Уже действующие в России два десятка министерств не могут за всем уследить, полагают некоторые российские политики и чиновники. По их мнению, в стране недостает специальных структур, которые бы занимались, например, сферами магии и психологии. Что предлагается создать и есть ли у этого реальные перспективы, выясняла «Лента.ру».

Отдельный государственный орган сможет лучше управлять арктическими территориями, уверен полпред президента в Северо-Западном федеральном округе Николай Цуканов. С инициативой создания нового ведомства он выступил 29 марта на Арктическом форуме в Архангельске. Его идею поддержал полпред главы государства в Сибирском федеральном округе Сергей Меняйло:
«Кроме экономической компоненты, есть еще и социальные обязательства перед теми людьми, кто был в том числе заселен сюда еще в советское время».

Интерес к этому макрорегиону в первую очередь связан с нефтяной отраслью. За Арктикой будущее, считает министр энергетики Александр Новак. По оценкам, там миллиарды тонн нефти и десятки триллионов кубометров голубого топлива.

Однако большинство ведомств, предлагавшихся российскими чиновниками и политиками, были связаны с менее приземленными вопросами и более тонкими материями.

Психологический момент

Депутат Заксобрания Ленинградской области Владимир Петров в конце марта обрушился с критикой на школьных психологов. Они ориентируются не на качество, а на количество, заявил политик. И предложил для контроля и надзора за этими специалистами создать министерство психологии.

«Прошу Вас рассмотреть возможность упразднения неэффективного института школьных психологов и внедрения в отечественную образовательную систему нового, но необходимого элемента — педагога, заместителя директора по политическому образованию учащихся», — говорится в его обращении к министру образования Ольге Васильевой.

Плодовитый на идеи парламентарий, выдвигая инициативу, учитывал и актуальную повестку. По его словам, одна из основных задач нового ведомства — борьба с так называемыми «группами смерти» в интернете.

Депутат областного заксобрания Валерия Коваленко сочла идею разумной. Она убеждена, что школьные психологи зачастую «завалены работой не их компетенции», и специальное ведомство, возможно, помогло бы решить этот вопрос.

«И вообще, если вспомнить, то в свое время Минздрав открестился от психологов, а Минобрнауки не справляется. Поэтому надо выделять их в отдельную структуру», — настаивал, в свою очередь, Владимир Петров.

Едва ли на стыке двух министерств нашлось бы достаточно полномочий, чтобы перевести их в самостоятельную госструктуру, но более или менее системное регулирование отрасли, похоже, не за горами. В 2014 году в Госдуму был внесен законопроект о психологической помощи населению, вводящий единые правила работы психологов, а также описывающий права и обязанности их пациентов. Среди соавторов документа — представители парламентского большинства, в частности, депутат от ЕР и первая женщина-космонавт Валентина Терешкова.

Отдых и воспитание

Окружить юных россиян дополнительной заботой и опекой хотят многие — особенно, когда с детьми или подростками случаются неприятности или, тем более, трагедии. После гибели детей на карельском Сямозере депутат Законодательного собрания Карелии Ирина Петеляева заявила: «Нужно создать министерство детства, которое было бы ответственно за детский отдых».

Это давняя идея. Дискуссия регулярно возобновляется и по менее печальным поводам, а то и вовсе без них. Так, за министерство по делам детей и подростков ратовал режиссер Никита Михалков. По его мнению, в современной системе образования напрочь упущен воспитательный аспект, и это негативно сказывается на подрастающем поколении.

В регионах мыслят еще масштабнее. Глава Башкирии Рустэм Хамитов в начале марта призвал сформировать в республике министерство по делам не просто детства, а семейных отношений в целом. Чиновник подчеркивал, что сегодня на первый план выходит демография.

Впрочем, предлагаются и более простые решения. Депутат от ЕР Виталий Милонов уверен, что число разводов и конфликтов в российских семьях снизится, а демография улучшится, если запретить в стране эротические СМИ.

Магический совет

Попутно Милонов готов запретить и программы оккультного содержания — по его мнению, они опасны. «Я не общаюсь с людьми, практикующими хиромантию и прочее. Это неправильно», — подчеркивал парламентарий.

Но, возможно, проблема была в том, что хиромантов в России неправильно регулируют.

Депутат Петров, выступавший за открытие министерства психологии, также подготовил законопроект, регулирующий деятельность колдунов и гадалок. По его замыслу, люди, обладающие сверхспособностями, обязаны лицензировать свою деятельность и отвечать за ее качество.

«Должны быть изначально лицензированные маги и колдуны, которые входят в советы, органы власти, комитеты какие-то», — отметил он. Будет ли за работой магов следить отдельная госструктура или им лучше войти в уже существующие органы вроде Общественной палаты, Петров не уточнял.

Главное, уверен питерский депутат, разрешить колдунам практиковать исключительно белую магию — ту, которая, в понимании Петрова, не вредит здоровью человека. Ну и, конечно, маги и колдуны должны платить налоги.

Пока ни одно из ведомств публично не приглашало хиромантов или парапсихологов ни в какие комитеты. Но если кто-то решится, граждане, скорее всего, это оценят: согласно опросам ВЦИОМ, в магию верят 36 процентов россиян, причем почти треть из них лично сталкивались с колдовством.

Следящий за счастьем

Почти все неохваченные специалисты по семейным и душевным вопросам могли бы неплохо устроиться в другом потенциальном ведомстве — министерстве счастья. Этот надведомственный орган рассматривал бы все принимаемые решения с точки зрения того, сделает ли это людей счастливыми, объясняла спикер Совфеда Валентина Матвиенко. Ее вдохновил пример ОАЭ, где Минсчастья уже существует — с работой ведомства глава верхней палаты российского парламента познакомилась во время визита в эту ближневосточную страну.

«Они создали министерство счастья. Это, наверное, единственная страна, где есть такое министерство», — восхищалась Матвиенко.

Пока на федеральном уровне идею всерьез не обсуждают — в отличие от некоторых регионов. В Свердловской области молодые предприниматели презентовали соответствующий проект губернатору Евгению Куйвашеву. Он обещал подумать.

Хотя гораздо полезнее министерство счастья было бы на других территориях. Как показало исследование агентства NewsEffector и Фонда региональных исследований «Регионы России», самые несчастные россияне живут вовсе не на Урале, а в Братске, Южно-Сахалинске и Чите.

Советское общество было полно противоречий. Граждане СССР верили пропаганде, жалели угнетаемых негров и боялись шпионов, и в то же время носили «лучшие в мире» американские джинсы, слушали Pink Floyd и мечтали о загранице, хоть иногда и сомневались в ее существовании. Как в сознании жителей Страны Советов спокойно уживались недопустимость «низкопоклонничества перед Западом» и понимание, что СССР живет неправильно, рассказывает «Лента.ру».

Никогда

Трудно сказать, насколько сложившимся можно считать мировоззрение восьмилетнего ребенка, однако у этого мальчика были вполне определенные взгляды на мир в целом и окружающую действительность. 1988 год, по телевизору показывали парад в честь 71-летия Великой Октябрьской социалистической революции. Ехала военная техника, проходили улыбающиеся люди с цветами и транспарантами, посвященными борьбе за мир. Мальчик сидел на подоконнике и смотрел на улицу, на двор скульптурного завода, где выстроились в ряд каменные истуканы: суровые мускулистые рабочие, Ленины на любой вкус, советская символика.

Все было как обычно, но все же как-то не так. В последние пару лет в стране многое стало меняться, и взрослые дома говорили вовсе не те вещи, о которых было написано в книжках, — не про то, как хорошо в стране советской жить. «Мама, у нас же никогда не будет капитализма?» — с тревогой в голосе спросил он мать. Та подошла к мальчику, погладила его по голове, прижала к груди и прошептала: «Никогда, конечно, никогда».

Сказано это было вполне искренне, ведь, пожалуй, ни один советский человек не мог себе представить, что уже совсем скоро огромная страна, живущая по своим законам реальности, рухнет как карточный домик. А таинственная «заграница», которая была, с одной стороны, предметом мечты для каждого гражданина СССР, а с другой — источником страхов и легенд, окажется достаточно обычной. Не великолепной, но и не страшной.

В условиях, когда выехать за рубеж могли единицы, образ капиталистического мира формировался в воображении советского человека двумя путями: из разговоров с друзьями и знакомыми, которые слушали «вражеские голоса» по радио (или, если повезло, бывали «там»), и из государственной пропаганды. Вполне возможно, именно эта двойственность породила и современное мировоззрение россиянина, в котором после окончательного краха советской идеологии вместо «хороших» нас и «плохих» капиталистов остались только «плохие» — и мы, и они. А раз плохие все — то ничего зазорного в этом нет. Просто надо быть изворотливее, а главное — сильнее.

От врага до друга и обратно

Как оказалось, железный занавес — вовсе не обязательное условие для того, чтобы граждане нашей страны считали США (а значит, и Запад в целом) страной «высокой преступности и морального упадка, где в отношениях между людьми нет человеческой теплоты» (именно таким был результат опроса общественного мнения, проведенного ВЦИОМ в 2015 году). Все эти штампы словно сошли со страниц советских газет, и тем более интересно, что в 1990 году люди, наоборот, считали Америку страной с высоким уровнем жизни, науки и техники и возможностью самостоятельно добиться успеха.

Корни такого отношения россиян и советских людей к США описывает в эссе «Тысячеликая Америка» американист Иван Курилла. Со времен Российской империи условные либералы видели в Америке ориентир, а условные консерваторы — государство, которое уничтожает индейцев. В советское время индейцев в дискурсе по большей части заменили негры, а к этому прибавился и статус США как мирового полицейского и флагмана ненавистного капиталистического мира. По мнению Куриллы, отношение наших сограждан к этой стране «четко коррелирует с циклами реформ и революций в России, сменяющихся контрреформами, реакцией и застоем».

В СССР активная фаза осмысленной антизападной пропаганды пришлась на 30-е годы, когда абстрактный образ буржуя-интервента, поддерживавшийся со времен гражданской войны, перестал удовлетворять нуждам большевистской пропаганды. Возникла необходимость показывать успехи социалистического хозяйствования — и, разумеется, лучше всего они смотрелись именно на фоне образа загнивающего капиталистического Запада, где к тому же как раз царил экономический кризис.

В своей диссертации историк Алексей Гордин, исследовавший проблему формирования представления рабочих 30-х годов об общественно-политической жизни в странах Запада, отмечает, что именно эта тема была наиболее популярной в заводской прессе 1930-1933 годов. Еще одним источником информации об этих странах были советские праздники, на которых через лозунги и речи продвигали «классово ограниченные представления о жизни на Западе», при этом «официальные источники акцентировали внимание на тезисах о классовой борьбе, военной опасности, социально-экономическом кризисе, ухудшении положения народных масс на Западе».

Однако, по словам Гордина, несмотря на то что официальная пропаганда действительно формировала образ капиталистического мира у пролетариев, общение с зарубежными рабочими (как это происходило, скажем, на заводе ГАЗ, который описывается в диссертации), вносило существенную корректировку в их взгляды. К тому же рабочие, которых отправляли в командировки в США и Францию, подмечали, что, несмотря на экономический кризис и безработицу, уровень жизни населения в целом там существенно выше, чем в СССР.

Так в сознании советского человека 1930-х годов формировался тот самый двоякий образ Запада, который существовал в общественном сознании до самого развала СССР и в какой-то мере продолжает существовать сейчас. С одной стороны, официальные средства информации создавали мифологизированный и стереотипный портрет капстраны, а альтернативные источники на бытовом уровне его корректировали. Согласно альтернативным, все было наоборот: «там» — трудолюбивые люди с гражданской позицией, живущие существенно лучше «наших».

Все изменилось с началом Великой Отечественной войны. Мир четко поделился на своих и чужих, и тут уже было не до классовой войны. «Все для фронта, все для победы» — этот лозунг верен и для советской пропаганды, которая в одночасье «переобулась».

Впрочем, историк Никита Ломагин отмечает, что внезапное сближение в первые недели войны СССР с Англией и США воспринималось населением с настороженностью. Это и неудивительно — совсем недавно главными врагами Страны советов были как раз проклятые буржуи из этих государств, за создание гротескного образа которых пропаганда СССР после подписания пакта Молотова-Риббентропа взялась с удвоенным рвением.

Но ближе к концу войны настроения в обществе изменились, причем настолько кардинально, что это не на шутку взволновало НКВД. Историк Александр Голубев в своей работе об образе Запада в советской военной пропаганде пишет, что не только интеллигенция, но и пролетариат стали задумываться о том, что живут они как-то не так… По крайней мере не так, как могли бы.

Голубев констатирует, что появление в прессе большого количества позитивных и чисто информационных, нейтральных по тону сообщений о жизни стран-союзниц «не могло не найти отклика в сознании советских людей». Он приводит слова металлурга одного из ленинградских заводов, которые тот произнес в 1944 году: «Вот посмотришь на нашу дикую систему и сравнишь ее с американской, так надо сказать, что там люди живут и над ними никто не издевается, сами себе хозяева, их личность неприкосновенна».

Роспуск Коминтерна в 1943 году, восстановление православной церкви, даже введение погон в Красной Армии — все это вызывало в обществе большое количество вопросов, существенная часть которых сводилась к одному: теперь нас отдадут Америке и у нас снова будет капитализм? Так или иначе, за пять лет войны взгляды советских людей на Запад в корне изменились, а вместе с этим «размывались, теряя жесткость и однозначность, пропагандистские стереотипы».

Уже в 1946 году, с началом холодной войны, пропаганда и общественное мнение снова жестко поменяли свой курс. Как отмечает в своей работе историк Анастасия Малкина, все материалы в советском информационном пространстве вновь стали подаваться только в негативном мифологизированном ключе. Появились знаменитые штампы: «звериный оскал капитализма», «упадочная западная культура», «армия бандитов и убийц» (в отношении американской армии). Конечно, как пишет Малкина, у части населения оставался интерес к США и стремление к независимому восприятию, однако большая часть этой группы откровенно боялись открыто демонстрировать свои взгляды.

Эти опасения имели под собой крепкую почву — именно тогда началась борьба с «безродными космополитами», условно либерально настроенной части общества. Само слово, которое переводится с греческого как «гражданин мира», стало в СССР ругательным. Ты — гражданин Союза Советских Социалистических Республик, а не какого-то там абстрактного мира! И вообще, космополитизм ваш — это просто еще одно лицо американского империализма.

Космополитов искали везде: среди журналистов и писателей, театральных деятелей, руководителей музеев, партийных организаций высших учебных учреждений. Слушал «Голос Америки», восхищался США, говорил об этом со знакомыми? Полезай в воронок. А кульминацией этой кампании было известное многим «дело врачей».

Именно в это время полностью оформляется понятие «советский патриотизм», который противопоставлялся космополитизму и приоритизировал достижения русской культуры. «В сущности, проводимые идеологические кампании осуществляли коллективное зомбирование людей, выполняя социально-политическую функцию, так как избавляли большинство людей от необходимости задумываться о сути происходящего вокруг, а у людей думающих это порождало двоемыслие и в конечном счете конформизм», — констатирует Малкина.

Оттепель наперегонки

Все послевоенные годы до смерти Сталина ни о какой разрядке речи даже не могло быть — ощущение новой неизбежной войны с капиталистическим окружением нарастало. Лишь с приходом к власти Хрущева, который, по его же воспоминаниям, ужасно боялся мощи атомной бомбы, Запад и Советы начали искать пути мирного сосуществования. Новый генсек, в отличие от Сталина, активно разъезжал по миру и наглядно демонстрировал то, что СССР готов к диалогу.

Будучи представителем того поколения, которое строило свою карьеру уже при новой власти, Хрущев был тем самым советским человеком до мозга костей. Четко усвоив все стереотипы, он свято верил в социалистический путь развития страны и грядущий коммунизм, при этом осознавая, что творившееся в стране при Сталине достаточно сильно отличается от декларировавшихся идеалов пролетарского государства.

Фраза «догоним и перегоним Америку» приписывается Хрущеву неслучайно (хотя о необходимости догнать и перегнать капиталистические страны говорил еще Ленин в своей работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться»). Именно во время его правления в Америке проводились знаменитые выставки достижений советских науки, техники и культуры, а в Москве — американских. Участились визиты представителей стран Запада в СССР, а советских деятелей — в США и Европу.

Неудивительно, что в такой атмосфере среди молодежи активно распространялись слухи о прелестях капиталистического образа жизни, а государственная машина уже не подавляла такие настроения настолько жестко, как в прежние времена.

В своей статье историк Дмитрий Козлов приводит пример из методических материалов калининградской комсомольской организации, где разбирали «отклонения от нормы» в поведении одного старшеклассника:

«Володя встречался с моряками, побывавшими за границей, и слушал их разговоры о «прелестях» заграничной жизни, составил график передач «Голоса Америки», «Свободной Европы», «Би-би-си» и не пропускал ни одной из них, стал увлекаться зарубежной литературой, джазом. Он начал провозглашать свои принципы и взгляды на жизнь: «Лучше жить по-своему», «Только дураки едут покорять целину и строить электростанции», «Деньги — это все», «Заветная моя мечта — побывать в Америке». Он стал рисовать абстракционистские и порнографические картинки, которые, кстати, распространял и среди школьников».

Как отмечает Козлов, такие качества молодого человека, как индивидуализм, интерес к современному искусству, зарубежным передачам и интерес к западному образу жизни воспринимались как откровенно девиантное поведение. В то же время самого Володю в этом практически не обвиняли, пеняя на школу: «У ребенка богатая фантазия, но, к сожалению, все это не сумели рассмотреть в школе, направить в нужное русло». Вполне «вегетарианская» формулировка.

Если в сталинские времена для того, чтобы считаться прогрессивным деятелем, гражданину капстраны необходимо было в открытую признаваться в симпатии к СССР, то при Хрущеве ему было достаточно критиковать буржуазное общество. Козлов пишет, что благодаря этому в советскую печать можно было протащить даже условно реакционных авторов, предварительно покритиковав их образ мышления в предисловии.

Тем не менее Запад продолжал оставаться для советских людей территорией мифов, «чистой идеей, страной-мечтой, которой, возможно, и на свете нет». Так было до самого конца Советского Союза.

Что такое хорошо и что такое плохо

В книге «Это было навсегда, пока не закончилось» антрополог Алексей Юрчак пишет, что само советское понятие «заграница» не являлось точным синонимом понятия «за границей». Та самая заграница воспринималась не как физическая территория, а как воображаемое пространство, с одной стороны — реальное, а с другой — абстрактное. Советские люди были уверены, что они интернационалисты, несущие свои идеи всему миру, но в то же время сознавали, что увидеть этот самый внешний мир у них нет практически никакой возможности.

При этом государственная пропаганда формировала у советского человека абсолютно противоречивый образ этого «сказочного пространства». Например, с одной стороны (и это может показаться неожиданным для многих современных любителей рафинированной советской действительности), в СССР строилось общество потребления. С другой стороны, критиковалась буржуазная «тяга к наживе».

Каким же образом увеличивать потребление, не стремясь к наживе? Как и следует советскому человеку — воспринимая физические и эстетические блага как вознаграждение за трудовые успехи или поднимая свой культурный уровень. Если посмотреть на вещи трезво, такая формула чрезвычайно сложна для обывателя, который просто живет своей жизнью и хочет, чтобы ему не мешали это делать. В результате в его голове все равно оставалась простая формула, согласно которой просто «надо жить как все, не выпендриваться и не жрать в три горла».

Или то же отношение государства к рок-н-роллу и молодежной музыке в целом. Как пишет Юрчак, критерий, по которому та или иная музыка, записанная на магнитофон, характеризовалась государством как приемлемая или неприемлемая, был опять же сформирован амбивалентно. Согласно этой формулировке, «правильная» зарубежная музыка должна быть связана с культурой трудового народа, а плохая (что самое смешное) — с культурой потребления.

В книге приводится отрывок статьи композитора П. Кантора, который пытается объяснить, как отличить одну от другой, и он лишен всякой логики. «Неправильная» музыка, по его словам, вызывает в человеке «излишнюю развязность или унылое безразличие», а «истинно легкая музыка» — «задушевна, мелодична». Согласно Кантору, можно слушать и джаз, «когда он играет красивые народные мелодии». Но рок-н-ролл и подобные ему «произведения буржуазного искусства» — «дикие».

Все здесь — чисто оценочные суждения, ведь у кого-то и гимн СССР мог вызвать унылое безразличие. Более того, постоянное желание привязать качество музыки к ее народности вызывало еще больше неразберихи.

Весь этот идейный хаос способствовал распространению идеи воображаемого Запада и, если так можно сказать, отыгрышу, «косплею» западной жизни. В 70-х годах не было ничего странного для секретаря комитета комсомола выступать с идеологически выверенными речами на собраниях и при этом носить иностранные джинсы, слушать Pink Floyd и иметь кличку Джон среди друзей.

Джинсы со СПИДом

С другой стороны, не стоит думать, что государство смотрело на «низкопоклонничество перед Западом» сквозь пальцы. Чтобы бороться с ним, использовались так называемые агитлегенды — страшные слухи об иностранных вещах, которые запускались сверху в народ. Несмотря на всю их дикость, люди действительно опасались зарубежных конфет с лезвиями, джинсов со СПИДом и тому подобных вещей. (Автор этой статьи и сам помнит, как его мать, работавшая, между прочим, в советском представительстве иностранной фирмы, предостерегала от жутких зарубежных жвачек, в которые шпионы «закладывают болезни»).

Как пишут Александра Архипова и Анна Кирзюк в своей книге «Опасные советские вещи», активнее всего истории о таких зверствах распространялись в прессе в военное время, однако и в последующие годы их хватало.

Они плотно въелись в общественное сознание — так, авторы книги приводят пример, как в 1957 году, во время Всемирного фестиваля молодежи и студентов, один швед дал советскому мальчику лакричную конфету, который взял ее в рот и тут же выплюнул, так как она оказалась горькой (что для лакричной конфеты вполне естественно). «Присутствовавший при этом инспектор 3-го отделения милиции Р. незаметно отобрал у второго мальчика конфету и позже передал ее работнику КГБ», — гласит милицейская сводка. То есть милиционер воспринял угрозу всерьез.

Архипова и Кирзюк приводят рассказ одного своего собеседника, который ребенком застал Олимпиаду-80. По его словам, как-то его и его друзей иностранец одарил кучей всяких безделушек, в числе которых были сувенирные медицинские фонарики (иностранец был врачом). «Дома я с восторгом рассказал о встрече, достаю фонарик, хочу показать, как он работает, а мама отшатывается: «Не надо, вдруг там бомба!»».

Родина психотронных аппаратов

Конспирологические настроения по отношению к Западу поддерживались до самого распада СССР и на вполне официальном уровне. Если покопаться на книжных развалах, можно выудить буквально кучу книг с заголовками вроде «Апокалипсис из Вашингтона», выходивших вплоть до 1988 года.

В книге «Пулей, ядом, словом…», написанной известным советским журналистом-международником Михаилом Озеровым и выпущенной в 1987 году, слово «конспирология» появляется на одной из первых страниц. Издание не только посвящено изображению ЦРУ как террористической организации, оно включает в себя все штампы о «бездуховном западном мире». Особенно интересен один из пассажей оттуда, выглядит он вот так:

«В детских комиксах одна из семи иллюстраций непременно изображает насилие. Вот мужчина поднял топор, а на полу лежит женщина. Следующий рисунок: он опускает топор. Подпись гласит: «Слышен пронзительный крик Берты. Сверкает сталь. Глухой удар. Крик обрывается». На последнем рисунке снова мужчина с поднятым топором. Читаем: «Он рубил и кромсал, расчленяя труп»».

Этот абзац из книги Озерова, выдаваемый за авторскую речь, — прямая цитата со слушаний Конгресса США в 1954 году, посвященных «влиянию комиксов на юношескую преступность», после которых в стране ввели цензуру комиксов — Comics Code Authority. В частности, республиканцы, инициировавшие их, заявляли, что в «Бэтмене» есть гомоэротический контекст, а «Чудо-женщина» пропагандирует БДСМ. Возмущенный конгрессмен даже говорил, что «Супермен» возбуждает у молодежи садистские фантазии.

То есть вроде бы прогрессивный советский автор цитирует и поддерживает консерваторов, причем делает это с опозданием на 30 лет, когда ситуация давно изменилась (кстати, интересный факт: слушания прошли в апреле 1954 года, а к ноябрю опрос общественного мнения показал, что 70 процентов американцев уверены в том, что комиксы толкают молодежь к насилию, — это к слову о действенности пропаганды).

Книга Александра Асеевского «ЦРУ: шпионаж, терроризм, зловещие планы» 1984 года выпуска вообще начинается с описания, в котором читается современный конспирологический дискурс. «Подробно рассматриваются проблемы подготовки администрацией и спецслужбами США химической, бактериологической и психохимической войны. Большой интерес представляют главы о подрывных действиях ЦРУ в Западной Европе, Канаде и Латинской Америке», — гласит оно. Имя Аллена Даллеса на каждой десятой странице.

Отдельным шедевром позднесоветской пропаганды является документальный фильм 1984 года «На прицеле — разум», в котором под музыку немецких электронщиков Kraftwerk диктор монотонным уверенным голосом вещает зрителю: вот приемчики, благодаря которым американцы отупляют свое население (разумеется, злонамеренно). Психическое оружие? Конечно, оно существует. И скоро будет опробовано на нас.

На дворе — 2020 год, но и сейчас в соцсетях не так уж редки посты об иглах с ВИЧ-положительной кровью, а Запад — все такой же бездуховный, порочный — стоит за каждым переворотом и планирует психотронные атаки на россиян. Это снова к вопросу об эффективности пропаганды.

В России собираются ввести новые правила работы с детьми с инвалидностью. Все они должны будут пройти обследование, чтобы медики определили их «реабилитационный потенциал». Специалисты уверены в важности документа и настаивают на том, что сейчас в стране многие вещи делаются впервые, но родители таких детей беспокоятся, что могут остаться без помощи. Как узнала «Лента.ру», сейчас многие семьи уже научились самостоятельно ухаживать за своими родными: они приобретают необходимые навыки, ищут деньги, а кто-то — уезжает за границу. Их истории (как и позиция реабилитологов) — в нашем материале.

«Врачи утверждали, что она от силы проживет пару месяцев»

Екатерина Шабуцкая: Моя дочь родилась 13 лет назад. В российском интернете ее знают под именем Козявка. Я часто пишу истории про то, как она растет. Когда-то я решила, что буду об этом говорить, потому что это создает запрос в обществе.

Когда Козявка родилась, врачи утверждали, что она от силы проживет пару месяцев. Но что именно с ней не так, несмотря на многочисленные ЭЭГ, УЗИ и МРТ, нам никто сказать не мог. Соответственно, лечить ее в России никто и не пытался. Поэтому мы начали искать альтернативу. Оперировались в Австрии, Германии.

Козявка в Германии пошла в школу, в шесть лет — в первый класс. Сейчас уже в пятом. В школу мы попали неожиданно. Проходили очередной курс лечения. И когда были на приеме у врача, та удивилась, что ребенок не учится. Дала адрес, куда обратиться. Дело было в январе. Я решила на всякий случай сходить, записаться на сентябрь. Директриса мне сказала: «Хорошо, приходите послезавтра». На тот момент мы там были по визе и жили в гостинице. Нам дали бумагу, что она учится в школе, дали заключение врачей, что в России дочь лечить не умеют, и отправили оформлять вид на жительство.

У немцев очень строго с тем, чтобы все дети в школу ходили. Это часть их программы адаптации иностранных детей, они из них в школе быстренько немцев делают. И у Козявки первый язык немецкий, русский она хуже знает и не умеет на нем читать и писать.

Козявка никогда не сможет научиться говорить. Но у нее есть компьютер-коммуникатор, с помощью которого она делает уроки, общается. Печатать может — глазками. Она не ходит и, вероятно, не будет. Передвигается на коляске. Но у нее есть знакомый мальчик. В первый раз, когда Козявка ушла на свидание, муж стоял на ушах, кричал, что он будет красться по пятам, следить, что там происходит. Но я потихоньку его приучила, что, вообще-то, наши дети — самостоятельные люди, пусть и с ограниченными возможностями.

У меня время от времени возникают конфликты со школьными учителями. Например, когда они весь класс тащат в поход в горы на три дня. У Козявки сложная система дозировки лекарств. Я не до конца уверена, что учителя сумеют дать все, как надо. Козявка, естественно, требует, чтобы ее немедленно отпустили, потому что все идут. А я — понятно, нервничаю. Но с точки зрения учителей, взять и собраться в горы с такими детьми — вообще никакой проблемы.

В России у Козявки не было перспектив. В школу таких, как она, — не берут. В больницах что делать с такими детьми — не знают.

Наверное, поэтому, когда мы переехали в Германию, я пошла учиться на физического терапевта. Это парамедицинская специальность. В Германии этому учатся четыре года.

В России пытаются создать государственную систему реабилитации. Когда начался этот скандал, некоторые чиновники говорили: вы только критикуете, а сами не знаете, чего хотите. Почему же? Знаем. Я, например, могу рассказать, как это работает в Германии. В России родителю нужно развязать целую войну с разными государственными службами, чтобы хоть что-то получить. Там же — можно просто жить.

В Германии, например, всех неврологических детей курирует нейропедиатр. Причем, он следит за всеми проявлениями — от эпилепсии до гриппа. Он же составляет маршруты реабилитации, выписывает рецепты на индивидуальные коляски, ходунки, слуховые аппараты, взаимодействие со школой и прочее. То есть он полностью ведет этого ребенка. Обычно — от рождения или возникновения проблем до 25 лет. Дальше эстафету перенимает «взрослый» врач.

Нейропедиатр определяет цели реабилитации. А средства — то есть, как достигнуть этих целей, — ищет физический терапевт. Все это для пациента практически бесплатно — покрывается страховкой. Реабилитацию получают все нуждающиеся пациенты не только инвалиды. Если что-то случается с ребенком — операция, перелом руки, ноги — с ним еще в больнице будет заниматься физический терапевт. А затем ребенок будет ходить амбулаторно на занятия до восстановления подвижности.

Экономически схема такая: врач выписывает рецепт — на месяц или на квартал — на реабилитацию, там прописаны цель и количество раз в неделю. Этот рецепт принимает к исполнению физический терапевт. По исполнении он подписывает с опекуном документ о количестве проведенных часов и вместе с рецептом отправляет его в страховую на оплату. Тарифная сетка фиксирована, все физические терапевты получают за каждую услугу оговоренную сумму.

Большинство физических терапевтов работают в небольших амбулаториях на четыре-пять специалистов. Такие амбулатории есть в городе на каждом углу, есть в каждой деревне. Не все амбулаторные физические терапевты умеют работать с тяжелой неврологией, нужно выбирать тех, что умеют. Некоторые в основном лечат людей с больными плечами и коленями, кто-то работает с рассеянным склерозом или пожилыми инсультниками. Если из дома выйти сложно, физический терапевт придет лично, на это тоже есть специальный рецепт.

Обычно в штате коррекционных школ есть команды физических и эрготерапевтов, дефектологов. Последние обучают альтернативной коммуникации «неговорящих» детей. Другие специалисты учат правильно дышать, кашлять, жевать и глотать, держать игрушку, пользоваться ложкой и прочее.

У нас прямо к школе прикреплена частная фирма, специализирующаяся на технических средствах реабилитации. Она работает по госконтракту. Один и тот же техник всем детям с первого до последнего класса подбирает, подгоняет, чинит, шьет технику, в том числе коляски. Он всех знает, все их особенности, спастику и потребности. Как только ребенок из чего-то вырастает, школьный физический терапевт его зовет, и технику либо подгоняют, либо подбирают новую. Тот же техник подбирает все оборудование для дома.

Шкала оценки «реабилитационного потенциала» есть, она используется только для постановки задач реабилитации, в особенности на период около года. Она никогда не используется для выбраковки, для отказа в реабилитации. Сама постановка вопроса немыслима. Кого-то можно научить только правильно дышать и кашлять, другого — ходить с поддержкой, третий — будет прыгать и бегать.

Курсовая реабилитация проводится, если нужно, пару раз в год, всегда на фоне основной постоянной реабилитации, 1-4 раза в неделю. Если нужен интенсив (например, научить альтернативной коммуникации или провести занятия после замены тазобедренного сустава), то направляют в большие центры. Часто отправляют туда, чтобы усилить эффект. Но дома они занимаются постоянно.

Какой мы получаем результат: качественная диагностика вкупе с ранней постоянной помощью приводят к тому, что почти все случаи легких и средних форм ДЦП корректируются до двух лет. Более тяжелые степени получают реабилитацию как для улучшения подвижности и качества жизни пациента и опекунов, так и для поддержания состояния без ухудшений. То есть все нейродегенеративные пациенты тоже получают реабилитацию до последнего. Это означает, что количество людей с инвалидностью существенно снижается. Тем более снижается количество людей, не включенных в социальную и экономическую жизнь общества.

«Людей с эпилепсией — много. Им что теперь — не жить?»

Анна Грачева: Моему пятому ребенку Диме сейчас три года. В результате неблагоприятного стечения обстоятельств он родился недоношенным, на 32 неделе. Было экстренное кесарево, реанимация, ИВЛ (искусственная вентиляция легких — прим. «Ленты.ру»). Кислородное голодание вызвало обширное повреждение головного мозга.

Сначала врачи в государственных больницах нам говорили, что ребенок не доживет до года. Соответственно, никаких действий по его реабилитации, лечению предпринимать не надо. Нам вообще предложили оставить ребенка в больнице. «Зачем вам такой? — сказали. — Вы же хорошая семья». Но это не в наших принципах, мы своих не бросаем. Тогда нас выписали домой, умирать. Мы стали ходить с Димой по больницам, спрашивать — что делать. Он не мог спать, кричал. Но везде говорили, что у нас очень тяжелый ребенок, и они не знают, чем помочь.

Когда Диме было пять месяцев, я с ним поехала в Израиль. Мы изначально думали, что он слепой, потому что структура поражений головного мозга на это указывала. Но выяснилось, что он видит. В Израиле ему поставили диагноз ДЦП, выявили сложный эпилептический синдром, подобрали препараты.

Вернувшись в Москву, оформили Диме инвалидность. В общем-то, теоретически, законы в России хорошие. Например, любому инвалиду положена индивидуальная программа реабилитации (ИПР). Врачи комиссии медико-социальной экспертизы пишут, что нужно, чтобы восстановить, поддержать человека на определенном уровне, а кого-то, возможно, и вылечить. Первый раз, когда мы оформляли инвалидность, наша ИПР была пустой. Я попросила вписать Диме обувь, протезы. Чтобы не развивалась спастика, не закостеневали конечности, таким деткам требуются специальные устройства. Но в комиссии удивились — а зачем, он у вас ведь все равно ходить не будет? Зачем обувь ему? Я спрашиваю, а зимой как на улицу пойдем? Ну, купите сами ему какую-нибудь обувь, отвечают.

Только после того, как нас взял под опеку детский хоспис «Дом с маяком» (частная благотворительная организация), их юрист помог нам все грамотно оформить. То есть закон вроде есть. Но фактически все приходится выбивать с помощью каких-то специалистов. Критериев, четкого регламента — кому и что нужно, на каком основании можно отказать — нет.

У родителей больного ребенка обычно нет времени ходить по комиссиям и доказывать свои права. Нам ведь первоначально даже коляску не хотели давать. Стандартная инвалидная — нам не подходила. Он в ней бы болтался, как макаронина. Нужна была специальная, предназначенная для неходячих детей, которые не умеют сидеть. Чтобы была поддержка для головы и тела. Говорили — он у вас парализован, зачем ему коляска?

Но даже если Дима не научится ходить, это поможет мне — маме. Я могу взять Диму и пойти за старшими детьми в школу, детский сад. А не находиться с инвалидом постоянно дома, как в тюрьме. У нас почему-то считают, что если мы не можем на ноги человека поставить — пусть он лежит дома. Но это фашизм. Почему мой Дима не имеет права в коляске кататься по улице? Да, у него эпилепсия, но он очень радуется, когда он видит каких-то деток. У нас хороший район, к нему на площадке подходят, он умеет общаться, он ручку протягивает, его дети за руку держат, дают ему мячик.

Сейчас в ИПР у Димы записано: возможность восстановления — низкая, реабилитационный потенциал — сомнительный. То есть подразумевается, что он никогда не будет ходить. Мы и сейчас-то от государства практически ничего не получаем. Даже информационной поддержки. Ищем все сами, приходится перелопачивать огромный объем информации. И платим за все — тоже сами. В месяц уходит минимум 30 тысяч. Одно занятие с реабилитологом — 3-5 тысяч. Это все частные специалисты. Потому что в государственной системе они не предусмотрены. Если и есть какие-то занятия с «государственными» логопедами, ЛФК, поездки в санатории на море — людей с эпилепсией к этому просто не допускают. Эпилепсия для всех активностей считается абсолютным противопоказанием. Боятся, что в любой момент может начаться приступ. Ну и что? Людей с эпилепсией — много. Им что теперь — не жить?

За то время, как мы занимаемся с Димой, он научился вставать на четвереньки; более-менее держит голову, когда сидит; умеет захватывать предметы, играть с ними, перекладывать из руки в руку. Учитывая, что первоначальные прогнозы были, что Дима останется растением, — это большое достижение. А недавно сын научился самостоятельно брать поильник и пить из него. Если бы Дима просто лежал, как нам настоятельно рекомендовали, мы бы ничего не добились.

Кажется, вроде, это мелочи, но они очень облегчают жизнь. И потом, дело не столько в приобретении навыков, сколько в избавлении с помощью реабилитации от различных симптомов. У многих людей с ДЦП очень сильные боли. Спастика, то есть напряжение, настолько скручивает тело, что человеку нельзя спокойно уснуть. Занятиями снимаются спазмы, мышцы расслабляются. Когда ребенок спит, для всей семьи это огромное облегчение. Потому что когда он орет от боли всю ночь, то страдают все.

Часто можно встретить в Подмосковье и даже в Москве скрюченных детей с негнущимися руками или ногами, деформированной грудной клеткой, сколиозом. Это значит, что в свое время родителям никто не показал, как правильно обращаться с неходячим малышом, как его нужно позиционировать. Если мама в течение полугода неправильно сажает ребенка, у него начинается искривление позвоночника, а это — боли. В поликлинике же на все вопросы обычно один ответ: «А что вы хотите? У вас такая болезнь». И в лучшем случае — направляют к массажисту, который десять минут погладит ноги.

У нас в России вообще боятся больных людей. И не только с эпилепсией или поражением мозга. У моего одноклассника дочка с рождения с сахарным диабетом. Большая проблема была устроить ее в школу, потому что у нее инсулиновая помпа (устройство для автоматического введения инсулина, которое крепится на теле, — прим. «Ленты.ру»). Администрация школы предложила оформить девочку на домашнее обучение. Потому что — мало ли что…

Мировая практика говорит, что для развития общества не похожие на нас люди — очень важны. Беда может случиться с каждым. Под опекой московского детского хосписа много детей, которые когда-то были совершенно здоровы. А потом — авария или болезнь. Фактически, любой человек может кататься на лыжах, как Шумахер, и впасть в кому.

«Для моей любви он весьма перспективен»

Светлана Зайцева: Мой восьмой ребенок, младшенький, родился без сердцебиения. Сердце ему запустили адреналином. В реанимации, на грани жизни и смерти, провел неделю, полторы недели на аппарате искусственного дыхания. Как только стал дышать сам, нас перевели в Филатовскую больницу Москвы, потом — в неврологический диспансер. Выписали с лекарством от судорог. Но рекомендовали сына просто не трогать, потому что у него судороги, а значит, никакие процедуры не показаны. У Семена диагноз: ДЦП, эпилепсия, глухота, спастический тетрапарез.

Первая трудность, с которой мы столкнулись, — нас не хотели ставить на учет в поликлинике. Обращались в две амбулатории, везде пытались футболить, так как ребенок со сложным диагнозом им был не нужен. Боялись — а вдруг умрет и испортит им статистику. Мы вначале пользовались услугами платных педиатров из Андреевской больницы. К чести последних, они приложили все усилия, чтобы Сему поставили на учет в обычную муниципальную поликлинику. Сами собрали пакет его документов, сами хлопотали, обивали пороги, потому что я не могла от больного ребенка отойти ни на шаг.

Что и как делать, как себя вести, чего бояться — этому врачи не учат родителей. Ведь я не понимала, чего мне бояться. Например, когда ребенок просто замер и смотрит в одну точку — это нормально? Что делать, когда судороги? Все как один врачи говорили мне: ты можешь вызвать скорую и ехать в реанимацию. Это был ад! Сначала я ждала скорую. Потом врачи скорой копались в ворохе Семиных бумаг и анализов. Потом кому-то звонили для консультации. Потом еще кому-то звонили узнать, как утилизировать оставшийся в ампуле реланиум. И все это время мой мальчик хрипел, гнулся дугой, если не терял сознание, то плакал от боли и страха. Мы ехали с ним в больницу. И его, маленького, напуганного, грудного, — забирали у меня в реанимацию и лили ему капельницы. Мне оставалось выть под дверью. Потому что со мной никто не разговаривал из врачей. Иногда выходил какой-то усталый человек, говорил: «Семен Зайцев — состояние стабильно тяжелое».

Потом мы улетели в клинику в Берлин. Побирались по друзьям и по интернету. Кошмар тоже, лично для меня. Но для деточки — чего не сделаешь. В Берлине меня научили пользоваться свечками, которые останавливают эпиприступ. Пока мы справляемся с этими свечками, то нам не нужна скорая, не нужны уколы. Исчезла вся эта мука с отправкой в реанимацию. Но у нас это лекарство не сертифицируют, хотя им весь мир пользуется.

Мой ребенок с точки зрения реабилитации — бесперспективен. Однако инвалидность ему дали всего на два года. Хотя ни глухота, ни ДЦП, ни гипоплазия червя мозжечка не лечится! А представляете, как сложно оформить ворох документов для медико-социальной комиссии? Когда нам дали инвалидность, мы получили индивидуальный план реабилитации. По нему мы получаем памперсы, которых не хватает. Нам возместили стоимость инвалидной коляски. И после долгой борьбы мы выбили два слуховых аппарата. Их отказывались давать, аргументируя тем, что Сема все равно не заговорит. Да и мало ли что — вдруг его неврологический статус ухудшится? С аппаратами он смотрит мультики, слушает, как старшие занимаются на музыкальных инструментах. То немногое время, которое ему дано прожить, — пусть слышит! Но нас мариновали до последнего. Вообще я заметила, что если ребенок — эпилептик, его вычеркивают из списков живых, умножают на ноль. Нам не светит лечебная физкультура, плавание, массажи, сурдопедагоги, логопеды, войта-терапия, нет никаких групп для таких детей, где они могут быть вместе.

Все мы делаем на свой страх и риск, и, конечно, за свой счет. В прошлом году я ходила в реабилитационный центр в Бутово, куда мы сейчас прикреплены. Я просила помочь мне в приобретении специального велосипеда — тренажера для деток с ДЦП. В чем мне было отказано.

Кроме Семочки у меня еще семь детей. Мы всей семьей круглосуточно держим его на глазах, караулим — приступы случаются внезапно. Во время приступа он может кусать язык, его тошнит. Может и сердце остановиться. Родители таких детей все уже немного врачи. Потому что реальность такова, что мы никому не нужны. А, к сожалению, для борьбы за бесплатные медуслуги нужно иметь стальные нервы и крепкое здоровье.

Семе сейчас пять лет. Несмотря и вопреки, он стоит и передвигается с опорой. Научился глотать, пить из чашки, общается. Братья и сестры его обожают. Для моей любви он весьма перспективен.

«Давно по уши в долгах»

Екатерина: Сыну пять лет. У него spina bifida пояснично-крестцового отдела позвоночника, как следствие — гидроцефалия, нарушение функций тазовых органов, тетрапарез. До 2015 года был парапарез, но во время ортопедической операции произошел инсульт. В результате — нарушение речи и моторики рук, началась эпилепсия. Из больницы нас поспешили выписать в никуда.

Но мы очень рассчитывали на реабилитацию. Начали обследование в «Национальном центре здоровья детей». Но врач-реабилитолог своим заключением перечеркнула всю нашу жизнь. Нам было отказано в занятиях по причине слабого вербального контакта и низкого реабилитационного потенциала. Урологи в НЦЗД (Научный центр здоровья детей — прим. «Ленты.ру») нас также отказались принять.

Мы в 2017 году возили ребенка на обследование в Италию. Там ему прооперировали мочевой пузырь, мочеточники, прооперировали одну ногу, сделали высококачественные аппараты для ходьбы, провели реабилитационные мероприятия. Там он начал говорить первые слова после инсульта.

Вернулись мы домой с ходьбой в аппаратах, с пониманием происходящей действительности и началом восстановления речи. Сейчас сын учится ходить в ходунках без аппаратов. Перспективность в большинстве случаев можно понять только после начала реабилитации (и часто — далеко не сразу после ее начала).

Мы вынуждены лечиться платно. Ровно настолько, насколько наскребем денег. Уже давно по уши в долгах. В среднем ему нужны занятия с логопедом, психологом, коррекция двигательная, это 18 тысяч в неделю при посещении трех специалистов три раза в неделю. Выездные интенсивы от 190 тысяч рублей за три недели.

«Отношение к пожилым пациентам еще хуже»

Камиль Биккулов: Два года назад у жены Наили диагностировали БАС (боковой амиотрофический склероз — прим. «Ленты.ру»). За несколько лет человек, считавший себя полностью здоровым, теряет способность говорить, ходить, есть, глотать. Постепенно атрофируются все мышцы. И в конце концов — он умирает от удушья. Это неизлечимое заболевание. Но можно попытаться стабилизировать состояние, облегчить симптомы. Сейчас раз в неделю мы занимаемся с реабилитологом и логопедом. За свой счет и при помощи благотворительного фонда «Живи сейчас». Не то чтобы речь после занятий кардинально улучшается. Но все равно, эффект чувствуется. Потому что сейчас Наилю можно понять с трудом. После специальных упражнений звуки ей даются легче. Ну и настроение у нее, конечно, улучшается. А это немаловажно. При такой болезни каждая секунда радости, каждый маленький успех — на вес золота.

В реабилитационный центр нам далеко добираться, почти на другой конец города. Бывает, туда без сил едет, а назад — уже какая-то искорка в глазах. Эффект есть. Выбор у нас невелик: либо ничего не делать, ждать, когда уже все случится, либо как-то бороться.

Я сам врач. И жена до того как заболела 20 лет работала педиатром. Но мы не слышали, что для таких пациентов есть реальные программы медицинской реабилитации, чтобы с ними занимался логопед, физический терапевт. По программе ОМС, насколько я знаю, такие вещи не предусмотрены. Может быть есть что-то такое тайное, чего нужно добиваться, ходить, обивать пороги. Но ни времени, ни сил на это нет. А за наличные, конечно, есть все, что хочешь.

В программе паллиативной помощи мы состоим. Приезжал доктор. Привез нам ходунки. Не пользуемся, потому что для Наили они неудобные. Хотим отдать, ведь кому-то могут пригодиться. Выдали насадку на унитаз. Но она тоже на балконе. Мы сейчас сами подобрали подходящую.

А для обычной городской поликлиники мы как бы не существуем. Если родителям детей еще можно чего-то попытаться добиться, попросить, то отношение к пожилым пациентам, особенно к тем, у кого нет надежды, — еще хуже. А зачем их лечить? Обидно немного становится, ведь всю жизнь человек работал на благо государства, но ничего не заслужил.

Ежегодно в последний понедельник марта в России отмечается День бездомного человека. Дата была учреждена благотворительной организацией «Ночлежка» и фондом «Нужна помощь» в знак солидарности с людьми, оказавшимися на улице. К трехлетию акции «Лента.ру» и «Ночлежка» запускают совместный проект и представляют трейлер документального альманаха о бедности и бездомности под названием «Грош». Несколько раз в месяц в течение года на наших сайтах и в YouTube будут выходить эпизоды сериала о людях, оказавшихся в сложной ситуации, — настоящий портрет нищеты в лицах. Первая серия будет доступна уже 27 марта. А накануне «Лента.ру» поговорила с руководителями санкт-петербургской и московской «Ночлежки» Григорием Свердлиным и Дарьей Байбаковой о масштабах проблемы, новом-старом «крепостном праве» и стереотипах, связанных с бездомными людьми.

«Лента.ру»: Что такое бедность и бездомность? Каковы их масштабы?

Григорий Свердлин: С глобальных вопросов начинаем…

Дарья Байбакова: Бедность — это некое экономическое, финансовое состояние человека, когда он не может позволить себе каких-то базовых жизненно важных вещей. Ему не на что есть, он не может платить за квартиру, не может содержать своих детей.

Надо понимать, что два эти понятия довольно сильно связаны. Бездомность — это предельное выражение бедности. И очень часто сегодняшние бедные — это завтрашние бездомные.

Свердлин: Если я не ошибаюсь, у нас только по официальным оценкам 22 миллиона человек находится за чертой бедности. Эти официальные цифры можно смело умножать в полтора-два раза. В России очень велики масштабы бедности, и текущая экономическая ситуация к оптимизму не располагает. Количество бедных будет только увеличиваться, а значит, количество бездомных тоже вырастет.

Как люди становятся бездомными? Сколько их в России?

Байбакова: «Ночлежка» уже 29 лет занимается помощью бездомным людям, и у нас есть статистика из 15 тысяч уникальных анкет. Согласно нашим данным, есть три основные причины бездомности.

Примерно треть становятся бездомными из-за трудовой миграции. Это когда люди, часто из небольших городов или депрессивных регионов России, приезжают в поисках работы в крупные города, где у них нет знакомых и каких-то социальных связей. Кому-то везет, кому-то не везет, а кого-то обманывают, и он оказывается на улице.

Причина бездомности еще трети людей — семейные конфликты. К сожалению, некоторые люди очень тяжело разводятся: муж оставляет все жене с детьми и уходит в никуда, часто на улицу. Родители выгоняют детей, дети выгоняют родителей…

Еще примерно 15-20 процентов — это жертвы мошеннических сделок с недвижимостью. Часто это выпускники детских домов, люди недостаточно финансово грамотные или одинокие старики, которых обманывают черные риелторы. Понятно, что следственные органы и наша полиция довольно мало обращают внимания на такие преступления, мало кто ими занимается.

Свердлин: Кстати, мы недавно собрали такую статистику, что 13 процентов бездомных — это выпускники детских домов.

Байбакова: При этом сам факт жизни в интернате не является предлогом для жизни на улице, но каким-то образом они [выпускники] распределены [в статистике] по разным причинам бездомности — в силу конфликтов с дальними родственниками или финансовой и юридической безграмотности.

А дальше есть небольшие проценты: кто-то освобождается из мест лишения свободы, а у него нет жилья, потому что родственники выписали его из квартиры; у кого-то жилье сгорело, или произошло наводнение. Но эти проценты существенно меньшие.

Свердлин: Когда я с финскими коллегами разговариваю, они мне говорят: «У нас в Финляндии 647 бездомных». Ну, эта цифра условная, я сейчас не помню точно (на самом деле в 2018 году Финляндия насчитывала 6500 бездомных — прим. «Ленты.ру»). Они спрашивают: «А у вас?» Я им говорю: «А у нас не то что с точностью до человека никто не считал, у нас даже с точностью до миллиона человек никто не знает, сколько их».

Мне приходилось слышать оценки от представителей МВД в каких-то интервью — то кто-то скажет, что один миллион бездомных, то кто-то скажет, что 3,5 миллиона. Я больше склоняюсь к тому, что это 1-1,5 миллиона человек, но на самом деле это пальцем в небо, потому что данным переписи в этом вопросе верить невозможно. Понятно, что переписчики не ходили по подвалам, чердакам, заброшенным зданиям, благотворительным столовым и так далее.

Когда «Ночлежка» говорит, что в Петербурге, по нашей оценке, от 50 до 60 тысяч бездомных, мы ориентируемся на официальную статистику смертности, согласно которой в Петербурге ежегодно фиксируется смерть примерно тысячи бездомных. Где-то 700 из них в официальной статистике именуются «лицами БОМЖ», и где-то 300 — это неопознанные, то есть тоже бездомные, за которыми никто не пришел, никто не опознал, и документов у них при себе не было.

В Москве официально ежегодно фиксируется смерть трех тысяч бездомных. Экстраполируя эти данные, мы делаем предположение (у нас нет твердой уверенности), что в Москве в два-три раза больше бездомных, чем в Петербурге.

Москву пока меньше знаем, а в Петербурге мы еще косвенно проверяем количественную оценку тем, что ежегодно мы помогаем 9,5 тысячи человек, если взять все наши проекты. При этом понятно, что к нам приходят далеко не все бездомные, потому что кому-то не добраться, кто-то не хочет, кто-то не знает.

По Петербургу у нас есть и другая статистика — количество госпитализаций, количество обморожений, количество людей, которые обратились в здравпункт при больнице им. Боткина. Это, надо сказать, единственное в городе место, где бездомные могут получить медицинскую помощь в тех случаях, которые не грозят потерей жизни.

Байбакова: Надо сказать, что обычно переход в состояние бездомности — это череда бед, которая случается одномоментно в жизни человека. Нет каких-то статистических данных, говорящих о том, что если доход человека ниже стольких-то [рублей в месяц], то он гарантированно станет бездомным. Здесь еще довольно сильно влияет окружение и внутренние ресурсы человека. Если человек растет в неблагополучной семье, у него слабые социальные связи и здоровье, он живет не в родном городе, ему куда сложнее справиться с теми бедами, которые на него сваливаются.

Что со статистикой соотношения количества богатых и бедных в России?

Свердлин: Честно говоря, не отслеживаем (эту тему — прим. «Ленты.ру»). На это уже нас не хватает. Такие данные есть у Минэкономразвития, и видно, что расслоение в обществе по доходам, к сожалению, только увеличивается.

На самом деле масштаб проблемы очень значительный, и относиться к ней нужно, конечно, серьезно.

По-хорошему, нужна федеральная программа помощи бедным и профилактики бездомности. Необходимо то, о чем мы давно говорим: менять российскую систему регистрации, которая, по сути, от советских времен досталась нам в наследство, а советским временам досталась в наследство, как мне кажется, от крепостного права. Это полный бред, что наши права даже не к нам привязаны, а привязаны к штампу о регистрации в нашем паспорте.

Нужна большая воля федеральных чиновников, чтобы менять систему регистрации и делать ее как в большинстве стран — не разрешительной, а уведомительной. То есть в других странах гражданин соответствующие органы уведомляет: теперь, пожалуйста, вот сюда присылайте почту и штрафы. А мы должны спрашивать разрешения по такому-то адресу прописаться.

Бездомные, например, могли бы получать эту регистрацию по адресам соцучреждений в определенном районе, где они находятся, и реализовывать свои права граждан России. А 92 процента бездомных — это российские граждане, которые, на секундочку, трудоспособны. И если бы всю эту систему удалось поменять, ввести так называемую третью форму регистрации, то мы бы гораздо точнее представляли себе, о каком количестве людей мы говорим. Было бы меньше проблем с трудоустройством, получением медицинской помощи и оформлением пособий.

«Домашние люди куда опаснее бездомных»

Какие стереотипы сегодня существуют вокруг бездомных?

Свердлин: Основные стереотипы такие: люди сами выбрали, сами виноваты. По нашей статистике, лишь 1-2 процента людей признаются, что бродяжничество им нравится. Но даже в этих случаях, когда появляется доверие между соцработником и бездомным, выясняется, что на самом деле этого человека родственники выписали из квартиры. Конечно, он не готов делиться такой информацией с малознакомыми людьми, поэтому говорит, что это его личный выбор. Ну, вряд ли человек в здравом уме предпочтет пребывать на улице 24 часа в сутки. Это все-таки очень тяжелая и опасная жизнь.

Если говорить, как этот и другие стереотипы появились, мне кажется, это очень понятный механизм психологической защиты. Признать, что все мы живем в довольно агрессивном и непредсказуемом мире, признать, что все мы находимся в ситуации незащищенности, действительно страшно. Поэтому проще говорить «ну, меня-то это коснется».

Мне кажется, что тот же механизм можно переложить и на другие проблемы. Например: изнасиловали — сама виновата, не надо было короткую юбку надевать. Или: раком заболел — наверное, заразился от кого-то воздушно-капельным путем. Это все абсолютно одного поля ягоды.

Еще, конечно, распространенный миф, что все бездомные — алкоголики, что они на самом деле пропили свое жилье. Это тоже совершенно не так. Да, среди людей, которые долго, месяцами и годами, живут на улице, много тех, кто обзавелся алкогольной зависимостью. Но алкогольная зависимость — это именно следствие бездомности, а не его причина.

Байбакова: Если человек живет на улице, в холоде продолжительное время, то, во-первых, алкоголь — это простой способ согреться. Во-вторых, это простой способ забыться и проще переносить тяготы такой жизни.

Свердлин: Есть еще стереотип, что бездомные — это какая-то опасность. На самом деле домашние люди куда опаснее. Если мы пороемся в памяти, то вспомним массу жутких историй, когда бездомного облили бензином и подожгли, или битами забили, а еще в Москве банда чистильщиков — 20 человек — зарезала сразу нескольких бродяг. Ни одной истории про то, как бездомные кого-то облили бензином и подожгли, я думаю, мы не вспомним.

Надо понимать, что бездомные — это люди, на которых более агрессивная часть общества вымещает какие-то свои страхи, неуверенность, неспособность распоряжаться собственной жизнью. «Зато я распоряжусь чужой жизнью».

При этом бездомные — люди как люди. Среди них есть добрые и злые, агрессивные и неагрессивные. Но это в первую очередь люди, которые заняты выживанием, которые стараются не попадаться лишний раз на глаза никому, включая полицию, которая за счет бездомных часто повышает раскрываемость.

В метро можно заразиться туберкулезом независимо от того, есть там бездомные люди или нет. Мы все, когда трогаем поручни в метро, скорее всего, с этой туберкулезной бациллой контактируем. Мир — довольно опасное место. Наличие в нем бездомных совершенно эту опасность не увеличивает.

Ну, скажем, у нас многие волонтеры годами контактируют с бездомными. Ни разу не было случаев заражений туберкулезом или каким-то другим заболеванием. И понятно, что ни один волонтер бездомными не был съеден.

Байбакова: Бездомные — это одна из самых стигматизированных категорий людей в России наряду с подопечными психоневрологических интернатов, ВИЧ-положительными и заключенными. Помогать бездомным сложно и по этой причине в том числе.

Спросите обывателя, среднего жителя России, какими он представляет бездомных людей, и он вам опишет какую-то темную однородную массу. С одной стороны, есть категория бездомных с большим стажем, которых мы видим у вокзалов и в метро. Это люди, от которых плохо пахнет; они ходят в грязной одежде, часто — в состоянии алкогольного опьянения. Но важно знать, что это просто вершина айсберга, которая заметнее всего.

Но огромное количество бездомных никто не отличит от обычных людей. Они выглядят как такие уставшие работяги, которые приехали из области на работу в Москву, к примеру. Бездомный человек не обязательно каждый день ночует на улице. Сегодня он разгрузил вагон, получил какие-то деньги и снял койку в общежитии. А завтра он помыл полы где-нибудь и снял на эти деньги комнату в хостеле. А послезавтра его друзья пустили к себе на диване или на кухне переночевать. А еще через неделю, так сложилось, что у него нет денег, и он ночевал на вокзале.

Как выживать и выбираться человеку с улицы?

Байбакова: Универсального рецепта нет. По нашей статистике, средний стаж бездомности в России — 7 лет и 7 месяцев. Понятно, что если человек совсем недавно оказался на улице и провел там меньше полугода, например, у него довольно много внутренних ресурсов на то, чтобы бороться. Он очень часто еще не считает себя бездомным. Зачастую им нужно помочь с восстановлением документов и трудоустройством, и дальше эти люди справляются самостоятельно.

А если человек живет на улице продолжительное время, то внутренних сил становится все меньше и меньше. Он тратит их на то, чтобы переночевать в безопасности, чтобы его не избили, чтобы найти место, где можно поесть. Ему довольно сложно самостоятельно с улицы выбраться. Но это не значит, что такому человеку нельзя помочь. Любому человеку можно помочь! Просто для помощи потребуется больше времени — работа психолога, долгосрочное сопровождение. По совокупности всех действий он возвращается в обычную жизнь. По нашей статистике, 60 процентов людей, которые проходят через реабилитационный приют «Ночлежки» в Санкт-Петербурге, выбираются с улицы и уже не возвращаются туда.

В ближайшем будущем такой приют появится и в Москве.

Свердлин: Собственно, у нас на первом этаже приюта [в Санкт-Петербурге] — консультационная служба. Параллельно ведут прием два специалиста по социальной работе и один юрист. Каждый день на прием приходит от 40 до 70 человек. Часть людей мы просто консультируем — хватает разовой консультации. Часть людей мы берем на так называемое юридическое и социальное сопровождение, когда идет долгосрочный процесс написания запросов, жалоб, получения ответов, иногда походов в суд по отмене мошеннических сделок с недвижимостью, например. Параллельно каждый из наших соцработников и юристов — у нас их 10 человек — ведет 30 кейсов.

Часть людей, которых мы берем на сопровождение, заселяем в приют — тогда просто больше шансов, что человеку получится помочь. У нас все-таки основная задача — это помочь людям выбраться с улицы. В приют селим каждый год где-то 150-200 человек. Селили бы больше, но всего 52 места в приюте.

Помимо приюта у нас много других проектов, которые входят в одну общую систему комплексной помощи. Приходя к «Ночному автобусу», люди узнают про консультационную службу. Приходя в консультационную службу, они узнают о пунктах обогрева, где можно переночевать, если в приюте мест нет, и о «Культурной прачечной», где можно постирать вещи. Все это вместе и работает на то самое возвращение к обычной жизни.