Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
Действительно ли народу России присуще консервативное мышление? Почему россияне стремятся во всем ориентироваться на примеры «великого прошлого», а не жить настоящим и не заглядывать в будущее? В том, что у них сложился такой образ мышления, виноваты большевики, КПСС или так было всегда? На эти вопросы попытались ответить участники дискуссии, прошедшей в Еврейском музее при поддержке Фонда Егора Гайдара. Дискутировали независимый политолог, журналист Дмитрий Орешкин и публицист, поэт Лев Рубинштейн. В роли арбитра выступил политолог, психолог, президент фонда «Перспектива» Леонид Гозман. Выслушал и воспроизвел наиболее интересные эпизоды дискуссии специальный корреспондент «Ленты.ру»Михаил Карпов.
За последнее столетие жизнь у нас изменилась гораздо больше, чем где бы то ни было. Даже в Германии, несмотря на две войны, жизнь сегодня гораздо больше похожа на ту, которая была у них 150 лет назад. В России все не так. Интересно, что ответственны за это не латышские стрелки, не немецкое золото, не евреи, которые, как известно, всегда во всем виноваты, а консервативные, богобоязненные, традиционалистски настроенные люди. Они перевернули страну один раз, пролив дикое количество крови, потом, через три поколения, они вновь сделали это — слава богу, малой кровью. Как это у них получается — непонятно.
Один мудрый китаец сказал: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен». Мы с вами живем в такую эпоху, при этом считая себя людьми консервативными, осторожными, боящимися этих самых перемен. Насколько верны эти представления, на самом деле никто не знает. У Галича, если помните, есть песня с такими словами: «А была ли действительно эта Русь на Руси?» Вот это все было или это придумали потом, как он говорил, «лишь бы в рифму да в лад»?
Прежде всего, я не думаю, что мы — единый народ. Во времена Советского Союза было определение: новая историческая общность людей — советский народ. С одной стороны, в ней были таджики, а с другой — эстонцы. Для меня как человека глубоко советского было шоком, когда я общался с одним молодым человеком из Эстонии, и он спокойно, с темпераментом финского парня, объяснял: «Вот, смотри, нам с тобой по 25 лет, мы платим налоги по бездетности. Эти налоги, официально, идут многодетным семьям, но ведь эти многодетные семьи живут в Таджикистане, а это значит, что я свои деньги отдаю в Таджикистан, а я эстонец, хочу, чтобы эстонских детей было больше, чтобы эти средства выплачивали эстонским семьям, чтобы у них был не один ребенок, как сейчас, а два». Мне как советскому человеку нечего было на это возразить. Я подумал тогда: насколько на самом деле мы внутри неодинаковые. Нельзя говорить о том, что мы как россияне — консервативные или мы — прогрессивные. Это не совсем понятно, потому что мы очень разные.
До определенного момента наша метрополия была европейской империей, как это ей положено, эксплуатировала периферию, чтобы концентрировать ресурсы в центре, строить Петербург, Москву, железные дороги, модернизировать страну по аналогии с Британской империей. А потом началась другая империя. Про нее Александр Пушкин писал, что правительство тут — единственный европеец. Потом появилась следующая, в которой Иосиф Сталин как раз эксплуатировал то, что называется метрополией. Во время войны и коллективизации в количественном отношении пострадали как раз российские и украинские православные пахари. Они же вытащили на своих плечах и большую часть страны, хотя периферии тоже доставалось.
В результате получилась империя, вывернутая наизнанку, очень консервативная, очень боящаяся перемен. Тогда мы превратились в азиатскую страну с азиатскими приоритетами не в географическом, а в ценностном смысле. И сейчас мы наблюдаем внутренний раскол. Москва и Питер, продвинутые европейские города, менее восторженно ведут себя в том числе и по отношению к выборам, в отличие от Чечни, Дагестана, Кемеровской области, которые действуют по султанатским образцам. Как султан сказал, так они и проголосовали. Это две разнонаправленные культуры, поэтому чем дальше мы движемся, тем больше внутренний конфликт нарастает. Естественно, мы его не видим, потому что сверху все это замазано пропагандой, говорящей о том, что мы — новая историческая общность: российский народ. Но внутри нее накапливаются противоречия.
Консервативны ли мы? Здесь необходимо сказать несколько умных слов. Мы, те, кто пытается отрефлексировать себя, — в том числе социокультурная наука, политологическая наука, этнографическая — переживаем некоторый внутренний кризис, который формулируется как переход от примордиальной идентичности к конструктивистской. Примордиальная идентичность по сути означает, что если человек родился условным «москалем» или «хохлом», то этим обусловлены все его качества, включая склонность к модернизации или неприятие ее. Так мыслили в XIX веке: если человек родился в Африке, скорее всего, он не станет Эйнштейном. Сейчас все изменилось, и мы видим, как чернокожий может стать президентом Соединенных Штатов.
То же самое происходит у нас — примордиализм кончается, начинается конструктивизм. Это значит, что мы очень сильно зависим от элит. Они конструируют то общество, в котором мы живем. Нам-то кажется, что это не так, но на самом деле — именно так. Мы как центр — вполне европейская страна и готовы к переменам. Но власть эксплуатирует ископаемые методы конструктивизма, реконструируя советскую ментальность, которая к переменам не готова, она ностальгирует по прошлому, ждет товарища Сталина, который придет и наведет порядок, проведет коллективизацию, индустриализацию, совершит очередной прорыв. Прорыв, которого на самом деле не было, который был нарисован, в чем я убедился на фактическом материале. Когда началась война, Советский Союз встретил врага той самой частью тела, которой ежей пугают. Страна очень мужественно этим местом оборонялась, надо отдать должное, но СССР был к войне катастрофически не готов и настраивался по ходу дела. Все эти байки по поводу индустриализации при помощи сильной руки — фейк. Конечно, был ДнепроГЭС, который построили в 1935-1939 годах, были сталь и чугун, но стрелять было не из чего.
Проблема нашей модернизации, перестройки заключается в том, что это всегда делается от плохой жизни. От хорошей жизни никто не модернизируется, не делает никаких реформ. Только когда все упирается рогом, начинаются катастрофические перемены, которые далеко не всегда бывают к лучшему. А вот в США есть конкуренция, вынуждающая каждого конкретного бизнесмена индивидуально модернизироваться, делать эти самые реформы на своем маленьком уровне. Если он ошибся, разорился, ничего страшного со страной не происходит. Если же мы ошиблись с модернизацией, которая идет сверху и вертикально, то плачет вся страна. Мы — как люди, как нация, как народ — готовы к переменам, и, наверное, их хотим. А власть их не хочет и боится, хотя рассказывает о внедрении научно-технического прогресса.
Рубинштейн:
Мне слово «консерватизм» применительно к всевозможным общественным процессам кажется не совсем уместным, так как оно предполагает консервацию чего бы то ни было. Все наши граждане, называющие себя консерваторами, как правило, не могут ответить на вопрос, что именно они собираются консервировать. Те, которые говорят о традициях, никогда не скажут вам, в чем эти традиции заключаются — кроме традиции рвать ноздри или пороть на площадях. У нас в культуре существует традиция время от времени пересматривать определенные традиции.
Конечно, российское общество в целом традиционалистское, но это лишь свидетельствует о серьезном отставании от остального мира. В наше время есть простые критерии, лакмусовые бумажки: возможен, скажем, гей-парад или нет. В Тель-Авиве, где живут очень религиозные люди, он возможен, в Москве — нет. В Киеве совсем недавно он тоже был возможен, хотя и подвергался нападениям ребят с традиционалистскими взглядами. Это не консерватизм, это самое обыкновенное мракобесие — слово, которое в гораздо большей степени описывает нашу ситуацию.
Что касается готовности к переменам, то общество просто-напросто расколото. Часть его не только готова, но и жаждет, а другая не приемлет их, потому что ей страшно. Много поколений советских, а также постсоветских людей выросли с ощущением «как бы не было хуже». Я прекрасно помню, как рассуждало поколение моих родителей, на головы которых выпала война. Они говорили: «Только бы не было войны, мы потерпим, ничего страшного».
Я очень хорошо помню послесталинское время. Мои подростковые школьные годы пришлись на хрущевскую эпоху. Там не то что перемены, там вся официальная риторика была направлена на будущее. Более того, в каком-то смысле было запрещено прошлое, очень плохо преподавали историю. У моего старшего брата в 1956 году отменили выпускной экзамен по этому предмету. Потому что старая история кончилась, а новой еще не было.
Мы бесконечно говорили о будущем. Никто не знал, что было 20 лет назад, но все знали, что будет через 20 лет — коммунизм. Люди обсуждали, какой он будет. Напомню один из основных принципов коммунизма: от каждого по способностям, каждому по потребностям. Обыватель считал, что коммунизм — это когда все будет бесплатно. Появлялись гениальные анекдоты: приходит человек куда-то, чтобы что-то получить по потребностям, а на дверях магазина висит объявление — «Сегодня потребности в масле нет».
Что мы видим сейчас? Ровно обратная ситуация. Заметьте, что в официальной и околоофициальной риторике будущего нет. Это настолько очевидно, что мне даже недавно приснился сон, будто я читаю в газете или ленте новостей о принятии Госдумой закона, в соответствии с которым запрещено употребление глаголов будущего времени.
Гозман:
В разных странах проводилось забавное исследование — детей просили нарисовать родину. Во всех случаях она получалась более архаичной, чем сама страна на данный момент. Рисовали деревню, березки (если в России), корову возле дома. Причем, это рисует ребенок, видевший корову исключительно в виде гамбургера, ведь все давно живут в городах, да и в деревне она стоит на ферме, где ее особо не видно. У нас этот диссонанс прослеживался особенно ярко. Современное наступление архаики — это что? Так происходит у всех в тяжелый период истории? И, самое главное, этот архаический ренессанс — он только на поверхности, в телевизоре, или он действительно захватил сознание людей?
Рубинштейн:
В нашей риторике, в картине мира нет категории будущего. А если нет будущего, то настоящее тоже размыто. В этой ситуации, конечно, приходится идеализировать прошлое. У нас в качестве архаического фетиша выбрали войну, которая была больше 70 лет тому назад, и даже не ее, а несколько ее последних дней, ведь речь идет конкретно о победе. Цена ее вынесена за скобки, особенно первые два года войны. Вся война сегодня уместилась в Рейхстаг с красным флагом на нем. Когда говорят «можем повторить», имеют в виду только это, все остальное мы повторять не готовы и не хотим. Поэтому под Москвой строится муляж Рейхстага, и какие-то придурки его штурмуют, этот макет.
Архаика вообще, как мне кажется, свойственна массе любого народа. Большинство населения земного шара настроено архаично, просто потому что всякий модерн — удел меньшинства, и так было всегда. Просто в каких-то случаях общество свою склонность к архаике засовывает куда подальше, например, потому что властные элиты настроены в модернистском духе. Чисто риторически так были настроены большевики. Они пользовались марксистской риторикой, говорили о будущем, о семье народов, о братстве пролетариев всех стран. Население при этом было очень архаично, но свою архаичность держали при себе и помалкивали. Сейчас население может говорить о своих архаичных взглядах смело — более того, такой образ мышления является мейнстримом. В этом нет ничего страшного, главное, чтобы люди, настроенные модернистски, сами не сползали к этой архаике.
Орешкин:
Я думаю, что это опять надо обсуждать в терминах конструктивизма. Александр Дугин, философ лубянской школы, говорит, что сила российского народа и государства заключается в приверженности какой-то идее. Именно поэтому ее все время формулируют и никак не могут сформулировать. Соответственно, нынешний режим он называет идеократичным, а значит правильным — исходящим из какой-то идеи. Не важно, русская монархическая эта идея, или марксистская, или гитлеровская идеократия, основанная на идее великого германского народа, или иранская. Есть ряд государств, у которых нет национальной идеи. Какая идея сегодня у Бельгии, Швеции, Британии, Франции, да и Германии тоже? Я даже скажу страшное — по-моему, ее нет даже у США. Ничего, живут.
Эту идею формируют интеллектуалы, ее носители, и именно поэтому они знают, что есть истина, а что — нет. У Дугина это так называемая «геополитическая администрация», исходящая из геополитических интересов и потому знающая, что именно этому народу надо. Она формирует идею, она ставит задачи и она же решает, достигнуты эти цели и задачи, или нет. Получается такая самозамкнутая идея. Именно поэтому демократия катастрофически опасна для такой концепции. Она просто разрушает изнутри русскую идентичность.
В советские времена народ действительно жил будущим, а прошлого не было. Сейчас постсоветский народ живет в светлом прошлом. В отличие от американцев, он не живет в настоящем. Ему все время рисовали идеи светлого будущего, а когда оно не наступило, стали рисовать идею светлого прошлого. Мне кажется, это достаточно осознанная политика, связанная с конструированием идентичностей, идущая сверху.
Любому человеку приятно думать, что он принадлежит к великой нации, общности, к сожалению, (и особенно в нашей стране) сильно мифологизированной. Причем повсеместно, начиная от Александра Невского, которого никто не знал лично, но все видели замечательное кино. И заканчивая полководческими талантами наших военачальников времен Великой Отечественной.
Мы хотим величественного прошлого — и там есть о чем поговорить и порассуждать. О победе, об образе товарища Сталина в белом кителе, очень востребованном сейчас. Нам его очень аккуратно сейчас возвращают, рассказывая, что при нем как раз была и модернизация, и все 33 удовольствия — и все благодаря его сильной руке. Это, конечно, является сказкой, которую он построил в рамках своей собственной идеократии, конструируя новую реальность.
Это не мы такие — хотя может быть думаем, что мы именно такие. На самом деле мы просто улавливаем из информационного фона важные для нас вещи, которые туда вкладывают умные люди, сочиняющие гимны и хорошие фильмы про 17 мгновений. Многие смотрят их и воспринимают как историческую реальность. Этот героический эпос из прошлого становится все важнее, все востребованнее и актуальнее. На самом деле, это очень опасно, поскольку мы деградируем к двумерной картинке мира: мы великие и могучие, кругом враги и мы их побеждаем. Но такая бинарная логика «мы — не они» хороша во время войны, когда есть линия фронта и понятно, кто враг.
В мирное время нужны более сложные представления, но нас осознанно подводят к этой ситуации, говоря, что у нас хотят украсть нашу идентичность. Тот же Александр Дугин говорит, что мы живем в условиях эпистемологической агрессии Запада, то есть, разрушающей нашу идентичность. То есть, Россия должна быть иррациональна, она прерывает вот этот западный рационализм, который нам исторически чужд. Дугин так говорит исходя из того, что понимает душу России лучше, чем все остальные. Он объясняет, что нам чуждо, а что нет. Откуда Дугин это знает — непонятно, но он в этом совершенно искренне уверен и считает себя вправе говорить от имени русского народа.
Так вот, насколько же мы консервативны? Консерватизм является рациональным понятием, а вера в великого мудрого Сталина — иррациональна. Я с симпатией отношусь к разумному консерватизму, основанному на рациональном анализе прошлого, и меня пугает иррациональная вера, говорящая о том, что мы всегда были могучими, свободолюбивыми и вели освободительные войны, в то время как на нас постоянно нападали, и поэтому нам надо опять сплотиться и, как уже было сказано, «повторить». Такая логика ведет нас к катастрофе.
Умер Виктор Анпилов, лидер леворадикального движения «Трудовая Россия» — участник неудавшегося госпереворота 1993 года для одних и защитник конституционного строя для других. Непримиримый борец с реальностью, желавший и, главное, веривший, что время возможно повернуть вспять. «Лента.ру» вспоминает политика и его жизненный путь.
Пасмурный дождливый день 4 октября 1997 года. На трибуне — Геннадий Зюганов, выражение лица которого, похоже, никогда не меняется — оно тревожно-озабоченное «судьбами Родины». В руках — несколько гвоздик. В этот день собравшиеся в четвертый раз вспоминали «защитников конституции» — людей, убитых в городских боях во время конституционного кризиса 1993 года. Внизу, не в президиуме, а, как всегда, среди народа, был Виктор Анпилов, председатель общественно-политического движения «Трудовая Россия».
Можно долго рассуждать о том, кем были те люди, пытавшиеся 24 года назад, согласно ленинскому плану, взять «почту, телеграф, телефон», начав с телецентра «Останкино». Но среди самых ярких сторонников восставших был он, Виктор Анпилов, искренне считавший впоследствии, что переворот не удался именно из-за вице-президента Руцкого и председателя Верховного совета Хасбулатова, которые якобы отказались раздавать повстанцам оружие, считая, что конфликт можно разрешить бескровно, за столом переговоров.
Собственно, свою политическую карьеру в качестве лидера оппозиционного движения он начал с другой массовой акции протеста. Она прошла 7 ноября 1991 года, через день после того, как Борис Ельцин, возглавивший правительство РСФСР, подписал запрет на деятельность КПСС и Компартии РСФСР. В этом митинге приняли участие около 60 тысяч человек, и закончился он шествием до Красной площади, где собравшиеся потребовали отставки Ельцина и Горбачева и выразили решительное несогласие с политикой тогдашнего руководства страны.
Одним из организаторов этой акции был Анпилов, возглавлявший в то время движение «Трудовая Москва». Тогда же, в ноябре, он участвовал в учредительном съезде Российской коммунистической рабочей партии, созданной на основе «Движения коммунистической инициативы» и Марксистской платформы в КПСС, став секретарем ЦК этой партии. Будучи принципиальным и непримиримым сторонником СССР, он отвергал любые компромиссы, в результате чего примкнул к радикальному сталинскому крылу партии. А вскоре после этого стал одним из основателей известного многим движения «Трудовая Россия». Сперва был председателем его исполкома, а позднее, уже в середине 2000-х годов — почетным председателем.
Конечно, прежде всего стоит отметить то, что еще до своей карьеры политика и многочисленных попыток избрания во всевозможные органы власти под лозунгами вроде «Родину не продавать!» Анпилов с 1977 года работал комментатором Главной редакции радиовещания на страны Латинской Америки Гостелерадио СССР. Публицистика, наверное, так и осталась его основным родом деятельности.
Пожалуй, всем, кто в 1990-е годы по пути к метро покупал газеты с лотков, был известен набор оппозиционных политических изданий: газета «День» (впоследствии — «Завтра»), «Лимонка» (печатный орган Национал-большевистской партии) и «Молния», бессменным главным редактором которой как раз был Анпилов. Первая полоса всегда встречала читателя очередной едкой карикатурой, обличавшей социальную несправедливость, которую, по мнению редакции, тогда олицетворял Ельцин, и пламенными передовицами, обращенными к пролетариату. И чем больше времени проходило с момента крушения СССР, тем больше горечи и ностальгии было в них — по ушедшему славному прошлому, которым можно гордиться, за которое нужно бороться.
Из множества конфликтов в партиях и движениях, созданных при участии Анпилова, поворотным пунктом, видимо, стали события 2004 года, когда молодежное крыло «Трудовой России» сместило своего председателя. Причем вовсе не из-за излишнего радикализма и сталинизма своего основателя, а как раз наоборот — по сути, за бездействие. На такое радикальное проявление народовластия он отреагировал просто и решительно: позвонил в милицию и вызвал ОМОН, который отходил дубинками инициативную группу, а некоторых молодых людей задержали «за нецензурную брань».
Наверное, на этом и стоит подвести итог существования «Трудовой России» как яркого, немного безумного, но в то же время имеющего какой-то вес движения. Оно раскололось на две одноименные организации, формальным лидером одной из них все же остался Анпилов.
Если проследить его путь начиная с середины 2000-х годов, может показаться, что Анпилов не находил себе места в реальности, и, наверное, так это и стоит понимать. Основатель «Трудовой России» сперва хотел избираться в Госдуму, но так и не подал нужные для этого документы. Потом переметнулся на сторону Владимира Жириновского в ЛДПР, посчитав того более ярким и стойким оппозиционером, чем Геннадия Зюганова, которого поддерживал на президентских выборах 1996 года. При этом он участвовал в «Маршах несогласных», а в 2011-2012 годах его можно было увидеть на некоторых «белоленточных» митингах в колонне «левых».
Так или иначе, все, что он делал в последние годы, уже не вызывало никакого общественно-политического резонанса. Но, к чести Анпилова, стоит признать — несмотря на все его метания, он никогда не переставал быть собой. Да, он продолжал ругать президента (уже нынешнего) и «продажную» Госдуму, призывая ее разогнать. Да, он радовался присоединению Крыма к России в 2014 году. Ведь это ничуть не противоречило его взглядам, согласно которым единственно возможным выходом из сложившейся ситуации может быть только возвращение к большевистской власти, причем такой, как в советских учебниках и книгах. Такой, которая обеспечивала справедливость, равенство, братство и процветание народов СССР. На меньшее он просто не мог согласиться.
Впрочем, нельзя сказать, что Анпилов безнадежно отстал от жизни. В последнее время, судя по его аккаунту во «ВКонтакте», он активно выступал против копирайта, ратуя за свободное распространение любой информации. С другой стороны, все больше погружался в тот мир, который он любил и который был ему хорошо знаком: слушал испанские песни, переводил стихи с испанского и увлеченно писал о Латинской Америке, где наверняка однажды начнется мировая социалистическая революция — на этот раз удачная.
15 января 2018 года Виктор Анпилов скончался через несколько дней после инсульта, который он перенес по пути на встречу с кандидатом в президенты России от КПРФ Павлом Грудининым. Еще один идеалист и мечтатель, не нашедший своего места в новом мире, который возник на руинах СССР. Достаточно безумный, чтобы всерьез верить в то, что прежний мир еще возможно вернуть. И, главное, честный с самим собой и с окружающими человек, каких теперь практически невозможно встретить.
В середине июля в Госдумеотказались рассматривать законопроект о равенстве мужчин и женщин. Документ содержал такие понятия, как дискриминация по признаку пола, харассмент и домогательства на рабочем месте. Он пылился в кабинетах Охотного Ряда с 2003 года, но после сексуального скандала в нижней палате парламентарии решили поставить на нем крест. Законотворцы заверили, что трудности преодолены, и россиянки вполне защищены от дискриминации Трудовым кодексом. «Лента.ру» поговорила с женщинами из разных городов и сфер занятости и выяснила, почему эти заверения пока далеки от реальности.
«Как же ты без секса в дороге, давай помогу»
Юлия Лазарева, 29 лет, Евпатория, дальнобойщица
До работы дальнобойщицей я получила экономическое образование, но никогда не работала по найму, у меня было свое дело: конный спорт, конные прогулки, обучение верховой езде. Деньги доставались адским трудом, но мои сотрудники наплевательски относились к работе, и несмотря на то, что я платила им 20 процентов от доходов, они еще 40 процентов воровали — от дешевых вещей для лошадей до денег. Дошло до того, что начали «зарабатывать» больше меня. Что я только ни делала: разговоры, видеокамеры, микрофоны, слежка — все равно говорили, что берут «свое», а от меня «не убудет».
Я ночами не спала, стала пить таблетки — с сердцем начались проблемы. Решила, что больше никогда в жизни не буду нанимать работников. Примерно тогда же я купила себе фуру-пятитонник, чтобы лошадей перевозить, на права сдала без проблем. Мне понравилось ездить, и я решила зарабатывать перевозками: не нужно с людьми общаться, сидишь «отдыхаешь» целыми днями. Намного проще, когда одна я, одна машина, один руль. Чаще всего всю неделю провожу в машине Крым — Москва — Крым, потом возвращаюсь из рейса, могу пробыть день-два дома, а порой и неделю-две, и обратно в дорогу.
В первой фирме я проработала два года, и все было нормально: директор был водителем в Европе, где много дальнобойщиц, это не событие века — женщина за рулем. Уволилась потому, что машины были очень старые, совсем развалюхи, никто их не ремонтировал: то резину не выдадут, то запчасти, едешь — и все разваливается. Два месяца искала работу, читала объявления и звонила всем подряд, никто не брал. Один псих прямо в трубку начал ржать: «Девочка, ты вообще знаешь, что такое фура?» А у меня опыт работы был больше двух лет официально. Сказала: могу трудовую принести и показать. Он поржал-поржал, кинул трубку и даже не стал меня слушать. Потом повезло: взял на работу нормальный директор — если его что-то не устраивает, он просто увольняет.
Диспетчер рассказывал, что несколько раз заказчики отказывались давать мне груз, потому что я женщина. Говорили: или меняйте водителя, или мы выберем другого перевозчика. Но на загрузках и выгрузках самый частый вопрос ко мне: «А где водитель?» Бывает, груз привезла, зарегистрировалась, звоню, чтобы встать на выгрузку. Слышат женский голос и кидают трубку. Звоню опять, они просят: «Дайте водителя», я говорю: «А мозгов не хватило сразу спросить, кто водитель?» Ну, не могут они этот факт просто так принять. Орут даже, когда видят, что кабина пустая, в машине никого больше нет. Глаза видят, а мозг сопротивляется. Вот, говорят, в документах написано «Лазарев». Я отвечаю: какой, к черту, «Лазарев», если «Лазарева». Документ написан на русском языке! Все равно, говорят, водитель нужен. Если у меня настроение нормальное, я отвечаю: «А что, я на него не похожа?» А если достали уже, то просто крою матом.
Гаишники обычно, когда останавливают, долго расспрашивают, права просят, маршрут рассказать, обязательно спрашивают, зачем же я сюда пошла. Иногда зовут напарника: иди поржи — смотри, тут баба. Хотя среди неадекватных водителей я встречала чаще мужчин. Как-то, когда мы до Украины возили почту по тысяче километров без остановок, у меня был напарник, с которым я старалась избегать вставать в смену: у него дебильная была манера езды, психанутая, до аварии было совсем недалеко.
С коллегами стараюсь не общаться: обычно они начинают закидывать вопросами: а как ты колесо будешь менять, а где твой муж… Потом советами: мужа себе заведи, роди ребенка, сиди дома. Процентов 80 считает, что это нечто сверхъестественное, так быть не может, что женщина справляется. Смотрят на меня, как на обезьяну в зоопарке.
Рацию тоже не использую: они чаще всего обсуждают, как им плохо, какие они бедные, несчастные, вкалывают всю жизнь, но если понимают, что я в канале, тема сразу переходит на меня, и еще три часа обсуждают: сначала — что я проститутка, потом — что скорее всего не проститутка, а жена или любовница какого-то дальнобойщика, потом еще кто-то вклинивается — да нет, это может быть сама дальнобойщица, видел ее на синей «Скании», и в итоге все плавно переходит на тему, что женщина должна делать. И пошло: да варила бы борщ, да рожала бы детей, да тебе мужик нужен, чего ты тут катаешься. Я отвечаю, что сама решу, когда мне рожать детей, или говорю, что это несложная работа, которой может заниматься даже обезьяна: давным-давно уже никто ничего не ремонтирует, все на новых машинах ездят, а если лень колесо качать, есть даже выездной шиномонтаж, едешь себе и балдеешь. Вот на это они обычно оскорбляются. Начинают спорить — считают, что баба должна сидеть всю жизнь кашеварить, а крутить руль — это верх совершенства.
Но это было «неженским делом» примерно двадцать-тридцать лет назад: были другие машины, другие трассы, сервисов таких не было, как сейчас, когда есть выездные маленькие технички, эвакуаторы. В интернете находишь, они выезжают и все чинят на трассе. Даже выездные шиномонтажи есть, если тебе лень запаску поменять. Можешь встать на трассе, залезть в интернет, и к тебе приедет помощь. Единственное — на остановках до сих пор туалеты чаще мужские, женских нет, а души общие, поэтому приходится ждать, пока все выйдут, и просто закрываться там полностью, занять все десять душей.
Я специально одеваюсь в спортивном стиле, обычно в балахоны, чтобы меня не было видно, кепку натягиваю чуть ли не на нос, но постоянно кто-то пытается подкатить. Говорят: давай я тебе сегодня «помогу» — для здоровья ж надо. Когда боятся грубой реакции, намеками начинают, издалека: а как же ты без секса в дороге, у нас-то хотя бы проститутки есть — прощупывают почву, можно прямо предлагать или нет. Есть и те, кто считает, что не надо тратить время, и сразу предлагают, а когда слышат отрицательный ответ, удивляются: а почему ты отказываешь, когда есть такая возможность? Это все происходит каждый день, с утра до ночи. Действительно, почему?
В кафе придорожные вообще лучше не заходить. Принимают за проститутку и спрашивают, сколько стоишь. Ужасно хочется их убить в этот момент. Но чаще всего обхожусь тем, что крою матом. В автозапчастях тоже сначала принимают за проститутку, потом — за женщину на легковой машине, говорят с пренебрежением: вы не сюда зашли, тут для вас ничего нет, заблудились, что ли?
Один раз чуть не изнасиловали. Я гуляла с собакой на остановке в рейсе. Бухой дальнобойщик, видимо, принял меня за проститутку, начал трогать, зажал, удерживал силой. Я отбивалась, орала, что я водитель. В последний момент он меня вдруг отпустил, сказал: «Да ладно!» Видимо, до него дошло. Я быстро убежала. Он остался там стоять. Мужиков начинаешь уже ненавидеть. Кто-то, может, и нормальный человек, но когда это случается в таком количестве — просто ненавидишь уже ни за что.
Но такие инциденты случаются только на загрузках, разгрузках и стоянках. Потерпела этот бред — и едешь себе дальше, тебя никто не трогает. Немного помучаешься на выгрузке — и потом снова все нормально. В Европе уже давно женщина за рулем фуры — нормальное явление. Вот когда у нас такое же количество будет, все привыкнут и не будут обращать такое дикое внимание.
Я езжу уже пять лет, и свою работу делаю намного лучше других, потому что смотрю на нее с точки зрения не работника, а работодателя. Я, например, не смогу, как коллеги, воровать: они продают ворованную солярку, а хозяину говорят, что расход гораздо больше, чем на самом деле. Говорят, что не воруют, а забирают свое — я такое уже слышала. Я пытаюсь все сделать максимально хорошо: если мне говорят, что груз надо постараться доставить быстро, я его доставлю не просто быстро, а со скоростью света, не буду спать, буду ехать до последнего, не останавливаясь. Но долго я не хочу этим заниматься. Вот понравится что-то кроме катания на фурах — займусь этим.
«Просили показать противозачаточные»
Ольга Буранова, 27 лет, специалист по тендерам
О разнице в зарплате с коллегой-мужчиной, с которым мы занимали одни позиции, я узнала случайно. В организации, которая занималась системами видеонаблюдения, я была руководителем тендерного отдела, он — отдела закупок: по факту, он занимался расходными договорами, я — доходными. И когда он между делом рассказал, сколько получает, я поняла, что у нас разница в 20 тысяч рублей. Хотя нас позвала на работу одна и та же женщина и на одну и ту же позицию, объемы работы примерно одинаковые, я приступила к работе на месяц раньше, и у меня был в подчинении человек — то есть больше ответственности, а у него не было. Было обидно, что ему предложили больше.
Но я объяснила себе это тем, что ему было 40 лет, а я гораздо младше, и я не захотела портить отношения с руководством. На одной из моих предыдущих работ женщина-коллега, у которой был ребенок и осталась ипотека после развода, нуждалась в деньгах. Ее коллега-мужчина, который работал с ней в связке, ежеквартально ходил к руководству и просил ему увеличить зарплату, мотивируя тем, что он уйдет в противном случае. И ему действительно увеличивали. Она же понимала, что ей ответят: иди, потому что понимают, что она ипотечница. В итоге они выполняли одну работу, но разница была существенная в зарплате.
Хотя каждый раз, когда я уходила с работы, мне предлагали поднять зарплату, почему-то остались эти стереотипы о том, что женщине на встречу не пойдут, что некрасиво себя хвалить, чтобы оценили и повысили. Я считаю, что должны ценить не потому, что я говорю, а по тому, какие результаты показываю, но замечала, что у коллег-мужчин представления другие: они легче себя хвалят, продают лучше, чаще отпрашиваются, позволяют большие поблажки. Например, они уходили на деловую встречу и не возвращаться с нее, говорили, что до сих пор заняты по работе, хотя это было не так. Женщины же боялись, что их уволят, если они будут недисциплинированными, и за ними я вранья не замечала. К тому же на женщинах всегда дополнительно были обязанности накрывать на стол и убирать за всеми после праздников. Это было не принуждением, а из разряда «ну вы же хозяйки, вам нетрудно».
Месяц назад я искала новую работу: предприятие на предыдущей разорилось, начались финансовые сложности. На каждом собеседовании меня спрашивали, когда я планирую уйти в декрет. Самая дикая история случилась на одной из таких встреч. Моя предполагаемая руководительница, не кадровый специалист, удостоверилась, что я подхожу по профессиональным навыкам, и перешла к личным вопросам. Как только она узнала, что я замужем и без детей, она вздохнула: как жаль, это значит, что вы скоро уйдете в декрет! Я ответила, что в ближайшем будущем не планирую. Она уточнила, чем я предохраняюсь.
Я смутилась, но рассказала про противозачаточные таблетки. Она попросила назвать их наименование. А затем решила посмотреть на них: попросила меня достать их из сумки! Я ответила, что у меня с собой их нет, но есть справка о том, что я как донор сдавала кровь — беременная женщина вряд ли ходила бы на такие процедуры. Я думала, она скажет: нет, не надо справку показывать, я вам верю. Но нет, она попросила и справку.
Она, конечно, передо мной извинялась за то, что это спрашивает, рассказывала, что недавно к ним пришла работать беременная, но все равно продолжала настаивать, и это было абсурдно. В итоге мне предложили эту работу, но я поняла, что работать там не хочу. Если такое давление и недоверие было уже на собеседовании, то дальше вряд ли могло быть лучше.
К тому же когда женщина уходит в декрет, она не теряет свои компетенции и не перестает быть специалистом, а декретные выплачивает государство — работодатель вообще ничего не теряет, за исключением того, чтобы найти нового человека. В принципе, задавать такие вопросы — как-то не очень: я разговаривала со многими девушками, которые по каким-то причинам не могут иметь детей, и они признавались, что отвечать про это на собеседовании очень болезненно.
«У вас нет мужчины поговорить?»
Ксения Страхова, Белгород, 27 лет, владелица веб-студии
Я начала заниматься бизнесом на пятом курсе, после стажировки в кадровом агентстве, где мы нанимали персонал для разных компаний. Нас часто просили найти девушку-блондинку на позицию офисного менеджера или помощника руководителя, и приходилось «фильтровать» людей даже с классным образованием и навыками на собеседованиях, потому что в тексте вакансий пожелания заказчиков внешность как дискриминирующий признак указывать было нельзя. Все было завуалировано, и надо было отказывать людям просто потому, что у них не того цвета волосы и не тот пол, профессиональные качества были вторым делом. Мне это очень не нравилось.
Поэтому я решила создать собственное кадровое агентство. Оно быстро стало рекламным: в 20 лет я могла позволить себе экспериментировать, работать без денег и отдыха, на голом энтузиазме. Клиенты хотели рекламу в интернете, и я погрузилась в IT с нуля, самостоятельно посещая онлайн-курсы и семинары. Там было всего около 10 процентов девушек, и все очень толковые, педантичные, внимательные, собранные — я до сих пор не понимаю, почему сложилось стереотипное мнение, что девушка-программист — это нетипично.
Однако и родные, и друзья, и просто знакомые мне постоянно говорили, что это неженское дело. Заказчики спрашивали, как я пришла в эту «мужскую» сферу, прямо во время переговоров. Клиенты приходили на встречу, удивлялись, что я девушка, и дальше просто не смотрели в мою сторону, как будто я исчезала, а общались с моим менеджером по продажам. Когда у них были вопросы по технической части, то есть в моей области компетенций, и я отвечала на них, они по-прежнему не реагировали и продолжали обращаться к менеджеру: «Александр, это так?»
Однажды позвонил руководитель строительной компании. Все были на обеде или в разъездах, я взяла трубку. Мы общались, я отвечала на технические вопросы, он как-то так неохотно вел беседу, чувствовалось напряжение. Я передала контакты менеджеру, и заказчик тут же сказал: «Как хорошо, что мне позвонил мужчина, а то девушка как-то ваша не очень разбирается». Я менеджеру говорю: «Ну да, глупенький у тебя руководитель».
Иногда прямо с порога спрашивают: «А у вас нет мужчины поговорить?» Чаще всего это касается управляющих компаний, крупных заводов, сельхозпроизводителей. Обычно это мужчина, который чего-то добился, выстроил свой бизнес с тысячей сотрудников и ничего не привык объяснять. И если его требование не удовлетворить, он просто встанет и уйдет. Он привык по старинке рекламу где-то давать в газете, и когда ты к нему приходишь и рассказываешь про сайты, как устроена интернет-реклама, а он вообще ничего не понимает, то реагирует раздраженно: типа что ты тут меня учишь жизни. У таких клиентов две стратегии — либо игнорирование, либо прямо говорят: «У нас нет желания общаться с женщиной, позовите коллегу-мужчину, мы будем говорить с ним на одном языке».
Не знаю, может, как-то затрагивает мужское эго, что девушка может объяснить то, в чем он не разбирается, но очень неприятно, когда тебя не воспринимают всерьез. За шесть лет работы, наверное, было таких ярких клиентов двадцать, которые категорически не хотели со мной общаться. Порой хотелось просто встать и уйти: ты тут, извините, построила компанию, а тебя считают пустым местом. Но потом психолог успокоит — и пытаешься принять: ну, хочет заказчик общаться только с мужчиной, ну и пусть. Мы же заключаем договор, и мне нет выгоды лезть на рожон и упираться: «Общайтесь со мной, я директор!» Я как руководитель просто переключаю их на помощников. Сейчас я свела общение с клиентами к минимуму, на мне только управление — налаживание бизнес-процессов, контроль сотрудников, выставление задач.
Конкуренция в городе огромная: на население около 500 тысяч человек приходится 90 веб-студий. Но, с другой стороны, все они очень разного уровня. Мы, например, не ограничиваемся территориально: у нас есть клиенты и из Москвы, и Санкт-Петербурга. А в одной студии, где тоже руководительница-женщина, коллектив преимущественно женский: там даже программистки — девушки. И если бы ко мне пришла на работу устраиваться девушка, я бы ее, конечно, взяла. Но в любом случае, если она придет в мужской коллектив, ей нужно будет доказывать свои способности и квалификацию гораздо более активно, чем мужчине.
У меня высшее образование: я окончила физико-математический факультет РУДН, и до переезда в Мурманск четыре года назад (туда распределили мужа, он военный) работала в крупных айтишных компаниях на должности руководителя группы аналитиков. Я думала, что приеду в Мурманск и буду нарасхват. Но на поиски работы у меня ушло больше полутора лет: мне отказывали 12 раз. Работодатели говорили, что я слишком опытна, что увижу, «какой у нас тут дурдом по сравнению с Москвой», и уволюсь через месяц. В итоге сначала меня взяли консультантом техподдержки с зарплатой в пять раз меньше, чем в Москве, а потом, наконец, по моей специальности бизнес-аналитика предложил работу знакомый Олег Фадякин с заоблачными, по меркам области, деньгами — 60 тысяч рублей. Тогда он занимал должность руководителя Центра информационных технологий Мурманской области, и в этой новой организации мне предстояло стать ведущим инженером. Это было в апреле 2017 года.
С Фадякиным мы были знакомы до этого по курсам английского, на которые ходила и его жена, которая сначала ушла в декрет, а потом уехала в другую страну. Он страдал лишним весом, не был приятным внешне и отличался высокомерием, но зато очень хорошо владел умением втираться в доверие к людям, вдохновлял грандиозными планами, рассказывал, какие технологии будет внедрять. Друзья говорили, что он скользкий человек, предупреждали о его скверной репутации, но я хотела работать по специальности. Как же я пожалела!
Все это время Фадякин всячески ко мне подкатывал. Шлепнуть по попе, назвать меня «солнце», «любимая», «я люблю тебя» у него было в порядке вещей. Он все время пытался меня приобнять. Когда я стояла рядом со столом, он мог рукой меня подпихнуть, чтобы я присела на столешницу, и сказать: «Ну да, стол тебя выдерживает». Все это было при коллегах, при заказчиках и клиентах. Я с таким вообще не сталкивалась, была в каких-то розовых очках после Москвы. И сначала опешила. Потом отвечала в резкой форме, ставила жестко на место. Но это было бесполезно: четыре дня в неделю, начиная с обеда, у нас были на рабочем месте пьянки. Он практически ежедневно выставлял ящики водки и пива. Коллеги боялись, что их внесут в какой-то несуществующий черный список работников или уволят за отказ отмечать вместе с руководством, и присоединялись к пиршеству. В итоге на работе был «релакс», и после каждой пьянки он начинал прессовать меня, а когда я отказывалась выпить с ним или осаживала, он называл меня социопаткой, которая отбилась от коллектива. Однажды он напился и предложил мне поехать к нему домой после концерта, на который я собиралась. При этом он был знаком с моим мужем, но его это не смущало.
Апогея ситуация достигла, когда я в очередной раз отказала. Начались оскорбления: я «дура», «тупая», а сертификатами, которые я в Москве получала, можно подтереться. Мой непосредственный начальник Максим Кушнаренко, который знал, что это не так, предложил рассказать нашему куратору в комитете по развитию информационных технологий правительства области о домогательствах. Фадякина вызвали на беседу. В организации провели проверку и обнаружили хищения и растраты на пять миллионов рублей. Фадякин пообещал, что не даст мне спокойно работать, настроит весь коллектив против меня, и предложил уйти по собственному желанию. Он нашел хороший способ меня выжить: у женщин на Севере рабочий день до 17:00, и он назначал совещания на 18 часов, чтобы можно было потом придраться ко мне. Но я приходила. Тогда он перестал замечать меня, настроил против меня коллектив. Все встали на его сторону, говорили, что я человека оклеветала, что он женат — что его жена подумает о нем… Со мной перестали здороваться. Наша общая подруга, с которой он вел себя точно так же, звонила мне и стыдила за то, что я написала заявление о домогательствах. Она, хоть и была замужем, не считала, что шлепки по попе и фамильярности — это нарушение границ, и говорила, что жаловаться нечестно, «нельзя так с человеком поступать».
Я чувствовала себя использованной, испытывала вину перед мужем и ощущала всю безысходность своего положения. Однако коллеги считали, что харассмент — это просто повод, что это нормальное общение, просто флирт, а не домогательства: так мужчина проявляет внимание к женщине, и плохо, если он его не проявляет. На меня смотрели так, будто я что-то украла. Когда я пыталась спросить у главного бухгалтера, что же такое домогательства, она сказала: «Тебя же никто не раздевал». А что, надо сидеть и ждать, пока меня разденут? Ну, наверное, некоторым женщинам даже хотелось этого. Но муж мой был в шоке. У нас были скандалы, он хотел пойти и пристрелить его, но даже если бы дошло до драки, это повлияло бы на его карьеру, поэтому я была категорически против разборок.
У меня началась бессонница, аритмия, панические атаки, постоянно хотелось плакать от унижения. Это прекратилось только спустя несколько месяцев после ежедневной терапии и приема антидепрессантов, когда я вернулась в Москву сменить обстановку. Фадякин остался на месте. Меня уволили по статье «непрохождение испытательного срока». Это было незаконно, потому что критериев качества работы они не прописали. Мне предложили восстанавливаться через суд. В правительстве мне предложили рассказать в суде о домогательствах, но в этом не было смысла: согласно закону, домогательства — это если он меня прижимал, лапал, трогал и при этом говорил «я сожгу твою машину» или «убью твоего мужа». И никакие свидетели не помогут. В суде прокурор попеняла мне на то, что депрессия в результате незаконного увольнения — это ерунда, несмотря на то, что были справки, и судья согласилась: ну вы не с переломом лежали. На апелляцию пришла она же, хотя прокуроры должны меняться от суда к суду. В итоге мы проиграли и апелляцию. Моего свидетеля, непосредственного начальника, отказались выслушать.
Я буду однозначно подавать в кассацию, и если там откажут — в Верховный суд. Когда я вернулась в Москву, я думала, что из-за моей записи в трудовой об увольнении после испытательного срока очень долго буду искать работу. Но в первый же день я пошла на три собеседования и получила три приглашения на работу. Я, естественно, рассказываю, что происходило. Но на самом деле, если бы я знала, что это будет продолжаться так долго и что правды я не найду, я молча бы уволилась. Ну, потому что те полгода, которые я потратила и сидела на антидепрессантах после стрессов и травли — это ужасно. Мне кажется, для женщины это такая ситуация, что лучше уволиться сразу.
Комментарий партнера юридической фирмы MSS Legal Ксении Михайличенко:
Права трудящихся у нас регулируются Трудовым кодексом России. Там с 2002 года есть базовая статья 3 «Запрет дискриминации труда», в которой и указано, что никакие предпочтения или исключения в сфере трудового права не должны основываться на каких-либо дискриминационных признаках, то есть поле, возрасте, месте жительства и так далее. Она связана с международными актами, которые ратифицировала Россия. И с формальной точки зрения наше законодательство не содержит дискриминационных положений, за исключением некоторых — например, наличия запрещенных для женщин профессий.
Но если посмотреть статистику департамента Верховного суда, можно увидеть за год три-пять дел о дискриминации, и все проигрышные. У нас просто нет судебной культуры рассмотрения дел о дискриминации, судьи не понимают, как их рассматривать, потому что их у них, может, за всю практику и не было. Решения выносятся в пользу работодателя, потому что доказать дискриминацию очень сложно. У нас бремя доказывания лежит на работнике — на том, кто обращается в суд. В большинстве же западных стран бремя доказывания лежит на ответчике: в иске откажут, только если работодатель докажет, что не дискриминировал. Кроме того, у нас даже свидетельские показания коллег невозможно привести в качестве доказательства, просто потому, что коллеги либо не пойдут против своего работодателя, либо суд, как это было в Мурманской области, вообще откажется их выслушать.
Чаще всего дискриминируют женщин. Если ей до тридцати лет, работодатель боится, что она выйдет замуж и родит ребенка, поэтому он ее меньше продвигает по работе или вообще не хочет брать. Выбирая между 25-летней женщиной и 25-летним мужчиной, он скорее всего выберет мужчину, даже если у него меньше компетенций. Дальше — дети, то есть это больничные и так далее, и обычно зарплата у женщин с маленькими детьми меньше, чем у мужчин на этой же должности, потому что работодатель считает, что мужчина меньше выходит на больничный. Начиная с 40 лет, опять же, идет очень активная дискриминация женщины по возрасту, потому что считается, что она уже скоро уйдет на пенсию. И в нашей культуре традиционно считается, что мужчина будет работать пусть не так эффективно, как женщина, но количественно больше, поэтому ему нужно больше платить и активнее его продвигать.
Обычно обращаются беременные женщины: вдруг оказывается, что они работодателю не нужны. Начинаются всякие истории с «напиши заявление по собственному желанию», сажают их на сквозняки, в помещения без окон и дверей… Работодатели всегда вуалируют дискриминацию и вводят человека в стресс, загоняют, давят морально и эмоционально, начинают травить. Но если тебя посадили на сквозняк, это дело не суда, а трудовой инспекции, которая рассматривает заявление по 30 дней. А если вы сдались и подписали заявление по собственному желанию, ничего сделать нельзя. Иногда еще говорят, что реорганизационные изменения, и ставку сокращают, что тоже формально законно. А потом через месяц снова открывают и берут нового человека. Таких дел, чтобы именно по дискриминационным основаниям восстанавливали — например, женщину уволили за прогулы, и она доказала, что ее уволили именно потому, что она женщина, — я не знаю ни одного. И есть такая проблема, что сами женщины — и прокуроры, и судьи — почему-то выступают активно против в таких делах.
Самый яркий пример, который я вела, — дело «Аэрофлота»: там не одну, а больше тысячи женщин дискриминировали, потому что они были больше 46 размера одежды. Мы использовали в суде письменное доказательство того, что выплачивалась надбавка за профессиональную успешность в том случае, если бортпроводница была меньше 46 размера одежды — это было указано прямо в локальном акте. Но в пользу работниц отсудили пять тысяч рублей компенсации морального вреда. Поэтому я очень уважаю тех, кто все же решается судиться, несмотря на то, что все дела — отказные. Финансовые издержки, временные, потеря нервов… В такие дела идут обычно очень идейные люди, которым важна справедливость.
Если вы стали свидетелем важного события, у вас есть новость, вопросы или идея для материала, напишите нам: russia@lenta-co.ru
Своим отношением к медицине россияне сильно отличаются от жителей других стран. Как показало одно из последних социологических исследований, в то время как немцы, бельгийцы и поляки пессимистично относятся к развитию здравоохранения, наши сограждане считают, что научный прогресс победит многие недуги. Наши соотечественники, в отличие от европейцев, хорошо осведомлены в медицинской сфере, знакомы с новыми технологиями и даже знают, что такое телемедицина. Россияне отличаются еще и тем, что стараются сами разобраться в актуальных для них медицинских вопросах, а к врачу обращаются лишь в том случае, если «само не прошло». Поэтому иногда они вредят себе самолечением и попадаются мошенникам. О том, как и почему меняются отношения врачей и пациентов и к чему это может привести, «Лента.ру» спросила у доктора, ученого и социолога.
«Некоторые врачи даже поощряют самолечение»
Александр Сергеев, член комиссии РАН по борьбе с лженаукой, руководитель научного проекта «Всероссийская лабораторная».
В России и СНГ в постсоветское время значительно снизился уровень медицины. Это естественное следствие недофинансирования и падения престижа профессии. Одновременно вылезло множество шарлатанов. Поэтому многие люди не доверяют врачам и предпочитают сначала самостоятельно разбираться в вопросе с использованием интернета. Если человек обладает здравым умом, умеет оценивать качество информации, проверять ее по надежным источникам (в основном англоязычным), это даже хорошо. На недостаточно квалифицированного врача можно нарваться в любой стране, а в России это вообще каждый второй случай. Но беда в том, что такими навыками [проверки информации] обладают далеко не все, а без этого вероятность нарваться на шарлатанов при самостоятельном поиске медицинских решений намного выше, чем при обращении к врачу. Даже в России.
У нас в стране совершенно дикий рынок лекарств. В России продается без рецептов громное количество препаратов, которые в развитых странах строго рецептурные. В чем природа этого явления, мне сказать трудно. Возможно, фарме выгодно, чтобы люди покупали лекарства сами, и покупки не сдерживались таким препятствием, как обязательный визит к врачу. Собственно, во всем мире это фарме выгодно, но регуляторы требуют рецептов во избежание злоупотреблений. И в СССР так было. А вот в России регулятор не вмешивается (кроме относительно небольшого круга препаратов, прежде всего психотропных). Возможно, в коррумпированной России фарме удается лоббировать такое положение дел.
Из-за свободного рынка лекарств (а во многих странах даже реклама рецептурных препаратов ограничена) у нас люди пытаются сами разбираться и решать, чем им лечиться. В других странах, что бы человек ни вычитал в интернете, он все равно не сможет это купить в аптеке без рецепта. Так что весь смысл копаться в интернете — это спросить на приеме у врача: а может, лучше тем полечиться, а не этим? На что врач, если он уже выбрал лечение, скорее всего ответит отказом.
Соответственно, инвестировать свое время в приобретение некой начальной дилетантской медподготовки в других странах просто невыгодно. Ты этими знаниями даже не сможешь воспользоваться. А в России воспользоваться можно, и некоторые врачи даже поощряют самолечение, понимая, насколько деградировала система медицинской помощи, особенно в провинции.
Так что более высокий уровень медицинской грамотности населения в России — это, с одной стороны, неплохо, а с другой стороны — показывает глубину проблем в здравоохранении: люди вынужденно переходят к стратегии «спасение утопающих — дело рук самих утопающих».
Хорошо, когда уровень знаний выше при прочих равных (столь же высоком уровне здравоохранения). Но если уровень здравоохранения значительно ниже, то некоторый прирост медицинских знаний — это просто естественная попытка компенсировать то, что не может обеспечить медицина.
Важно понимать, что уровень знаний — это средняя температура по больнице. Небольшая часть населения, при своей дилетантской медквалификации, превосходит некоторую часть неквалифицированных терапевтов. И они могут избежать серьезных врачебных ошибок. По крайней мере, они могут обнаружить неквалифицированное лечение и начать искать другого врача. Но большинство дилетантов застревают на уровне, который известен в медвузах как синдром второкурсника: они находят у себя массу симптомов иллюзорных, выдуманных болезней, а потом попадают к шарлатанам, которые обещают их от всего вылечить. Последствия бывают плачевными, особенно если есть необходимость в медицинском вмешательстве.
«Чрезмерное увлечение самодиагностикой»
Василий Штабницкий, кандидат медицинских наук, пульмонолог клиник «Чайка» и «Рассвет».
У нас в стране перекос с доступностью медицинской помощи, поэтому часть пациентов берет на себя функции врачей, самостоятельно себя обследуют, ставят диагнозы и даже назначают лечение.
Я понимаю, что иногда разные интернет-сайты и пациентские форумы — единственный способ разобраться, что с тобой происходит. Прежде чем начать самостоятельно лечиться, многие пациенты сталкиваются с отсутствием либо должной квалификации врача, либо эмпатии и понимания. То есть доктор не интересуется, что происходит с пациентом, отчего и почему. Поэтому пациент вынужден спасать себя сам. На медицинских форумах самый популярный вопрос: какие анализы надо сдать перед консультацией у врача, если беспокоит это и то. Очень часто к доктору пациент попадает с готовым набором исследований.
В последнее время мы видим, что массово распространились всякого рода диагностические бизнесы. Появились медцентры, где можно сделать по своему желанию магнитно-резонансную томографию (МРТ), компьютерную томографию (КТ), даже позитронно-эмиссионную томографию (ПЭТ). Эти исследования считаются одними из самым современных и дорогих. То есть пациенты готовы платить, тратить время на исследования, чтобы получить результаты и идти с ними к специалисту. Часто у «продвинутых» пациентов по нескольку узких специалистов: лор, невролог, хирург, гастроэнтеролог и прочие.
Мешает ли самостоятельность пациента врачу? С одной стороны, конечно, удобно, что пациент пришел ко мне с обследованиями — все анализы есть. Но вообще-то это создает трудности. Не всегда пациент приходит к нужному врачу, когда сам себе ставит предварительный диагноз.
Приведу пример: боль в груди. Пациент идет к кардиологу, далее несколько вариантов развития событий: у пациента действительно ишемическая болезнь сердца, и он угадал с врачом; но у него может быть другая болезнь — плеврит, например, или язва желудка. В лучшем случае врач найдет эту болезнь по симптомам и начнет правильное лечение или направит к специалисту. Но что если у пациента два заболевания? Язва желудка (которая сейчас болит в области сердца) и ишемическая болезнь сердца? Кардиолог начинает лечить пациента, так как видит только «свои» болезни (ничего плохого в этом нет, это типичное когнитивное искажение узкого специалиста) и не замечает другие проблемы, которые могут осложниться на фоне кардиологической терапии. А теперь представьте, что пациент, предварительно сдав анализы и сделав все возможные обследования, посещает десять узких специалистов, каждый из которых трактует жалобы и результаты обследования в свою пользу. Какие рекомендации получит такой пациент? Какие назначения? И как они будут взаимодействовать друг с другом?
Проблема в том, что нет первичного врача — терапевта, который мог бы комплексно оценить все жалобы пациента, назначил бы нужные обследования и лечение, который бы скоординировал его, направил бы по какому-то маршруту. Это ведь только кажется, что обильные исследования способны нанести вред исключительно кошельку пациента. Доказано, что чрезмерное увлечение самодиагностикой, самообследованиями может вредить здоровью. Любимые многими онкомаркеры — это не метод диагностики рака. Они дают много ложных результатов и применяются в основном для того, чтобы контролировать состояние онкологических пациентов в ремиссии или на фоне терапии. На КТ и МРТ тоже можно найти массу всего интересного. Узелки в легких, например. По идее, это вариант нормы. Узлы менее шести миллиметров, одиночные, без признаков воспаления, с хорошей и ровной формой не являются основанием для операции или бронхоскопии и даже не всегда требуют повторного КТ. Но многие врачи об этом не знают. Пациенты волнуются. Все это может привезти к дальнейшим неоправданным оперативным вмешательствам. И, соответственно, осложнениям после этих вмешательств.
С одной стороны, хорошо, что пациент неравнодушен к своему здоровью. С другой — плохо, что он обследуется без советов врача. Поэтому я рекомендую найти грамотного терапевта, педиатра, врача общей практики, который будет заниматься вашей проблемой. Это сэкономит вам время и деньги. Даже если вы найдете по каждой своей жалобе «узких» докторов, они все равно могут упустить главную причину. Эти доктора ведь будут действовать отдельно друг от друга.
«Врачи не хотят быть продавцами услуг»
Анна Темкина, социолог, профессор Европейского университета; одна из сфер научных интересов — социология здоровья и медицины.
Пациенты в настоящее время очень сильно меняются, мы это видим на примере наших разнообразных исследований. Мы в основном занимаемся медициной в сфере репродуктивного здоровья, но тренды, которые сегодня можно наблюдать, актуальны для всей системы здравоохранения.
В советские годы преобладал тип пациента, который был уверен: доктор знает лучше. Было принято беспрекословно доверять свою судьбу врачу, не только делать все, что скажут, но даже и не интересоваться, зачем и почему. Такая асимметрия понятна — пациент не обладал серьезными знаниями в области медицины, ими обладал врач. Такой патерналистский способ взаимодействия живуч, его черты сохраняются и в наше время. Однако он уже не устраивает многих пациентов.
В своих исследованиях мы слышим истории, когда женщина рассказывает, что ей до родов (или во время, или после) «что-то вкололи». Она начинает спрашивать врача или акушерку, что именно ей ввели, какие цели, что должно произойти. Если ей отвечают: «А зачем вам это знать? Вы все равно не поймете», — такая реакция профессионала уже не выглядит естественной, она вызывает недовольство пациентки.
«Доктор знает лучше» для первой половины и середины ХХ века — типичная ситуация не только в СССР, но и на Западе. Такое отношение складывалось из сильной асимметрии врача и пациента в знаниях. Считалось, что пациент все равно не поймет, как его лечат, какое и зачем лекарство ему выписывают. Женщине в родах оставалось только доверять доктору, который точно знает, что делает в интересах пациентки. На Западе это перестало работать после 1960 годов, когда возникли пациентские, женские и иные движения, требовавшие пересмотреть отношения врача и пациентки. Более того, в системе родовспоможения, где женщина здорова, все больший спрос получает работа акушерки и «мягкое» ведение родов. В России это тоже актуально: все больше пациенток хотят знать, что с ними происходит во время беременности и родов, их собственные знания тоже существенно углубляются. Это происходит и в других областях медицины.
Медицина — это отдельная, сложно устроенная сфера, основанная на авторитетном профессиональном знании, на специальной длительной профессиональной подготовке. Соответственно, считалось, и во многом считается до сих пор, что те, кто не имеет такой подготовки, разделить эти знания не могут, они даже не смогут понять, если им объяснит профессионал. Но сейчас давление и запрос пациентов таковы, что профессионалам волей-неволей приходится учиться доступно говорить, то есть объяснять процесс так, чтобы непосвященным было понятно. Им также приходится рефлексировать по поводу изменения своей социальной роли и выполнения новых, во многом непривычных задач.
Потребность пациентов знать и понимать, что с ними происходит в медицинском учреждении, — общемировой процесс, и Россия — не исключение. В своих исследованиях мы обнаруживаем, что у медицинских работников появляется рефлексия на тему взаимодействия с пациентом с учетом его личности, а не только болезни. Раньше врач взаимодействовал скорее с организмом, чем с человеком. Представим себе пациента под полной анестезией на хирургическом столе. Когда хирург, в том числе первоклассный, делает операцию, ему безразлично, каков этот пациент как личность. Интерес представляют лишь клинические показания и способы оперативного вмешательства. Однако даже такая идеальная модель поведения врача становится проблематичной. Обнаруживается — и этого ждет пациент, — что ему нужно предлагать варианты лечения и объяснять их эффективность. Это очень сильно меняет медицинский ландшафт, хотя сами изменения нелинейны, где-то они происходят быстро, а где-то «доктор знает лучше» и не хочет или не умеет делиться знаниями и властью.
Несмотря на то что изменения происходят, в своих исследованиях мы редко обнаруживаем партнерские отношения между врачами и пациентами. Врачи, в том числе в бюджетных организациях, становятся более вежливыми, они улыбаются пациентам, выслушивают, отвечают на вопросы, нередко дают номера своих мобильных телефонов, они готовы к новым способам коммуникации. Но позволять пациенту участвовать в принятии решений в основном не готовы. Хотя иногда это происходит, особенно если пациент упорно этого добивается. Однако когда пациенты настойчивы в своих запросах, врачи часто начинают раздражаться, они не хотят быть провайдерами, осуществляющими сервисное обслуживание. Они не хотят или не умеют обсуждать с пациентом варианты лечения. Зачастую они полагают, что вовлечение пациента в процесс снизит их авторитет, а ответственность все равно лежит на них, а не на пациенте. В то же время на условном Западе врач может рутинно предложить несколько вариантов, обсудить — разумеется, понятным языком — достоинства и недостатки каждого пути лечения и помочь сделать выбор. Это тоже, конечно, в идеале, а на практике бывают разные ситуации.
Современные пациенты неплохо информированы, владеют большим объемом знаний. Информацию сегодня легко найти в интернете, хотя она там может быть ненадежной. Но тем, кто умеет разбираться и сортировать информацию (а это сейчас умеют многие), знания доступны. Пациенты умеют читать медицинские порталы, они активно обсуждают свои проблемы с разными врачами. Когда женщины, например, готовятся к родам, они не ограничиваются интернетом, они ходят на курсы подготовки к родам, посещают дни открытых дверей в роддомах, задают много вопросов, интересуются, как реагировать на ту или иную ситуацию, чего ждать, где лучшие условия и специалисты. Благодаря родовым сертификатам женщины могут бесплатно выбирать роддом — значит, государство стимулирует их делать информированный выбор. А при оплате они еще и выбирают врача или акушерку — значит, для них все более важной становится репутация специалиста, и они стараются искать соответствующую информацию.
Западная социология применительно к медицине сегодня использует слово «шопинг» — именно его осуществляют пациенты. Врачи не любят, когда клиент идет в одно место, потом в другое, а потом сравнивает и оценивает. Это означает, что рушится система безусловного доверия к врачу. Когда выбирать было особенно не из чего, доверие было по умолчанию вменено всем участникам процесса. А сейчас пациент может думать, сравнивать, быть придирчивым, требовательным. Но я бы не сказала, что доверие исчезает. Просто одна его форма — вмененное доверие — переходит в личностное, репутационное доверие, которое нужно завоевывать и поддерживать.
За всем этим стоят социальные процессы консьюмеризации общества, то есть развития общества потребления. Для идентичности современного российского человека очень важно потребление и выбор, который постоянно делается в сфере услуг в широком смысле. Медицинская сфера постепенно и болезненно втягивается в общество потребления, об этом идет много дискуссий в социальных науках и в публичной сфере. Врачи не хотят быть продавцами услуг, они постоянно повторяют, что оказывают медицинскую помощь, а не услуги. И тем не менее информированные пациенты создают спрос на более комфортные для них медицинские взаимодействия.
Давление потребителей на медицину — общий тренд в мире. Однако в России пациент находится вне дискурса о гражданских правах. Существуют пациентские организации, но они не так сильны и не так заметны, как на (условном) Западе. Пациент в целом хочет, чтобы ему было комфортно, чтобы с ним обращались уважительно. Но он не очень стремится брать на себя ответственность за принятые решения, часто предпочитает, чтобы эту ответственность взяли на себя врачи.
В нашем обществе есть еще одна специфическая проблема, которая влияет и на пациентов, и на врачей и лишь в малой степени зависит от них самих. Это то, как устроена система здравоохранения. Система перенасыщена нормами, правилами, проверками, иерархиями, требованиями, эти нормы быстро и часто меняются, зачастую противоречат другу другу. Врачу приходится маневрировать между разными стандартами и протоколами, работать в условиях недопоставки препаратов или оборудования, которые он не может оперативно получить. В оценке эффективности помощи важны не результаты, а то, как они задокументированы. Например, пациент вылечен и всем доволен, но в документе что-то заполнено неправильно — и врача лишают премии. И так далее. В такой ситуации потребность пациентов повышать медицинскую грамотность задана самой системой, а не только индивидуальными особенностями.
Каким бы врач ни был прекрасным человеком, в условиях бездушной административной системы у него мало возможностей воспринимать пациента как личность с уникальными особенностями, в том числе влияющими на личное отношение к здоровью и лечению. И врач, как зачастую и пациент, оказывается винтиком в системе, у врача много ответственности и мало автономии — базы для эффективного профессионального действия. Но когда у пациента растут требования (а вместе с ними и жалобы), приходится действовать и приспосабливаться. Однако вежливость врачей и улучшение интерфейсов учреждений — еще не показатель того, что существенно изменилась система здравоохранения.
В четверг, 7 сентября, во второй день Восточного экономического форума (ВЭФ) состоялось центральное его событие — пленарное заседание, в котором приняли участие лидеры России, Монголии, Южной Кореи и Японии. Владимир Путин объяснял азиатским гостям, почему им стоит инвестировать в Дальний Восток, Мун Чжэ Ин говорил о своей любви ко всему русскому, а Синдзо Абэ разглядел блестящее будущее отношений между Токио и Москвой. И всех объединяла общая угроза — ядерная программа КНДР, которую Пхеньян не собирается сворачивать. Но именно поэтому Северную Корею следует звать к сотрудничеству, а не на кладбище, убеждал российский президент. О чем еще со сцены ВЭФ говорили собравшиеся — в материале «Ленты.ру».
«Дедушкина оговорка» и другие льготы
Накануне президент устроил разнос министрам за плохую работу по развитию Дальнего Востока, припомнив и бюрократическую волокиту, и транспортную недоступность, и, самое главное, продолжающийся отток населения из ДФО: за последние 25 лет отсюда уехали почти два миллиона жителей. Но критику Путин оставил для внутреннего пользователя, а иностранцам предложил сосредоточиться на привлекательных сторонах региона. Все-таки именно здесь рост промышленного производства опережает средние показатели по России.
Поэтому когда модератор пленарной сессии — председатель компании Hang Lung Properties Ронни Чичунг Чан — заметил, что не представляет ни Китай, ни Америку, Путин предложил ему инвестировать в Дальний Восток «миллионов десять» долларов и получить российский паспорт, чтобы ездить сюда «как домой». А затем долго объяснял, почему стоит вкладывать деньги в этот регион.
На Дальнем Востоке прокладываются новые транспортные коридоры и наращиваются портовые мощности, чтобы у бизнеса была возможность быстро и дешево доставлять свою продукцию из стран Азиатско-Тихоокеанского региона в Европу, обрисовывал картину Путин. Упомянул он и о планах «планетарного масштаба» — возвести железнодорожный переход на остров Сахалин, а затем соединить его с японским Хоккайдо (о такой возможности ранее на форуме рассказывал первый вице-премьер России Игорь Шувалов). Кроме того, началась выдача электронных виз иностранцам, приезжающим во Владивосток. Этой возможностью только за четыре недели воспользовалось порядка 1,3 тысячи человек. С 1 января 2018 года по электронной визе можно будет въехать и на Камчатку, и на Сахалин.
Любой из инвесторов ТОР (территорий опережающего развития) и Свободного порта Владивосток будет иметь 10-летнюю льготу по уплате страховых взносов, пообещал Путин. Для проектов на сумму свыше 100 миллиардов рублей будет продлена льгота по налогу на прибыль с 10 до 19 лет. А в соглашениях с резидентами ТОР будет зафиксирована «дедушкина оговорка», когда первые 10 лет условия ведения бизнеса не могут ухудшаться.
С любовью к русскому
Президент Южной Кореи Мун Чжэ Ин, выступавший на пленарном заседании вторым номером, по сути, знакомился во Владивостоке с российским коллегой и, вообще, был в этом городе впервые. Год назад республику на форуме представляла Пак Кын Хе, которая затем оказалась в центре коррупционного скандала, а позже подверглась импичменту и была арестована.
Мун Чжэ Ин сразу заявил о желании подружиться с Путиным, а днем ранее во время двусторонних переговоров старался указать на общие с ним черты. На пленарной сессии он также искал схожие моменты. И нашел — смелость обоих лидеров. Мун Чжэ Ин говорил по-восточному образно (в прошлом году таким же приемом воспользовался премьер-министр Японии Синдзо Абэ). Видимо, в Азии решили, что это верный способ наладить диалог с российским президентом.
Кореец, например, рассказывал, как увидел леса Дальнего Востока и они напомнили ему силуэт тигра. «С давних времен корейцы считают тигра священным животным и очень любят его, — отметил он и обратился к Путину. — Многим кажется, что ваш дух, господин президент, похож на дух амурского тигра». При этом южнокорейский лидер подчеркнул, что у него тоже есть своеобразное сходство с этим животным: слово «Ин» в его имени означает «тигр».
Решительно все русское нравилось Мун Чжэ Ину: он цитировал Екатерину II и хвалил ее за прозорливость, называл Достоевского, Толстого и Чехова любимыми для корейцев писателями. Русский балет, само собой, тоже был у него в почете. И, наконец, предложил России навести девять мостов сотрудничества: «мост газа, железной дороги, Северного морского пути, судостроения, создания рабочих групп, сельского хозяйства и по другим видам сотрудничества».
На его взгляд, партнерство «в области судостроения и морской логистики может стать новой моделью российско-корейских экономических связей, что изменит карту международного морского сообщения». Корея занимает первое место в мире по судостроению и обладает лучшими технологиями в этой сфере, напомнил Мун Чжэ Ин, поэтому неудивительно, что именно она получила заказ на строительство 15 танкеров-ледоколов для России.
Но всем этим планам могут помешать провокационные действия соседей — КНДР, заметил в заключение своей речи президент страны. Это угроза не только для Корейского полуострова или Японии, но и для развития Дальнего Востока. И наоборот, удачное освоение русского Востока станет мерой для урегулирования проблемы Пхеньяна, убежден южнокорейский лидер.
Японец пригласил на татами
Накалившуюся было атмосферу разрядил премьер-министр Японии Синдзо Абэ. Он отметил, что на сцене сидят два обладателя черного пояса по дзюдо (Путин и президент Монголии Халтмагийн Баттулга), а в зале есть олимпийский чемпион, обладатель восьмого дана Ясухиро Ямасито. «Ямасита-сан, не могли бы вы пригласить двух президентов — черных поясов в Японию по линии Японской федерации дзюдо?» — спросил он со сцены. Ведь всем было бы интересно посмотреть на такие выступления. «Конечно, я позволю себе лишь тихо наблюдать за схватками, так как не хочу получить травму», — самокритично добавил Абэ.
Затем он вспомнил, как в декабре прошлого года российский президент посещал город Нагато в родной для Абэ префектуре Ямагути. Несмотря на сильный дождь, местные жители выстроились вдоль дороги и ждали проезда кортежа гостя, чтобы приветствовать его. «Когда мы проснулись на следующий день, за окном был снег», — говорил Абэ. По его словам, с Путиным они провели пять часов за разговорами и решили «смотреть в будущее, а не прошлое».
В этом совместном будущем Абэ предлагал японский опыт и технологии не только для развития Дальнего Востока. Еще в прошлом году он озвучил идею превратить Воронеж в «умный город» в качестве пробного проекта взаимодействия двух стран в сфере городской среды. «Наши правительства создадут город, которым смогут гордиться», — вновь пообещал он. Абэ также рассказал гостям ВЭФа о двусторонних японо-российских проектах в области детской медицины и медицины для пожилых людей. Но для всего этого нужно наконец преодолеть трудности и заключить японо-российский мирный договор, которые две страны не могут подписать уже 70 лет. «Владимир, эту обязанность должны выполнить мы вдвоем! Оставим мир молодым поколениям», — обратился он к Путину.
И только в конце речи Абэ упомянул главную головную боль: пока Москва и Токио строят планы, Пхеньян «бросает вызов всему миру» и превращается в источник беспрецедентной угрозы, требующей срочной реакции.
Не зовите Пхеньян на кладбище
Пхеньян, ожидаемо, и стал главной темой дискуссии на пленарном заседании. Ведущий перечислил внешнеполитические вызовы современности: Brexit, приход к власти Дональда Трампа и северокорейская угроза. «Вот есть, по крайней мере, три бомбы в мире», — охарактеризовал он эти вызовы.
В итоге о выходе Британии из ЕС никто не стал рассуждать — судьба Европы присутствующих явно не интересовала. Трампа тоже обошли стороной. А вот о КНДР поговорили подробно. Все участники дискуссии смотрели в будущее с оптимизмом: до войны дело не дойдет. Но в прошлое глядели с упреком. Путин напомнил, что 10 лет назад шанс достичь соглашения был упущен. В 2005 году Северная Корея вышла из переговоров о путях урегулирования кризиса вокруг ядерной программы и впервые признала создание собственного ядерного оружия.
Синдзо Абэ еще глубже ушел в историю, напомнив, что администрация президента США Билла Клинтона достигла договоренности с КНДР о замораживании ядерного реактора в Йонбене еще в 1994 году. Взамен корейцам пообещали построить новую АЭС на двух легководных ядерных реакторах, которые трудно использовать для получения оружейного плутония. Однако успех того соглашения был недолгим, а строительство АЭС постоянно откладывалось.
«Я также уверен, что до масштабного противостояния дело не дойдет, мы сможем решить эту проблему дипломатическими средствами», — сказал Путин. И вновь рекомендовал не давить на Пхеньян и не присылать «приглашение на кладбище». «Нужно постепенно втягивать Северную Корею в сотрудничество в регионе, и у России есть конкретные предложения — все об этом знают: совместная дорога, связывающая Транссиб и корейские железные дороги через Северную Корею, трубопроводный транспорт, освоение портов Северной Кореи и так далее и тому подобное. Нам есть что предложить и над чем работать»,— сказал он.
Кавалер ордена Дружбы в плохой компании
Когда разговор вернулся в русло региональной тематики, модератор предложил переименовать российский Дальний Восток, поскольку нынешнее название говорит о том, что центр мира по-прежнему в Европе. И на взгляд Ронни Чичунг Чана, американского гражданина китайского происхождения, это уже не соответствует раскладу геополитических и экономических сил. Ведущий напомнил, что Транстихоокеанская торговля намного превышает Трансатлантическую по своим объемам, «а экономический рост мира за последние три-четыре десятилетия на 50 процентов обеспечивается за счет этой части света».
«Есть российское выражение: «если у вас есть корабль, то нужно дать ему правильное название»», — рассудил он, но живой реакции на это предложение так и не получил. Путин предпочел говорить о более насущных делах и предложил Корее и Монголии выделить специальных чиновников для развития взаимодействия с Россией. Глава государства высоко оценил заслуги вице-премьера Госсовета Китая Ван Яна, которого наградил орденом Дружбы, и предложил японскому премьер-министру повысить в должности министра по делам России. Такая должность в японском кабмине появилась ровно год назад. И занял ее министр экономики, торговли и промышленности Хиросигэ Сэко, который, таким образом, совместил два министерских портфеля.
«У нас не последний орден», — намекнул Путин. При этом, правда, вспомнил, что госсекретарь США Рекс Тиллерсон когда-то тоже получил орден Дружбы. «Но он попал в плохую компанию и в другую сторону немного отруливает», — пошутил Путин под аплодисменты в зале.
«Но надеюсь, ветер сотрудничества выведет его на правильную дорогу, — продолжил глава государства. — Несмотря на то что он там обыски организует в наших дипломатических учреждениях, мы решаем конкретные вопросы с его бывшей компанией ExxonMobil (до прихода в администрацию Трампа Тиллерсон был гендиректором этой корпорации и проводил с Москвой переговоры об энергетическом партнерстве — прим. «Ленты.ру»)». А нефтяники по-прежнему заинтересованы в работе на Дальнем Востоке и на Сахалине, подчеркнул Путин. И объявил, что удалось договориться, как выйти из этой ситуации, учитывая их интересы. В ближайшее время правительство России объявит об этом, заключил Путин.