История семилетней Аиши Ажиговой из Ингушетии, которой врачи ампутировали часть руки после побоев и пыток в семье родственников отца, потрясла всю Россию: в июле ребенка доставили в больницу Назрани в тяжелом состоянии, с множеством ушибов, травм, следами от укусов и ожогов, переломами ребер, обеих рук и нескольких позвонков. По версии следствия, ее истязательницей была сестра отца, которой он оставил на попечение свою дочь. Она арестована. Также следователи проверили на причастность к травмам девочки ее мать, Лидию Евлоеву, которую уполномоченная по правам ребенка в Ингушетии Зарема Чахкиева обвинила в отсутствии материнских чувств. По просьбе «Ленты.ру» журналистка Лидия Михальченко разыскала мать девочки и расспросила ее, почему семилетняя Аиша оказалась беззащитной перед родственным насилием и какую роль в этом сыграли местные обычаи.

«Брат хозяйки потребовал, чтобы мы убирались»

«Аишу я называла Наси — ласковое домашнее прозвище. Одна девочка среди братьев, для меня она была принцесса», — говорит 31-летняя Лидия, мать восьмилетнего Тимура, семилетней Аиши и шестилетнего Ибрагима.

«Когда я узнала, что Аиша в больнице, поехала туда, ночевала в больнице. Мне не позволили с ней увидеться. Врачи сказали, это ее травмирует, нельзя, где вы были раньше? Утром приехали журналисты, стали меня снимать, но я не хотела давать интервью. Бывший муж прислал мне ссылку на сюжет про Аишу, говорил: «Посмотри, какой твоя дочка сейчас стала», оскорблял меня», — рассказывает она.

О случившемся с дочерью Лидия узнала вечером 4 июля. В больнице тетя Аиши Макка Ганиева представилась ее матерью, поэтому когда обнаружилось, что ребенок подвергался истязаниям, врачи вызвали полицию и объявили мать в розыск. Сотрудники правоохранительных органов пришли к Лидии и спросили, приводила ли она ребенка в больницу. «А я целый день дома сидела. Потом показали видео с Аишей, все ее повреждения… Я потеряла сознание», — вспоминает Лидия.

Мать истерзанной девочки вызвали на допрос в следственный отдел СКР Сунжи. Ни юридической грамотностью, ни знанием законов, ни информацией о своих правах она толком не владела, на допросе была без адвоката. По ее словам, на нее давили и угрожали отнять сыновей. Она подписала все протоколы, которые дали. В них была запись о том, что она добровольно отдала дочь.

Когда содержимое протоколов было обнародовано, Лидию стали травить. «Как только меня ни клеймили! Мы с мужем снимали тогда квартиру в Карабулаке. Местный участковый позвонил хозяйке квартиры и потребовал, чтобы нас выгнали. Брат хозяйки сказал, чтобы мы убирались в тот же день», — рассказывает Лидия. По ее словам, потом им все отказались сдавать жилье.

«Похитил меня на автостанции в Назрани»

Лидия — инвалид второй группы: одна нога короче другой. Рождение подряд трех погодок привело к новым проблемам со здоровьем. Помимо этого — хронические материальные трудности и сгоревший пару лет назад со всем имуществом дом-времянка.

Отец и мать Лидии развелись, когда ей было два месяца, и оба отказались от родительских прав. Она росла у пожилых родителей матери. Мать навещала ее изредка, а отец не интересовался ею вовсе.

«Опекуны тоже мною особо не занимались. Бывало, избивали до крови. У меня тоже остались шрамы с детства. Правда, никакая опека и чиновники мне на помощь не пришли. Дядя по маме избивал меня, и некому было защитить. У мамы была новая семья, четверо новых детей», — вспоминает она.

В Сунже Лидия окончила среднюю школу, потом — швейные курсы. Профессию так и не приобрела — в 17 лет ее выдали замуж за Ису Ганиева, который был старше на 11 лет.

«Познакомились у нас во дворе. Он приехал в гости к кому-то по соседству. Увидел меня, попросил воды. Я подала. Разговорились. Спустя какое-то время он похитил меня на автостанции в Назрани. Я тогда еще не думала о замужестве. Некоторых девиц умыкают по сговору, но это не мой случай. Уже позже наш муфтият стал бороться с похищением невест, а тогда это было обычным делом. Иса привез меня к своей сестре. Потом, как это у нас полагается, явились мои родственники», — рассказывает Лидия.

Вскоре выяснилось, что Иса был ранее судим за убийство, предположительно в драке, и был женат до Лидии дважды. Первую жену он оставил из-за ее бесплодия, а вторая на момент его третьей свадьбы была беременна третьим ребенком. Она стала женой еще раньше, чем Лида, — в 16 лет. Иса объяснил Лидии, что развелся якобы потому, что она была гулящей, но еще несколько лет периодически жил со второй женой.

Лидия мечтала о детях, долго не могла забеременеть и обошла множество клиник и врачей. В 2011 году родился долгожданный старший сын Тимур. Почти сразу она забеременела Аишей.

«Первый раз муж ударил меня, когда я была на восьмом месяце. Плохо себя чувствовала, а муж собрался навестить другую жену. Я упрашивала не ходить. Мне плохо, мало ли что? Та жена может подождать. Он меня ударил и ушел. Открылось кровотечение. Потом больница, реанимация, кесарево. Аиша родилась недоношенной», — вспоминает мать девочки.

«Твоя косая орет»

Аиша была младенцем, когда Лидия забеременела от Исы снова. Но шестилетний Ибрагим не знает родного отца и называет папой второго мужа Лиды. Иса совершил ДТП со смертельным исходом — наехал в пьяном виде на трехлетнюю девочку и оказался в тюрьме, а из тюрьмы позвонил родственникам Лидии и заявил: «Я с вашей Лидой развожусь, заберите ее к себе, а когда вернусь, детей заберу».

«Я не печалилась о разводе — он по-скотски со мной и детьми обращался все эти годы. Издевался над моей хромотой, забирал всю мою пенсию по инвалидности до копейки. Пьянствовал, бил, даже не пытался содержать семью. Никакой любви у меня не осталось. Он никого, никого не любил, кроме себя. Аишу — она с детства косит — так и называл: “косая”. Говорил: “Твоя косая орет”», — с обидой продолжает Лидия.

Похищение детей у матерей на Кавказе практикуется довольно часто: традиционно считается, что ребенок должен воспитываться в семье отца. Часто приводится аргумент, что мать не должна брать детей в новый брак, чтобы их не воспитывал чужой мужчина, но нередко детей отбирают и у не вышедших замуж женщин. Местные чиновники тоже придерживаются мнения, что детей должна воспитывать семья отца, — иначе мать может прийти к государству за поддержкой. Европейский суд по правам человека ставил перед правительством России вопрос о системной дискриминации женщин на Северном Кавказе в вопросе опеки над детьми, и правительство не прислало содержательных возражений по дискриминации. Но проблема остается нерешенной и замалчивается.

Женщины пытаются изменить ситуацию силами родственников и муфтията, но даже когда надежды на успех нет, все равно не обращаются к официальным правовым институтам: во-первых, чиновники редко принимают сторону матерей, во-вторых — силен предрассудок, что в будущем это отразится на детях. «Девочкам замуж выходить, а о них будут говорить, что их мать с отцом судилась», — объясняют местные жительницы.

Однако Лидия, несмотря на традиции, оставила сыновей и дочь у себя. Жили на ее маленькую пенсию по инвалидности, пособия и случайные заработки. В Сунже ей как малообеспеченной выделили участок земли под строительство жилья, а благотворительная организация предоставила вагончик, где Лидия обустроила комнату и кухню.

Органы опеки в какой-то момент поставили ее на учет. Приходили и указывали на недопустимость беспорядка в доме. Но дети-погодки постоянно играли, а мать постоянно искала средства на проживание — поэтому в вагончике всегда был беспорядок.

Вскоре она познакомилась с Амиром Плиевым — серьезным, порядочным человеком, который был готов заботиться о ней и детях. Она стала его второй женой. В браке с первой у него пятеро детей, которых при разводе он передал на воспитание своим родным.

«Второй брак оказался удачным. Не бьет, не ругает, не орет. Помогает материально и во всем поддерживает. От бывшего я никогда не видела такой заботы. Я была бы не против, если бы и его дети жили с нами, надо только обустроиться в подходящем жилье», — признается Лидия.

«Знакомые удивлялись, что я детей в новый брак забрала»

Все шло своим чередом, пока летом 2018 года к Лидии не пришла сестра первого мужа Макка со своим мужем Исой Марзиевым, сотрудником силовых структур.

«Я была дома, Амир на работе. Они силой отняли моих детей. Всех троих — и мальчиков, и Аишу. Грозили расправой, если посмею пожаловаться. Макка угрожала, что у ее мужа связи в соцслужбах, в опеке, что меня лишат прав на всех детей», — рассказывает Лидия.

В тот же день мальчиков вернули, а Аишу Макка оставила у себя. По словам Лидии, у Макки два сына — пятилетние двойняшки, первый брак кончился неудачно: муж отправил ее к родителям и отобрал трех дочерей, не позволив ей видеться с девочками. Возможно, поэтому Макка, лишившаяся своих и утащившая чужую дочку, не позволила Лиде видеться с Аишей. Макка была ранее судима по статье 111 УК («Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, опасного для жизни человека») и, по слухам, с будущим мужем познакомилась в изоляторе временного содержания.

Лидия была в отчаянии. «Я постоянно ходила к Макке, просила навестить Аишу, но меня прогоняли и угрожали лишением прав. Я просто ходила к их дому и смотрела на Аишу издалека. Тогда с ней было все в порядке — чистая, опрятно одетая. Я и в страшном сне не могла предположить, что родная тетя будет истязать ее, связывать и кусать. Однажды она подбежала ко мне, но Макка кинулась за ней, мы поругались. Чуть не с кулаками на меня. Муж еле затащил ее в дом», — вспоминает она.

Тем не менее Лидия все равно приходила к дому Ганиевой и утром, и ночью; обращалась к соседям, чтобы узнать о девочке, и даже звонила бывшему мужу, но тот пригрозил, что заберет и сыновей.

Лидия, не имевшая связей, признается, что боялась обращаться в официальные инстанции, опасаясь, что Иса и Макка исполнят угрозу, и в итоге не выдержала — продала свой участок и уехала с сыновьями из Сунжи. Ее поддержала мать, у которой есть дом и хозяйство в Магасе, но забрать к себе дочь и внуков она не может, поскольку Лидия замужем: по местным традициям, зять не должен попадаться теще на глаза и тем более у нее жить — это позор.

«Мне сейчас люди говорят: как ты могла девочку дома держать, если чужой мужик дома находится. Под “чужим мужиком” подразумевается мой нынешний муж. Знакомые удивлялись, что я детей в новый брак забрала. Но ведь муж Ганиевой, у которой год прожила Аиша, тоже, выходит, чужой мужик», — пытается понять Лидия.

Она повторяет со слезами: «Я не отказывалась от девочки. Она моя единственная дочка, как я могу отказаться? Я и родить больше не смогу. Я не хотела, чтобы мой ребенок воспитывался в чужой семье. Мне самой тяжело пришлось у опекунов». Затем рассуждает вслух: если бы она официально отказалась от дочери, Макка смогла бы получать пособие по ее инвалидности и опекунские деньги — может, тогда бы не посмела тронуть девочку?

«Следователи на допросах все выясняют, почему я ребенка отдала садистам. Я знаю, что виновата! Если бы, когда Макка привела обратно моих сыновей, я бы их не приняла, сказала бы, что у меня новая семья, муж, новая жизнь… Тогда в глазах нашего общества я была бы более правильной, и не было бы травли, как сейчас. Одна моя близкая подруга позвонила и говорит: “Я не понимаю, как я с тобой раньше общалась!” И все ведь знали и видели, что дочь я не отдавала добровольно, что хотела ее вернуть. И все равно осуждают меня», — сокрушается Лидия.

«А где спрос с отца?»

За три месяца до госпитализации Аиши Иса сильно избил Макку. «Он прислал мне несколько голосовых сообщений с рассказом, что встретил Макку на похоронах у каких-то родственников. Она была там вместе с Аишей и якобы была неподобающе одета — в короткой юбке и без платка. Он грязно обзывал сестру и рассказал, что избил ее до такой степени, что домой пришлось отправлять на такси — сама ехать не могла. Это все было при Аише. Возможно, Макка обозлилась на Ису и в отместку решила истязать его ребенка», — рассказывает Лидия. Все эти голосовые сообщения она передала следствию.

Следственный комитет провел проверку в отношении матери Аиши. Изучал, имеется ли в ее действиях состав преступления по статье 156 УК («Неисполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетнего»). К тому времени к делу подключился адвокат правозащитной организации «Правовая инициатива». Вместе они были на допросе в сунженском отделе полиции, где Лидии показали данные первого допроса, когда ее вызывали в качестве свидетеля, где было написано, что она отдала Ганиевой дочь сама. Но нарушений в итоге не нашли.

«Ее упрекали за то, что не пожаловалась, когда ребенка отняли. А кому жаловаться? Ее осуждают, что не боролась за девочку. Здесь часто такое услышишь. Вначале на женщину давят «развелась — отдай детей отцу», а потом — «она бросила детей!» Хотя только что на нее давили, чтобы отдала», — поясняет адвокат.

По словам правозащитников, тот факт, что не только власти, но и некоторые общественники на Кавказе публично отрицают факт дискриминации и насилия в отношении женщин и массового отъема детей у матерей при разводе, очень сильно затрудняет их работу. Помогая жертвам, приходится быть крайне осторожными, чтобы не навлечь на травмированную женщину новый шквал критики. Любая огласка оборачивается против них и их подопечных.

«Половина Ингушетии и Чечни живут таким семейным укладом. Дети зачастую живут с родственниками отцов, нередко матерям не позволяют с ними встречаться, в результате дети травмированы. В муфтияте придерживаются позиций, что дети должны быть с отцом. Но никто не следит, чтобы «дети у отца» действительно воспитывались отцом, а не его новой женой, сестрой, мамой, тетей, соседкой. А это самое распространенное развитие событий. Детей рассовывают по родственникам. А где спрос с отца?» — возмущаются правозащитники.

По словам Лидии, Ису судьба дочери не интересует. «У него очень странное поведение для его возраста. Сейчас ему 42 года, а он рассказывает, что знакомится с 16-летними девочками, школьницами, что хочет заново жениться. Сидят девочки-подростки на лавке, он подходит, пристает с разговорами. Как-то фото одной из них мне скинул. Говорит, что ей 16 лет, что она чеченка, что любит его, что он на ней женится. Я говорю: какая женитьба, посмотри на себя, тебя самого скоро хоронить повезут!» — рассказывает она.

Сейчас официальным опекуном Аиши является уполномоченная по правам ребенка в Ингушетии Зарема Чахкиева. В интервью «Кавказ.Реалиям» она выразила готовность содействовать приезду Лидии в Москву для выхаживания дочери. Но когда мать Аиши разыскала через правозащитников ее телефон, вместо обещанного содействия она услышала, что ее лишат материнских прав.

«Сказала, что хочет вернуть дочь, но я сделаю все возможное, чтобы этого не произошло. Где она раньше была, когда ребенка мучили месяцами?» — заявила журналистам Чахкиева.

Если есть «автор», должна быть и «авторка» — ведь никто не гнушается называть, скажем, женщину-журналиста — журналисткой. В этом уверены сторонники введения феминитивов для всех профессий и должностей в русском языке. Однако многие такие неологизмы общество отвергает, а если и использует, то чаще в ироничном ключе. Почему это так и можно ли введением новых слов изменить отношение к женщине в обществе? На эти и другие вопросы в беседе с «Лентой.ру» ответила кандидат филологических наук, старший научный сотрудник отдела культуры русской речи Института русского языка имени В.В. Виноградова РАН Оксана Грунченко.

«Лента.ру»: Многие считают, что новые феминитивы — «авторка», «редакторка» и так далее — неблагозвучны. Почему? Ведь именно из-за этого, как мне кажется, общество их пока не принимает. При этом, скажем, слово «комбайнерша» не вызывает таких эмоций.

Грунченко: Я бы сказала, что внимание, интерес к феминитивам и то, что они становятся предметом для обсуждения и даже для нашего с вами диалога, — это не что иное, как определенная мода. Просто в кругах людей, не чуждых гуманитарного знания, в какой-то момент стало модным обсуждать отдельные слова. Снова, снова и снова мы видим только их: «авторка», «редакторка», «модераторка» и так далее. Это одни и те же слова, которые в социальные сети вбрасывает узкий круг людей. Поэтому сложно говорить о том, что эти слова не приемлет общество, или общество выступает против, или в этом случае проявляется давление общества на женщину и ущемление прав женщины. Это достаточно легковесное суждение, вызывающее у меня лично просто улыбку. Мне очень нравится быть ученым, кандидатом наук, ощущать себя квалифицированным специалистом и быть гражданином Российской Федерации.

Ущемление прав женщин начинается в тот момент, когда автор-мужчина получает, условно, десять денежных единиц за свой труд, а автор-женщина — пять. Зато если мы ее будем называть «авторка», то она будет получать тоже десять. Вот это — ущемление прав женщин и борьба за их права. А сейчас это просто желание некоторого количества людей ввести в оборот некоторые новые слова.

Ученые подсчитали, что в русском языке количество слов, которые называют женщин по профессии, национальности и так далее, — около 1500. В этот список входят и «комбайнерша», и «чекистка» (несмотря на то, что слово несколько устаревшее), и «гувернантка», и другие. Но мы-то говорим об очень небольшом числе слов, не о тысячах и даже не о сотнях.

Ваши оппоненты скажут вам, что через отношение к языку можно изменить отношение к женщине.

Я своим оппонентам скажу, что они — прекраснодушные идеалисты, потому что пытаются совершить то, против чего так агрессивно выступают. Они выступают против насилия и неравноправия, в то время как сами пытаются совершить насилие над языком. Они пытаются сказать другим членам общества «делай так, говори так и только так». Почему они этого хотят? Потому что они хотят через слово созидать мир.

Что тут сказать? «В начале было Слово, и Слово было у Бога…» Если кто-то хочет быть творцом в таком смысле… Это гордыня, по-моему. Гордость — это хорошо, а гордыня — однозначно плохо. Созидать словом человек не может. Человек может созидать делом. Все новые наименования женщин по профессии появлялись в определенной ситуации. Когда женщина садилась за руль трактора, она становилась трактористкой. Если женщина будет сидеть в башне танка — она будет танкисткой.

Некоторое время назад одна женщина боролась за право быть машинисткой поезда. Но ей сказали: работа машиниста очень сложная и тяжелая, ты уверена, что ты в состоянии ее выполнять? Важно ведь не называться машинисткой, а работать машинисткой.

Причем та или иная профессия должна быть хорошо освоена женщинами, чтобы в язык вошло соответствующее слово. По объективным причинам у нас есть слово «сталевар», но нет слова «сталеварка», потому что женщин у доменной печи — единицы. У нас есть слово «пикадор», но нет слова «пикадорка» (пикадоры — это те, кто дразнит быка на корриде, втыкая в него острую пику). У нас есть мужчина-свинобоец…

Свинобоец? Я даже слова такого не знал…

Да, тот, кто забивает свиней.

Я думал, забойщик свиней…

Хорошо, но забойщицы свиней нет.

С этим можно поспорить. Наверняка женщины тоже забивают свиней.

Что касается забойщицы, пожалуй, соглашусь, но тогда мы будем говорить о паре слов «забойщик» — «забойщица», но в другой-то паре точно нет «свинобойки». С другой стороны, если мы посмотрим на ту же проблему под другим углом — есть же и так называемые женские профессии. Например, существует слово «кружевница». Вам известно что-нибудь о слове «кружевник»?

Нет, но наверняка есть и мужчины, которые этим занимаются.

Здорово! Вот если мы узнаем, что мужчина плетет кружева, то, скорее всего, мы будем его называть мастером по плетению кружев, а не кружевником.

Но почему?

Да потому, что так устроен язык. Кто-нибудь, придя со стороны, не может сказать «нет, ребята, давайте-ка мы обяжем всех называть его кружевником!». Давайте мы заставим называть мужчину, который занимается ногтевым дизайном, не мастером ногтевого дизайна, не ногтевым дизайнером, а «мастеруном», «мастерцом» или «мастерком». Или давайте поставим в пару к маникюрше «маникюрца».

Почему не «маникюрщик»?

Прекрасно! Давайте вы с завтрашнего дня развернете в интернете бурное обсуждение и предложите всем носителям русского языка использовать слова «маникюрщик», «кружевник» и так далее. Думаю, это в лучшем случае будет воспринято как чудачество, языковая игра.

Вы привели несколько примеров… маскулинитивов, что ли? Не знаю, как это правильно называется…

Да, давайте подумаем над термином! Будем называть это «менитивом» или «маскулинитивом» и тоже со своей стороны развернем активную агитацию за равноправие мужчин.

Но одни звучат более-менее приемлемо (как, например, «маникюрщик»), а другие, наоборот, режут ухо (скажем, какой-нибудь «маникюрец»). Почему?

Потому что в русском языке есть ограниченное количество суффиксов, которые позволяют нам образовывать наименования лиц определенным образом — по продуктивным словообразовательным моделям. Например, наименования лиц женского пола бывают двух типов. Первый случай — когда у нас уже есть наименование лица мужского пола, и мы образуем наименование лица женского пола от него. Второй — когда у нас есть какое-то другое слово, а наименования мужчины и женщины образуются от этого слова.

Приведу примеры. У нас есть слово «чемпион», и от него мы образуем слово «чемпионка». У нас есть пары «спортсмен» — «спортсменка», «фельдшер» — «фельдшерица», «парашютист» — «парашютистка». С другой стороны, у нас может быть слово «производственник», но слово «производственница» образовано не от слова «производственник», а так же, как и «производственник», от слова «производственный». Или слова «певец» и «певица», которые образованы от глагола «петь».

Как я уже сказала, «узок круг этих революционеров» — число этих суффиксов крайне мало. Словообразовательные форманты с этими суффиксами можно перечесть по пальцам двух рук: -ка, -ица, -ница, -иха, -ша, -иня, -есса. (Понятно, что у этих суффиксов есть варианты, поэтому их может быть чуть больше.) В отчествах используется суффикс -н- или его варианты (Яковлевна, Никитична — но это другой случай, эти слова не называют женщин по профессиям), и еще есть суффикс -j-, образующий названия женщин, которые что-то делают (лгунья, плясунья, болтунья — впрочем, это тоже не профессии).

Продуктивность той или иной модели зависит не только от того, какой суффикс, формант мы берем (скажем, -ка — очень продуктивный), но еще и от того, какое слово для нас является исходным, мотивирующим. Когда мы говорим, мол, смотрите, у нас есть слова «комсомолец» — «комсомолка», «поэт» — «поэтесса», и никто у нас от этого не вздрагивает, но как только мы начинаем говорить «членесса» или «авторка», мы в лучшем случае улыбаемся.

Проблема заключается в том, что люди пытаются образовать слово, например, «авторка» от слова «автор», а в русском языке вообще слова на -ор, -ёр, -ер ведут себя в этом смысле достаточно инертно. Они сопротивляются такого рода действиям. Слово, если так можно выразиться, одушевляя его, не хочет вступать в отношения словообразовательной мотивации с использованием суффикса -к-. У нас есть «автор» — и всё. Есть «дирижер», «тренер», «директор», а «дирижерки», «тренерки», «директорки» нет.

Люди, которые сейчас жарко обсуждают феминитивы, в силу понятных причин делают это как наивные носители языка. Но если посмотреть на эту проблему с лингвистической точки зрения, в языке, который мудрее нас, все устроено более сложно, чем им представляется. Это не бинарная оппозиция «мужчина — женщина», а трехчленная система: есть мужчина, есть женщина (в мире животных есть самец и самка), и зачастую есть еще одно слово, которое называет их безотносительно пола.

Я приведу пример. Когда мы говорим «гусь», то имеем в виду птицу определенного вида, ее пол для говорящего неважен. Но если нужно использовать эту птицу для разведения, то у меня будут гусак и гусыня. У нас есть конь и лошадь, но при этом слова «конь» и «лошадь» могут использоваться без привязки к полу. А когда нам будет важен пол животных, у нас будут использоваться слова «жеребец» и «кобыла». Это будут животные, бегающие по подворью, важные для людей как объекты охоты или сельскохозяйственные животные. Как только речь пойдет о диких животных — скажем, героях программы «В мире животных» Николая Дроздова, — там будет просто «панда», но с ней рядом не будет находиться самец, именуемый «панд». Почему? Потому что мы, люди, панд не разводим, нам неважен их пол.

Мне кажется, тут дело в том, что «панда» — достаточно новое и пока совсем не русское слово.

Оно не такое уж и новое. Да и сами панды существуют на Земле немало времени.

Я имею в виду, что оно было введено в русский язык относительно недавно.

Согласна, носители русского языка узнали о существовании такого животного, как панда, не так давно в историческом масштабе, и слово это действительно заимствованное. Хорошо. Тогда давайте посмотрим на родных и близких нам животных, которые всегда были в русских деревнях. Слово «мышь» какого рода?

Женского.

А самца этого животного как назвать?

Не знаю… «Мыш» что ли?

А как называть крысу мужского пола?

Крыс!

Нет, «крыса» рядом с крысой нет.

Ну почему, в сказках бывает…

Есть белка. Но нет самца, которого бы называли «белк». Есть лягушка, а «лягуха» рядом нет.

В русском языке есть общий род. Это примеры слов общего рода?

Общий род — это несколько другое. «Лягушка», «белка», «крыса» — это не слова общего рода. Это слова женского рода. Условно называют словами общего рода в школьной грамматике такие слова, как «плакса», «забияка», «сирота»… Можно сказать «Вася такой жадина», а можно «Маша такая жадина». Это слова особой группы. Но то, о чем мы говорим сейчас, — не слова общего рода.

Возможно, я неправильно выразился. Просто мне кажется, что в русском языке идет движение к нейтральному, что ли, роду. Такие слова, как «директриса», «ученая», бывшие в ходу в советские времена, вышли из употребления. Сейчас женщину-ученого никто не называет «ученая»…

В том-то и дело. Сторонники феминитивов говорят, что язык — живой организм, он меняется, он постоянно в движении, одни слова входят в него, другие выводятся в так называемый пассивный запас. Все так. Просто это движение происходит не под влиянием конкретных лиц или субъективной воли одного человека.

То, о чем вы говорите, — выяснение, как вели себя наименования лиц женского пола в истории языка, — это очень интересно. Например, был такой ученый-лингвист Герасим Павский, и он еще в ХIХ веке сделал интересное, на мой взгляд, наблюдение. Он разбирал ситуацию с суффиксами, которые использовались в наименованиях жен (тогда речь не шла о профессиях). Павский говорил, что если используется -ша, то речь идет о женах высшего звания: генеральша, адмиральша, губернаторша. А если используется -иха, то речь идет о так называемых низших сословиях: купчиха, дьячиха, повариха.

В XIX веке это было свежо, это было замечательное наблюдение, ровно до тех пор, пока жена была за мужем, как за каменной стеной. Когда женщина стала выступать как самостоятельная общественно значимая единица, как участник трудовых отношений, различных сложных социальных взаимоотношений, стало понятно, что для называния ее будет использоваться ряд новых слов, которых не было в XIX веке. В свою очередь, какие-то другие слова просто не могут использоваться по отношению к женщине. Вот вы сказали «ученый» — «ученая»…

В советской прессе это наименование можно запросто встретить примерно до 40-х годов.

Почему слово «ученая» постигла такая судьба? Могу только предположить, не считая эту версию окончательной. Когда мы говорим о тех или иных словах, мы еще должны учитывать, что они могут употребляться в текстах разного рода. Они могут использоваться в прессе, а могут использоваться и в официальных текстах. И, соответственно, когда журналисты используют какое-то слово, они ориентируются на тексты своих коллег-журналистов.

Но параллельно существует множество официальных документов — текстов законов, подзаконных актов, в которых это слово, используемое журналистами, просто не встречается. И постепенно употребление этого слова может сойти на нет, потому что это неофициальное название. Например, в свое время к нам с запросом обращался человек, который писал: смотрите, в номенклатуре специальностей есть «актер», но нет «артиста». А ведь в речи мы используем эти слова как синонимы.

Артист — это необязательно актер, который выступает на подмостках.

Конечно. Мы можем говорить «артист цирка», «артист эстрады» — рядом будет использоваться слово-конкретизатор. А актер для нас в первую очередь тот, кто выступает на подмостках или снимается в кино. Номенклатура в ряде случаев диктует бытование того или иного слова в речи. Мы с вами уже говорили о машинисте, который управляет локомотивом, и о том, что в этом смысле нет женщины-машинистки. Но профессия машинистки тем не менее была — машинистка печатала на пишущей машинке. И дальше в советское время возникала проблема — в номенклатуре специальность «машинистка» была, а названия мужчины, который мог работать по этой специальности, не было. То есть, по идее, вы должны были в трудовую книжку этому человеку записать «машинист» — но это было бы неправдой. А запись «машинистка» выглядела бы дико в этой ситуации. Поэтому для мужчины принималось соломоново решение: ему в трудовую книжку записывали «переписчик на машинке».

Как-то сложновато…

То, о чем я говорю, — абсолютно реальный факт. У нас в Институте русского языка существовали «переписчики на машинке».

Жутковатая конструкция. С другой стороны, машинист — это действительно другая профессия.

Да-да. Но как только вы скажете, что в Институте русского языка человек работал машинистом, возникнет вопрос: а где там локомотивы? И чтобы написанное понималось единообразно всеми носителями языка, вводились такие описательные конструкции. Еще раз повторю: судьбы слов причудливы. Часто это связано с официальными документами. Потому что когда человек сам себя называет «авторкой», «членессой» или как-то еще — бога ради, пожалуйста! По этому поводу есть русская пословица «хоть горшком назови, только в печку не ставь», а Шекспир говорил, что «роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет». Мы проводим грань между тем, как называем лицо, и тем, кем лицо на самом деле является.

Скажем, я хочу, чтобы меня называли «авторкой». Кто-то будет это делать, кто-то — нет. Запросто. Это будет вопрос вкуса тех, кто это делает или не делает. Но в официальных документах, например, в договоре с работодателем, будет употребляться слово, которое именует людей безотносительно пола. И у вас, и у меня будет лежать в кармане или в сумочке документ, который называется паспорт гражданина Российской Федерации.

Но есть же слово «гражданка».

Слово «гражданка» есть, только у него другой статус. Слово «гражданин» называет, как я уже говорила, не только мужчину, оно называет любого человека вообще.

Действительно, «гражданка» чаще употребляется в выражениях вроде «гражданка, посторонитесь!» Или, скажем, в очереди.

Да, в очереди — запросто. В полицейском протоколе можно написать «гражданка такая-то обвинила гражданина такого-то в нанесении побоев». Нет проблем. В протоколе — да, но в паспорте будет написано «гражданин». Требование «давайте мы уже сейчас одним людям выдадим паспорт гражданина, а другим — паспорт гражданки» заставит нас задуматься, а как быть дальше с теми, кто считает себя хоббитами, эльфами (при переписи населения они тоже обнаруживаются), с теми, кто не определился в отношении собственного пола — и так далее. Понимаете, не слово рождает мир в данном случае, а мир влияет на слово.

Я перед беседой с вами общался со сторонницей феминитивов, и она очень возмущалась, что сейчас секретарши требуют называть себя офис-менеджерами. Она приводила это как негативный пример того, что женщины хотят называть себя в мужском роде, потакая патриархату.

Мне кажется, в данном случае не надо искать черную кошку в темной комнате, особенно в той комнате, где этой кошки нет. Не надо искать сексизм там, где он отсутствует. Когда женщина говорит «называйте меня офис-менеджером или секретарем, но не секретаршей», это не значит, что она хочет перестать быть женщиной или хочет стать мужчиной. Она хочет, чтобы вы перестали обращать внимание на гендер — на то, чем она отличается от мужчины. Вы — журналист, а я — ученый, и мы с вами в смысле профессионализма равны. И не надо смотреть на меня пристально и выискивать отличия. Мы люди. Именно поэтому у нас есть наименование «человек», а есть пара «мужчина» — «женщина». Точно так же, как «гуси» — «гусак» и «гусыня». Вы человек, и я человек.

Когда я хочу, чтобы вы видели во мне человека, я говорю: я — офис-менеджер. Не надо подчеркивать мою гендерную принадлежность, потому что следующий вопрос к сторонникам феминитивов у меня будет такой: хорошо, «авторка», «блогерка» и тому подобное. А зачем вам это надо? Зачем? Не надо отвечать мне: «Я хочу ввести новое слово». Маяковский не хотел вводить новые слова, он их вводил. Маяковский просто их использовал, писал талантливейшие стихи.

Я очень люблю стихи Маяковского. Почему же, кстати, у него это так естественно получалось?

А потому, что Маяковский — гений. И как только у нас люди, которые хотят называться «авторками», достигнут такого же уровня, вопрос снимется сам собой. Напишите гениальный текст! Не как у Маяковского — каждый гений уникален. Гений — это штучный товар. Маяковский — не Пушкин, Пушкин — не Маяковский, Лев Толстой — не Чехов, и так далее. Встаньте в ряд с гениями — и проблем не будет.

Я повторю свой риторический вопрос: зачем, ребятушки, зачем? А ответ, по-моему, прост и очевиден. Я хочу называться «авторкой», потому что я… девочка! Я хочу это еще раз подчеркнуть словом. Пусть будет сразу видно, что я девочка. Ведь девочек бить нельзя, девочкам нельзя делать больно. К девочкам должно быть особое отношение, девочек нельзя критиковать — и так далее, и тому подобное. Милые мои, а это-то зачем вам надо? Зачем вы хотите подчеркнуть свой гендер, если вы боретесь за равенство полов? Простите, но, кажется, разруха у вас в головах.

Получается, это не прогрессивный, а достаточно консервативный аргумент — намеренное деление по родам в языке, подчеркивание того, что есть два пола, и они не равные, а разные?

Да! Хорошо, а завтра придет человек, который считает, что не относится ни к одному полу. Что тогда? А я отвечу. В этом случае все они будут авторами — и трансгендер, и девочка в розовых кружевах, и брутальный мачо. Все они для издателя будут авторами. А для преподавателя — студентами. Студенты не должны видеть в преподавателе в первую очередь лицо определенного пола. И преподаватель должен видеть в студенте прежде всего знания, а не определенные гендерные признаки. Но как только мы начинаем на половых признаках фокусироваться, у нас появляются в паре «студент» и «студентка», и еще «студенточка», есть «учитель», а есть «училка»…

Интересно, что в случае с «училкой» и «учителкой» суффикс -к- придает слову издевательский характер. Когда вообще это происходит в отношении этого суффикса?

Суффикс -к- вообще универсальный, широко употребляемый, он передает множество смысловых оттенков. В разных словообразовательных рядах он может передавать как просто значение женскости (комсомолец — комсомолка, тракторист — трактористка, стажер — стажерка), так и значение пренебрежительности. Иными словами, есть учитель и учительница, они одинаково хорошо знают свое дело, к ним нормально относятся, а есть «училка», и к ней говорящий или пишущий относится плохо. В данном случае вопрос не в самом суффиксе, а в том, что он с точки зрения значения иногда выступает по принципу «два в одном».

То есть в определенных случаях это отношение просто закрепляется само собой?

Это не то чтобы закреплялось, просто, поскольку у нас есть некоторое количество слов, в которых, помимо значения женскости, суффикс -к- еще передает и значение негативной оценки, то, как только вы начинаете насиловать язык и пытаться присоединить этот суффикс насильно, прилепить к тем основам, к которым он обычно не присоединяется, получается то, что получается. Он тянет за собой весь свой шлейф значений — не только женскость, но и оценочное значение. Потому и отношение к «авторке» или «блогерке» очевидно.

Если пофантазировать о будущем русского языка, возможен ли в нем уход от разделения на рода к нейтральному роду, как это произошло, скажем, в шведском языке?

Я не фантазерка, я реалист, материалист, поэтому этот прогноз для меня — не прогноз. Нет достаточных оснований считать, что в сколь-нибудь обозримом будущем то, о чем вы говорите, может в русском языке произойти, потому что не в грамматике, а в речи это уже есть. Я уже говорила о том, что слова типа «гражданин», «автор» и прочие употребляются в текстах на русском языке по отношению к лицам независимо от их пола. Это совершенно нормально. Когда мы говорим «какой русский не любит быстрой езды», мы используем субстантив «русский» применительно не к русскому мужчине, который садится за руль и ого-го! Русский — это любой человек, который является либо этническим русским, либо ощущает себя таковым. И мужчина, и женщина. Точка. Это уже есть, это не придет когда-то, это уже существует. Ряд слов употребляется безотносительно гендера. Не верите мне — откройте «Русскую грамматику».