Премьер-министр России Дмитрий Медведев в среду, 11 сентября, принял участие в программе «Диалог», где обсудил с бизнесменами, экспертами и членами правительства главные экономические и социальные проблемы страны. Он рассказал о том, как на российскую экономику повлияют торговые войны США и Китая, «отравленной» из-за санкций атмосфере, перспективах сокращения рабочего дня и борьбе с бедностью. Главные цитаты премьера — в материале «Ленты.ру».

О темпах роста экономики и реализации нацпроектов

«В настоящий момент темпы, которые мы видим, действительно не соответствуют прогнозным, не соответствуют тому, к чему мы стремимся. Но это не означает, что ничего нельзя сделать. Для этого и «раскручиваются» все национальные проекты, для этого мы занимаемся изменением нашей экономики.

Не так давно я собирал коллег-министров, мы говорили о том, что надо было бы сделать, чтобы добавить что-то в темпы роста. В настоящий момент коллеги готовят прогноз, причем он будет включать в себя два сценария».

О ценах на нефть и торговых войнах

«Многое будет зависеть и от того, что происходит на международной арене, потому что в результате, допустим, тех же самых торговых войн и нынешнего противостояния между Китайской Народной Республикой и Соединенными Штатами Америки, очевидно, что мировая экономика замедляется. Падает спрос на энергоносители, для нас это чувствительно. Падает спрос на целый ряд других товаров. И поэтому мы должны будем принимать решения по корректировке темпов нашего развития».

Об отмене советских законов

«Я бы мог их тоже сейчас перечислять просто для того, чтобы позабавить присутствующих. Но это уже не забавно, это просто надоело. А раз это так, то у нас возникла вот эта модель, которую окрестили, назвали «регуляторной гильотиной». Что это такое в правовом плане? Это решение отсечь, перестать применять ранее изданные нормативные акты в сфере контроля, надзора и регулирования по отдельным направлениям. Но их так много, что, когда в них погрузились, оказалось, что одно их перечисление занимает тысячи страниц. Я буквально сегодня, перед тем как встретиться с вами, можно считать, почти в стенах этой студии, подписал поручение о том, что акты Союза ССР и Российской Федеративной Социалистической Республики должны прекратить действие до конца этого года, точнее с 1 января следующего года. (…) Нам нужно отменить действие актов, которые в настоящий момент вредят развитию страны и ограничивают экономику».

Об опасениях иностранцев инвестировать в Россию

«Есть такой формат наш — комитет по иностранным инвестициям. Туда входят около 30 крупнейших мировых компаний. Причем на уровне исполнительных органов, на уровне CEO. И эти руководители каждый год приезжают в Россию. Так, просто чтобы было понятно, общая капитализация тех, кто участвует в этом самом комитете по иностранным инвестициям, компаний, — порядка двух триллионов долларов. То есть это действительно реально крупнейшие компании, которые инвестируют в Россию.

Могу вам сказать, что каждый раз мы с ними обсуждаем новые проекты. Каждый раз. И никто из них не ушел. Наоборот, они думают, что и как им делать. Притом что так, аккуратненько, они, конечно, сетуют на то, что атмосфера не очень хорошая. Они в основном в кулуарах жалуются на то, что в ряде случаев их правительства дают сигналы о том, что в Россию инвестировать не надо. Поскольку есть вот эти пресловутые санкции. Это отражается, естественно, на банковском исполнении тех или иных сделок».

О санкциях

«Общая атмосфера, если говорить об иностранных инвестициях, она в значительной степени отравлена. Отравлена вот этими [связанными с санкциями] решениями. Причем мы обсуждаем это со всеми главами правительств, главами государств, когда встречаемся. Абсолютное большинство из них говорит — ну да, мы понимаем, что это все вредно. Я им всегда говорю одну простую вещь. Знаете, вот эти все санкции — их вводили в отношении Советского Союза с десяток раз. Ни разу Советский Союз своего поведения не изменил. Это абсолютно бесполезное дело в отношении любого государства, тем более крупного, сильного государства, такого, которым является наша страна.

Но санкции всегда приводили к одному — все теряли деньги. Причем не только страна, которая подверглась санкциям, но и те, кто эти санкции вводил. И сейчас эти деньги потеряны, причем безвозвратно».

О возможности отмены продэмбарго

«Это очень тонкий вопрос. И даже при принятии таких решений мы должны думать не только о том, чтобы, условно, помириться с Европейским союзом по этому поводу, но и о том, чтобы не опустить наших товаропроизводителей, в том числе — наших аграриев. Будем принимать сбалансированное решение, но вестись на всякого рода разговоры и провокации не будем точно».

О бедности

«Не бывает некой абстрактной ситуации [бедности]. У каждого человека есть свой набор проблем. (…) Дело в том, что если просто вот так раздать [деньги 18 миллионам россиян, получающих, по данным Росстата, меньше прожиточного минимума], то мы, скорее всего, поможем, во-первых, тем, кому особо и помогать не надо, а с другой стороны, те, кто реально нуждается в помощи, получат очень немного. Поэтому мы всегда исходим из того, чтобы помощь, поддержка людям, у которых невысокие доходы, должна быть абсолютно адресной».

О продолжительности рабочего дня

«Очевидно, что нынешнее трудовое законодательство не соответствует сложившемуся уровню трудовых отношений. У нас есть классика, так сказать, трудового законодательства. Что это такое? Трудовой договор, продолжительность рабочего дня (8 часов, например, о котором вы говорите), трудовое время, дисциплинарная ответственность и целый ряд других явлений, включая место рабочее.

Но в мире все изменилось. Значительная часть людей работает просто дома. Появилась целая когорта людей, которых называют фрилансерами. И их количество с каждым годом увеличивается, растет. Причем это не люди, которые, что называется, перебиваются с хлеба на воду. Это очень часто люди, которые зарабатывают вполне приличные деньги. Но они никак не связаны правилами внутреннего распорядка, необходимостью в 9 часов утра приходить, например, а в 6 часов уходить, отлучаться с работы только с разрешения начальника и так далее. И допустим, даже та же самая дистанционная занятость нуждается в урегулировании в рамках трудового законодательства. И в будущем, очевидно, с учетом цифровизации, появления большого количества роботов, такого рода занятость будет все больше и больше распространяться.

Но при этом понятно, что не все будет дистанционным. Нельзя доводить до абсурда. Сантехники не могут работать дистанционно, мы это прекрасно понимаем, иначе это плохо закончится. Так вот, этот баланс, возможность регулировать различные трудовые отношения, а также трудовое время, гибко, с учетом современного развития экономики — это важнейшая государственная задача».

О четырехдневной рабочей неделе

«Что касается четырехдневной рабочей недели, то это вопрос будущего. Для ряда профессий, на самом деле, она может быть хоть завтра, а некоторым видам деятельности — это далекая перспектива».

Об абортах

«И запрет абортов не работает, и какая-то такая банальная, тупая пропаганда не работает. Действовать нужно, действительно, таким образом, чтобы стимулировать мам и в конечном счете семьи, отказываться от этой процедуры [аборта] и просто рожать детей. Сейчас у нас (…) больше 800 тысяч абортов каждый год, из них больше 600 тысяч, 622 тысячи, без медицинских показаний. То есть, это прерывание беременности по социальным причинам: нет денег, не хочу детей, хочу заниматься карьерой и так далее».

«Этот комплекс проблем государство и должно рассматривать и каким-то образом пытаться на него влиять. У меня есть одна идея. (…) У нас есть целый ряд инструментов, которые уже работают. Тот же самый родовой сертификат. Мы когда-то его внедряли, когда проводили работу по первому национальному проекту. (…) Но его можно было бы, собственно, использовать и в этом назначении. То есть, например, на оказание психологической поддержки, на консультации, немножко увеличив его стоимость».

О ситуации в первичном звене здравоохранения

«Люди судят о состоянии здравоохранения не только, например, по каким-то очень важным, знакомым моментам, но и просто по обычным обращениям к врачу. (…) Человек приходит в поликлинику или в больницу, в ту же самую ЦРБ в сельской местности. И чего он видит? Грустное зрелище. Мы, вот, поделились впечатлениями с президентом страны, и он с людьми разговаривал, и я разговаривал с людьми тоже, приехал в деревню…

Вот на этом сейчас нужно сконцентрировать усилия и деньги. Потому что именно там начинается лечение».

Про детские сады

«Мы занялись детскими садиками, потому что эта система была уничтожена просто. Сейчас в детские сады в возрасте от трех до семи лет очередей нет, практически все субъекты эту задачу закрыли. Сейчас занимаемся ясельными группами.

Но это ещё не всё. Нужны еще группы присмотра, небольшие, в том числе частные, детские заведения и целый ряд других возможностей».

О проблеме недоступности обезболивающих

«Тема очень резонансная, потому что очень тяжелая. И государство здесь должно себя вести максимально внимательно. Я бы даже сказал, очень тактично. И уж точно не подвергать людей, которые попали в такую ситуацию, какой-то жесткой ответственности и подозревать их невесть в чем. Ровно поэтому мною было принято решение (я подписал распоряжение) о том, чтобы эти обезболивающие, которые у нас, может, даже и выпускаются, но в других формах, – так вот те медицинские формы, которых у нас нет, просто ввезти и помочь конкретным детям. Это очень тяжёлая история, и тут не о чем даже говорить. Распоряжение подписано, деньги выделены, и дети получат эти препараты. Надеюсь, что уже в самое ближайшее время.

Задачу эту в целом нужно решать за счет деятельности наших фармацевтических компаний, мы сейчас ее развиваем и в принципе способны обеспечить себя такими препаратами. Я недавно посещал Эндокринный завод, там это всё делается и, надеюсь, будет делаться в дальнейшем –различные виды этих препаратов».

16 апреля в Государственной Думе рассмотрят законопроект об ответных мерах в отношении стран, поддержавших американские санкции против России. Документ предполагает не только фактический разрыв международных отношений, но и запрет импорта из США и стран — их союзников (преимущественно государств-членов ЕС) фармацевтических препаратов. Речь идет о тех лекарственных средствах, аналоги которых формально есть в России, то есть о большей части импортных лекарств. Ожидается, что законопроект будет принят, поскольку его авторы — лидеры думских фракций. «Лента.ру» узнала, почему их инициатива может стать смертным приговором вовсе не для американцев, а для россиян.

Майя Сонина, директор фонда помощи больным муковисцидозом «Кислород»

В России около трех тысяч больных муковисцидозом. В том случае, если законопроект примут, мы им не поможем, даже если разорвемся. Те препараты, которые они получают пожизненно, как правило, импортного производства — из Америки и Европы. Это и гепатопротекторы, и муколитики (препараты для отхаркивания мокроты), и антибиотики, и инсулин — диабетиков среди них достаточно. Российские аналоги не выдерживают критики: на фоне их приема возникают тяжелые осложнения. Мы, к сожалению, это знаем на печальной практике: пациент выписывался из клиники, где ему назначали отечественные дженерики, и через короткое время у него ухудшалось состояние, отказывала печень.

Восстановиться после их приема невозможно, потому что это приводит к дальнейшей невосприимчивости к любым препаратам — в частности, сильнодействующим антибиотикам и, как следствие, к летальному исходу. Колистин, тобрамицин для ингаляций — долго можно перечислять этот список, наши больные принимают их пожизненно, и только на этих препаратах и держатся, только благодаря им выживают.

Российские аналоги — это неочищенные препараты, не прошедшие клинические испытания… Испытания проводят прямо на пациентах: каждый раз они должны вызывать скорую и регистрировать побочные эффекты, затем идти к начальнику поликлиники, который собирает консилиум и решает, что препарат не подошел. Только после этого по индивидуальному заказу закупается оригинальный препарат. Это небезопасно для самих пациентов, и эта практика — по замещению российскими дженериками — идет уже давно.

Но теперь получается, что рабочее лекарство нельзя будет выписать даже после решения консилиума. Более того, под угрозой запрета вообще все препараты. Наш основной муколитик «Пульмозим» (Дорназа альфа), который дает возможность продлить жизнь (без специального лечения больные живут до 16 лет), пока не имеет аналогов. Но он уже разрабатывается, и как только выйдет — все.

В законопроекте говорится не только о лекарствах, а вообще о любых товарах. Мы закупаем в Америке и Европе кислородные концентраторы, ингаляторы, компрессоры для ИВЛ-аппаратов, дыхательные тренажеры, вибромассажеры для дренажа мокроты, откашливатели, аспираторы и так далее. Не дай бог встретиться с отечественными: тот же кислородный концентратор перегорает моментально! И если человек кислородозависим, а в сети происходит скачок напряжения, аппарат просто отключается, и пациент задыхается.

Лазейка с личным провозом лекарств вряд ли сработает. Представьте себе обычную семью из деревни в Челябинской области. Как они будут ездить? Это же огромные деньги! Безусловно, наши волонтеры как могут используют все способы доставить лекарство, в том числе полулегально, но они сильно рискуют, потому что бог его знает, что придет в голову таможеннику. При легальном способе надо было ждать решения врачебного консилиума федерального профильного учреждения. Теперь легальных способов не остается.

За границу на операцию мы перестали отправлять — это дикие деньги. Однажды мы попытались отправить за государственный счет, но документов ждали настолько долго, что девушка, которую отправили в Страсбург, не доехала до клиники и скончалась на вокзале.

По итогам санкций наша возможность помочь подопечным снизилась в восемь раз. Раз в квартал назначают внутривенный курс антибиотиков: 9 граммов меронема при тяжелой синегнойной инфекции легких, курсом 21 день и стоимостью 300 тысяч рублей. Порой у родственников больных возникает ситуация, когда нечем платить за похороны, и мы предлагаем кремацию. Сейчас у нас очередь на полтора года. Некоторые не успеют дождаться.

Гуманитарное убежище удавалось получить лишь единицам, а пациентов с редкими заболеваниями порядка полумиллиона в стране. Еще больше диабетиков и астматиков, которым совсем не жизнь без иностранных препаратов. Всем срочно эмигрировать? Так не выйдет. Никогда не знаешь, как работать в стране, где издаются суровые законы, которые компенсируются как бы необязательностью их исполнения, да еще и на фоне огромнейшей коррупции. Все настолько непредсказуемо и странно, что я не могу прогнозировать, как мы будем с этим работать.

Екатерина Бермант, директор фонда «Детские сердца»

Я даже не знаю, что про это сказать. Это война против собственного народа. Как можно запретить привозить в страну лекарства или медицинское оборудование, которое мы сами производим плохо? Как?

Каждому третьему нашему подопечному нужен кардиостимулятор. Мы имплантируем аппараты только иностранного производства. Российские аналоги в нашей стране есть, но мы не рискнем заказывать их нашим пациентам, потому что срок годности, качество и все остальное разнится примерно, как «Запорожец» и «Мерседес». Они, конечно, не сразу ломаются, но гораздо чаще и быстрее, ведь западные стандарты качества у нас не приняты. Сейчас мы пользуемся услугами дилеров, и если их запретят, я не знаю, как мы будем выкручиваться. В законопроекте есть пункт о том, что разрешается ввоз товаров для личного использования, но, понимаете, на 600 человек ввезти кардиостимуляторов в кармане не получится.

Да, кого-то мы продолжим отправлять на операции за границу — хотя бы здесь, надеюсь, что-то будет в порядке, но всех за границу не отправишь, никаких денег не хватит. Нам уже их не хватает, потому что все цены привязаны к курсу доллара. Так что это будет просто гибель какая-то. Это очень глупая мера, которая не приведет ни к чему, кроме урона тощей и больной экономике и ущерба здоровью жителей страны. Хотя они [депутаты] этого не заметят.

*По данным фонда, ежегодно в России рождается 14 тысяч детей с врожденным пороком сердца, 10 тысяч из них могут быть прооперированы за счет бюджета, остальным остается надеяться на помощь фондов.

Екатерина Чистякова, директор фонда «Подари жизнь»

Запрет на ввоз лекарств из США и других противных иностранных государств, согласно законопроекту, не коснется тех препаратов, аналогов которых нет в России (или которые можно, скажем, ввезти из Индии). Это хорошая новость. Судя по тексту, новые препараты, которые находятся под патентной защитой и не могут быть воспроизведены (те же «Адцетрис», «Опдиво», «Китруда»), нас не покинут по причине нового закона.

По многим другим препаратам мы перебьемся тевовскими дженериками. Или венгерскими (наверное). Ну или российскими аналогами. То есть доступность лекарств снизится, но не глобально (будет сильно зависеть от списка стран, которым откажут в импорте лекарств).

На этом хорошие новости заканчиваются. Плохие новости такие. Пострадают пациенты с лекарственными аллергиями. Например, у препарата есть российский и израильский аналог, но на них аллергия, и нужно немецкое лекарство (а оно под санкциями). Это гипотетическая ситуация.

Могут пострадать пациенты с тяжелыми хроническими заболеваниями, которым нужны препараты пожизненно и в больших дозах. Например, антибиотик для лечения воспаления легких может быть условно любого качества, так как курс лечения длится недолго и дозы невелики. Но тот же антибиотик для пациента с муковисцидозом должен быть самым высококлассным (с точки зрения токсичности, в частности), так как принимается ежедневно, пожизненно и в больших дозах.

Может пострадать конкуренция на лекарственном рынке. Для того чтобы все производители работали над качеством и доступностью своих препаратов, нужно, чтобы рынок был большим. Но если доступ лекарств на российский рынок ограничат, то конкуренция может съежиться.

Впрочем, все эти последствия пока гипотетические. Реальная ситуация очень сильно зависит от того, какие именно лекарства войдут в ограничительный список — если, конечно, закон будет принят.

Есть и две нейтральные новости. США точно не пострадают. Российский лекарственный рынок — не очень лакомый пирог. Народу в России много, а вот денег — маловато. А что интересует любую фарму, даже американскую? Правильно — деньги, которые можно выручить от продажи лекарств. От принятия этого закона могут пострадать только бедные, а богатые точно не пострадают. Проект закона не ограничивает возможность граждан ввозить любые лекарства для личного применения. А кто может съездить в Германию за таблетками? Уж точно не бедные. А вот богатые могут, поэтому после принятия закона они ощутят разве что некоторые неудобства.

Александр Саверский, президент «Лиги защитников пациентов»

Это санкции против своего народа. Это нарушение международных норм в отношении права на охрану здоровья, в том числе прав инвалидов, для которых есть особая конвенция. Американских препаратов немного у нас на рынке, но замены им нет. У оригинального препарата молекулярная формула всегда чище, они качественнее. Результат реакции организма зависит даже от длины формулы молекулы, из-за добавочных компонентов она может по-другому действовать. Фактически люди просто останутся без лекарств и погибнут, и это будет на совести депутатов.

Ограничения для некоторых иностранных препаратов у нас действуют не первый год, и пациенты часто жалуются. Переводить человека с одних таблеток на другие, если речь не идет о хроническом заболевании, — это неполезно. А поскольку у нас в стране нет нормальной мониторинговой, надзорной системы, то масштаба последствий мы с вами не узнаем, за исключением отдельных жалоб. Решение таких вопросов происходит через врачебные комиссии и потом через прокуратуру и суд. Все это — на фоне ухудшения состояния человека или покупки нужных лекарств за сумасшедшие деньги.

Конечно, мы будем пытаться их привезти любыми способами: через благотворительные фонды, через поездки за рубеж. Лет десять назад я столкнулся с ситуацией, когда посольство Норвегии начало получать массу запросов на предоставление убежища россиянам, которые утверждали, что в России у них нет возможности лечиться. Поток людей, которые могли уехать по здоровью, был достаточно приличный до 2014 года, пока не взлетел доллар. Сейчас будет такая же ситуация: люди побегут в Америку за убежищем, потому что у нас опять нечем лечиться. Американцы окажутся в интересном положении, когда отказать больным людям сложно, тем более что лекарство есть только у них.

В конце 2015 года уже принималось похожее постановление в отношении лекарств — под названием «третий лишний», об ограничении допуска иностранных лекарств при госзакупках. То есть оговорка про «неимение аналогов» у препарата уже работает в стране. А сейчас речь идет о полном запрете. Я надеюсь, что этого не случится, но инициатива выдвинута, и даже непонятно, у кого рука поднялась.

Василий Штабницкий, эксперт фонда помощи людям с БАС и другими нейромышечными заболеваниями «Живи сейчас», врач-пульмонолог

У нас в стране уже несколько лет действует правило, что при тендере на закупку лекарств побеждает самое дешевое. То есть фактически государство уже давно не закупает американские и европейские оригинальные лекарства, а использует более дешевые аналоги. Уже во времена акта Магнитского в России ввели «антисанкции», тогда хотели полностью запретить зарубежную медицинскую технику, но общественность отстояла этот пункт. В любом случае, сейчас, если отечественный производитель предлагает более дешевый, но, как правило, менее качественный антибиотик, то он побеждает в государственных закупках. Так что сейчас в российских больницах, как правило, нет оригинальных, качественных и, соответственно, дорогих антибиотиков. Есть антибиотики российского, китайского и индийского производства. Но у людей должно быть право на приобретение тех лекарств, которые они хотят приобрести. Совершенно несправедливо, не этично и, на мой взгляд, незаконно лишать их права покупать более качественные препараты. У каждого из производителей, которые сейчас могут подпасть под санкции, есть несколько хороших антибиотиков, которые нельзя заменять. В список также попадает препарат номер один по продажам в России «Виагра». Дело в том, что это препарат лечения не только эректильной дисфункции, но и легочной гипертензии. Это оригинальный силденафил, так что его запрет очень пагубно скажется на пациентах с легочными проблемами.

Антон Красовский, директор благотворительного фонда «СПИД.ЦЕНТР»

(…) Итак, у нас отнимут «Эвиплеру» — единственный комбинированный препарат 3-в-1, внесенный в список жизненно важных средств. Она канадская или ирландская, а компания, ее разработавшая, самая вражеская — американская. Отнимут «Труваду», главный в мире препарат доконтактной профилактики. Исчезнет «Эдюрант», важнейший компонент нетоксичных схем. Пропадет «Маравирок», редкий ингибитор слияния. В тартарары полетит «Ралтегравир» — основной препарат, одобренный в детских схемах. Запретят «Совальди» — главный хит в лечении гепатита С. Ну и не станут даже регистрировать новые американские разработки, на которые штатовских и европейских ВИЧ-позитивных людей перевели еще в позапрошлом году — «Генвойю», «Дескави» и «Одефси».

Все это, вероятнее всего, заменят так называемыми аналогами. По закону аналог — это не аналогичный препарат, а препарат схожего действия. Ну, снижает вирусную нагрузку, и отлично. Никого не будут волновать побочки, прорастающие в почках камни, ломающиеся кости, гниющая печень и отказывающее сердце. Наш ответ Чемберлену важнее.

Чемберлен меж тем срать на нас хотел, ибо объем российского рынка этих лекарств минимален — сравним, наверное, с польским. И уж точно меньше танзанийского. Компании посмотрят на все на это, покрутят пальцем у виска и уйдут из России. И в результате вместе со сложными лекарствами исчезнут и простые — элементарные антигистаминные и антибиотики. И я очень надеюсь, что когда кто-нибудь из авторов законопроекта или его родных будет помирать, а на Запад их лечиться, конечно же, уже не пустят, то кому-нибудь из его внешторговских друзей все же посчастливится найти заветный талон.

Илья Фоминцев, исполнительный директор фонда профилактики рака «Живу не напрасно»

Запрет не только американских, но и европейских лекарств — это перебор, это «бомбардировка Воронежа». В лечении онкологических больных используются в основном препараты иностранного производства. Есть крупные американские компании — MSD, Bristol-Myers Squibb, Pfizer — у которых очень приличные препараты. Некоторые аналоги находятся на разных стадиях испытания в России, и есть даже те, которые уже зарегистрированы, но очень часто аналоги сильно недотягивают, есть серьезный вопрос к качеству сравнительных исследований этих аналогов.

Многие специалисты говорят, что наши препараты неплохие и работают, но когда речь заходит о своих пациентах — родственниках, то все хотят оригинал. Именно потому, что нет доверия к качеству: эквивалентность этих препаратов исследована плохо. Больные любым раком — например, легких или меланомой — под угрозой.

Например, у нас пока нет нормальных аналогов для ингибиторов контрольных точек иммунного ответа. Хорошо, что есть аналоги, хорошо, что они дешевле, но зачем запрещать оригиналы? Последнее время они нормально конкурировали, был даже рост российской фармацевтики на фоне поддержки производителей. Но запрет конкурента не приведет к дальнейшему росту нашей фарминдустрии. Люди окажутся в ситуации, когда их возможности в лечении рака ограничены.

Сейчас будут петь песни про то, что наши препараты ничуть не хуже. Чтобы в эти песни поверить, нужно получить очень серьезные доказательства. Никто не знает, хуже российские лекарства или не хуже, — чтобы это узнать, надо провести нормальные исследования. Будут возмущаться: как же так, их провел Росздравнадзор. Лично у меня нет никакого доверия к Росздравнадзору. Если будет проведено независимое ни от нас, ни от американцев исследование, выложенное в открытый доступ, тогда я поверю. Но на моей памяти еще ни разу такого не делали.

В качестве пилотного проекта я бы предложил попробовать отказ от американских препаратов на самих депутатах, когда они заболеют, но скорее всего они просто уедут лечиться за границу.

Алексей Кащеев, врач-нейрохирург, кандидат медицинских наук

(…) Среди моих пациентов самые разные люди — от нищих до фантастически богатых. Среди последних тоже всякие, в том числе и те, кто «принимает решения»: есть федеральные судьи, депутаты Государственной Думы, топовые журналисты кремлевского пула, один посол (в отставке) и несколько сотрудников МИДа, немало высокопоставленных сотрудников ФСБ и МВД, серьезные чиновники из Администрации Президента, всяческих министерств и ведомств, топ-менеджеры госкорпораций, чьи имена еженедельно мелькают в новостных лентах, и даже один очень известный практически руководитель одной непризнанной республики. (…)

Они нередко оперируются в России, тем более что некоторые из них невыездные. Я уже не говорю о том, что когда их настигает острая медицинская проблема (инфаркт миокарда, автотравма, белая горячка), они вызывают ту же самую скорую помощь, ту же 03, что и прочие смертные. И точно так же их родственники начинают панический обзвон «своих каналов», чтобы найти «нормального врача». И ровно так же эти близкие, а по сути бабушки и дедушки, дяденьки и тетеньки, телочки и пацанчики, трясутся за их здоровье и жизнь, как все остальные. Эти высокопоставленные люди носят дорогие костюмы, но под этими костюмами обычное человеческое тело — несчастное, болезное, смертное. И все они заслуживают помощи и спасения, потому что они — люди.

И вот я думаю про этих людей в хороших костюмах, которые хотят сейчас запретить ввоз на территорию России американских препаратов (а они понимают последствия и прекрасно знают, что это означает для российских пациентов, — я видел этих людей в хороших костюмах и не замечал среди них слабоумных, все они сплошь умны, а порой чрезвычайно, исключительно умны), — так вот, впервые я думаю, обязан ли я оказывать им впредь медицинскую помощь лишь на основании того, что они живые люди, а я работаю врачом, или же правильнее им отказать?

Нюта Федермессер, учредитель благотворительного фонда помощи хосписам «Вера»

(…) Мы уже пережили кучу войн, терактов, дебильных законов, собственных ошибок, пережили — и живем дальше. Мы живучие, и память у нас короткая. Мы малообучаемы. Поэтому опять, когда Дума инициировала закон о запрете на ввоз препаратов и медоборудования американского производства (а, кстати, масса неамериканских компаний имеет производства в США), мы смотрим на это, словно на зоопарк, не понимая последствий. «И этот идиотизм мы переживем», — думаем мы. «Надо же, — думаем мы, — Сколько же дебилов и мудаков собралось в самом центре Москвы». Мы думаем про это спокойно и смотрим на это как бы уже из «потом», когда мы и этот ураган уже пережили…

Все верно, это и есть зоопарк. Только они смотрители, а звери — мы. Очень важно иногда вспоминать, кстати, что звери сильнее. И что зверей больше… Несколько сотен детей, которых мы годами переводили из отделений реанимации домой, постепенно обучали их родителей работать с аппаратами вентиляции легких, с откашливателями и прочим непростым оборудованием, чтобы их дети могли иметь детство, ходить на улицу, в школу, даже в бассейне чтобы могли плавать на аппарате ИВЛ, — так вот несколько сотен этих детей уже несколько лет живут на американском оборудовании с американской расходкой.

Но Дума не думает про несколько сотен детей, которых придется снова выдернуть из дома и передать в отделения реанимации. Дума не думает про то, что этих детей снова придется навсегда закрыть в отделениях реанимации по всей стране, навсегда снова отделить их от мам, как в концлагере, потому что в реанимации по-прежнему не пускают, потому что Дума по-прежнему не внесла поправки в закон о посещении реанимаций.

Что для Думы несколько сотен детей? Если каждого члена Думы выбрали несколько миллионов взрослых… Для Думы важна геополитика. Дума думает стратегически и на годы вперед, а несколько сотен неизлечимых детей — это здесь и сейчас. (…)

В понедельник, 2 октября, президент России Владимир Путин впервые за долгое время посетил с официальном визитом столицу Туркмении Ашхабад. В город из белого мрамора российского лидера привели не столько деловые планы, сколько намерение оказать внимание центральноазиатской республике, поэтому общение лидеров больше всего напоминало застольные здравицы. Владимир Путин и Гурбангулы Бердымухамедов обменивались не только комплиментами, но и знаками почета. При этом самую острую и обидную тему они аккуратно обошли стороной.

Не курить и отдать телефоны перед входом во дворец — таковы были требования к российским журналистам, прибывшим в столицу Туркмении. С телефоном расставаться не пришлось, но мобильная связь работала так, что трубка в руке становилась ненужной помехой. Недавно крупнейший российский оператор сотовой связи МТС объявил о вынужденной приостановке оказания услуг в этой центральноазиатской республике. С интернетом было еще сложнее — им в Туркмении в принципе почти не пользуются. Но даже при наличии Wi-Fi многие сайты все равно оказались заблокированы.

С курением еще строже. После того как в 2013 году был принят закон «Об охране здоровья граждан от воздействия табачного дыма и последствий потребления табачных изделий», курение почти везде запретили. Заодно ввели монополию на экспорт и импорт табака и резко увеличили цены на сигареты. Все во благо здоровья нации. Ее президент — пример такого здоровья.

Бердымухамедов — лидер не только спортивный (любит гоночные автомобили и прекрасно держится в седле), но и артистичный. Он пишет книги (один из последних трудов называется «Небесное великолепие» и посвящен искусству ковроткачества), поет песни, играет на музыкальных инструментах. Имеет неофициальный титул Аркадаг (Покровитель). Его предшественник Сапармурат Ниязов носил звание Главы Всех Туркмен (Туркменбаши). Придя к власти, Бердымухамедов ослабил культ Ниязова, которому было установлено 14 тысяч памятников по всей республике, и постепенно сам стал объектом почитания. Теперь портреты Аркадага смотрят на жителей со стен всех учреждений и многих архитектурных сооружений.

Но главная причуда Бердымухамедова — беломраморный город Ашхабад. Его парадная сторона ослепляет белизной и блеском золота — кажется, что город вычищен до состояния стерильности. И неудивительно, что на этих улицах так мало горожан: чтобы не намусорили. Даже автомобили в республике стремятся к цветовому однообразию. По зеркально ровным дорогам ездят в основном белые или серебристые машины. Недавно город принимал Азиатские игры, и затраты на проведение спортивного праздника, как водится, были огромными.

При этом Азиада прошла на фоне серьезного экономического кризиса. Туркмения, как и все страны-поставщики сырья, сильно ощутила последствия падения цен на газ. Помимо этого Ашхабад потерял рынки сбыта: в начале 2016 года «Газпром» остановил закупки, оспорив стоимость голубого топлива; Иран также отказался от поставок. В итоге единственным рынком сбыта стал Китай.

Это так подкосило республику, что правительству было поручено подготовить предложения по аннулированию всех льгот, которыми пользуются граждане страны. До сих пор они могли бесплатно получать определенные объемы электричества, газа и воды. Был даже период, когда владельцам легковых автомобилей дарили по 120 литров бензина в месяц. В оправдание отмены льгот говорилось, что система была выстроена неверно и помогать нужно только тем, кто действительно нуждается. Впрочем, отмечают эксперты, каким бы сильным ни было разочарование населения, оно не выльется в протесты.

Несмотря на трудности, вызванные в том числе и проблемами с поставками газа в Россию, в ходе визита Путина щекотливую тему обошли стороной. Хотя в прошлый раз газовый спор решался как раз во время общения лидеров. В 2009 году прикаспийский город посетил Дмитрий Медведев, и после этого поставки туркменского газа в Россию возобновились.

На этот раз во дворце звучали только расплывчатые формулировки о расширении экономического сотрудничества и стратегическом партнерстве. А среди всех подписанных в торжественной обстановке документов содержательным можно было назвать только соглашение о сотрудничестве в сельском хозяйстве. До сих пор в Россию практически не поставляются овощи и фрукты из Туркмении, хотя, казалось бы, уж дыни и арбузы должны идти мощным потоком.

Среди прочего правительства двух стран выразили намерение сотрудничать в области туризма. Однако сомнительно, что подписанная лидерами бумага как-то изменит положение: Туркмения остается одной из самых закрытых для путешественников стран, и у российских туристов на общем фоне немного преимуществ.

Внешнеполитические вопросы в ходе переговоров стороны затрагивали только для того, чтобы вновь сказать друг другу приятное и подчеркнуть общие интересы. Например, в разговоре о ситуации на Ближнем Востоке Бердымухамедов отдельно подчеркнул, что Афганистан для Туркмении не просто добрый сосед, но и самая близкая страна: «Мы, как и вы, выступаем за решение ситуации, сложившейся там, только мирными и дипломатическими путями», — сказал президент Туркмении.

Он отметил и другую «схожесть и совпадение» в политике Москвы и Ашхабада. «Вы всегда поддерживаете наш внешний курс на международной арене — наш курс нейтральной страны», — обратился Бердымухамедов к Путину и заверил, что в Туркмении с уважением и пониманием относятся к интересам России в Центральной Азии. Путин, в свою очередь, поблагодарил за уважение и понимание, проявленные в республике к русскому языку.

Осечка вышла только в одном. Официальный визит Путина завершался торжественным приемом и вручением Бердымухамедову ордена Александра Невского. Лидеры стояли на фоне огромного ковра, утопая в белых розах, которыми туркмены оформили сцену. И тут российский диктор запнулся: он несколько раз пытался произнести отчество Бердымухаметова — Гурбангулы Мяликгулыевич, — но безуспешно. Едва заметно махнув рукой, Путин завершил начатое и вручил наконец орден. Сам он тоже не остался без знака почета: президент Туркмении вручил ему награду за вклад в развитие сотрудничества.

В местах, где когда-то нарт Гожак погубил всех своих жен, где голос муэдзина разливается над двумя берегами Терека, в чеченском селе Братское, сменившем множество названий и судеб, живет самый старый если не на свете, то уж в России точно человек — Коку Истамбулова. Сколько ей лет на самом деле? 128 ли, 120 или 115? В старые времена с документами в Чечне, как и во всей стране, была полная неразбериха. Но в нынешнем паспорте у нее черным по белому написано: год рождения 1889-й. Судьба ее и есть настоящая история последних полутора веков. Изучать эту историю отправилась «Лента.ру».

Ждать приходится уже второй час.

«Баба устала, спит! — смуглолицый Ильяс, словно бы извиняясь, разводит руками и зовет за компанию с ним покурить в тенечке. Ильяс Абубакаров — внук самой знаменитой жительницы чеченского села Братское Коку Истамбуловой, которой, если верить документам, стукнуло 128 лет. Он теперь и сам звезда. «Как сотрудники Пенсионного фонда о возрасте бабы раструбили, так к нам люди и потянулись. Всем охота поговорить, вопросы позадавать. Мне-то ничего, а у нее давление!»

«Может, мне лучше завтра с утречка заскочить?» — переживаю за здоровье Коку я.

«Нет, погоди! Баба узнает, что ты уехал, расстроится. Очень она любит рассказывать. А бабе лучше не перечить — такой командир, что потом со свету меня сживет. Так что давай еще по одной выкурим, да я ее будить пойду».

С давних времен на Северном Кавказе существует поверье: если ребенок рождается хворым и слабым, а лечение не помогает, остается самый радикальный метод — поменять ему имя. Именно так когда-то поступили родители знаменитого имама Шамиля, при рождении названного Али.

Имя — это судьба, а село Братское переименовывали несколько раз. Основанное в 1763 году чеченцем из рода Чермо, сначала оно называлось Ногай-Мирза-Юрт. В 1944 году, после депортации чеченцев, населенный пункт обрел новое имя — Братское. Во время конфликта в Чечне указом Джохара Дудаева село переименовали в Турпал-Юрт, в то время как местные жители и вовсе называют его Ломаз-Юртом, что значит «горное поселение», при том, что гор тут нет — лишь холмы. Кажется, будто бы кто-то специально пытается таким образом водить судьбу за нос, да доводился до того, что она заблудилась: судьба целого народа, судьба одного небольшого поселения и судьба родившейся здесь в 1889 году Коку Истамбуловой.

«Дат и чисел баба не помнит, когда что произошло — не знает, да и откуда ей про это знать, если она всю жизнь только и делала, что работала: то хлопок собирала, то кукурузу? — говорит Ильяс. — Но иногда как начнет рассказывать, так и непонятно, как она все пережить смогла и в своем уме остаться. Баба сильная — до сих пор всеми командует и всех ругает, особенно меня».

Коку живет в новом одноэтажном доме, но это — последние года четыре. Сразу за ним, на заднем дворе, стоит покосившаяся саманная хибара, в которой она провела большую часть из своих 128 лет. Двор уже практически выжжен солнцем, на улице-то +35. За забором, однако, вовсю зеленеет пшеница — жители Братского сколько себя помнят, столько и занимаются сельским хозяйством. Сейчас, впрочем, на полях нет никого — то ли от жары, то ли потому, что в священный месяц Рамадан ни о чем, кроме души, не думается.

Воздух невозможно пахнет травами, русских названий которых тут не знает никто — в селе живут только чеченцы. Да и те в основном старики.

«Молодежь наша кто в Париже, кто в Москве, все разъехались,— вздыхает Ильяс, треплет по голове свою дочку — улыбчивую трехлетнюю кокетку Седу, бросает в траву изжеванный окурок и поднимается на крыльцо. — Сейчас бабу приведу».

Как люди

Когда именно она появилась на свет, Коку не знает. А как узнаешь, если никаких документов, подтверждающих сам факт ее рождения, не сохранилось. Все, что у нее имеется, это паспорт, в котором значится лишь год: 1889-й.

«День рождения? — удивляется Коку. — Да, как все родственники собираются, так и отмечаем его — то весной, то летом, то осенью, в любое время. Мы застолья большие не устраиваем, потому что мясо я давно есть перестала, люблю только фрукты, творог, соленья всякие».

Баба Коку сидит, сжавшись в крошечный комок, в большом кресле на крыльце своего дома. Платок ее белоснежен, платье ее бело, волосы ее седы, так что кажется, будто она — все, что осталось от ушедшей зимы, горка снега, который вот-вот растает и потечет ручьем. Она ослепла несколько лет назад, но успела увидеть свою правнучку, и теперь Седа не отходит от нее, то и дело вкладывая в ладонь Коку небольшие кусочки темного шоколада. Бабушка обожает сладкое, а пост, положенный в месяц Рамадан, уже не соблюдает — возраст, знаете ли.

Говорят, человеку столько лет, на сколько он себя ощущает.

«Молодой-то получше было. Трудно мне сейчас, сил совсем не осталось. А когда ничего не делаешь, откуда радости взяться? Хочется же, как люди: курами заняться, коровами. В общем, умирать пора».

Ильяс, однако, шепчет, что баба слегка кокетничает — мол, сил-то нет, но вопросами своими она его регулярно изводит, потому что все время контролирует, как там дела с хозяйством обстоят. Кушать, говорит, курям дал? Соли, говорит, баранам насыпал? Любопытная, короче, спасу нет.

«Обидно было. Плакала»

«Пока мой отец не умер, мы хорошо жили, арбузы, кукурузу, пшеницу выращивали. Детство? Оно у меня счастливое было, хотя работать я рано начала — сначала по дому, потом на поле еще бегала все время. Что там всякие революции были и войны мы и знать не знали, занимались своими делами и никого не трогали. Куклы из тряпок делали, играли. Школа? Да, какая школа! Она тут в 30-е годы появилась. А тогда учились при мечети, но все больше мальчики. Две мои подружки тоже учились. А меня мать не пустила, потому что тогда папа болел уже, надо было работать много. Я так обиделась. Плакала очень, а теперь жалею, что это время не вернешь». Ну, и сказки еще Коку любила слушать. Например, про нарта Гожака, в честь которого названа расположенная недалеко от села пещера. Он, нарт этот, сначала влюбился в жену своего брата, а потом еще много что натворил, из-за чего все его многочисленные супруги погибли.

Баба говорит на чеченском языке, потому что ну как здесь выучить русский без школы. За переводчика у нас Ильяс.

«У нас в селе, иншалла, таких драм никогда не было. А я и вовсе долго в холостых ходила. Отец умер, так всем заправлять моя бабка стала. Ходила вся черная, злая, всех моих младших сестер замуж выдала, а мне запретила. Сказала, чтобы я лучше хозяйством занималась. А вообще тут мирно жили все, друг к другу в гости постоянно ходили. Сейчас не так: все, наоборот, стали бояться, вдруг кто зайдет. Это еще когда я молодая была так стало, потому что тут абреки сначала между собой отношения выясняли, потом председателей колхоза одного за другим убивали, вот все страха и натерпелись…»

Страх первый

Про страхи свои, впрочем, Коку рассказывать не очень любит. Зачем, мол, если сейчас все неплохо? Говорит, все, отвоевались, хватит, радуйся, пока можешь. Вытирает глаза зажатым в ладони розовым платочком. Съедает засунутый в рот кусочек шоколадки.

«Хотя, знаешь, все же расскажу, чтоб понятно все про мою жизнь было. Мне было сильно страшно несколько раз. Впервые, когда брата моего раскулачивали».

Коку говорит: день тогда был хороший, а на их правом берегу Терека так травами пахло, что этот запах до сих пор в носу стоит. А потом солдаты пришли и взяли брата под конвой.

«Мы с сестрой за ними побежали, а солдаты стали нас прикладами бить, орать, чтоб мы отстали… Много тогда народу увели».

«Вернулся кто-нибудь?»

«Мы очень долго ждали. Но не вернулся никто. Расстреляли их, думаю. А потом моего второго брата забрали», — Коку снова вытирает ослепшие глаза.

«Мужчин к воде не пускали»

«Великая Отечественная? Нет, не знаю, когда началась».

Коку рассказывает, что в селе о таком если и говорили, то только мужчины. Да и то не факт, потому что целыми днями то в поле были, то в мечети, то с кумыками солью торговали. Им, мужчинам, не до политинформации было — и так дел невпроворот.
Война пришла так, как в те времена еще ходили гости, — без предупреждения и вежливого стука в дверь.

«Немцы на том берегу Терека стояли. А я на этом пошла корову поить. Возвращаюсь уже, и тут неподалеку как загрохочет! Снаряд разорвался. Потом смотрю — соседний дом разбит, а во дворе две мертвые женщины лежат, знакомые мои».

Коку говорит: воды тогда в селе не было, зато было много наших солдат. И женщины с ведрами ходили на Терек, чтобы им воду приносить. Мужчин немцы к воде не подпускали — сразу с того берега расстреливали. И вот два солдатика — один русский, второй азиат — переоделись в женские платья, повязали платки на голову и тоже к реке пошли.

«Где взяли платья?»

«Одно из них я дала!»

Один раз сходили солдаты, второй. А на третий азиат решил, что опасности нет, и платок снял. Только склонился над водой, как его автоматной очередью пополам перебило. Одну половину река унесла.

«Вот тогда мне было страшно во второй раз. Смерть совсем близко оказалась».

«Как в сказании о погибших женах нарта Гожака», — хочется срифмовать давнее и древнее. Но реальность, увы, страшнее вымысла, так что со своими рифмами мне бы лучше помолчать.

Мы сидим на крыльце — Коку Истамбулова в своем кресле, я — на расстеленном здесь огромном ковре. Седа крепко обнимает свою прабабку. Ильяс опять закуривает, несмотря на священный месяц. С берега Терека дует еле заметный ветерок.

«Сейчас женщины живут словно в раю. Газ есть, свет, вода. А я ни на секунду присесть не могла. С малых лет все ходила и ходила на Терек за водой. Кувшин для меня был еще тяжелым, так я брала с собой кумган. Знаешь, какая в реке вкусная вода была!»

Стыд один

«Слушай меня, я сейчас о самом страшном расскажу. О том, как нас увозили отсюда».

Баба вытирает платком рот и на несколько секунд замолкает.

«В феврале 1944-го приехали сюда военные и окружили село. Пятнадцать минут дали всем на сборы. Люди коров оставляли, кур оставляли. Незадолго до смерти отец купил мне красные туфли с белыми носками. Я много лет с них пылинки сдувала, а тут их оставила. Они такие красивые были! После этого я больше ни одну пару туфель не носила за всю свою жизнь!»

Их тогда всех согнали на паром. На противоположном берегу (снова этот Терек!), откуда уже вышибли немцев, посадили в грузовики и отправили в Моздок. А уже там погрузили в товарные вагоны — чеченцев из Ногай-Мирза-Юрта, Бено-Юрта, Чулго-Юрта, Али-Юрта и прочих сел, от некоторых из которых нынче только название и осталось.

«Вагоны все в коровьем дерьме были. Есть хотелось. Раз в день давали пустой рыбный бульон. Везли, везли, мертвых выкидывали прямо в снег на станциях. В туалет хотелось, а как сходишь, когда мужики все время рядом? Стыд один. Лучше б сдохнуть. Но вот что придумали: присаживались и с головы до пят платком накрывались. Вот под платком нужду и справляли…»

В депортации Коку впервые в жизни вышла замуж. Сколько ей тогда было? Если верить документам, лет 55. А Магомед Истамбулов все равно заслал к ее матери сватов. Свадьбу сыграли очень скромную, никаких гостей, только несколько родственников. Полегче ли стало? «Нет, — говорит Баба. — Хуже стало. Характер у Магомеда не очень оказался, ревновал все время, скандалы закатывал». А потом и вовсе беда пришла: умерли оба их сына — одному год всего был, второму около шести.

«Зима, снег, холодно. Все вокруг умирали. Все вокруг плакали».

Как выжила? На этот вопрос Коку и сама не знает точного ответа.

«В 1949-м у меня дочка родилась, вот за ней ухаживала», — говорит.

«Работала постоянно все эти тринадцать лет в депортации. Я ж неграмотная, вот меня и направляли то кирпичи таскать, то в кузне при заводе трудиться, хоть всегда маленькой была».

А в общем, наверное, Коку Истамбуловой просто повезло.

«В первый раз очень волновалась»

Коку вообще «везунчик». Смена мест, смена названий — может, правда, именно это вытаскивало ее из всех передряг, заменяло мертвое на живое?

Она перечисляет имена ушедших, замерзших в товарных вагонах, умерших от голода, болезней и старости, пропавших без вести, убитых по глупости. Коку знает о мертвых все. Но Коку знает все и о живых. У нее есть шесть внуков и шестнадцать правнуков, включая эту стрекозу — большеглазую перемазанную шоколадом Седу, танцующую на крыльце в своих белоснежных гольфиках.

Дочка Коку, ее единственный ребенок, переживший депортацию, умерла в 2013-м.

«Баба мне, как мать, — говорит Альви, местный художник-весельчак в широкополой соломенной шляпе. — Она же у моей мамы роды принимала, когда та и меня рожала, и моего старшего брата. Расскажите всем обязательно, что таких, как я, детей у Коку порядка десятка — в Братском, в соседнем селе, в Казахстане. Все мы живем благодаря ей».

Баба Коку явно смущается. Прячет лицо в ладонях. Пытается показаться еще меньше, чтобы стать и вовсе незаметной.

«Больниц не было, вот меня все и звали на помощь, — словно бы оправдывается она. — В первый раз очень волновалась. Никто ж меня ничему не учил, все сама. А что делать, не бросать же людей!»

Так она и живет тут, греется на солнце и пытается верить в людей. И веру эту, кажется, уже ничем не сломить.

«Люди хорошие, — говорит она. — Хотя часто ведут себя, как дураки. Себя не жалеют, других не жалеют, все делят что-то. Вот и на последней войне так было. То русские тут неподалеку стреляли из пушек, мучили своими бесконечными проверками, то чеченцы друг с другом стычки устраивали, спорили, наверное, кто из них главней. И где они все сейчас? А я тут — на своей земле».

Сколько ей лет на самом деле? Элементарные подсчеты показывают, что дочку свою Баба родила в 60 лет. Странно? Несомненно. Но остается поверить ей на слово. Или не верить, предположив, что лет 10-15 Коку по ошибке приписали. Но послушать бабу точно стоит, потому что, говоря о себе, она рассказывает о куда большем — истории более чем века…

Глоток воды

Братское жарится в лучах майского солнца. За забором шелестит пшеница. Голос муэдзина зовет всех к молитве. Белая, словно снег, Коку, кажется, начинает дремать.

«Бабе пора отдыхать, — говорит Ильяс. — Отведу ее в постель — там прохладнее».

Опираясь на его руку, Коку делает шаг в сторону двери, но вдруг останавливается.

«Чего я все о грустном, да о грустном? Лучше расскажу тебе о своем самом счастливом дне. Мы тогда возвращались из Казахстана. Была такая же жара, как сейчас. Я очень хотела пить, но дала себе слово, что не сделаю и глотка, если это будет вода не из Терека. И вот когда я подбежала к его берегу, встала на колени и напилась родной воды — это и было настоящее счастье! Случалось ли со мной что-то лучше этого? Нет. Ради этого, наверное, я и жила, а зачем я сейчас живу знает, наверное, только Аллах».

Автор благодарит за помощь в подготовке материала Мансура Магомадова и Руслана Мустапаева.