Слово «кооператор» на закате СССР, в конце 80-х годов, воспринималось в обществе как ругательное, равнозначное махинатору и вору. Неудивительно — ведь «советским предпринимателям» позволялось то, за что в уголовном кодексе вроде бы полагалось наказание согласно статье «спекуляция». рассказывает о множестве лиц кооперации в истории СССР, а также о том, как кооператоры развалили страну.
В 1989 году «» издавалась в Советском Союзе небывалым тиражом: 6,5 миллиона экземпляров. Тогда же и (в то время — Всесоюзный центр исследования общественного мнения) решил опросить пару тысяч человек о том, каким гражданам СССР показался ушедший 1988 год.
Анкету, на вопросы которой, по прикидкам исследователей, ответят 2000 человек, было решено опубликовать в той самой «Литературной газете». Но результат превзошел все ожидания — во ВЦИОМ пришло аж 190 тысяч анкет, которые пришлось разбирать рабочей группе, куда входили такие известные сейчас социологи, как , и .
Результаты оказались вполне предсказуемыми. Продовольствия не хватает, промтоваров тоже. Впереди — тоже все плохо. Забавно, но первостепенный страх населения (по крайней мере, многомиллионной армии читателей «Литературной газеты») заключался в ожидании технической аварии с катастрофическими последствиями — тут, определенно, сыграл свою роль Чернобыль. Видно было, что граждане транслируют повестку из прессы: рассказали о том, что свирепствует сальмонелла? Будем ждать эпидемий. Пишут об экологии? Ждем экологической катастрофы.
Но в одном, похоже, общество сходилось. Лучше, по его мнению, становилось жить «махинаторам и жуликам», «работникам торговли», «частникам» — то есть проклятым спекулянтам, которым реформы только на руку. Но это, конечно, не самые популярные категории. Больше 50 процентов опрошенных тогда ответили, что лучше становится жить кооператорам (слово, которое зачастую использовалось как синоним «махинаторов и жуликов» и «частников»). Но как это вообще получилось? Откуда взялись частные лавочки в Стране Советов? Такого быть не может.
Интересно, что, несмотря на прекращение политики НЭПа, в СССР до 1956 года существовал достаточно разветвленный сектор кооперативных производственных организаций (артелей) и кустарей-единоличников, находившийся в ведении местных властей. Это, конечно, была далеко не рыночная экономика, однако чтобы заказать у артели производство тех или иных товаров, не было необходимости вносить эту деятельность, а также расходы и доходы с ней связанные, в пятилетний план, разрабатываемый в центре.
Конец всему этому «безобразию» положил Хрущев в 1956 году, когда Совмин и приказал не позже 1960 года передать в госсобственность все объекты и финансовые структуры промысловой кооперации. Впрочем, нельзя не учитывать и тот факт, что промысловая кооперация всегда была бельмом на глазу и сталинского СССР, который рассматривал ее как тормозящую прогресс. Мелкие мастерские, комбинаты и артели, как писала в начале 50-х годов, обладают развитым административным аппаратом, и при этом на них очень сложно внедрять новые технологии.
В результате было принято решение укрупнять такие производственные предприятия. Но уже в 1955 году на пленуме ЦК КПСС говорят о том, что в результате эти структуры перестают отличаться от государственных, продукцию выдают хуже, а себестоимость ее — выше. Решение нашли сразу и без особых консультаций и проверок — передать их в руки государства, и дело с концом. И тут важно понимать, что у таких предприятий была своя торговая сеть, с помощью которой они продавали населению свою продукцию. Она, разумеется, тоже перешла в руки государства.
Тем не менее, формально потребительские кооперативы никуда не исчезли. При этом такие объединения граждан нельзя было назвать полноценными кооперативами — они представляли собой полугосударственные образования, подчиненные, в конечном итоге, центру.
Как работали эти структуры, хорошо описано в работе историка А. А. Кирюхина: «Кооперация на местах должна была решать социально-бытовые проблемы населения. Например, в сельской местности была потребность в строительстве магазина. В ответ на эту потребность райпотребсоюз организационно и материально помогал самим жителям данной местности строить помещение, которое в итоге переходило в государственную собственность».
При этом важно отметить, что ни о каком извлечении легальной коммерческой выгоды для руководства и работников подобных объединений речь не шла, и потому они страдали от того же, что и крупные государственные предприятия: разгильдяйство, отсутствие надлежащего контроля качества и растрата ресурсов.
В марте 1985 года, когда стал генеральным секретарем КПСС, в его руках оказалась страна, обладающая ядерным оружием и огромной военной мощью, ведущая экспорт природных ресурсов, но при этом не способная обеспечить граждан достаточным объемом потребительских товаров. Экономика СССР, которая еще в 60-е годы росла на 5 процентов в год, за времена застоя скатилась до 3 процентов, а к середине восьмидесятых этот показатель составлял всего 2 процента.
Технологии, которые обеспечивали ее рост в середине века, безнадежно устаревали, и угнаться за стремительно оторвавшимся Западом было уже невозможно. Как это было принято в СССР и России, корень всех неудач начали искать в прошлом руководстве страны — Брежнев, застой и так далее. Однако все же многим было понятно, что грядущий кризис был достаточно прочно заложен в существующую административно-командную систему.
Что делать? Попытавшись продолжить линию Андропова, Горбачев стал бороться с пьянством, разгильдяйством и бюрократией в рамках существующей системы — что, разумеется, плодов не принесло. Ну а вырубленные в ходе антиалкогольной кампании 1985 года виноградники ему припоминают до сих пор (хотя он отнекивается, говоря, что таких указаний не давал).
К 1988 году стало очевидно, что без радикальных преобразований экономику ждет неминуемый крах, и никакие примочки тут не помогут. Начинается та самая перестройка — переход госпредприятий на хозрасчет и, фактически, легализация малого бизнеса под вывеской «кооперации». В своей книге «Перестройка и новое мышление», вышедшей в 1987 году, Горбачев объяснял необходимость таких шагов построением не «идеалистического», а реалистичного — и при этом «ленинского» социализма. Генсек указывал: вот, после окончания Гражданской войны Владимир Ильич объявил новую экономическую политику (НЭП), и мы сейчас сделаем то же самое. И, что самое главное, останемся при этом верны делу вождя мирового пролетариата — ведь если ему можно, почему нам нельзя?
Помимо прочего, в одной из последних работ Ленина «О кооперации» содержались такие строки: «строй цивилизованных кооператоров при общественной собственности на средства производства, при классовой победе пролетариата над буржуазией — это есть строй социализма». Они отлично ложились в общую концепцию новых реформ (хотя вождь писал не о том, как спасти давно забуксовавшую экономику СССР времен его заката, а о том, как привести к социализму страну с преобладанием крестьянского населения). Значит, кооперативам — быть.
Быть-то — быть, но не относиться к новой форме легальной экономической деятельности без подозрения и желания ее немедленно зарегулировать власти в рамках существующей системы просто не могли. По сути, с точки зрения советского государства почти все новоявленные «кооператоры» являлись спекулянтами — потому что не заключать спекулятивные сделки кооперативы просто не могли. При этом в уголовном кодексе страны эта самая статья за спекуляцию — то есть за «куплю-продажу товаров с целью наживы» сохранялась!
Можно, конечно, возразить, что, по идее, кооперативы должны были производить свою продукцию, а не перепродавать чужую. Но, как пишут в своей работе историки C.В. Богданов, В.Г. Остапюк и Ю.А. Комнатная, «в условиях существовавшего планово-централизованного распределения сырья, материалов, государственного финансирования, всесилия бюрократического аппарата любой производительный вид деятельности был чрезвычайно затруднен. Делать деньги «из воздуха» было привлекательней, проще, и норма прибыли к тому же была значительно выше».
Схемы, с помощью которых эта деятельность осуществлялась, сейчас могут показаться достаточно смешными. Вот выдержка из доклада, прозвучавшего на IX пленуме Омского обкома партии: «Кооператив «Омега» при объединении «Кружевница» скупает в государственной торговле готовые трикотажные изделия и переделывает их на шапочки, которые реализует на рынках города по спекулятивным ценам».
Что делать в такой ситуации? Конечно, обложить новоявленных дельцов налогом, да побольше, чтобы знали свое место. Но проблема состояла в том, что никто не знал, как это делать. Интересным свидетельством разработки стратегии «на коленке» являются воспоминания председателя ассоциации кооператоров в Набережных Челнах Леонида Онушко (впоследствии — основателя одного из первых частных банков в СССР), которого летом 1988 года вызвали на заседание Совмина СССР.
Он рассказывает, как председатель Совета министров просит академика Абалкина прямо сейчас подсчитать, сколько денег можно будет оставлять кооператорам «объективно при честной работе» в месяц. Через пять минут академик объявляет, что, согласно тут же произведенным им расчетам, оставлять можно будет где-то тысячу рублей. Рыжков не очень доволен и дружески говорит академику, мол, ты того, Леонид Иванович, давай пересчитывай. Леонид Иванович быстро пересчитывает, и оказывается, «если учесть специфику, 700 рублей будет достаточно». Эта цифра удовлетворяет Рыжкова.
Эта совершенно бредово выглядящая сценка очень не нравится Онушко, который лезет на трибуну и заявляет, что так дело не пойдет, и подобные инициативы загубят все дело. В результате на дискуссии вопрос о том, нужно ли определять какой-то лимит доходов кооператоров, не был решен, зато Онушко, общаясь с Рыжковым в кулуарах, наконец-то сдвинул с места вопрос о создании частных банков.
Думая, что новая кооперация ограничится локальными проектами — такими, как кафе, мастерскими или, скажем, кооператив по вопросам снабжения, власть считала, что «советского предпринимателя» так или иначе удастся удержать в рамках социалистической системы — как это происходило, скажем, в Югославии или Венгрии. Но, как замечают в своей работе историки Андрей Кабацков и Анна Киммерлинг, к 1990 году все иллюзии на этот счет развеялись.
За пару лет многие кооператоры успели наладить неплохие связи с директорами госпредприятий, за счет чего обе стороны получали неплохую выгоду. Вскоре подоспели и законодательные изменения — в 1990 году был принят ряд законов, фактически легализовавший приватизацию предприятий — чем и стали заниматься кооператоры, приобретая заводы и фабрики. В одночасье ломалась централизованная система снабжения — ее место очень быстро занимали товарно-сырьевые биржи, на которых сырье и товары распределялись по принципу рыночной экономики.
И, скорее всего, именно этот момент можно считать окончательным крахом старой парадигмы существования — а вовсе не августовский путч 1991 года, просто поставивший жирную точку в вопросе. Если командно-административная система уже не является краеугольным камнем бытия, с какой стати на нее нужно молиться? Это отлично почувствовало и общество, осознавшее, что привычная карьерная лестница, подразумевавшая членство в партии, перестает работать — тогда, в 1990 году, начались массовые выходы из КПСС.
Было бы наивно и глупо винить «советских предпринимателей», кооператоров в крахе, как это сейчас модно говорить, «великой страны», или в том, что они не оправдали ожидания таких людей, как Николай Рыжков или Леонид Абалкин. Все завершилось быстро и максимально логично, еще до того, как власти успели сами понять, что происходит.
С другой стороны, наивно было бы рассматривать перестроечную кооперацию как однозначную добродетель. Конечно же, получив невиданную ранее свободу, новые предприниматели занялись в своем большинстве только одним: набиванием собственных карманов деньгами, как в последний раз. При этом, не чувствуя особого противодействия, они мастерски уклонялись от всевозможных налогов и сборов, запутывая бухгалтерскую отчетность.
Неудивительно, что все эти факты сформировали в головах граждан противоречивый образ кооператора: с одной стороны, без него вроде бы уже и нельзя, с другой стороны, это прохвост, на которого деньги с неба сыплются, а нам — шиш с маслом. Как показывал опрос населения, проведенный СССР в 1989 году, люди связывали с кооперацией все негативные явления в жизни страны: увеличение дефицита в торговле, рост преступной деятельности…
Конечно, кооперация помогла вывести из «тени» множество структур, но на замену им создавались новые. Фактически, кооператор так или иначе просто не мог не быть преступником, так как к этому толкало его несовершенное в плане частного предпринимательства законодательство (и тут важно упомянуть практически обязательную необходимость дачи взяток должностным лицам, без чего было практически невозможно осуществлять полноценную предпринимательскую деятельность). Как следствие, именно эта среда, вероятно, и сформировала будущего российского предпринимателя таким, каким он представлялся в 90-е годы, да и, что греха таить, представляется сейчас.
Кооператор не оправдал надежд советского руководства времен заката СССР. Он не стал играть по правилам и потихоньку переводить экономику страны на рыночные рельсы — он хватал то, что можно схватить и ковал деньги, пока горячо. Вместо очередного производственного киноромана, власти Советского Союза получили эксцентричную комедию с абсурдным концом. Примерно такую, как «Частный детектив, или операция «Кооперация»» , снятая в 1989 году. Кстати, на удивление паршивый фильм на фоне остальных работ мастера.
