Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
Только ленивый не пытался сравнить российские высшие учебные заведения с западными. Судя по рейтингам, счет не в нашу пользу. Но всегда ли зарубежное образование лучше отечественного, в чем его сильные и слабые стороны и как малограмотных абитуриентов удается превратить в толковых аспирантов? Об этом и многом другом «Ленте.ру» рассказали российские ученые, преподающие на Западе.
Андрей Старинец, физик-теоретик, научный сотрудник физического факультета Оксфордского университета (Великобритания):
Я окончил физический факультет МГУ в 1991 году и аспирантуру в 1994-м. Аспирантура включала в себя педагогическую практику, проведение семинаров и прием экзаменов по физике у студентов мехмата МГУ. Вторую аспирантуру окончил в Нью-Йорке, был постдоком в Сиэтле, Принстоне, Канаде. Преподавал общую и теоретическую физику всем категориям слушателей, от первокурсников до постдоков, принимал вступительные экзамены, читал лекции в школах Великобритании, участвовал в разработке образовательных программ разных уровней по физике. Если учитывать детский садик (а именно там я получил первые представления об абстрактных геометрических понятиях), то мой академический опыт к нынешнему дню состоит из двух равных периодов: 22 года в СССР-России и 22 года в западных странах.
Западная система естественнонаучного образования, вплоть до уровня аспирантуры, находится сейчас в плачевном состоянии. Абитуриенты-физики Оксфордского университета, уже прошедшие предварительный отбор, могут, не моргнув глазом, заявить, что солнце светит потому, что там горит нефть. Некоторые 14-летние школьники не знают таблицу умножения, а выпускники оксфордского физфака далеко не всегда слышали о существовании функций комплексной переменной (раздел математического анализа, изучаемого на первом курсе — прим. «Ленты.ру»).
Первое, что бросается в глаза в академической сфере на Западе, это ужасающая слабость дошкольного и школьного образования по сравнению с постсоветскими аналогами. На вступительных экзаменах на физический факультет (Оксфорд проводит свои собственные экзамены) совершенно четко видно, где учились абитуриенты — в одной из западных стран или в странах бывшего социалистического содружества (например, Польше), где так и не удалось окончательно угробить завоевания социализма в образовательной сфере. При равной талантливости, вторые на голову выше в смысле количества и качества знаний.
У нас в Оксфорд очень большой конкурс, и мы можем выбрать сильнейших. Но последние десять лет вынуждены вести что-то вроде курсов ликбеза для новых студентов, иначе некоторые не в состоянии усвоить программу первого курса. Я как-то читал такой курс для студентов математического (!) факультета, правда, не Оксфордского, а Саутгемптонского университета (у него тоже высокий рейтинг). Мне дали план этих лекций, первая глава называлась «Дроби». Замечу, что как минимум в одной из элитных английских школ с физико-математическим уклоном используются американские университетские учебники, которые дают знания, примерно соответствующие хорошей советской школе без какой-либо специализации.
Если говорить о западном физико-математическом образовании, то главный недостаток университетского уровня заключается, на мой взгляд, в его фрагментарности, отсутствии интегральной целостности и относительно низком уровне. Я сейчас сравниваю с моим опытом в СССР. Мне сложнее говорить о том, что происходит в России сейчас, хотя я очень надеюсь, что костяк учебных планов сохранен.
Студенты Оксфорда изучают физику четыре года. Последний год можно в расчет не принимать, так как он всецело занят каким-то проектом (аналогом курсовой работы) и парой-тройкой обзорных курсов. Учебный год делится на три семестра. Новый материал излагается в первых двух, а третий посвящен повторению. Иными словами, студенты за все время обучения получают новые знания в течение одного календарного года. На физфаке МГУ обучение длится пять с половиной лет (последние полгода уходит на подготовку дипломной работы). Это примерно 150 недель учебы — в три раза больше, чем в Оксфорде. Поэтому не стоит удивляться, что многие оксфордские выпускники никогда не слышали об уравнении Больцмана и других любопытных вещах.
В СССР стандартный университетский курс физики предполагал два направления: сначала — курсы общей физики (механика, электричество и т.д.), одновременно читались математические дисциплины, потом, спустя полтора-два года, когда уже позволяла математическая подготовка, все шло по второму кругу, но уже на уровне теоретической физики. В Оксфорде на это нет времени, да и уровень абитуриентов не позволяет. Так что читаются только курсы общей физики. Недостаточный уровень базового образования пытаются частично компенсировать на годичных (платных) курсах повышенной сложности.
Слабой стороной советской образовательной системы был, на мой взгляд, участок «аспирантура — профессиональная деятельность». Уровень аспирантуры на Западе в целом значительно выше, чем в России, и это связано с хорошей организацией самих научных исследований, включая строгий отбор кадров. Работает принцип «сильные ученые — сильная аспирантура, а все остальное приложится». Грубо говоря, на Западе начинающему ученому нужно пройти сквозь тонкое сито, где его, возможно, отбракуют, а у нас пожалеют и возьмут. Человек-то хороший.
Что касается критериев оценки деятельности научных работников на Западе, то основную роль играют периодические аттестации, анонимные оценки исследовательской деятельности коллегами из других научных групп той же тематики. От этого зависит финансирование. Если человек в последние пять лет работал вяло, ничего путного не сделал, то и денег на постдока, оборудование, поездки и т.д. ему не дадут. Стандартная зарплата (вполне приличная) при этом сохраняется. Количество публикаций и другая наукометрия не играют определяющей роли, важна суть дела.
Подчеркну: базовое физико-математическое образование СССР от детского садика до старших курсов университетов включительно — золотой стандарт высшей пробы. Система, разумеется, неидеальна, но ничего лучшего за 22 года моих академических странствий по миру я не встречал. Но все это, похоже, не осознают в России.
Выпускники российских физико-математических вузов по-прежнему высоко ценятся на Западе. Это плохо в том смысле, что работает пресловутый «пылесос», безвозвратно высасывающий наши кадры, в подготовку которых вложено столько сил и средств. Но для них не созданы адекватные условия для научной деятельности в родной стране. И ключевое слово здесь «безвозвратно».
Александр Шапиро, профессор физической химии в Датском техническом университете:
В Дании я уже 20 лет, из них 16 — преподаю. Система преподавания здесь гораздо свободнее. Студенту дается право самому решать, какие предметы ему стоит изучать. Обязательных предметов приблизительно треть из большого списка. Я веду несколько курсов. Один курс — это 13 занятий по четыре полных часа, плюс домашняя работа. Как это время заполнить, решает преподаватель. Можно читать лекции, можно устраивать экскурсии, проводить лабораторные занятия. Или просто сказать: «Все, сегодня занятий не будет. Все — домой!» Конечно, если преподаватель так делает слишком часто, студенты пожалуются или перестанут приходить. Я пытаюсь сказать, что свобода есть не только у студентов, но и у преподавателей. Нас, конечно, ориентируют на то, чтобы курс строился от упражнений, практических занятий и проектов. Говоря упрощенно, представьте, что вам за первый час объясняют какую-то задачу. А последующие три часа вы тренируетесь в ее решении.
От того, сколько студентов выберут мой курс, я, разумеется, завишу, но не прямо. Например, если ко мне будут ходить меньше десяти человек, то пойдут разговоры о том, что надо бы закрыть курс. А делать новый курс — все равно как написать книгу. На моих курсах студентов больше 30, на некоторых — больше 50. Каждый курс и преподаватель получают подробную оценку студентов: был ли курс полезен, хороши ли учебные материалы и т.д. Если в какой-то год, допустим, меня оценили плохо, курс обсуждается на специальном совете, который дает рекомендации, как и что улучшить.
Любой преподаватель в университете — наполовину ученый. Официально у меня в контракте написано, что я должен половину рабочего времени заниматься наукой. То есть у меня есть публикации, аспиранты, научные проекты. Иначе университеты себе жизни не представляют. Конечно, мой рейтинг зависит от количества научных публикаций в журналах. Но опять же, не так жестко. Даже если кто-то в абсолютном минусе — уволить его очень сложно. Последний такой случай был лет 20 назад.
Это верно, что российская система образования более академична. Но я вижу, что датчане, которые хотят знать больше, добиваются этого. Только они всегда задают себе вопрос: «А для чего?» Так, как это было у меня, — учился, потому что было интересно — у датчан бывает редко.
Зато почти все тут умеют реально работать. Студенты способные самостоятельно взять тему, довести ее от нуля до продукта, организовать вокруг себя образовательное пространство, работу в коллективе и т.д. У них это в крови. Не берусь судить, какая система лучше. Датское образование построено так, что если человеку не хватает каких-то знаний, он в любой момент может доучиться. Например, переходит компания на новую систему отчетности — без проблем, секретарь или бухгалтер идет на специальный недельный курс. Здесь огромное количество разных курсов — продолжительных, коротких, вечерних, интернет и так далее. Разные люди, от школьников до пенсионеров, все время получают дополнительное образование по выбору.
Борис Сегаль, доктор философских наук:
Я более 35 лет преподавал в разных странах: в России, Америке, Великобритании, Швейцарии, Канаде, Венгрии. По сравнению с Россией, сразу же бросаются в глаза две принципиальные вещи, без которых вузы не могут работать. Во-первых, деньги. Государственное финансирование самых лучших составляет совсем небольшую часть их бюджета. Остальное вузы зарабатывают сами: книгоизданием, грантами, даже платой за парковку. И второе — независимость. Вспоминаю, как проходило назначение ректора Вермонтского университета в США, где я в то время работал. О вакансии объявили везде, где можно. При этом преподавателям самого университета не рекомендовали выдвигаться. Были проведены интервью более чем с 20 кандидатами. Трое показались комиссии перспективными. Их пригласили на университетские слушания, где они представили свои программы. А потом были тайные выборы. Если бы кто-то посмел замолвить словечко за какого-то кандидата, его обвинили бы в коррупции. Можете себе представить такое в России?
Качество образования зависит от преподавательского состава. В западноевропейских странах и в Америке 90 процентов всяческой науки базируется в университетах, а не в академических институтах, как в России. Талантливые люди концентрируются именно в вузах. Студенты видят их вблизи. Ученые привлекают ребят в свои исследования с первых курсов. Когда студенты оканчивают университет, у них уже большой опыт научной работы.
Венгрия, где я преподавал в последние годы, из соцлагеря. Но сегодня венгерский диплом, в том числе и медицинский, признается во всем мире. Венгрия для этого работала много лет. Сопоставляли структуру высшего образования с Европой и Америкой. Меняли наполнение венгерских вузов, государственное законодательство.
Я сравнивал учебные планы вузов крупных российских городов с венгерскими (а венгерская программа — это средняя европейская). Но мне не попалось вузов, которые можно было бы синхронизировать с нами. В каждой стране есть национальные особенности обучения. А принципиально большой разницы в подготовке специалистов там нет. В этом сила Евросоюза. Действует программа студенческого и преподавательского обмена Erasmus. Благодаря ей студент любого вуза в рамках Евросоюза может поехать в другую страну и отучиться семестр. Там он сдаст предметы, которые выбрал себе для изучения. И дома полученные им оценки будут признаны. Точно так же преподаватели могут получить новый опыт.
Еще один важный момент — как у нас проводится контроль знаний. В старых фильмах регулярно показывают, как в ночь перед экзаменом студенты зубрят, пишут шпаргалки. Сегодня в венгерском вузе это бессмысленное занятие. В течение года я могу провести 3-4 экзамена. И каждый из них идет в зачет итоговой оценки. Устный экзамен — очень большая редкость. Считается, что письменная работа дает шанс на более объективную оценку.
В среднем нагрузка на преподавателя в Венгрии — десять лекций в неделю. Примерно столько же времени вуз просит уделить разным совещаниям и консультациям. Преподавательская должность в Венгрии престижна и хорошо оплачивается. Профессор без вычетов получает в среднем в переводе на российские рубли 120-140 тысяч в месяц. Средняя зарплата в Венгрии — примерно 50 тысяч рублей.
Роспотребнадзор совместно с Дальневосточным федеральным университетом (ДВФУ) открыли во Владивостоке международный Центр молекулярных технологий. Главная его задача — отслеживать биологические угрозы, поступающие из стран Восточной Азии — Китая, Кореи, Японии. Кроме научно-исследовательских проектов, Центр будет обучать вирусологов, бактериологов и инфекционистов. Насколько актуально создание такой «полиции вирусов» и стоит ли россиянам опасаться биотеррористов, «Ленте.ру» рассказал профессор Школы биомедицины ДВФУ, заведующий лабораторией вирусологии ФНЦ Биоразнообразия Дальневосточного отделения Академиии наук, доктор биологических наук Михаил Щелканов.
«Лента.ру»: Биотерроризм — это фейк или реальность?
Щелканов: Не хочу никого пугать, но разговоры о биотерроризме вполне актуальны. Любой инфекционный агент при грамотном его использовании может превратиться в биологическое оружие. К счастью, в мире не так много высококвалифицированных специалистов, которые могли бы изготовить и эффективно применить такое оружие. По моим прикидкам — не более пяти-семи тысяч.
И как только возникает серьезная эпидемическая ситуация, тут же появляются слухи об искусственном происхождении возбудителя. Самые известные примеры — вирус иммунодефицита человека и эболавирус Заир. Интернет пестрит информацией о том, что эти вирусы были «изготовлены» то ли в американских, то ли в советских секретных лабораториях — это уж кому как больше нравится. Другой расхожий пример подобного рода — это байки о том, что подкупленные чиновники Всемирной организации здравоохранения в 2009 году специально объявил пандемию гриппа А нового генотипа субтипа H1N1 («свиной грипп» — прим. «Ленты.ру»), чтобы дать заработать фармацевтическим компаниям.
Но это только слухи или все же есть доказанные случаи намеренного изготовления смертельных вирусов?
Хочу подчеркнуть, что все специалисты высокого уровня знают «почерк» друг друга, знают, чем занимаются и какие подходы используют ведущие лаборатории мира. Если что — шила в мешке не утаишь. Это как с ядерным оружием. Основной девиз для ученых-вирусологов: хочешь мира — готовься к войне. Демонстрация того, что страна реально владеет современными технологиями и соответствующими компетенциями, — лучшая профилактика актов биотерроризма. Так было и в советское время. Так и сейчас.
Сконструировать новый вирус de novo — теоретически возможно, но заниматься этим сегодня малоэффективно. Проще заниматься селекцией вирусных штаммов с нужными свойствами или находить в природе редкие вирусы.
И распространять их?
Эффективное распространение вирусов — отдельная научно-прикладная проблема. Подтвержденной официальной информации о том, что вирусы использует кто-то сознательно, нет. Но непреднамеренных случаев — огромное количество.
Например, сейчас на Филиппинах бушуют заболевания кокосовых пальм каданг-каданг и тинангаджа. Обе болезни вызывают гибель растений. За последние 50 лет из-за этого уничтожены десятки миллионов кокосовых пальм на Филиппинах и островах Океании.
Мало того, эти болезни чуть было не стали причиной межнационального конфликта с далеко идущими последствиями. Дело в том, что на филиппинском острове Лусон фермеры заметили очевидную закономерность: пальмы гибли лишь у тех владельцев плантаций, которые принадлежали к народности бикол, в то время как у тагалов (это другая народность) деревья не сохли. И местные сделали вывод о порче, наведенной тагальскими колдунами.
Дело шло к серьезному конфликту, поскольку биколанцы, составляющие этническое меньшинство, заподозрили попытку выдавить их с острова. В дело вмешались вирусологи и установили, что инфекция распространяется режущей кромкой мачете, при помощи которого срезают плоды с пальмы. Владельцы плантаций, естественно, предпочитали нанимать рабочих, говорящих на одном с ними языке, и бикольцы занесли вирусы соплеменникам с соседнего острова.
Но ведь для человека пальмовый вирус безопасен?
В буквальном смысле ущерба здоровью он, конечно, не наносит, однако экономические потери огромны. По имеющимся оценкам, Филиппины рискуют утратить до 60 процентов кокосовых плантаций, что повлечет потерю не менее одного миллиарда долларов. Для более мелких островных государств ущерб сопоставим с уровнем государственных доходов.
Фитовирусы способны погрузить человечество в экономический коллапс. Вот представьте, например, что такое рис для Юго-Восточной Азии. Основной кормилец! Но есть два вируса, которые при совместном действии способны полностью уничтожить урожай риса. Каково? К счастью, растения успели хорошо адаптироваться к фитовирусным инфекциям, чем нас и спасают.
Пальмы, кокосы, рис — все это как-то слишком далеко от России, поэтому многие как угрозу эти вирусы не воспринимают.
На самом деле это ошибочная точка зрения. Границы стираются. Скажем, экзотическая для России еще в середине прошлого века африканская чума свиней сегодня обсуждается в администрациях российских регионов едва ли не чаще, чем проблема эпидемического гриппа. Причина понятна: для свиней это заболевание практически стопроцентно летальное. Владельцы крупных свиноводческих предприятий могут понести колоссальные убытки, поэтому не жалеют средств, чтобы максимально обезопасить себя. Правда, обычно думают больше о своих предприятиях, нежели об окружающих природно-территориальных комплексах.
В последние пару десятилетий россияне все активнее посещают зарубежные страны с разными целями. Особенно в моде туризм по экзотическим местам. Спасает то, что в России одна из лучших в мире систем обеспечения биологической безопасности, которая досталась нам еще с советских времен. За год в нашей стране регистрируется 100-300 случаев завозных болезней. Особенно мощный поток идет из Азии. Все они быстро обнаруживаются, корректно диагностируются и оперативно локализуются, до эпидемических вспышек не доходит. Это как перманентные маневры по отражению актов биотерроризма.
И именно потому, что из Азии идет основной поток заразы, главным оплотом биологической безопасности страны решили сделать Дальний Восток, граничащий с Китаем?
Дальний Восток — это действительно особый с биогеографической точки зрения регион. Здесь высокая степень эндемизма (уникальности — прим. «Ленты.ру»). Чаще всего из эндемиков мы вспоминаем амурского тигра и дальневосточного леопарда, однако эндемизм свойственен и возбудителям вирусных заболеваний, и их переносчикам.
Манчжурский ландшафт — это центр генетического разнообразия для многих возбудителей. В акватории Тихого океана огромное количество птичьих базаров, с которыми связаны популяции иксодовых клещей. Из них изолирован целый ряд вирусов, потенциально опасных для человека: Парамушир, Сахалин, Рукутама, Анива, Тюлений, Командоры, Охотский, Залив Терпения. И не изучать их здесь — это значит разрушать систему биологической безопасности Российской Федерации.
С 1962-го по 1989 годы ученые постоянно мониторили острова Охотского моря на предмет малоизученных вирусов. Потом эта работа была прервана. Мы возобновили плановые эколого-вирусологические экспедиции на малые острова после 20 лет их забвения для науки и уже обнаружили много интересного.
Новые вирусы?
Не только. Наша экспедиция побывала недавно на острове Тюлений. Мы открыли там новый вид колючих вшей, которые обитают в ноздрях тюленей, и, похоже, новый вид риккетсий (вид бактерий — прим. «Ленты.ру»), передающихся этими насекомыми ластногим млекопитающим. Риккетсии, как известно, вообще замешаны во многих заболеваниях, в том числе — человека. Например, возбудитель сыпного тифа — это риккетсия. В начале прошлого века эта бактерия, которую переносили вши, бушевала по всему миру. Сыпной тиф у нас был ликвидирован в основном потому, что люди перестали массово вшиветь. Но для диких ластоногих мы столь высокое качество жизни обеспечить пока не в состоянии.
То есть человечеству снова грозит эпидемия тифа, которая может начаться на Дальнем Востоке?
Нет, конечно, так говорить нельзя. Колючие вши вместе с переносимыми ими риккетсиями паразитируют только на ластоногих животных. И то — только в дикой природе: например, в нашем Приморском океанариуме мы такого паразитизма не допускаем!
Изучение риккетсий, циркулирующих среди ластоногих, позволяет нам шире взглянуть на эволюцию этого рода бактерий, а следовательно — глубже понять особенности их циркуляции и патогенность в человеческой популяции. Но говоря о паразитических микроорганизмах, следует всегда помнить о возможности преодоления ими межвидового барьера и адаптации к новым хозяевам. Например, предками всех эпидемических штаммов гриппа А являются вирусы гриппа А птиц.
Какие существуют сценарии противодействия биологическим угрозам?
Их много, не обо всех можно рассказывать. Например, мы владеем технологией безвирусного растениеводства. Взять тот же картофель: в магазинах часто продают бугристые овощи неправильной формы. Навскидку сразу можно сказать, что на такой картофелине не меньше 8-12 фитовирусов. Если посадить такой картофель, урожай будет еще более безобразный по виду и еще более несоответствующий сортовым характеристикам. Но тут можно использовать такой принцип: находим чистую, неинфицированную клетку, из нее выращиваем здоровое растение, оно будет давать хороший урожай при соответсвующих органолептических свойствах. Скажем, в нашей лабораторной теплице урожайность составляет 780 центнеров с гектара, а у местных фермеров по 120-180 центнеров. Разница очевидна.
Растения приобретают иммунитет против вирусов?
Представители царства растений не обладают механизмами гуморального и клеточного иммунитета, который присущ животным. Когда я говорил про безвирусный картофель, то подразумевал, что его безвирусный статус не вечен. После посадки на реальную грядку он постепенно начнет заражаться вирусами, которые настигнут его с помощью насекомых, корневых нематод, пылинок на лапках полевой мыши или на подошвах обуви сельскохозяйственного рабочего. А источником вируса может стать соседнее поле, где произрастает завирусованный картофель, или дикие растения, которые являются природным резервуаром фитовирусов.
Через несколько лет семенной фонд гарантированно придется менять. И важно при этом иметь молекулярные диагностические тест-системы, позволяющие проводить индикацию вирусов. Это основа основ безвирусного растениеводства. В разных регионах штаммовый состав вирусов может отличаться друг от друга. Ситуация на Дальнем Востоке, например, отличается от той, что в европейской части России или в Западной Сибири.
В сельском хозяйстве вообще много потенциальных опасностей. И как раз молекулярные методы исследования вирусов и их диагностики могли бы очень помочь. Сейчас критическая ситуация в пчеловодстве. Поголовье пчел, их биологическое разнообразие и урожайность меда резко снижаются. И не только в России, но и по всему миру.
Почему?
Пчелы массово болеют. И как ни странно, свой вклад в это печальное явление вносит интернет. Пчеловоды знакомятся в сети на специализированных форумах и с помощью обычной почты обмениваются между собой высокопродуктивными пчелиными матками. Среди них могут быть инфицированные особи. Часто покупатель узнает об этом лишь через несколько недель. В результате таких обменов вирусы пчел стремительно распространяются. Эти вирусы сейчас не только в России. В Китае уже страшный дефицит пчел, и это сказывается на урожае. Чтобы хоть что-то спасти, китайцы ходят и сами, вместо пчел, опыляют яблони — обычными рисовальными кисточками!
Метод защиты заключается в том, что вы уничтожаете больные экземпляры и предлагаете сохранять только здоровые?
Да. Кроме того, с помощью молекулярных технологий можно спасать исчезающие виды, контролируя при этом их биологическое разнообразие. Например, сегодня мы завершаем секвенирование первого в мире митохондриального генома дикого амурского тигра. До этого изучались только тигры, содержавшиеся в зоопарках.
Сегодня зарегистрировано 467 амурских тигров. Наша сверхзадача — сделать так, чтобы каждый тигр имел свой генетический паспорт, чтобы мы точно знали его родословную. Здесь понадобится уже секвенировать не только геном митохондрии, передающейся по материнской линии, но и Y-хромосому, которая сохраняется по мужской линии. Популяция тигров небольшая, поэтому важно понимать, насколько далеки они от исчезновения.
Если мы видим, что тигры начали вырождаться, мы можем внедрить в их популяцию «свежую кровь». Но чтобы это действительно была «свежая кровь» — для этого и нужно знать состав генов и найти наиболее подходящее для интродукции животное.
Не приведет ли такое вмешательство в природу, наоборот, к снижению биологического разноообразия?
Молекулярные методы как раз-таки и делают вмешательства в природные процессы максимально контролируемыми! Мы должны это понимать. Именно поэтому человечество сегодня, в лице наиболее развитых государств, включая, естественно, Россию, формирует генетические банки. Но, с другой стороны, когда мы говорим о тех же сельскохозяйственных культурах, для нас важнее набор гарантированных свойств, а именно урожайность, содержание белка и других полезных веществ.
С помощью новых технологий ученые сейчас активно «опознают» вирусы, находят новые патогены, но лекарств от многих болезней до сих пор нет. В этом плане какие-то подвижки есть?
Российская наука работает и в этом направлении. В контексте понимания механизмов патогенеза и эволюции микроорганизмов в целом — мы сейчас активно изучаем вирусы Океана. Это мировой тренд, и мы тут в авангарде. Поспорить с нами в этом направлении, пожалуй, мало кто сможет.
Совершенно очевидно, что сегодня устойчивые к антибиотикам микроорганизмы начинают потихоньку доминировать над чувствительными. И огромная проблема — где взять новые препараты. Работа ученых ведется по разным направлениям, и одно из перспективных — это как раз эндемики Дальнего Востока.
Например, водоросли красные и бурые. Предварительные результаты многообещающие. Фракции этих водорослей активно подавляют бактерии, включая устойчивые. На суше очевидные вещи уже обнаружены и использованы. В океане мы только-только начинаем двигаться к неведомым горизонтам!
В начале 1990-х интеллектуальная жизнь в России кипела — свободомыслие благоприятствовало распространению новых идей. Но почему мыслители перестроечного периода так быстро отказались от продвижения собственных концепций мироустройства, превратившись в обслуживающий персонал власти? Почему их интеллект сгодился лишь на то, чтобы рихтовать и обтачивать корявые политические конструкции? Этому и другим вопросам была посвящена дискуссия, состоявшаяся в стенах Института экономической политики при поддержке фонда Егора Гайдара. «Лента.ру» приводит наиболее интересные выдержки из выступлений президента Фонда эффективной политики Глеба Павловского и бывшего главного редактора газеты «Время новостей» Владимира Гуревича.
Слуги двух господ
Павловский: 1990 год стал рубежным для участия интеллектуала в политике. Именно тогда, по моему субъективному впечатлению, произошел переход от интеллектуала-носителя какой-то концепции (общества, государства, будущего), готового ее обосновывать публично, к позиции интеллектуала при народном лидере. Примерно в середине года, между выборами в Верховный Совет РСФСР и осенью, когда Горбачев объединил все концепции реформ в одну, произошел странный переход.
Исчезли дебаты по вопросам теории общества и теории государства, причем в тот самый момент, когда они становились актуальными. Начались дебаты о лидере, о том, как он действует, кто ему мешает. Он становится субститутом теории и концепции. Если есть правильный лидер, то и концепции не нужно, он просто сам по себе правильно действует. После короткого замешательства между Горбачевым и Ельциным вперед выходит последний как носитель глубокого ума, истины и пути в некое будущее.
В это время произошло несколько важных для изменения позиции интеллигенции событий. Возникла российская идея, прошли выборы народных депутатов, несуществующей на самом деле РСФСР, и вдруг оказалось что ее нужно считать существующей. Это опять-таки не было никак осмыслено и обдумано интеллектуалами.
Обманчиво легкий распад Варшавского договора становится ложным подтверждением ненужности альтернативы как вовне, так и внутри страны. С этого времени исчезает мысль о ней. Ее заменяет мысль о власти — не о лидере в западном понимании этого слова, а о носителе, концентрате ее. И все споры сводятся к тому, нужно ли ему дать больше власти или меньше, причем государственная она или нет, тоже не обсуждается. Конечно, были ученые, которые об этом думали, но их не было в публичном поле.
Здесь наиболее ярко выступали сторонники идеи «больше власти президенту». Каждая проблема рассматривалась как проблема недостатка власти. Тогда и появляется присказка, постоянно повторявшаяся в 90-е годы: «пора бы власть употребить». И только зануда мог риторически вопрошать: «Что вы понимаете под властью?» С ним бы просто не стали разговаривать.
Тогда же экономические реформы и концепции рынка съежились до простой и понятной идеи «хозяина». Нужен хозяин и нужна власть — так почему бы не объединить все это? Власть должна быть у хозяина. И у него должно быть много власти. В публицистике того времени вы найдете массу таких рассуждений.
Но сперва эта идея становится концепцией союзного президента. Она становится основанием для того, чтобы убрать партийную, идеологическую идентичность. Весной 1990 года произошел размен позиции союзного президента на удаление из конституции роли КПСС, что считалось большим прорывом. Никто при этом не думал о проблеме управления реформами. Кто будет это делать? Ну, понятно кто — хозяин!
В этот период происходит интересный процесс. Публичный интеллектуал потерял внутренний интерес к независимости и превратился в человека при лидере, при определенной команде. С другой стороны, возник интерес к этим командам, потому что лидеру нужны оформители, разработчики, которые никогда не будут претендовать на ведущую роль.
Появляются связки лидер — команда. Первопроходцем здесь стал Григорий Явлинский. Еще летом 1990 года за него, как за видного жениха, шла борьба. Горбачев с Ельциным перетягивали Григория Алексеевича и нанесли ему тяжелую травму. Всю жизнь после этого он ждет восстановления этой ситуации, когда он будет в центре рынка интеллектуальных услуг как их продавец.
Было несколько коротких периодов, когда власть была в руках интеллигенции. Самый известный из них произошел в конце августа — начале сентября 1991 года. Надо было быть полными идиотами, чтобы упустить ее из рук. И мы были полными идиотами. Опять-таки надо было быть полными политическими идиотами, чтобы не использовать три месяца двоевластия Ельцина — Горбачева, не попытавшись взять максимум власти, используя противоречия между сторонами. Мы и здесь оказались политическими идиотами.
Восходит все это к диссидентской парадигме «неполитической политики влияния». Диссиденты на самом деле никогда не хотели взять власть, они всегда желали создать около нее некий модуль сильного влияния, чтобы без них решений не принималось. Это помешало возникновению в СССР и России того, что появилось во всех восточноевропейских странах без исключения, — политически мыслящей группы оппозиционной элиты.
Недолгий век интеллектуальной прессы
Гуревич: Эти процессы берут начало в 1980-х годах, тогда, когда можно было начинать говорить вслух. Активнейшим участником и организатором этого процесса был Егор Яковлев в газете «Московские новости». Он взломал барьер между людьми и информацией; памятью, историей и современностью. Сначала газета выпускалась ограниченным тиражом, потом ее с трудом через ЦК стали вывешивать на публичные стенды. И у этих стендов год от года росла огромная аудитория — у каждого всегда стояло человек 20.
Газета «Аргументы и факты» выходила непревзойденным тиражом — 35 миллионов экземпляров. Толстые литературные журналы имели тиражи в сотни тысяч, некоторые подходили к миллиону экземпляров.
Было два канала распространения идей: печатная пресса и публичная аудитория. Одними из самых крупных фигур того времени были экономисты. Сейчас фамилии их забыты — например, Василий Селюнин или Николай Шмелев. Представьте себе огромную аудиторию, заполненную как стадион, — и это были тоже интеллектуальные площадки, на которых выступали самые разные люди. Там сидела не только интеллигенция — кто угодно. Были там и сумасшедшие, и реакционеры, но в основном аудитория была очень благожелательной.
Этот этап интеллектуального бульона продолжался несколько лет, но в 1990-х постепенно все пошло на спад. Появился рынок с другими законами. Газеты и другие издания стали заботиться о собственном выживании. «Московские новости», критиковавшие государство, дотировались и финансировались из госбюджета. С начала 1990-х эти дотации стали падать, в частности, потому, что у государства не было денег. Переход на рыночные рельсы многие издания не выдержали, а многие, наоборот, воспарили. Произошла неизбежная трагедия — пресса разделилась не реакционную и либеральную. Она металась между двумя ведущими олигархическими группами и на этом очень сильно потеряла.
Существовала определенная советская структура средств массовой информации. Она была уникальна, поскольку восходила еще к старой дореволюционной, когда выходил толстый журнал, а к нему в связке шла газета с рассуждениями. Не было базового опорного цикла интеллектуальных дебатов, которые немыслимы без связки «интеллектуальный ежемесячник — интеллектуальный двухнедельник — интеллектуальный еженедельник».
Конструкция быстро обрушилась. Хотя появился, например, феномен «Независимой газеты» — любимого интеллигенцией издания с рассуждениями и ее черного двойника, газеты «Завтра». Но это не могло заменить нормальный цикл, а все попытки создать интеллектуальный еженедельник проваливались даже при больших инвестициях.
Обслуживающая команда
Павловский: Где исчезает независимость интеллектуала и формируется странная связка власти и обслуживающей ее интеллектуальной команды? Безусловно, она уже существовала в 1990 году в виде консультационного совета при Борисе Ельцине.
Отбор людей туда происходил по знакомству. Как я отбирал людей в программу Сороса «Гражданское общество»? Тех, кого я знал по неформальному движению, например Толик Чубайс, леонтьевский кружок. Конечно, был отсев сверху, тех, кто недостаточно был восторжен по отношению к центру, хозяину.
В общем, я думаю, что связка эта возникает с того момента, когда интеллектуал уже не может сказать, что у него есть что-то, кроме способности разработать решение, которое ему закажут. Когда он приходит не с концепцией, не с позицией, а с предложением «я сделаю то, что надо». Все это возникает во время смуты, а где смута — там рынок. Смута здесь — иносказание, место большого количества сделок без гарантий исполнения. Какие были замечательные вещи в Ленинграде, в отличие от Москвы! Там существовал симбиоз демократов с местным партийным аппаратом, и Толик [Чубайс] взаимодействовал с ним еще до Ельцина.
В течение 1990-1991 годов (и окончательно это было заполировано тандемом Ельцин — Гайдар) складывается следующая ситуация: хозяин как босс занимается политикой, а мы при нем занимаемся всем, кроме нее. Позиционирование кабинета Гайдара было именно таким: «мы не занимаемся политикой, реформы — вне политики».
А если реформы вне политики и вне дебатов, то конфликт вокруг них — это конфликт сатаны с богом. Поэтому здесь уже возникает табуирование некоторых достаточно радикальных тем. Скажется это несколько позже, уже в 90-е годы. Скажем, в рабочем центре экономических реформ в 1992 году обсуждали вопрос о том, как проводить реформы так, чтобы население не мешало. Оно рассматривалось не как политический субъект, а как опекаемый объект, объект попечения. «У нас есть правильная идея, и вопрос состоит в том, как с технологической точки зрения ее правильно провести в жизнь».
В те годы я был врагом «всего светлого», врагом Бориса Николаевича, публичным. А в центре я с удовольствием участвовал в дискуссиях, потому что мне нравилась техническая постановка вопроса, технологизация политики.
Призрак радикализма
Российские интеллектуалы, в отличие от восточноевропейских, не хотели брать власть. Стремление выдвинуть другую фигуру и действовать за ее спиной возникает в конце 1989 года, и я наблюдал это вблизи в руководстве межрегиональной группы. Они искали фигуру, которая была бы компромиссной с их точки зрения — и очень странно, что Ельцин казался им такой фигурой.
Они считали радикалами Солженицина и Буковского и очень боялись, что те вернутся в страну и устроят тут охоту на ведьм. В Питере таковыми считались Петр Филиппов и следователь Иванов, и Собчака двигали, чтобы отрезать радикалов от власти.
Такого не было не только в Чехии, но даже в Болгарии. Да и диссидентства там практически не было — болгарским президентом стал Желю Митев Желев, чуть ли не единственный диссидент на всю страну.
Гуревич: Разгадка, на мой взгляд, достаточно простая. В этих странах тоталитарный советский период был очень коротким. За этот срок память не была стерта, и инстинкты к свободолюбию и интеллектуальным размышлениям сохранились. Эти люди вживую помнили традиции досоветского периода и с этой памятью вошли в интеллектуальную дискуссию нового времени, возглавили ее. Поэтому когда пространство идей освободилось, оно заполнилось легче и быстрее. Здесь публичные интеллектуалы легко включались в политическую систему, которую одновременно изменяли. Переход из интеллигенции во власть был более легким.
В России людей, которые помнили досоветский период, просто не было. К тому же надо понимать, что для интеллектуала по-настоящему очень непростая задача — дойти до людей, с которыми он общается. Я, например, будучи тогда редактором отдела экономики в «Московских новостях», первую пару лет бил своих журналистов по рукам за то, что они писали о дефиците бюджета. Читатели не понимали, что это, а как писать об экономике более простыми словами — мы еще не знали.
Так и для Егора Гайдара и его поколения было очень непросто найти язык, с помощью которого они могли бы общаться с широкой аудиторией. Отсутствие его — едва ли не половина причины провала. Наш «птичий язык» понимали сотни, тысячи, может быть, миллион человек, но этого было недостаточно. Мы понимали, что не сможем ничего объяснить, а значит — проиграем. В какой-то степени так и произошло. Может быть, это было предопределено, поскольку переход от плановой экономики к рыночной был резким, и никто к этому новому языку не был готов.
«Когда болела жена, я верил во все и хватался за соломинку»
В России ежегодно заболевают раком 500 тысяч человек, около 300 тысяч — умирают. На учете с различными онкозаболеваниями стоят 3,7 миллиона пациентов. Несмотря на то что в 2019 году онкология стала едва ли не самой приоритетной сферой медицины, по данным соцопроса, проведенного по заказу благотворительного фонда Константина Хабенского, почти половина россиян считает, что вылечиться от рака могут только богатые. Многие уверены, что лечение настолько дорогое, что государству легче дождаться смерти больного, чем тратить на него ресурсы. Каждый третий россиянин считает, что рак вообще не лечится. О том, насколько реальны страхи россиян, «Лента.ру» поговорила с актером и основателем фонда помощи детям с опухолями головного мозга Константином Хабенским и онкологом, членом экспертного совета фонда Михаилом Ласковым.
В опасности — все
«Лента.ру»: Россияне часто боятся заболеть раком. Они чем-то отличаются от жителей других стран?
Михаил Ласков: Я достаточно много времени провел в больницах за границей, не один месяц общаясь с пациентами в Штатах и в Европе. Поэтому могу сказать, что у них абсолютно похожие страхи. Многие люди боятся рака, но это не слишком влияет на их повседневную жизнь. Бывает расстройство настолько сильное, что начинается дезадаптация: я не буду ездить в метро, не буду встречаться с компанией, с друзьями, так как боюсь, что меня заразят. Это расстройство, которое уже можно назвать психиатрическим. В России такое состояние раньше обычно именовали ипохондрией.
Константин Хабенский: Абсолютно всем людям свойственны страхи и мнительность. Канцерофобия есть везде. Просто в Европе и Америке дела обстоят по-другому. Если кто-то боится заразиться от соседа раком, он просто сам берет и съезжает из этого дома. А не пытается выселить того, кто болеет.
Существует ли типаж человека с наиболее высокими рисками онкологии?
Ласков: Мы все в опасности. Нельзя сказать, что существует какой-то профиль человека с самыми высокими рисками. Все знают, что вроде бы нельзя курить. Но в то же время моя бабушка, которой сейчас 92 года, курила больше 70 лет. Пока не заболела. Я хочу, чтобы все поняли: риски — это всего лишь риски. Они могут реализоваться, а могут и нет. Мы понимаем, что нельзя курить, надо меньше пить, нельзя толстеть, нужно проходить какие-то специальные скрининги, если у тебя определенная наследственная история, связанная с раком. Но тем не менее нельзя взять и людей покрасить разными красками — вот у этих самая высокая вероятность, а здесь — меньше. Наука многого не знает, предсказать, что случится с вами в будущем, — нельзя.
Назовите самые распространенные мифы о раке?
Ласков: Существует большой пласт мифов о раке, связанных с едой. Вот сегодня пришла ко мне пациентка. Она очень любит всякие шоколадки, конфеты. Но как только узнала о диагнозе, то стала издеваться над собой — перестала есть сладкое, чтобы «не кормить рак». Заодно перестала принимать витамины по тем же причинам. Это, кстати, научно никак не доказано. Еще сегодня приходила пациентка, которую прооперировали по поводу рака молочной железы. Врачи запретили ей брать кровь из руки на той стороне, где была операция. Пытались запретить еще и летать на самолетах, но потом, при выполнении ряда условий, — разрешили.
Она расстраивается: что же делать, у меня только на этой руке нормальные вены, на другой — не видно. Можно ли кровь для анализа брать из ноги? Я говорю, что в принципе и из головы можно, там тоже есть вены. Но только зачем?
Некоторые врачи еще не разрешают спать на «этой» руке. Но когда человек засыпает ночью, он себя не контролирует. Жизнь пациентки капитально усложняется, она начинает думать, что же такое изобрести. В результате — стресс. А он деструктивен.
Правда ли, что чем старше человек, тем медленнее у него развивается опухоль, тем она менее агрессивна?
Ласков: Нет, все зависит не от возраста носителя, и даже не от места локализации заболевания. А от того, из каких клеток опухоль состоит. Возможно, это говорится, чтобы найти какую-то причину для отказа в лечении: человек старый, свое уже пожил, чего еще хотите… Конечно, с научной точки зрения это все не так.
Хабенский: В свое время я сам многие мифы попробовал на вкус и цвет. Когда болела жена, верил во все: летал за какими-то чудо-препаратами, ездил в Бишкек за чудо-медом, общался со знахарями, которые проводят экспериментальное лечение. Хватался за каждую соломинку, но пришел к единственно правильному выводу: помогает только лечение по медицинскому протоколу.
Ласков: И моя семья тоже проходила мифы о раке. Когда мы лечили близких, то часть родственников ездила за заряженной водой, какими-то еще чудесами.
Почему многие люди обращаются к знахарям? И стоит ли их отговаривать?
Ласков: На самом деле это сложный вопрос. Конечно, врачи говорят, что отговаривать — нужно. Но в реальной жизни мы понимаем, что некоторым людям для себя нужно знать, что они использовали все шансы, в том числе альтернативные, чего не предлагает официальная медицина. Почему люди приходят ко всякой магии? Если бы мы, врачи, им говорили: ребята, вот выпейте таблетку и все будет хорошо… Но так не всегда бывает. Напрямую врач иногда может сказать, что это невозможно вылечить.
Недавно было опубликовано очень интересное американское исследование, в котором показано отношение к мифам среди людей разного уровня образования. И я, честно говоря, удивился. Казалось бы, логично, что чем образованнее человек, тем рациональнее должен мыслить, отметать веру в магию. Но оказалось, что все ровно наоборот: среди образованных веры в чудеса — больше.
Бывают ситуации, когда можно допустить какую-то альтернативу. Потому что часто это даже не столько больному нужно, сколько его семье, знакомым. На эти вещи можно закрыть глаза, если они не вместо лечения и не вредят. То есть это своего рода психопрактика.
Хабенский: В альтернативных вещах работает очень сильная система пиара. Если «чудо» сработало на одном из ста, то, конечно, на его историю обратят внимание. А про остальных 99 бедолаг, которым это не помогло, забудут.
Значит, чудеса пусть редко, но бывают?
Ласков: Бывают, но я всегда говорю: чудеса — потому и чудеса, что мы не знаем, от чего они происходят. И уж точно не от воздействия альтернативной медицины. Есть публикации в международных медицинских журналах о феноменах, когда люди с раком, который должен по идее их убить быстро, живут много лет. В моей практике, да и подозреваю, в практике любого врача, бывали ситуации, когда пациент во много раз превзошел самые худшие ожидания. Самое главное — ты не знаешь, почему. Это не значит, что зафиксированное чудо надо немедленно объяснять воздействием какого-то перуанского папоротника. Просто необходимо признать, что науке известно далеко не все.
Каждому — свое
Многие уверены, что лечение рака — невыносимо. Особенно химиотерапия. Считается, что она так влияет на качество жизни, что и жить-то потом не захочется. Так ли это?
Ласков: Действительно присутствует целый сугроб мифов о токсичности химиотерапии. Что такое химиотерапия? Это яд, он должен организм так отравить, чтобы рак убить, а человек при этом хотя бы чуть-чуть остался жив. И отсюда возникает желание спасать печень, сосуды. На этой теме у нас развита огромная фарминдустрия. То есть в аптеке — огромный набор препаратов для печени и чистки сосудов, а в реальной жизни таких средств не существует.
Но ведь лечение — на самом деле тяжелое?
Ласков: Конечно, бывают осложнения. Но очень большое количество людей проходят лечение неплохо. Они продолжают работать, делать то же, что и раньше, жить нормальной жизнью. И я очень радуюсь, когда выходят в прессе материалы, где люди рассказывают свои позитивные истории. Есть определенные побочные эффекты, мы о них всегда предупреждаем, говорим, как лечить, какой шанс, что они останутся. Но могу сказать, что, грубо говоря, большинство людей так проходят химию, что свой привычный образ жизни сохраняют.
Есть же случаи, когда врачи даже не рекомендуют начинать лечение?
Ласков: Нет универсального ответа на этот вопрос. Рекомендаций, которые подходят всем, очень мало. Разве что не пить, не курить. Все остальное — индивидуально. Действительно, бывают ситуации, когда мы не начинаем терапию. Это всегда смесь из нескольких вещей. Насколько велик шанс помочь человеку, воздействовать на этот рак. Какие побочки ожидаются. И самое важное — что на самом деле ждет пациент. Мы, врачи, всегда думаем: вот эта опухоль — какая она? Могу ли я сделать что-то, чтобы она уменьшилась, или нет? Но нужно смотреть: а что человек-то хочет? Может, чего-то другого?
У меня недавно была такая ситуация: у пациента рецидив рака, который в ближайшее время его убьет. Я могу начать химиотерапию, тогда он станет себя чувствовать плохо уже завтра. Ожидаемая продолжительность его жизни при этом увеличится на три месяца. Либо альтернативно — я не назначаю ему химиотерапию, он еще месяц проживет нормально, как привык, успеет что-то за это время сделать. Не знаю, что лично я на месте этого мужчины выбрал бы. Причем, один человек предпочтет первое, а другой — второе. Но это надо у пациента спросить, надо с ним это обсудить.
Это лечится
Фонд Хабенского работает с 2008 года. Скольким детям вы уже помогли, что с ними стало?
Хабенский: За все время с лечением, препаратами, обследованиями мы помогли около 2800 детям, а 8000 — с оплатой самой разной реабилитации: психологической, физической, логопедической. Многие уже стали взрослыми. С некоторыми я переписываюсь, других — не теряем из виду. Кто-то уже совсем здоров, а у кого-то после лечения остались разные нарушения. Но они все равно стараются жить нормальной жизнью.
Если ребенок поборол рак, то как обычно врачи говорят: он вылечился или находится в ремиссии? У многих ли случается рецидив?
Ласков: Мы говорим «выздоровел», если не ожидаем рецидива. В противном случае считается, что пациент — в ремиссии. Я уже говорил, что от рака никто не застрахован, и от рецидивов — тоже. Поэтому может быть все, что угодно.
Хабенский: Вспомните, еще лет 20 назад был страшный вопрос, связанный со СПИДом. Считалось, что ничего страшнее нет. Таких больных обходили стороной, даже боялись смотреть на них. Прошло не так много лет, и ситуация стала лучше. СПИД перешел в ряд заболеваний, с которыми при должной медицинской поддержке можно жить долго.
Ну или вспомните Берлинскую стену. Сколько времени она стояла, разве кто-то думал, что когда-нибудь проход между Западным и Восточным Берлином станет свободен? Никто даже не предполагал, что через энное количество лет туристы будут приходить на это место и думать: «Неужели так когда-то было?»
Та же самая история с нашей кампанией #этонелечится. Мы хотим, чтобы через несколько лет люди заходили на сайты, где собраны ужастики про рак, и думали: «Неужели когда-то мысли про онкологию были такими депрессивными?»
Кампания «Это не лечится» — позитивная. Но не кажется ли вам, что когда люди говорят, «ковыряние в носу — не лечится, а рак — излечим», — это как бы девальвирует болезнь. Демонизировать проблему — плохо, но и слишком легко к этому относиться ведь тоже неправильно?
Хабенский: Мы же не лезем в медицинскую сферу, а говорим, что вместо того, чтобы постоянно бояться и ужасаться, лучше сходить в больницу и проверить, действительно ли есть повод для страха. Есть одна простая вещь: все победы и поражения исходят из нашей головы. Что мы себе придумаем, с какой силой мы будем фантазировать на ту или иную тему, тот результат и получим.
Прорывы происходят на глазах
Молодеет ли рак?
Ласков: Рак — это сотни разных заболеваний. Некоторые из них похожи, но различаются морфологически. Например, то, что раньше называлось раком легких, — теперь это тоже рак легкого, но мы знаем, за этим скрыто множество болезней. Они по-разному лечатся, у них разные прогнозы, они дают разные метастазы. Каждый рак ведет себя по-своему. Какой-то молодеет, какой-то стареет.
Средний возраст народонаселения увеличивается. А значит, рака становится больше. Потому что, как говорят онкологи, люди делятся на тех, кто доживает до своего рака, и на тех, кто не доживает. Сейчас на первом месте в мире и в России стоит смертность от сердечно-сосудистых заболеваний. Но думаю, что скоро мы увидим, как рак их обгонит. Этот тренд — он давно и четко прослеживается.
Когда говорят, что рак не заразен, врачи обычно объясняют, что это же не грипп, не ОРВИ, то есть — не вирус. Но есть виды рака вирусного происхождения. Теоретически они могут быть заразны?
Ласков: Действительно, есть онкологические заболевания, связанные с вирусами. Но они ими не вызваны, а связаны с ними. Самый хороший пример — вирус папилломы человека (ВПЧ), он вызывает рак шейки матки. Определенные вирусы папилломы связаны с раком, эти вирусы есть примерно у каждого человека. Но каждый ли заболеет? Конечно, нет. К тому же теперь есть прививка от ВПЧ, с ней риск заболеть снижается на порядок.
То есть воздушно-капельным путем вирусы рака не передаются?
Ласков: Конечно же нет, нельзя заразиться ни в метро, ни в театре, ни в кино. И вообще, вирусы как причина рака, это — малюсенькая часть. Курение гораздо чаще является причиной рака, чем вирусы.
У Минздрава сейчас три медицинские скрепы, с помощью которых он намеревается спасать население от рака: диспансеризация, скрининг и профилактическая медицина. Это поможет?
Ласков: В нашей стране люди стали меньше курить и пить. Кстати, в мире тоже есть такая тенденция. Наверное, государство что-то делает на эту тему. Влияние государственной политики на что-то называется публичной интервенцией. Например, комплексная программа борьбы с курением или с употреблением алкоголя. Это действительно те моменты, с которыми как врач я не могу ничего сделать, а государство может.
Допустим, расскажу я ста пациентам, что важно не пить и не курить, чтобы быть здоровее в целом. Но в глобальном плане от моей просветительской деятельности вряд ли что-то изменится. Государство здесь может сделать значительно больше, например, устраивать информационные кампании. Когда в Англии ввели запрет на курение в пабах, я думал, что монархия падет. Но нет — все на месте. И в России сейчас также — заходишь в бар, и нет такого чада, как раньше. Хотя многие и курят на улице. Это все действия со стороны государственной политики, с помощью которых факторы риска заболеть снизились.
Что касается скрининга и диспансеризации — все сложнее. Есть универсальное понимание, что скрининг — это хорошо. На самом деле не так много стран, где программа скрининга привела к реальному результату. Логично вроде бы, если мы будем ходить к врачу каждый год и проверяться на все, то сможем поймать самые тяжелые болезни на ранней стадии. Соответственно, прогноз лечения будет хороший. Но у себя на приеме я каждую неделю сталкиваюсь с жертвами скрининга.
Что вы имеете в виду?
Ласков: Например, пациентка пошла на маммографию. У нее нашли какое-то образование, кисту, непохожую на рак. Но на всякий случай говорят: а давай, дружок, мы тебе это отрежем. Врачам иногда это проще, чем разбираться. Отрезали — не рак. Потом еще нашли такое же, снова отрезали. Не рак.
А вред большой — ведь это операция на груди молодой женщины. Вопрос о скринингах и диспансеризации, кстати, не решен во всем мире. Скрининг колоректального рака, рака шейки матки — хорошо работает. А вот что касается рака простаты и рака груди — ведутся жаркие дискуссии во всем мире. Причем и с той, и с другой стороны выступают крутые профессионалы и приводят грамотные аргументы. Исследования тоже дают противоречивые данные.
И когда ты разговариваешь с пациентом на тему скринингов, то приходится сложно. Человек ведь хочет, чтобы ему дали однозначные рекомендации, какую-то конкретику. И вот тогда мы разбираем с ним вероятность рисков, говорим о том, что нужно просканировать 25 человек, чтобы кому-то дать один шанс. При этом один из трех получит ненужное лечение. Один пациент скажет: «А зачем мне это надо?» А другой: «Ну и что, пусть я буду тем единственным, кто получит этот шанс. Все остальное меня не интересует». Мы уже говорили о том, что все люди разные. Кто-то очень медленно в поворот входит, аккуратненько. Но приедет позже. А кто-то мчится во всю прыть, доберется до места раньше. Но и риски у него большие. Соответственно, то, что одному подходит, для другого неприемлемо.
Наступит когда-нибудь момент, когда человек окончательно победит рак? Как чуму, например.
Ласков: Полностью — нет, потому что рак — это множество заболеваний. Но некоторые виды мы уже практически победили. В мире живет много вылеченных от онкологии людей. Только в той же Америке они участвуют в марафонах со специальными надписями, а у нас — скрываются. Но мне кажется, что и в России становится важным говорить об этом.
Какие виды рака под контролем?
Ласков: Например, хронический миелолейкоз. Когда я только пришел в ординатуру, от него практически все умирали. Но придумали лекарство, и сейчас он излечим. Есть, конечно, пациенты, которым мало что помогает, но в целом умереть от миелолейкоза — сложно.
В детской онкологии все любят приводить в пример, что лет 20 назад детская лейкемия практически не лечилась. Сейчас полностью выздоравливают до 90 процентов детей с лимфолейкозами.
Самые непобедимые виды рака — это какие?
Ласков: Рак поджелудочной, многие опухоли головного мозга, рак желудка в запущенной стадии и так далее. То есть этих раков не так много, но они есть. И по ним периодически случаются прорывы, и это происходит на наших глазах. Еще лет пять назад диагноз метастатическая меланома был приговором, причем не отсроченным, счет на месяцы шел. Сейчас эти пациенты живут годами.
Иммунотерапия и таргетная терапия — прямые последствия изобретения класса новых препаратов. Правда, есть и обратный эффект. Как только заговорили, что за иммунотерапию дали Нобелевскую премию, пациенты тут же начали требовать это лечение. Хотя оно показано очень немногим. Это говорит о том, что каждый вид новой терапии находит свою книжную полочку. На этой полочке он работает, на другой — нет. Лекарства от рака будут искать все время. В принципе, сейчас улучшилась ситуация по каждому типу онкологии, если посмотреть цифры. Но ведь есть разница, насколько стало лучше — на два процента или на девяносто девять?
Завоевываем своих
В последнее время пресса пестрит заголовками: «Эксперты прогнозируют резкий скачок смертности от онкологии из-за принуждения к импортозамещению в медицине». Это правда или нагнетание обстановки?
Ласков: Ожидать ли нам увеличение смертности — никто не знает точно, это предмет исследования. Положительные результаты, о которых мы знаем и которые мы можем достигать, — они получены не при помощи импортозамещения, а при помощи хороших, проверенных, качественных препаратов. Я не знаю, насколько наши российские лекарства эффективны и безопасны.
Минздрав утверждает, что если российское лекарство официально зарегистрировано, то оснований ему не доверять — нет.
Ласков: Минздрав постоянно нас о чем-то предупреждает, но никто не верит. Те люди, которые работают с импортозамещенными препаратами, говорят, что зачастую, по их наблюдениям, они менее эффективные и более токсичные. Четких данных у нас нет. Однако вот наш российский рынок — он по сравнению с европейским меньше в разы. И казалось бы, раз мы умеем делать такие крутые дженерики, надо идти распространять их в Европе, в Америке. Это ведь логика бизнеса — завоевывать новые рынки сбыта. Но почему-то отечественные фармгиганты завоевывают исключительно свою страну. У многих, и у меня в том числе, есть опасения, что кампания по импортозамещению может ухудшить шансы людей на выздоровление и продолжительную жизнь.
Через сколько лет станет понятно, улучшились или ухудшились эти шансы?
Ласков: Никогда.
Но ведь есть объективные данные — рост или уменьшение смертности, количество рецидивов, осложнений?
Ласков: Помните предыдущую кампанию здравоохранения, когда была цель снизить сердечно-сосудистую смертность? Снижали всеми способами. Например, с чем лично я сталкивался. Нужно составить справку, от чего именно умер человек. Можно написать — инфаркт, а можно — атеросклероз. И то, и другое, в общем-то, недалеко от истины. Часто причина инфаркта — атеросклероз.
То есть могут нарисовать любые выгодные данные?
Ласков: Сегодня разговаривал с реаниматологом, которая 27 лет работает на скорой помощи. Чего они только не придумывают, чтобы пациента госпитализировать. Часто это означает — спасти ему жизнь. Приезжает скорая на вызов к одинокой бабушке с сердечной недостаточностью. Но врач понимает, что в критерии госпитализации она не вписывается. По идее, эта бабушка должна идти в поликлинику на прием и, вероятно, умереть где-то там в очереди.
Доктор понимает, что бабушка вряд ли сама отправится в поликлинику, так как она одинокая, старая, денег у нее нет и прочее. Тогда врач тренирует бабушку, что она должна сказать в приемном покое больницы. Сначала доктор должен подделать жалобы, то есть создать такую историю болезни, чтобы пациента госпитализировали. Потом проэкзаменовать старушку: «Что вы скажете в приемном отделении? Где у вас болит, покажите пальцем». «Вот здесь». «Садитесь, два. Повторяем. Как болит: колет, режет или тянет? Да, это лучше. Четыре. Все, поехали».
В ответ на претензии родителей детей с муковисцидозом о том, что их лечат некачественными российскими препаратами, Росздравнадзор ответил, что жалоб на лекарства не поступало. Почему врачи не оформляют побочные эффекты? Может быть, в том, что «воздух сгущается», есть вклад и медицинского сообщества?
Ласков: Когда препарат зарегистрировали, выпустили на рынок, он продается, то вступает в дело система фармаконадзора, которая должна собирать отзывы врачей о побочных реакциях, происходящих в реальной жизни с пациентом. По идее, врач может внести в компьютер любой побочный эффект от любого препарата. Но, во-первых, о том, что можно так сделать, знают немногие. А во-вторых, у врачей на это просто нет времени.
Та же самая доктор со скорой говорила, что у них меньше чем на полторы ставки работать невозможно. Потому что только при этом у нее будет зарплата, которая прописана в указе президента. За базовую ставку зарплату повышать не собираются. И так работают все врачи в госучреждениях. На дополнительную нагрузку: фиксацию и описание побочных эффектов — они относятся сюда — ни у кого нет времени. Ну а самое главное — ни у кого нет веры, что от этого что-то поменяется.
Пробить тупик
Канцерофобия не на пустом месте возникла. Лечение онкологии — очень дорогое. Полис ОМС качественные лекарства часто не включает. Получается, если денег личных нет у пациента, то вылечиться действительно невозможно?
Ласков: Есть очень хороший, очень известный врач, хирург-онколог Андрей Павленко. В одном из своих интервью он признал: «Да, если у тебя есть деньги, если у тебя есть связи, то твои шансы сильно выше в нашей стране». В общем и целом, это так во всех странах. Например, в Англии — все бюджетное, все одинаковое для всех, но у людей с ресурсами больше шансов. Просто даже из-за сопутствующих вещей. Например, лишний раз не сможет пациент физически дойти до врача, а тут его могут подвезти и прочее. Конечно, у людей с деньгами и возможностями больше шансов, но и у бедных людей, безусловно, они есть.
Мы ведь живем в реальной жизни. Приходит ко мне пациент. Я знаю, допустим, что он может получить либо импортозамещенный препарат, либо вообще ничего. Конечно, в таких условиях первое — лучше. В регионах пациенты не то что не могут позволить приобрести для себя проверенный препарат, но у них даже нет возможности показаться врачу. Тот, который был, — уволился, а до другого 500 километров добираться. Есть проблемы-то и поинтересней импортозамещения. Страна у нас большая.
Исторически страны придерживаются двух глобальных подходов в здравоохранении. Первый: деньги, которые государство тратит на здравоохранение, — это инвестиции. Второй: эти деньги — расход. Исходя из этих двух возможных подходов, все остальные действия государства становится понятными.
В последнее время многие благотворительные фонды признают: несмотря на то что сделано немало, есть ощущение, как будто таскаешь воду ситом. Руки не опускаются?
Хабенский: В любой профессии, если ты идешь вперед, наступает момент, когда у тебя не хватает сил физических или, скорее, моральных. Но так устроен человек, что, забравшись в тупик, он находит пути обхода с разных сторон или находит предметы, которыми этот тупик пробивает. И снова идет вперед. По-другому это все не работает. В первую очередь, главное — вера человека в то, что он перетаскает эту воду, пусть и ситом.
***
Как показывает социологическое исследование, проведенное по заказу фонда Хабенского, более чем у 60 процентов россиян мысли о раке вызывают страх, меньше четверти уверены, что заболевание является заразным, а больше трети не верят в возможность полного излечения от болезни. В том, что раком может заболеть любой, уверены 63 процента респондентов, 16 процентов связали болезнь с генетической предрасположенностью, 12 процентов считают, что в группе риска в основном пожилые, 40 процентов уверены, что вылечиться смогут только обеспеченные, а 29 процентов верят, что помогут только за границей. Опрос проводил «Левада-Центр», в нем приняли участие около 1,6 тысячи респондентов старше 18 лет из 50 российских регионов.
Благотворительный Фонд Константина Хабенского, помогающий детям с опухолями головного мозга, запустил информационную кампанию #Этонелечится. Герои проекта — люди, которые победили рак, но не смогли справиться со своими слабостями и вредными привычками. Цель акции — сделать так, чтобы как можно больше людей поняли: онкологическое заболевание — не приговор. Больше подробностей — на сайте раклечится.рф.
Фото: пресс-служба мэра и правительства Москвы / Максим Мишин
Никогда, даже в самые сложные периоды истории, метрополитен не останавливал строительство новых станций подземки. И сейчас ввел в эксплуатацию новую линию. О перспективах Некрасовской ветки — в материале «Ленты.ру».
Строительство «розовой» линии метро, 15-й по счету ветки столичного метрополитена, началось еще в 2011 году. Ее полное открытие стало для многих москвичей одним из самых ожидаемых событий последнего десятилетия. Дело в том, что в последние годы район Некрасовки активно застраивался, что год от года ухудшало ситуацию с его транспортной доступностью. А там сегодня проживает более 90 тысяч жителей.
Первый участок Некрасовской линии «Некрасовка» — «Косино» протяженностью 7,9 километра с четырьмя станциями был запущен 3 июня 2019 года. Для пассажиров открылись станции «Косино», «Улица Дмитриевского», «Лухмановская» и «Некрасовка». До начала пандемии коронавируса в будний день средний пассажиропоток Некрасовской линии составлял порядка 63 тысяч человек. Месячный пассажиропоток превышал 1,5 миллиона человек. Открытие первой очереди Некрасовской линии частично снизило загрузку на станцию «Выхино» Таганско-Краснопресненской линии, но не разгрузило полностью наиболее востребованные перегоны. Эту задачу должен решить пуск второй очереди линии и северо-восточного участка Большой кольцевой линии (БКЛ) метрополитена, состоявшийся 27 марта.
Разгрузить юго-восток
Общая протяженность новой линии, состоящей из 10 станций — свыше 22 километров. Участок включает в себя станции от «Некрасовки» до «Косино» и открывшиеся «Юго-Восточная», «Окская», «Стахановская», «Нижегородская». Вместе с ними для пассажиров были открыты станции «Авиамоторная» и «Лефортово» Большой кольцевой линии, которые пока будут работать в составе Некрасовской линии. Благодаря этому жители Некрасовки, ранее не имевшие скоростного транспорта в пешеходной доступности, получили доступ к метро. Всего транспортная доступность улучшилась для более 800 тысяч жителей 7 районов Москвы: Косино-Ухтомский, Выхино-Жулебино, Рязанский, Нижегородский, Лефортово, Текстильщики, Кузьминки, а также близлежащих городов Подмосковья. Экономия времени на дорогу для жителей этих районов составит до 30 минут в день.
По прогнозу столичного метрополитена, новыми станциями будут пользоваться более 130 тысяч пассажиров в сутки. В результате юго-восточный участок Таганско-Краснопресненской линии разгрузится до 20 процентов. Запуск новых участков положительно отразится на загрузке улично-дорожной сети. Ожидается, что около 9,7 тысячи автомобилистов откажутся от ежедневных поездок на авто и пересядут в метро. Загрузка на Рязанском проспекте, Авиамоторной, Солдатской и Ферганской улицах снизится до 7-10 процентов. К открытию станций для пассажиров уже скорректированы 24 автобусных маршрута. Курсировать на Некрасовской линии будут поезда нового поколения «Москва».
В поездах «Москва» есть сквозной проход через все вагоны. Они удобны для маломобильных пассажиров: в них более широкие дверные проемы, а в головных вагонах предусмотрены специальные места для инвалидных колясок. Кроме того, в поездке можно заряжать смартфоны и планшеты с помощью USB-портов, а сенсорные мониторы на стенах помогают найти нужные станции, проложить маршрут и рассчитать время в пути. В климатических установках, через которые проходит воздух перед поступлением в салон, есть ультрафиолетовые лампы для обеззараживания воздуха. Это позволяет очищать воздух в вагоне прямо во время движения поезда. Ультрафиолетовое облучение не проникает в салон и потому безопасно для пассажиров. Воздух обеззараживается за счет фотохимического воздействия ультрафиолетового облучения на микроорганизмы. В результате погибает до 100 процентов вирусов и бактерий. На новом участке Некрасовской линии от «Косина» до «Нижегородской» уже работает бесплатная сеть Wi-Fi.
«На Некрасовской до открытия новых станций курсировали семь таких составов, они подходили к платформам каждые шесть минут в будни, а после введения дополнительных поездов здесь работает 21 состав. Интервал движения сократился в полтора раза и составил четыре минуты», — говорит руководитель Департамента транспорта и развития дорожно-транспортной инфраструктуры Максим Ликсутов.
«Казалось бы, не самое удачное время для открытия новых станций метро, когда из-за карантина пассажиропотоки снизились. Но это не так, — заявил мэр Москвы Сергей Собянин. — Некрасовская линия нужна именно сегодня. Благодаря ей мы сможем еще больше рассредоточить пассажиров, уменьшить количество контактов и лучше защитить людей, проживающих на юго-востоке Москвы, от риска получить инфекцию. Метро в столице строили и открывали всегда, даже в самые тяжелые годы. И сегодня мы не будем сворачивать реализацию этого масштабного проекта, который закладывает фундамент развития города на десятилетия вперед».
Часть МЦК
Одновременно с запуском второго участка Некрасовской линии открылся новый вестибюль станции МЦК «Нижегородская». Он позволил пассажирам сократить время пересадки на железнодорожную платформу Нижегородская (будущая станция МЦД) в три раза — с 10 минут до 3 минут, а также осуществлять пересадку в «теплом контуре» на железнодорожную станцию и новую станцию метро «Нижегородская». Таким образом пассажиры Некрасовской линии получат доступ к МЦК, причем все переходы будут осуществляться уже не по открытой улице, а в закрытом теплом помещении. К 2023 году транспортно-пересадочный узел «Нижегородская» будет включать в себя две станции метро (Некрасовской и Большой кольцевой линий), станции МЦК «Нижегородская» и станцию МЦД с пересадкой в «теплом контуре». ТПУ станет одним из крупнейших пересадочных узлов в Москве, а станция «Нижегородская» войдет в топ-10 по пассажиропотоку с учетом пересадок по линиям.
В зоне пешеходной доступности от ТПУ проживает 23 тысячи человек, их будет более 40 тысяч после окончания реновации и реорганизации близлежащих промышленных зон. Транспортный узел даст дополнительное снижение загрузки Таганско-Краснопресненской линии метро до 20 процентов и до 7-10 процентов разгрузит Рязанский и Волгоградский проспекты.
Открывшаяся также 27 марта станция «Авиамоторная» скоро станет частью одноименного ТПУ. В 2021 году там ожидается открытие второго вестибюля и «теплого контура» пересадки на Калининскую линию. Время самой пересадки составит 2 минуты. В составе ТПУ будут две станции метро: «Авиамоторная» Калининской и Большой кольцевой линий и станция МЦД-3 Новая Казанского и Рязанского направлений железной дороги. Как говорил руководитель Департамента городского имущества Москвы Максим Гаман, строительство ТПУ «Авиамоторная» позволит улучшить транспортное обслуживание таких районов Москвы, как Марьина Роща, Мещанский, Сокольники, Басманный, Соколиная гора, Лефортово, а также периферийных районов Некрасовка и Косино-Ухтомский.