В конце августа 2019 года два ЛГБТ-активиста из Санкт-Петербурга получили письма от гомофобного движения «Пила». Его члены взяли на себя ответственность за смерть активистки Елены Григорьевой и призвали получателей писем расправляться с ЛГБТ-людьми. Таким образом, считают представители российского ЛГБТ-сообщества, в стране продолжает накаляться атмосфера нетерпимости, которая поддерживается на политическом уровне и в массовой культуре. «Лента.ру» записала монологи людей с разной сексуальной и гендерной идентичностью из России, Украины и Белоруссии о том, как им приходится скрываться, как удается находить общий язык с близкими и насколько ЛГБТ-персонажи российского кино и телевидения на самом деле похожи на них.

Внимание: данная статья, как и все материалы на сайте «Ленты.ру», относится к возрастной категории «18+» и не предназначена для детей.

«Никто тебя не защитит»

Мария, 20 лет, Москва, студентка, лесбиянка

Возникновение угроз со стороны организаций типа «Пилы» для меня является симптомом агрессии, природу которой я как не могла понять раньше, так и не могу до сих пор. Первой моей эмоцией был реальный страх — страх за любимого человека и подруг. Теперь — постоянная озлобленность и напряжение. Никогда не чувствуешь себя спокойно на улице. Назло ходишь, назло держишь девушку за руку, назло живешь.

Самое мерзкое — никто тебя не защитит. И от того, что «Пила» на самом деле никого не убивает, а только занимается запугиванием и шантажом, менее страшно не становится, потому что кто-то же все равно убивает. Не единая организация, а наше общество.

Меня не особо радует появление в сериалах и медиапродуктах ЛГБТ-персонажей. Обычно это делается не ради торжества справедливости, а ради включения меньшинств в поле потребления. Но могу сказать, что больше всего на мою сексуальность влияла не репрезентация лесбийства, а общая сексуализированность культуры, сексуализация женского тела и его постоянное мелькание. Я начала осознавать свое влечение среди этих образов, созданных мужчинами для мужчин. Но именно эта маскулинная оптика и мешает грамотно подавать лесбиянок как персонажей — почти всегда мелькает либо сексуализация женщин со стороны мужчин, либо полная неосведомленность о лесбийской культуре. Особенно это касается постельных сцен. Я не знаю ни одной, где секс был бы похож на реальный, а не на вымышленную картинку.

Мне повезло, что, живя в Москве, я умудрилась построить свою жизнь так, что почти в каждой из ее сфер я не встречаю гомофобии. Однако было несколько неприятных случаев в общественных местах. Например, в родном городе мне отказали в помощи во время ожидания скорой помощи в супермаркете, а в некоторых местах очень по-хамски себя ведет персонал, когда я прихожу туда с девушкой. Мы обе привыкли. Поэтому ничто не помогает преодолеть такие ситуации, кроме элементарного их избегания. Когда я жила не в Москве, а в небольшом городе, спустя месяц жизни я привыкла перемещаться преимущественно на такси и не выходить из дома после восьми вечера.

Я почти никогда не пыталась замаскировать свою ориентацию перед новыми формальными и неформальными коллективами и говорила о ней как о данности. Так было не всегда — лет с одиннадцати и до семнадцати я рассматривала свое влечение к женщинам как эксперимент и сознательно подавляла эти мысли, не считая себя лесбиянкой.

Сложнее с семьей — никто до сих пор не знает о моей ориентации, по крайней мере я никогда не говорила о ней вслух. Это очень сильно давит в психологическом плане. Мне все время хочется извиниться за себя, приходится следить за каждым своим словом, всегда наполовину врать даже в разговорах по телефону.

«Я не хотела становиться этим фриком»

Анастасия, 23 года, Санкт-Петербург, преподавательница древних языков, бисексуальная транс-женщина

Трансгендерные женщины — достаточно невидимая группа, особенно в России. Большинство после перехода уходит в стелс, то есть скрывает свою трансгендерность, и представление о том, кто мы такие, как вообще выглядим и чем живем, у людей формируется исключительно на основании редкой и абсолютно ужасной репрезентации в культуре и медиа. Трансгендерных женщин изображают как что-то среднее между мужиками-фетишистами и драг-квин, как нечто экзотическое, комичное и одновременно довольно отталкивающее, если не отвратительное.

Негативный, отталкивающий и высмеиваемый образ транс-женщины, с которым я столкнулась в детстве, очень сильно испортил мне жизнь, заставил ненавидеть себя и оттягивать переход — я не хотела становиться этим фриком. Уже позднее, в интернете знакомство с тем, как реально выглядят и живут транс-женщины, постепенно помогло мне преодолеть внутреннюю трансфобию, но не окончательно, с остатками я борюсь до сих пор.

Трансгендерность проще не афишировать, и хорошо, когда есть такая возможность. Но я состою в отношениях с девушкой — и это совсем другое дело. Отношения часто приходится скрывать, и это тяжело. Мы не можем без страха идти по улице за руку или целоваться, не можем рассказывать друг о друге всем подряд, не опасаясь неадекватной реакции.

Однажды мы хотели взять кота, а женщина, у которой мы его брали, решила приехать к нам, чтобы посмотреть, как мы живем. Нам в очередной раз пришлось делать вид, что мы подруги, что живем и спим в разных комнатах, пришлось собрать диван, выдумывать какие-то оправдания — а что, мол, случится с котом, если одна из нас выйдет замуж. Это постоянное чувство тревоги и унизительная скрытность — как будто мы делаем что-то плохое, когда любим друг друга.

Сейчас репрезентации [в медиа] больше, она становится более реалистичной. Раньше со словосочетанием «трансгендерная женщина» у людей мог ассоциироваться, прости господи, Буффало Билл из «Молчания ягнят» (совсем не транс-женщина, но кому какое дело).

Но теперь есть немало хороших фильмов, где транс-люди показаны живыми, интересными, разными — взять вот хотя бы относительно недавнюю «Девочку» Лукаса Донта. По крайней мере, люди узнают о нашем существовании — это плюс! Важно, что трансгендерных персонажей начинают играть трансгендерные актеры, потому что типичная ситуация, когда транс-женщину играет цис-мужчина, усугубляет представление о нас как о каких-то странных мужиках в платьях.

Хотелось бы видеть больше примеров, когда трансгендерность или негетеросексуальность показана не как что-то трагичное или в принципе центральное для сюжета — а как простой элемент жизни персонажа, не являющийся его главной или тем более единственной чертой. Нужно больше говорить о том, что мы не исчерпываемся своей ориентацией или гендерной идентичностью.

Но у любого действия всегда есть противодействие. Чем больше публичности, тем активнее гомо- и трансфобы: раньше кто-то из них мог вообще не задумываться о том, что мы существуем, а теперь от этого факта не спрятаться, приходится реагировать. Но это естественное следствие борьбы за права, с этим приходится иметь дело.

Мне, правда, кажется, в какой-то степени высказывания некоторых политиков даже играют на руку ЛГБТ-сообществу. Раз Милонов ненавидит геев, то люди могут задуматься от противного: может, эти геи нормальные? Это, конечно шутка, но… Что касается закона о гей-пропаганде — то это, конечно, чистая дискриминация и без того угнетенной группы, и он в целом очень усложнил жизнь ЛГБТ-людей в России.

Я встречалась с проблемами, пока не поменяла документы: любая необходимость показать паспорт, проездной, читательский билет, что угодно могла привести к конфликту, разборкам, требовала как-то доказывать, что я — это я, и документы мои. Плюс в самом начале трансгендерного перехода, когда я еще выглядела достаточно неопределенно, я сталкивалась с неприятным отношением в бытовых ситуациях — взгляды, комментарии — но эту часть я довольно быстро миновала. Уже довольно давно ни у кого, с кем я сталкиваюсь в жизни, кажется, не возникало сомнений, что я женщина. Так что теперь единственное место, где у меня гарантированно могут возникнуть проблемы из-за моей трансгендерности, — это кабинет врача.

«Родителей я не могу сделать полноценной частью своей жизни»

Камран, 22 года, Москва (родом из Азербайджана), социолог, бисексуал

Судя по истории с отобранием детей у трансгендера Френсиса Эрнст-Штергерта (известного в России как Юлия Савиновских) и попыток изъять детей у гей-пары из Москвы, складывается впечатление, что для властей защита детей — это их же закапывание. Важнее отобрать их у вполне здоровой и заботливой семьи, если эта семья кажется ей неправильной, чем защитить от насилия, как это происходило с теми же сестрами Хачатурян, которых отец насиловал. Это происходит и с тысячами ЛГБТ-подростков, над которыми издеваются и которые кончают жизнь самоубийством из-за отсутствия принятия со стороны окружающих.

Закон о запрете пропаганды нетрадиционных сексуальных отношений, с одной стороны, по сути, разрешил насилие по отношению к ЛГБТ и распустил руки гомофобным организациям, как в случае с «Пилой», а с другой, еще больше убедил представителей ЛГБТ в необходимости бороться за свои права.

Жить скрытно — не очень приятно. Будто бы отказываешься от части себя и играешь роль, всем врешь. Возможность сказать кому-то и быть принятым обычно приносит облегчение и сближает — ты как будто впускаешь человека в те части жизни, которые раньше были закрыты. Наша романтическая жизнь — это все же огромная часть повседневности. И очень жаль, что многих, особенно родителей, я не могу сделать полноценной частью своей жизни.

Российские медиа обычно рисуют образ негетеросексуального мужчины как человека смешного, «женственного», слабого. В то же время, образы ЛГБТ-людей из западных медиа рассказывают более человечные истории о нас, помогают нас понять и научиться нам сочувствовать, так что я иногда показываю какие-то фильмы своим друзьям, чтобы нам было легче найти общий язык или чтобы проверить реакцию перед каминг-аутом. Важно транслировать, что мы тоже можем любить, мы не опасны, мы как все, и у нас есть проблемы, связанные с гомофобией — например, быть избитым или оказаться в плену стереотипов.

В 90-е было лучше: было больше свободы и диалога, по ТВ спокойно показывали Шуру, группу «Тату», Бориса Моисеева, Верку Сердючку — и ничего, никто не умер, страна от этого не вымерла. Наоборот, всем очень нравилось.

«Приходится переписывать имена своих парней в женские»

Владимир, 32 года, Москва, сомелье, транс-мужчина, гей

Мы все еще остались на уровне желтых газет: если гей, или трансгендер, или лесбиянка, — «ты просто с мужиками/девушками не пробовал(а)», или «у тебя плохое детство, пьющие родители», или «ты же сократишь себе жизнь», или каждый добавит свое. Сколько таких оскорблений и намерений влезть в чужую постель и душу пришлось выслушивать постоянно! Хотя больше в постель: все почему-то очень интересуются, что вы там делаете, в постели.

Закон о запрете гей-пропаганды так и вовсе развязал людям руки в отношении ЛГБТ — творите что хотите, бейте непохожих. Это сильно помогло некоторым устраивать самосуд, отсюда и жестокие убийства за ориентацию.

Мне постоянно приходится переписывать имена своих парней в женские, намекать на то, что сегодня у меня свидание с подругой, хотя потом ни одной фотографии в инстаграме или фейсбуке, но люди сами перестают задавать эти вопросы, когда тебе уже 32. Перед тем, как я совершил переход, многие не решались спросить: «Тебе уже под тридцатник, где дети, муж?» Я очень открытый человек, и я бы хотел в этом отношении больше возможностей, но этого не выйдет.

Как-то я открылся коллеге по работе, и потом мы долго с ней смеялись, что, если выйти в общий кабинет и признаться, что я трансгендер и гей, многие даже не попробуют понять, а самые впечатлительные люди старой закалки вообще выйдут в окно. Иногда меня опознают по цвету волос (я их крашу) как гея, и я могу потерять потенциальных заказчиков. Иногда я вижу снисходительность при прохождении таможни, например. Но это еще и потому, что гормоны сильно тормозят возраст — в свои 32 я все равно выгляжу как 20-летний парень. Это мой любимый вопрос после новых знакомств: угадай мой возраст — многие прокалываются на этом вопросе.

Именно благодаря нормальной репрезентации транс-людей в культуре я узнал о том, что можно совершить переход и при этом вовсе не быть пародией на мужчину, как нас запугивают в масс-медиа. Естественно, если читать всякую желтую прессу, то оно и будет выглядеть только так: «гормоны сокращают жизнь», «будете выглядеть, как переодетый парень/девушка», «все меняющие пол — извращенцы». И тому подобная ересь. Но много историй о том, как люди уезжали из России и совершали переход уже в Европе. Нет запугиваний в духе «у тебя ничего не получится», «ты неудачник».

На улицах Мюнхена в рождественские праздники мы встретили много плакатов, посвященных трансгендерам и геям. Они висели прямо на автобусных остановках и зачастую даже в неблагополучных районах, никто их не срывал. Если бы я жил там, то я бы мог не скрывать ни того, что я трансгендер, ни того, что я гей. Мне очень хочется верить в другую Москву, в которой я выйду на улицу и смело заявлю, что я открытый гей и трансгендер, и в меня не полетят камни. Пока же наше сознание остается где-то на уровне советского уголовного наказания за гомосексуальные отношения и ненависти некоторых религий к мужеложеству.

«Реальные люди — повод для издевательств»

Илья, 23 года, Днепр (Украина), переводчик, небинарный бисексуал

Живя в провинции, тяжело найти людей, похожих на тебя, и то, как нас показывают в медиа и культуре, становится отдушиной, напоминает, что ты не один.

Я вырос в то время, когда по российскому телевидению тема ЛГБТ поднималась очень выборочно и не везде. Максимум из детства — группа «Тату», пошлые шутки про Сергея Зверева или манерный модельер Милко из «Не родись красивой». Как-то в детстве родители, по ошибке приняв за детский мультик, взяли напрокат кассету с мультсериалом для взрослых «Утка-Гей».

Мне было лет семь, и я испытывал смущение от непривычки видеть открытых и жизнерадостных геев по телевизору, но это было весело и забавно. Потом уже появился интернет.

Свою ориентацию я осознал еще в младших классах, и знакомство с иностранными кинофильмами и японской мангой, в которых были ЛГБТ-персонажи, помогло мне разбираться в самом себе. Я понимал, что то, что я ощущаю, нормально, и то, что я не один такой. С гендерной идентичностью было сложнее: небинарность и в наше время остается многим «непонятным зверем», поэтому основным фактором тут было общение с людьми.

К сожалению, в российском медиапространстве положительных образов пока мало: в телесериалах и фильмах парень-гей, в первую очередь, — собирательный образ не самых приятных стереотипов, а квир-людей можно увидеть только в комедиях. При этом часто обыгрывается, как цисгендерные гетеросексуальные люди их избегают, боятся, постоянно присутствуют какие-то намеки на изнасилования и харассмент.

Например, на канале 2х2 идет российский мультсериал «Подозрительная Сова». Один выпуск был посвящен эпизодическому персонажу-гею. На протяжении всей серии главный герой отпускал в его адрес очень вульгарные и неприятные шутки, и я с напряжением ожидал, что дальше сюжет пойдет по стандартному сценарию мультсериалов для взрослых, где главный герой осознает свои ошибки и признает, что «ЛГБТ-люди — такие же, как мы». Такие серии есть и в «Симпсонах», где Барт дружил с мужчиной-геем, и в «Американском папаше», где главный герой не давал соседям-геям удочерить ребенка, и в «Гриффинах», где один из второстепенных персонажей узнает, что его отец — гей.

Но к концу серии герой «Подозрительной Совы» никакого урока не извлек, и серия закончилась на том, на чем и началась. Создатели мультсериала не видят ничего некрасивого в таких стереотипах, и реальные люди и их опыт для них — повод для издевательств и шуток. И так во многих российских сериалах. Помню и эпизод «СашиТани», где главный герой очень боялся, что его сын вырастет геем, потому что тот начал пользоваться помадой. Никакой морали типа «мы его будем любить вне зависимости от ориентации» не было. В конце оказалось, что помаду он наносил потому, что хочет быть клоуном, а не потому, что ребенок может играть с косметикой вне зависимости от пола.

«Я как будто сняла с себя невидимый щит»

Ольга, Минск (Белоруссия), 24 года, переводчица, бисексуалка

В России и вообще странах СНГ ориентацию, отличную от «стандарта», в кино и литературе освещают как нечто смешное и нелепое, так, чтобы это выглядело негативно. Даже если не ассоциировать себя с такими персонажами, в голове складывается не самый приятный образ. Если всегда называть что-то плохим или смешным, оно и начнет считаться таким. Но я уверена, что ни один из гомофобов даже не подозревает, сколько людей с ориентацией, отличной от его собственной, он встречает каждый день.

До 18 лет я всегда жила в маленьких городах, и именно медиа помогли мне окончательно понять, кто я и почему это со мной происходит. У людей вокруг просто не было информации о том, что существует другая ориентация, кроме гетеросексуальной, или какие-то другие гендеры, кроме тех, что тебе приписывают в роддоме. Единственное, что я понимала, — что мои склонности отличаются от остальных людей, и что большинство такое бы не одобрило. Когда я впервые увидела в какой-то зарубежной передаче бисексуалку, я была поражена: то есть, так тоже можно было?! Все это время? И я не сумасшедшая, я в порядке, даже если хочу встречаться то с парнями, то с девушками? Супер!

Я никогда не афишировала свою ориентацию, потому что к моим открытым ЛГБТ-знакомым обычно было очень негативное отношение, оно ощущалось даже без оскорблений. Просто дают понять: ты не такой. Поэтому стараюсь общаться только с теми людьми, которые могут понять или поддержать меня, и у меня сильно ограничен круг друзей. Но все равно приходится молчать больше, чем другим, и следить за тем, что говоришь. Когда я впервые призналась другому человеку в своей ориентации и он это принял, я как будто сняла с себя какой-то невидимый щит. Это приятное, спокойное ощущение.

Меня беспокоит, что происходит с ЛГБТ-людьми в России: взять хотя бы случай, когда у женщины отобрали приемных детей только из-за подозрения, что она хочет совершить трансгендерный переход, или историю с приемными детьми у гей-пары из Москвы. В основе этого, очевидно, политические мотивы, которые ничем не отличаются от расизма или ксенофобии, но маскируются под якобы моральные ценности, и от такого просто мерзко.

«Какая разница, какого пола родитель, если он любит и заботится»

Дарья, 22 года, Тюмень, студентка-медработница, бисексуалка

Сейчас у меня нет детей, и мне проще скрывать свою ориентацию. Но что будет, если я захочу растить своих детей с женщиной, которую я люблю?..

Из множества медийных лиц-бисексуалов в России я знаю только про певиц Еву Польну, Юлию Волкову, белорусскую писательницу Светлану Алексиевич и, пожалуй, все. Все боятся совершить камин-аут из-за того, что люди могут отвернуться от них, поэтому так мало тех, кто «выходит из шкафа».

На Западе звезды разной величины открыто говорят о своей ориентации, не боясь потерять доверие публики. В фильмах и сериалах США все чаще стали мелькать персонажи-бисексуалы, в то время как в российских сериалах тема ориентации, как правило, не обсуждается.

Ситуацию с изъятием детей у ЛГБТ-людей социальными службами я считаю отвратительной и безумно несправедливой. По моему мнению, такие сотрудники сами разрушают пресловутые семейные ценности, не давая детям вырасти в семье с любящими их родителями. Какая разница, какого пола твой родитель, если он тебя любит и заботится о тебе? Не вижу и понять не могу. И они, и люди, придумавшие список «Пилы», не хотят замечать ЛГБТ-сообщество. Они считают, что если запугать всех активистов, то ЛГБТ-люди как бы перестанут существовать, и о них тогда перестанут упоминать и как-либо защищать их права. Но это не так. Мы все равно никуда не денемся.

«Добиться увольнения человека из-за ориентации считают нормой»

Кирилл, Уфа, 22 года, переводчик, рерайтер, транс-мужчина

Когда я только начинал осознавать себя как трансгендера, увидеть кого-то, кто похож на меня, было жизненно необходимым. До сих пор помню то, какое облегчение почувствовал, когда увидел блог неформального, гомосексуального транс-парня.

Долгое время я был в отрицании, потому что те изображения трансгендерных мужчин, которые показывали их с позитивной точки зрения, делали акцент на их маскулинности, часто гетеросексуальности и общей «нормальности». Меня сложно назвать феминным сейчас, но я был очень далек от маскулинного образа тогда.

Большинство людей не встречали или не знают, что встречали в своей жизни представителей ЛГБТ. Закон «о запрете гомопропаганды», по сути, закрепил на официальном уровне мнение о том, что ЛГБТ-контент — это нечто, способное «заражать» других, и о том, что негетеросексуальная ориентация или трансгендернось — это что-то нежелательное.

Гомофобно настроенные люди в России считают нормальными попытки добиться увольнения человека из-за его сексуальной ориентации или гендера, и многие считают, что этого требует закон. Мне пришлось избегать работы, где я должен был видеть работодателей и клиентов вживую. Но я живу со своим партнером, мы путешествуем вместе, и скрывать подобное просто невозможно, так же как невозможно скрыть тот факт, что делаешь трансгендерный переход. К счастью, меня принимает моя мать и самое близкое окружение, потому необходимости скрывать это от них не было.

«Геи, которые борются за свои права, позиционируются чуть ли не экстремистами»

Леонид, Казань (родом из Узбекистана), 29 лет, маркетолог, гей

Я изучаю западный опыт рекламы, и сейчас крупные бренды уже не могут быть нетолерантными. Они обязательно учитывают замечания, выдвигаемые ЛГБТ-сообществом, ведь их задача наладить коммуникацию с потребителями, которые готовы отдавать деньги только в том случае, если бренд отражает их ценности. Это своего рода индикатор настроения общества.

В России общество во многом консервативное, и бренды продвигают «традиционные ценности», якобы основанные на православном представлении о семье. Крупным компаниям сейчас экономически невыгодно быть свободными во взглядах, и они говорят с обществом исключительно на его языке.

Но делать видимыми представителей ЛГБТК в массовой культуре нужно — от этого зависит формирование нормы в обществе, снижается напряженность. При этом, на мой взгляд, важно не завышать частоту, вынося это, как главную повестку, и не показывать гей-сообщества как маргинальные, а транслировать идею, что жизнь людей с гомосексуальной ориентацией в целом мало отличается от жизни гетеросексуальных людей.

Думаю, что новое поколение видит, что происходит на Западе, и сейчас уже иметь друга гея для подростков совершенно нормально. Взрослое же поколение исключено из того информационного поля, где можно видеть геев нормальными людьми, поэтому они живут с мыслью о том, что закон о запрете пропаганды гомосексуальности правильный, потому что детей нужно оберегать от «западного влияния». К сожалению, так вышло в России, что принятие гомосексуальности считается частью «западных ценностей», которые нашей властью позиционируются как вражеские и опасные с моральной точки зрения. Поэтому геи, которые борются за свои права, позиционируются чуть ли не экстремистами.

У меня по поводу моего будущего есть тревога. Сейчас геи постоянно борются за свои права, но хотелось бы заниматься не этим. Хотелось бы наблюдать положительные гей-истории, видеть геев-стариков, видеть, как геи встречаются, влюбляются и живут вместе всю жизнь.

Удалось ли советской власти изменить чувства человека? Или все это было наносным? Как и почему постсоветский человек ощущает реальность и испытывает те или иные эмоции? На эти вопросы попытались ответить участники дискуссии, прошедшей в Еврейском музее при поддержке Фонда Егора Гайдара. Дискутировали поэт, прозаик и переводчик Сергей Гандлевский, а также доктора филологических наук Александр Марков и Олег Лекманов. В роли арбитра выступил политолог, психолог, президент фонда «Перспектива» Леонид Гозман. «Лента.ру» публикует наиболее интересные эпизоды дискуссии.

Чувствую или притворяюсь?

Гозман:

В какой степени государство влезает в наши чувства? Вообще, что оно позволяет, а что нет — чувствуется. У Твардовского были такие замечательные строки: «В ущерб любви к отцу народов — любая прочая любовь». Насколько все это так?

Гандлевский:

Я не совсем в курсе, насколько государство всерьез сейчас, в данный момент лезет в душу к согражданам, потому что у меня уже 3-4 года нет телевизора (а я слышал, что там происходит нечто серьезное). Почти всегда в России власть была не сахаром (да и всюду вообще), но идея влезать в сознание людям достаточно молодая, ей примерно 100 лет.

Когда я готовился к сегодняшней встрече, то вспомнил, что, будучи молодым советским, когда я читал письма Пушкина, меня удивила запись поэта по поводу встречи с Николаем I, царем, которого люто ненавидели такие замечательные люди и потрясающие писатели, как Толстой и Герцен, сказавший, что тот оставил после себя «моровую полосу». Николай I действительно подарком не был. В письме он обращается к царю: «Ныне, с надеждой на великодушие Вашего Императорского Величества, с истинным раскаянием и твердым намерением не противоречить моими мнениями общепринятому порядку (в чем я готов обязаться подпиской и честным словом…»

Даже такому несимпатичному человеку, как Николай, совершенно не знакомому с пафосом свободы (недаром он в конце своего царствования одел в мундиры даже учителей), не приходило в голову заставить Пушкина изменить свои мысли. Он взял с поэта слово, что тот будет помалкивать, о том, что у него на душе. Но уже в 1921 году мятежный поэт Блок, не переносивший всякую власть и государство, в своей «пушкинской речи» говорит о чем-то качественно новом. Если раньше цензура мешала поэту донести до публики свое мнение, то теперь она лезет в сознание поэта, пробует давать ему уроки относительно того, что ему писать и как, что со стороны государства — далеко не норма. Так что происходило это не всегда и происходит не везде.

Лекманов:

Я думаю, что особенность советского проекта и того, что делает государство, заключалась в том, что писателю не только стали говорить, чего он не должен писать, но и что он должен писать. Раньше условный «договор» выглядел так: писатель не должен высказываться напрямую против церкви и власти, писать порнографию и так далее. А что он там напишет про природу, любовь — это ему не диктовалось.

Что касается советского проекта, то в нем это произошло не сразу, можно говорить о некоей эволюции. Впрочем, можно назвать конкретную дату для литературы — 1934 год, первый Съезд советских писателей, когда их просто построили в ряд. Была создана структура, иерархия, и все писатели подчинялись высшему начальству, которое, в свою очередь, подчинялось Сталину. Этой структурой было очень удобно управлять.

Можно просто посмотреть в газеты того времени. Начинается какая-нибудь кампания — например, по Зощенко-Ахматовой — и немедленно, по щелчку следует очень организованная реакция. Сначала реагирует «Литературная газета», потом другие газеты. Потом на местах, в любом городе (скажем, Липецке), в своей региональной организации, литераторы начинают тоже искать своих Зощенко и Ахматову и осуждать их. Была создана такая машина.

Помимо всего прочего, писателю стали диктовать, как писать, потому что никто толком не понимал, что такое социалистический реализм, который провозгласил Максим Горький на первом съезде. Некоторые писатели из тех, которые приняли советскую власть, были в страшном отчаянии. Те же Олеша и Бабель до этого писали достаточно сервильные вещи, но хотя бы изощрялись по части того, как это делать, с какими кружевами. А им сказали: «Спасибо, не надо, пишите то, что мы хотим».

Писатель должен был, описывая, скажем, белую птицу, после этого как-то выйти на тему советской власти. Если он писал про любовь между мужчиной и женщиной (что не очень поощрялось), то она обязательно должна была быть какой-нибудь непутевой дояркой, а он — бригадиром, который исправит ее. В общем, писателю, художнику стали жестко диктовать, что и как он должен делать.

Можно по-разному относиться к тому, что творилось в 90-е годы, но нельзя не отметить, что это было время, когда государство не лезло ни к писателям, ни к читателям в головы. Вспомните программу «Куклы», «Итоги» с Евгением Киселевым — как они по Борису Николаевичу проходились, как ни ругали! А он, сжав зубы, скрепя сердце терпел все это, по-моему, ни одной программы не закрыли тогда.

Для меня отчетливым сигналом того, что все изменилось в плохую сторону, стало возвращение советского гимна. Это было совершенно не обязательно — говорили, что спортсменам трудно стоять под Глинку… Тут мне стало ясно, что снова начинается нечто подобное.

Марков:

Мне всегда поражало, что в русской истории контроль над чувствами начался очень рано. Можно вспомнить XVIII век и шутов Анны Иоанновны, или интерес Екатерины II к тому, действительно ли Ломоносов был искренен, когда писал оду на день восшествия ее на престол, или споры по поводу переводов псалмов Ломоносовым, Державиным и Сумароковым — нет ли там политической пропаганды? Вопрос стоял не только о литературных формах, но и о том, правильно ли чувствуют все эти люди.

В этом смысле советский Союз писателей, где тоже выясняли искренность писателя, насколько искренне он написал про тех же доярку и бригадира, был ли у него действительно социалистический блеск в глазах. Именно это началось довольно рано. Это не значит, что в Западной Европе были менее жесткие системы, они просто были дифференцированные по разным группам. Тогда как в России это выглядело как некоторая единая структура.

Но если в XVIII-XIX веках отношения поэта и царя восходили к множеству библейских или общечеловеческих образцов, то в советское время это были не ролевые, а нормативные отношения. Любая доярка должна была осуждать Пастернака, потому что это было нормативно. К этому население, конечно, приучали, и достаточно успешно — распознавать не своего, именно потому, что он чувствует неправильно. А в чем это выражается? В советское время было замечательное выражение «культурный человек». Закурил французский аристократ там, где советскому человеку не положено, — ему говорят, мол, вы ведете себя некультурно. Сел нога на ногу — то же самое.

Слово «культура» в советское время приобрело именно этот смысл — контроль над чувствами. Не над телесными привычками, не над чувственностью как рефлексивной позицией, когда человек сам выбирает для себя, быть ему расслабленным или сосредоточенным, а именно над чувством. Вот этим условный советский человек отличается от условного западного. Потому что советский привык, что контролируют не только его чувственность, не только обязывают вести себя определенным образом в одном обществе, а другим — в другом, но контролируют его чувства. «Я должен чувствовать по-советски», как в советском кино, где раздается песня и сразу человек начинает бодро идти, танцевать. То есть непосредственно передается чувственный импульс, в котором задействованы непосредственно и разум, и даже телесные привычки.

Контроль над чувствами воспитывался десятилетиями, и если сейчас мы видим его возвращение — то только потому, что он никуда не уходил. Олег совершенно прав относительно ельцинской эпохи, которая пыталась жить по-человечески, но, с другой стороны, если посмотреть на нее глазами широких масс, которые и делают выбор, все было наоборот. Им 90-е запомнились как время обязательного канона, тогда как современность воспринимается как нечто деклассифицированное. Хочешь — сиди в интернете, хочешь — не сиди. Поэтому мы, в том числе пытаясь понять, почему народ не протестует против блокировки Telegram или Европейского университета, должны учитывать народное видение того, что происходило с культурой.

Гандлевский:

У меня есть история, практически притча на эту тему. Я еду в Саратов, в новейшие времена, лет 15 назад, с хрестоматийной советской семьей — у меня полное впечатление, что я на экране какого-то советского фильма. Усаживают меня на нижнюю полку, куриную ногу дают, сами крепкие, толстые, румяные, улыбчивые. Выходим в тамбур с этим человеком, разговариваем. Я понимаю, что у них дом — полная чаша, у них есть дача, он рыбак, у него моторка… Мы находим общий язык. Я спрашиваю его: «Вы откуда?» — «От родни едем, из Белоруссии». — «И как там?» — «Очень хорошо!»

Я оторопел, а он стал объяснять, почему хорошо: потому что человек знает, для чего утром встает. Это очень хорошие люди, которые скучают по пожизненной сверхзадаче. Им в тягость быть просто обывателями, они хотят чего-то, что они увидели в Белоруссии.

Марков:

Действительно, это так, но мне кажется, что это качество все-таки воспитанное, а не естественное. Я все время вспоминаю необходимость этого чувство благодарности — ты должен быть благодарен родине за то, что она тебя вскормила. Этим мы попрекали Бродского и других «отщепенцев».

Это нахождение своей позиции, возможности быть ради какой-то цели сродни тому чувству благодарности. Оно считывается как естественное, почти животное, инстинкт. Ты встаешь и радуешься солнцу, испытываешь благодарность родителям, но на самом деле это не биологические, а очень хорошо воспитанные идеологией чувства.

Новый патриархат

Гозман:

Можете описать, какая любовь и какая неприязнь была правильной и неправильной для советского человека? Не любовь к партии, а к другому человеку? Неприязнь к соседу, который что-то не так делает?

Марков:

Ясно, что нормативы сталинского, хрущевского или брежневского общества — что такое любовь, как заключается брак, что такое семья, крепкой ли она должна быть, любящей или нет — они изменяются. Если говорить о том, что оставалось константой, то я бы сказал, что это особым образом созданный новый патриархат, отличающийся от старого — хотя бы потому, что она была основана не на гендерных различиях (товарищ женщина могла вполне вести себя как патриарх).

Но чем отличается патриархальная семья от семьи современного типа? Прежде всего тем, что ее глава обеспечивает выживание, как это и бывает в примитивных сообществах (не важно, мужчина или женщина, это может быть мать-одиночка или женщина-лидер). Он или она должны регламентировать все стороны жизни, потому что если хоть какая-то из них будет не регламентирована, то семейство не выживет. Наконец, патриархальная семья пытается имитировать жизнь в некоем большом сообществе, не принадлежа к нему. Она исходит, например, из того, что она городская (если переехала в город) или имеет хозяйство (если деревенская) — не будем забывать, что настоящего хозяйства в колхозах не было, так же как и в наших городах люди долго сохраняли деревенские обычаи.

Имитации было очень много. Оба моих собеседника упоминали доярок, но при этом не учитывали, что доярка — по-настоящему, технологическая профессия. Первоначальный замысел состоял в том, чтобы на американском оборудовании доить корову, и хотя он не соответствовал реальности, все равно доярка считалась представителем некоей технологичной высокоинтеллектуальной среды. Конечно, это никак не относилось к социально-экономической реальности, но так был устроен этот патриархат, претендующий на то, что она осуществляет современное хозяйствование. Что патриарх — это хозяин своего полиса или хозяйства, хотя ни полиса, ни хозяйства, ни политики не было.

Чувствовать нутром

Гозман:

Требование правильных чувств — это не только когда писатель описывает, как птичка поет. Оно гораздо шире, и занимался им не только Союз писателей, но и НКВД. Потому что в правоприменительной практике Советского Союза людей репрессировали за неправильные чувства. Когда репрессировали за оговорки и описки (например, «Сралин» вместо «Сталин»), в НКВД так и считали — значит, он таким образом думает, раз пишет подобное. Значит, он не любит товарища Сталина. Самому вождю никакой угрозы от того, что этот человек, который допустил опечатку в типографии или случайно подтерся газетой с его портретом, не было. Единственное, что было, — это примитивное, безграмотное приписывание чувства. Но органы занимались контролем чувств и репрессиями за неправильные чувства.

Но требования к человеку быть «культурным» — это вернулось! Я сам видел, как замечательная женщина нашего времени, депутат Госдумы Яровая, автор многих «прекрасных» законов, дискутировала с одним американцем, не подставным, настоящим журналистом. Вот, они спорят, и он выходит за трибунку, где стоял, чтобы апеллировать к ней. А она ему говорит: «Вы не в Америке, у нас так себя не ведут, встаньте нормально!» Это не 30-е годы, это сейчас.

Скажите пожалуйста, как вы думаете, в какой степени советской власти удалось не просто заставить людей имитировать чувства, насколько их действительно получилось изменить, изменить их содержание? Любовь советского человека к своей жене, подруге, мужу, другу; ненависть советского человека к своему личному врагу — она такая же, какая была до 1917 года? Или они изменили что-то по сути?

Марков:

У Оруэлла есть замечательно слово bellyfeel — чувствовать нутром. Не знаю, насколько ему был известен советский аналог этого термина, который противопоставлялся как мозгу, рациональному подходу, так и старой культуре чувств. Нужно заметить, что старая культура чувств вырабатывалась веками. Я все время вспоминаю коллеж социологии, который действовал в Париже предвоенного времени и противопоставил всей мифологии тысячелетних рейхов реальное исследование о происхождении чувств любви, дружбы и так далее. Как они изобретались на перекрестках культур, как в свое время арабская поэзия сформировала канон влюбленности и многое другое.

Что сделала советская власть — это разрешила людям иногда не использовать мозг и чувства. Иногда, конечно, они могут тонко мыслить, чувствовать, влюбляться, любить своих детей, родственников, дружить, но иногда разрешается включить «нутро» и выключить все остальное. Это выражается во многом. Например, для меня как для филолога, искусствоведа, это проявляется даже в самой манере речи и письма. Поспешные обобщения, незакругление мысли, бурление образности в наших пластических образцах — вместо созерцательного переживания.

Это очень важно. Когда смотришь на нашу городскую среду после любого другого города, безобразия не меньше. Везде вывешивают какие-то огромные пластиковые цветы — в Израиле, в Швейцарии, в США в последние два года установился собянинский стиль. Но при этом у нас он становится каким-то особенно недовершенным, как будто он всклокотал в руках, вырвался, а дальше за этим ничего не последовало. Это не часть какой-то стратегии.

Лекманов:

Ощущение такое, как будто мы — князья духа, которые, может быть, из космоса прилетели, а, может быть, состоим в рядах французской академии и несколько высокомерно, со стороны изучаем советского человека. Кто мы, собственно, такие (я про себя сказать хочу)? Конечно, положив жизнь на борьбу с этим, мы остаемся советскими людьми. И в этом смысле неприятно, но нужно ловить себя на том, что все меняется не так уж сильно.

Например, есть такая штука, как Facebook (да и вообще любая социальная сеть). И вот происходит что-то хотя бы немного неординарное, где трудно сказать сразу да или нет. Естественно, каждый из нас ловит себя на том, что хочется почитать: а что вот этот сказал? И вот этот, сбоку? А потом присоединиться к одной из уже прозвучавших мыслей.

Это одна из черт человека — не только советского — очень трудно быть свободным. И в этом смысле очень интересна история Сергея [Гандлевского] о белорусе. Интересно понять: хорошо ли быть свободным?

Я почти дописал книжку про писателя Венедикта Ерофеева, автора «Москва — Петушки». Он пытался быть человеком абсолютно свободным — отчасти от природы, отчасти это качество он сам в себе выпестовал. И в том числе эта свобода вела не только к удивительным поступкам, но и к вещам, от которых берет оторопь, а вовсе никакая не радость.

Я пытаюсь нащупать то мое место, где моя свобода не переходит в боль для других людей, с одной стороны; с другой стороны, не реагировать стадно; третье, самое важное, — не говорить со стороны, высокомерно. Я сам это начал, когда говорил про доярку. Легко сказать «доярка» — а сам ты кто?

И наконец, хочу сказать, что абсолютно не понятно, что делать в сегодняшней ситуации. Мы говорим о ельцинской эпохе — но это такой короткий промежуток времени. Ни к какой свободе она никого не приучила. И какую, оказывается, власть имеет телевизор над человеком! Достаточно что-то сказать с экрана, и это будет. Помните советское выражение «по телевизору не соврут»?

А у нас начинается разговор, который мы ведем постоянно: «Ну давайте будем потихонечку воспитывать себя, или наших студентов и школьников, учить их быть людьми…» Господи, да все это уже делали в течение последней половины XIX века народники, например! Ни к чему это не привело. У меня совершенно отчаянное ощущение безвыходной ситуации.

Гандлевский:

Хочу с лету возразить. Один известный человек мне сказал: «15 минут. Включил телевизор. Это очень убедительно». Это один из самых независимых известных мне современников-интеллектуалов — не доярка, не советский человек. Это как Пушкин встречает на прогулке царя и говорит: «Я почувствовал подлость в каждой жилке». На него это произвело очень сильное впечатление, он говорит об этом в нескольких томах, это не однократное упоминание. То есть в гениальном, абсолютно независимом, умнейшем человеке первая реакция была, как у нас при встрече с участковым — «упало все вниз».

Конечно, чтобы выйти из этого круга самоуничижения, надо заниматься собой, а не доярками. Мне кажется, нет полной параллели между нынешней жизнью и нынешней зашоренностью с тем, что было в советское время. Все-таки сейчас мы живем в принципиально ином государстве. Тогда была пирамида, в которой предполагалось наличие истины наверху. Ее обслуживала каста жрецов. Сейчас я выношу за скобки, верили мы этим жрецам или нет, но все это было устроено вполне по-египетски.

Сейчас у нас понятия истины не существует. Кто смел — тот и съел. Прав тот, кто у нефтяного крана. Я не занимался этим вопросом, но предполагаю, что по таким правилам живет мафия. И вот эти попытки найти национальную идею — это как когда обросшие жирком мафиози пытаются провести некоторое благообразие. Это другая страна и другая власть.

Гозман:

Национальную идею сформулировал Владимир Путин в 1999 году. Журналистка BBC три раза спрашивала Путина в 1999 году о том, что власти будут делать, если поймают Басаева. Что может ответить первый человек в государстве на такой скучный и очевидный вопрос? В первый раз он говорил, что у нас правовое государство, что будет суд и так далее. Во второй раз повторил, а в третий вспылил и сказал «в туалете поймаем, мы и в сортире их замочим». Как мне говорили, он очень переживал, что председатель правительства не должен говорить таких слов, но выяснилось, что он именно эти слова и должен говорить. Потому что национальной идеей была не когниция, а чувство. И сейчас то, что объединяет людей в качестве национальной идеи это чувство — чувство неприязни ко всему миру, превосходства, самоуверенности и так далее. Вот это и есть национальная идея, они ее нашли.

Теме Оськину тринадцать лет. Он живет с мамой и старшим братом в подмосковном Королеве. У мальчика тяжелый порок сердца — недостаточность клапана аорты 3-й степени, сердце работает с большой перегрузкой и может надорваться в любой момент. Тема быстро устает и без конца болеет, его организм плохо сопротивляется инфекциям. Состояние сердца ухудшается, единственный шанс спасти мальчика — сложная операция, в ходе которой нужно будет протезировать сердечный клапан. Провести ее готовы кардиохирурги Морозовской детской больницы в Москве, но бесплатно здесь оперируют только москвичей. Темина мама одна воспитывает двоих сыновей, оплатить дорогую операцию ей не по силам.

На детской площадке Тема выглядит как Гулливер в стране лилипутов. Мальчик родился крупным и рослым — весил 4,5 килограмма при росте 56 сантиметров. В роддоме таких малышей называют богатырями и через пару дней выписывают домой. Но Тема из родильного отделения отправился в реанимацию.

— В роддоме врачи объяснили, что у сына сильно понижен сахар, — рассказывает Елена, мама мальчика, — и повышенное внутричерепное давление.

Две недели ребенка выхаживали в отделении патологии новорожденных, а после выписки направили в городскую больницу в Королеве. Там Тему тщательно обследовали, и результаты электрокардиограммы и УЗИ врачей насторожили. Мальчику выписали направление к кардиологу в московскую клинику, подозревая порок сердца.

— У вашего сына недостаточность клапана аорты, — огорошил Елену врач, — левый желудочек сердца работает с перегрузкой. Развивается сердечная недостаточность. Если взять две машины, из которых одна все время едет в гору, а другая — с горы, то сердце Темы можно сравнить с машиной, которая все время едет в гору. Мотор у нее быстро изнашивается и может заглохнуть в любую минуту.

Кардиолог объяснил, что нормализовать работу сердца поможет сложная полостная операция в условиях искусственного кровообращения. Вот только торопиться с ней пока не надо — пусть мальчик подрастет и окрепнет.

— А до тех пор берегите сына, — заключил врач. — Ему ни в коем случае нельзя нервничать, заниматься спортом и болеть.

Последнее условие оказалось особенно сложным. С пятимесячного возраста Тема болел почти каждые две недели.

— Это был ад, — вспоминает Елена. — Любая простуда заканчивалась гнойным отитом. Миндалины воспалялись и болели, ребенок не спал и кричал целыми сутками. И тогда у него синел носогубной треугольник. Я боялась, что сердце просто не выдержит.

Мальчику сделали пять лор-операций. Последняя была в апреле прошлого года — удалили миндалины из-за угрозы потери слуха. Все эти годы Тема наблюдался в Национальном медицинском исследовательском центре здоровья детей в Москве, проходил обследования и получал поддерживающую медикаментозную терапию по госквоте.

— Тема там нашел себе друзей, — рассказывает Елена. — Помогал, следил за капельницами, приносил еду, подбадривал, чтобы дети не боялись уколов.

А вот школа для Темы стала настоящим стрессом. В первый класс он пошел в восемь лет, и начались проблемы: дорога в школу и домой изматывала. Тема вставал раньше всех, медленно шел, а потом еще пол-урока не мог отдышаться.

Два года назад врач посоветовал перевести мальчика на домашнее обучение, так как нагрузка в школе стала Теме не по силам. Сейчас он занимается дома, а в выходные ходит в воскресную школу — поет в церковном хоре, рисует, читает Библию. Тему там никто не торопит и не ругает, если он что-то не успел доделать.

Елена до последнего надеялась, что удастся обойтись без операции, возила сына на консультации в разные клиники и кардиоцентры. В Детской городской больнице №1 в Санкт-Петербурге Теме провели зондирование сердца. Обычная процедура прошла очень болезненно, и Тема оказался в реанимации. По итогам обследования врач сказал, что случай тяжелый, необходимо срочно делать операцию на открытом сердце — другого выхода нет. И посоветовал обратиться в Морозовскую больницу в Москве.

Елена так и сделала: привезла сына на консультацию в Морозовскую, и кардиохирурги взялись прооперировать Тему. Но здесь бесплатно лечат только москвичей. Елена работает в детском саду воспитательницей и одна воспитывает двух сыновей. Денег на дорогую операцию у нее нет.

— Тема как будто не от мира сего, — вздыхает мама. — Ничего для себя не просит, радуется любой мелочи, всегда старается мне помочь. Старший брат его ругает и говорит, что нельзя быть таким добрым. Но ведь доброта — это не болезнь?

Заведующий отделением экстренной кардиохирургии и интервенционной кардиологии Морозовской детской городской клинической больницы Михаил Абрамян (Москва):

«У Темы тяжелый врожденный порок сердца: недостаточность клапана аорты 3-й степени, аневризма, увеличение левого предсердия и левого желудочка, недостаточность кровообращения 2-й степени. Состояние сердца вызывает серьезные опасения, есть риск сердечной недостаточности. Другим грозным осложнением является расслоение аорты. Мальчику по жизненным показаниям необходима срочная хирургическая коррекция порока. Планируется протезирование восходящего отдела аорты, пластика или протезирование аортального клапана — это решение мы примем уже в ходе операции на открытом сердце».

Стоимость операции — 826 055 рублей.

Дорогие друзья! Если вы решите помочь Теме Оськину, пусть вас не смущает цена спасения. Любое ваше пожертвование будет с благодарностью принято.

ПОМОЧЬ ТЁМЕ

Для тех, кто впервые знакомится с деятельностью Русфонда

Русфонд (Российский фонд помощи) создан осенью 1996 года как благотворительный журналистский проект. Письма о помощи мы размещаем на сайте rusfond.ru, в газетах «Коммерсантъ», интернет-газете «Лента.ру», эфире Первого канала, социальных сетях Facebook, «ВКонтакте» и «Одноклассники», а также в 172 печатных, телевизионных и интернет-СМИ в регионах России.

Всего частные лица и компании пожертвовали в Русфонд свыше 13,515 миллиарда рублей, на эти деньги возвращено здоровье более чем 23 тысячам детей. В 2019 году (на 15 августа) собрано 890 841 761 рубль, помощь получили 1214 детей. В 2017 году Русфонд вошел в реестр НКО — исполнителей общественно полезных услуг и получил благодарность президента РФ за большой вклад в благотворительную деятельность. В ноябре 2018 года Русфонд выиграл президентский грант на издание интернет-журнала для потенциальных доноров костного мозга «Кровь 5». Президент Русфонда Лев Амбиндер — лауреат Государственной премии РФ.

Серьезная поддержка оказана сотням многодетных и приемных семей, взрослым инвалидам, а также детдомам, школам-интернатам и больницам России. Фонд организует акции помощи в дни национальных катастроф. Русфонд помог 118 семьям моряков АПЛ «Курск», 153 семьям пострадавших от взрывов в Москве и Волгодонске, 52 семьям погибших заложников «Норд-Оста», 100 семьям пострадавших в Беслане.

Фонд — лауреат национальной премии «Серебряный лучник», награжден памятным знаком «Милосердие» №1 Министерства труда и социального развития РФ за заслуги в развитии российской благотворительности. Руководитель Русфонда — Лев Амбиндер, член Совета при президенте РФ по развитию институтов гражданского общества и правам человека, лауреат премии «Медиаменеджер России» 2014 года в номинации «За социальную ответственность медиабизнеса».

Дополнительная информация о Русфонде и Отчет о пожертвованиях региональных бюро Русфонда.

Тысячи пользователей соцсетей поддержали 21-летнего Стаса Леонова с ДЦП, который дал отпор дразнившим его детям, но теперь может пойти за это под суд. Полтора десятка человек решили лично подбодрить Стаса и приехали в спальный район столицы, чтобы погулять вместе с ним на площадке в его дворе и показать всем обидчикам, что он не один. Семья Леоновых не ожидала такой отзывчивости от незнакомых людей, а полицейские уже не торопятся давать делу ход. Подробности — в материале «Ленты.ру».

Вечером 20 июня Стас Леонов мирно качался на качелях во дворе девятиэтажки на Коровинском шоссе, слушая музыку через наушники. Его мама прошла мимо детской площадки в продуктовый магазин и обратно, убедившись, что с ним все в порядке.

А потом появилась компания детей лет шести-семи. Они, как утверждает Стас, бегали по площадке, кружили вокруг качелей и что-то ему говорили или общались друг с другом, указывая на него, — точно он не помнит, так как был полностью погружен в свое занятие и ничего не слышал из-за наушников.

Наконец мальчикам, видимо, надоело, что объект их интереса не уделяет им внимания. Один из них подошел к качелями и забрал у Стаса бутылку с водой. Тот остановил качели и попросил ее вернуть: «Это не ваша вещь, а моя».

Стас повторил просьбу несколько раз, но ребятня его будто бы не слышала. Тогда он предпринял попытку выхватить бутылку у мальчика, которой ее забрал, догнал обидчика и толкнул его. Ребенок упал. А затем Стас ударил мальчика.

«Ты что, не видишь, что он маленький? — подбежал разъяренный отец. — А если я тебя ударю?»

«Бейте», — ответил Стас. Он не мог посмотреть в глаза тому мужчине, потому что вообще не может держать голову прямо, но приготовился к удару как мог. Однако удара не последовало.

Прибежавшая на крик мать шестилетки тут же вызвала скорую, с которой прибыла и полиция. «Я была дома. Открыла дверь, а на пороге Стас в сопровождении участкового в белой рубашке. Вот тебе и на!» — вспоминает Ирина Леонова.

По словам Ирины, полицейский, убедившись, что у Стаса есть особенности в развитии, сказал, что парень поступил правильно, постояв за себя. Однако другая сторона конфликта написала заявление с требованием привлечь его к ответственности. Заставить их забрать заявление полицейский не мог, но предложил написать встречное заявление. И ушел.

Чего ждать и что делать дальше, Леоновы не знали. «Я всю ночь проревела. Думала, что теперь будет с моим мальчиком. Его что, изолируют?» — говорит Ирина.

Дни шли, но никакой ясности не возникало. Ирина с мужем Дмитрием специально приходили на площадку, чтобы встретится с родителями того мальчика, объясниться с ними. Отпускать Стаса на прогулку они теперь боялись: «А вдруг ребята там сговорятся и закидают его камнями?».

Леоновы — люди простые и добродушные. Отец семейства всю жизнь трудится в сфере строительства, Ирина работала в детском саду, а затем стала домохозяйкой, чтобы заботиться о сыне, который ни поесть без помощи не может, ни чашку в руках держать. Они без особых колебаний впустили домой журналистов, которые узнали о случившемся от своих информаторов в полиции. Так история Стаса попала в соцсети — и поднялась волна сочувствия.

«Мы не ожидали такой реакции. Люди звонили, писали нам, высказывались в нашу поддержку. А потом у них появилась идея устроить такой флешмоб — собраться на прогулку с нашим сыном. Сотни людей отметились в группе, что придут. Мы подумали: «Вот и у тебя наконец друзья появятся!» Да, Стас?» — рассказывает Ирина.

А еще Леоновы надеялись, что на это обратят внимание представители другой стороны конфликта, и они наконец свяжутся, встретятся. Но не удалось. Зато позвонили люди из Сочи и предложили приехать к ним отдыхать всей семьей. «Фантастика какая-то!» — говорит мама Стаса.

Впрочем, как утверждает источник «Ленты.ру» в местном отделе полиции, с представителями пострадавшего мальчика больше недели не удавалось встретиться и сотруднице подразделения по делам несовершеннолетних
(ПДН), которой на стол лег материал о происшествии. Посвящать же «разбору полетов» на детской площадке все рабочее время она не в силах — в Западном Дегунино, где произошел инцидент, живет 81 тысяча человек, а инспекторов по делам несовершеннолетних всего трое. И одна из них сейчас на больничном.

«Да «отказной» будет. Нечего переживать», — говорит одна из сотрудниц отдела, но тут же прибавляет, что материал этот находится не у нее, так что это только предположение.

В четверг, 28 июня, в 21 час Стас Леонов после недели, проведенной дома, решил все же погулять. На этот раз с ним пошли родители. Стас постеснялся надеть майку с символикой любимого футбольного клуба, ведь 1205 человек пообещали в паблике во «ВКонтакте», что придут с ним познакомиться. Такое внимание и здорового-то человека напугает!

День подходил к концу, но жара не отступала. У подъезда никого, кроме журналистов, не оказалось. Впрочем, местом встречи была определена именно та самая игровая площадка, где у Стаса произошел конфликт с детьми, который может теперь перерасти в уголовное дело.

И рядом с ней действительно собрались молодые люди. Не тысяча и даже не сотня, но десятка полтора человек со всего города приехали, улыбались и ждали общения со своим героем. Один из гостей даже принес большой торт.

«Ты большой молодец! Постоял за себя! Я тобой горжусь», — сказал парень в очках по имени Эмиль.

Леонову и его родителям будто бы не верилось в реальность происходящего. Несколькими днями ранее на том же месте на Стаса кричал отец ребенка, которого он ударил.

А теперь Стасу, будто вернувшемуся с орбиты космонавту, с восторгом жмет руку незнакомец, представившийся Давидом. Этот молодой человек живет неподалеку, но пришел на встречу с Леоновым не из-за того, что это доступная знаменитость, а потому, что сам как-то раз в возрасте шести-семи лет обидел инвалида.

«Рядом с нами жила семья глухонемых, и у них был глухонемой сын. Мы с друзьями его пародировали, подшучивали над ним во дворе, — вспоминает Давид. — Как-то раз мы доиздевались до того, что он кинул в нас камнем. Мы, разумеется, ответили тем же. Я попал ему в руку. Видимо, содрал кожу. Потекла кровь. В общем, потом собрался весь двор, и нам надавали тумаков. И родители нас не пожалели, несмотря на возраст. А для меня это был серьезный урок».

На вопрос о том, как бы он действовал в такой ситуации, в которую попал Стас, Давид ответил, что не стал бы разбираться с детьми, а сразу же пошел бы к родителям: «А там уже по их реакции… Надо ребенку объяснить, что рядом живут необычные люди, к которым нужно относится внимательнее, а не самоутверждаться за их счет».

Все то время, пока участники флешмоба мирно общались с Леоновыми на площадке, неподалеку дежурила патрульная полицейская машина. Cтражи порядка, убедившись, что прогулка не превратится в стихийный митинг, оставались в тени, не вмешиваясь в происходящее, а лишь обозначив свое присутствие.

«Я узнала, что сегодня тут такое будет, только в пять часов дня, — рассказала сотрудница со звездой младшего лейтенанта на погонах. — А меня, между прочим, собака дома ждет, гулять хочет».

На большую компанию обратил внимание пожилой мужчина, живущий в том же дворе, где произошел конфликт инвалида с детьми. «Да я тут всех знаю. Тридцать лет тут живу. У нас тут хулиганской ребятни нет. Дом благополучный. Живут, правда, в одном подъезде приезжие, у них там детей много… А парня этого, Стаса, я регулярно вижу. Он качается на качелях часами и зимой, и летом. Ни с кем не ругался никогда», — объясняет сосед.

Приехала на необычную прогулку и Маша Старостина, которая училась со Стасом в одном классе. У нее тоже ДЦП, только в значительно более легкой форме. И такие же проблемы с устройством жизни.

«Я учусь в педагогическом училище. Сейчас прохожу практику в городском школьном лагере, но после учебы меня на работу не возьмут… Из-за болезни. Не знаю, что буду делать. Может, устроюсь куда-то не по трудовой», — рассказывает девушка.

Ребята, с которыми Стас учился в специализированной школе, поддерживают друг с другом связь, но это не регулярное общение, и лишь через интернет. «Проблема как раз в том, что практически каждый из них живет под колпаком у родителей. Поодиночке», — говорит Дмитрий.

«Прислали сообщение, что Стас попал под следствие. Меня это напугало. Он всегда был такой добрый и отзывчивый. Ни разу не видела, чтобы он с кем-то подрался или еще что-то такое», — говорит Маша.

История, вызвавшая резонанс в соцсетях, произошла в трудный период жизни молодого человека, можно сказать, переломный. Стас только что успешно окончил училище, получил специальность оператора ЭВМ. Только никаких вариантов с трудоустройством у него нет. Кроме того, он лишился возможности общаться с кем-то еще, кроме родителей, видеть что-то еще, кроме стен своей квартиры. И возможности на самореализацию.

«»Все, мама, теперь я никому не нужен», — сказал он тут, придя домой», — сетует мама Стаса.

А те самые злополучные качели для Стаса и таких как он — едва ли не единственный способ расслабиться. «Он надевает перчатки, чтобы не стирать пальцы. Ведь качается он примерно по два часа без перерыва. Сильно, с одним и тем же ритмом. Это ему помогает снимать напряжение, успокаивает», — говорит Ирина.

С бутылкой воды, отнятой мальчишкой, тоже все не так просто. Стас с ней никогда не расстается. Даже дома. Пьет понемногу, но часто. С виду это обычная литровая зеленая пластиковая тара с дозатором в крышке. Без этикетки. «Мы подбирали, чтобы она была удобна для Стаса. Это мягкий пластик. Воду в нее переливаем из обычных покупных бутылок», — поясняет Дмитрий Леонов.

Возможно, бесившаяся вокруг инвалида ребятня для того и утащила у него бутылку, чтобы посмотреть, как беспомощно он будет ковылять по площадке. Они не ожидали, что инвалид, неспособный выпрямить ноги, окажется таким прытким. Они не знали, что несколько лет назад он регулярно играл в футбол в соседнем дворе, пока это не привело к эпилептическим припадкам. И «веселье» не задалось.

Насколько сильным получился удар, нанесенный Стасом малолетнему обидчику, неизвестно. Стас утверждает, что соизмерял свои силы, так как понимал, что это шестилетний ребенок. Полицейские говорят, что речь идет лишь о ссадине. Связаться с семьей пострадавшего ребенка «Ленте.ру» не удалось.

Стас Леонов очень сожалеет о содеянном и готов лично извиниться перед мальчиком.

Участники флешмоба предложили Стасу покачаться на качелях под их присмотром. Но Леонов, улыбаясь, отказался: «Я лучше с вами пообщаюсь».

Постепенно он освоился и расслабился. Его резкие движения стали замедляться. Здесь, на скамейке у детской площадки, он уже чувствовал себя почти как дома и охотно делился с незнакомцами своими планами и мечтами.

«Я хотел бы заниматься созданием и обслуживанием сайтов. Но для этого мне не хватает образования. И я медленный», — говорит он.

«Все будет хорошо, только ты нас выведи из черного списка во «ВКонтакте», а то забанил с ходу!» — смеялись новые друзья.

Тем временем темнело. Все заметнее становились вспышки смартфонов, высвечивавшие улыбающиеся лица Стаса и его гостей. Дмитрий Леонов переговаривался о чем-то с инспектором ПДН.

Недавний инцидент во дворе — первый в жизни Стаса. Раньше Леоновым приходилось сталкиваться лишь с известной неприязнью общества к особенным людям.

«Когда стали водить мальчика в детский сад, то наслушались уже тогда, — вспоминает Ирина. — А когда в школе наши дети передвигались группой, прохожие смотрели на это как на бесплатный цирк».

Стас и его родители привыкли к такому отношению, привыкли к обидным словам — точнее, они приспособились к такой жизни. И они вовсе не жаждут стать знаменем какой-то социальной революции. Просто хотят поскорее уладить этот конфликт миром и надеются, что неожиданная общественная поддержка и поднятая в соцсетях шумиха этому поможет, а не повредит.