Язычник Евгений Салтыков, также известный как Сигвальд Годи, написал заявление в полицию на администратора языческого паблика «ВКонтакте» «Яблоки Идунн» Наталью Телегину. Поводом стало размещение женщиной картинки, на которой изображен викинг, заносящий молот Тора над полыхающим православным храмом. В отношении нее возбудили уголовное дело сразу по двум статьям «Оскорбление чувств верующих» и «Возбуждение ненависти и вражды». «Лента.ру» разбиралась, кому и зачем понадобилось вытеснять конфликт между язычниками в правовое поле.

Молотом по яблокам

Случай, когда язычник обвиняет свою единоверку в оскорблении религиозных чувств, стал первым подобным прецедентом в России. Сигвальд Годи возглавляет общину течения Асатру в Санкт-Петербурге. Это неоязыческая религия, восстанавливающая традиции германских и скандинавских народов. Она распространена в Северной Европе, хотя в России также есть ее последователи, говорится в блоге Paganka.

Свое решение обратиться в полицию Годи объяснил тем, что таким образом он пытается бороться с неуважением и нетерпимостью. «Я считаю недопустимым публичное распространение подобных материалов. Они выставляют мою религию (Асатру) как экстремистскую идеологию, что не соответствует действительности, и этим подвергают опасности свободу вероисповедения, мою собственную и моих близких. Кроме этого, распространение таких материалов угрожает обществу культивированием неуважения к чужим ценностям, в данном случае религиозным», — пишет он на своей странице во «ВКонтакте».

Годи подал заявление по статье 282 УК РФ о разжигании розни, но следователи, изучив материалы дела, добавили еще одну — 148 УК РФ об оскорблении чувств верующих. Следствие по делу уже завершено, а материалы были направлены в прокуратуру Алтайского края.

Телегина также относит себя к Асатру, она администратор в паблике «Яблоки Идунн», посвященном северному язычеству. Идунн — в скандинавской мифологии богиня вечной юности и хранительница молодильных яблок.

Произошедшее стало для женщины неожиданностью, она живет в Барнауле и никогда не встречалась с Салтыковым. У себя на странице она написала о подробностях возбужденного дела. «Будьте осторожны, возможно, у каждого найдется пара картинок, которые не оскорбляют самих верующих, зато очень удобны в использовании для борьбы с конкурентами, например… Позор таким «викингам»», — отметила она.

Одина мать зовет

Картинка появилась в паблике осенью 2016 года. По словам обвиняемой, изображение она нашла в поисковике. Впоследствии выяснилось, что оно создавалось для реконструкторского фестиваля в Новгороде. Она также утверждает, что не ставилось целью оскорблять ничьи чувства — картинка иллюстрирует нападение.

«Для меня это просто иллюстрация исторического факта и ничего больше. Там даже подписей никаких не было, — рассказала она, — Салтыков ее увидел, жутко оскорбился и, чтобы пооскорбляться еще, пролистал все картинки в моем профиле, потратив как минимум часа два, чтобы найти в сохраненных изображениях материалы похожего содержания». После этого мужчина решил написать заявление в полицию.

Телегина узнала об этом, когда к ней домой пришли оперативники и потребовали удалить картинки, оскорбляющие чьи-то чувства. По ее словам, спустя несколько месяцев, в июне, к ней домой приехали следователи, рассказали о возбуждении уголовного дела и изъяли компьютер. Именно тогда женщина узнала имя истца по делу и крайне удивилась тому, что он вышел из той же культуры.

«Одно дело, если бы это оскорбило христианина, но насчет мотивов Салтыкова я даже предположить ничего не могу. Обычно если что-то не устраивает — можно написать сообщение и все решить. Он же без предупреждения решил обратиться в суд. Поступок, мягко говоря, не благородный, и многие его осуждают», — отмечает Телегина. Причины произошедшего остаются загадкой для язычницы.

За Тора ответят

Языческое сообщество разделилось во мнениях. Впрочем, большинство осуждают поступок Салтыкова, но единодушны во мнении, что подобные картинки недопустимы. «Картинка, из-за которой все началось, является провокацией, и тут еще один важный вопрос, о котором стоит подумать. Есть люди, для которых символы нашей веры являются не чем иным, как элементом давно умершей культуры, и это в корне неверное восприятие», — говорится в посте сообщества московской общины Асатру «Годорд Скидбладнир».

Ее глава Андрей Соловов считает, что в данном случае языческую атрибутику использовали, не вникая в религиозные и идейные вопросы. «Есть два основных пункта: первый — это непосредственно картинка. Она была нарисована когда-то давно для конкретной ситуации — ролевой игры. Возможно, в этом конкретном контексте она была уместной. Но в группе, которая так или иначе посвящена язычеству, все это вызывает вопросы. Для нас угроза в том, как это будет восприниматься обществом. В язычестве нет и никогда не было никакой идеи разжигания розни или противостояния с христианами», — уверен он. По его мнению, подавать заявление в полицию все же было преждевременным ходом. Для начала можно было попробовать разрешить ситуацию мирным путем.

Соловов также рассказал, что острые конфликты в языческой среде — не редкое явление. Однако впервые подобное было вынесено в правовую плоскость. «В языческой среде всегда возникает много споров. У каждого есть свое мнение по той или иной позиции. По каждому поводу может возникать бурление, но чтобы язычник осознанно лез к представителям других религий, чтобы вынести свою точку зрения в публичное поле — это нонсенс», — добавляет он. Сообщество намерено вскоре опубликовать резолюцию по поводу случившегося. «Ее основной посыл в том, что язычники такие же люди, как и все остальные. Это не какая-то маргинальная тусовка, как это пытаются представить в СМИ», — резюмирует Соловов.

Тот нюанс, что ответчик по делу и истец являются представителями одного религиозного течения, делает этот случай уникальным, считает один из лидеров неоязычников Новосибирска Евгений Нечкасов. «Нельзя не учитывать и фактор личной неприязни господина Салтыкова к своим единоверцам. Он распространяет клевету в СМИ о том, что помимо членов его зарегистрированной общины все остальные асатруа являются маргиналами и экстремистами. Его конфронтация с единоверцами продолжается уже лет пять, а сейчас благодаря этому уголовному делу он мгновенно приобрел известность», — поясняет Нечкасов.

По его мнению, перенос дела в публичное поле можно расценивать как попытку Салтыкова легитимизировать свое течение. Благодаря этому он сможет заработать репутационные очки, а значит, претендовать на гранты. Нечкасов утверждает, что Телегина — случайный человек в этом деле. «Есть две зарегистрированные общины: Салтыкова и Соловова, а также много мелких общин. По закону им не нужна регистрация. Наталья ни в одной из них не состоит, а является рядовым администратором паблика. Учитывая разный удельный вес оппонентов в языческом сообществе, странно, что Салтыков начал борьбу с экстремистами именно с нее», — подытожил он.

Подавляющее число россиян исповедуют православие. При этом отношения православных и представителей другой религии не предполагаются — в РПЦ неизменно подчеркивают, что брак между представителями разных религиозных традиций не может быть удачным, умалчивая, что религию можно и поменять: по разным оценкам, от семи до десяти тысяч русских совершили переход из православия в ислам. Почему они стали мусульманами и как складывается их жизнь после обращения, «Ленте.ру» рассказали мастер ногтевого сервиса, бывший кассир супермаркета и предпринимательница, которую на почве принятия ислама лишили родительских прав.

«Муж долго отучал меня от коротких юбок»

Анастасия, 28 лет, мастер маникюра, Москва

Моя мама — русская, папа — татарин. Я выросла в семье, где царил матриархат: папа во всем слушал маму, под ее влиянием оставил свою веру в прошлом и даже не смог мне привить свой родной язык. Любые разговоры о татарских корнях у нас были под запретом.

До 18 лет я была атеисткой. Потом вышла замуж за мусульманина. Я любила его и видела, как для него это важно. Мне кажется, жена во всем должна следовать за мужем, и единая вера в семье — это правильно. Я приняла ислам, хотя он меня не заставлял — это был мой сознательный выбор.

Так как я выросла в православной семье, привычки к закрытой одежде у меня не выработалось. Я очень радуюсь, когда вижу в Москве девушек в хиджабах, очень уважаю их, хотя сама хиджаб не ношу — и потому, что мой иман (вера в истинность ислама — прим. «Ленты.ру») недостаточно силен, и потому, что это большая ответственность: если ты надела хиджаб, снимать его — очень большой грех. Муж долго отучал меня от коротких юбок, и со временем до меня дошло, что нужно больше закрываться, ведь я уже замужем, и мне неприятны взоры чужих мужчин. Осенью вместо шапки надеваю платок и длинную юбку, и люди на улице смотрят на меня совершенно по-другому.

Когда я стала мусульманкой, поделилась этой новостью с бабушкой, потому что она татарка и тоже исповедует ислам. Она была рада. Но когда об этом узнала мама, она позвонила мне и кричала, что я больше не ее дочь, что я предала ее, потому что в детстве меня крестили.

Мы не разговаривали около года. До сих пор не в лучших отношениях: как я ни просила, мама продолжает поздравлять меня с православными праздниками и не понимает моего отказа от алкоголя за общим столом. Она не в состоянии понять, что я не пью не потому, что мой муж где-то рядом, а потому, что мой бог запрещает мне это делать.

На работе тоже никто не понимает моей религии. Мне очень нравится работать маникюрщицей, потому что я имею дело только с женщинами, и муж ценит это, но мне пришлось сменить несколько очень хороших салонов красоты из-за коллектива: я никогда не осуждаю людей, которые пьют, но меня осуждали за то, что я не пью на корпоративах. Всех моих коллег всегда интересовало, почему я отличаюсь от них. Они постоянно шутили, что я живу в гареме, а муж держит меня в рабстве и запрещает веселиться. Это такой бред!

Доходило до того, что когда все скидывались на алкоголь перед праздниками, а я — на сок, начинали возмущаться: «Ты что, нас не уважаешь?» Ну то есть «если ты не с нами — ты против нас». Пришлось уйти работать на дому. Но некоторые клиентки ведут себя так же, как бывшие коллеги: подкалывают, задают неприятные вопросы, навязывают свою позицию. Я не понимаю, почему людей вообще волнует то, что ты делаешь, во что веришь и кем являешься.

Я часто слышу, что все мусульмане — террористы, но это не так. Не мусульманская вера убивает людей. Терроризм не имеет отношения к религии, это чисто политические игры на жертвах людей. Далеко не все мусульмане радикальны. Мы с мужем вообще далеки от политики, стараемся туда не лезть. Сейчас у меня растет дочка. Девочка при замужестве должна пойти за мужем. Я рада, что в исламе детей насильно никто не крестит: если ребенок рождается в семье мусульман, то он без всяких обрядов автоматически становится мусульманином. Какую бы религию она ни выбрала, я отреагирую положительно: главное — чтобы была счастлива. Во всех религиях учат одному и тому же — добру.

«Начали ходить люди из ФСБ. Я понимал, что могут посадить ни за что»

Владислав, 30 лет, бывший кассир, Смоленск

В пятом классе я начал курить и панковать: мы играли во дворе на гитарах и выпивали. Бывало, что я пил и один, потому что меня мало прельщала компания быдловатых ребят, и меня часто останавливали менты. Как-то после ссоры кореш обещал мне ноги поломать. Он был уже не подростком, но его все еще ломало как личность. Однажды он якобы в шутку рассказал, что убил бомжа, но я своими глазами видел, как он избивал людей, и после новой волны агрессии с его стороны решил уехать. Это было в 2009 году.

Деньги на билет дала сестра. Я решил уехать в Москву, чтобы начать новую жизнь: мне надоел бесконечный панк-рок и анархия, я хотел почувствовать себя действительно свободным. Поселился у подруги сестры и начал работать кассиром в магазине «Пятерочка». Однако в столице моя жизнь не изменилась. Демоны, которые меня мучали, жили во мне самом, надо было меняться изнутри.

На работе я познакомился с таджиком. Я взял себе две банки пива и хотел угостить нового знакомого. Он отказался и сказал, что его бог запрещает ему пить. Ему было 15 лет, он работал по поддельным документам. Как-то раз он грузил мясо на витрину — все, кроме свинины. Администраторша сказала: «Эй, почему свинину не грузишь?» Он ответил: «Это харам (запрещенные действия в исламе — прим. «Ленты.ру»), я не буду». Я уважал его за то, что он соблюдает шариат (комплекс предписаний в исламе — прим. «Ленты.ру»). В бога я в принципе всегда верил, но мне была интересна другая культура. Он рассказал мне больше, и меня зацепило, что в исламе есть те же ангелы и пророки, что и в христианстве, почти те же заповеди. Он подарил мне книгу про ислам, потом предложил молиться вместе прямо в магазине. Перед этим он всегда снимал иконки со стен. Это бесило одну из администраторш, как-то раз она не выдержала: сама их сняла и заявила, будто он их украл. Началась травля, его уволили. Я ушел сам.

В воскресенье 18 октября 2009 года я пошел в мечеть на проспекте Мира. Я не планировал принимать ислам. Но когда ты видишь, что вот — истина, ты либо принимаешь ее, либо нет. «Выпиваешь» ее — и она меняет твою жизнь, подобно дистиллированной воде. Я произнес шахаду при свидетелях. Мне предложили взять имя Абуллах, я согласился. Один брат мне подарил диск с нашидами, другой — коврик для молитвы и духи. Я опасался, что они прикалываются, а после этого мероприятия вообще убьют меня. Но это были мысли от Сатаны. Из мечети я вышел очищенным, я спасся. Вкус алкоголя и сигарет мне стал противен.

О том, что я принял ислам, семье (моя родня — это мама и две старшие сестры) сказал не сразу, хотел подготовить. Мама спросила, не собираюсь ли я что-то взрывать, но в то же время обрадовалась, что я бросил пить и курить. Одна сестра испугалась, другая обозвала дураком и не восприняла мое решение всерьез, мы с ней больше не общаемся. Обе назвали меня предателем родины и Христа. Бабушка, когда увидела, что я делаю азан (призыв к обязательной молитве — прим. «Ленты.ру»), вообще сказала: «Так, все, на мои похороны не приходи».

Когда я приезжал в Смоленск, старые знакомые спрашивали: «Ты теперь будешь славян ненавидеть?» Местные там злые, они цеплялись ко мне на улице из-за бороды и афганской шапки. Однажды меня не пустили в православную церковь рядом с автовокзалом за литературой. Тетки стали стеной и не давали пройти. В другой раз я пришел туда помолиться, потому что на улице была зима — темно, холодно, страшно. Впустили всех, кроме меня. Пришлось молиться в сугробе.

В 2013 году я начал вести паблик «Ислам в Смоленске» во «ВКонтакте», посвященный русским мусульманам. Я искал подписчиков сам, среди них были кавказцы и индусы, которые учились в местной медицинской академии. Всего человек 60. Я сам спасся и хотел помочь другим: сначала просто писал, где можно провести намаз; потом написал про необходимость возведения мечети, скинул ссылку на сайт, где татарский имам (в исламе духовное лицо, которое заведует мечетью — прим. «Ленты.ру») рассказывал, как пытался построить мечеть в Смоленске, предлагал восемь мест и каждый раз получал отказ. Это могло быть связано с тем, что патриарх Кирилл раньше был митрополитом Смоленским и Калининградским, и ему приписывают такие слова, что якобы на земле патриарха никогда не будет ни буддистской молельни, ни католического храма. Я суфий (течение в исламе, одно из основных направлений классической мусульманской философии — прим. «Ленты.ру»), и мне просто хотелось, чтобы отношение к исламской вере в Смоленске стало спокойнее, чем было на тот момент. Но оказалось, что если ты не занимаешься политикой, то политика занимается тобой.

Один мой знакомый, юрист по образованию, отправил мне в личные сообщения картинку, на которой была изображена голова свиньи, а в ее пасти лежал Коран. Я поругался с ним. Он пожаловался своим знакомым из органов, после этого ко мне домой начали ходить люди из ФСБ. Летом, когда я был у мамы, на джипе серебристого цвета с правым рулем приехал сотрудник органов, представился каким-то там полковником — сейчас уже не помню, и предложил поговорить либо дома, либо в отделе. Я выбрал второй вариант, чтобы не пугать маму. Он был чрезмерно вежливым и учтивым, старался казаться доброжелательным и просил понять, что «рано или поздно все равно должны были прийти, раз ты принял ислам», но я все равно чувствовал страх. В конце беседы он попросил не говорить лишнего и пообещал, что мы еще встретимся, а мечеть они «сами построят, если потребуется». Я со страху сразу удалил тот паблик.

Однако визиты по моему домашнему адресу продолжились, хотя я по большей части жил в Москве. Приезжали то в форме, то в штатском и гнули свою линию. Однажды заглянули гаишники со словами: «Тут неподалеку машину угнали, не дадите ваш паспорт посмотреть? А кто с вами еще живет?» Посмотрели документы, уехали. Я понимал, что могут посадить буквально ни за что, как Айдара Хабибуллина (директор издательской группы «Сад», задержанный по подозрению в экстремизме — прим. «Ленты.ру»), просто подкинув в сумку гранату или патроны.

В Москве прежние знакомые тоже отвернулись от меня. Подруга сестры испугалась, когда я принял ислам, и мне пришлось искать другой ночлег. Я снимал квартиру с таджиками, с которыми проводил много времени, ночевал на стройках. Но мне хотелось общаться и с русскими, перестать быть чужим для всех, потому что русский мусульманин становится чужим и для других русских, и для этнических мусульман. Начал искать русских мусульман в интернете.

Через паблик «Русь правоверная» я познакомился с ребятами из НОРМ (Национальная организация русских мусульман — прим. «Ленты.ру»), которые занимались просвещением новообращенных, а не вербовкой, и пытались минимизировать риски, чтобы неофиты не попадали в радикальные группировки. Этот паблик потух, когда организация распалась: в преддверии Олимпиады в Сочи их начали активно прессовать. Я тоже стал получать угрозы в соцсетях. В ноябре 2013 года мне принесли повестку в суд, где было указано, что я прохожу свидетелем по делу одного моего знакомого об экстремизме. Мне ее принес какой-то очень злобный мент, буквально кинул мне ее в лицо и сказал: «На, распишись». Знакомые сказали, что в таких мутных случаях ты сначала свидетель, потом подозреваемый, потом — обвиняемый.

На суд я не пошел — уехал в Египет. Через несколько месяцев, уже в 2014 году, ко мне приехала жена. Она тоже русская, приняла ислам в 2012 году. Мы не были расписаны официально и жили по шариату, тем не менее как-то раз ее допрашивали на границе, где ее муж и не собирается ли он что-то взрывать. Хорошо, что мы тогда покинули Россию, потому что в то время начали сажать членов НОРМ. Угрозы в соцсетях продолжились. В эмиграции я начал вести паблик «Русские мусульмане поймут», создал его на Рамадан (месяц обязательного для мусульман поста — прим. «Ленты.ру»), потому что НОРМ распалась, и ее члены уже не могли заниматься публичным просвещением. Он оказался достаточно успешным, многие именно через него приняли ислам и укрепились в этой вере, за что неоднократно меня благодарили. Но сейчас я его не веду и вообще прекратил всякую деятельность в интернете. Страшно.

Сейчас я живу в Турции. Тут много русских мусульман. Ехать больше некуда: в странах СНГ могут выдать по запросу, в Грузии работы нет… А тут я продаю духи у мечети и путешествую автостопом. Я выучил язык и объездил половину турецких городов. Турки добрые и отзывчивые, всегда помогают мне. Но все-таки мне одиноко: мы с женой разошлись, я живу один. Ко всему прочему, у меня нет турецкого паспорта и проблемы с визой. Скучаю по России, но вернуться уже не смогу.

«Мать считала, что мы с братом не удались: я — мусульманка, он — инвалид»

Светлана, 34 года, Москва, предпринимательница

С 15 лет я жила самостоятельной жизнью. Пила, курила, гуляла, употребляла наркотики — легкие и тяжелые. Сначала появилась наркотическая зависимость, потом алкогольная. У меня была депрессия из-за того, что мама меня бросила, я даже пыталась покончить с собой. Она сказала, что выходит замуж, и ушла. Звонила раз в месяц. Мы с братом остались одни, он жил на пенсию по инвалидности. С первым мужем мне приходилось воровать магнитолы из машин и продавать их на рынке, чтобы были деньги на еду. Мы поженились, когда мне было 16, а ему 19, потому что я забеременела. После родов развелись, а в 2010 году он разбился на мотоцикле.

Когда я была ребенком, я верила в бога, в то, что он управляет нашей жизнью. Но когда я приходила в православную церковь, не могла понять, почему там столько икон, и почему все молятся кому угодно, кроме него. Я стояла со свечкой и хотела молиться богу, а мне говорили, к какой иконе подходить и чего просить. Это меня сильно смущало. В 18 лет я узнала от знакомых об исламе. Мне рассказали, что там поклоняются одному богу, а пророк Мухаммед — его раб и посланник. Я поняла, что это и есть истина: ислам — это религия от всевышнего, и все его законы универсальны для всех времен, хоть эта вера и воспринимается обществом как нечто дикое.

Обряд проходил в мечети. Это был очень серьезный шаг, к которому я готовилась несколько месяцев, много читала и об исламе, и о христианстве: для меня принять какие-либо законы и ограничения было не так просто. По натуре я была бунтаркой, и если бы ислам оказался ошибкой, это было бы фиаско. В день принятия ислама я увидела полностью покрытую женщину: она была в платке и в длинном платье. Я уже много знала об исламе, но почему-то обязательное ношение хиджаба для женщин прошло мимо меня. Я посмотрела на эту женщину, и она мне показалась самой красивой на свете. Я такой красоты не видела никогда в жизни! Мне казалось, что от нее исходил какой-то божественный свет. Сама я надела хиджаб в тот же день. У меня ничего подходящего не было, я еле-еле нашла какую-то водолазку и платок в своих вещах. Было лето, температура около 35 градусов, но, приняв ислам, я приняла его весь.

Ко мне на улице привязалась какая-то бабулька со словами: «Что ты так оделась? Детей пугаешь! Такая страшная!» Сама она была очень сильно накрашена. Я упорно игнорировала ее высказывания, и она отстала. Потом в очереди в метро ко мне подошел пьяный мужчина и, глядя мне в глаза, говорил: «Что ты закуталась? У тебя же глаза голубые!»

Из-за этого могут и напасть. Одну мою знакомую, этническую мусульманку, несколько лет назад очень сильно избили. Это сделали скины в метро: один держал, другие били кастетом и ногами по лицу и телу. Ее одежду разорвали и бросили на рельсы, а ее оставили в таком состоянии. Никто из прохожих не вступился. Она пролежала в коме четыре дня и долго восстанавливалась. До сих пор она страдает от головных болей и не может скрыть шрамы на лице.

Через полгода после того, как я стала мусульманкой, знакомые свели меня с будущим мужем, он оказался выходцем из Таджикистана. Я искала русского, потому что однажды таксист-таджик рассказал мне всякие гадости про то, что их мужчины пьют водку и развлекаются с девушками, и мне не хотелось принимать чужие обычаи. Но за него я была согласна выйти замуж в первый же день. На свидание он приехал в какой-то нелепой кепке и кроссовках, и я сначала подумала, что это вообще абориген какой-то, но потом оказалось, что он очень начитанный и интересный: учился в Москве, окончил здесь Финансовую академию. До свадьбы мы виделись три раза. С ним у меня родился второй ребенок.

Маме не нравилось, что я стала мусульманкой. От своего мужа, бывшего чиновника, она переняла националистические воззрения и веру в то, что есть люди вышей и низшей расы. Моего мужа она считала представителем низшей. Бабушкой она была никакой: ограничивалась только критикой воспитания наших детей, хотя знала, что они живут в достатке, хорошо питаются, ходят в школу, развиваются наравне со всеми. До того момента, как младшему сыну исполнилось два года, она не могла выучить, как его зовут: Имран или Имрам. Но старшего иногда брала на дачу и хотела воспитать его сама, потому что мы с братом «не удались»: я — мусульманка, он — инвалид. Она решила воспитать себе нового ребенка. Лишение меня родительских прав стало ее идеей фикс.

Она воспользовалась тем фактом, что я приняла ислам. Сначала настроила против меня старшего брата, у которого есть проблемы с психикой. Хотя мы с мужем его кормили, поскольку на одну пенсию по инвалидности он прожить бы не смог, маме удалось убедить его в том, что я якобы мучаю ее. Потом она написала на меня жалобу в органы опеки: что мои дети якобы ходят голодные, не развиваются, не гуляют, сутками сидят дома с приезжими нянями, не ходят в школу, а все развлечения им запрещены. Это был ужас, потому что с 18 лет я только и делала, что зарабатывала деньги (у меня бизнес по продаже сумок), лишь бы они не испытывали нужды, и с утра до вечера бегала с ними по развивающим центрам. Потом мама написала заявление в ФСБ, что я якобы состою в экстремистских группировках. Вскоре мне позвонили из психдиспансера и пригласили на освидетельствование. Но муж моей мамы был очень влиятельным чиновником, ему было под силу фальсифицировать медицинское заключение, и я отказалась идти туда. Мы с мужем пошли на консультацию к юристу, он сказал, что шансов никаких.

Единственный выход я увидела в том, чтобы уехать с детьми в другую страну — Египет. Там у меня начался токсикоз — оказалось, что я беременна двойней. Я была в полнейшей растерянности. В мое отсутствие мама добилась того, что меня лишили родительских прав и обязали выплачивать алименты в размере 50 процентов от моих доходов. На суде она говорила, что я религиозная фанатичка и экстремистка, что я заставляю детей молиться и поститься; против меня выступил врач, который приглашал меня пройти освидетельствование, и якобы на основании телефонного звонка смог заключить, что я психически нездорова; выступила и моя нянечка, этническая мусульманка. Я думаю, что ей заплатили, потому что после суда выяснилось, что у нее диагностировали рак груди, а моя мама обеспечила ей полное лечение. В итоге семь лет мы прожили за границей, находясь в международном и федеральном розыске. Все это время мы искали адвокатов.

Год назад я вернулась с детьми в Россию. К этому времени мы нашли адвоката, который согласился за адекватные деньги взяться за дело. Мы хотели обжаловать решение суда в связи с ложными показаниями, но срок обжалования истек. Тогда мы подали заявление о восстановлении в родительских правах. Органы опеки были на нашей стороне: провели проверки в квартире, пообщались с детьми, написали положительное заключение и выступили в качестве ответчика — этого оказалось достаточно. Заседание длилось около трех минут.

Мама так и не признала свою неправоту. Если бы она сама была мусульманкой, то не стала бы так мучить меня, потому что эта религия воспитывает в человеке положительные качества. В своем кругу ее очень уважают и считают святым человеком — она прекрасный гинеколог, очень хороший врач. Но никто не знает, на что она способна в отношении своих близких.

«Обращение в религию считают вмешательством высших сил»

Социолог Анастасия Погонцева, автор научной работы «Влияние религиозной конверсии на трансформацию социальной идентичности на примере перехода христиан в ислам»

Американский психолог Ли Киркпатрик считает, что на религиозный выбор человека влияют отношения с матерью в раннем школьном возрасте. Он опросил несколько сотен людей разных конфессий и выяснил: те, кто в детстве был любимчиком матери, не склонны к смене вероисповедания. Те же, чьи отношения с матерью были прохладными, обращались в другую религию в 44 процентах случаев.

Я провела больше десятка глубинных интервью с новообращенными россиянами, перешедшими в ислам из христианства. Гипотеза состояла в том, что религиозное обращение — это длительный процесс трансформации личности с изменением системы ценностей и самоидентификации. Этот тезис подтвердился: новообращенные мусульмане действительно начали осознавать себя как часть коллективной идеи. Вера и соблюдение обрядов у них вышли на первое место по значимости.

Любопытно, что все они заявили: до вступления в исламскую общину они воспринимали себя как верующих, и особую роль в их обращении сыграло христианское видение мира. Оно сформировало начальное религиозное сознание и стало основанием для восприятия себя через призму религии. Они начинали сравнивать христианство и ислам, таким образом запуская психологическую модель «кризис-поиск» и принимая на себя новую систему верований. Эмоциональный фон, который сопровождал их в переходе от одной религии к другой, можно описать как тревожность, неопределенность, сомнение в себе и страх. В исламе их привлекли рационализм, единобожие, неизменность и традиционность, универсальность и то, какая роль отводится женщине.

Есть и интеллектуальный аспект перехода в другую религию: участники исследования признались, что увлеклись исламской литературой, а после принятия ислама их интерес к специальным религиозным и философским текстам увеличивается в несколько раз. Как правило, респонденты склонны считать случившийся с ними религиозный поворот вмешательством высших сил. Нередко от неофитов можно услышать такие объяснения, как «озарение», «осенило», «почувствовала желание», «услышала голос». После того как новообращенный мусульманин произнес обет приверженности новой вере, он стремится активнее вовлечься в жизнь исламского сообщества, одновременно ослабив связи с бывшими товарищами, немусульманами. Как правило, друзья и знакомые относятся к выбору неофита более терпимо, чем родители и родственники.

В российском обществе зачастую формируется отрицательный образ ислама. Негативную окраску «мусульманскому вопросу» придают постоянные упоминания о международном исламском терроризме, взрывах домов и в московском метро, другие трагические случаи, а также использование характерных фраз: «Станет ли Россия мусульманской страной?», «Русские девушки в планах ваххабитов» и так далее. Чтобы понять, почему в мусульманской среде появляются экстремистские настроения и откуда растут ноги у радикального ислама, важно в деталях изучить, как окружение помогает ответить верующему на вопрос «кто я?».

В жизни мусульманина огромную роль играет умма — религиозная община, к которой он принадлежит. Верующий правоверный мусульманин всегда знает, как ему вести хозяйство, общаться с людьми, вести себя в той или иной ситуации. Религиозная жизнь мусульманина строится на соблюдении «пяти столпов ислама», а повседневность зависит от предписаний, которые содержатся в Сунне (мусульманское священное предание, излагающее примеры жизни исламского пророка Мухаммада как образец и руководство для каждого верующего — прим. «Ленты.ру»). Религиозная система как бы дает неофиту новый язык, с помощью которого он может осмыслить значимость своих поступков. Переход в другую веру помогает человеку дистанцироваться от того культурного контекста, в котором расцветает его личный кризис.