Владимира Серкина, психолога, преподавателя и исследователя, окрестили русским Кастанедой, после того как он опубликовал несколько книг из серии «Диалоги с Шаманом». Их герой — отшельник, живущий на Крайнем Севере, обладатель тайных знаний. Его прототипами стали реальные люди, которые выбрали уединение и свой особый путь духовного развития. В беседе с «Лентой.ру» автор диалогов рассказал о людях, которые выбирают одиночество в современном мире.

«Лента.ру»: Как вы искали своих отшельников? А главное — зачем?

Владимир Серкин: Задачи непременно найти отшельников я себе не ставил. Но так вышло, я жил в Магадане, у меня был период, когда я начал ходить по окрестностям один. Я, вообще, очень люблю ходить по лесам, по горам. А на Колыме есть куда пойти на один-три дня: лес, сопки, бухты. Много мест, где буквально не ступала нога человека.

Когда долго ходишь одним и тем же маршрутом, люди, которые там живут, становятся тебе знакомыми. Они не расположены к общению, иначе бы не жили в одиночестве. Но все происходит постепенно. Сначала киваешь им, потом здороваешься, потом про рыбалку спросишь, потом уже они тебя спросят в шутку: «Что там в городе? Война не началась?» Только потом уже начинается полноценное общение. Бродил я по тем местам с 1995 по 2000-й, эти отшельники ко мне привыкали постепенно. В какой-то момент я стал записывать некоторые их интересные мысли. Эти люди были примерно такого же возраста, как я сейчас, — чуть за шестьдесят. Но были и те, которым уже и 80, и 90, но таких, конечно, мало.

90-летние жили отшельниками?

Был один, который жил там с конца 1940-х. Он, кажется, воевал, имел награды, но потом попал в плен, сидел за это, освободился и остался на Колыме.

Чем они вас так заинтересовали, что вы решили написать книгу?

Как утверждает психологическая теория деятельности, любое занятие, конституирует человека, в том смысле что оно «выстраивает» и психику, и тело. Начнешь чем-то заниматься, и тело начинает приспосабливаться, и психика. Их обособленная жизнь отразилась на психике, меня это заинтересовало как специалиста. Я стал записывать и через какое-то время этих записей накопилось довольно много. Я показал их знакомым, и даже своим студентам. Студентам так понравилось, что они начали включать какие-то диалоги в дипломные работы. Тогда возникла мысль все это издать. В 2001 году издал первую книжку — 55 страниц, 400 экземпляров. За свой счет, разумеется. За полтора-два года все раздал-раздарил. Пошли отзывы. Спрашивали, когда будет продолжение? Тогда я начал уже целенаправленно беседовать с этими людьми и записывать их мысли.

На Колыме так много отшельников?

В чистом виде — нет. Но я стал замечать, что некоторые люди, живущие в городе, они, если можно так сказать, того же стиля жизни, того же состояния, как и те, кто живет в глуши. Оказалось, что все они имели опыт оторванности от людей: на маяке жили или на радиостанции, служили на отдаленном пункте связи, имели опыт одиночного проживания. Выяснилось, что они тоскуют немного по тому периоду и много рассказывают об этой отшельнической жизни.

Этих «шаманов», как вы их называете, можно считать социофобами и социопатами? Или у некоторых вполне нормальных людей просто есть запрос на удаление от общества?

Жизнь «шамана» не имеет отношения к тренду современной «социофобии» — это совершенно другое. Сейчас человек поживет один, на даче, выложит в Facebook описание того, как он наслаждался одиночеством, получит лайки, и на этом все. А окрестности Магадана — это не Подмосковье, там круглый год надо бороться за жизнь.

Недавно друг из Магадана рассказывал, как они пошли на скалы и случайно обнаружили какую-то расщелину, а там оказывается избушка и живет мужик. Он был угрюм и всем своим видом дал понять, что не хочет никого тут видеть. Это такой типичный интроверт — ушел из города и не хочет ни с кем общаться. Просто у человека склад психики и жизненный опыт такой.

Из тех, кто на момент нашей встречи целенаправленно занимался духовной работой, я знаю одного, ну может двух, которые ушли именно для духовной практики. Один из них, помнится, решил три года не разговаривать, ни с кем не общаться. Я думаю, что ему трудно, даже крупу на три года не запасешь — мыши съедят. В любом случае он должен как-то контактировать с окружающими.

Как устроена жизнь у этих людей? Чем они занимаются, кроме работ по хозяйству?

Это как у Маркса — бытие определяет сознание. Если весь день ушел только на хозяйственные дела, то день прожит зря для психологической практики. Если ты никаких духовных упражнений, усилий не сделал, день прожит зря. Поэтому ушедшие в одиночество обязательно найдут какое-то время, чтобы проделать духовные упражнения. У некоторых они постепенно отодвигают бытовую деятельность до минимального самообслуживания и приличий. В остальное время они занимаются духовными практиками, и этих практик хочется все больше и больше. Мотивацию таких людей нам трудно понять, потому что она в литературе вообще не описана. Они от нас отодвигаются, продвигаются по своему собственному пути.

И далеко можно так уйти?

Далеко. Любой современный человек может попробовать месяц помедитировать — продвинуться по определенному пути. Но потом он вдруг поймет, что с большинством окружающих ему не о чем говорить, не интересно общаться. А представьте человека, который идет по этому своему пути годами, десятилетиями.

Получается, свидетельств индивидуального опыта практически невозможно получить? Они все уносят с собой.

У тех, кто приобрел такой опыт, редко возникает желание поделиться им. Полноценная передача возможна, когда этот человек твой учитель, и ты вошел в его круг понятий. Но сейчас трудно найти настоящего учителя, потому что и на этом делают бизнес. Можно продвигаться и самому, только не торопясь, осмысленно, без фанатизма.

К одиночеству можно привыкнуть?

Нет, это не для всех. Чтобы жить одиночкой, надо иметь определенную личностную структуру. Но даже религиозные отшельники делают ряд психических упражнений. Хотя они обиделись бы, если бы мы так назвали их практики, скажем — ряд духовных упражнений, позволяющих пребывать в нужном состоянии. Это не всем доступно, кто-то может просто одичать, перестать общаться с людьми. Общение будет казаться ему трудным или страшным, или неприятным. Если нет четких духовных целей, то лучше отшельничеством не заниматься. Максимум — можно отдохнуть от общества неделю-две-три.

Какие цели ставят перед собой ушедшие в отшельничество?

Цели развития не поставишь. Они в принципе не ставятся, потому что на каждом новом, качественном этапе жизни прежние цели уже не нужны. Например, подростку цели, которые были у младшего школьника, не нужны, даже смешны. А пока ты младший школьник, тебе подростковые цели (например, девушки) малоинтересны.

Вы назвали героя своих книг Шаманом. Шаман — это все-таки посредник между метафизическим миром и нами. Ваши «шаманы» выполняют эту функцию?

Шаманом я своего героя назвал, потому что эти люди, отшельники, выйдя из контакта с социумом, приобрели какие-то новые контакты. Большинство из них верят в духов (лучше просто термина нет). Но верят не так, как это описывают в случае примитивных аборигенов, пляшущих и мажущих кровью губы идолов. По-своему верят, сложно, современно. Собственно, первое, что меня заинтересовало, — это вот эти их взгляды. Вхождение в иррациональное, трансцендентное, то, чего невозможно добиться в условиях города.

Можно ли сказать, что такие «шаманы» бегут от духовного неравенства?

Так, наверное, некорректно говорить — духовное неравенство… Люди считают себя развитыми по разным критериям. Кто-то преуспел в материальном плане и тратит на это все свое время. А продвинутый буддист, например, на него смотрит и думает: «Какой несчастный человек, он тратит драгоценное время жизни на то, что не возьмешь с собой и с чем не продвинешься по пути совершенствования». Один хочет развиваться материально, другой — духовно. Просто на каком-то этапе этого развития уход становится частью этого пути.

Перед российским этапом «Формулы-1» британская Daily Mail поделилась со своими читателями анекдотичной историей. Владельцы гонок по ошибке отозвали приглашение Владимира Путина на соревнования в Сочи, писало издание, а без этой формальности на такие мероприятия не попасть даже главе государства и даже в его любимом приморском городе. Российский президент действительно мог не посетить гонки. Однако по совершенно иным причинам.

У входа на трассу российского президента ждали Берни Экклстоун и Чейз Кэри, бывший и нынешний первые лица «Формулы». Несколько дней назад исполнительный директор корпорации Liberty Media (правообладатель гонок) сообщил, что «будет рад встретиться с Путиным, несмотря на западные санкции в отношении России». Экклстоуну и говорить ничего не пришлось: в прессе его давно называют «другом Путина». Увидев давнего знакомого, российский президент его обнял, похлопал по плечу и слегка наклонился, чтобы выслушать. С Кэри они просто пожали друг другу руки.

Путин обычно с удовольствием общается с Берни Экклстоуном. 86-летний создатель гонок, как это нередко бывает, вытеснен новым правообладателем. Британца уволили с поста президента группы компаний «Формула-1» в январе. Бизнесмен, возглавлявший гонки 40 лет, реагировал эмоционально: «Сместили. Просто выгнали».

Но в Сочи он приехал с удовольствием, заметив, что чувствует себя как дома. И, не обращая внимания на такие мелочи как возраст, шутил, что старается держаться подальше от русских девушек. Он всегда отзывался тепло о Сочи и с восхищением — о российском президенте: «Он человек, который должен управлять Европой».

Но вопросы организации Гран-при России Путин обсудил уже с новым руководством. Во встрече помимо Чейза Кэри приняли участие коммерческий директор «Формулы-1» Шон Брэтчес и спортивный директор Росс Браун. Кэри, следуя примеру Экклстоуна, тоже хвалил Сочи. «Здесь очень красиво, с одной стороны — море, с другой — горы», — оглядывался он по сторонам.

Путин признался, что был удивлен количеством болельщиков, приехавших на Гран-при. «Все отели заняты», — отметил глава государства. При этом его самого гонки не очень интересовали: Путин прибыл на соревнования примерно через час после старта. Строго говоря, заезды он не наблюдал. Бизнесмены братья Борис и Аркадий Ротенберги тоже недолго следили за трассой, вскоре покинув балкон VIP-ложи. Гендиректор корпорации «Ростех» Сергей Чемезов последовал их примеру. И только Дмитрий Медведев с азартом фотографировал проносящиеся с ревом болиды. Какое-то время компанию ему составлял вице-премьер Виталий Мутко.

Два года назад Владимир Путин охотно использовал эту площадку в политических целях. В 2015 году на королевские гонки были приглашены наследный принц Абу-Даби и заместитель верховного главнокомандующего вооруженными силами ОАЭ Мохаммед Аль-Нахайян, с которыми Путин побеседовал; затем он провел встречу с гендиректором компании «Пирелли» Марко Тронкетти. Но уже в прошлом году «Формулу» вывели из политики. Российский президент просто обозначил свое присутствие на гонках. На этот раз интерес первого лица к престижным соревнования был проявлен даже в меньшей степени, чего нельзя сказать о других зрителях.

На трибунах «Сочи Автодрома» были свободные места, но заполняемость была неплохая — сказалась сниженная стоимость билетов. Самые дешевые можно было купить, как и раньше, за 5 тысяч рублей. Зато стоимость места на трибуне упала примерно в два раза. Тем, кто пожелал быть «очень важными персонами», предлагали расстаться с суммой от 50 до 160 тысяч рублей. За эти деньги можно было попасть в самое интересное место — паддок. Здесь команды готовят свои болиды к выступлению, отвечают на вопросы и фотографируются с посетителями. Если повезет, можно повидать известных гонщиков.

Организаторы заверили, что в последний гоночный день были раскуплены почти все 50 тысяч билетов на трибуны. А всего за гоночный уик-энд соревнования посетили 150 тысяч человек. В Имеретинской долине в эти дни действительно было много гостей: люди приехали отдыхать на длинные праздники. И, в отличие от организаторов гонок, владельцы гостиниц в эти дни цены, наоборот, завышали.

При этом страстно болеть за своих на этих соревнования россиянам не пришлось. Год назад гонщик Даниил Квят, боровшийся за команду Red Bull Racing, дважды ударил Ferrari Себастиана Феттеля и некоторое время спустя оказался в менее именитой команде — Toro Rosso. В воскресенье он стартовал 12-м и финишировал тем же номером.

Оптимисты возлагают надежды на другого россиянина — Сергея Сироткина, попавшего в команду Renault. Молодому гонщику помогает Борис Ротенберг, давний друг Путина и основатель СМП Банка. Ротенберг серьезно занимался дзюдо, но и от королевских гонок не остался в стороне. Он основал академию пилотов для россиян — SMP Racing и руководит ею. Сейчас в ней действуют 54 пилота, цель программы — дать им возможность выступать на всех уровнях автоспорта.

На одной из пресс-конференций Ротенберг рассказывал, что встречался с предыдущим руководителем Renault Фредериком Вассером и намерен встретиться с новым главой Сирилом Абитебулом по поводу Сироткина. Переговоры с командой продолжались больше года. Станет ли гонщик основным пилотом Renault — зависит только от него самого. К слову, в воскресенье Сироткин прогнозировал победу команды Ferrari и, как и многие, ошибся.

Победителем Гран-при России стал финский гонщик Валттери Боттас, выступающий за команду Mercedes. Владимир Путин традиционно поздравил победителей и, наученный опытом, вовремя отошел, чтобы не попасть под брызги шампанского. Ближайшие дни президент проведет в Сочи. Во вторник, 2 мая, он примет канцлера ФРГ Ангелу Меркель, а в среду, 3 мая, проведет переговоры с президентом Турции Реджепом Тайипом Эрдоганом.

Страх простых людей перед власть имущими в России служит благодатной почвой для всевозможных предрассудков и стереотипов. Он восходит еще к Советскому Союзу с его железобетонной вертикалью власти и связан с воспитанием единогласия во всем, огромными территориями страны и даже с наличием под землей нефти и газа. Так считает социальный психолог и политтехнолог Алексей Рощин, который принимал участие во множестве избирательных кампаний, а сейчас изучает психологию совка. «Лента.ру» узнала у него, почему мы до сих пор прячем в подсознание страхи 20-, 30- и даже 50-летней давности и можно ли с этим жить дальше.

«Лента.ру»: Этот страх, с помощью которого, по-вашему, нами управляют, культивировался специально или стал продуктом политики коммунизма?

Алексей Рощин: Мне кажется, причина может быть в том, что сама по себе Россия — изначально довольно рыхлое образование, именно в связи с большими расстояниями, в связи с тем, что разные части страны плохо связаны между собой, поэтому всегда страна строилась по оккупационному принципу. Территории зависели от центра, и центр управлял ими в большой степени силой.

Когда у нас наступил коммунизм — все самые худшие черты Российской империи проявились многократно. Та же самая сверхцентрализация и полное отрицание демократии. Однако они накладывались еще и на то, что руководила страной уже не царская династия, а некая сила, которая являлась по своей сути безымянной. Некий, как говорил Сталин, орден меченосцев. Этот орден выстроил абсолютно герметичную, строго выстроенную по принципу «сверху вниз» систему управления, к которой обычному человеку было не подобраться.

То есть без использования жестких методов справиться со страной у коммунистов бы не получилось?

Да. По логике, отдаленные земли должны были быть автономными, и в конечном счете некоторые из них должны были отделиться от метрополии. Такой сценарий предвидели и на самом деле всегда его опасались.

Если мы оценим с этой точки зрения всю новейшую политику с 1991 года, мы увидим, что один из главных подспудных страхов, которые существовали у руководства нашей страны, — это как раз страх потери целостности. Это в символическом смысле отражается даже в том, что у нас главная партия называется «Единая Россия». Если бы мы говорили о человеке, а не о стране, это можно было бы назвать выплеском подсознания по Фрейду.

Именно поэтому и в СССР, и сейчас любые проявления самостоятельности на уровне регионов, городов и так далее всячески зажимались. Воспитанная при советской власти психология во многом перетекла и в психологию современных россиян, прихватив все страхи и комплексы совка.

Что это за страхи и комплексы? Что собой представляла психология совка?

Четко говорить о каких-то ясных желаниях массы и ясных стремлениях большего числа населения — это лукавство. Потому что при той системе управления страной, которая существовала, реально у людей не было особых вариантов выражать свое мнение. Вся эта система целиком и направлена на разрушение каких бы то ни было способов микрообъединения и их выхода на макроуровень.

Предполагается, что есть вертикаль государства, которая пронизывает всю страну от центра до самого низа, и есть аморфная масса вокруг нее, которая не имеет никаких форм вообще. Таким образом, ты можешь обрести голос и что-то выражать только если забрался внутрь этой самой вертикали. Но когда ты там оказался, ты тоже на самом деле ничего не можешь, потому что оказываешься под прямым воздействием, и чуть что — тебя выкидывают обратно в аморфную массу.

При советской власти даже те объединения, которые находились на стадии первичного бульона, подавлялись и исключались полностью. Низовая самоорганизация была страшной угрозой для государства, оно с ней боролось — даже с безобидными объединениями по интересам. Они если не запрещались, то включались в некую структуру. Когда появлялись общества любителей марок, книголюбов, автомобилистов, они входили в структуру общества филателистов, книголюбов и автомобилистов СССР и становились его районным подразделением. Руководство этих обществ непременно находилось в Москве. Все огосударствлялось, и это была осознанная политика. Получалось, что вы находились не в своей организации, а вступали в чужую, с многоуровневым руководством.

В стране до сих пор — а сколько лет прошло! — нет независимых профсоюзов. Они были какое-то время и даже развивались, но в начале нулевых пошел процесс их полного выдавливания. Законодательство в части создания профсоюзов остается достаточно либеральным, но по сути их просто нет. Самоорганизация людей до сих пор очень пугает.

То же самое можно сказать и о различных субкультурных движениях — байкеры, казаки…

Да, и субкультуры тоже включают в вертикальную структуру с центром в Москве. Или, по крайней мере, стараются включить. Все остальные — это уже маргиналы.

Для чего все это делается? Чтобы люди постоянно ощущали давление сверху?

В том числе. Сама по себе добровольная организация, как правило, должна быть достаточно автономной и самоуправляемой. А у нас существует так называемый ленинский принцип демократического централизма, который мы еще в школе проходили. Школьникам едва ли не с первых классов внушалось, что правильная организация должна строиться именно по этому принципу. Учили, что меньшевики и другие нехорошие люди пытались навязать партии неправильные принципы, а Ленин настаивал на том, что централизм должен быть демократическим, что высший орган является законом для нижестоящих людей.

В нашей стране практически все вертикальные организации до сих пор строятся по такому принципу, и именно в них у людей возникает ощущение, что они находятся внизу иерархии. И поскольку люди не могут по-настоящему объединяться для защиты своих интересов, рождается постоянный стресс, возникает ощущение, что с тобой могут сделать все, что угодно.

Тут два следствия. Во-первых, ты действительно находишься в состоянии стресса, потому что ты беззащитен, с другой стороны, возникает второе парадоксальное следствие: твоя единственная надежда — именно государство. То самое, которого ты боишься.

Воспитание единогласия

Как в нас сегодняшних отражается эта советская политика?

Одна из ключевых черт, присущих нашему человеку, — это отсутствие эмпатии.

Вы о неприятии слабости других людей, которое приписывают русским людям?

Нет, это скорее нежелание воспринимать что-либо, что касается другого человека, в том числе и слабость. Эмпатия, то есть способность чувствовать страдание и боль другого, есть не только у людей, но даже у животных. У нас она, на мой взгляд, искусственно подавлялась, хотя в русском обществе есть традиция сочувствия гонимым.

Это начиналось с самых страшных времен. В своих знаменитых письмах Сталину Шолохов писал о крестьянских детях. Тогда вообще практиковались многообразные пытки в отношении кулаков, и одна из таких пыток заключалась в том, что людей вместе с детьми выгоняли из своих домов и запрещали в них входить, запрещали жечь костры и жестко запрещали другим селянам пускать их под свою крышу. Описывалась совершенно символическая картина: люди постепенно замерзали, женщины стонали, дети плакали. Соседи это слышали, но боялись наказания и не помогали.

Детский плач вообще является сильным стимулом откликнуться, воспринять и попытаться помочь. Но делать этого было нельзя. Это был прямой жестокий социальный эксперимент на разрыв эмпатии.

Это продолжилось в 30-40 годы, когда нужно было не только разоблачить врагов, скажем, комсомольской ячейки или рабочего коллектива, но также наказать, заклеймить и отовсюду выгнать. Многие понимали, что после клеймения человека могут посадить, а то и расстрелять. При этом советской власти нужно было, чтобы граждане непременно пришли на собрание, где провинившегося клеймят. Неявка на собрание рассматривалась как проявление лояльности. Недостаточно было и просто прийти — прививалось, что надо непременно выступить, лично порвать все связи с ним. А потом еще требовалось обязательно проголосовать.

То есть легитимизировать это все.

Да, причем в советское время крайне не поощрялось неучастие в голосовании. Приведу пример. Идеологической диверсией считалось даже простое желание почитать, к примеру, «Доктора Живаго» Пастернака. За это можно было вылететь из комсомола, а значит — и из вуза с волчьим билетом. Чтобы выгнать, созывалось собрание. На него нельзя было не ходить. Не ходишь — значит, неблагонадежен. А пришел — выступи и проголосуй, и за этим тщательно следили. Проголосовать против и воздержаться было тоже идеологической вылазкой. Надо было проголосовать «за», то есть практически замазаться в этом государственном деле.

Люди это понимали или нет?

В принципе, периодически кто-то отказывался. Известно, например, что поэт Евгений Евтушенко гордился тем, что на собрание, на которых кого-то из его товарищей исключали, он героически не пришел, сказавшись больным. Это действительно потом воспринималось почти как подвиг.

Такое воспитание было поставлено на поток, начиная с октябрятских звездочек. Почти с детского сада внушалось, что должно быть единогласие, не должно быть никаких фракций и отдельных мнений. Потом продолжалось в пионерской организации — и так далее. В апофеозе, в 50-60 годах, пионерская организация охватывала всех школьников. Не быть принятым в пионеры равнялось изгойству. К такому ребенку относились как к отпетому хулигану.

С одной стороны, зачем вообще нужна организация, в которую входят все? «Все» это синоним слова «никто». Но, оказывается, смысл в этом был, и был он не в том, чтобы пионер был впереди всех. Не могут все быть впереди всех. Смысл — «я хочу быть как все, хочу быть советским ребенком». Эти организации тотального членства воспитывали единогласие.

Но октябрят и пионеров в том виде давно нет. А дело их живет?

Я хочу подчеркнуть, что на поздних этапах Советского Союза эти правила — прийти, выступить, проголосовать, непременно единогласно — никому не надо было разъяснять специально. Люди воспринимали это как уклад, не понимали, как может быть иначе.

Наследование этого уклада произошло негенетически. Можно вспомнить один эксперимент, который неизвестно, проводился ли на самом деле, но очень хорош в философском плане. Это когда в большом загоне живут шесть обезьян, и в один прекрасный день в углу клетки появляется подставка с красивыми и сочными фруктами. Но обезьянам запрещают их трогать, а тех, которые пытаются, отпугивают, поливая водой. По одной обезьян сменяют на других, и заканчивается все тем, что это уже совершенно другие шесть обезьян, которые не пытаются приблизиться к фруктам, потому что «так принято». Хоть их никто не окатывал водой.

Это я к чему? Когда я рассказывал про Шолохова и про то, как людей, которые пытались протестовать и оказывать сопротивление, отправляли в ГУЛАГ или расстреливали на месте, это аналог истории про обезьян — пусть даже этого эксперимента не было.

Теперь можно посмотреть на наших депутатов и на то, как они голосуют по актуальным вопросам. Решения принимаются практически единогласно, даже если они могут пройти при гораздо меньшем числе голосов. Партийная дисциплина в лучших советских традициях. Решение и так пройдет, но главное — чтобы все были причастны.

И это оказывает влияние не только на организаторов и участников голосования, но и на нас?

Конечно, и это давно обосновано экспериментами социальной психологии и известными опытами на тему конформизма. Например, с линиями разной длины, или советский эксперимент про сладкую соленую кашу.

При этом были и дальнейшие эксперименты, например, с линиями. Если в первоначальном варианте все, кроме одного участника, были подставными и говорили заведомую неправду, а процент случаев, когда испытуемый принимал абсурд, достигал порой 70 процентов, то в дальнейшем проверяли, что будет, если один из подставных участников не согласится с их мнением. На сколько, по-вашему, падает процент неправильных ответов у испытуемых?

Могу только предположить — наполовину или больше?

Процент падает критически, втрое-вчетверо, как только испытуемый получает минимальную поддержку всего одного человека, подтверждающего то, что он и так глазами видит.

Что это нам показывает?

Показывает, что единогласие на самом деле очень важно. Оно оказывает субъективное воздействие на людей. Если все говорят одно и то же, отдельный обыватель соглашается с любой дичью. Но если он слышит голос хотя бы минимального меньшинства, которое говорит другое, он освобождается от морока.

Поэтому единогласие наших депутатов выдает страх перед нарушением единства. Даже маленьким нарушением.

Три страха россиян

Почему мы не понимаем, что чиновник — наемный работник?

Тут происходит двойная вещь. С одной стороны, люди и боятся, а с другой — посмотрите на главные лозунги чиновников повыше, депутатов. Это как раз борьба со страшным чиновником. Это сейчас самый модный лозунг.

Поэтому я склонен предположить, что люди боятся скорее не чиновников, а власти, которая за ними. Власть и чиновники — разные вещи, но мы их воспринимаем как единое целое. На самом деле даже эти формулировки лукавые: «Не надо бояться чиновников, потому что есть чиновники старше».

С одной стороны, поощряются жалобы, устраиваются показательные расправы, губернаторов периодически сажают, а мэров за последние 15-20 лет посадили уже около 300 человек. Это стала такая расстрельная должность. С другой стороны, когда жалуешься — ты жалуешься тем же чиновникам или оппозиционным партиям, которым особо не верят. Они же не чиновники, а значит, на чиновников управу не найдут.

Но ведь государство с его всесильными чиновниками — не единственный страх простого россиянина?

После 1991 года, когда мы перешли к так называемой свободе, количество страхов кратно увеличилось. Получилось так, что государство осталось чуждым и замыкающимся само на себе, но появились дополнительные угрозы для обывателя. К чиновнику как к угрозе добавляются буржуй (или богатей), а также, если говорить неполиткорректно, нацмен — чужой, пришлый человек. Естественно, распад СССР привел к большому росту миграции.

Чиновник опасен потому, что он из государственной вертикали, которая всегда над обывателем; буржуй опасен потому, что у него есть деньги, а на деньги он может подкупать чиновников, нанимать бандитов и так далее, а нацменов всегда обвиняли на обывательском уровне в том, что их много и у них есть солидарность, организация. Обыватель — один, а у них есть страшные диаспоры. Что в них происходит — непонятно, и от этого еще страшнее.

Страхи, которые испытывает обыватель по отношению к чиновникам, богатеям и диаспорам, в такой ситуации не могут быть устранены. Человек может уповать только на государство, а в нем, кроме правящей, есть три условных типа партий — либералы, коммунисты и националисты. Они предлагают свои пути решения проблем и получают отклик.

То есть спекулируют на этих страхах.

Спекулируют. Играя на этих трех клавишах, можно обывателя держать в повиновении вертикали.

А как решается, на какую клавишу нажимать?

Все зависит от текущей стадии развития государства и от того, какая из пугающих структур в данный момент усиливается. Простой пример: самое начало 2010-х. Это же был массовый страх перед мигрантами, который даже выливался в беспорядки на Манежной и в нескольких малых городах, появилось (ныне запрещенное) движение Белова-Поткина против нелегальной миграции — и так далее.

А потом все исчезло. С 2014 года тема мигрантов вспоминается очень редко. С одной стороны, могли немного закрутить вентиль, но с другой — их действительно стало меньше.

А что с другими двумя страхами?

Либералы традиционно выступают как спасители от произвола чиновников, а недовольство буржуями входит в «красную» повестку. Есть довольно постоянный пожилой электорат у коммунистов. До последнего времени народом воспринималось, что сама власть достаточно успешно борется с буржуями, и это одобрялось. Та же самая риторика «Единой России» состоит в том, что олигархи должны возвращаться назад, должны возвращать деньги. То, что сам по себе бизнес зажимается, воспринимается народом на самом деле позитивно. Когда бизнесмены бегают и кричат, как все плохо, для обывателя это означает, что все делается правильно. Чем больше ограничений для бизнеса — тем людям спокойнее. «У них там много проблем — значит, меньше внимания обратят на нас».

Ощущение беззащитности перед бизнесменами у нас ведь не только объективно существует, но еще и постоянно подпитывается массовой культурой и массовой поп-продукцией. Практически вся отечественная сериальная продукция не показывает положительного образа бизнесмена. Это всегда наглые выскочки, которые сорят деньгами и притесняют простых людей: отбивают девушку у хорошего, но бедного героя, а когда он пытается ее вернуть — попадает в тюрьму, потому что бизнесмен кому надо приплатил. Это даже не образ, а архетип. И никакой защиты простому человеку нет, кроме единственного положительного персонажа нашей масс-культуры — полицейский, работник силовых структур. Он всех спасет и всех поженит в большинстве сериалов.

Архетип ведь очень старый. Как же получается, что столько времени прошло, уже поколения новые выросли, а страхи и архетипы остаются?

Это, конечно, философская проблема. Ее из чего только не выводят — и из климата России, и из того, что у нас скудные ресурсы, и из того, что мы, наоборот, самая богатая страна на свете.

Суть, по всей видимости, в том, что это государство, которое скрепляет Россию и позволяет ей существовать все такой же необъятной, — оно Россию одновременно и сковывает. Чтобы что-то глобально изменилось в стране, необходимо дать волю инициативе снизу: позволить творить, пробовать, ошибаться, что-то придумывать. Но для этого необходимо ослабить скрепы. А чтобы реально были для этого условия, нужно не препятствовать самоорганизации людей.

Но если ослабить скрепы, страна начнет распадаться. Выход — только стабильность.

Не кроется ли в этом кризис, или можно назвать такую модель вполне рабочей?

Конечно, кроется. Эта модель вообще кризисная и неустойчивая по своей природе. Для тотального сдерживания нужны ресурсы, но однажды у страны ресурсы заканчиваются — и наступает банкротство. Россия давно бы коллапсировала, если бы не природные ресурсы, принадлежащие центру. За счет такого дополнительного дохода получается сводить дебет с кредитом. Статистика показывает, что это ведет к тому, что все больше людей становятся бюджетниками и начинают жить хоть на довольно скудную, но пайку от государства, пайку от нефтегазовых ресурсов. И опасность несет даже не истощение ресурсов, а серьезное колебание цен.

Людей приучают к политическому инфантилизму, и он в России чрезвычайно развит. Люди привыкают к тому, что им всегда расскажут сверху, что именно нужно делать. Рыпаться самому для этого не нужно, да и вообще себе дороже. И в основе этого инфантилизма — страх.

Но конец 80-х уже показал, как у государства кончаются деньги, и все стремительно рассыпается. Когда это может снова произойти? В принципе — в любой момент.

На что же людям опереться?

В принципе, люди могут опираться на организации, которые ими же и созданы. Таких в России практически нет. Отсюда рождается даже не страх, а чувство застарелой беспомощности.

Человеку нужна поддержка товарищей — для того, чтобы он мог повлиять на чиновников, не прибегая к помощи других чиновников. Это может работать и на выборах — и даже прежде всего на выборах. Организаций избирателей опять-таки нет. По идее, классическая организация избирателей называется партией, но у нас созданы все условия того, чтобы партии не возникали. Есть 500 партий, но они все по сути дела фейковые или даже издевательские, и создавать их чрезвычайно сложно. Нет партий — нет влияния.

Советское общество было полно противоречий. Граждане СССР верили пропаганде, жалели угнетаемых негров и боялись шпионов, и в то же время носили «лучшие в мире» американские джинсы, слушали Pink Floyd и мечтали о загранице, хоть иногда и сомневались в ее существовании. Как в сознании жителей Страны Советов спокойно уживались недопустимость «низкопоклонничества перед Западом» и понимание, что СССР живет неправильно, рассказывает «Лента.ру».

Никогда

Трудно сказать, насколько сложившимся можно считать мировоззрение восьмилетнего ребенка, однако у этого мальчика были вполне определенные взгляды на мир в целом и окружающую действительность. 1988 год, по телевизору показывали парад в честь 71-летия Великой Октябрьской социалистической революции. Ехала военная техника, проходили улыбающиеся люди с цветами и транспарантами, посвященными борьбе за мир. Мальчик сидел на подоконнике и смотрел на улицу, на двор скульптурного завода, где выстроились в ряд каменные истуканы: суровые мускулистые рабочие, Ленины на любой вкус, советская символика.

Все было как обычно, но все же как-то не так. В последние пару лет в стране многое стало меняться, и взрослые дома говорили вовсе не те вещи, о которых было написано в книжках, — не про то, как хорошо в стране советской жить. «Мама, у нас же никогда не будет капитализма?» — с тревогой в голосе спросил он мать. Та подошла к мальчику, погладила его по голове, прижала к груди и прошептала: «Никогда, конечно, никогда».

Сказано это было вполне искренне, ведь, пожалуй, ни один советский человек не мог себе представить, что уже совсем скоро огромная страна, живущая по своим законам реальности, рухнет как карточный домик. А таинственная «заграница», которая была, с одной стороны, предметом мечты для каждого гражданина СССР, а с другой — источником страхов и легенд, окажется достаточно обычной. Не великолепной, но и не страшной.

В условиях, когда выехать за рубеж могли единицы, образ капиталистического мира формировался в воображении советского человека двумя путями: из разговоров с друзьями и знакомыми, которые слушали «вражеские голоса» по радио (или, если повезло, бывали «там»), и из государственной пропаганды. Вполне возможно, именно эта двойственность породила и современное мировоззрение россиянина, в котором после окончательного краха советской идеологии вместо «хороших» нас и «плохих» капиталистов остались только «плохие» — и мы, и они. А раз плохие все — то ничего зазорного в этом нет. Просто надо быть изворотливее, а главное — сильнее.

От врага до друга и обратно

Как оказалось, железный занавес — вовсе не обязательное условие для того, чтобы граждане нашей страны считали США (а значит, и Запад в целом) страной «высокой преступности и морального упадка, где в отношениях между людьми нет человеческой теплоты» (именно таким был результат опроса общественного мнения, проведенного ВЦИОМ в 2015 году). Все эти штампы словно сошли со страниц советских газет, и тем более интересно, что в 1990 году люди, наоборот, считали Америку страной с высоким уровнем жизни, науки и техники и возможностью самостоятельно добиться успеха.

Корни такого отношения россиян и советских людей к США описывает в эссе «Тысячеликая Америка» американист Иван Курилла. Со времен Российской империи условные либералы видели в Америке ориентир, а условные консерваторы — государство, которое уничтожает индейцев. В советское время индейцев в дискурсе по большей части заменили негры, а к этому прибавился и статус США как мирового полицейского и флагмана ненавистного капиталистического мира. По мнению Куриллы, отношение наших сограждан к этой стране «четко коррелирует с циклами реформ и революций в России, сменяющихся контрреформами, реакцией и застоем».

В СССР активная фаза осмысленной антизападной пропаганды пришлась на 30-е годы, когда абстрактный образ буржуя-интервента, поддерживавшийся со времен гражданской войны, перестал удовлетворять нуждам большевистской пропаганды. Возникла необходимость показывать успехи социалистического хозяйствования — и, разумеется, лучше всего они смотрелись именно на фоне образа загнивающего капиталистического Запада, где к тому же как раз царил экономический кризис.

В своей диссертации историк Алексей Гордин, исследовавший проблему формирования представления рабочих 30-х годов об общественно-политической жизни в странах Запада, отмечает, что именно эта тема была наиболее популярной в заводской прессе 1930-1933 годов. Еще одним источником информации об этих странах были советские праздники, на которых через лозунги и речи продвигали «классово ограниченные представления о жизни на Западе», при этом «официальные источники акцентировали внимание на тезисах о классовой борьбе, военной опасности, социально-экономическом кризисе, ухудшении положения народных масс на Западе».

Однако, по словам Гордина, несмотря на то что официальная пропаганда действительно формировала образ капиталистического мира у пролетариев, общение с зарубежными рабочими (как это происходило, скажем, на заводе ГАЗ, который описывается в диссертации), вносило существенную корректировку в их взгляды. К тому же рабочие, которых отправляли в командировки в США и Францию, подмечали, что, несмотря на экономический кризис и безработицу, уровень жизни населения в целом там существенно выше, чем в СССР.

Так в сознании советского человека 1930-х годов формировался тот самый двоякий образ Запада, который существовал в общественном сознании до самого развала СССР и в какой-то мере продолжает существовать сейчас. С одной стороны, официальные средства информации создавали мифологизированный и стереотипный портрет капстраны, а альтернативные источники на бытовом уровне его корректировали. Согласно альтернативным, все было наоборот: «там» — трудолюбивые люди с гражданской позицией, живущие существенно лучше «наших».

Все изменилось с началом Великой Отечественной войны. Мир четко поделился на своих и чужих, и тут уже было не до классовой войны. «Все для фронта, все для победы» — этот лозунг верен и для советской пропаганды, которая в одночасье «переобулась».

Впрочем, историк Никита Ломагин отмечает, что внезапное сближение в первые недели войны СССР с Англией и США воспринималось населением с настороженностью. Это и неудивительно — совсем недавно главными врагами Страны советов были как раз проклятые буржуи из этих государств, за создание гротескного образа которых пропаганда СССР после подписания пакта Молотова-Риббентропа взялась с удвоенным рвением.

Но ближе к концу войны настроения в обществе изменились, причем настолько кардинально, что это не на шутку взволновало НКВД. Историк Александр Голубев в своей работе об образе Запада в советской военной пропаганде пишет, что не только интеллигенция, но и пролетариат стали задумываться о том, что живут они как-то не так… По крайней мере не так, как могли бы.

Голубев констатирует, что появление в прессе большого количества позитивных и чисто информационных, нейтральных по тону сообщений о жизни стран-союзниц «не могло не найти отклика в сознании советских людей». Он приводит слова металлурга одного из ленинградских заводов, которые тот произнес в 1944 году: «Вот посмотришь на нашу дикую систему и сравнишь ее с американской, так надо сказать, что там люди живут и над ними никто не издевается, сами себе хозяева, их личность неприкосновенна».

Роспуск Коминтерна в 1943 году, восстановление православной церкви, даже введение погон в Красной Армии — все это вызывало в обществе большое количество вопросов, существенная часть которых сводилась к одному: теперь нас отдадут Америке и у нас снова будет капитализм? Так или иначе, за пять лет войны взгляды советских людей на Запад в корне изменились, а вместе с этим «размывались, теряя жесткость и однозначность, пропагандистские стереотипы».

Уже в 1946 году, с началом холодной войны, пропаганда и общественное мнение снова жестко поменяли свой курс. Как отмечает в своей работе историк Анастасия Малкина, все материалы в советском информационном пространстве вновь стали подаваться только в негативном мифологизированном ключе. Появились знаменитые штампы: «звериный оскал капитализма», «упадочная западная культура», «армия бандитов и убийц» (в отношении американской армии). Конечно, как пишет Малкина, у части населения оставался интерес к США и стремление к независимому восприятию, однако большая часть этой группы откровенно боялись открыто демонстрировать свои взгляды.

Эти опасения имели под собой крепкую почву — именно тогда началась борьба с «безродными космополитами», условно либерально настроенной части общества. Само слово, которое переводится с греческого как «гражданин мира», стало в СССР ругательным. Ты — гражданин Союза Советских Социалистических Республик, а не какого-то там абстрактного мира! И вообще, космополитизм ваш — это просто еще одно лицо американского империализма.

Космополитов искали везде: среди журналистов и писателей, театральных деятелей, руководителей музеев, партийных организаций высших учебных учреждений. Слушал «Голос Америки», восхищался США, говорил об этом со знакомыми? Полезай в воронок. А кульминацией этой кампании было известное многим «дело врачей».

Именно в это время полностью оформляется понятие «советский патриотизм», который противопоставлялся космополитизму и приоритизировал достижения русской культуры. «В сущности, проводимые идеологические кампании осуществляли коллективное зомбирование людей, выполняя социально-политическую функцию, так как избавляли большинство людей от необходимости задумываться о сути происходящего вокруг, а у людей думающих это порождало двоемыслие и в конечном счете конформизм», — констатирует Малкина.

Оттепель наперегонки

Все послевоенные годы до смерти Сталина ни о какой разрядке речи даже не могло быть — ощущение новой неизбежной войны с капиталистическим окружением нарастало. Лишь с приходом к власти Хрущева, который, по его же воспоминаниям, ужасно боялся мощи атомной бомбы, Запад и Советы начали искать пути мирного сосуществования. Новый генсек, в отличие от Сталина, активно разъезжал по миру и наглядно демонстрировал то, что СССР готов к диалогу.

Будучи представителем того поколения, которое строило свою карьеру уже при новой власти, Хрущев был тем самым советским человеком до мозга костей. Четко усвоив все стереотипы, он свято верил в социалистический путь развития страны и грядущий коммунизм, при этом осознавая, что творившееся в стране при Сталине достаточно сильно отличается от декларировавшихся идеалов пролетарского государства.

Фраза «догоним и перегоним Америку» приписывается Хрущеву неслучайно (хотя о необходимости догнать и перегнать капиталистические страны говорил еще Ленин в своей работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться»). Именно во время его правления в Америке проводились знаменитые выставки достижений советских науки, техники и культуры, а в Москве — американских. Участились визиты представителей стран Запада в СССР, а советских деятелей — в США и Европу.

Неудивительно, что в такой атмосфере среди молодежи активно распространялись слухи о прелестях капиталистического образа жизни, а государственная машина уже не подавляла такие настроения настолько жестко, как в прежние времена.

В своей статье историк Дмитрий Козлов приводит пример из методических материалов калининградской комсомольской организации, где разбирали «отклонения от нормы» в поведении одного старшеклассника:

«Володя встречался с моряками, побывавшими за границей, и слушал их разговоры о «прелестях» заграничной жизни, составил график передач «Голоса Америки», «Свободной Европы», «Би-би-си» и не пропускал ни одной из них, стал увлекаться зарубежной литературой, джазом. Он начал провозглашать свои принципы и взгляды на жизнь: «Лучше жить по-своему», «Только дураки едут покорять целину и строить электростанции», «Деньги — это все», «Заветная моя мечта — побывать в Америке». Он стал рисовать абстракционистские и порнографические картинки, которые, кстати, распространял и среди школьников».

Как отмечает Козлов, такие качества молодого человека, как индивидуализм, интерес к современному искусству, зарубежным передачам и интерес к западному образу жизни воспринимались как откровенно девиантное поведение. В то же время самого Володю в этом практически не обвиняли, пеняя на школу: «У ребенка богатая фантазия, но, к сожалению, все это не сумели рассмотреть в школе, направить в нужное русло». Вполне «вегетарианская» формулировка.

Если в сталинские времена для того, чтобы считаться прогрессивным деятелем, гражданину капстраны необходимо было в открытую признаваться в симпатии к СССР, то при Хрущеве ему было достаточно критиковать буржуазное общество. Козлов пишет, что благодаря этому в советскую печать можно было протащить даже условно реакционных авторов, предварительно покритиковав их образ мышления в предисловии.

Тем не менее Запад продолжал оставаться для советских людей территорией мифов, «чистой идеей, страной-мечтой, которой, возможно, и на свете нет». Так было до самого конца Советского Союза.

Что такое хорошо и что такое плохо

В книге «Это было навсегда, пока не закончилось» антрополог Алексей Юрчак пишет, что само советское понятие «заграница» не являлось точным синонимом понятия «за границей». Та самая заграница воспринималась не как физическая территория, а как воображаемое пространство, с одной стороны — реальное, а с другой — абстрактное. Советские люди были уверены, что они интернационалисты, несущие свои идеи всему миру, но в то же время сознавали, что увидеть этот самый внешний мир у них нет практически никакой возможности.

При этом государственная пропаганда формировала у советского человека абсолютно противоречивый образ этого «сказочного пространства». Например, с одной стороны (и это может показаться неожиданным для многих современных любителей рафинированной советской действительности), в СССР строилось общество потребления. С другой стороны, критиковалась буржуазная «тяга к наживе».

Каким же образом увеличивать потребление, не стремясь к наживе? Как и следует советскому человеку — воспринимая физические и эстетические блага как вознаграждение за трудовые успехи или поднимая свой культурный уровень. Если посмотреть на вещи трезво, такая формула чрезвычайно сложна для обывателя, который просто живет своей жизнью и хочет, чтобы ему не мешали это делать. В результате в его голове все равно оставалась простая формула, согласно которой просто «надо жить как все, не выпендриваться и не жрать в три горла».

Или то же отношение государства к рок-н-роллу и молодежной музыке в целом. Как пишет Юрчак, критерий, по которому та или иная музыка, записанная на магнитофон, характеризовалась государством как приемлемая или неприемлемая, был опять же сформирован амбивалентно. Согласно этой формулировке, «правильная» зарубежная музыка должна быть связана с культурой трудового народа, а плохая (что самое смешное) — с культурой потребления.

В книге приводится отрывок статьи композитора П. Кантора, который пытается объяснить, как отличить одну от другой, и он лишен всякой логики. «Неправильная» музыка, по его словам, вызывает в человеке «излишнюю развязность или унылое безразличие», а «истинно легкая музыка» — «задушевна, мелодична». Согласно Кантору, можно слушать и джаз, «когда он играет красивые народные мелодии». Но рок-н-ролл и подобные ему «произведения буржуазного искусства» — «дикие».

Все здесь — чисто оценочные суждения, ведь у кого-то и гимн СССР мог вызвать унылое безразличие. Более того, постоянное желание привязать качество музыки к ее народности вызывало еще больше неразберихи.

Весь этот идейный хаос способствовал распространению идеи воображаемого Запада и, если так можно сказать, отыгрышу, «косплею» западной жизни. В 70-х годах не было ничего странного для секретаря комитета комсомола выступать с идеологически выверенными речами на собраниях и при этом носить иностранные джинсы, слушать Pink Floyd и иметь кличку Джон среди друзей.

Джинсы со СПИДом

С другой стороны, не стоит думать, что государство смотрело на «низкопоклонничество перед Западом» сквозь пальцы. Чтобы бороться с ним, использовались так называемые агитлегенды — страшные слухи об иностранных вещах, которые запускались сверху в народ. Несмотря на всю их дикость, люди действительно опасались зарубежных конфет с лезвиями, джинсов со СПИДом и тому подобных вещей. (Автор этой статьи и сам помнит, как его мать, работавшая, между прочим, в советском представительстве иностранной фирмы, предостерегала от жутких зарубежных жвачек, в которые шпионы «закладывают болезни»).

Как пишут Александра Архипова и Анна Кирзюк в своей книге «Опасные советские вещи», активнее всего истории о таких зверствах распространялись в прессе в военное время, однако и в последующие годы их хватало.

Они плотно въелись в общественное сознание — так, авторы книги приводят пример, как в 1957 году, во время Всемирного фестиваля молодежи и студентов, один швед дал советскому мальчику лакричную конфету, который взял ее в рот и тут же выплюнул, так как она оказалась горькой (что для лакричной конфеты вполне естественно). «Присутствовавший при этом инспектор 3-го отделения милиции Р. незаметно отобрал у второго мальчика конфету и позже передал ее работнику КГБ», — гласит милицейская сводка. То есть милиционер воспринял угрозу всерьез.

Архипова и Кирзюк приводят рассказ одного своего собеседника, который ребенком застал Олимпиаду-80. По его словам, как-то его и его друзей иностранец одарил кучей всяких безделушек, в числе которых были сувенирные медицинские фонарики (иностранец был врачом). «Дома я с восторгом рассказал о встрече, достаю фонарик, хочу показать, как он работает, а мама отшатывается: «Не надо, вдруг там бомба!»».

Родина психотронных аппаратов

Конспирологические настроения по отношению к Западу поддерживались до самого распада СССР и на вполне официальном уровне. Если покопаться на книжных развалах, можно выудить буквально кучу книг с заголовками вроде «Апокалипсис из Вашингтона», выходивших вплоть до 1988 года.

В книге «Пулей, ядом, словом…», написанной известным советским журналистом-международником Михаилом Озеровым и выпущенной в 1987 году, слово «конспирология» появляется на одной из первых страниц. Издание не только посвящено изображению ЦРУ как террористической организации, оно включает в себя все штампы о «бездуховном западном мире». Особенно интересен один из пассажей оттуда, выглядит он вот так:

«В детских комиксах одна из семи иллюстраций непременно изображает насилие. Вот мужчина поднял топор, а на полу лежит женщина. Следующий рисунок: он опускает топор. Подпись гласит: «Слышен пронзительный крик Берты. Сверкает сталь. Глухой удар. Крик обрывается». На последнем рисунке снова мужчина с поднятым топором. Читаем: «Он рубил и кромсал, расчленяя труп»».

Этот абзац из книги Озерова, выдаваемый за авторскую речь, — прямая цитата со слушаний Конгресса США в 1954 году, посвященных «влиянию комиксов на юношескую преступность», после которых в стране ввели цензуру комиксов — Comics Code Authority. В частности, республиканцы, инициировавшие их, заявляли, что в «Бэтмене» есть гомоэротический контекст, а «Чудо-женщина» пропагандирует БДСМ. Возмущенный конгрессмен даже говорил, что «Супермен» возбуждает у молодежи садистские фантазии.

То есть вроде бы прогрессивный советский автор цитирует и поддерживает консерваторов, причем делает это с опозданием на 30 лет, когда ситуация давно изменилась (кстати, интересный факт: слушания прошли в апреле 1954 года, а к ноябрю опрос общественного мнения показал, что 70 процентов американцев уверены в том, что комиксы толкают молодежь к насилию, — это к слову о действенности пропаганды).

Книга Александра Асеевского «ЦРУ: шпионаж, терроризм, зловещие планы» 1984 года выпуска вообще начинается с описания, в котором читается современный конспирологический дискурс. «Подробно рассматриваются проблемы подготовки администрацией и спецслужбами США химической, бактериологической и психохимической войны. Большой интерес представляют главы о подрывных действиях ЦРУ в Западной Европе, Канаде и Латинской Америке», — гласит оно. Имя Аллена Даллеса на каждой десятой странице.

Отдельным шедевром позднесоветской пропаганды является документальный фильм 1984 года «На прицеле — разум», в котором под музыку немецких электронщиков Kraftwerk диктор монотонным уверенным голосом вещает зрителю: вот приемчики, благодаря которым американцы отупляют свое население (разумеется, злонамеренно). Психическое оружие? Конечно, оно существует. И скоро будет опробовано на нас.

На дворе — 2020 год, но и сейчас в соцсетях не так уж редки посты об иглах с ВИЧ-положительной кровью, а Запад — все такой же бездуховный, порочный — стоит за каждым переворотом и планирует психотронные атаки на россиян. Это снова к вопросу об эффективности пропаганды.