Ровно год назад в Москве прошел «Марш матерей» в поддержку юных фигурантов уголовного дела о создании экстремистского сообщества «Новое величие», которое многие считают провокацией спецслужб от начала и до конца. Несанкционированный марш прошел без задержаний, а на следующий день двух из восьми обвиняемых отпустили из СИЗО домой. В тот момент кто-то даже подумал, что эта история может закончиться хорошо или хотя бы относительно хорошо. Однако дело, конечно, не закрыли, и сейчас идет суд, и у обвинителей, похоже, все идет по плану. Почему не только процесс, но и все уголовное дело «Нового величия» напоминает хорошо проработанный план, для которого всего лишь были нужны подозреваемые, — в материале специального корреспондента «Ленты.ру» Сергея Лютыха.

На скамье подсудимых по делу «Нового величия» сейчас восемь человек: Анна Павликова, Мария Дубовик, Вячеслав Крюков, Руслан Костыленков, Максим Рощин, Петр Карамзин, Сергей Гаврилов и Дмитрий Полетаев. В данный момент разбирательство находится на этапе судебного следствия, когда стороны процесса последовательно представляют все доказательства виновности или невиновности фигурантов.

А 8 августа заседание было прервано. Это произошло из-за того, что Анне Павликовой потребовалась экстренная медицинская помощь. У нее сильно упало давление (до 80 на 40). В Люблинский районный суд вызвали скорую. Девушку доставили в Первую Градскую больницу.

Мать Ани рассказала, что дочь заподозрили в попытке суицида из-за принятых лекарств. «Эти препараты она пьет с декабря, по назначению врача. Я сказала об этом, и меня просто вывели из зала», — возмущается женщина.

Проблемы со здоровьем у Павликовой давно. Заключение в СИЗО, где она провела несколько месяцев и встретила совершеннолетие, а теперь — судебный процесс их только усугубляют.

«6 августа, после очередного заседания, у нее произошел серьезный нервный срыв. На грани психоза. Врачам еле-еле удалось ее успокоить», — говорит сестра Ани Анастасия.

Аня лечится в психиатрической больнице имени Алексеева и мечтает встретить дома новый год перед тем, как ее отправят в колонию. В возможность оправдаться в суде она почти не верит.

Но родственники, друзья, адвокаты, правозащитники и просто неравнодушные люди продолжают бороться за нее и других фигурантов. Буквально на днях с подачи главы движения «За права человека» Льва Пономарева через интернет были собраны деньги на проведение независимой лингвистической экспертизы переписки Анны с Русланом Д. — предполагаемым агентом-провокатором или даже штатным оперативным сотрудником, показания которого служат основой для обвинения. В этой переписке он якобы сознается, что уговаривал Павликову остаться в «Новом величии», когда та уже потеряла к движению интерес.

По словам родных, Аня всегда хотела посвятить жизнь работе с животными, биологии, ветеринарии, а не революционной деятельности и борьбе за власть, как утверждают обвинители. Вот и сейчас, находясь под домашним арестом, она разводит птиц. Сейчас у нее их 15. Жилище Павликовых уже похоже на зоопарк. У девушки есть кролик, собака, улитки, аквариум с рыбками. Аня читает много книг. Хотела бы полноценно учиться «на удаленке», но не может — ей запрещено пользоваться интернетом.

«Кто-то говорил, что вот она химик, и поэтому могла изготавливать взрывчатые или другие опасные вещества. Но это полный бред. Она совершенно не разбирается в химии. В школе ей всегда говорили, что если Анне что-то и дано, так это — биология», — говорит ее сестра.

Впрочем, Ане, ее подруге Марии Дубовик и еще двоим ребятам повезло. Они дома, а не в тюрьме, как четверо других фигурантов.

Агентурная сеть

Анна Павликова чем-то напоминает Лизу Симонову — самую юную фигурантку дела движения «Реструкт», основанного националистом Тесаком (Максим Марцинкевич). Лиза, как и Анна, работала с животными, но как зоозащитница. Обеих судили за действия, совершенные еще в несовершеннолетнем возрасте. Обе сидели в СИЗО. В поддержку обеих выступали множество обычных людей и правозащитников.

Но на этом сходства между делами «Нового величия» и «Реструкта» не заканчиваются. По словам источника «Ленты.ру» в правоохранительных органах, «Новое величие» — это во многом результат «многолетней специализации» антиэкстремистских подразделений ФСБ и МВД на борьбе с националистическими движениями.

Сперва было зачищено легальное поле. В 2010 году запрещен «Славянский союз», в 2011-м — «Движение против нелегальной иммиграции». Затем был громкий процесс над запрещенной в России «Боевой организацией русских националистов» (БОРН), за создание и руководство которой был осужден Илья Горячев — человек, который утверждал, что стремился создать легальную правую партию и найти поддержку в высших эшелонах российской власти.

Наконец, летом 2014 года произошел жесткий разгон съезда сотен участников движения «Реструкт» в Измайлово, на котором они собирались официально принять устав организации и избрать ее руководство. Это движение уже неформально существовало в течение нескольких лет и было попыткой активных молодых националистов, которым закрыли путь в политику, пробиться в общественное поле через идею борьбы с наркоторговлей, педофилией, незаконной миграцией и тому подобным. На пике расцвета отделения «Реструкта» успешно функционировали в 40 регионах страны, а создатель и фронтмен движения Тесак стал появляться в качестве респектабельного эксперта на телевизионных шоу федеральных каналов.

Прессинг «реструктовцев» со стороны спецслужб начался зимой 2013-2014 годов из-за событий на Украине. Ранее судимый Марцинкевич был экстрадирован с Кубы, куда успел бежать, и попал в заключение, откуда больше не выходил.

Девять его ближайших соратников, в том числе упомянутую Лизу Смирнову, через некоторое время после разгона собрания в Измайлово привлекли к уголовной ответственности, правда, не за экстремизм, а по статьям о грабежах, хулиганстве и причинении тяжкого вреда здоровью, но работали с ними оперативники именно из подразделения по защите конституционного строя.

Однако на свободе оставались еще сотни бывших «реструктовцев» и сочувствовавших им групп молодежи в регионах. Сотрудники подразделений по борьбе с экстремизмом целенаправленно переключились на работу с ними.

«В течение последних десяти лет спецслужбы создали агентурную сеть в среде националистов, нацистов и антифашистов — а это, скажу вам, сообщающиеся сосуды. Во многом именно благодаря этому так называемая “революция Мальцева” 5 ноября 2017 года запомнилась лишь серией арестов готовившихся к ней активистов», — отметил собеседник «Ленты.ру».

Лидер «Нового величия» Руслан Костыленков по прозвищу Центр, известный еще и как Руся Хотьковский (парень родом из подмосковного Хотькова), также в прошлом был ультраправым и руководил одной из вдохновленной Марцинкевичем молодежных групп охотников за педофилами — White owls («Белые совы»).

По словам источника, к концу 2017-го — началу 2018 года подразделения по борьбе с экстремизмом старались по максимуму реализовать накопленную агентурную информацию в виде конкретных уголовных дел. И не по мелочи, а в отношении потенциально опасных экстремистских сообществ. Причиной тому были грядущие выборы президента и Чемпионат мира по футболу. Тогда же, например, досталось и совершенно далеким от политики и революций ворам в законе, которым не позволили выбрать «старшего» взамен попавшего в заключение Шакро Молодого, то есть фактически обезглавили до конца мундиаля.

Творчество Руслана Д.

Таким образом, к 2017 году почти в каждом чате в Telegram и паблике, где обитали «правые», были либо сами оперативники, либо их представители. В одном из этих многочисленных чатов было около дюжины человек. Его и превратили в движение «Новое величие». Там, в итоге, на десять участников приходилось аж трое агентов.

Как отмечают сами подсудимые и их представители, именно один из них, некий Руслан Д., и создал движение. По их мнению, он был либо агентом, либо даже внедренным оперативным сотрудником. Именно Руслан Д. вместо пустого трепа и едких шуток в адрес правоохранителей в стиле A.C.A.B. (All cops are bastards; «все копы — ублюдки» — популярная у хулиганов аббревиатура — прим. «Ленты.ру») стал предлагать конкретные действия.

Именно с подачи Руслана Д. было проведено несколько встреч участников чата в «Макдоналдсе». Затем он специально арендовал для движения офис на юго-востоке города и предложил проект устава, в котором каждому из ребят досталась роль начальника или заместителя начальника отдела.

Напомним, что, в отличие от «Нового величия», столь же молодые и активные ребята из «Реструкта» дошли до принятия устава только спустя несколько лет, после фактического создания движения, когда оно разрослось до сотен человек и когда возникла необходимость легализоваться для облегчения контактов с другими организациями.

Зачем такая спешка и такой официоз Руслану Д. и его новоиспеченным друзьям — совершенно непонятно. Подходящий ответ можно, пожалуй, найти только в пленуме Верховного суда, где разъясняется, какими признаками должно обладать экстремистское сообщество, чтобы подпасть под уголовную ответственность. Там как раз «рекомендуется», чтобы в сообществе были отделы, а в них — минимум по двое человек.

Но главное, что в уставе (очевидно, также для «доказухи») нашлось место указаниям на насильственное свержение государственного строя. Цель же движения была — сделать Россию великой вновь. Отсюда и название, которое, предположительно, придумал Руслан Костыленков.

На деле молодые люди успели лишь напечатать и раздать листовки с «Сойкой-пересмешницей» из «Голодных Игр», содержание которых первая проведенная по делу экспертиза не признала экстремистским, а еще — поучаствовать в нескольких мирных митингах, организованных другими движениями и по совершенно разным поводам. К примеру, в защиту московских троллейбусов.

Движение «возникло» в ноябре, а уже в марте, за несколько дней до выборов, его участники были арестованы. Единственный теперь свидетель обвинения, не являющийся агентом, — Рустам Рустамов — утверждает, что участники движения собирались сжечь центральный офис «Единой России», но когда и каким образом — об этом в деле никаких данных нет. А вот о том, что «Величие» к тому времени фактически уже распалось, информации собрано достаточно.

Несмотря на все старания Руслана Д., ни офис, ни устав не помогли его подопечным сформировать единые политические взгляды и цели. Члены экстремистского сообщества явно смотрели в разные стороны, а у кого-то из них, к примеру, у Марии Дубовик, интерес к революции вовсе прошел (а вернее, сменился влюбленностью в молодого человека).

Даже лидер движения Руслан Костыленков при всем его опыте, как оказалось, не очень годится на роль «обыкновенного фашиста», точно знающего, чего хочет. По данным «Комсомольской правды», Руслан был бойцом одной из сотен киевского майдана. Так это или нет — точно установить не удалось, но к числу героев современной Украины, какой ее видят простые россияне по российскому же телевидению, Костыленкова отнести нельзя: парень числится в списках сайта «Миротворец» как один из множества россиян, собиравшихся добровольно воевать за ополченцев Донбасса.

«Он со школы был известен как активный и неравнодушный к происходящему вокруг человек, с яркими лидерскими способностями. Организовывал трезвые забеги, экологические акции по посадке деревьев — Руслан отметился во всех направлениях позитивной общественной деятельности», — рассказала «Ленте.ру» его подруга Нина.

Никаких радикальных политических взглядов у Костыленкова, по ее словам, нет. По юности парень увлекался правым движением, а теперь стал взрослее и спокойнее.

«Половина жителей Хотькова из чего-нибудь стреляли»

Главным доказательством того, что «Новое величие» представляет реальную общественную опасность, следствие называет тренировки, в ходе которых члены движения учились стрелять из охотничьих карабинов и бросать коктейли Молотова.

Однако и они выглядят как формальность, а не как курс молодого революционера. Выездов было всего четыре, да и посещали их не все.

Первым о возможности такого досуга своим новым знакомым поведал именно Руслан Костыленков, который уже много лет ездил пострелять на территорию недостроенной больницы в Хотьково со своим другом и земляком Рустамом Рустамовым, легально владеющим оружием. В YouTube с 2013 года висит ролик, на котором Костыленков бросает там коктейли Молотова.

«Подобным образом многие местные развлекаются. На этой “заброшке” половина жителей Хотьково из чего-нибудь стреляли, чего-нибудь взрывали для того, чтобы снять это на видео и так далее», — утверждает Нина.

Идею Костыленкова, конечно же, поддержал Руслан Д. Именно он подбил поехать в Хотьково остальных. Оружие и бензин с маслом-отработкой ребятам предоставил Рустамов. Брал за это с Руслана деньги. Он же придал таким выездам экстремистский оттенок. Вернее, этот оттенок проявлялся в показаниях молодого человека постепенно, в ходе следствия.

Так, на первом допросе Рустамов говорил, что члены «Нового величия» представляли, будто стреляют по зайцам, а на следующем — по полицейским, и даже специально целили в нижнюю или верхнюю часть мишени, не защищенную бронежилетом. В реальности же речь шла о стрельбе по обычным круглым мишеням, а не ростовым фигурам.

А еще Рустамов утверждает, что, бросая коктейли Молотова, молодые люди выкрикивали оскорбления в адрес полицейских.

«По его словам, на этой встрече мы представляли вместо мишеней полицейских, я предлагал ему участвовать в террористических актах против штабов "Единой России", Останкинской башни, предлагал делать горючие вещества и устройства, восхвалял переворот на Украине и цитировал Гитлера. Не много ли грехов для одного дня?» — прокомментировал показания друга сам Руслан Костыленков. По его словам, на первом и последнем выезде Рустамов вообще лишь здоровался с ребятами, оставлял им ружье, канистры с горючим, а затем уходил.

Впрочем, Руслан и остальные подсудимые особенно не осуждают Рустамова. Они догадываются, а, возможно, и знают, как хорошо правоохранители умеют убеждать людей давать правильные показания. В сети, например, есть короткое видео допроса Костыленкова почти сразу после задержания, на котором он признается, что собирался свергнуть государственный строй.

«Проехали по маршруту нашего движения и увидели автозаки»

Ровно год назад, когда информация о деле «Нового величия» уже появилась в СМИ, в Москве прошел «Марш матерей».

«Я обычно не участвую ни в каких митингах и шествиях, но тогда просто не могла поступить иначе, — рассказала "Ленте.ру" одна из его организаторов Татьяна. — Не только я, но и мои подруги. "Марш матерей" стал естественным проявлением наших эмоций, которые просто невозможно было сдерживать. В нем не было ничего надуманного. Хотя перед ним я ночами не спала, переживала, что кого-то могут задержать и посадить». Татьяна призналась, что попросту не открыла дверь полицейским, которые утром перед акцией пришли предупредить ее о возможной ответственности.

После этого марша вокруг родителей фигурантов этого дела сформировалась большая группа поддержки из правозащитниц, журналистов, известных людей. Они вместе до сих пор, и теперь стараются ходить на все судебные заседания.

«[Телеведущая] Таня Лазарева, когда в Москве, тоже приходит», — говорит Юлия, мама Анны Павликовой.

«Марш матерей» оказался одной из немногих несанкционированных акций, где дело обошлось без задержаний, хоть участники шествия около получаса блокировали движение в переулке у Верховного суда. Кто-то говорит, что силовики были не готовы к маршу. Это, конечно же, не так.

«Еще утром люди проехали по маршруту нашего движения и увидели автозаки. Отобрали полицейских-женщин, чтобы те могли досматривать участниц марша. Но в результате стражи порядка только помогали шествию, останавливали машины, когда нам нужно было переходить дорогу», — вспоминает Юлия.

Тогда у Юлии появилась надежда на какие-то позитивные перемены — не только по делу «Нового величия», но и в целом в стране.

Однако в декабре прошлого года фактически за пост в поддержку фигурантов этого дела и дела «Сети» на 25 суток арестовали 77-летнего правозащитника Льва Пономарева (после большого общественного резонанса срок ареста сократили до 16 суток). Как отмечали его защитники в суде, Пономарев не призывал к участию в несанкционированном митинге, как твердили обвинители, а только сделал репост заметки с сайта Эха Москвы об акции «За наших и ваших детей», прошедшей в нескольких российских городах 28 октября. Эти акции закончились задержаниями.

«Хорошо, что общество, даже не погружаясь особенно в детали, сразу, как только молва об этом деле разнеслась, разглядело в нем провокацию, совершенную людьми, связанными со спецслужбами», — рассказал Лев Пономарев «Ленте.ру».

Сам он считает, что силовики попросту оказались не готовы применять силу к участникам «Марша матерей».

«Я рад, что этот марш прошел не по моей инициативе. Это была спонтанная, эмоциональная реакция нескольких женщин. Молодцы они большие. Я организовывал два мероприятия возле ФСБ и не уходил от этой ответственности, хотя задержания там были неправомерными, ведь это не пикеты, а просто прогулки», — продолжает он.

Пономарев думает, что столь жесткое наказание (прежде его уже арестовывали, но не более чем на несколько суток) он получил скорее из-за места, где проводилась акция (на Лубянке), а не из-за ее темы.

«За что я должна свою дочь ругать?»

«Мне одна знакомая девочка, помню, сказала: "Юлия Валентиновна, вы только Аню не ругайте за это". Я недоумеваю: "За что я должна свою дочь ругать?" А ее вот задержали за участие в митинге каком-то, и мама, когда приехала дочь забирать, устроила скандал, сказала даже, что покончит с собой, если та не угомонится», — рассказывает Юлия Павликова.

По ее словам, ей не раз приходилось слышать мнение, что «нет дыма без огня», и если ребят из «Нового величия» задержали, значит «было за что».

«Они не понимают, что сейчас ты на свободе, а завтра тебя или любого другого могут задержать за все, что угодно. Мне лично известен случай, когда девушку задержали и попытались подложить что-то в карман, — говорит собеседница ”Ленты.ру”. — У нее просто очень худые руки и узкие запястья. Она сняла наручники и незаметно переложила этот пакетик в куртку полицейскому. Ей удалось выбраться, а многим нет».

Другая женщина, сидевшая с ее дочерью в одной камере СИЗО, была задержана за мошенничество, которое совершило руководство фирмы, где она отработала всего несколько дней обычным офис-менеджером. «У этой женщины пятеро детей, но никому это не помешало три года продержать ее в изоляторе на время расследования», — рассказывает Павликова.

Тяжело и фигурантам дела «Величия», особенно тем из них, кто старше, у кого нет такой поддержки, как у Павликовой и Дубовик, которым банально нечем оплатить адвокатов и другие издержки.

«Аня, Маша — они молодые еще. И у них есть родители, которые еще как-то пытаются работать, а тому же Максиму Рощину сейчас помогает только старик-отец, который с пенсии может ему только продукты покупать в СИЗО, — продолжает Юлия. — А ведь людей, попавших в тюрьму, не освобождают от той же уплаты коммунальных платежей за квартиру. Кто-нибудь об этом думает?»

«Спасибо Павлу за смелость»

Чтобы приговор получился таким, каким его ждут обвинители, им еще предстоит внятно объяснить суду — почему, собственно, движение «Новое величие» является экстремистским сообществом. Учитывая, что результаты нескольких проведенных для этих целей экспертиз противоречат друг другу, а также то, что движение практически никуда не ушло, у прокурора здесь возникнут определенные сложности.

Впрочем, со сложностями обвинение уже споткнулось, когда представило показания двоих пошедших на сделку со следствием мужчин: члена «Нового величия» Павла Ребровского и пособника движения Рустама Рустамова. Обоих вывели из общего дела и осудили в особом порядке.

В результате Рустамов получил два года условно, а Ребровский — два с половиной года реального заключения. Почувствовав себя обманутым, последний не только обжаловал приговор, но и решился на заявление о том, что признательные показания были даны им под давлением следствия.

Тем самым он фактически грубо нарушил условия досудебного соглашения. Что конкретно будет происходить дальше — никто из опрошенных корреспондентом «Ленты.ру» адвокатов пояснить не смог, так как на практике подобных «сбоев» обвинения уже очень давно не происходило.

Ребровского, по идее, должны теперь судить заново, уже вместе со всеми остальными членами «Нового величия». Однако пока что процесс продолжается, будто ничего не произошло.

А вот в стане правозащитников поступок Павла Ребровского не прошел незамеченным, его называют геройским.

«Спасибо Павлу за смелость», — сказал Лев Пономарев.

Советское государство, чтобы сохранить власть, в 30-50-е годы XX века уничтожило многие тысячи (а по некоторым оценкам — миллионы) своих граждан. Трагедия так или иначе коснулась каждой семьи, и многие до сих пор хранят память о тех событиях. Фотограф Федор Телков решил найти то, что не смогла стереть машина репрессий. Так появился фотопроект «Дети Сатурна»* — откровенные беседы с родственниками репрессированных, в которых они вспоминают самые темные дни для своих семей.

*Сатурн, бог в древней римской мифологии, боялся, что его дети отнимут у него власть, поэтому заживо съедал их.

«Семья была так бедна, что Анну хоронили в шкафу»

Валентина Александровна Соколова, дочь репрессированного Александра Васильевича Ощепкова:

— Отец не подозревал, что ему грозит опасность. Он отдал 20 лет Красной армии, был награжден медалью РККА, причем в том же году, что и репрессирован. Его арестовали в 1938-м. Со слов мамы, отца вызвали в штаб для награждения или повышения в звании, но когда отец явился, с него сорвали погоны, назвали врагом народа и отправили на Ленина, 17, где в то время располагалось управление НКВД. Нас с мамой в течение суток выселили из казенной квартиры. Все вещи конфисковали.

От репрессий никто не был застрахован. Каждую ночь люди видели, как за кем-то приезжает черный воронок. Все эти отчеты о допросах написаны настолько безграмотно, что волосы вставали дыбом: и эти полуграмотные люди решали, жить человеку или умереть?!

Отца обвинили в том, что он скрыл свое происхождение [из служащих], назвавшись сыном рабочего. Дело усугубило и то, что мой дед сидел в тюрьме из-за негативного отношения к советской власти, а старший брат отца в годы Гражданской войны воевал на стороне белой армии.

Во время следствия отца пытали. Со слов мамы, подтвержденных архивными материалами, на одном допросе отец отказался подписывать протокол, за что его посадили на стул и трое суток не давали есть, пить, не пускали в туалет. Мало что соображая от обезвоживания и голода, он подписал протокол. Но позже от своих показаний отказался, ответив, что неизвестно, как бы поступил сам следователь, просидев три дня в одной позе. Сотрудник НКВД вынуждал подписать документ, и отец его ударил. Папе сменили следователя. К счастью, папу не приговорили к высшей мере наказания, но после осуждения он был лишен всех прав и мог заниматься только физическим трудом. Целый год папа работал на железной дороге грузчиком. Оказавшись в Москве, он попал на прием к Ворошилову, после чего его восстановили в звании и дали новый полк.

С 1940 года наша семья жила в Литве, в городе Паневежисе — отец боролся за установление там советской власти. Мы жили в доме литовской семьи, и мама укладывала нас спать под подоконником, у плинтуса, чтобы во время ночных обстрелов в нас не попали пули. В 1941 году полк отца перевели в Псковскую область, в город Опочка, и мы всей семьей перебрались туда. А потом пришла война. Отец знал, что на границе неспокойно: немецкие войска подходили все ближе. В июне 1941 года папа отправил нас с мамой и сестрой к бабушке в Сибирь. Утром 22 июня, когда мы ехали в поезде в Ленинск-Кузнецкий, по громкоговорителю объявили, что началась война. Мама в этот момент заводила часы... они выпали из ее рук и разбились вдребезги.

Отец участвовал в ожесточенных боях под Ржевом, получил тяжелое ранение и был направлен в Краснокамск в госпиталь. После лечения он приехал к нам в Сибирь, в отпуск, для дальнейшего восстановления. Мы жили в городе Ленинск-Кузнецкий в военном городке, где нам дали комнату. Правда, побыть подольше с семьей папе не удалось — ему сразу дали новый полк, с которым он ушел в Воронежскую область. Это было в 1942 году. Больше живым своего отца я никогда не видела. Мне было пять лет.

Я помню тот день, когда мама получила похоронку. Это был теплый летний день 1942 года, мы с ребятами играли в песочнице. Вдруг кто-то из детей закричал: «Твою маму ведут!» Я увидела, как женщины ведут маму под руки, она плакала навзрыд и сказала мне, что нашего папу убили. Эти слова я помню до сих пор. Невозможно вспоминать тот день без слез.

В нашей семье хорошо относились к советской власти. Как же могло быть иначе, если отец столько лет отдал Красной армии? Даже когда папу арестовали, моя бабушка, Ольга Ивановна Грехнева, ставила перед собой портрет Сталина и говорила с ним, убеждала: «Наш Шура ни в чем не виноват». Существующая в то время идеология настраивала нас на светлое будущее, мы верили и знали, что завтра будет лучше, чем сегодня. Когда Сталин умер, все плакали. Это была трагедия для страны.

Только после XX съезда партии люди узнали о массовых репрессиях. Но наша семья знала о них давно и не понаслышке. Был репрессирован и сослан на тяжелые работы в лагеря муж папиной сестры Анны, Леонид Кенниг — за то, что был поволожским немцем. Вскоре после ареста мужа Анна скончалась, их троих сыновей забрали в детдом. Семья Кеннигов была так бедна, что Анну хоронили в шкафу.

«С фотографии смотрел измученный человек»

Вадим Георгиевич Подобедов, внук репрессированного Гавриила Кузьмича Подобедова:

— Наша семья со стороны дедушки — выходцы с Украины. До революции они жили на Черниговщине. Считались зажиточной крестьянской семьей. Дед был женат на Евдокии Павловне Литвинчевой. В их семье было восемь детей — шесть сыновей и две дочери. Филипп (он погиб во время Великой Отечественной войны), Дмитрий, Павел, Василий, Георгий (или его еще звали Юрий), Илья, дочери Клавдия и Валентина. Дед был трудягой и большим умницей. Жили они в городке Середина-Буда, что в Сумской области, тогда все это называлось Черниговщиной. Семья владела еще несколькими домами. Подобедовы торговали мясом — Гавриил Кузьмич имел две мясные лавки. Разводили крупный рогатый скот, были пастбища. Они все село и окрестности снабжали мясом.

Использовали привлеченный труд, за это и поплатились. Это сегодня их бы назвали предпринимателями, но тогда, в конце 20-х, считали иначе, и Гавриила Кузьмича арестовали. Я даже не знаю, как происходил арест и по какой статье его обвинили, отец не любил разговаривать на эту тему. И вмиг семья развалилась. Тогда ведь могли арестовывать с 14-летнего возраста.

Старший сын Дмитрий был 1898 года рождения, а младший сын Илья — 1913 года. Чтобы не подвергнуться аресту, Дмитрий уехал в Глухов, Филипп, Георгий, Илья, Клавдия и Валентина — в Москву, Василий — во Ржев. А бабушка Евдокия Павловна никуда не уехала, она умерла от тифа в годы войны.

Кстати, племянница моей бабушки Александра Ивановна Литвинчева — это родная мама знаменитых писателей — братьев Стругацких. В 20-е годы, когда шла Гражданская война, в Середина-Буду приехал комиссар Натан Стругацкий. На одной вечеринке он познакомился с Александрой. Она, необразованная сельская девушка, произвела на него, журналиста, сильное впечатление. Была на десять лет моложе, очаровательна, просто завораживала всех.

Дедушку сослали на Соловки, там он и умер через несколько лет. Из мест заключения незадолго до смерти он прислал моему отцу свою фотографию, датированную 20 августа 1938 года. Там было написано: «На память детям Георгию и Тоне (моя мама) и внуку Жене (мой старший брат), отец ваш». С фотографии смотрел измученный человек. Он умер спустя два месяца от туберкулеза. Может быть, он все-таки погиб там или был расстрелян, точных данных нет. В свое время сумская областная газета написала статью об истории семьи Подобедовых, и там была опубликована фотография деда Гавриила Кузьмича. Много фактов о дедушке и семье я узнал именно оттуда — в первую очередь то, что он получил десять лет лагерей на Соловках.

Кстати, мне удалось узнать, что на следующий день после того, как Гавриил Кузьмич был сослан, два человека в штатском обязали его сына Павла Гаврииловича освободить дом, объяснив, что он переходит в собственность государства. Никаких документов при этом не предоставили. Дали час на сборы и запретили брать с собой какое-либо имущество.

Будучи подростком, я, еще не зная всех деталей гибели дедушки, выпалил маме: «Как вы могли допустить такое?! Куда вы смотрели?!». Она коротко ответила: «Вырастешь — сам разберешься, куда мы смотрели…»

«Лежала газета с портретом Сталина, она не заметила и наступила на нее. Донесли...»

Вероника Степановна Сапега, член семьи репрессированных:

— Моя жизнь началась в Сталинграде, родилась я в 1926 году. Мама моя, Елена Антоновна Шуберт, умерла в 1928 году, так что я ее не помню. Папа, Корзюк Степан Иосифович, родился в 1885 году в Нижнем Новгороде, он поляк. У него нас было шестеро: сыновья Петр, Владимир, дочери Ромуальда, Ядвига и я. Был еще сын Витя. Вскоре после смерти мамы мы хоронили соседа, когда ему вырыли могилу рядом с могилой мамы, стал виден ее гроб. Витя прыгнул в могилу мамы и стал целовать ее гроб и плакать, так тяжело он переживал смерть матери. Вскоре Витя умер, похоронили его в одной могиле с мамой.

Ядвига работала в школе в библиотеке, там и жила. Как-то она шла по школе, на пол упала газета с портретом Сталина. Она не заметила газету и наступила на нее. Донесли. Ее прямо из дома забрали. Следователь на допросах ей сказал, чтобы подписывала все, что ей будут давать. Она подписывала. И, представьте себе, в августе 1938 года ее освободили. А 15 февраля 1938 года ночью пришли за папой.

Ночью приехал черный воронок. Постучали в дверь. «Кто?» — спросил папа. «Откройте, НКВД». В дом зашли трое мужчин. Как звери, стали все перерывать. Нас с кроватей согнали, все перевернули вверх дном. А что у нас брать-то было? Только две старые картины. Забрали. И папу забрали.

«Степан Иосифович, одевайтесь». Мы все плачем… Мамы нет, папу забрали.

И, кстати, той ночью из нашего подъезда пятиэтажного дома номер 5 на Кировоградской арестовали всех мужчин — человек десять. Я выходила в коридор, там плакали женщины всего подъезда. Когда папу уводили, он сказал Ромуальде, чтобы пустила в одну из комнат соседку снизу, тетю Олю. Мы с ними дружили, ее мужа, дядю Федю, тоже забрали.

Первого марта забрали мою сестру Ромуальду. Ей дали десять лет лагерей, как и папе. 15 апреля забрали брата Петю и тетю Анну. Все так же — приехал воронок, зашли трое. «Корзюк Петр Степанович?» — «Да». — «Вы арестованы». — «За что?» — «Там разберемся». Все перетрясли и увели брата. И остались дома 14-летний Володя, я и Костя, который был младше меня на год. И да, с нами жила соседка тетя Оля.

Через три дня снова к нам приехал черный воронок — забирали уже меня, Володю и Костю. Когда стали нас сажать в машину, Володя шмыг — и убежал. Ловить его не стали, а нас повезли на Сортировку в детприемник. Володя туда приходил, но я его не видела, а он меня видел. Соседи собрали какой-то сладкий подарок и его послали к нам. Детприемник находился в бараке, с одной стороны жили дети уголовников, с другой — дети политических. Я сидела на качелях, брат издали меня увидел, попросил охранника позвать эту девочку. Охранник прогнал его, пригрозив, что сейчас его самого сюда заберут. Брат ушел.

Он рассказывал, что там, на Сортировке, какая-то гора была. Он пришел на нее, выкопал ямку, закопал туда все конфеты и ушел. И говорил еще, что очень плакал. За ним приезжали несколько раз, но соседи прятали его, так и уберегли. Кстати, когда в нашей семье всех взрослых арестовали, в нашу квартиру тут же вселили другую семью, и Вова жил с тетей Олей, ему возвращаться было некуда. А нас увезли на Украину, в детский дом, затем — в монастырь.

10 апреля 1939 года выпустили моего папу. Он сразу поехал в Москву к Калинину, попал к нему на прием. Очень плакал там. Калинин ему сказал: «Не плачь, дед, твои дети скоро будут дома». Ему даже дали адрес, где мы находимся.

Тем временем директор детского дома принес мне письмо. На следующий день нас послали домой. Дали воспитателя в сопровождающие. Ехали через Москву, и было нас десять человек. Мы пришли в нашу квартиру, а нам говорят, что отец наш пошел в НКВД и сегодня вечером должен уехать за вами. А мы уже сами приехали! Володя был на работе, и я сказала Косте, что надо встречать папу, я сообразила, как он будет идти — обязательно через скверик.

И вот мы сидим с Костей в сквере, караулим папу. Гляжу — дедушка какой-то идет. Говорю: «Костя, это наш папа идет». Костя говорит: «Нет, он не такой». Так сильно он изменился! Перед нами был старик совсем без зубов. Я узнала потом, что ему их все выбили на допросах. Он идет и смотрит на нас, улыбнулся. И ушел, не узнал, мы же закутаны были… Прибегает соседская девочка и говорит: «Дедушка пришел домой». Мы с Костей бегом туда. Вот помню все хорошо… Он почистил в комнате картошку в маленькую кастрюльку и нес ее на кухню. Нас увидел, картошка упала… Столько слез было, вы не представляете!

И вот такой момент, но это было уже в 1942 году. Сижу, шью на машинке. Слышу — кто-то в дверь скребется. Подхожу: «Кто там?» — «Я», — тихий ответ. Не могу рассказывать — слезы… Открываю — сестра Ромуальда стоит. С трудом узнала. Когда сестру забирали, у нее были длинные косы, а тут все волосы ободраны, плохо одета и худая, как скелет. Она меня обняла и сказала: «Ядя, какая ты большая стала». Она меня с сестрой спутала.

Я стала ее мыть и обстирывать, чтобы в себя пришла, ведь только из лагерей вернулась она — освободили. Была там медсестрой. Находился в лагере латыш Шапаль Рудольф Янович. Он умирал, а Ромуальда за ним ухаживала и буквально спасла, выходила его. Когда он вышел из лагеря, он пришел к ней, и они поженились.

«Отец не смог оправдаться»

Геронтий Дмитриевич Ившин, сын репрессированного Дмитрия Герасимовича Ившина:

Мой отец, Дмитрий Герасимович, родился в 1903 году в селе Пышкет Юкаменского района Удмуртской АССР. Он был преподавателем, и мама работала с ним в одной школе.

Отца арестовали в июле 1941 года. В это время его призвали на воинские сборы, он проходил командирские курсы. Его сняли прямо с обучения, в том же месяце. Причины ареста нам до сих пор неизвестны. Когда отца забрали, мне шел третий год — конечно, я ничего не помню о том дне. Матери тоже не удалось с ним увидеться.

Место, где он проходил командирские курсы, находилось в нескольких десятках километров от нашего дома. Посетить жену и пообщаться с ней ему не удалось. Правда, по пути он смог зайти к родителям — моим бабушке и дедушке. По их словам, он пытался их успокоить, сказал, что ни в чем не виноват и беспокоиться не о чем. К сожалению, все закончилось печально, его все-таки обвинили и расстреляли. Мой дедушка был на суде. Подробностей я не знаю, но дед говорил, что отец не смог оправдаться.

Я не знаю, как звучала формулировка обвинения. Сейчас узнать причину расстрела можно, но для этого нужно ехать в Ижевск и обращаться в тамошний архив. Здоровье не дает мне сделать это. Но я планирую. Я опасаюсь, что те материалы могут уничтожить за давностью.

Я знаю только, что его осудили по статье 58-10 [призывы к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти].

Когда забрали отца, мама только что родила мою младшую сестру и кормила грудью. Кроме младенца у нее было еще трое детей. После того как отца забрали, ей пришлось очень тяжело. Детей поднимала в одиночку. Чтобы выйти из тяжелого материального положения, она продала дом, который построил отец. Это позволило нам выжить в самые тяжелые годы. Мать уехала из села Пышкет в 1945 году в Кировскую область. Там нужен был преподаватель русского языка. Матери дали двухкомнатную служебную квартиру, в которой мы и жили впятером.

«Контрреволюционное содержание проповедей»

Светлана Георгиевна Буткина, родственница репрессированного священника Николая Буткина:

Три брата, дедушки моего супруга, были репрессированы: Павел и священники Александр и Николай (двоюродные братья Павла).

Второй брат — Николай Григорьевич Буткин. Это человек особой судьбы. Личность незаурядная и особенно выдающаяся качеством своей христианской веры. Его называли «уральским златоустом». Он преподавал Закон Божий в женской гимназии номер 1, а потом в мужской гимназии (ныне 9-я гимназия Екатеринбурга). Хороший оратор, он всегда был в гуще жизни современного общества — церковной, общественной, культурной, политической. В «Справочной книжке» Екатеринбургской епархии за 1915 год о нем указано: «Священник в Покровской церкви при мужской гимназии города Екатеринбурга, с 1907 года имеет скуфью». Скуфьей (головной убор) награждались священнослужители за особые достижения при исполнении служения. Затем отец Николай был переведен в Спасо-Преображенский собор Шадринска с возведением в сан протоиереея. Здесь чтением публичных лекций он собирал в храм людей неравнодушных к делу Божьему. Эти люди образовали братство, названное Симеоновским — в честь святого Симеона Верхотурского.

А созданный им Шадринский кружок объединенного духовенства, как свидетельствуют документы от сентября 1921 года, вместе с его председателем, протоиереем Николаем Буткиным, занимался организацией церковной жизни в приходах. Активная церковная и братская жизнь продолжалась до 1926 года! Это почти невероятный факт на фоне интенсивной антирелигиозной государственной политики.

Неоднократно отец Николай подвергался арестам. В 1920 году он был отдан под Ревтрибунал. Обвинение — «контрреволюционное содержание проповедей». И приговор: запрещение заниматься общественной деятельностью до конца Гражданской войны. Как и его брат Александр, он был лишен избирательного права. Повторно был осужден в 1923 году. Обвинение такое: «контрреволюционное содержание проповедей, поминание на богослужении патриарха Тихона». Подробности приговора и отбытия наказания неизвестны, это еще предстоит выяснить.

Но главные испытания были еще впереди. В 1926 году выходит постановление о закрытии Симеоновского братства, а протоиерея Николая высылают в Уфу. Там он служит настоятелем Иверской церкви Благовещенского монастыря. После ее закрытия, скорее всего, продолжал духовное попечительство о бывших монахинях и прихожанках. И что вы думаете? В августе 1937 года отца Николая арестовывают, обвиняют в организации тайного женского монастыря и участии в контрреволюционной организации. 28 ноября того же года тройка НКВД выносит приговор по делу уфимских церковников: расстрел.

Расстреляли и братьев отца Николая — Александра и Павла.

«На его лице не было живого места — один сплошной синяк»

Виктор Григорьевич Жуков, из семьи раскулаченных и репрессированных, поселок Нагорный городского округа Верхняя Пышма:

Мой отец, Григорий Семенович Жуков, был родом с Кубани, из станицы Кутаисской. За то, что он отказался вступать в колхоз, его и раскулачили, а потом выслали из станицы и отправили на Урал. Работал мой папа на Монетном торфопредприятии слесарем-электриком. Здесь же, в поселке для спецпереселенцев Первомайском Березовского района, он познакомился с моей мамой, Чащиной Татьяной Тарасовной, тоже спецпереселенкой, высланной сюда вместе с родителями из Курганской области. В 1934 году 25 ноября я на свет появился в этом спецпоселении, входившем тогда в систему ГУЛАГа. В 1936 году папу восстановили в гражданских и избирательных правах, как написали тогда в справке о реабилитации, «за систематическое выполнение производственных заданий на 130–150 процентов и активное участие в общественной и культурно-массовой работе». Вместе с ним восстановили в правах и его жену, и меня, двухлетнего мальчика. Правда, в конце справки была маленькая приписка: «без права выезда с мест поселения».

В январе 1937 года родился мой младший брат Николай, и в этом же году отец, на свой страх и риск, решает ехать с семьей к себе на родину, в Краснодарский край. Но долго мы на Кубани не прожили. В родной станице отец стал работать кузнецом в колхозе «Искра». И по доносу своего помощника, беспробудного пьяницы, не желавшего работать, 16 октября 1937 года Григория Семеновича арестовали органы НКВД, обвинили его в контрреволюционной агитации и клевете на колхозы и отправили в тюрьму города Горячий Ключ. Пока велось следствие, мама ходила два раза в неделю к отцу на свидания в каталажку. Как-то пришла к нему и увидела, что на его лице нет живого места — один сплошной синяк. От боли, страха и бессилия она расплакалась лишь на улице. Больше они с отцом не свиделись…

После допросов и физических издевательств Григория Семеновича Жукова по решению «тройки» УНКВД по Краснодарскому краю 20 ноября 1937 года приговорили к десяти годам исправительно-трудовых лагерей и отправили снова на Урал, в Нижнетуринскую колонию, которая тогда называлась учреждением И-299. Здесь ему прилепили позорный лагерный номер 09437.

Нас — маму, Татьяну Тарасовну, и двух ее сыновей — перевозили из одного спецпоселения в другое и в конце концов оставили в поселке Нагорном (323-й лесоучасток). Строящемуся «Уралмашу» и Пышминскому медеэлектролитному заводу нужен был лес, потому и создали это спецпоселение, жители которого занимались лесозаготовками. Не лагерь, конечно, но бежать было некуда, тем более что паспорта спецпереселенцам стали выдавать только в 1956 году.

Репрессирован сталинским режимом был и мой дед по материнской линии, Тарас Карпович. Его вместе с моей будущей матерью и бабушкой выслали из Курганской области. Он был старовером, очень зажиточным крестьянином, но всего достиг своим трудом, да еще помогал бедным. В доме его после раскулачивания большевики устроили клуб. Все это было в Шадринском районе, Ольховском сельсовете, в селе Большой Беркут.

Умер мой отец, как сказали потом маме, от воспаления легких в поселке Сарагулка, в Туринской колонии, уже в военные годы. Но тогда свидетельств о смерти политзаключенных не выдавали, и никто не сообщал близким, когда умирал лагерник или арестант. Можно сказать, что вдовство и сиротство начиналось с момента ареста — то есть десять лет без права переписки фактически означали смертный приговор.

Иногда женщинам в прокуратуре, сообщив о десятилетней ссылке мужа, прямо так и говорили: «Можете выходить замуж». Но мама все надеялась на возвращение отца, хотя так его и не дождалась.

Похоронили его 5 мая 1943 года, но узнали мы об этом лишь в 70-х годах. Побывать на его могиле нам так и не довелось. Как оказалось, кладбище политзаключенных было срыто бульдозером, а затем на костях разбили коллективные сады. Теперь там в мае цветут яблони.

«Улица Ленина, 17. В подвале этого дома расстреляли отца»

Римма Александровна Печуркина, дочь репрессированного Александра Тихоновича Красносельских:

После окончания Коммунистического университета отца направили в Свердловский обком профсоюза горнорабочих, здесь он налаживал быт и культурный досуг в горняцких поселках Урала, а затем занимался организацией горного института в Свердловске, стал его первым директором.

По ложному обвинению он был осужден военной коллегией Верховного суда СССР и по приговору, вынесенному выездной сессией в Свердловске, расстрелян как враг народа. В отношении моего отца такая формулировка звучит нелепо, потому что по происхождению он был из самой гущи народа — из семьи мастерового чугунолитейного завода Тихона Матвеевича Красносельских.

В 1937 году и повода не надо было — просто выполнялась спущенная сверху разнарядка на выявление врагов народа. Достаточно было слухов, домыслов, чтобы тень подозрения легла даже на такого убежденного коммуниста, каким был мой отец.

В ходе разоблачительной кампании была вытащена на свет давняя история, которая произошла с Александром Тихоновичем еще во время учебы в Коммунистическом университете. Когда Красносельских приехал в Кизел на каникулы, местные коммунисты попросили его, как хорошо подкованного партийца, организовать дискуссию о Троцком, с которым партия тогда вела идеологическую борьбу. Отец должен был изложить взгляды Троцкого, чтобы участники дискуссии могли тут же разбить аргументы политического противника.

Отец сначала отказывался, даже написал заявление, что не разделяет взгляды оппозиции и что, транслируя их, всего лишь выполняет поручение однопартийцев. Но участие в этих событиях сыграло свою трагическую роль спустя годы, в период массового террора. Кто-то просигнализировал, что во время дискуссии начала 20-х годов Красносельских пропагандировал троцкистские идеи. Инструктор Свердловского обкома партии был специально командирован в Кизел, чтобы уточнить и расширить эти сведения, но вернулся ни с чем: кизеловские товарищи подтвердили, что Александр Тихонович лишь выполнял партийное поручение.

Тем не менее весомее этого довода оказалась крохотная записка члена партии Поскокова, в которой он сообщал, что сам не был на собрании и выступлений не слышал, но якобы люди говорили, что Красносельских выступал с позиций Троцкого. И этого оказалось достаточно, чтобы внести отца в черный список неблагонадежных.

А дальше завертелась репрессивная машина. Отца обвинили в создании антипартийной группировки, в которую он якобы вовлек еще шесть человек. Среди шестерых «завербованных» числился санитарный инспектор Николай Городецкий, которого уличали во вредительстве — якобы он «способствовал завшивлению школьников».

В то время семья уже вернулась в Свердловск, отец работал помощником управляющего строительным трестом. В один из последних дней августа отец не пришел с работы. Мама бросилась его искать, сослуживцы хранили молчание, только сосед, работник треста, из сочувствия к маме сказал, что его арестовали.

Улица Ленина, 17. Здесь в те годы вершились судьбы десятков тысяч ни в чем не повинных людей, в том числе моего отца. Туда и кинулась и моя мама, чтобы хоть что-то узнать о муже. Следователь сказал, что его отправили в Красноуфимск, так как дело будет рассматриваться по месту совершенного им преступления. Кроме пропаганды троцкизма отцу еще вменили развал районной экономики, падеж скота, разлив реки, затруднивший движение сельхозтехники и т.д. Двадцать лет спустя ученые-экономисты с цифрами в руках докажут, что развала хозяйства не было — Красноуфимский район ходил в передовых.

В ноябре 1937 года мама с грудной дочкой на руках поехала в Красноуфимск. Как она вспоминала, было холодно, ветер валил с ног. Но оказалось, что отца в Красноуфимске нет. По возвращении в Свердловск мама снова пошла к следователю. И услышала: теперь арестованного точно увезли в Красноуфимск. Мама снова поехала туда. Им довелось увидеться один раз — благодаря тому, что охранники из местных хорошо знали и уважали отца. Он передал с мамой письмо нам, детям.

«Дорогие мои, хорошие! Шлю вам свой привет. Сегодня у меня праздник, была в гостях Мамочка… [Мамочка — так, с большой буквы, писал папа это слово.] Учитесь хорошо, читайте книжки, играйте. Юрашеньке мой наказ, чтобы он следил за Мамой, за ее здоровьем и слушался бы ее, помогал ей, пусть она хорошо питается… Ухаживайте хорошо за маленькой сестренкой. Горячо всех целую. Желаю всем здоровья. Ваш папа».

Скорее всего, его расстреляли вскоре после суда в подвалах дома на Ленина, 17, где в июле 1937-го и январе 1938 года проходили заседания выездной сессии военной коллегии Верховного суда СССР. Со стороны улицы дверь наглухо занавешивалась, подсудимых заводили из другой двери, до этого момента содержали в сарайчике во дворе. После вынесенного приговора уводили подвалами, чтобы осужденные не встречались с теми, кому еще предстояло судилище. Конвейер работал беспрерывно.

Я думаю, прах моего отца покоится в массовом захоронении на 12-м километре Московского тракта, где хоронили расстрелянных жителей Свердловской и Пермской областей.

«Сидели, ждали, когда вечером придут из НКВД»

Игумен Флавиан (Алексей Витальевич Матвеев), наместник Крестовоздвиженского монастыря города Екатеринбурга, потомок репрессированного протоиерея Григория Посохина:

О том, что прадеда расстреляли, я узнал в 16 лет. Многое стало ясно из документов, которые мне прислали из Пермского государственного архива по делам политических репрессий. Это было в 1998 году, 20 лет как эти документы у меня. Что-то узнал из рассказов мамы и ее сестры, Эмилии Васильевны, которая сейчас живет в Москве. Еще есть фотографии, которые мне передала Анастасия Ефимовна Посохина, вдова старшего сына отца Григория — Бориса. Она же прислала мне справку о реабилитации отца Григория.

Прадед родился в 1883 году, то есть когда он погиб, ему было 54 года. Он выпускник Пермской духовной семинарии. Знаю, что он был священником церкви Святого пророка Божия Илии в селе Орда Осинского уезда Пермской губернии, впоследствии служил в Перми. В его деле есть справка о регистрации по месту служения. Там говорится, что он был зарегистрирован как священник при Старокладбищенской церкви в Перми. В семейном предании сохранилось, что в тот период, когда церковь в Орде была закрыта, он с семьей скитался. Добрые люди их приютят, а их возьмут и выселят, запретят хозяевам их принимать. Выселяли их несколько раз.

Знакомые, которые служили в органах, предупреждали, что им грозит выселение. Поэтому надевали на себя по две-три пары рейтуз, юбок, кофт, штанов — у кого что есть — и сидели, ждали, когда вечером придут из НКВД и выгонят их. С собой не давали взять даже личные вещи: что на вас надето, то и забирайте. А хозяева потом рассказывали, что с их вещами сделали: часть энкавэдэшники себе забрали, а что им не надо — на помойку выбросили.

Отца Григория арестовали в Перми 18 мая 1937 года. Сказали: разберемся и отпустим. Прадеда увезли в Свердловск. Вот протокол допроса Григория Ивановича:

«Вам предъявляется обвинение в том, что вы являлись членом контрреволюционной организации "Общество трудового духовенства", в составе которой проводили активную контрреволюционную деятельность против ВКПб и советского правительства, ставя своей целью свержение существующего советского строя. Признаете ли себя в этом виновным? Ответ: Нет, не признаю, так как контрреволюционной работы я никогда не вел».

В итоге его обвинили в том, что он являлся членом шпионской диверсионной повстанческой организации, участвовал в нелегальных сборищах, имел связь с руководителем шпионско-диверсионной организации. Постановили: расстрелять, личное имущество — конфисковать. Это было 25 августа. А расстреляли прадеда 31 августа в 12 часов ночи.

Потом сколько прабабушка ни ходила и ни пыталась что-то узнать, ей только сказали в устной форме, что ее муж осужден на десять лет без права переписки. Тогда еще не знали, что это означает, и ждали его. 19 лет прошло, а прабабушка все надеялась, что он жив.

Я пытался выяснить, где же Григорий Иванович похоронен. В деле этого нет. Но основное место захоронений жертв массовых репрессий — 12 километр Московского тракта.

«За отцом пришли ночью, как это обычно и бывало»

Людмила Ильинична Окунева, дочь репрессированного Ильи Андреевича Калуса:

Когда именно и как умер мой отец, в чем его обвиняли я узнала в подробностях только лет 20 назад, когда посетила областной архив в Екатеринбурге. Когда все эти дела рассекретили, я наконец получила к нему свободный доступ. В архиве мне дали его личное дело, и я выписала оттуда некоторую важную информацию. Там было сказано, что его осудили 14 января 1938 года по небезызвестной 58-й статье, и уже 21 февраля приговор был приведен в исполнение — его расстреляли.

Мне тогда было всего девять месяцев — конечно, я ничего не помню. Мама, Федора Саватеевна, рассказывала, что за отцом пришли ночью, как это обычно и бывало. Хотя сам отец не подозревал об опасности. Была зима, декабрь, мама была беременна моим младшим братом. За отцом пришли сотрудники местного НКВД, велели ему одеваться и увели с собой. Якобы нужно было подписать какой-то документ. Больше мы отца никогда не видели.

Он был грек по национальности, это понятно по фамилии. Его предки мигрировали на Украину, в Донецкую область, Волновахский район, деревня Бугас — там была целая греческая община. Из архивных материалов мне удалось узнать, что жили они небедно — собственно, поэтому их и назвали кулаками. У них было 16 гектаров земли, две коровы и две лошади. Образование у него — два класса средней школы. Видимо, семья усердно работала, поэтому нажила хорошее имущество. Но в те времена богатое хозяйство могло стать причиной внимания властей, вот его и сослали вместе с семьей в 1931 году на Урал.

Семью моей матери тоже раскулачили. Они жили в Тюменской области, там у них была швейная лавка, приносившая неплохой доход. Все это отобрали, а их сослали в Свердловскую область, в город Серов, тогда еще он назывался Надеждинск. Там они и познакомились с отцом — вместе работали на лесоповале, занимались лесозаготовками. А 25 марта 1937 года родилась я. Правда, насладиться отцовством и семейной жизнью мой папа так и не успел…

На лесоповале работало много греков, и вот один знакомый отца по фамилии Яманко донес на него, что он агент немецкой разведки, что завербовал его некий Эммануил Михайлович Фишер — кто это такой, я не знаю. Как я прочитала в архивных материалах, папа признал себя виновным в этом. Возможно, дело было в пытках… Потому что непонятно, какую разведывательную деятельность можно вести в лесу, они ведь день и ночь работали.

Когда отец не вернулся, мама пошла в местную комендатуру, пыталась расспросить сотрудников, что произошло и где папа, но никто ей ничего не сказал. А в 1958 году, устав от неизвестности, она подала в розыск, потому что слышала разговоры о том, что он уехал обратно на Украину, что его там видели. Однако потом пришла бумага, в которой говорилось, что отца расстреляли 20 лет назад. В документе говорилось, что дело прекращено за отсутствием состава преступления — то есть его реабилитировали посмертно и выдали свидетельство об этом.

Без отца было тяжело. Очень тяжело. Я запомнила случай: нужно было получить хлеб, в те времена дефицита надо было занимать очередь с самого утра, а мама работала, и она, рано утром заняв очередь, будила меня и просила постоять за хлебом. Но некоторые люди не хотели меня пускать. Не все такие были, конечно, но иногда находилась в очереди голосистая женщина, которая начинала кричать: «Что она здесь делает? Это же дочь врага народа! Выгнать ее отсюда к чертовой матери!» И когда мама пришла вечером и спросила, где хлеб, я ответила, что меня выгнали. Она начала плакать. До меня не доходило, в чем проблема. Я только начала ходить в школу, мне было лет девять. Мама очень переживала по этому поводу. У нее была подруга, муж которой погиб на Великой Отечественной войне. Так вот ей и ее детям всегда что-то перепадало — то отрез на платье, то продукты, то еще какие-то подарки. А маме ничего никогда не давали ни для меня, ни тем более для нее. На службе маму тоже как-то притесняли, она часто плакала после работы. Она трудилась на лесопилке, и ей давали самую сложную и низкооплачиваемую работу.

На рубеже 1980-1990-х годов популярность этого человека зашкаливала. Он собирал миллионы телезрителей, а на его сеансах в разных городах и странах всегда были аншлаги. Сегодня Анатолию Кашпировскому — 80. В преддверии юбилея он рассказал «Ленте.ру» о том, как его избрали в Государственную Думу с украинским гражданством, какое акробатическое упражнение он до сих пор делает лучше олимпийского чемпиона, какую республику бывшего СССР он хотел приласкать и правда ли, что с Иосифом Кобзоном они менялись париками.

«Лента.ру»: Вам 80 лет. Чувствуете себя пенсионером?

Анатолий Кашпировский: Нет, пенсионером не чувствую.

А кем чувствуете?

Чувствую себя человеком, которому легко ходить, легко дышать, легко спать. Что хочу, то могу кушать. Я не имею претензий к себе. Во-первых, я никогда не курил и не употреблял алкоголь. Иногда, конечно, мог на язык попробовать, но тяги к этому у меня никогда не было. Это одна сторона медали.

Потом, я тренируюсь в домашних условиях. У меня есть снаряды. Тут и турничок, и пара гантелей. На пресс делаю упражнения, по-прежнему катаю колесо.

В 80 лет — колесо?

Конечно. Когда ко мне приехал борец Михаил Мамиашвили, олимпийский чемпион Сеула-1988, пятикратный чемпион и призер мира, он только с колен смог сделать это упражнение, а с носков — дудки. Ну, а я сейчас это колесо катаю. На турнике стараюсь подтягиваться. Может быть, это на чашу весов что-то кладет. Но в основном — генетика. У нас в роду со стороны мамы ни одного лысого не было. Вы же видели меня — у меня все нормально?

Ну да…

А то в прессе появлялось что-то вроде «Кашпировский с Кобзоном меняются париками». Что тут поделать, люди не привыкли, чтобы в таком возрасте было это все нормальное.

Я являюсь для своих пациентов образцом. Представьте, если я выйду выступать пузатый, лысый. Это заражает, им хочется быть похожими на меня. Это просто повезло, подарок небес.

«Меня оскорбили, назвали шарлатаном!»

В СМИ вас часто преподносят как один из отрицательных символов эпохи 1990-х: мол, кто-то воровал, кто-то убивал, а Кашпировский обманывал доверчивых людей. Вам не обидно?

Я на дураков не обижаюсь. Это просто дураки, больше никто. Записывать в число злодеев меня — человека, который член четырех иностранных академий, доктор психологических наук, автор телевизионных операций и телевизионной терапии! В чем же мое злодейство? На моем сайте есть такой раздел — «Статистика чудес». И там, по-моему, больше 15 тысяч сообщений с фотографиями: что у кого проходило. В чем же мое злодейство? Это злодейство представителей СМИ, непорядочность, незнание, что сказать.

Вся страна узнала о вас после того, как вы попали на телевидение. А как вы туда попали? Может, кто-то порекомендовал?

Хороший вопрос. Сразу обнажает точку зрения большинства СМИ. Приятно, что вы обращаетесь к первоисточнику.

Началось все задолго до того, как я попал на телевидение. Это была работа в психиатрической больнице, это мое детство и вся моя жизнь. У меня были выступления по линии общества «Знание» с 1964 года — неимоверное количество лекций, демонстраций психологических опытов. В 1971 году — проведение обезболивания в ходе 17 операций.

Тогда был большой спрос на мою работу в больнице, где я работал. Туда приводили детей, которые страдали недержанием. Это довольно опасная вещь. Их месяцами держат в клинике, и довольно сложно их от такого избавить. Эти дети обладают от природы способностью глубоко засыпать, а засыпая, они не чувствуют, как опорожняют мочевой пузырь. Это же трагедия.

Дети — это единственная категория людей, у которых я вызываю состояние отключения, частичного сна. Я им создаю картину ночи среди белого дня. Скажем, в 12 часов дня они стоят, пять человек, я им говорю: «Ребята, у вас возникает такое состояние, как будто вы спите. Но как только вы почувствуете малейший сигнал, что вам хочется пи-пи, вы очнетесь». И вот они — кто раньше, кто позже — через несколько минут очнулись. Потом еще раз, и еще раз.

И пошли колоссальные результаты, спрос возник огромный. Стало по 30, по 50 человек приходить. Стали думать, что делать. А что если это сделать через телевидение? Чтобы там были не только танцы, песни. И такая идея возникла.

А потом получилось так, что одна моя пациентка обратилась с просьбой обезболить ее на операции по удалению опухоли груди. Это в Виннице было, она работала медсестрой в нашей больнице и страдала очень тяжелой аллергией, поэтому на все медикаменты давала страшную реакцию. Она пошла в эндокринологический диспансер, там ей отказали. А меня оскорбили, назвали шарлатаном! Просто у врачей любых профилей все, что не таблетки, не разрезы, не медицинское, — зачеркивается. Хотя я уже был довольно известен — объездил весь Союз еще до 1988 года по линии общества «Знание». Но у меня еще не было телевизионной известности.

И тогда я обратился в Киев, к своему товарищу, однокурснику, доктору медицинских наук, он заведовал медчастью Киевского института онкологии. Он говорит: «Мы можем сделать». Я: «Тогда давай сделаем телевизионным способом. Это положительно настроит всех, чтобы делать такие операции с другими людьми». Он согласился.

«Я показал, как человек может не испытывать боль, держа в руках стакан с кипящей водой»

А перед этим вот еще что было. Я часто выступал на разных площадках в Москве. И однажды ко мне подошел мужчина. Тогда я проводил на сцене нехитрые простецкие опыты в стиле: «Вам холодно», «Вам жарко» и что-то вроде того — народу смешно, а мне было грустно, потому что я чувствовал, что это было далеко от науки. Так вот, подошел высокий молодой человек и говорит: «А вы могли бы ваши идеи осуществить по телевидению?» Это был [журналист, телеведущий] Владислав Листьев. Я говорю: «Могу». Мы познакомились, и он меня свел с редактором программы «Взгляд» Вадимом Белозеровым.

Тот повернул в другую сторону. Говорит: «Знаете, у меня идея — давайте поедем на Алтай». Я спрашиваю: «Зачем?» Он: «А там снежный человек. Мы спрячемся с камерой, а вы раз — и отключите его. Мы это снимем. Вот сенсация будет!» Я ему: «Вадим Олегович, зачем этот анекдот? Это не то. Давайте мы детей будем лечить, польза будет». И привел данные: пять миллионов детей страдают таким состоянием. Он постепенно загорелся этой идеей. И тут вот на тебе — обстоятельства: пациентка хочет оперироваться, Институт онкологии согласен, а второй конец телемоста мне обеспечивал Белозеров.

Перед этим я выезжал на сборы со сборной СССР по тяжелой атлетике. Там меня познакомили со спортивным комментатором Василием Щербачевым, тот дает добро. Получается Институт онкологии — раз, Щербачев — два, Белозеров — три.

Сначала мы сделали пробный телемост, когда в Останкино, в студии программы «Взгляд», построили 12 человек, из которых я знал только одного-двух, потому что они были моими пациентами. И я показал, как человек может не испытывать боль, держа в руках стакан с кипящей водой. Эти кадры есть. Потом Белозеров говорит: «А ну, дайте я». И ему прокололи руку! Он говорил: «Странно, я не сплю, но ничего не чувствую». У него тоже был заскок, как и у всех, что надо заснуть. А я очень отрицательно отношусь к гипнотическому усыплению, потому что это совершенно не то, что может преобразить организм.

Когда мы все это успешно провели, был организован телемост Москва — Киев. Я приехал в Москву, пациентка была в Киевском институте онкологии. Ей сделали операцию, и все получилось очень хорошо. Пациентка в тот же день выписалась домой. Живая по сей день.

После того как это показали по телевидению, был невероятнейший ажиотаж. На этом фоне сначала меня очень хорошо приняла Украина. Я отвечал на вопросы в ЦК партии УССР. Там была пациентка, и был Щербачев. Затем меня срочно переводят в Киев. Мне дают квартиру в доме ЦК.

Ничего себе…

Да. А ведь эти люди, что про меня пишут, ничего этого не знают. Я жил на шестом этаже. Трехкомнатная огромная квартира. Надо мной жил министр здравоохранения, подо мной — командующий Киевским военным округом.

Эта операция была проведена в марте 1988 года. И в январе-феврале 1989 года мне дают провести первые в мире телевизионные сеансы лечения детей. Провели на украинском телевидении пять передач, и оказалось, что кроме детей и у взрослых появились улучшения. Но не энурез: стали проходить рубцы, гипертония — то есть большой спектр именно телесных расстройств. И еще больше нарастал ажиотаж вокруг этой операции.

Но уже появлялись завистники. Говорили, что Кашпировский попал на телевидение благодаря мафии. Какая мафия? Я сам себя туда поставил. Потом я поехал в Грузию, а на грузинском телевидении мне предложили: «Давайте сделаем телемост еще круче». Я говорю: «Давайте. А как?» Они: «Очень просто. Давайте не одну пациентку будем оперировать, а две. И давайте сделаем полостную операцию».

И мы сделали. Выбрали двух женщин. Первой было сделано в Киеве четыре безуспешные операции, она перенесла две клинические смерти. Вторую женщину ранее не оперировали. У одной разрез был 25 сантиметров, у другой — 40 сантиметров. И мне удалось все сделать. Я обезболил одну и другую, и все успешно прошло.

«И тут я сделал самый главный косяк в своей жизни»

Потом Центральное телевидение предложило мне провести передачи на весь Союз. После этого телемоста Киев — Тбилиси меня пригласили в Останкино и спросили, сколько будет передач. И тут я сделал самый главный косяк в своей жизни. Я думал так: на Украине было пять, а по Союзу пусть будет шесть. Ну, подумай, подожди! Тогда еще не было такого, как сейчас: [Леонид] Якубович в «Поле чудес» до сих пор сидит — сколько передач он провел? И другие — [ведущий ток-шоу Андрей] Малахов и так далее — сидят годами. Тогда так не принято было. Злоумышленники потом писали, что меня выгнали с телевидения, но меня никто не выгонял. Я сам себя отстранил от этого.

Я об этом вспоминаю днем и ночью, каждый день. Почему же я так сплоховал? Надо было дальше продолжать! По крайней мере, хотя бы год или два. Тридцать передач или хоть десять передач. Это была моя роковая ошибка. Я мог там быть бесконечное время. В ожидании тех передач пустели улицы городов.

Эти передачи провела спортивная редакция Центрального телевидения. За эти передачи никто и копейки денег мне не дал. Еще и денег особых не было. Белозеров тогда обиделся и нашел этого [телевизионного деятеля, позиционировавшего себя как целитель и экстрасенс Аллана] Чумака. Это мне [журналист] Дима Гордон рассказывал. Они договорились: мол, ты мне будешь платить — буду. Он выступал в таком маленьком помещении, перед ним не было аудитории, только махал руками и чмокал. Вы же понимаете, это идиотство чистой воды. Но после моих телемостов, под прикрытием того ажиотажа люди думали: если на телевидении — значит, внимания заслуживает. И с тех пор стали меня просто оскорблять. Вот такая ошибка была, теперь это кушаю.

А еще была ошибка, когда я отвез сына в США. Это все было так трудно — школа, он не знал языка. Я стал туда приезжать, но не переехал, не удрал, как говорил Малахов. Хотя я сейчас в Америке, но не переехал. Скоро я уже буду в Москве, потом в Казахстане и вообще не знаю, где буду.

Вслед за сыном переехала в США моя дочка. Она врач. Это тоже была ошибка. Тяжело сложилась жизнь, девочка моя погибла [при трагических обстоятельствах]. В прошлом году, будучи врачом, она не могла устроиться в этих Штатах. Она переехала с мужем в Канаду и там погибла. Вот такая история.

Сын тут, в Калифорнии. Приходится периодически приезжать. Это адская пытка — приезжать сюда. Сын остался один, вот к нему еду. А дочка — все. Мне ехать в Канаду — это все равно как на Голгофу: каждый момент о ней напоминает. Это дикое испытание. Вот так обстоит моя жизнь.

А постоянно вы, получается, сейчас в России живете?

Я гражданин России. Скоро приезжаю в Москву, там у меня квартира. Часто выступаю в Москве. Я объездил всю территорию Советского Союза, был на Дальнем Востоке. Но я еще бывал в Болгарии — давайте, назовите меня болгарином.

Мне 80 лет. Что мне нужно? Ничего. Самое тяжелое, что есть на свете, — это одиночество. Оно рано или поздно приходит к каждому человеку. Родители ушли, их нет. Ребенок ушел. Сами понимаете — все уже. Хорошо, что есть один-два близких человека. И все.

А что мне? Я не нуждаюсь в чем-либо. Заводов нет, фабрик нет, предприятий нет.

«Избрали в Думу с украинским гражданством»

Вы были депутатом Государственной Думы. Что запомнилось?

Коридоры власти запомнились безвластием. Это был конец 1993 года. [Бывший член ЛДПР] Леша Митрофанов — мы были с ним знакомы — обратился ко мне и говорит: «Мы хотим, чтобы вас избрали в Думу». Я говорю: «У меня украинское гражданство». Он: «Наплевать». Я единственный депутат, которого избрали в Думу с украинским гражданством.

А так можно было?

Совершается то, что возможно, возможно то, что совершается. Есть такое выражение. Я сразу после выборов улетел в Америку. Уже приезжал туда не раз и не два, там неплохие сборы были, можно было чуть-чуть заработать, пару копеек. И я передумал. Написал письмо лидеру фракции ЛДПР Владимиру Жириновскому, что я отказываюсь. Но он молодец, не злопамятный. Потом я приехал, и мы с ним встретились.

Та Дума работала всего два года, и тогда чего только не было. Я согласился пойти туда потому, что мне было интересно посмотреть на людей, обремененных властью. Интересно, как они себя ведут в столовой, в быту. То есть я был и, наверное, навсегда останусь охотником за людьми. Для меня категория таких людей известна — дурдом, где я 25 лет отпахал. Выступлений в городах, деревнях, городишках, за рубежом я уже имел сполна. Ну так эта категория ничего мне и не стоила. И я попал в Думу не потому, что я рвался в политику.

Мне было интересно посмотреть на депутатов — и я видел депутатов. В течение двух лет там, в Думе, мы обычно втроем завтракали: я, бывший председатель Верховного совета СССР Анатолий Лукьянов и журналист Александр Невзоров.

«Ну что, Шамиль, я тебе нужен еще?»

Когда произошли события в Буденновске, я в больнице находился девять часов, а тогдашний директор Федеральной службы контрразведки (сейчас это Федеральная служба безопасности — прим. «Ленты.ру») Сергей Степашин был на телефоне. Мне [лидер чеченских боевиков Шамиль] Басаев говорит: «Я вам отдаю заложников. Есть два условия». Я: «Какие?» Он: «Стол для переговоров и прекращение стрельбы». Я звоню Степашину и говорю: «Передайте [председателю правительства Виктору] Черномырдину» (в это время президент Борис Ельцин был в отъезде). Тот, генерал, мне, лейтенанту медицинской службы, отвечает: «Есть». И позвонил. Тут же выступает Черномырдин и говорит, что мы идем на эти условия.

Потом Басаев говорит: «Давай еще корреспондентов позовем». Ему вызвали корреспондентов. Все закрепили, и весь мир уже знал, что будут такие условия. Я позвонил из больницы своей двоюродной сестре в Москву и попросил договориться в ООН — там у меня был знакомый товарищ, — чтобы сообщить о таком событии. В общем, застраховался от и до. И вот уже два часа ночи, я говорю: «Ну что, Шамиль, я тебе нужен еще? Я все сделал. Теперь вы будете свободны». Надо было, может быть, остаться. А я не остался. Взял и ушел. Тем не менее заложники были освобождены без единого выстрела. И Басаев мне на прощание сказал: «Я ваш должник». Я ему: «И ты этого не забудешь?» Он: «Нет, не забуду».

Сразу после событий в Буденновске Дума слушала отчет Черномырдина. Жириновский тогда кричал, что, мол, чтобы неповадно было, например, если террористы захватили самолет, надо сбивать. А чеченцы показали свой дух: они сами стали себя взрывать. Я спрашивал об этом Шамиля: «Ты же можешь погибнуть». Он: «Мы этого не боимся». Поэтому стрелять по самолету, где было много невинных людей, — это кощунство. А переговоры в любом случае хороши.

Потом слушали отчет министра внутренних дел Виктора Ерина. Он вышел с длинной палкой, там были развешаны всякие графики. Говорил, что преступность на столько-то снизилась. А я сидел рядом с Жириновским. Тот вдруг вскакивает — я не успел схватить его за пиджак — и кричит на весь зал, что министр такой-сякой. Стал оскорблять этого Ерина. Тот, недолго думая, достает платочек, вытирает губы, забрал указку и исчез.

На следующий день я прошу слова и говорю, что хочу закончить доклад Ерина. Я тогда сказал: «Да, господа депутаты, мы можем снизить преступность. Но при одном условии: если вы дадите мне такие полномочия». Депутаты сказали: «Не дадим». Потом я вышел в коридор, а ко мне подошли и говорят: «Слушай, там на тебя наехал поп». В той Думе депутатом был священник. Он тогда выступил и сказал, что Кашпировский может всех загипнотизировать, и депутаты примут такое решение. И добавил: «Так как он сатана, я приступаю к молитве». «Иже еси на небеси» — какой мрак. Я возвращаюсь назад и говорю: «Если бы я мог всех загипнотизировать, всю Думу, то я бы загипнотизировал только этого священника, чтобы он приходил сюда не в рясе, а в кальсонах». Тут все расхохотались, и на этом все кончилось.

А коллеги-политики обращались к вам за помощью как к психотерапевту?

Бывало, бывало. Некоторые из них были очень высокопоставленные. Но врачебный долг — молчать. Я много знал об их семьях, о том, где там что и как. Внуки были, дочери. Но об этом я не имею права говорить.

«Хотел как-то приласкать Молдавию»

Хорошо, давайте тогда поговорим о вас. Расскажите, как вы сейчас живете. Я имею в виду обычную жизнь. Вот, например, в каких словах вы могли бы описать то, что прямо сейчас вас окружает?

Я сюда (в США — прим. «Ленты.ру») просто приезжаю и снимаю здесь апартаменты. Обыкновенные скромные апартаменты, не то что у звезд, у которых все по-другому. Фактически мне ничего не надо. Обыкновенная обстановка — вот стол есть, вот холодильник, там кровать. Пару таких комнат — все. И скоро я уже буду в Москве. Там тоже скромно.

В свое время я же дарил квартиры. Например, в Молдавии я подарил четырехкомнатную квартиру в кирпичном доме одной бедной женщине. В зал обращаюсь: «Кто тут самый несчастный?» Она была 27 лет в очереди. А я уже купил эту квартиру. Как-то я сидел с секретарем ЦК Компартии Молдавии и сказал ему, что хочу кому-то подарить ее. Он сказал: «Хорошо». Мне квартиру приготовили, оставалось только ключи отдать. И когда во время выступления эта женщина вышла, я говорю: «Вот вам ключи». Она начала приседать, плакать, смеяться. У нее была истерика. Зал стал рыдать. По всей Молдавии пошла молва.

А я уже тогда хотел как-то приласкать Молдавию, чтобы она не очень серчала на Россию. Потому что страну разделили, и все республики давай враждовать. Такая страна — и порвали страну! Порвал страну кто? Эта троица, будь они прокляты за это все. Продали мою страну. Национальность у меня — советский. Был, есть, таким и останусь. Никто не переделает. Поэтому мне хотелось, чтобы это все в Молдавии не лопнуло. Кто квартиру подарил? Это гражданин России сделал!

А в Ташкенте я пошел дальше. Там я подарил пятикомнатную квартиру. Та женщина спустя десять лет написала мне письмо: «Нам так хорошо. Мы вам так благодарны». А зачем мне благодарность за мой жест? Я никогда не рвался, чтобы передо мной кланялись.

Еще я машины дарил. В Белоруссии подарил шесть автобусов. Тогда была такая возможность. А сейчас я очень скромно живу.

«Никогда нельзя желать прожить 120 лет»

Иногда говорят: живите 120 лет. Они не понимают, что говорят. 120 лет — а где же твои однокашники? Их давно нет. А где твои дети? Их же нет. Уже внуков многих нет. И ты кто? Абсолютно один. Никогда нельзя желать прожить 120 лет. Иначе столько же надо желать прожить всем друзьям и врагам. Тогда будет хорошее поздравление.

Вы сейчас рассказали, что люди вас благодарят. А бывает такое, что ваши пациенты к вам обращаются с тем, что ваше лечение не помогло, что делать?

У меня не лечение, а учение. Это раз. Во-вторых, претензии ко мне, чтобы я был выше Бога — это излишне. И если они приходят с заболеванием, с которым человечество до сих пор не может справиться, то какие ко мне претензии? Иногда бывает, что что-то не прошло. Тогда надо еще раз попробовать. Но у меня нет поползновения все охватить — от головы до пят. В основном то, чем я занимаюсь, это аллергия, сердечно-сосудистые заболевания, исчезновение рубцов на сердце, выпадение половых органов, коррекция спины.

Вот в чем состоит моя работа, чего не видят журналисты. Или не хотят видеть. Они навесили на меня ярлык «гипноз». Они приклеили ко мне Чумака, который очень обгадил мое дело своим именем и своими дурацкими действиями.

А как вы относитесь к критике со стороны представителей медицинского сообщества? Как вы думаете, почему они вам не верят?

Они домашние, диванные мудрецы, которые путают меня с Чумаком. Но у меня есть другое признание. Я член четырех иностранных академий. А еще, можете посмотреть, в 1991 году было решение научной конференции, где присутствовали 225 врачей. Что еще надо? А если отдельные представители медицинского сообщества не понимают — так это детский сад.

И последний вопрос, немного философский. Можете сказать, что жизнь удалась?

Нет, не удалась.

Почему?

Я у подножия того, что мог бы сделать, но я упустил это. Первое — зачем я сделал в 1989 году всего шесть передач, когда надо было минимум десять, а то и 30-40. Это первый серьезнейший ляп, который мою жизнь полностью разрушил. Я мог бы все по-другому делать. Второй ляп — мне ни в коем случае не надо было ездить в США. Хотя бы даже в туристические поездки. Это абсолютно было лишнее. Страна хорошая, но не для меня. Я тот банан, который на Северном полюсе не растет. Я обожаю Украину, Белоруссию, Россию. Я обожаю Советский Союз. Это моя родина. Вот и все. У меня несколько родин: Казахстан, где я сделал свои первые шаги, Белоруссия, где я пошел в первый класс, Украина, где я закончил школу — и так далее.

И вы знаете, я никак не мог сделать, чтобы моя дочь не оставалась в этой Канаде. Это страна совершенно чужая, немилая. Там все другое. И я очень много потратил времени и сил, чтобы забрать ее оттуда, чтобы похоронить ее вместе с моей мамой и отцом. С ними рядом лежит сейчас любимая внучка. И теперь я иногда приезжаю в Винницу, иду туда и разговариваю с ней.

И что — это считается, что удалась жизнь? Если бы я проводил эти передачи, никогда бы мои дети в Америку не поехали. Все по-другому повернулось бы. Я мало работал, я был большой лентяй. Надо было читать больше, быть более внимательным, откровенным — в выборе друзей и во всем прочем. Надо быть бдительным в построении всего — и личной жизни, и рода занятий. И прежде чем что-то делать, надо подумать и сказать: «Я переночую с этим вопросом. Ночь, а то и две. И когда созрею — отвечу». А в спешке ошибки неизбежны.