Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
С советских времен в российской системе здравоохранения помощь пациентам с психическими расстройствами оказывается в закрытых стационарах с длительным сроком госпитализации. Европейский медицинский центр действует иначе.
На Западе с закрытостью психиатрических клиник боролись с 1950-х годов. Страх перед душевнобольными глубоко укоренил в общественном сознании миф о том, что они представляют угрозу для окружающих. На больных это действовало угнетающе. После выписки пациенты долго не могли вернуться к привычной жизни, испытывали тревогу и неуверенность. У них часто формировался так называемый «синдром госпитализма», когда пациент впадает в зависимость от больницы и только там чувствует себя в безопасности.
Усилия активистов принесли свои плоды. Психиатрические больницы на Западе стали более открытыми, срок лечения в стационаре сократился. В России подобные реформы только начинаются.
Одно из немногих исключений — психиатрическое отделение Европейского медицинского центра (ЕМС). Руководство EMC восемь лет назад поддержало этот проект, потому что аналогов в России практически нет. Речь идет о полноценном отделении психиатрии, интегрированном в инфраструктуру клиники. Пациенты в условиях общего стационара сохраняют социальную активность и гораздо быстрее возвращаются к привычной жизни. У человека не возникает ощущения, что он страдает каким-то особым недугом, что он изолирован от общества и представляет опасность для окружающих.
Зачастую люди с психическими расстройствами скрывают, что с ними происходит. Прекращают общаться с друзьями, отказываются от работы, учебы. Для психиатрического отделения ЕМС главная задача — социальное восстановление. Срок пребывания в больнице сокращен до двух-трех недель, курс завершается в дневном стационаре. Лечебный процесс легко совмещать с работой или учебой, повседневными делами.
В кардиологии и онкологии пациенты иногда отказываются от лечения из-за его длительности, побочных эффектов или из-за того, что не верят в результат. В психиатрии такое тоже случается. В этом случае требуется более высокая квалификация врачей для правильного выстраивания диалога с пациентом и поиска мотивации к лечению. После выписки из стационара важно выполнять все рекомендации врачей. Стабильный эффект от терапии достигается через шесть-восемь месяцев, нередко требуется еще больше времени. Нельзя отказываться от лечения, особенно в тот момент, когда наступает улучшение. При выборе терапии специалисты ЕМС учитывают, что на самом деле беспокоит пациента. Лечение не должно мешать жить полноценной жизнью. Но и от пациента требуется осознанность и включенность в лечение — на более высоком уровне, чем в обычной больнице. Это возможно, когда пациенты по-настоящему понимают, для чего лечение нужно, и в достаточной степени контролируют свое состояние.
Особый случай — пациенты с выраженным суицидальным риском или находящиеся в состоянии психического и двигательного возбуждения. Они могут представлять опасность сами для себя, поэтому направляются для госпитализации в городской стационар. Тем не менее врачи ЕМС контролируют лечение, работают в тесном контакте со специалистами клиники. Как только состояние пациента улучшается, он возвращается в EMC. Отделения острой психиатрии одинаковы во всем мире. Но безопасность человека всегда прежде всего, поэтому определенные этапы лечения пациент должен пройти в городской клинике.
Для успешного лечения пациентов с психическими расстройствами необходим комплексный подход — сочетание лекарственной терапии, психотерапии и социальной реабилитации. Лекарства воздействуют на биологическом уровне, психотерапия и реабилитация помогают социальному восстановлению и обучают контролю над болезнью. Большую роль в этом играет семья. Родные и близкие должны понимать, что происходит с человеком, чтобы не усугубить развитие болезни.
С каждым пациентом в стационаре работает команда специалистов: психиатр, нейропсихолог, психолог, психотерапевт… Те же доктора ведут пациента амбулаторно, обеспечивая преемственность в лечении. В городской системе, когда пациент из больницы приходит в диспансер, в терапии многое может меняться, что крайне нежелательно. Пациентам нередко приходится самим искать себе врача.
В России исторически так сложилось, что пациентами с психическими расстройствами занимается преимущественно психиатр. Другие специалисты привлекаются лишь в крайнем случае. Конкуренция в психиатрии чревата серьезными проблемами — например, недооценкой суицидального риска. Пациента должна вести команда равноправных специалистов, сообща вырабатывающая стратегию, направление лечения. Для каждого пациента в ЕМС организуется консилиум с участием всех врачей. Они совместно принимают общий план действий. В EMC проводится лечение практически всех заболеваний, любой степени тяжести, не только психотерапевтических. Круглосуточно доступен полный спектр диагностики и сильная команда специалистов: терапевтов, неврологов, онкологов и др.
В городском стационаре госпитализация обычно длится полтора-два месяца. В EMC пациент, как правило, через две-три недели переводится на дневной стационар. Это три-шесть часов в день под контролем врачей. В городском стационаре ставка делается на фармакотерапию. В ЕМС психотерапевт подключается уже на первых этапах лечения. Более того, пациент и его семья могут сами выбрать врача.
Городским психиатрическим стационарам крайне сложно работать с пациентами с тяжелыми соматическими заболеваниями или же психическим расстройством, вызвавшим соматическую патологию. Например, онкологические пациенты с психическими расстройствами. Иногда таким больным отказывают в лечении. В EMC принимают любых пациентов, потому что в команде врачей есть специалисты всех областей медицины. В экстренном случае помощь оказывают дежурные доктора.
В детском психиатрическом стационаре городских клиник пациенты находятся без родителей, посещать больных можно только в специальном помещении в строго отведенное время или посещения своем запрещены. В ЕМС детей и подростков не разлучают с родителями. В стационаре организован круглосуточный медицинский пост, рядом с пациентом постоянно находится медицинская сестра. Родители могут навещать ребенка в любое время, им предоставляется вся полнота информации о ходе лечения.
Большинство мифов о психиатрии связано именно с закрытостью системы лечения, когда близкие не знают, что происходит в стационаре. В городских стационарах потенциально агрессивных пациентов помещают в наблюдательные палаты. Вся жизнь человека происходит на глазах персонала. С одной стороны, это делается ради безопасности пациента, но с другой — это может вызывать стресс и быть унизительным для человека. В ЕМС безопасность обеспечивается индивидуальными дежурными постами, в стандартной палате состояние пациента круглосуточно контролирует медсестра.
Возможности психиатрического отделения ЕМС позволяют оказывать помощь иностранцам, в том числе психотерапевтическую. Врачам доступны все фармакотерапевтические препараты и современные международные протоколы диагностики и лечения.
Самый известный в России скинхед и шоумен-неонацист, вдохновивший создателей главного российского фильма о бритоголовых «Россия 88» Максим Марцинкевич по прозвищу Тесак, вскоре может выйти на свободу. Приговор по делу созданного им движения «Реструкт» отменен. Дело направлено на пересмотр. Накануне нового судебного процесса Марцинкевич ответил на вопросы «Ленты.ру» о жизни на зоне, экстремистских взглядах и дальнейших планах. Ответы получены в письменной форме и приведены в полном объеме.
«Лента.ру»: Чем, на твой взгляд, закончится новое судебное разбирательство? Как ты относишься к тому, что срок твоего заключения может быть продлен? Готов ли к этому?
Марцинкевич: Если брать по закону, то закончиться новый суд может исключительно снятием обвинений или оправданием. Дело в том, что в обвинении допущены фундаментальные нарушения, которые невозможно устранить в суде. Они, собственно, слагаются из сфабрикованного обвинения, бездарного следствия, страдающего Альцгеймером прокурора и очень сильным, политически мотивированным желанием закрыть меня и все движение «Реструкт».
В первый раз судья Глухов согласился с тем, что государственный интерес выше закона, вынес мне и ребятам обвинительный приговор. Ну, а косяки следствия прикрыл тем, что сфальсифицировал протокол судебных заседаний, показания потерпевших, свидетелей и обвиняемых. Но в Мосгоре чудом, которое я отношу на счет моего адвоката Краснова, приговор по моему и еще двум эпизодам был отменен.
В этот раз? По закону — оправдание. По логике, новая судья не должна бы сознательно нарушать закон там, где вышестоящая инстанция прямо сказала: нарушений не допускать.
А по факту что будет? Россия же. Ну, вынесут они мне снова 10 лет. Могут же договориться, чтоб устоял приговор? Могут.
Жалуйся потом в ЕСПЧ. Или опять через год отменят по апелляции. Ну, накажут судью. Мало ли их? И снова суд. Есть такой лайфхак, если не жалко судей и прокуроров, которые получают взыскания за отмены. Статья до 10 лет? Вот 10 лет и можно так кружиться.
Естественно, что я хочу поскорее выйти. Я и так за 4,5 года самое интересное пропустил. Но что значит «готов ли ты к этому»? Кто спрашивает-то? Если считать за подготовку список книг, то да — года на два вперед составлен. Именно тюремного чтения, часов по восемь в день. А на волю я всегда готов — только и взять что блокнот со стихами и одну фотографию.
Рано или поздно ты выйдешь на свободу. И чем ты планируешь заняться? Не сразу после освобождения, а глобально. Вернешься ли к активной общественной деятельности и в какой роли?
Планов у меня очень много, это факт. Самое первое, что я сделаю, — уеду из России и откажусь от ее гражданства. Не хочу иметь ничего общего с этим государством и его политикой.
Если пропустить относительно мелкие цели типа «прокатиться на собачьей упряжке через Аляску» или «залезть на Эверест», а перейти к основному, то это будет культурологический проект глобального масштаба. Основной вопрос: почему одни страны процветают, а другие нет? Разговоры об империализме и эксплуатации сильно устарели. Хотя леваки еще пользуются. Но если смотреть реально, то у каждого народа в каждой стране есть ряд вполне четких характеристик, от которых зависит прогресс.
Законопослушность, социальная мобильность, экономическая активность, тяга к образованию, восприятие коррупции, принятие личной ответственности, жажда свободы. От чего это все зависит? Прежде всего — от культуры. Вот, скажем, пунктуальность. Все знают о немецкой и японской пунктуальности. А кто знает, что в Эквадоре из-за опозданий на работу теряется 5 процентов ВВП? Как исправить?
Или возьмем Россию. Вот есть моногород, в котором закрылся градообразующий завод. Все, он уже никому не нужен, он экономически невыгоден. А жители требуют открыть и платить зарплаты. Это мышление такое патерналистское. Нет чтобы сразу переехать в другое место, получить новую специальность и спокойно жить. Как же можно уехать из родного города? Как же в 45 лет учиться?
А несоблюдение закона в России? Часто можно увидеть по телевизору, как упитанный законодатель в пиджаке сокрушается о правовом нигилизме. Но ведь законопослушность начинается не с соблюдения закона, а с его принятия. Закон ведь должен быть справедлив, исполним, общеизвестен и применяться ко всем одинаково. И кого у нас смущает принятие закона, о котором заранее известно, что выполнен он не будет? Абсолютно никого. То майские указы — абсолютно нереализуемые, но приятные. То «закон Яровой» — ужас, но все равно работать не будет. И откуда это идет? Вот куда интересно копнуть.
А насчет общественной деятельности — не знаю. Постараюсь обойтись. Оно как-то само так складывалось, что оп! — и организация по всей России. Два раза, главное, — что с «Формат 18» (организация запрещена на территории России — прим. «Ленты.ру») , что с «Реструкт» так произошло. Первый раз планировался интернет-магазин музыки, а второй — социальная сеть взаимопомощи.
Как ты оцениваешь результаты и эффект проекта «Реструкт»? Повлиял ли он как-то на общество?
Если честно, то эффект от «Р» для общества мне сложно оценивать из этой подводной лодки 99/1. Мне многие до сих пишут — мол, спасибо, благодаря твоем творчеству бросил бухать и курить, занялся спортом и начал читать. Это очень радует. А что касается общества в целом… Вся социальная активность в стране подавлена. Те общественные движения, что я вижу (опять же по телевизору), вызывают только раздражение жуткое.
«Лев против» — чистые дружинники, почти менты. «Белая гвардия» — по борделям ходят, еще грустнее. «Трезвая Россия» — помесь шариатского патруля и ДПС. «Стопхам» легко можно заменить несколькими видеокамерами, выписывающими штрафы.
Я считаю, что это имитация общественной деятельности и социального активизма, направленная на дискредитацию самой этой идеи. Типа сидите лучше, ребята, по домам. Ясно, что ничего мало-мальски полезного государство грантами не снабдит.
Единственное — канал «Пятница» радует своими проектами. Я одно время даже переживал, как бы Лену Летучую не закрыли. А что? Написал бы какой-нибудь уборщик, что она телефон у него сперла, и вперед. Сейчас «Инсайдеры» смотрю. То там, то там периодически встречаю отголоски проекта «Реструкт». Социальная эволюция идет быстрее эволюции видов. А еще иногда слышу у молодых ведущих свои фразы — смотрели ролики, значит, недавно. Прикольно.
Как ты относишься к законодательной инициативе установить пожизненный срок для педофилов?
Я против педофилии, конечно. Но, сидя в тюрьме и особенно наглядно воспринимая тот беспредел, что называется правосудием, никакие ужесточения я приветствовать не могу. Ведь не только в экстремизме и разбое оправдаться нереально. Что угодно тебе предъявят — и сиди. Вон историка Дмитриева судят за педофилию, чтоб чекистские полигоны и места захоронений не раскапывал.
Что бы ты изменил в своей жизни, если бы мог? Были ли конкретные эпизоды, когда все пошло не так, как ты планировал, и это повлияло на твою судьбу? Приведи пример, если были.
Вообще я не склонен в таком ключе рассуждать о жизни. Но есть один момент, который мне прямо в глаза бьет. Не надо было улетать из Киева на Кубу. Здесь речь об одном конкретном решении, которое портит мне жизнь уже 4,5 года. Все остальные события складываются из цепочек решений — значит, надо изменять все мышление, а это невозможно. Я не говорю «зря я поехал того барыгу ловить, за которого сижу». Его никто не грабил — это просто повод меня закрыть. Но не было бы его, попросили бы написать заявление какого-нибудь педофила. Я ж их 115 штук поймал. Как тут защититься? Абсолютно никак. Если только ничего не делать. Но это уже не я должен быть.
Считаешь ли ты себя по-прежнему неонацистом? Можешь кратко и емко определить свою идеологию? Какова цель твоей жизни (достижимая)?
Для СМИ я буду неонацистом всегда, это ясно. А если говорить строго, то речь об идеологии национал-социализма. С «социализмом» я ситуацию разъяснил для себя и полностью его отвергаю. С «национализмом» сложнее, но многие его аспекты для меня неприемлемы.
Я русский, но если брать социальные установки русской нации, то, боюсь, совпадений совсем немного. Гетеросексуализм и русский язык. Все. Ценности — стремление к совершенству, ответственность, саморазвитие, свобода.
Сейчас я все глубже изучаю либертарианство. Кратко и емко определить свою идеологию я не могу. Мне еще многое надо уточнить, обсудить, проверить, изучить. А затем, скорее всего, придумать название и дать описание тому, что получится. Этим я и буду заниматься в ходе своего культурологического проекта.
Цель моей жизни… Глубокий вопрос. Я атеист. Так что исхожу из того, что мы все умрем, и это навсегда. И Солнце погаснет. Все, что мы могли бы в этой жизни сделать, исчезнет. Следовательно, все наши жизненные пути ведут в могилу. Разница лишь в том, есть ли на этом пути сердце. Я живу так, как считаю правильным, как подсказывает мне сердце. Вот и все. Если копнуть глубже, то жизненные цели людей определяются страхом смерти. Оставить след после себя — так или иначе. Дети, богатство, искусство — что угодно. Надо понимать, что все это — лишь желание продлить свою жизнь за порог собственной смерти. Вот как раз на эту тему стих у меня есть.
Страх смерти обитает внутри каждого из нас. Его не победить, он всеобъемлющ и силен. До тех пор, пока огонь не погас, Он жизни подчиняет себе с зари времен.
Мечтаешь о детях, чтобы свой продолжить род. Потомкам, конечно, жизнь надо дать! Не переведется поэтому народ — В кругу детей и внуков не так страшно умирать!
Стараешься трахнуть как можно больше баб. Пикапить в интернете, на работе, в метро. Всю жизнь на них тратишь, войны полов раб Но вы**ать и треть их не успеешь все равно!
Пытаешься денег побольше накопить, Развиваешь бизнес, пополняешь запас. Хоть все деньги мира на счет сможешь положить — Счет никого еще от смерти не спас!
Хочешь в истории след оставить свой. Рисуешь картины, книги пишешь, поешь… Остынет Солнце, землю льда покроет слой, А значит, и ты с бессмертным творчеством умрешь!
Может, молишься богу, чтоб душу спасти? Вечную жизнь обеспечить в раю? Только и рай, и бога придумал человек, Эксплуатирующий боязнь смерти твою.
Помни о смерти — в этом секрет! Она всегда рядом, ей всегда по пути! Устал, все х**во — она скажет: «Нет! Ты жив, значит, должен к цели идти».
Какое родство важнее — идеологическое или по крови? Какие качества ты ценишь (ненавидишь) больше всего в людях? Разделяешь ли ты принципы уважения к врагам, правила честного поединка?
Это смотря в каком аспекте. Слишком абстрактный вопрос. Ненавижу больше всего — глупость, слабость, трусость, лень, лживость, интриганство. Ценю, соответственно, противоположное. Я сторонник фон Клаузевица, так что правила честного поединка и уважения к врагам могу отнести только к спорту. Врага надо победить, а не уважать. Да мне и самому наплевать, уважают ли меня враги. Другой вопрос, который обычно путают с вопросом об уважении: необходимо ли соблюсти определенные правила. Да — при условии, что ты сам на них согласился.
Кто такой русский и каким ты видишь будущее твоего народа, исходя из сегодняшней ситуации?
Если без романтики, то русский — любой европеоид, говорящий на русском языке, усвоивший русскую культуру и идентифицирующий себя как русского. Хотя бывает, что этот европеоид и языка не знает, и с культурой не знаком, и живет в другой стране, но считает себя русским потому, что его предки — русские. Не знаю, уже спорно.
Про все остальные варианты самоидентификации говорить не хочу — они просто веселят. Да и раздражают иногда. Российский паспорт и знание языка делают не русским, а россиянином. И это совершенно разные понятия.
А будущее моего народа, если ситуация не изменится, очень печально. Правительство раздаст паспортов иммигрантам и приложит все силы к смешению. У нас же рабочих рук не хватает — почему бы и не заместить по этому случаю народ? Главное, что ситуация критическая — у нас одновременно и безработица, и нехватка рабочих рук.
Как и на какой основе следует объединить правые националистические движения в стране, чтобы они стали реальной силой? Или это невозможно сделать?
Вопрос поставлен так, как будто нацдвижения перессорились и развалились сами по себе, а не были уничтожены спецслужбами. Все лидеры или сидят, или сбежали за границу, или залегли на дно. Нет смысла говорить об основе для объединения, пока гайки так закручены. А, нет, есть одна основа! Согласование позиции в АП и получение там же грантов: «Крым наш!», «Русский мир!», «За православный интернет!», «Смерть бандеровцам!» и так далее. Идеальная и политически верная основа.
Следишь ли ты за тем, что происходит в стране? Какие актуальные темы тебя волнуют — Украина, Сирия, футбольный чемпионат, Крымский мост?
Слежу. Украина в том ракурсе, в каком ее обсуждают в СМИ, меня не волнует. На Сирию, футбол и Крымский мост мне вообще положить. Интересна общая тенденция закручивания гаек и обнищания в России. Образование новых и новых протестных страт. Дальнобойщики, студенты, фермеры, теперь еще пенсионеры… Этот процесс не может быть бесконечным. Веселят законодательные инициативы — уже фантазии не хватает, где бы еще денег выжать. Причем свойство у чиновников есть одно: чтоб отнять десять рублей, они нагадят на тысячу. Интересно, когда рванет?
Еще слежу за тем, как правеет Европа. Хорошо и модно говорить о толерантности, но если у тебя в доме парочка десятков диких беженцев поселится — толерантность подослабнет.
Раньше по улицам открыто ходили бритоголовые, порой и со свастикой на рукаве. Теперь людей сажают за экстремистские репосты в соцсетях. Как тебе такая эволюция? И вообще, много ли общего между неонацистами конца 90-х и сегодняшними?
Да, эволюция печальная. Абсолютное большинство сегодняшних правых — это те, кого скины раньше звали Divan skins front. Но раньше они рисовали свастики в тетрадках, а сегодня делают репосты во «ВКонтакте». Они абсолютно безобидны. Но сажают-то их не из-за исходящей от репостов угрозы конституционному строю, а потому, что надо же кого-то сажать. Чтоб отчетность была, чтобы звездочки новые вкручивались, премии шли. Наплодили антиэкстремистских подразделений — они и сидят, кушать хотят.
Как к интернет-экстремистам относятся на зоне? Как относятся к «политическим» обычные уголовники? Как относятся к неонацистам зэки с Кавказа?
По факту — здесь всем на все насрать. Даже в СИЗО, где скученность в камерах. На зоне — тем более. Такие понятия, как «политические» и «обычные уголовники», здесь не используются. Вот я — какой? У меня судимости за экстремизм, но сейчас сужусь по разбою. А мои подельники — у них-то экстремизма нет вообще. «Обычные» — экономические, бытовые, наркоманы, гопота. Профессиональных преступников очень мало. Единицы. Конечно, интеллектуальный уровень тех, кого можно назвать (независимо от предъявленных статей) политическими, значительно выше, чем у среднего зэка. А все остальное зависит от личности.
Кто-то «за хатой смотрит», кто-то «на дороге стоит», кто-то просто сидит, кто-то «шныряет».
Конечно, зэки с Кавказа против русского национализма. Да и то не все — у них свои межнациональные войны. А русские — против ислама. Я вообще против религии в принципе. Но надо же как-то уживаться, раз в камере нас заперли.
Не жалеешь ли ты втянутых тобой в «Реструкт» парней и девушек, получивших за это тюремные сроки, испытывающих теперь проблемы с трудоустройством и т.д.?
Жалость — плохое чувство, оно говорит о том, что ты чувствуешь себя выше того, кого жалеешь. У всех был выбор. Конечно, я сочувствую парням. И сочувствую Лизе. Но это было ее решение — не уезжать из России, ходить на суды, на приговор.
Мы сели не потому, что совершали преступления. Этого не было. Была зачистка неподконтрольных власти общественных объединений. А «Р» был самым заметным. Видели ли ребята, что по нам начали работать? Да, конечно. Но они посчитали своим долгом продолжать. Это был их путь сердца.
Как тебя меняет заключение и нравятся ли тебе эти перемены?
На этот вопрос, мне кажется, должен бы отвечать кто-то со стороны, знавший меня до посадки. Пока единственные наглядные перемены — это несколько седых волос в бороде и редеющие волосы. Не нравится.
Знаний немало накопил — постоянно читаю и пью ноотропил с глицином. Когда я сел в 22 года, то постоянно замечал, что в спорах мне не хватает аргументов. Спорим-спорим, и я натыкаюсь на стену, за которой мои знания исчерпаны. А оппонент, особенно из экономических, проходит ее и идет дальше. Что же я, думаю, балбес?! Тогда-то за книги и взялся. Сейчас ситуация обратная.
Если учесть, что интеллект — единственное, что отличает человека от остальных животных, то изменения, вызванные тюрьмой, можно только поприветствовать. Но пора уже и на практике все применять. Хватит подготовки!
Видишь ли ты себя после сорока лет добрым семьянином с иномаркой, загородным домом и собакой? Каким образом ты бы хотел умереть, если получил бы выбор?
Нет, кем я себя точно не вижу — это добрым семьянином. И злым тоже. Сейчас решается вопрос, будет ли у меня одна любимая девушка или гарем нимфоманок. Хотелось бы, конечно, первого. Но, боюсь, придется довольствоваться вторым.
Как умереть? Красиво. Как викинг — в бою! Или на девушке. Или замерзнуть на вершине Эвереста. Хотя, по большому счету, это неважно.
Трагическая гибель 36-летней москвички Людмилы Соколовой, которая лишила жизни еще и девятимесячную дочь и шестилетнего сына, потрясла россиян. Женщина оставила предсмертную записку, а за несколько минут до случившегося звонила в скорую помощь с жалобами на плохое самочувствие дочери и проблемы с ее кормлением. Как рассказали ее близкие, погибшая страдала психозом и послеродовой депрессией. Тем не менее врачи, по их словам, рекомендовали не класть ее в психбольницу, так как «она потом будет обижаться». Послеродовая депрессия — заболевание, о котором не принято говорить в российском обществе, так как считается, что женщины обязаны испытывать радость материнства после родов. Их жалобы воспринимаются как эгоизм, в результате чего многие годами не получают помощь. По просьбе «Ленты.ру» психоактивистка и журналистка Алена Агаджикова поговорила о заболевании с соосновательницей проекта «Бережно к себе» Ксенией Красильниковой, написавшей книгу «Не просто устала. Как распознать и преодолеть послеродовую депрессию».
«Лента.ру»: В течение 14 лет я переживала разные состояния, одно из них — тревожная депрессия. Поэтому мне сложно представить, каково не знать, что она собой представляет, не чувствовать ее. Другой мир совершенно. И я хотела спросить у тебя для начала: до периода послеродовой депрессии, который ты описываешь в книге, у тебя случались депрессивные состояния?
Ксения Красильникова: Когда я лежала в психиатрической больнице, а я лежала полгода, психиатр разговаривал со мной почти каждый день и подолгу. Врачи мою жизнь изучили досконально. Они делились со мной предположениями, что на основании рассказанного о моей жизни у меня в анамнезе может быть депрессивный эпизод.
На фоне абьюзивных отношений восемь лет назад мне было почти постоянно грустно, я чувствовала, что теряю важные части своей личности. Сильное ощущение тоски и безвыходности, радости я не испытывала. Помимо личностных изменений, начались и существенные изменения внешности. Мне было трудно элементарно следить за собой. А в целом не сказать, что я хорошо помню тот период. Но даже если это был депрессивный эпизод, то он был совершенно другой степени тяжести. Потому что депрессия, которая у меня была после родов, несовместима с жизнедеятельностью вообще. На ее фоне то, что было до этого, меркнет.
Да, это частая проблема: пока депрессия сочетается с твоей жизнедеятельностью, ты справляешься. Социальный фактор играет огромную роль, никто вокруг не говорит, что это может быть патологичное состояние, и ты такая — «ну, наверное, плохое настроение».
Да. В тот период у меня очень сильно сократился круг общения, и это связано как с характером тех отношений, так и с тем, что мои близкие люди в тот период меньше знали о психике в целом и не особо стремились помогать. Моя сестра тогда, чего сейчас я вообще не могу представить, говорила: «Ты чувствуешь себя несчастной, но это твоя жизнь, твой выбор».
Если перейти к твоему острому постродовому периоду, в книге ты писала, что важно отличить депрессию от беби-блюза. Что такое «беби-блюз»?
Беби-блюз — это такое специфическое состояние, которое возникает, после родов. Перемены настроения, ощущение тоски, плаксивости, иногда бывают вспышки гнева. У состояния есть важное отличие от депрессии: оно, как единоразовая акция, заканчивается в течение нескольких дней. Считается, что максимально оно может длиться две недели. Если симптомы беби-блюза продолжаются более двух недель, есть основания для того, чтобы предположить у себя депрессию. Границы зыбкие, но важно и то, что моменты тоски обязательно в какие-то секунды сменяются ощущением радости.
Реально ли родить так, чтобы сохранить психику? Ведь маленький человек — это в любом случае депривация сна, ты никуда от этого не денешься, это физические, гормональные изменения…
Еще все время присутствует рядом беспомощный человек, который орет.
Да, то есть добавляются еще аудиальные, сенсорные перегрузки. Считается, что психические особенности могут проявиться у человека, у которого их ранее никогда не было, под воздействием внешних факторов. И по сути, ребенок — это очень жесткий триггер для любого человека.
Все верно. Именно поэтому существует послеродовой психоз, а это жесточайшее, дико опасное для жизни состояние, и именно на фоне послеродового психоза чаще всего случаются инфантициды (лишение жизни своего ребенка — прим. «Ленты.ру») и расширенные суициды (самоубийство вместе с лишением жизни других людей — прим. «Ленты.ру»). Насколько я знаю, психоз после родов часто бывает первой манифестацией биполярного аффективного расстройства. И реже, но бывает первой манифестацией шизофрении. И с ним связаны две хорошие вещи: во-первых, он случается в одном случае на тысячу, в отличие от депрессии, частотность которой составляет 10-20 процентов. Во-вторых, он купируется быстро. Тут важнее всего быстро попасть в больницу, желательно, чтобы закрыли и полечили, в отличие от депрессии, которая может лечиться год, больше года.
По твоему мнению, не является ли депрессия закономерным продолжением родов как таковых? Ты знаешь матерей, которые родили, и у них не было депрессии?
В моем окружении ни у кого из молодых матерей не было послеродовой депрессии. В том числе у моей сестры-близнеца Насти, несмотря на то, что у нее до этого была клиническая депрессия. Настя была очень травмирована тем, что происходит со мной, и в какой-то момент поняла, что она может меня сейчас потерять. Помню, в предновогоднее время мы, обе беременные, сидели с ней в кафе, а я не могла есть, совсем, никак. Я периодически плакала, говорила, что не могу, что не понимаю, что делать. Она мне говорила, что она рядом. Это была важная поддержка.
Материнство не обязательно сопровождается депрессией, но это не значит, что те матери, у которых депрессии нет, не заслуживают бережного отношения, поддержки, приоритизации (внимательного отношения — прим. «Ленты.ру»). Моя философия состоит в том, что приоритизировать в послеродовом периоде нужно не ребенка, а мать. Даже если она в ментальном порядке.
Приоритизация — хорошее слово. В чем она выражается в твоем случае?
В том, например, что я говорю твердое «нет» разным людям и идеям. Я прошу помощи, когда мне нужно. Если я понимаю, что не могу потянуть какую-то вещь, то говорю, что мы либо откажемся от этой идеи, либо перенесем. Я не требовательна к себе как к матери. Мне нравится, какая я мать, но у меня нет никаких внутренних противоречий, связанных с тем, например, что мой ребенок много смотрит мультики. А я могла бы, как многие делают, убиваться по «развивашкам», еще чему-нибудь. У меня нет страхов, что ребенок будет плохо развиваться, будет недостаточно умным. Я с радостью делегирую заботу о нем своей маме, свекрови, если есть такая возможность. Илья у меня ходит в детский сад, несмотря на то, что еще маленький.
Один из героев твоей книги — твой муж Данила. В России ситуация с мужьями-отцами не самая лучшая. Фигура «отца-мебели», который, даже если не работает или работает очень умеренно, все равно не считает, что должен участвовать в жизни младенца, ребенка, подростка. Выходит, что женщина оказывается без помощи в тот момент, когда физически она не одна. То есть это двойная изоляция. Хочется задать тебе вопрос: как тебе удалось выбрать такого хорошего человека? (Шучу, конечно. Хотя, может и нет.)
А на самом деле, это правда. Впрочем, наличие в партнере «хорошего человека» не гарантирует его осознанность. Тут сочетание различных факторов. Я уже не была готова ошибиться аналогичным образом после того, что со мной было раньше. И мой нынешний муж просто не понимает, как в родительстве можно не быть равноправными партнерами. И в семье. Не знаю, почему у него такая, скажем так, идеология, непохожая на идеологию большинства. Так получилось. Когда у меня случилась послеродовая депрессия, он уволился, потому что кто-то должен был быть с ребенком. У меня были основания еще до родов предполагать, что он не из тех мужчин, которые будут отсутствовать в каком-либо виде. Так и оказалось, и так продолжается до сих пор.
Он эмпатичный в целом человек?
Наверное, можно так сказать. Ту реальность, которая возникла тогда, он просто принял, не задавая вопросов. Больница, врач, жена, которая действительно выглядит плоховато, и тут не нужно какими-то специальными особенностями обладать, чтобы разгадать, что человеку срочно требуется помощь. Я думаю, он просто понял, что в нашей семье случилась беда и нужно вылезать из этой беды.
Про беду. В самом начале ты говорила про послеродовой психоз. Как ты отреагировала на трагедию Людмилы Соколовой?
У меня есть ощущение, что мои близкие триггернулись из-за истории даже больше, чем я, потому что их столкнуло с этой реальностью в трагическом контексте заново. Мне сразу же, узнав о новости, позвонила Настя Чуковская и начала плакать в трубку, кричать: «Как же так, я могла и тебя потерять». И сестра моя, сказала, что прочитала новость и рыдала прямо во время тренировки. Одна моя знакомая, которая читала мою книгу, прислала эту ссылку с новостью со словами: «Ничего себе, а это не шутки!»
В моей книге есть история. Женщина из США убила свою дочь, которой уже было, по-моему, полгода. Сначала попыталась покончить с собой, не получилось, хотя думала, что умрет. И тогда она поняла, что если не уйдет из этого мира сама, то не может допустить, чтобы ее дочь в нем жила. Ее посадили в тюрьму на 10 лет. Выйдя из тюрьмы, она занялась просвещением, связанным с послеродовым расстройством. И через три года после этого, уже выйдя замуж, обретя большой круг поддержки, все равно покончила с собой. У нее была тяжелая депрессия. Я считаю важным говорить, что это смертельно опасно.
Как ты представляешь себе предотвращение таких трагедий на институциональном уровне?
Необходима система перинатальной поддержки. Это когда к женщине приходит педиатр на следующий день после того, как она выписалась из роддома. Да, это есть и в России, и ко мне приходила такая специалистка, но как это было: приходит, перечисляет, что есть нельзя (а есть «нельзя» почти ничего, кроме хлеба и масла, и это антинаучный абсолютно конструкт), говорит, чем мазать пупочную ранку ребенку, и уходит. После чего еще несколько раз приходит уже медсестра.
В других странах в эту систему перинатальной поддержки включено и, в общем-то, является одной из важнейших частей отслеживание ментального состояния матери. Опросники, Эдинбургская шкала [послеродовой депрессии], шкала депрессии Бека — все, что угодно. И элементарная человеческая поддержка, вопросы: «Как вы сами?»
Важнейшая часть — обучение педиатров, неонатологов и гинекологов, чтобы они элементарно знали о возможном психическом расстройстве. Не менее важно искоренение акушерского насилия, потому что оно — прямой путь либо к послеродовой депрессии, либо к послеродовому ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство — прим. «Ленты.ру»), которое тоже очень часто бывает. Да, это абсолютная сказка, неосуществимо.
Создание горячих линий, создание правдивого информационного фона, чтобы из уст авторитетного человека из СМИ, если он зовет к себе человека, который так или иначе с этим опытом столкнулся, не звучали травматичные вещи. Важно, чтобы было финансирование волонтерских программ.
Вы с коллегами сейчас делаете проект о ментальном здоровье матерей. Расскажи о нем.
Он называется «Бережно к себе». Это проект, который будет содержать в себе очень много разнообразной информации и опыта столкновения с различными ментальными сложностями, связанными с рождением детей, с фокусом на послеродовую депрессию. Будет также онлайн-группа поддержки.
Группа поддержки, которую ведет психолог?
Да. Либо психолог, либо обученный peer councellor, то есть человек, который консультирует тебя в связи с какой-то проблемой не потому, что он эксперт, а потому, что он имел такой опыт. Это как в «анонимных алкоголиках». Такая роль называется по-разному, то есть существуют другие термины для обозначения того же понятия, но это очень хорошо развивающееся направление на Западе, когда ты можешь помогать другим людям, быть помогающим практиком, не имея при этом профессионального образования. Потом у нас будет система обучения для врачей — гинекологов, педиатров, психиатров, потому что есть много даже психиатров, которые ничего не знают о послеродовой депрессии, которые обвиняют, осуждают, газлайтят.
Буквально сегодня мне прислали ссылку на телеэфир, который позвал психолога обсудить случай с Людмилой Соколовой. Психолог с матом сказал, что, когда у человека депрессия, «он лежит ногами к стенке, а когда выходит в окно с детьми, то он ****** (чокнутый)».
Я хотела бы увидеть лицензирование и создание профессиональных этических ассоциаций, которые были бы на государственном уровне закреплены для помогающих практиков. Постоянное переобучение психиатров, потому что у меня были совсем не худшие психиатры в моей государственной больнице, но они ничего не знали, например, о том, что существуют совместимые с грудным кормлением психотропные препараты. Было очевидно, что они не занимаются в своей ежедневной практике изучением исследований психосостояния матерей, и с этим надо что-то делать. И еще, чтобы люди, которые принимают звонки по телефону скорой помощи, проходили минимальное обучение и имели минимальные скрипты, чтобы выявить, задать тайные вопросы человеку, который в остром состоянии.
В Америке и, по-моему, в Австралии есть совершенно поразительные, созданные государством центры, которые специализируются на перинатальных расстройствах и куда могут госпитализироваться женщины с грудными детьми. Женщине зачастую необходимо оставаться под наблюдением из-за суицидального поведения. Такая система дает не расставаться с ребенком, и при этом есть психиатры и психотерапевты, которые максимально глубоко специализируются на этой тематике.
Давай перейдем к твоей книге. Какие были отклики на нее?
Когда у меня выходила книга, я написала пост в Facebook. Мне всегда было трудно писать посты, я не привыкла к социальному обнажению, а тут прям выдала всю правду-матку, и он не хило разошелся. Я стала получать много фидбека. Преимущественно это были, конечно, положительные отклики с благодарностью, что я расшевелила замалчиваемую тему. Потом уже люди начали читать книгу, говорить разное, делиться своими впечатлениями. Были те, кто приходил ко мне в личку сказать «спасибо», были те, кто приходил и задавал дополнительные вопросы, были и остаются до сих пор большие потоки с просьбами помочь.
А от кого исходил хейт?
От разных людей. Но пожелания смерти в свой адрес я увидела от мужчин. Женщины писали преимущественно: «эгоистка, лентяйка, бездельница, зажралась, ребенок — это ж такое счастье, а я вот нюхала пяточки своего малыша».
В связи с трагедией Людмилы Соколовой ты сейчас даешь очень много интервью. Ты сказала, что в твой проект будет входить обучение представителей медиа этичной коммуникации. За последние дни ты сталкивалась с неэтичным поведением журналистов?
На днях я была на прямом эфире одного из телеканалов. В моей голове репутация этого медиа не самая чистая, ну, думаю, посмотрю, что они будут говорить. Не скажу, чтобы мои худшие опасения подтверждались, но журналисты уводили не туда.
Например, к эфиру подключилась моя соавторка Даша Уткина, клинический психолог и доула (женщина, которая обеспечивает непрерывную физическую, эмоциональную и информационную поддержку мамам до, во время и после родов — прим. «Ленты.ру»). Журналисты стали задавать вопросы, кто такая доула, хотя применительно к истории о расширенном суициде это имеет мало значения. И она стала им объяснять. Они пытались ее, а потом меня вывести на выводы о том, что это шарлатанство: «А как они лицензируются? А как вы будете делать вывод о том, профессиональна ли доула?» Я говорю: «Во-первых, я не рожала с доулой, во-вторых, я не собираюсь еще рожать. Почему мне задают такие вопросы? Я пришла не об этом говорить».
Еще сложилось ощущение, что меня пытались представить в странном свете. Кто-то мне говорит: «Не поймите меня неправильно, я не ерничаю. Но если вы говорите, что вы не эксперт по медицине и что вы не эксперт по доулам, вы тогда кто такая?» А потом еще было: «Как понять, что это депрессия, а не обычное женское самодурство?» Я ответила, что не понимаю, что здесь значит слово «женское», потому что послеродовая депрессия бывает и у мужчин тоже, и об этом мало знают.
Но я все равно расцениваю этот медиаопыт как положительный. Именно с точки зрения того, что я в этой ситуации восприняла себя как луч света в темном царстве. И у меня было ощущение, что люди, которые это смотрят, могут соотнестись и увидеть то, что увидела я.
У меня есть ощущение, что происходящее сейчас в медиа вокруг истории Людмилы, эти попытки найти каких-то соседей, которые говорят, что девушка «носила странную шапку» и была «с чудинкой» (реальные цитаты из медиа), — это манипуляция информацией. А доминирующий дискурс в отношении этой истории: «Мать — говно, если баба не умерла, надо было ее убить». Я тебе сейчас прочитаю новость, которую я увидела в сети и сохранила скриншот: «В Москве женщина убила своих маленьких детей, восьмимесячную дочку и трехлетнего сына. Ее тело также нашли рядом. Мальчику после страшного падения удалось выжить, сейчас он в больнице, за его жизнь борются врачи. Уже известно, что дама оставила записку, в которой просила никого не винить в случившемся, особенно супруга. Кстати, в момент трагедии его не было дома».
«Кстати»…
Да! Обвинительная риторика и попытки создать ее искусственно — это для медиа способ набрать популярность. Я считаю, это очень плохо. Это сильно вредит самым разнообразным угнетенным группам населения, а, мне кажется, практически каждый человек в какой-то момент жизни становится представителем угнетенной группы. Если мы говорим о психических особенностях, то с тем или иным видом расстройства сталкивается каждый третий — это статистика ВОЗ. В течение жизни — каждый третий! Это же огромное количество людей. И тем не менее медиа пишут о проблемах вот так.
У тебя не случилось ретравматизации (повторное получение эмоциональной травмы — прим. «Ленты.ру») в связи с активным обсуждением постродовой депрессии в последнее время?
Сегодня я разрыдалась в метро. Не поняла, что именно к этому привело, но я слушала музыку, и там были такие подходящие мелодии и слова… Я, понимаешь, испытываю большое сожаление. Мне кажется, что если бы рядом с ней кто-то был, условная я, другой человек, переживший этот опыт, а в идеале, конечно, профессионал, — то этого можно было бы избежать. Я не могу не сравнивать мою ситуацию с ее ситуацией, что мне повезло, а ей — нет. А могло бы повезти. И, допустим, делай мы медиаработу в этом смысле лучше, было бы больше шансов, что ей бы повезло. Менялась бы повестка — было бы больше шансов… Обучались бы специалисты — ей бы могло повезти.
«Папа мной гордился. Мог за меня любому морду набить»
Российские дальнобойщицы о деньгах, привычках, дорожных конфликтах и свободе
Фото: Марианна Молокова
Принято считать, что профессия дальнобойщика — исключительно мужская, потому что нужно отлично водить, стойко переносить девятичасовые смены за рулем и фактически месяцами жить в кабине, вдали от родственников и друзей. Тем не менее в России работает немало женщин-дальнобойщиц — они водят многотонные грузовики и сами их чинят, возят грузы в Сибирь и на Кавказ, при этом успевают растить детей и внуков. Их рассказы — в фотопроекте Марианны Молоковой.
«Мамы-дальнобойщика больше ни у кого нет»
Алена Мерзликина, Смоленск.
Я уже 23 года фуру вожу, в 1995 году села. Я начинала как экспедитор с дальнобойщиком, моим молодым человеком. Он меня и посадил за руль. Не страшно было. Мне на мотоцикле страшно ездить. Когда категорию D сдавала, мне экзаменатор сказал: «Давай еще мотоцикл сдай, чтоб все категории были — A, B, C, D и E. На фуре ездить не боишься, а на мотоцикле боишься». Так у фуры сколько колес? А у мотоцикла?
Я с 13 до 15 лет каталась на мотоцикле c люлькой. Мне папка «Восход» подарил, и я каталась на нем, пока он не сломался. Меня называли каскадеркой. И на танцы на нем ездила. Папка знал, что мне техника интересна. Но он же не знал, что я гонять так на мотоцикле буду! Он обрадовался потом, что мотоцикл сломался, и чинить мне его не стал.
В 13 лет он научил меня на тракторе ездить. Я носила ему обед в поле, а пока он обедал, я за него культивировала. С тех пор и заболела: мечтала, что отучусь и за руль КамАЗа сяду. Но девушек не садят сразу на КамАЗ, да и учиться тогда не вышло. Но после рождения детей, в 23 года, все-таки села за руль фуры.
Мой дом — вот он (показывает на кабину), а квартира — это моя дача. У меня когда спрашивают «Где живешь?», я говорю: «В машине». Я все время в машине. Все праздники, все выходные. По году, по полгода. Отпуск есть, и если я захочу в отпуск, то я пойду. Вот сейчас я попросила от силы пять дней. Но я сильно дома не люблю сидеть. Я привыкла уже в дороге быть, и дети мои знают это. У меня истерики начинаются, когда я долго дома сижу, — мне надо руль, мне надо ехать! Я лягушка-путешественница. Вот появилась у меня такая тяга. Мне понравилась тогда эта работа, и до сих пор нравится. Да, тяжело, очень тяжело, особенно зимой. Но я к этому привыкла, без этого просто не могу. Вдобавок я еще тогда, в молодости, посмотрела фильм, в котором девушка на Дальнем Востоке работала на ЗИЛе водителем. И вот тогда я поняла: хочу быть водителем — и все. Сбылась мечта!
Папа мной гордился. Мог за меня любому морду набить. Всем говорил: это моя дочь! И мне его действительно не хватает. Он в меня поверил, хотя мама была против. Он мной всегда гордился.
Я пыталась уйти с фуры на маршрутку, на автобус, в такси, но не мое это. Тут я сама себе хозяйка, еду и еду. Дочери рассказывали, что в школе им все завидовали. Папы-дальнобойщики у многих есть, а мамы-дальнобойщика больше ни у кого нет.
Своих дочерей я специально в детстве за руль не сажала, чтоб у них желания не возникло водителем стать. Все-таки не женское это дело. И внучку я с собой беру иногда в рейсы, чтобы она посмотрела и поняла, что нелегкое это дело. Но когда поработаешь — это затягивает хуже наркотика. Стоит раз попробовать — и все, заболеваешь.
Мы в моей молодости, когда на хуторе жили, очень дружны с соседями были. Дагестанцы с нами жили рядом. Стиральных машин тогда не было, и я подсмотрела, как дагестанцы белье стирают — в бассейн с дождевой водой встают ногами и белье топчут. Я с тех пор переняла у них этот способ. Когда в душе моюсь — так же ногами белье стираю, и руки не устают, красота! Особенно ламбрекены с кисточками сложно руками стирать — они жесткие, тяжелые, а если в машинке — то все кисточки облетают и машинку засоряют.
Сейчас много заправок и стоянок строятся так, что и женские бани и душевые есть, и женские туалеты. А раньше только для мужчин все было.
Я считаю, что любая работа должна хорошо оплачиваться, и всегда даю денег заправщикам. Хоть у них есть зарплата, но ведь она маленькая совсем.
Я считаю, что я счастливая. У меня есть дети, внучка, друзья, любимая работа. Хотелось бы еще иметь близкого человека. Где-то моя половинка еще ходит-бродит. Мой мужчина. Поживем — увидим. А так — жизнь хороша, и жить хорошо.
«Кто виноват, что ты родилась с привязанным к ноге колесом?»
Ксения Шевченко, Пятигорск.
В 14 лет я начала заниматься картингом. Но на первой тренировке разбила карт — просто въехала в ограждение на большой скорости. Тренер думал, что испугаюсь и больше не приду, а я потом еще год занималась. С тех пор и втянулась, теперь без руля — это для меня не жизнь.
Пока сына растила, швеей работала — 20 лет шила шубы и тенты на грузовики, но параллельно все же в такси работала. Мой папа всю жизнь был водителем, но мое неженское увлечение не поддерживал. Сказал мне как-то: «Вот кто виноват, что ты родилась с привязанным к ноге колесом?»
Когда сын стал устраивать личную жизнь, я ушла в дальнобой. Мой муж тоже дальнобойщик. С ним мы познакомились три года назад на вечеринке по случаю дня рождения нашего общего знакомого (тоже, кстати, дальнобойщика). Так как мы работаем в одной транспортной компании, то периодически видимся на наших складах при погрузке, ну и отпуск, конечно, берем так, чтобы вместе время провести. Обычно мы месяц отдыхаем и месяц или два работаем.
Раньше, когда бывало неспокойно на душе, я садилась за руль и ехала 100 километров в одну сторону и 100 километров в другую. Легче становилось. Меня машина успокаивает. Я вообще с машиной всегда разговариваю как с живой. И она, кажется, понимает.
«Многие осуждают, что я живу как хочу»
Елена Чуфраева, деревня Деревянка, Карелия.
За рулем фуры я четыре года. Мой молодой человек был дальнобойщиком. Посадил меня однажды за руль фуры — и все. Я настолько в это влюбилась! Я бредила большими машинами! Вообще оно во всем так, стоит только попробовать, и если тебя зацепило — это твое. Долго я не решалась, но сын вырос, и я махнула на все. Я такой человек — не люблю сидеть на месте, мне нужно движение.
Работала производителем оконных блоков 20 лет, но мечту стать дальнобойщицей не отпускала. Страшно было — возьмут или не возьмут. Я не считаю, что это совсем мужская работа, хоть мужчины и говорят, что тяжело за рулем по девять часов в день. Но это от человека зависит. Если есть усидчивость и любишь дорогу, то все нормально. Я вот, например, без работы не могу сидеть — ждать погрузки, например. Для меня даже колесо заменить — это вау! Такой восторг! Особенно если сама. На прошлой работе мне специально дали самую плохую машину, несмотря на то, что я девчонка, каждый рейс ремонтировалась.
Самое сложное было, когда в кювет уехала. Машина была почти без тормозов, и еще перегруз у меня был. Она накатом пошла по льду, а надо было поворачивать. И я чувствую, что уже и в поворот не войду, и тормозить не успеваю. Съехала в кювет. Испугаться не успела даже. Я обычно только потом начинаю мандражировать.
В машине я редко готовлю еду, не хочется дымить здесь, да и для себя мне не очень хочется готовить. Редко бывает, когда куплю что-то из продуктов и приготовлю на горелке.
Я живу в свое удовольствие. Многие осуждают, что я живу как хочу. Я люблю одна быть, и эта работа мне подходит. Я свободолюбивая, и меня не переделать. Хотя иногда хочется, чтобы кто-то еще рядом был.
«Мальчики, помогите яндекса прижать»
Анастасия Сачко, Санкт-Петербург.
Раньше я работала проводником, потом начальником поезда, суммарно — пять лет. Товароведом еще работала. А за руль села в 2009 году. Сначала на пятитонник, потом на фуру пересела. Здесь можно нормальные деньги заработать. А вообще я много где работала — человек ко всему привыкает.
Меня два раза Бог спасал. Еду где-то в Московской области, заезжаю на заправку — и чувствую, что спать тянет. Я в кабину залезла и уснула. Проснулась, еду, а как раз ураган прошел, и я вижу, что произошло на дороге: там столько трупов, деревья повалило, машины разбило — ураган конкретный был… И это все пока я спала! Второй раз зимой под Питером засыпать начала, гололед тогда был. А я перед этим выспалась хорошо — не пойму, чего тогда в сон потянуло. Легла поспать, просыпаюсь — четыре трупа, легковуха, грузовая — в общем, шесть машин столкнулось из-за гололеда. Страшное дело! Молитву прочитала тогда. И вот так постоянно со мной ангел-хранитель где-то рядом.
Однажды на Новый год я загадала желание: мужа и ребенка. И в следующем году встретила своего мужа с трехмесячной дочкой. Сейчас ей шесть лет.
Я знаешь что хочу сделать — табличку на лобовом стекле: «Не учи меня борщи варить, помоги материально». Бывает, говорят мне, что я не на своем месте. Если бы в наше время все мужчины зарабатывали 120 тысяч в месяц — любая женщина сидела бы дома, занималась бы любимым делом. А так — приходится нам, женщинам, работать.
Представь, ты едешь на фуре в пяти рядах с семьей, ребенок в машине. По обочине летит «Яндекс-такси», я в рацию говорю: «Мальчики, помогите яндекса прижать». Выхожу из машины: «Ты че, тварь, делаешь, у меня в машине ребенок». — «Я тебя просто хотел объехать». — «Ну вот и на, получай». Пассажиры в шоке, а я ключи беру и выкидываю. «Звони шефу, звони ГАИ, будем разбираться через ГАИ, учить ПДД. Я думаю, ГАИ оправдает мой поступок». Пробка, не пробка — я считаю, стой в этой пробке, не едь по обочине. А потом говорят, что фурщики виноваты во всех грехах, потом я собью его — и я буду виновата, а как я докажу, что он с обочины ехал? Но ключи я все-таки не выбросила, а забрала с собой. Потом мне звонил его шеф. Говорю ему: «Я переписала его данные, госномер, если в трех километрах от меня появится — больше в такси работать не будет». — «Но вы понимаете, вы пассажиров оставили на дороге». — «А кто его заставлял по обочине ехать?» — «Простите, пожалуйста, он не специально». Я вообще за то, что правила надо знать и соблюдать.
Однажды баба меня подрезала. Я ее хвостом прижала, морду заворачиваю и прижимаю ее к обочине. Выхожу — сидит крутая какая-то в Land Cruiser. Я у нее ключи забираю и говорю: «Давай я сейчас ПДД открываю, если ты мне на 20 вопросов ответишь — то верну, будет по справедливости». Говорит: «Давай». На 20 она не ответила, а только на три. Ключи остались у меня. Еду в обратную сторону — приезжает ее муж, приезжает она.
Она плачет, жалуется мужу, что я у нее ключи забрала. Я ей снова 20 вопросов задала, а она опять не ответила. И что будем делать? На мужа ее смотрю. А он ей: «Права отдай». Забирает у нее права и говорит, что она никогда больше ездить не будет. Смотрите, говорю, чтобы больше ее на дороге не было. Она мне позвонила месяц спустя, говорит: «Анастасия, я правила выучила». Я потом снова через них ехала — снова экзаменовала ее, она на все 20 ответила. Я ей: «Ты поняла, в чем смысл жизни?» Она: «Поняла».
«Один гаишник на Кавказе остановил и сказал, что хочет просто на меня посмотреть»
Светлана Кутова, Санкт-Петербург.
Я не знаю, откуда это взялось у меня, потому что у нас в семье в принципе машины не водит никто. Хотя дедушка был водителем. А я еще в третьем классе, когда меня спрашивали, кем я хочу быть, говорила, что буду водителем. Предки впали в ужас тогда, всячески пытались меня отговорить от этого, но я все равно к этому пришла. Дети выросли, уже внуки теперь. И я совершенно смело отсутствую дома. Я долго работала скорняком, занималась конным спортом. Когда я пошла по нашим транспортным организациям в Питере, пять-шесть из них отказали только потому, что я женщина. В итоге сюда устроилась. Я была пилотным проектом — до этого компания не брала девушек. Но теперь нас больше.
Дома я нечасто бываю. Вот приехала недавно домой и еле уснула. Во-первых, посторонние шумы — лифт, вода шумит… Выходной я провела с внуками, но к восьми вечера меня начало подрывать. Говорю всем, что поехала домой — то есть сюда, в машину. Почему-то мне здесь стало намного комфортнее. Здесь я одна, меня никто не дергает, никаких соседей. Захотела спать — легла, захотела — еду. Это свобода — та, которой мне всегда не хватало. Вся жизнь ведь строится относительно детей. А теперь я решила: достаточно, я хочу для себя. Вот это мой случай. Скучаю, конечно, по детям и внукам, но спасает видеосвязь — позвонил, пообщался и не скучаешь. Плюс огромное желание посмотреть страну. Вот какой нормальный человек просто так поедет Дагестан смотреть или Сибирь? А у меня были рейсы туда. Интересно мне. Один гаишник на Кавказе остановил и сказал, что хочет просто на меня посмотреть. Потому что у них совсем другое отношение к женщинам, и поведение женщин сильно отличается.
В этой работе есть романтика. На самом деле мне нравится ездить в те места, где я еще не была. Вот это интересно, это захватывает! Едешь дорогой, которой ты еще никогда не ездил, едешь — не знаешь куда, неизвестно, что тебя ждет за ближайшим поворотом — вот это прикольно! Адреналин начинает играть! Наверно, я все-таки адреналинозависимая.
Однажды ехала через блокпост в Дагестане, и мне гаишник честь отдал, когда увидел, кто за рулем. Такое тоже бывает. В целом реагируют по-разному на нас, дальнобойщиц, — 50 на 50. Поэтому стараемся особо не светиться, так как не знаешь, на кого напорешься.
Вообще на дорогах все придумано для водителей легковых машин, грузовым вот только ночью можно на МКАД выезжать. Мы вообще должны работать тайно, по ночам, чтобы нас, не дай бог, кто не увидел. Чтобы никто не мешал людям ходить по магазинам, еду покупать, привезенную нами, одежду, посылки получать. Все для удобства людей, а о водителях грузовых мало думают.
«Все в шоке были. Мама в слезы, папа в слезы…»
Юлия Сердитова, Миасс, Челябинская область.
Я в строительной фирме мужа работать водителем начала. Теперь он уже привык, нормально к этому относится. Муж боится, конечно, за меня, переживает. Я бы гораздо раньше ушла в дальнобой, но тогда я работала в конторе мужа. Один дальнобойщик позвал к ним работать, я и согласилась. Пришла домой, трясусь вся, боюсь мужу сказать. А он: «Пожалуйста, но только через развод. Ну раз такое дело… Месяцами тебя дома не будет, как так?» Но на «Газели», пока в его фирме работала, меня тоже месяцами не было. Так что отпустил в итоге. Но все в шоке были. Мама в слезы, папа в слезы…
Я раньше работала инструктором по вождению, водителем на «Газели». Может, папа мальчика хотел. Сам водитель в прошлом, и я с ним ездила маленькая, спала у него на сиденье, до сих пор помню запах машины — бензинового ЗИЛа. Он про нас с сестрой говорил: у меня две дочери, одна — нормальная, другая — водитель. Я бы меньше всего хотела, чтобы сын пошел по моим стопам. Раньше, когда я не знала специфики этой работы, мечтала, что сын подрастет— и мы будем с ним напарниками ездить. Но потом поняла, что не дай бог близким и родным этого желать, — я такое на дорогах видела!
Аварий много: лежат на дороге отдельно голова, отдельно руки, отдельно ноги. Я это дома даже не рассказываю. Я очень переживаю, если не я за рулем, контролирую все тогда. Я по образованию учитель физкультуры, работала инструктором по туризму, группы водила в походы. Но получила травму колена — и нельзя стало туризмом заниматься. Ходить перестала, стала ездить. Я считаю, что работа должна быть приятной. Я поражаюсь, как люди ходят на один и тот же завод, к одному и тому же станку. А у меня — едешь, смотришь мир, и еще деньги за это получаешь. Придет лето, хочу внуков с собой покатать.
Эта работа напоминает мне компьютерную игру. Чтобы пройти уровень — нужно выполнить задания, найти груз, пробраться, измудриться и отвезти его в другое место. Я сама себе такую ерунду придумала. Поначалу сложность растет с каждым уровнем, а потом наберешься опыта — и уже нестрашно. Раньше переживала: а как я туда доеду, а вдруг не туда сверну, есть ли там разворот… Сейчас все проще воспринимаю.
Кто-то из мужчин-водителей говорит, что мое место на кухне. Но каждый человек хочет, чтобы его в жизни запомнили, чтобы он не ушел бесследно, чтобы запомнили его имя. Поэтому человек старается себя как-то в этой жизни проявить. И я все-таки, наверное, в этой жизни водитель.
Экспертный институт социальных исследований (ЭИСИ) — самая молодая отечественная «фабрика мысли», но по вниманию прессы к ее деятельности давно превзошла многих патриархов интеллектуального рынка. Отчасти это обусловлено тем, что ЭИСИ считают прокремлевским. Немалую роль здесь играет и концепция нового «мозгового центра». О ней в интервью «Ленте.ру» рассказывает член совета директоров ЭИСИ Глеб Кузнецов.
«Лента.ру»: ЭИСИ —далеко не первая и не единственная «фабрика мысли», создающаяся в России. В чем его концептуальное отличие от Фонда эффективной политики (ФЭП), Фонда развития гражданского общества (ФоРГО) или Института социально-экономических и политических исследований (ИСЭПИ)?
Кузнецов: У нас есть «фабрики мысли», которые условно можно назвать партийными. Есть те, которые объединяют публичных интеллектуалов. Но пока не было ни одной, которая сумела бы объединить практиков с теоретиками. Есть существенный разрыв между теми, кто осмысляет политику, кто проговаривает политику и кто ее делает, то есть между образованием, наукой, медийными экспертами — «говорящими головами» и политиками.
У нас практически нет политиков-интеллектуалов и мыслителей в политике, столь характерных, например, для зарубежного левого движения, вроде Джереми Корбина или Жан-Люка Меланшона. Последний, кстати, при подготовке предвыборной программы привлек знаковых экспертов, которые раскрывали в небольшом докладе каждый пункт его предложений.
Политика должна стать умной. Запрос на это есть. Эту миссию стремиться взять на себя ЭИСИ, поэтому мы привлекли к работе объединения практиков — Всероссийское общество политологов, Российскую ассоциацию по связям с общественностью, а также вузы с сильными политологическими школами. Достаточно сказать, что совет директоров института возглавляет декан факультета политологии МГУ Андрей Шутов.
Ведь ситуация, когда в активно развивающейся политической системе преподаватель политологии смотрит на свой главный предмет интересов только через экран, как телезритель или пользователь Интернета, — не совсем правильная. В идеале хотелось бы видеть нечто вроде американского карьерного механизма «крутящихся дверей»: когда теоретик знает, что в любой момент может оказаться в реальной политике, а сотрудник администрации президента не считает для себя зазорным пойти в вуз, чтобы передать практический опыт будущим специалистам.
Тогда и общественные науки сохраняют связь с жизнью, с основным предметом исследования, что для их развития не менее важно, чем для физики и биологии. С другой стороны, практики имеют представление, что происходит в теории, какие там тренды и веяния.
Иными словами, в самой концепции ЭИСИ заложена открытость площадки. Но в таком случае вы никак не защищены от несанкционированных утечек и сливов. Нет никакой гарантии, что эксперты, посещающие мероприятия ЭИСИ, будут соблюдать конфиденциальность.
Да, это достаточно рискованная игра, но она стоит свеч. Превращать политическую экспертизу в закрытый «черный ящик» — это все-таки слишком. К тому же вредно для экспертизы, которой открытая конкуренция идей полезна.
Например, часть экспертного сообщества негодует: зачем Шутов поехал в регионы? Не оскудела, мол, Москва умными людьми, чтобы еще и регионы спрашивать. Зачем вообще их о чем-то спрашивать — у нас же здесь все свое внутри МКАД. Мы с этим снобизмом сталкиваемся с самого начала работы института. Но пока мы настроены продолжать делать то, ради чего создавались: сшивать разрывы. Мирить краснодарскую политологическую школу с московской, а их вместе — с реальной политикой.
Да, деятельность ЭИСИ теперь в центре внимания — и со стороны традиционных СМИ, и со стороны новых медиа вроде Телеграм-каналов, тем более что в известной степени они тоже ваши конкуренты. Новые медийные технологии позволяют создавать экспертные площадки, что называется, не выходя из дома и с минимальными затратами.
Телеграм-каналы и видеоблоги назвать экспертными площадками все-таки нельзя: нет пространства коммуникации. Это может быть трибуной одного конкретного эксперта, но число его подписчиков ничего не скажет вам о том, насколько валидно его мнение. И уж точно вы понимаете, насколько ограниченную картину реальности он представляет.
Уклон в сторону блогерства — это в большей мере дань моде. Хотим мы того или нет, но повестку все-таки пока еще формируют традиционные СМИ. Если они о чем-то не пишут или что-то не показывают — блогерам нечего обсуждать. Утверждать, что Телеграм-каналы или видеоблоги создают какую-то собственную повестку — все равно что говорить, что сила ветра на море создается высокими волнами.
Постоянные же разговоры о том, что будут только блоги и ничего больше, напоминают сцену из фильма «Москва слезам не верит». Помните, как Рудольф, он же Родион охмурял барышень рассуждениями о том, что через 20 лет не будет ни кино, ни театров, а одно сплошное телевидение.
И вы не считаете нужным принимать в расчет «фактор Незыгаря» — наличие популярных новых медиа, которые оказывают влияние на традиционные СМИ?
СМИ формируют правила, в которых действуют блогеры. Эти театры одного актера производят ограниченное количество контента, интересного узкой тусовке. Люди делятся сплетнями не в личном разговоре, а на специальной «доске объявлений». Но принципиально ничего не изменилось.
Был прекрасный сайт «Компромат.ру» — там все друг другу приветы передавали. Потом всем надоело, и сайт превратился в малоинтересную информационную помойку. Это же не информационное вещание, а развлечение для узкого круга (вроде «Миша Петю козлом назвал», лишь слегка тоньше), этот сериал невозможно смотреть вечно.
А для массового сегмента мир все равно сегодня создает телевизор. Люди часто говорят, что не смотрят телевизор, но знают в деталях, что там показывают. Молодежь не исключение.
Телевидение и газеты по-прежнему задают тон общественному мнению — вне зависимости от того, нравится ли это любителям Саши Спилберг или Леонида Давыдова. Трафик во влияние не переводится напрямую — качество, полнота, доверие играют роль преобразователя.
Повестка — дело коллективное. Она создается не «талантливой индивидуальностью», а средой как таковой. Поэтому не надо в погоне за «новым» и «модным» исключать что-либо из рассмотрения, говорить, что нечто — телевидение или информагентства — в прошлом. Все форматы востребованы и играют свою роль в конструировании информационного пространства.
Если любимцу сторонников «нового информационного мира» Трампу не нужны были традиционные СМИ, а достаточно Твиттера, то почему темой по крайней мере половины его твитов является критика традиционных СМИ и полемика с ними?
Про ЭИСИ, а точнее — про встречу его экспертов с замначальника управления внутренней политики Александром Харичевым — тоже недавно написали традиционные СМИ. А потом выяснилось, что это то ли нескоординированный «слив», то ли вообще «фейк-ньюс». Что на самом деле произошло?
Нельзя назвать это «сливом». Просто люди поговорили с прессой, как говорится, «о своем, о девичьем» — вышло не полностью удачно. Хотя мы просили не выносить вовне детали обсуждения.
Чувствуется нехватка пространства открытого обсуждения политики. А ситуация политическая ускоряется, поскольку нам предстоят президентские выборы. Президентские выборы в ультрапрезидентской республике — это момент самоопределения всей системы, поэтому любой разговор о будущем вызывает ажиотаж. И не только журналистский.
Люди — консерваторы по природе. Они опасаются любого кардинального изменения своего жизненного уклада. Вот что обсуждалось в контексте нашумевшей московской реновации.
Да, звучали со стороны некоторых экспертов радикальные рекомендации. Но их забивали другие участники — дескать, не надо свои частные конфликты экстраполировать на государственную политику.
А с реновацией как быть в таком случае?
Властям не стоит рассчитывать на непременные восторги. Ни одно модернизационное предложение не будет воспринято на ура. Не нужно слишком болезненно воспринимать негативные отзывы. Люди по природе консервативны и не любят перемен, особенно если они их затрагивают напрямую.
Притом на деле выйдет наверняка как с картошкой. Все мы ее сейчас едим и не представляем, какие трагедии разворачивались, когда в петровские времена ее только завезли в Россию и заставляли есть.
Или — обратный пример: приедешь в какой-нибудь замечательный город с большой историей и недоумеваешь, почему он так и остался в прошлом. А тебе объясняют: все потому, что в XIX веке местные купцы заплатили деньги, чтобы здесь не прошла железная дорога. И я совсем не удивлюсь, если сами эти купцы в разговорах с детьми восхваляли последние технологические новинки — те же паровозы. Или зачитывались статьями про первые опыты воздухоплавания.
Большие модернизационные программы в публичном поле лучше разбить на много маленьких, чтобы масштаб слома привычного уклада жизни казался менее значительным.
Проблемы, окружающие реновацию, связаны с завышенными ожиданиями сторон друг от друга. Устранение недопонимания между управляющими и управляемыми — задача, которую мало кому удается решить.
Людям тоже надо понимать, что власть не должна исключительно поддерживать их привычный образ жизни. Пойдут первые переселения, все увидят, что никто никого не обманывает, большинству понравится, и все само собой успокоится. А вернее, возникнет новая проблема: как быть с теми, кто хотел бы войти в программу реновации, но стоит в очереди далеко.
Собственно, политика в этом и состоит: менеджмент недовольства. Власть стремится его смягчить, оппозиция — им воспользоваться. Довольными всех не сделать никогда.