Сорок лет назад, 25 декабря 1979 года, СССР начал вводить войска в Афганистан. Предполагалось, что это будет молниеносная операция помощи дружественному режиму, однако война растянулась на десять лет. Ее называют одной из причин развала Советского Союза; через Кабул, Кандагар, Пули-Хумри, Панджшерское ущелье прошли около ста тысяч советских солдат, от 15 до 26 тысяч погибли. К годовщине начала ввода войск «Лента.ру» публикует монологи солдат и офицеров, воевавших в Афгане.

«Мы честно выполняли свой долг»

Алексей, Новосибирск:

Ни в Афгане, ни после я не встречал воинской части, находившейся в таких боевых условиях и при этом чуть ли не еженедельно подвергающейся обстрелам, и при всем при этом готовой выполнить любую поставленную перед ней задачу. Во время встреч на различных мероприятиях с ребятами, прошедшими дорогами Афгана, услышав в ответ на вопрос «Где служил?» — «Руха, Панджшер», они, как правило, выдавали такие тирады: «Нас Рухой пугали, мол, любой „залет“ — и поедете в Панджшер на воспитание». Вот такое мнение бытовало в ограниченном контингенте о нашем «бессмертном» рухинском гарнизоне!

Полк вошел в историю афганской войны как часть, понесшая самые большие потери в Панджшерской операции весной 1984 года. Наша часть (несмотря на то что находилась вдалеке от взора командования 108 МСД, и награды зачастую просто по какой-то нелепой сложившейся традиции с трудом доставались личному составу полка) тем не менее дала стране реальных героев Советского Союза В. Гринчака и А. Шахворостова. Невзирая на условия, в которых жил полк, мы честно выполняли свой долг. Пусть это звучит немного пафосно, но это так.

Да простят меня ребята-саперы, если я поведаю о минной войне в Афганистане без свойственного им профессионализма. Попытаюсь доступным языком объяснить, что за устройства использовали моджахеды в этой необъявленной десятилетней войне.

Как мне рассказывали наши полковые саперы, многие мины итальянского производства были пневматического действия — то есть проезжала одна машина по мине, мина, соответственно, получала один уровень подкачки, затем вторая — еще один уровень, а вот третья или, скажем, шестая машина в колонне попадала под срабатывание взрывного механизма мины. Иначе говоря, механизм приводился в действие вот этим так называемым «подкачиванием», происходившим за счет нажатия колеса гусеницы нашей техники, и когда уровень доходил до критической точки — происходил взрыв.

Соответственно, когда в колонне, где до начала движения щупом был проверен каждый метр маршрута, происходил подрыв, это вызывало удивление и множество вопросов к саперам. Повторюсь, что, как мне объяснили саперы, по такой мине можно было проехать, если колесо машины не покрывало 3/4 площади мины, то есть проехал по ней, по 2/4 ее площади, — все равно, а вот следующая единица техники может запросто подорваться. Именно минная война принесла нам в Афганистане большое количество изувеченных ребят, особенно в Панджшерском ущелье.

«Там очень много грязи было»

Алексей Поспелов, 58 лет, служил в рембате с 1984-го по 1985 год, дважды ранен:

Честно говоря, все это уже стирается из памяти, только снится сейчас. Жара, пыль, болезни. У меня было осколочное ранение в голову и в ногу. Плюс к этому был тиф, паратиф, малярия и какая-то лихорадка. И гепатит. Болели гепатитом многие, процентов 90, если не больше.

Меня после распределения в 1982 году направили в Германию. Там я прослужил год и восемь месяцев, еще не женился к тому времени. Пришла разнарядка в Афганистан, меня вызвал командир и говорит: «Ты у нас единственный в батальоне холостой, неженатый. Как смотришь на это?»

Я говорю: «Командир, куда родина прикажет — туда и поеду». Он отвечает: «Тогда пиши рапорт». Я написал рапорт и поехал.

Сразу с пересылки мне дали направление в 58-ю бригаду матобеспечения, в населенный пункт Пули-Хумри, в 280 километрах от Кабула на север через перевал Саланг. Там я попал в рембат командиром ремонтно-восстановительного взвода. Скажешь, непыльная работа? Ну, а кто же технику с поля боя эвакуировал? И отстреливаться приходилось, конечно, не раз.

Я вспоминаю это время очень тепло, несмотря на все неприятности и трудности. У нас там люди разделились на тварей и нормальных — но это, наверное, всегда так бывает.

Вот, например, в 1986 году я получил направление в Забайкалье. Должен был в Венгрию ехать, но ротный мне всю жизнь испортил, перечеркнул, перековеркал.

К нам должен был начальник тыла приехать с инспекцией, и у нас решили в бане закопать треть от большой железнодорожной цистерны под нефть. А я в этот день как раз сменился с наряда, где-то часов в шесть. Вечернее построение, и ротный говорит Мироненко и еще одному парню: «Давайте быстро в баню».

Баня — это большая вырытая в земле яма, обложенная снарядными ящиками, заштукатуренная, приведенная в порядок. Там стояла здоровая чугунная труба — «поларис», как мы ее называли, в которую капала солярка, и она разогревалась добела. Она была обложена галькой. И там все парились. До того момента, как привезли эту цистерну, в холодную воду ныряли в резервный резиновый резервуар, двадцатипятикубовый.

И тут комбату приспичило закопать цистерну, чтобы прямо не выходя из бани можно было купаться в холодненькой. Все сделали, но у ротного появилась идея скрутить по ее краю трубу, наделать в ней дырок, чтобы фонтанчики были, и обеспечить таким образом подачу воды. Чтобы идиллия была — показать начальству: глядите, у нас все хорошо!

Но по времени это сделать не успевали. Ребята неделю этим занимались, практически не спали. А Мироненко, сварщик, был в моем взводе. На построении он из строя выходит ко мне и говорит: «Товарищ лейтенант, дайте мне хоть поспать, меня клинит!» Но ротный кричит Мироненко: «А ты что тут делаешь? А ну в баню, заканчивай все давай!»

Как потом оказалось, Мироненко спустился на дно этой емкости, заснул и случайно затушил газовую горелку, которая продолжала работать. В этот момент его напарник, почувствовавший запах ацетилена от автогена, кричит ему туда: «Мирон, ты чего там делаешь, уснул? Ты не спи, я пойду баллон кислородный поменяю». И не перекрыл ацетилен. А Мироненко спросонья нашаривает в кармане коробок и чиркает спичкой. Понимаешь, какой объем взрывчатого вещества к тому времени там скопился? Разворотило все к чертовой матери.

Бахнуло, наверное, часов в 12. На следующий день начали разбор: чей подчиненный, кто дал команду… И ротный тут же все спихнул на меня — мол, это его подчиненный. И началось. Меня сразу же на гауптвахту засадили. Я на ней суток десять просидел, похудел на 18 килограммов. Камера была метр на метр, а в высоту — метр шестьдесят. Вот так я все это время сидел и почти не спал. А в углу камеры стоял такой же «поларис» и разогревался. Фактически я был вдавлен в стенку. Это ужасно — по-моему, даже фашисты такого не придумывали.

Когда было партсобрание, меня исключили из партии за ненадлежащий контроль над личным составом. Прокуратура на меня уголовное дело завела. Но всех опросили и выяснили, что я, наоборот, пытался не дать этому парню пойти работать, и, пополоскав меня, дело закрыли. Хрен бы с этим начальником тыла, купался бы в этой резиновой емкости, ничего страшного. Но ротному приспичило рвануть задницу, чтобы капитана получить…

А так — не только негатив был. Хорошие нормальные люди там как братья были. Некоторые афганцы, пуштуны, лучше к нам относились, чем многие наши командиры. Люди другие были. Там, в экстремальной обстановке, совершенно по-другому все воспринимается. Тот, с кем ты сейчас чай пьешь, возможно, через день-два тебе жизнь спасет. Или ты ему.

Но сейчас туда, конечно, ни за что бы не поехал. Бешеные деньги, которые там крутились, никому добра не принесли. Со мной несколько человек были, которые, я знаю, наркотой торговали. Бывает, попадут в БМП из гранатомета, от бойца фарш остается — ничего практически. Цинковый гроб отправлять вроде надо. И в этих гробах везли героин в Союз. Я не могу этого утверждать точно, но знакомые офицеры об этом много раз рассказывали, и в том, что это было, уверен на 99,9 (в периоде) процентов.

Там очень много грязи было. А я был идеалистом. Когда меня выгнали из партии, я стреляться собирался, не поверишь. Это я сейчас понимаю, какой был дурак, я воспитан так был. Мой отец всю жизнь был коммунистом, оба деда в Великую Отечественную были… Я сейчас понимаю, что это шоры были идеологические, нельзя было так думать.

В 90-е, когда Ельцин встал у власти, я написал заявление и сам вышел из партии. Ее разогнали через год или около того. Сказал в парткоме: я с вами ничего общего не хочу иметь. Почему? Да просто разложилось все, поменялось. Самым главным для людей стали деньги. У народной собственности появились хозяева. Нас просто очень долго обманывали. А может, и сейчас обманывают.

«Пить — пили, и пили много»

Юрий Жданов, майор мотострелковых войск, служил в Афганистане в 1988 году:

Я в 1980 году служил в Забайкалье лейтенантом, и там всеобщий порыв был: давай, мол, ребята, туда, в Афган! И все написали рапорты. Все мы — господа офицеры (которые тогда еще господами не назывались), так и так, изъявляем желание. Но тогда все эти рапорты положили под сукно.

Потом я поехал служить в Таманскую дивизию командиром батальона. Служил, служил, вроде хороший батальон, а потом, во второй половине 80-х, не пойми что твориться стало. Написал рапорт по новой — мол, хочу в Афган. Ну и поехал.

В наш полк специально прилетали вертушки из штаба армии за хлебом и за самогончиком. Гнали прекрасно — на чистейшей горной воде. Бывало, водку привозили из Союза, но это редкость была. Но не только из Союза водкой торговали, в дуканах можно было паленую купить, да и какую угодно. Я имел доступ к лучшему техническому спирту, который по службе ГСМ шел. Пили все — не так, конечно, чтобы все в перепитом состоянии были. Но пить — пили, и пили много.

Я в режимной зоне Баграма, будучи замкомандира полка, курировал вопросы тех подразделений, которые от полка там стояли: третий батальон, зенитно-ракетная батарея, третья артиллерийская батарея и батальон на трассе. Поскольку я находился близко от штаба дивизии, комдив Барынкин привлек меня к работе с местными, поставил мне задачу: мол, посмотри-послушай, чем они там дышат. И я на его совещаниях по этому вопросу присутствовал. Получить информацию о них иначе как вращаясь в их среде было никак невозможно. Вот этим я и занимался.

С «зелеными» — солдатами Наджибуллы, которые за нас воевали, — тоже приходилось работать. Ездили, с местными общались — есть фотографии, когда мы приезжаем, вокруг бородатые стоят, а мы броней идем — колонной. А они там со всякими «хренями и менями» в боевые действия не вступили, склонили на переговоры — тоже показывали свою силу.

Я таджиков-солдатиков из третьего батальона взял и туда, в совмещенный командный пункт, который в Баграме был, где их штаб находился, чтобы они с местными поговорили. На первый день послал одного, на второй — другого. Я специально с собой таджиков взял, причем не простых, а которые на фарси говорили, — большинство афганцев общается на этом наречии.

Один из этих моих солдатиков рассказывал, что они попытались его «заблатовать»: «Давай, мол, беги по-быстрому к нам в банду, мы тебя в Пакистан переправим, скоро шурави (русские) уходят. Тебя там в Пакистане поучат, а Союз-то скоро развалится. Ты придешь к себе в Таджикистан и будешь там большим человеком». Это 1988 год! Для меня, партийного и офицера, это звучало как бред сивой кобылы. Мысль о том, что Союз развалится, — вообще была из области фантастики.

Когда я приехал в Афган, дальние гарнизоны уже начали выходить. И я смысла не понимал: на хрена мне, ребята, туда ехать? На хрена вы меня туда послали? Война чем хороша? Когда идет движение, когда ты воюешь. А когда войска стоят на месте, они сами себя обсирают и портят все, что находится вокруг них. Но раз выходили — значит, была такая политическая необходимость, это тоже все понимали.

Афган на меня сильно повлиял тем не менее. Меняются отношения — на политическом уровне и на личном. И еще я помню, как офицеры клали на стол рапорты еще до расформирования подразделений. Там сидели кадры «оттуда» и просили их: да у тебя два ордена, ты что, куда? — Нет, я увольняюсь… Судьба и война приводят каждого к законному знаменателю.

А потом, уже после всего этого, я узнал, что Саша Лебедь, который был у нас в академии секретарем партийной организации курса, который разглагольствовал с партийной трибуны о социалистической Родине, вместе с Пашей Грачевым поддержал Борю Ельцина, когда развал СССР пошел. И я понял, что ловить здесь нечего. У нас тут предатели везде.

Пашу потом министром обороны сделали, Саша Лебедь вылез в политические деятели. Наш начальник разведки дивизии поначалу к нему прильнул и, так сказать, вскоре улетел в мир иной. А потом и Саша Лебедь вслед за ним отправился. Политика — дело сложное, интересное…

«У тех, кто войну прошел, правильное понимание вещей возникает»

Отец Валерий Ершов, служил в Афганистане заместителем командира роты в бригаде обеспечения в городе Пули-Хумри, отслужил 10 месяцев вплоть до вывода войск из Афганистана:

Шла уже вторая половина 80-х, и все мы знали, что это за место — Афганистан, общались с ребятами, которые там воевали. Я решил, что надо себя испытать. Человек ведь всегда проверяется в деле, хотя был и страх смерти, и страх попасть в плен, конечно. Потому я добровольцем отправился в Афганистан и о своем решении не жалею.

Рота у нас была большая и нестандартная — 150 человек. Называлась местной стрелковой. Я такого больше нигде не встречал. Подчинялась рота непосредственно начальнику штаба бригады, которого мы все звали «мама». Люди туда отбирались и хорошо оснащались.

Мы охраняли огромные склады 58-й армии. Оттуда уходили колонны в боевые подразделения Афганистана, порой приходилось участвовать в сопровождении этих колонн, поэтому мне довелось побывать и в Кабуле, и в Кундузе, и некоторых других местах.

Когда командир роты заболел, я три месяца исполнял его обязанности. Именно тогда, в августе 88-го, у нас произошло вошедшее в историю афганской войны ЧП — взрывы на артиллерийских складах.

Несколько часов мы провели под этой бомбежкой. Создалась мощная кумулятивная струя. Ветер, гарь от взрывов. Часть казарм сгорела подчистую. Запах был чудовищный. Ко мне в комнату влетела мина и не разорвалась. Упала рядом с койкой. Саперы потом ее вынесли.
Осколков было в воздухе столько, будто дождь шел. Я действовал на автомате, как на тренировках.

Помню, на командном пункте подошел прапорщик и попросил отпустить его, чтобы забрать бойца с поста. Я разрешил. Он надел бронежилет, каску, взял автомат и вышел. Смотрю, вокруг него все рвется, а он идет как заговоренный. Нужно было далеко идти. Два километра.

Часть дороги была видна. Обратно так же шел: не сгибаясь, спокойно. Я про себя думал: «Неужели так можно идти?» Но солдата прапорщик не нашел. Мы отправились с ним во второй раз уже на БРДМ. Машина почти сразу просела. Колеса нашпиговало осколками, включилась самоподкачка шин, так и доехали до места. Там пришлось выходить. Солдат нашелся, живой, прятался за камнем.

Ни один человек у меня из подразделения в этом пекле не погиб. Как тут не поверить в то, что не все в жизни подчиняется законам физики и математики?

У меня у самого после прогулок под огнем — ни одного осколка на бронежилете, на каске, ни одной зацепки даже на форме не осталось. Тот день стал для меня в каком-то смысле поворотным.

В Бога я в ту пору еще не верил. Был таким человеком, который ищет справедливости во всем. С одной стороны, в этом есть своя чистота, а с другой — наивность. Среди подчиненных принципиально неверующих людей не было. По крайней мере у всех, когда выходили на утренний осмотр, были либо вырезанные крестики, либо пояски с 90-м псалмом. Такова военная традиция.

Я порой подтрунивал над солдатами: «Что это такое? Ведь вы же коммунисты, комсомольцы, а верите какой-то ерунде»… Но снимать кресты не просил.

На границе между жизнью и смертью, да еще и в чужой стране, отношения между солдатами были пропитаны абсолютным доверием. В Афгане я мог подойти к любому водителю и попросить, чтобы меня подбросили куда-то. Без вопросов. То же самое — на вертолете. Ни о каких деньгах, как вы понимаете, речи быть не могло.

При этом никакого панибратства, понимаете? Вот в чем штука. Я подчиненных называл по имени-отчеству, но это не отменяло постоянных тренировок и других методов поддержания подразделения в форме, чтобы люди были готовы ко всему. Приказы не надо было повторять дважды, не надо было даже проверять их исполнение. Единственное, насколько было можно, мы делали бойцам щадящие условия: три часа на сон вместо двух, потом — час бодрствования и еще два — в наряде.

Одна из главных проблем афганцев — это обида, что здесь, в Союзе, все не так, как было в Афгане. В первую очередь не хватало таких же теплых отношений между людьми.

Порой нас встречали даже с некоторой враждебностью. Так, по возвращении из Афгана мы с другим офицером хотели новые фуражки получить. Объяснили, что в командировке вся форма поистерлась и так далее, а нам ответили: «Мы вас туда не посылали». Я понимаю, что это расхожая фраза, но так действительно говорили и, разумеется, не все ветераны, а особенно те, что сражались на передовой, могли молча такое проглотить.

Сперва афганцы держались вместе. Помню, в первые годы ветераны создавали много патриотических обществ, а потом эти общества стали лопаться как мыльные пузыри.

Не стало той страны, за которую мы воевали. У людей, да и у нас тоже, уже были другие цели, задачи. Многим хотелось стать богаче. Льготы появились. С одной стороны, это хорошо, но с другой — начались какие-то трения: кто кому чего дал или не дал. Я встречал таких афганцев, которые озлоблялись на весь мир и друг на друга. Взрывы на Котляковском кладбище — это же были разборки между ними.

Мне повезло, вернее, Господь меня увел от таких проблем. Я нашел отношения, схожие с теми, какие были в Афгане, в среде верующих людей. У тех, кто войну прошел, правильное понимание вещей возникает. Часто ветераны к своим наградам относятся так: «Разве это мои ордена и медали? Это все товарищи мои боевые, а я тут ни при чем». Или даже так говорят: «Это Господь мне помог, это его заслуга».

Через два месяца, 10 сентября, в 16 регионах, от Калининградской области до Бурятии, выбирают губернатора. За высокий пост поборются и временно исполняющие обязанности главы субъекта Федерации, назначенные президентом. Где предвыборная кампания с самыми яркими кандидатами окажется в итоге вполне предсказуемой, а где предстоит серьезная схватка — в материале «Ленты.ру».

Список регионов, где запланированы губернаторские выборы, расширялся по мере кадровых ротаций. Так произошло с Удмуртией, где глава республики Александр Соловьев был пойман на взятке, а затем отправлен в отставку в связи с утратой доверия. Глава Марий Эл Леонид Маркелов, руководивший республикой 16 лет, в апреле покинул пост по собственному желанию. Впрочем, уголовное дело впоследствии завели и на него.

В итоге губернаторские выборы пройдут в 16 субъектах Федерации, шесть из них временно исполняющие обязанности возглавили меньше года назад — это республики Бурятия, Карелия, Марий Эл и Удмуртия, а также Новгородская область и Пермский край. Если в этих регионах оппоненты могут давить на неопытность врио, то против губернаторов-старожилов есть другой козырь.

Засиделся не просто так

На февральской волне ротаций в СМИ в очередной раз заговорили о возможной отставке 67-летнего губернатора Белгородской области Евгения Савченко. Сам он все слухи опроверг и заявил, что ему «ничего не мешает на очередной срок баллотироваться». В случае, например, с уже бывшим главой Карелии Александром Худилайненом слухи об увольнении подтвердились, а с Савченко — нет. В середине апреля губернатор, который руководит Белгородской областью с 1993 года, сообщил о намерении претендовать на очередной срок президенту Владимиру Путину. И тот его поддержал.

Опрошенные «Лентой.ру» эксперты сходятся во мнении: в регионах с «засидевшимися» губернаторами есть запрос на обновление, но не в Белгородской области. Гендиректор Агентства политических и экономических коммуникаций Дмитрий Орлов отмечает, что прошлая губернаторская кампания в регионе отличалась достаточно высокой конкурентностью: у Савченко было трое соперников от разнообразных партий — ЛДПР, «Патриотов России» и «Правого дела». Однако в этот раз, полагает Орлов, исход выборов очевиден: «Можно с уверенностью прогнозировать, что победа будет за Савченко. Об этом свидетельствуют и его политический опыт, и уровень поддержки. Электоральная мобилизация его конкурентов явно ограничится определенными нишами». Парламентская оппозиция выдвинула кандидатов, едва ли способных составить конкуренцию губернатору с 24-летним опытом. Например, от ЛДПР его соперник — 30-летний помощник депутата Госдумы, координатор регионального отделения партии Константин Климашевский.

Руководитель «Политической экспертной группы» Константин Калачев уверен: ждать конкурентной борьбы и второго тура в Белгородской области не стоит — как и во всех остальных регионах. «Сценариев по типу иркутского не будет (на губернаторских выборах 2015 года коммунист Сергей Левченко победил кандидата от «Единой России» Сергея Ерощенко во втором туре — прим. «Ленты.ру»), — говорит он. — Парламентские партии скорее устраивают бурю в стакане вокруг кампании». Системная оппозиция сама, хоть и шепотом, но признавалась, что губернаторские выборы нужны больше для наработки политических очков. Один из стандартных способов привлечения внимания — протест против муниципального фильтра, который обязывает претендентов собирать подписи местных депутатов. Заявление КПРФ, пригрозившей бойкотировать выборы, если ее кандидатов развернут на этом основании, более чем прогнозируемо, отмечает Калачев.

Причем именно коммунисты чаще всего получают выгоду от того, что оппозиционные кандидаты не могут пройти «пресловутый» (как его называли справороссы) муниципальный фильтр, подчеркивает Дмитрий Орлов. У самой КПРФ ресурсов для сбора подписей в большинстве случаев хватает, а без конкурентов на оппозиционном поле партия может завоевать больше голосов.

Впрочем, в Бурятии, где эксперты ожидают хоть сколько-то конкурентную кампанию, проблемы со сбором подписей могут возникнуть как раз у кандидата от главной коммунистической партии — члена Совета Федерации от Иркутской области Вячеслава Мархаева. По неподтвержденным данным, в четырех районах отдавшие за него подписи депутаты поддержали одновременно врио главы Бурятии Алексея Цыденова.

«Я не сказал бы, что его шансы так уж высоки, но все-таки они есть», — говорит Константин Калачев. Еще более показательная ситуация сложилась в Кировской области. Там против врио губернатора Игоря Васильева, сменившего прошлым летом обвиняемого во взяточничестве Никиту Белых, может выступить депутат регионального Законодательного собрания от КПРФ Сергей Мамаев. Эти губернаторские выборы станут для него третьими: в 2014-м он баллотироваться на пост главы Кировской области, а в 2015-м — на аналогичную должность в Марий Эл. Он шел практически вплотную за теперь уже бывшим руководителем республики Леонидом Маркеловым. Мамаев набрал более 32 процентов голосов избирателей, однако многие считают, что результат «нарисовали» в пользу Маркелова, отмечает политолог. В Марий Эл у Сергей Мамаева были бы серьезные шансы на победу, но региональное отделение КПРФ решило вообще не выдвигать в республике кандидата.

В Кировской же области обострится «нишевая» борьба между коммунистами и либерал-демократами: помимо Мамаева, за пост кировского губернатора поборется депутат Госдумы от ЛДПР Кирилл Черкасов.

Новичкам везет

«Положение новых глав, в общем-то, еще достаточно неустойчивое, они люди новые, практически любую кампанию можно довести до степени конкурентности», — отмечает вице-президент Российской ассоциации по связям с общественностью Евгений Минченко. Помимо Бурятии и Кировской области, в числе регионов с потенциально конкурентной кампанией он называет и Новгородскую область. «На первый взгляд, у [врио губернатора Андрея Никитина] нет серьезных оппонентов, но достаточно слабые имиджевые позиции», — поясняет Минченко. Кроме того, в регионе не симпатизируют губернаторам-варягам, а Никитин, бывший глава Агентства стратегических инициатив, — именно такой.

Похожая традиция сложилась и в Карелии, однако в случае с врио главы республики Артуром Парфенчиковым это плюс: бывший судебный пристав родился в регионе, там же делал карьеру. Борьба за губернаторское кресло, однако, может развернуться интересная. «В Карелии достаточно сильный кандидат от «Справедливой России». И единственный сильный кандидатов от эсеров в принципе», — подчеркивает политолог. Речь о депутате местного закса Ирине Петеляевой. По информации источников, справороссы договорились с «Единой Россией», что в случае победы Парфенчикова она станет сенатором от региона.

Руководитель «Политической экспертной группы» отмечает, что у временно исполняющих обязанности губернаторов нет серьезных рисков. Большая часть назначений последнего года вписалась в электоральные ожидания: например, жители Удмуртии, уставшие от возрастных руководителей, получили 43-летнего сопредседателя центрального штаба Общероссийского народного фронта (ОНФ) Александра Бречалова. 30-летний технократ Антон Алиханов, возглавивший осенью прошлого года Калининградскую область, «очень органичный вариант для самого европейского региона России», приводит еще один пример Константин Калачев.

Несостоявшаяся сенсация

Предвыборная кампания разрослась до федерального масштаба только в одном регионе — Свердловской области. За кресло губернатора там решили побороться и призер Олимпийских игр 2004 года по легкой атлетике Олеся Красномовец, и Евгения Чудновец — воспитательница детсада, осужденная за репост, которым она хотела привлечь внимание к жестокому обращению с ребенком. «Это, с одной стороны, так интересно, с другой — так сложно. Но почему бы и нет? Мне очень интересно поучаствовать», — объясняла она свое решение идти в политику. Сначала планировала баллотироваться в губернаторы от Народной партии России, а затем передумала и перешла к Интернациональной.

Реальных шансов у Евгении Чудновец, конечно, нет, уверены политологи. А вот у мэра Екатеринбурга Евгения Ройзмана — может быть. «Если бы в выборах губернатора Свердловской области участвовал Ройзман, это могла бы быть кампания с непредсказуемым результатом», — предполагает гендиректор Агентства политических и экономических коммуникаций Дмитрий Орлов. Однако самому мэру, который выборы без своего участия считает ролевой игрой, губернаторское кресло не нужно. «То, как он действовал, — поздно выдвинулся, не учел правовых ограничений — все это свидетельствует о том, что он на самом деле не готовился к тому, чтобы реально «бросить перчатку» [врио губернатора Евгению] Куйвашеву», — подчеркивает Орлов.

Так или иначе, у екатеринбургского градоначальника уже вряд ли есть шанс стать кандидатом на пост главы Свердловской области. Во-первых, он сам признавал, что не успевает собрать подписи депутатов для прохождения муниципального фильтра. Во-вторых, партия «Яблоко» выдвинула его в качестве кандидата с нарушением регламента: соответствующее решение должно было принять региональное отделение партии (отказавшееся это делать), а не ее федеральный политсовет. «Ройзмана достаточно легко снять на любом этапе избирательной кампании», — говорит Евгений Минченко.

В сегодняшней конфигурации, особенно на фоне медийной суеты вокруг кампании, доминирует врио губернатора, уверен Дмитрий Орлов. Хотя в действительности его позиции не так крепки. История с задержками зарплат сотрудникам Нижетагильского завода теплоизоляционных изделий показала, что президент «рассматривает административные и политические возможности Куйвашева как не вполне достаточные для той ситуации, которая сложилась в области», говорит собеседник. Владимир Путин четко дал это понять, поручив проверку не местным правоохранительным органам, а Генпрокуратуре.

Губернаторские выборы 2017-го пройдут менее чем за полгода до президентских, и это вносит определенные коррективы. За явкой и высоким процентом гнаться никто не будет, не в этом главная задача. «Важно, чтобы те люди, на которых поставил Владимир Путин, получил поддержку избирателей», — резюмирует Константин Калачев.