям», — считает Кешишян.
Новый российский премьер-министр Михаил Мишустин утром перед собственным назначением рассказал об одной из целей на ближайшие годы: создать информационную систему, в которой будут отражены все российские семьи и их доходы (как, видимо, и расходы). Вместе с тем в России живет огромное число людей, которые никак не связаны с государством — это миллионы промысловиков, оказывающих свои услуги за наличку и наличкой же, мимо касс и государственных фондов, расплачивающихся. По мнению профессора ВШЭ, научного руководителя фонда поддержки социальных исследований «Хамовники» и бывшего главы экспертного управления в администрации президентаСимона Кордонского, таких — до 40 процентов от всего трудоспособного населения. В интервью «Ленте.ру» Кордонский рассказал, реально ли на самом деле создать правдивый реестр населения, почему люди уходят в тень и почему власть часто не представляет себе, каким народом она правит.
Бесхозные люди
«Лента.ру»: Власть обещает всех россиян записать в реестр, где доходы и расходы каждого будут абсолютно прозрачны. Возможно это?
Симон Кордонский: Они людей не могут нормально переписать, что уж говорить о том, чтобы учесть их доходы.
Технически выполнимо?
При советской власти, когда перепись была инструментом поголовного учета населения, такая задача была бы в принципе решаема. Но в современных реалиях советские методы не работают. Результаты переписей 2002 и 2010 годов вызывают вполне оправданное недоверие специалистов.
В Москве и других миллионниках в половине квартир переписчикам и анкетерам двери вообще не открывали. Поэтому считали по домовым книгам, где и умершие уже, и уехавшие. Тех, кто снимает жилье, в домовых книгах вообще нет. Вне Москвы, в провинции, в 2010 году переписывали по месту жительства и только присутствующих. В результате в сельских поселениях недоучет как минимум на 10-15 процентов.
Реестр ведь может представлять из себя просто список россиян без привязки к месту официальной прописки?
Технически как вы это себе представляете? В наших условиях — невозможно. Это только кажется, что у нас налажена система паспортного учета. Она вроде бы есть, но постоянно всплывают сведения, что то там, то здесь липовые паспорта обнаружили. Можно же купить все эти госуслуги, рынок достаточно большой.
Какое-то время назад все бумажные документы ЗАГСов — то есть свидетельства о смерти и рождении — оцифровали. И тут же затихли. По данным ЗАГСов выходило, как говорят посвященные, что в России сейчас проживают около 90 миллионов человек. То есть вне учета ЗАГСов почти половина населения. (По данным Росстата, в России сегодня проживают 146 745 098 человек — прим. «Ленты.ру».)
Куда они делись?
Непонятно, куда делись. Есть мигранты, которые в России не родились, но живут, зарегистрированы. Да и вообще существует куча жизненных ситуаций, при которых государство теряет документы. Сгорел, допустим, ЗАГС или архив, куда были переданы его документы.
Почему вы говорите о недоучете на 15 процентов, а не на 50?
Это экспертные оценки, сами все видим и пытаемся считать. Приезжаем в какое-то поселение, приходим к местному старосте или к районному начальству. Выясняем, сколько там народу живет, ведь муниципальные чиновники знают это. Потом сравниваем оценки вместе с этими людьми с расчетной численностью Росстата. И оказывается, что на самом деле людей на 10-15 процентов больше, чем по расчетным данным Росстата.
И так практически в каждом поселении. Есть такая хитрая штука, как подушевое финансирование муниципальных бюджетов. Естественно, государству выгоднее занизить численность населения, а муниципалитету — завысить с целью получить большие бюджеты на социалку, бюджетные субсидии, ну и зарплаты побольше.
Сконструированная реальность
По вашим данным, примерно 40 процентов россиян живут вне системы, никаких дел с государством не имеют. Кто они?
Речь о трудоспособных гражданах. Где-то примерно 30 из 70 миллионов полностью или частично не платят в госфонды. Формы разные: гаражники, промысловики, владельцы личных подсобных хозяйств. Взять тех же отходников.
Москва втягивает в себя активное население на расстоянии примерно 400 километров. Посмотрите, что утром творится на конечных станциях метро — ежедневно сотни тысяч человек на междугородних автобусах приезжают на работу в город
Это суточная миграция. Есть недельная — в пятницу на столичных вокзалах можно увидеть, как люди штурмом берут электрички и поезда. Часть этих людей за свою работу получают кеш, и им нет никакого резона выплачивать взносы в Пенсионный фонд или в ОМС, в том числе и потому, что качество этих госуслуг всем известно.
В каких российских регионах больше всего таких «неучтенных» людей?
Если люди полностью самозанятые, то они могут нигде не числиться. Следовательно, их нельзя однозначно к местности привязать, даже если у них есть место регистрации. Они мобильны: сегодня — здесь, завтра — там. Но локально по плотности можно назвать, скажем, северные территории. Там, где находятся крупные предприятия: нефтяные, лесозаготовка. Там люди работают за кеш, и выплаты им не проходят через банковскую систему.
Мегаполисы не называете?
В мегаполисах численность населения вообще невозможно просчитать. Например, в Москве, по данным связистов, их услугами ежесуточно пользуются примерно 25 миллионов абонентов. А по данным коммунальщиков, то есть по говну, — до 30 миллионов. Это при том, что официальная численность — 12 миллионов.
Как считают по говну?
В канализацию сливается вода, например. Все это можно померить, ведь примерно известно, сколько расходует и тратит один человек. Но этот способ подсчета пригоден только для тех городов, где имеется централизованная канализация. То есть только для части страны. У нас четверть населения вообще живет с туалетами на улицах.
Сейчас говорят о том, что big data входит в нашу жизнь, все оцифровывается, и с помощью технологий обработки больших данных можно будет анализировать любую информацию, люди станут прозрачны для фискалов. Есть чеки, есть доходы официальные, есть расходы официальные. Свалив все эти цифры в кучу и обработав ее, можно интерпретировать результаты как «объективное состояние экономики».
Но, во-первых, это опять же речь о крупных городах. Стоит чуть подальше отъехать — и все… нет цифры. Летом мы были в Осетии.
Во Владикавказе даже в центральной гостинице нет кассовых аппаратов, значит, и чеков нет. Мобильные телефоны также ловят не везде. Расчеты наличными из рук в руки — обычное дело
А во-вторых, данные big data отрываются от материальной продукции, это по большей части все-таки финансовая информация. То есть непонятно, к чему материальному они будут относиться. Экономические процессы представлены в деньгах, а товарные, материальные не фиксируются, и знание о них теряется. То есть реальную картину, как живут люди, чем занимаются, мы снова не получим.
Двойная бухгалтерия в том же Росстате разве невозможна? То есть в одной тетрадке — правдивые цифры для внутреннего пользования высших чиновников, а в другой — для всех?
На государственном уровне существует некоторое нормативное представление о стране, какой она якобы должна быть. Но достоверных данных о ней нет.
Статистика у нас не двойная, она — многомерная. Функции сбора данных формально были закреплены за Росстатом. Но поскольку данные его исследований иногда расходились с нормативом, он был передан в подчинение Минэкономики. Это означает, что за Росстатом сейчас просто закреплена функция фиксации результатов управленческих усилий. Сказали, что рождаемость должна повышаться, она и повышается. По данным Росстата. Смертность — снижается. Сказали, что уровень жизни должен расти — и он растет.
Допустим, можно «поиграть» с причинами смертности, а как сфальсифицировать количество новорожденных? Человек либо родился, либо нет.
Показатель рождаемости — это очень непростая технология фиксации жизни, и он тоже регулируется. Если ребенок родился не дышащим, с уродствами, то какое-то время врачи ждут, что он начнет дышать, что-то предпринимают, а только потом фиксируют смерть. Но если есть нормативная установка повысить рождаемость, плод будут спасать до последнего. Он будет жить, пусть и в состоянии овоща. Но рождаемость увеличится.
Можно ли в истории России назвать период, когда у высших государственных деятелей были наиболее реалистичные знания о стране и о народе?
Интегрального знания не было. В царской России была земская статистика, но она проводилась по разным методикам. Из-за этого несовпадения складывалась очень конфликтная ситуация. Но локально можно сказать, что были какие-то реалистичные представления.
После революции статистика развивалась до конца 30 годов, то есть до того момента, когда данные переписи 1937 года по численности населения не понравились Сталину и были признаны «дефектными»
Очень много людей «убыло» из страны в силу репрессий или просто сбежало. И все теоретики и практики статистики, начиная от руководства, были репрессированы.
Промысловая ниша
Чем занимаются промышляющие россияне?
Есть разные формы занятости: работа по найму, когда приходишь в девять утра, а в шесть вечера свободен. Оценка деятельности твоей — это то, сколько ты отсидел часов, а что сделал — никого не интересует. Есть служение — это все силовые структуры, администрации, госслужба. Там ненормированный день, они не работают, а именно служат. Есть бизнес, где все регулирует рынок: продал — купил. А есть промысел. В промысле люди, в частности, зарабатывают сначала авторитет. Потом этот авторитет конвертируется в деньги.
В парикмахерскую вы ходите к кому? К знакомому парикмахеру. К врачу идете — авторитетному. К автослесарю — тоже по рекомендации. Промысловик — это человек, который изготавливает уникальные в какой-то степени изделия и оказывает персонифицированные услуги всем, кто готов за них платить. Промысловики строят дома, бани, шьют одежду и обувь, собирают дары природы, ремонтируют все, что можно отремонтировать. И многое другое.
Какие виды промыслов самые популярные?
Хватаются за все, где можно заработать. Промышляют даже на государственных пособиях. В фонде «Хамовники», например, есть грант на исследование промыслов по усыновлению. Или грант по исследованию промысла по написанию заказных студенческих и научных работ. В промыслах главное свою нишу найти. А когда ее находят, то разрабатывают ее до исчерпания. Или пока государство не наложит жесткие ограничения.
Часто люди одновременно служат или работают, или занимаются бизнесом — и в то же время промышляют. Полицейский, который крышует чей-то киоск, — промышляет. Практически все хорошие врачи, учителя подрабатывают индивидуально. Есть и чиновники, промышляющие лоббистскими услугами, и многое другое.
Все эти «промысловики», даже те, кто ведет полулегальную жизнь, — это самозанятые?
С точки зрения налоговой службы — да, это самозанятые, потому что не платят налогов со своих доходов. По официальным данным, которые в свое время озвучивала бывший вице-премьер Ольга Голодец, 27 миллионов россиян не платят в социальные фонды. Но поскольку они на что-то живут, значит имеют доходы.
У нас очень жесткая социальная структура. Есть власть, есть народ, есть активное население, которое у нас принято называть бизнесменами, и есть маргиналы. Четыре политические группы соприкасаются между собой: власть обращается к народу, народ поддерживает власть на выборах, предприниматели выполняют социальные обязательства бизнеса, государство стимулирует бизнес.
Это официальная социальная структура, и в нее самозанятые совершенно не вписываются. Они — не власть, они — не народ, они — не предприниматели и не лица свободных профессий, они — не маргиналы. Но они есть — сами по себе, ни от кого формально не зависят.
Зачем их хотят оцифровать?
Новый начальник федеральной налоговой службы сказал, что будущий реестр населения — не для пополнения бюджета, а для легализации деятельности, в том числе и деятельности самозанятых. То, что эти люди самостоятельны, независимы — ломает представление о социальной структуре. А значит — ломает политическую систему.
Ведь с точки зрения власти этими людьми, которых достаточно много, никто не занимается. Поэтому несколько лет назад в поручениях по посланию президента появился тезис, что надо определить статус самозанятых, принимая во внимание, что эти граждане не предприниматели. Самозанятые ведь не экономическая, а социальная категория. Но эти содержательные различения совершенно темный лес для наших экономических ведомств, не в их компетенции. Поэтому поручение президента они выполнили по-своему — определили фискальный статус самозанятых.
Но определение фискального статуса ведь не означает их автоматическую легализацию?
Нет, конечно. Даже не знаю, есть ли способ их легализации. Те же кассовые аппараты — заявляется, что они если и не везде стоят, то во многих местах. Но в то же время появилась технология обхода этих касс. После внедрения разных регуляторных инноваций закрылось порядка 400 тысяч малых предприятий. Но люди с этих исчезнувших предприятий никуда не нанимаются на работу, значит куда-то уходят в тень, промышляют. Армия самозанятых постоянно растет. Хотя, похоже, что спрос на их услуги не увеличивается.
Когда впервые появились промысловики?
У нас в стране всегда была промысловая экономика, даже при советской власти. До 1956 года в СССР существовала промкооперация. Огромный институт: артели, бригады, производственные цеха. За счет их деятельности удовлетворялась существенная часть потребительского спроса. Но Хрущев систему ликвидировал, кооперативы были национализированы и превратились в социалистические предприятия. Ну а потребность в изделиях и персонифицированных услугах осталась. Начали появляться частные мастера-портные, парикмахеры, сапожники, сантехники, строители — то, что стали называть теневой экономикой. В конце 1980-х госограничения на кооперативы были сняты. И промыслы начали под видом разных бизнесов возрождаться.
Существует точка зрения, что в 1991 году челноки и кооператоры спасли Россию.
Скорее, они себя спасли от голода. Промыслы, самозанятость в России — это не какая-то чудесная, сказочная жизнь. Это способ выживания. Сегодня человек курятник строит, завтра хлеб печет, послезавтра грибы собирает. Специальности нет. Просто люди, может и плохо, но все умеют делать. Или пытаются все делать, то есть выживают. В результате промышления капитала не возникает. Все, что они зарабатывают, — тратят.
Если промысел — способ выживания, то не рискует ли государство, отнимая кусок хлеба у народа?
Некоторые чиновники тоже считают, что кусок шерсти с паршивой овцы не стоит усилий. Но возникает проблема социальной справедливости: почему эти граждане налогов не платят, а услугами государственного здравоохранения и образования пользуются? Хотя никто не доказал, что они ими пользуются. Эта идеология распределительной справедливости определяет и поведение власти, а вовсе не экономические мотивы.
О неучтенных гражданах власть заговорила после публикации исследований фонда «Хамовники» о «гаражной» экономике, отходниках. Вам не поступают угрозы от людей, когда вы с ними пытаетесь разговаривать, за то, что вы выводите их из тени?
Да этим людям до лампочки. Мы ведь не особо сильно пристаем с расспросами. Всех студентов проводим через полевые экспедиции. Посадил человека на крыльцо в сельском магазине, сидит полдня, наблюдает, вечером рассказывает, что видел. Нет никакого противодействия. Изредка, правда, бывает, что начальники не хотят с нами разговаривать. Ну и ладно, есть другие информаторы. Мы работали во всех округах федеральных — от Камчатки до Калининграда.
Зачем вы это делаете?
Нам просто интересно, пытаемся описать свою страну. Сам факт описания реальности уже меняет отношение к ней. То есть у государства остается меньше вариантов делать глупости. Взять хотя бы самозанятых. По факту мы их легализовали. Вот государство сейчас чешет репу, что с ними делать. И, в общем-то, решение не придумано, кроме фискальных мер. Думаю, что в конечном счете государство вынуждено будет смириться с тем, что есть граждане, которые с ним не связаны.
Скудная жизнь
За последний год удалось зафиксировать какие-то новые тенденции в реальной жизни страны?
Уровень потребления ощутимо падает, доходы уменьшаются. Это, с моей точки зрения, прямые следствия фискальной политики государства, ограничивающей промысловую активность и, соответственно, доходы людей. Фискалам нужны шашечки, а то, что машина не едет — производство сокращается, доходы падают, потребление уменьшается, — их не интересует. И жизнь упрощается. В 2000-е годы во многих райцентрах появились супермаркеты городского типа. Сейчас они все больше превращаются в сельмаги.
Что вы имеете в виду?
Торговые площади большие, еще чистенькие. А по ассортименту и по качеству обслуги все возвращается если не к советским, то к ранним постсоветским временам.
Кризис добрался до самозанятых, промыслы их больше не кормят?
Идет очень сильная стратификация. Люди, которые жили извозом, например, после введения системы «Платон», то есть оплаты проезда по федеральным трассам, вынуждены были изменить свой промысел. «Платон» следит за большегрузами от 12 тонн. С этих машин дальнобойщики перешли на пятитонники, которые пока не фиксируются теми, кто взял большегрузный извоз в откуп. Естественно, доходы дальнобойщиков также упали.
В трудовых коллективах, среди тех, кто «ходит на работу», опять появились кассы взаимопомощи. С каждой получки люди сдают какую-то часть своей зарплаты в общую кассу
И либо по очереди, либо в случае чрезвычайной ситуации члену коллектива выплачивается некая сумма.
Новый премьер обещал бороться с закредитованностью населения. Кредитные долги — это большая проблема?
Для государства — проблема, для людей — своеобразная палочка-выручалочка. Сейчас многие возьмутся детей рожать и получать маткапитал, чтобы кредиты эти отдать. Пообещали же выплаты и за первого, и за второго ребенка. Надо ли бороться с микрокредитованием — не знаю. У нас в фонде есть проект, в рамках которого мы изучаем микрофинансовые организации. В одном из городов в Архангельской области получилась интересная картина: из десяти тысяч населения четыре тысячи задействованы в системе микрокредитования.
Звучит ужасно. Сразу вспоминаются страшилки про коллекторов, кидающих в окна самодельные бомбы.
Коллекторы — уже крайний случай, безвыходная ситуация. В этом городе несколько микрофинансовых контор, в том числе и нелегальных. И народ научился маневрировать, чтобы не попадать в долговую яму: берут в одном месте, потом перекредитуются в другом. То есть довольно ловко во всем этом ориентируются. И люди, что удивительно, берут микрокредиты не на еду, а на какие-то сторонние нужды: телефон, бытовая техника и прочее. То есть обеспечивают себе более высокий уровень потребления. Прихлопнут микрокредитование — потребность в финансовых ресурсах не исчезнет, появятся черные подпольные кассы, например.
В послании Федеральному собранию президент Путин подчеркнул, что у народа созрел запрос на перемены. Ваши «полевые наблюдения» это подтверждают?
Мы видим негативизм, но не запрос на перемены. Людей действительно не устраивает то, что есть. Но они не хотят думать о том, что еще может случиться. Главное — «чтобы не было войны».
Если людей хотя бы не трогать — они выплывут, найдут себе занятие
Существуют, например, недавно описанные нами распределенные мануфактуры. Или промысловой трафик. Наши умельцы ориентируются на Китай, например. Таковы программистские промыслы, или химический синтез веществ, которые потом производятся в товарных количествах в Китае. Но это вовсе не новые тенденции, это происходит давно.
Почему вы отрицаете потребность в переменах? Даже в правительстве называют социальные сферы, на которые больше всего жалоб — образование и медицина.
Люди научились решать и проблемы со здоровьем вне государства, в той же Москве уже сотни негосударственных медорганизаций. Это значит, что существенная часть населения проблемы решает вполне современными методами.
Другое дело — пенсионеры, инвалиды, малодоходные группы населения. То есть те, кто не сумел включиться в новую структуру общества. И их проблемы связаны скорее не с лечением, а с тем, что они живут советскими стереотипами, когда здоровье было национализировано и распределялось советским людям в зависимости от их социального статуса. Эти люди ждут от государства того, что оно в принципе уже дать не может.
В провинции, вне главных городов — да, официальная медицина деградировала. Однако появились системы неформального здравоохранения. Аптеки — это их полноценный элемент. В аптеке и диагноз поставят, и лечение назначат. Практически в каждом поселении — знахарь, колдун. Опять же СМИ рассказывают про то, как поддерживать здоровье. То есть народ сам лечится, в государственную систему здравоохранения не обращается.
Знахарей и газеты с ЗОЖ трудно назвать формой поддержания здоровья, скорее это имитация?
Ну почему имитация? Условно говоря, грипп знахарь не вылечит, как, впрочем, и врачи поликлиник, но поможет справиться с психосоматикой. Поймите, что здоровье все же не чисто биологическая вещь, а соотношение между биологическим и социальным статусами.
Можно быть инвалидом первой группы и быть здоровым, поскольку для тебя есть место в социальной системе. А это место в системе можно получить и без официальной медицины. На рынке много таких оздоровительных промыслов: йога, гимнастика, скандинавская ходьба и прочее.
Ну а если речь идет о каких-то серьезных болезнях: почки, сердце, аппендицит?
Глобально здоровье — вопрос философский. Люди, знаете ли, всегда умирают. Серьезное уменьшение смертности произошло за счет способов лечения инфекционных болезней. А вот по поводу болезней органов дыхания, онкологических и кардиологических болезней, которые считаются главными причинами смерти, особого прогресса в лечении нет. Численность болеющих растет, потому, в частности, что растет возраст дожития, и старые люди просто «встречаются» со своим раком, например. Роль медицины в том же увеличении продолжительности жизни сомнительна. Ну да, доктора сделали высокотехнологичную операцию, дали человеку инвалидность. Это что, достижение?
По мнению вице-президента «Общества специалистов доказательной медицины», доктора медицинских наук Василия Власова, половина всех высокотехнологичных кардиологических операций не оправдана состоянием больных. То есть сделана зря. Это так сказывается устройство рынка квот на высокотехнологичную помощь. Тоже, кстати, промысел. Все очень неоднозначно. И как-то оценивать и предлагать что-то очень стремно, непонятно, чем обернется.
Особый путь
Слишком активные действия государства по повышению собираемости налогов разве не способны спровоцировать социальные протесты?
Со стороны чиновников нужно было много усилий приложить, чтобы возник протест, как в Шиесе, где собирались строить мусорный полигон. Но там был именно бунт. Для нашей социальной организации бунт — самая естественная форма протеста.
Проблемные места были и будут всегда. Есть прекрасная книга бывшего директора Росархива Владимира Козлова про бунты в СССР. Власть и тогда, и сейчас умеет с этим работать, умеет гасить, подавлять. Задача в том, чтобы эти локальные точки не генерализировались, не синхронизировались.
Есть в мире страны, схожие с российским устройством?
Ресурсная часть со всеми атрибутами, о которых я говорил, есть у любого государства. Если есть госбюджет, то есть и распил, и откат. Почитайте, что происходит в США, где постоянные скандалы по поводу сверхдорогих государственных заказов. Дело в соотношении между рынком и бюджетом. Чем меньше бюджетная часть, тем более свободна экономика. Если госбюджет большой, то возникают точно такие же проблемы, как и у нас. А у нас бюджет не просто большой, он — всеобъемлющий, рыночной части вообще нет.
Вы постоянно ругаете отечественных реформаторов, которые еще со времен Петра Первого пытаются заимствовать за границей какие-то формы социального устройства.
Оцениваю по результатам. Наши чиновники и политики все время думают, где бы что свистнуть, позаимствовать, а затем адаптировать под российские реалии, чтобы у нас все было, как у них. Но получается «как всегда у нас», а не как в Европе.
России нужен свой особый путь?
У России огромная территория, 11 часовых поясов. Чтобы ее удержать, нужно иметь соответствующий бюджет и силовые структуры. Откуда взять бюджет? Экспортом ресурсов, энергоносителей. Собственно, это и происходит. Из факта существования такой территории и плохой связности ее элементов и возникает необходимость огромного аппарата управления. Чтобы содержать этот аппарат управления, нужны опять ресурсы… То есть это такой нескончаемый цикл, нескончаемый круговорот.
Если территория распадется на несколько мелких, то будет легче?
У нас в истории уже такое два раза было, разве легче стало? Наверное, поэтому президент и говорит, что для нас главное — социальная стабильность и территориальная целостность.
Чеченка о насилии в браке, пытках в тюрьме и бегстве в Германию
Фото: Goran Tomasevic / Reuters
По даннымРосстата, за последние четыре года (с 2015-го по 2018-й) из России эмигрировали почти полтора миллиона человек (1,484 миллиона). В Германию уехали 18,8 тысяи россиян. Одна из них — уроженка Чечни Луиза (по ее просьбе имя изменено). Она бежала из Чечни после того, как ее мужа обвинили в пособничестве террористам и их обоих подвергли пыткам. Сейчас Луиза имеет статус соискательницы убежища. Она считает, что ее жизни по-прежнему угрожает опасность. По просьбе «Ленты.ру» журналистка Марьяна Самсонова записала рассказ этой женщины о жизни в республике, несчастливом браке, пытках, бегстве и судебных тяжбах с бывшим мужем в чужой стране.
«Я взрослела на войне»
Моя семья не была религиозной, отмечали праздники, традиции чтили, но не более. Всю жизнь и по сей день оставались «советскими» людьми — верили в тот порядок. В детском саду и начальной школе все говорили по-русски, в семье тоже. Первым моим родным языком был русский. Маленькой девочкой я понимала чеченский, но не умела на нем говорить. Научилась, уже будучи подростком. Мое детство и юность пришлось на чеченские войны. В Грозном мы оставались всю первую войну, с 1994-го по 1996 год. Как сегодня помню, 28 апреля 1994 года шел урок русской литературы. Мы учили стихотворение Лермонтова «Белеет парус одинокий». В этот момент начался обстрел, снаряды попали в школу. Дети кричали. Кто-то был ранен, были и погибшие.
В 1996 году образовалась независимая Ичкерия, и подход к образованию резко изменился: начали внедрять шариат. В школе учителям и детям запретили разговаривать на русском языке, преподавание шло по-чеченски. Классы разделили, теперь девочки и мальчики учились раздельно: мы с утра, мальчики после обеда. Так было вплоть до 1999 года.
Прошло еще несколько лет, и Чечня вновь перешла под контроль России. Я взрослела на войне. После девятого класса я подала документы в медицинский колледж, на фельдшера-акушерку. Меня в медицину совершенно не тянуло, но отец настоял: надо, чтобы в семье был медик, его старшая сестра была врачом — это надежная профессия. Такого же будущего он хотел и для моей сестры, но та, рано выйдя замуж, быстро обзавелась детьми и нового обучения не планировала.
Я отучилась, получила диплом, устроилась работать в одну из городских больниц. К тому времени я тоже была замужем за любимым, знакомым мне с детства парнем. У него была состоятельная семья. Мы влюбились друг в друга еще в 13 лет, а поженились после окончания школы.
«Мне было предписано длинное платье и хиджаб»
С работой у меня не сложилось. Я трудилась в больнице под началом молодого неженатого врача. Он начал ко мне домогаться. Сначала на словах — я отказала в общении. Тогда он выдвинул ультиматум: или я отвечаю на ухаживания, или увольняюсь по собственному желанию. Мне пришлось уйти. Вся моя медицинская карьера уложилась в два месяца. И тогда я поступила в Чеченский государственный университет переучиваться на юриста. Эту специальность я выбрала сама. Все сложилось, я получила диплом и устроилась помощницей адвоката.
Тем временем семья моего мужа стала выдвигать мне претензии: почему нет детей? Для чеченцев это исключительно важный вопрос. Свекровь винила меня. Муж успокаивал: ничего страшного, мы усыновим ребенка. Мы пытались сдавать анализы и лечиться, посещали больницы в соседних регионах, летали даже в Москву и Санкт-Петербург. На обследования ездили втроем: я, муж и его мама. При этом за результатами проверок свекровь заходила сама, меня не пускала. Я не смела перечить матери мужа. Она объявляла результат: дело во мне, якобы я бесплодна.
Предлагали сделать ЭКО, воспользовавшись услугами спермобанка, но для меня такой вариант был исключен, мне было важно знать, кто будет биологическим отцом ребенка. Я очень хотела детей. Любила их и всегда с ними находила общий язык. Любого приняла бы как своего. Но в случае, если бы мы взяли малыша из приюта, мне было бы нужно знать, кто его родители, откуда он родом, что за наследственность и каково состояние его здоровья. До усыновления дело так и не дошло — мы развелись. За два дня до развода, убираясь в комнате свекрови, я нашла спермограмму мужа — она была нулевая! У него не было шансов на потомство. С тех пор он трижды женился, но дети так и не родились.
Мои пять лет жизни с ним были вполне спокойными и благополучными, если не считать нападок свекрови. Мы жили отдельно, муж не позволял себе ни грубости, ни насилия.
После развода я вновь поселилась у родителей. В какой-то момент на моем теле начали появляться красные пятна. Врачи не могли определить их происхождение — не то экзема, не то псориаз. Таблетки и мази не помогали. Целый год у меня держалась повышенная температура. Знакомые посоветовали обратиться в клинику исламской медицины в Грозном, где специалисты лечат религиозными методами и молитвой. Мне было предписано отказаться от ношения короткой юбки в пользу канонической мусульманской одежды — длинное платье и хиджаб. Я подчинилась, и спустя семь месяцев пятна прошли, температура нормализовалась.
«Традиция предписывала убирать за всеми домочадцами»
Вскоре в Грозном я познакомилась с отцом моих детей. (Хотя Луиза прожила в браке с этим человеком несколько лет, она избегает слова «муж» или даже «бывший муж» — прим. «Ленты.ру».) Я ждала маршрутку. Он подошел, представился. Начали общаться. Переписывались. Он сказал, что хочет жениться на образованной девушке, и его мать ему тоже такую искала.
Его социальный статус был куда ниже моего — сельский житель, родившийся и выросший в деревне. Имел сезонные заработки в сельском хозяйстве, выращивал фрукты на продажу. Образование — четыре класса начальной школы. Для его села и послевоенного времени этот уровень был нормой. Никто из их семьи не имел аттестата об окончании школы. У меня же было высшее образование, неплохие перспективы работы и не обремененная детьми жизнь. Мне нравилось жить в большом городе.
Я не хотела замуж, ведь совсем недавно я пережила разрыв. Но мне стали названивать его мама и сестра. Такое вмешательство посредников в жизнь потенциальной пары принято у чеченцев. Уговаривали, настаивали, обещали, что после свадьбы мы будем жить в Грозном, я продолжу работать. Он тоже обещал. Говорил, что будет работать и обеспечивать нас. Я согласилась.
После замужества я оказалась в его сельском доме. Там теснилось около двадцати человек родни: братья с женами и многочисленными детьми, разведенная сестра со своими детьми, свекровь и мы с мужем. Я напомнила об обещании: мы же хотели жить в Грозном. На что получила ответ в резкой форме: если ты недовольна, собирай вещи и уходи обратно к отцу.
Этого я сделать не могла, так быстро разводиться считается у нас позором. Но я время от времени возвращалась к этой теме. Муж ссылался на свою маму — она-де не разрешает уехать.
Поскольку я была замужем за младшим из братьев, традиция предписывала мне убирать за всеми домочадцами и готовить еду. Бытовые условия в селе были отвратительными. Кран с водой только во дворе, туалет в огороде, в доме даже не было раковины. Зато семья мужа строго придерживалась религии.
День ото дня я выполняла работу по дому. Через пять лет брака у нас было двое детей.
«Я разбирала надписи, нацарапанные узниками на стенах»
Это началось в 2015 году. Я была беременна третьим ребенком. В один из вечеров муж пошел в гости. Я позвонила спросить, ждать ли его к ужину, он ответил, что скоро вернется. Но так и не пришел. Звонки остались без ответа. Я поняла, что его задержали сотрудники полиции, когда они явились к нам в дом, чтобы увезти и меня. Во двор вошли вооруженные военные в масках.
Спросили: кто здесь Луиза? Я отозвалась. Мне приказали ехать с ними, я отказалась. Тогда меня силой затолкали в машину и повезли. Высадили, завели в кабинет и стали бить дубинкой, оскорбляли, кричали «Проститутка, сучка, ваххабитская подстилка!» Я сказала: «Не бейте, я беременна». Но стало еще хуже. Избивавший заорал: «Ты хочешь родить боевика!» — и стал бить по животу.
Потом он приказал своему подчиненному отвести меня в другой кабинет. Там я увидела своего мужа. Он сидел на полу. У него был мешок на голове, а на мизинцах рук электрические провода. Передо мной с него сняли мешок и начали бить током, пока он не потерял сознание. Я умоляла их прекратить, но пытка продолжалась.
Его обливали водой, чтобы очнулся. Сказали: «Если ты не подпишешь признание, что причастен к терактам и нападениям на сотрудников силовых структур, то мы изнасилуем твою жену». Он сказал: «Она ни в чем не виновата, и я ничего этого не делал». Он просил не бить меня.
Меня били дубинкой и ногами. Я потеряла сознание. Когда пришла в себя, увидела, что на моих пальцах закреплены провода. Сколько времени я провела без сознания — не помню. Снова умоляла прекратить, пощадить ребенка. Дальше началась пытка током, но мне казалось, что я уже не чувствую боли. В горле пересохло. Было ощущение, что я проглатываю свой язык. Они выключали ток, когда видели, что я на грани, а потом возобновляли пытки.
Потом в этот кабинет зашел начальник. Он уточнил, что он мастер по пыткам. Мои мучители сказали ему, что мой муж не хочет брать на себя преступления. Я помню все, что мне пришлось пройти, все до малейших деталей. Каждое лицо, каждое имя, каждое слово. Нет ни дня, когда эти мучения не стояли бы у меня перед глазами.
Он стал сильно бить по лицу. Кровь из носа хлынула фонтаном в разные стороны — он сломал мне нос. В ту же ночь меня и мужа посадили в машину и привезли в Грозный — видимо, к одному из влиятельных силовиков. Нас поставили перед ним на колени. Он сидел на диване и держал в руках кусок арматуры. С размаху ударил меня ею по лицу. Мне показалось, что выбил глаз. Так сильно шла кровь из глаза и из рассеченной брови. Левая сторона лица посинела и опухла. Он избил меня до потери сознания. Стоило прийти в себя, как истязание продолжалось. Много раз. Мужа избивали тоже.
В какой-то момент зашел его коллега. Он ему сказал: «Посмотри, ко мне ваххабитов привели. Сами творят что хотят, не подписывают то, что мы просим». Тогда тот взял дубинку и начал сам меня избивать.
Другой стал отчитывать силовиков, которые нас привезли. Говорил, что они плохо выполняют поручения, показывая на нас: «Они бы давно все подписали, если бы вы хорошо сделали свою работу».
Потом истязатели поменялись. Один держал меня, другой бил. Мужа отвели в другую комнату. Я упала и не могла пошевелиться. Пришедший силовик поставил ногу мне на шею и стал давить. Он почти задушил меня, но другой сказал ему отпустить: «Оставь, сейчас уже не надо». Кажется, в тот момент они поняли или узнали, что ни к каким терактам мы не причастны.
Нас заперли в подвале, который находился прямо на территории дома силовика. Три дня нам не давали ни пить, ни есть. Нужду справляли в том же помещении. Там были другие люди, мы их не знали. Парни, девушки — больше десяти человек. Некоторые сказали, что сидят уже несколько месяцев. Мне было безумно страшно, потому что там было очень много крови, на полу и на стенах. Туда приводили таких же, как мы, запытанных.
Я разбирала надписи, нацарапанные узниками на стенах. Это были фамилии и просьбы: «Если кто-то выйдет отсюда живой — сообщите нашим родным, что мы здесь!».
«Твои синие глаза меня с ума сводят»
Мы провели там пять дней. На шестой нас отвезли на военную базу в горное село. Там снова нас пытали, но уже не так сильно, как прежде. Пытавшие нас смеялись. Говорили, что мы должны обязательно пройти эту «процедуру», хотя уже поняли, что мы не боевики и нам нечего рассказывать. Ничего не спрашивали. Они получали удовольствие от пыток. Полчаса издевательств — и нас отвели в какую-то камеру. Там мы просидели до ночи. Потом военные увели мужа, но вскоре вернули. А потом забрали меня.
В кабинете сидел офицер. Кажется, он был командир. Я увидела, что он пьян. Он начал меня допрашивать. Я говорила, что ничего не знаю о терактах и не интересуюсь ваххабитами. И вдруг он говорит: «Твои синие глаза меня с ума сводят».
Полез ко мне. Я просила, умоляла не делать этого. Говорила, что я беременна. Меня изнасиловали он и двое охранников по его приказу.
После тройного изнасилования у меня началось сильное кровотечение. Вся одежда пропиталась кровью. В таком виде меня вернули в камеру к мужу. Первое, что он сказал: «Тебя изнасиловали?» Я не могла этого сказать. Это считается у нас позором. Я знала, что если он узнает о насилии и мы сумеем выйти из этой тюрьмы, он меня бросит. Я все отрицала, сказала, что ничего такого не было, что я потеряла ребенка, что кровотечение из-за этого.
Он постоянно задавал один и тот же вопрос: было или нет изнасилование? Я всегда отрицала. Мы провели в этой тюрьме еще две недели.
На седьмой или восьмой день к нам в камеру зашел охранник. Выдал тюбик мази, сказал, чтобы мазала лицо каждый день. От синяков. Начали с нами хорошо обращаться.
Потом выяснилось, что моя сестра сумела выйти на правозащитников, везде писала жалобы, подняла шум, что меня похитили. Нас начали искать, правозащитники вышли на журналистов. Кто-то из газетчиков приехал в Чечню, в район, где нас держали. Начали расследовать, задавали неудобные вопросы. Огласки наши силовики не любят. Как-то наружу просочилась информация о нашем местонахождении — этим объяснялась перемена тюремщиков к нам.
Еще через несколько дней меня привели снова в кабинет к начальнику. Он сказал: «Если скажешь хоть слово о том, что здесь происходило, тебя убьют». Кроме того, он сказал, что я должна перед своей семьей и перед родственниками мужа покаяться в симпатии к ваххабитам. Наших родных, сказал он, привезут в районный отдел полиции. «Ты и твой муж должны будете сказать, что намеревались уйти в горы к боевикам, но полиция нас перехватила. Вы будете подтверждать все, что мы скажем». Я обещала сказать все что угодно, лишь бы нас освободили.
Нас отвезли к начальнику ОВД. Там был мой отец и родня мужа. Я рассказала про горы, про желание примкнуть к боевикам и организовать теракт — все как приказали. Конечно, наши родственники поняли, что нас избили и заставили оболгать себя. На мне все еще были следы избиений. Нам запретили обращаться в больницу. Сказали, если узнают, что мы были у врачей, преследование возобновится.
После этого нас отпустили. Муж каждый день спрашивал: «Тебя изнасиловали?» Без жалости. Без сочувствия. Я только сестре рассказала об изнасиловании. Она выслушала и посоветовала никому не говорить.
«Пограничники вызвали мне скорую помощь»
Прошло двое суток, боль в животе не утихала, и я решилась ехать в больницу Нальчика. Там мне сделали операцию и сказали, что я больше не смогу иметь детей. Муж был со мной в больнице и все выяснял, было ли изнасилование.
Дома родственники мужа шушукались: «А вдруг ее все-таки изнасиловали? Это такой позор, надо развестись и забрать у нее детей». Я не могла терпеть такое и переехала с детьми к родителям.
Прошло время. Мы думали, что силовики отстали от нас. Но спустя месяц мне позвонили и сказали снова явиться в отдел полиции. Со мной поехала мать. Ее оставили на улице, а меня завели и вновь стали избивать. «За что?» — спрашивала я их. И мне отвечали: это профилактика. Задерживать не стали. Мне хотелось верить, что теперь меня точно оставят в покое. Но таких вызовов было еще два. Опять «профилактика» — побои и пытки. В один из приводов угрожали убийством в том случае, если мы где-то расскажем об участии силовиков в пытках. Нас пугали, что отыщут и за границей. Припомнили чеченца Исраилова, убитого в Австрии: с нами могут расправиться так же.
После третьего подобного вызова мы решили уехать. Не было иного выхода. Старшему ребенку было тогда два года. Когда он видел военную машину, он плакал, впадал в истерику и кричал, что маму забирают.
Мы заплатили таксисту 50 тысяч рублей, он привез нас в Брест — услуга, весьма востребованная у чеченцев. Таксисты хорошо знают этот маршрут. Брест более двадцати лет является отправной точкой для чеченцев, бегущих в Европу от войны, от репрессий, от терроризма.
В тот же вечер мы были на границе с Польшей. У нас были загранпаспорта, но не было шенгенских виз. Мы заявили пограничникам, что просим убежища, и нас сразу пропустили. (Крайне редкий случай, обычно беженцы совершают от нескольких до нескольких десятков попыток, прежде чем попасть в Польшу без визы — прим. «Ленты.ру».)
На мне были следы недавней «профилактики»: сломанный посиневший нос, на теле черные пятна от пыток током. Пограничники вызвали мне скорую помощь. Отпечатки на карточки просителя международной защиты мы сдавали уже в больнице.
Мы хотели остаться жить в Польше, меня лечили в больнице. Однако вскоре о себе напомнили наши палачи. На телефон мужа пришло сообщение: «Мы знаем, где вы находитесь». Назвали город и адрес лагеря беженцев, где мы жили. Они очень быстро нас нашли.
Мы двинулись дальше — искать спасения в Германии.
«Несколько раз бывший избивал меня прямо на улице»
Я хорошо помню день, когда отец моих детей первый раз меня ударил. Спустя год после нашего бегства я сидела на кухне, пила чай. Он зашел, взял банку с кофе и ударил меня ею по голове. Разбил в кровь. Я бросилась в спальню, хотела найти бинт, но он бежал за мной с ножом, я закрыла дверь, и он воткнул в нее нож. Я успела отойти. Вскоре нам надо было идти на интервью в миграционную службу — обосновывать прошение об убежище. Муж — на тот момент мы еще не развелись — нанял переводчицу с немецкого, которая пошла со мной. Поэтому, рассказывая свою историю, я вновь умолчала об изнасиловании — знала, что мой рассказ передадут ему.
С тех пор эпизоды избиения повторялись. Я думала, что он придет в себя, изменится, никому не жаловалась и не рассказывала. Но с каждым днем становилось все хуже.
Он обратился за психологической помощью, пил антидепрессанты, но без особого результата. В прошлом году мы окончательно расстались. Точнее так: он ушел из семьи. А на следующий день явился в югендамт — социальную службу, следящую за соблюдением интересов детей, — и написал заявление, что я бью их, что со мной дети в опасности.
Ко мне пришли три сотрудника ведомства, одна из них — переводчица. Осмотрели всю квартиру. Подытожили, что заявленное отцом детей не соответствует действительности. Оказывается, он писал, что в квартире беспорядок, грязь, что дети неухоженные, голодные, мать ненормальная. А я им показала наглаженные детские вещи в шкафах, продукты в холодильнике, детскую, полную игрушек.
Когда забрать у меня детей легальным образом не получилось, бывший перешел к угрозам. Он вынудил меня подписать договор о совместной опеке, грозясь в противном случае все рассказать людям о насилии, которое надо мной учинили, а также о том, что я гуляю со всеми подряд. Сказал, что у него есть протокол моего интервью миграционным властям, и он его выложит в интернет. Я страшно боялась этого позора — что на меня будут смотреть как на падшую женщину, и согласилась 50 на 50 опекать детей. Подписывая это соглашение, я заявила соцработнице, что делаю это вынужденно, против своей воли. Также я подала заявление в полицию на побои с его стороны, которые периодически случались, несмотря на разрыв. Несколько раз бывший избивал меня прямо на улице.
«Отец отрекся от меня перед телекамерой»
Я пошла на его условия, но это не остановило отца моих детей от дальнейших пакостей. В конце прошлого года он взял мое фото и распространил в чеченских группах с текстом, что я ненормальная, что я без вести пропала, выйдя из дому с большой суммой денег, что меня ищут. Заодно он сдал мое местонахождение нашим преследователям.
Мне позвонила мама: «Где ты?» Сказала, что к ним пришли сотрудники РОВД: «Ваша дочь находится в Германии» — показали мое фото с объявлением о пропаже. В том же сообщении был мой нынешний немецкий адрес. Я обратилась во все возможные инстанции, заявила, что боюсь за свою жизнь, и просила переселить меня отсюда или как-то обезопасить, но полиция ничего не предприняла.
Между тем рассылка этого фото стоила серьезных проблем моим родным. Спикер парламента республики Даудов лично поставил ультиматум моему отцу: либо твоя дочь возвращается в Чечню, либо отрекайся от нее публично. Отец отрекся от меня перед телекамерой чеченского ТВ — сказал, что я ему больше не дочь. Теперь моей семье опасно связываться со мной, мы не общаемся. После развода с мужем отец пытался добиться моей реабилитации, но силовики дали понять, что охота на меня продолжится в любом случае.
Я обращалась к психологам и психиатрам из-за последствий пыток. По моему случаю был консилиум. Диагноз — посттравматическое стрессовое расстройство с тяжелыми последствиями. У меня серьезное ухудшение зрения, по 20-30 процентов каждый глаз. Приходится носить линзы. Я прошла несколько операций по восстановлению носа, но полностью исправить его не удалось.
«Его родня объявит кровную месть моей семье»
Я живу только детьми. Они очень спортивные, дружелюбные, одинаково хорошо общаются с немцами, турками, русскими, украинцами. Оба мальчика занимаются карате, берут призовые места, им очень нравится.
В свою половину недели, когда дети с ним, их отец плохо с ними обращается, даже бьет. Сын — ему сейчас семь лет — был со мной на суде по определению места жительства. Он заявил судье, что папа его избивает, что он боится папу, но судья не учла его показаний. Я обжаловала решение суда и буду бороться за детей дальше. Хочу, чтобы опека была полностью на мне, а встречи с отцом, как и положено по закону, происходили раз в две недели, на выходные и на каникулы.
Если у ребенка что-то болит, бывший муж тянет до конца своей смены и мне передает больного. Тогда я ищу скорую помощь или лекарства. Сотрудникам опеки он объясняет: «Я женюсь, приведу жену-чеченку, она будет за детьми смотреть». Он угрожает мне и требует отдать ему детей и уехать, распространяет среди чеченцев слухи, что я проститутка. Дает мой номер мужчинам, желающим развлечься, они мне звонят с гнусными предложениями. И в то же время угрожает вывезти детей из Германии, если я посмею вновь выйти замуж. К сожалению, это не пустая угроза. Я знаю многих беженок, чьи мужья незаконно вывозили детей, лишив мать возможности видеться и общаться с ними.
Относительно детей мне поступают угрозы и от родных бывшего мужа. Один из его кузенов, сделавший карьеру в администрации республики, звонит и обещает меня «закопать», если я добровольно не отдам детей отцу, а сама не уеду. К моему отцу в Чечне пришли и сказали, что если я не отдам детей, его родня объявит кровную месть моей семье. Отец ответил, что кровная месть объявляется только в случае убийства, а дети целы и невредимы — за что месть? Но ему сказали, что если найдут меня и что-то со мной сделают, отец будет якобы не вправе мстить.
Сестра бывшего тоже находится на территории Германии под чужим именем. Она также угрожала мне вывозом детей в Чечню. Эта информация есть у полиции.
Пока бывшему ничто не мешает напасть на меня прямо на улице. 24 апреля он подошел ко мне и ударил по голове. Я получила сотрясение головного мозга. Мне дали медицинское заключение, и я снова заявила в полицию. Был суд. Решение — отдаление на сто метров друг от друга нам обоим. Это был рецидив. Напав на меня в прошлом году, бывший угрожал убийством. Полиция так и не остановила его.
Страшно, что мои палачи знают мой адрес. Единственное, чего я сейчас хочу, — выжить и защитить детей. В других городах женщин в моей ситуации увозят вместе с детьми во фраухауз — убежище. И я продолжаю бороться за право уйти в такое укрытие.
«Лента.ру» поговорила с основателем Межрегионального отцовского комитета Игорем Серебряным о предложении, выдвинутом его организацией: взимать алименты с того супруга, который инициировал развод. При этом отец должен иметь законную возможность оставить ребенка себе. По словам Серебряного, мужчины по сравнению с женщинами имеют гораздо меньше прав в области семейных отношений, а государственная политика и феминистки лишь усугубляют ситуацию. Вопросы, поднятые в интервью, не оставили читателей равнодушными и породили бурную дискуссию. «Лента.ру» решила опубликовать самые интересные комментарии к статье в виде отдельного материала.
В Центральной России вторые сутки продолжается «снегопад века»: к концу дня, по прогнозам синоптиков, высота сугробов достигнет 62 сантиметров. Метель назвали самой сильной за всю историю метеонаблюдений. В Москве стихия унесла жизнь одного человека: метель обрушила деревья и повредила линию электропередач. Непогода оставила без света 20 тысяч жителей Московской, Владимирской и Калужской областей. Но несмотря на это, россияне активно делятся своими фотографиями и впечатлениями в соцсетях. «Лента.ру» собрала самые интересные из них.