Ремонт стиральных машин на дому.
Ремонт посудомоечных машин Люберцы, Москва, Котельники, Жулебино, Дзержинский, Лыткарино, Реутов, Жуковский, Железнодорожный. Раменское. 8-917-545-14-12. 8-925-233-08-29.
В министерстве культуры в целом положительно оценили идею учредить в России День патриотизма и отмечать его 6 августа, в день введения продовольственного эмбарго. В ответ на запрос председателя комитета Госдумы по обороне Владимира Шаманова замглавы ведомства Владимир Аристархов заявил, что инициатива заслуживает внимания. Но после того как пресс-секретарь президента Дмитрий Песков весьма сдержанно отозвался об этом предложении, позиция Минкульта несколько изменилась. В тот же день Аристархов заявил, что введение нового праздника представляется избыточным. «Лента.ру» попыталась выяснить у автора спорной инициативы, как исчезновение импортных продуктов повлияло на патриотические настроения, а также попросила экспертов рассказать об особенностях российского патриотизма и необходимости праздновать его день.
Автор предложения о введении Дня патриотизма — Рахман Янсуков, президент Ассоциации предпринимателей по развитию бизнес-патриотизма «АВАНТИ»:
Для нашего государства необходим праздник, объединяющий народ. Мы предлагаем отмечать День патриотизма 6 августа, потому что именно тогда в 2014 году были введены продуктовые контрсанкции. Этот праздник будет напоминать людям о том, что они дали импульс развитию всех сфер нашей страны. Без патриотизма и объяснения его массам мы не сможем выжить.
Введение контрсанкций объединило народ. Мы поняли, что надо строить заводы в России, развивать бизнес в России, инвестировать в свое сельское хозяйство. А до этого некоторые даже не знали слово такое — «патриотизм», особенно среди молодежи. Этот праздник очень важен, во время него мы будем вспоминать наших героев, космонавтов, других важных людей.
День народного единства, отмечающийся 4 ноября, — тоже очень хороший праздник, но День патриотизма будет объединять многонациональный народ нашей страны: и предпринимателей, и военных, и тем более подрастающее поколение. Посмотрите, вот в США Дональд Трампа подписал указ о введении Дня патриотизма. Для нас очень важно, чтобы у нас был такой праздник. Я отправлял письма в Госдуму, в администрацию президента… Будем ждать.
Марк Урнов, научный руководитель департамента политической науки НИУ «Высшая школа экономики»:
Спросив человека, патриот он или нет, можно с большой вероятностью получить ответ «да, конечно, я патриот». А дальше начинаются всякие сложности, ведь представление о патриотизме у всех разное. В научной литературе оно описывается как минимум тремя характеристиками: склонность считать свою страну лучше других, допущение или недопущение ее публичной критики и тип долга, который гражданин испытывает по отношению к ней.
Здесь возникает гигантское количество мнений. Кто-то будет утверждать, что его страна, безусловно, лучше других, и это есть признак патриотизма. Кто-то — например, Пушкин, — напишет, что, мол, я презираю свою страну, но мне обидно, когда при мне ее начинают ругать иностранцы. Можно презирать свою страну, но быть патриотом, потому что тебе не нравится, когда о ней говорят что-то плохое другие. Салтыков-Щедрин костерил свою страну со всех точек зрения, а потом, приехав из-за границы, увидел на улице городового, подошел к нему и дал рубль. «За что?» — спросил тот. «За то, что ты большой», — ответил писатель.
Если говорить о долге, то тут тоже есть огромное количество нюансов. Должен ли ты положить за Родину жизнь или нет? И еще один очень тонкий нюанс: кто тебе должен поручать эту миссию защиты Отечества — ты сам ее ищешь или просишь указать?
Князь Вяземский определил градации патриотизма. Он говорил, что есть патриотизм обычный, есть квасной, а есть сивушный. Сивушный патриотизм — это когда, как говорил Салтыков-Щедрин, «путают Отечество и Ваше превосходительство» и когда люди уверены, что «наши правы в любом случае». Эта концепция, существовавшая во времена советской власти, легко оживляется. Поэтому напряженность в мире простимулировала подъем в России такого сивушного патриотизма, пока, к счастью, не очень агрессивного.
Он не может не выдохнуться. Энергетика российского общества чрезвычайно низка. Для нормального развития патриотизма у нас не хватает доверия людей друг к другу, к социальным институтам. Пафоса, который витает воздухе в последние годы, не хватит надолго, если не подогревать его рассказами о том, что нас хотят съесть с потрохами.
Что касается Дня патриотизма как официального праздника, то я к нему отношусь с большой долей скепсиса. Все это будет принимать очень странные формы. Как всегда обяжут каких-нибудь бюджетников выходить и махать флагами. Для меня чувство патриотизма по интимности сравнимо с религиозными чувствами. Идея создания официального праздника, когда все будут бить себя кулаком в грудь и восклицать «я патриот!», мне чужда. Не надо трогать интимные чувства народа, они сами прорастут.
Андрей Покида, директор Центра социально-политического мониторинга Института общественных наук РАНХиГС:
Пару лет назад мы проводили исследование, в ходе которого 70-80 процентов опрошенных определяли себя как патриотов. Для них это означало любовь к Родине, к своей стране, уважение к традициям, к старшему поколению. Но когда речь заходила о том, чтобы сделать что-то реальное для своей страны, ряды патриотов редели. По большей части они заявляют о патриотизме на словах.
В 2014 году патриотизм населения вырос благодаря присоединению Крыма к России и противопоставлению внешней политики нашей страны политике Америки и Европы. Что он собой представляет — большой вопрос. Хотя надо отметить, что молодые люди теперь более охотно идут служить в армию. В нее вкладываются большие деньги, ситуация в корне поменялась.
Что касается Дня патриотизма, то я не вижу необходимости в таком празднике, поскольку, по сути, практически любой праздник — патриотический. Возьмем, хотя бы, 9 Мая, День Победы. В каждый праздник и так заложена концепция патриотизма, гордости за свою страну.
Леонтий Бызов, ведущий научный сотрудник Института социологии РАН:
Большинство россиян считают себя патриотами, так как их основные ценности составляют державность, сильное государство и прочие атрибуты государственнического сознания. Так что патриотизм наших людей прежде всего выстроен вокруг концепции сильной страны с сильными вооруженными силами, которую все уважают и боятся.
В 2014 году он сильно вырос и продолжает находиться на очень высоком уровне, но градус его слабеет. Внимание россиян переключается на внутренние проблемы. Они продолжают называть себя патриотами, но патриотическая тематика интересует их все меньше, по инерции.
То, что произошло тогда, объединило народ на словах, дала те самые 80 процентов поддержки власти. Но в реальности объединение общества происходит, когда в нем возникают горизонтальные связи, когда люди самоорганизуются, договариваются между собой, вступают в движения — не обязательно политического характера. Всего этого не произошло. Общество осталось атомизированным, интересы россиянина сводятся к самому себе, собственному выживанию, достатку. На практике их мало волнует то, что делает сосед, а патриотами они остаются скорее на словах.
Говоря же о введении Дня патриотизма, можно вспомнить уже существующий День народного единства, отмечающийся 4 ноября, День России 12 июля… День есть, а единства нет. То же самое можно сказать и о Дне патриотизма. Все эти праздники в народном сознании не прижились, общество плохо понимает, о чем идет речь. Это не самая удачная инициатива. Она не даст ни положительных, ни отрицательных результатов. Люди будут просто рады лишнему выходному дню — если он будет объявлен выходным.
Предпосылки для появления реального патриотизма, какой есть в США и Европе, у нас есть. Нужно, чтобы общество проснулось и объединилось вокруг каких-то реальных дел. Это происходит, но очень медленно и пока погоды не делает, хотя зачатки настоящего патриотизма в России видны, и они радуют.
Игорь Яковенко, культуролог, доктор философских наук, член бюро Научного совета РАН «История мировой культуры»:
Патриотизм — это естественная человеческая реакция, присущая всем народам. Если человек осознает себя принадлежащим к некому народу или государству, то в нем вырабатывается идентичность, и он болеет за свою страну и становится патриотом. В равной степени патриотизм в России так же естественен, как и в любой точке земного шара.
Я не очень люблю патриотическую риторику. Когда об этом слишком много говорят, то это порождает фальшь, ханжество и дает противоположный результат. Я жил в СССР и прекрасно помню рассуждения о патриотизме, а когда Союз рухнул, на улицы в поддержку Союза не вышло и трех человек, что характерно. Патриотизм важен, он существует, но праздники не решают проблемы, связанные с его подъемом.
Нельзя сравнивать народы по степени патриотизма. Начинается Первая мировая война, и на улицу выходят народные массы, поддерживающие ее. А позже мы узнаем, что в России было от 1,5 до 2 миллионов дезертиров, которые не пошли в армию. И как это оценивать?
Патриотизм выясняется по-настоящему в эпоху испытаний, когда возникает опасность для твоей страны. Классический вариант — Великая Отечественная, и здесь мы можем его увидеть, верифицировать, наблюдать. Хотя истины ради стоит отметить, что и во время ВОВ, по разным оценкам, от 1,5 до 2 миллионов граждан СССР одели немецкую форму. Но, безусловно, это была патриотическая война, поскольку Гитлер отрицал саму государственность России, ее существование. Поэтому народ поднялся, объединился и воевал.
Но есть ли День патриотизма в Германии или Китае? У американцев есть 4 июля, есть символы государства… Новый президент США Дональд Трамп действительно объявил день своей инаугурации Днем патриотизма, но он достаточно экстравагантная фигура. В целом эти чувства находят свое выражение в днях победы, независимости и так далее. Во всех странах есть какие-то дни, в которые граждане реализуют себя как патриоты.
День патриотизма в России рискует вылиться в обычное казенное мероприятие. Все губернаторы будут писать отчеты о проведенной работе по сбору людей на демонстрации. Но если естественное патриотическое чувство людей подменится административными муляжами, ни к чему, кроме профанации, это не приведет.
Подмосковный Сергиев Посад, несмотря на статус центра российского православия, миллионы паломников и туристов, продолжает ветшать за пределами единственной центральной улицы. Чтобы это исправить, в 2018 году была разработана стратегия развития города и дизайн-проекты благоустройства ключевых общественных пространств на площади почти сто гектаров. Весь контракт на разработку этих документов обошелся примерно в 300 миллионов внебюджетных рублей. «Лента.ру» узнала у экспертов, что нужно сделать с городом, чтобы угодить местным жителям, туристам и бизнесу.
«Город одной улицы»
Стратегия развития Сергиева Посада подразумевает, что до 2025 года в город вложат, по данным газеты «Коммерсантъ», 60 миллиардов рублей, по данным принадлежащей семье Демьяна Кудрявцевагазеты «Ведомости» — до 140 миллиардов.
На эти деньги планируется построить новые жилые кварталы, социальные и спортивные объекты, а также переделать транспортную систему города: вывести транспортные потоки из центра за счет строительства восточного объезда, создать транспортно-пересадочные узлы (главный — возле железнодорожного вокзала, и еще два — в разных точках города), перенести стоянки туристических автобусов подальше от главной святыни — Троице-Сергиевой лавры.
Кроме того, в Сергиевом Посаде должны появиться два городских центра: культурно-представительский — на проспекте Красной Армии (вблизи лавры) и административно-деловой — возле одного из транспортных узлов. Среди других планов — создание Сергиево-Посадского университета, Школы сестер милосердия, развитие местного колледжа, строительство конгресс-центра, хостелов, ресторанов и многого другого.
Как «Ленте.ру» рассказал бывший мэр города Сергей Персианов, планы на масштабное обновление Сергиева Посада были еще при Ельцине, но «в связи с происходившими в 90-х событиями все это закончилось». К теме снова вернулись в начале 2010-х, когда в городе началась подготовка к 700-летнему юбилею со дня рождения святого Сергия Радонежского, основавшего местный монастырь.
«Главная функция этого города, если так можно сказать, в российском разделении труда — быть духовной столицей России», — считает Персианов.
Однако сейчас это «город одной улицы». «По ней очень сложно передвигаться. Над ней стоит смог, и это плохо как для жителей, так и для памятников», — рассказывает он. Поэтому, отмечает Персианов, необходимо помимо центра развивать другие территории, которые могли бы оттянуть туристов на себя, в том числе для того, чтобы на туристах могли заработать местные бизнесмены, ремесленники и артисты. «Сопоставимых с лаврой объектов, которые могли бы задерживать туристов в городе, нет, — отмечает он. — Это могли бы быть тематические парки, обустройство естественных природных парков, инфраструктуры и так далее».
«Стоит очередь из инвесторов»
По словам бывшего мэра, сейчас в городе стало намного больше туристов, в том числе иностранных. «Мы стояли, беседовали возле лавры с деловым партнером, и каждую минуту подъезжали автобусы. Такого раньше не было», — отмечает он. Все это создает еще больше транспортных проблем. «Если говорить о перспективах города не на год, не на два и не на три, а на 10-15 лет, то город, безусловно, нуждается в создании параллельных дорог», — подчеркивает бывший мэр.
Ландшафтный архитектор София Минасян соглашается, что благоустраивать туристическую часть города, оставляя за скобками жилые районы, которые заполонены парковками, нелогично. По ее словам, пока у местных жителей нет понимания, как именно будут перераспределены транспортные потоки. «Пешеходный центр — это хорошо, экологично. Но как пойдет транспорт?»
При этом эксперты отмечают, что проблемы строительства новых отелей нет, потому что «стоит очередь из инвесторов», готовых вложить в это деньги, и городские власти могли бы справиться с этой задачей без федеральных инвестиций.
По мнению генерального директора Фонда развития малых исторических городов Юрия Щеголькова, это действительно так. «Если говорить о паломниках, то вряд ли будет резкое увеличение их числа. И есть разница между паломниками и туристами. Туристы, даже религиозные, приезжают посмотреть на храм, а паломники приезжают помолиться. Для них не имеет большого значения, где они живут, и это не те, кто оставляет в городе много денег. Рассчитывать на то, что они увеличат средний чек города, неправильно».
«Геополитический проект»
Рассуждая о суммах, которые фигурируют в СМИ, — около 300 миллионов на разработку стратегии и от 60 до 140 миллиардов на ее реализацию, Щегольков отмечает, что такой масштабный проект действительно может столько стоить.
«Проекты реновации, ремонта и реставрации, если мы говорим об исторических поселениях, стоят дорого. Деньги, которые туда закладываются, и тот проект, который делала «Стрелка», может быть вполне адекватным. Это стоит столько — новые трассы, кварталы, переселение административной части из центра города и так далее. Конечно, город надо менять», — резюмирует Щегольков.
При этом пытаться сравнить российский проект с теми, которые реализуют в Европе, бессмысленно, отметил он. «В мире есть фонды выравнивания, которые занимаются восстановлением [исторических районов]», — пояснил собеседник «Ленты.ру». Равнозначных по масштабам проектов вспомнить не смог, а сравнивать с Ватиканом некорректно.
По мнению Анны Курбатовой, директора Института комплексного развития, большие деньги соответствуют большим целям проекта. «В советское время Сергиев Посад с точки зрения инфраструктуры развивался по стандартам районного центра, — напоминает она. — Только в последние пять-десять лет, после восстановления духовного почитания Сергия Радонежского и значения самой Троице-Сергиевой лавры, город стал менять свое назначение. Фактически из районного центра он превращается в не имеющий аналогов православный центр федерального значения. Без стратегии развития эта трансформация невозможна — речь идет не просто о смене функций, меняется сам образ жизни города. Под новый образ жизни нужны ресурсы, которыми город сегодня не располагает. Нужно понимать, какие территории осваивать, чтобы удовлетворить потребности растущего потока туристов и паломников».
«Обязательно нужно понять, как территория будет развиваться во времени, в течение отведенного стратегией срока. Важен и архитектурный аспект развития, потому что в городе охранные зоны, и высокоэтажная застройка здесь невозможна. Сейчас сложно корректно оценить, сколько потребуется средств для реализации такого масштабного проекта», — подчеркивает Курбатова.
Директор отдела стратегического консалтинга CBRE Ольга Земцова в разговоре с «Лентой.ру» отметила, что по представленным публично сведениям гадать о адекватности или неадекватности сумм сложно, но они действительно исчисляются миллиардами.
«Там же огромные объемы различных типов недвижимости и инфраструктуры, — сказала она. — Поэтому весьма сложно оценить размеры необходимых инвестиций. По тому, что было опубликовано, можно очень приблизительно скалькулировать, что объем инвестиций на жилую компоненту мы оцениваем в 35-45 миллиардов рублей, на деловую и торговую недвижимость — 3-4 миллиарда, социальная, спортивная и культурная (не включая религиозные объекты) — 8-10 миллиардов». Земцова при этом подчеркнула, что такие цифры — экспертная оценка, которая исходит из открытых данных и средних рыночных цен.
Что же касается концепции, разработанной КБ «Срелка», стоимость такого документа «очень сильно зависит от технического задания, которое давал заказчик».
«Проект не вызван нуждами только самого города, хотя, безусловно, нам необходимо создание совершенно новой инфраструктуры, — резюмирует бывший мэр Сергиева Посада. — Это как минимум национальный, федеральный проект, как максимум — даже геополитический».
«Каждый раз перед нападением я видела эти сумасшедшие глаза»
Фото: Pictures Ltd. / Corbis / Getty Images
В 2014 году сожитель Натальи Туниковой Дмитрий Новосельский в очередной раз избил ее и чуть было не выбросил с 16-го этажа за то, что она попыталась завести разговор на неприятную для него тему. Защищая свою жизнь, Наталья схватила с кухонного стола нож и отмахнулась им, нанеся нападавшему легкое ранение. Теперь ее будут судить по статье 111 УК РФ («Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью»), предусматривающей до 10 лет лишения свободы. «Лента.ру» попросила Наталью рассказать о тех событиях, вспомнить как превращался в тирана близкий человек, а также выслушала ее мнение о законопроекте по декриминализации домашнего насилия, который активно продвигают в Госдуме.
Доктор Джекил и мистер Хайд
«Лента.ру»: Что вызывало эти приступы агрессии?
Туникова: Я никогда не провоцировала его, и сейчас я даже не могу объяснить, как это происходило. Не ругалась матом, не оскорбляла ни его, ни его родственников. Меня не устраивали некоторые моменты в его отношении ко мне, и я это пыталась высказать обычным языком.
Вероятно, сыграло свою роль то, что мы были людьми разного уровня. Мать Новосельского достаточно рано рассталась с отцом, потом его бросила жена. Он не читал книг, даже из школьной программы, учился в техникуме. Все то, что я считала нормальным для развития личности, он называл пустым времяпровождением. В свободное от работы время он смотрел телевизор, пил пиво, максимум — ездил к родственникам за город поесть шашлык и, опять же, выпить.
Когда вы начали встречаться, вас это не смутило?
Тогда это не проявлялось. Мы встречались на нейтральной территории, я жила в своей квартире, а он — в своей съемной. Это происходило обычно либо в кино, причем всегда в компании с моей дочерью и ее подругами по академии, либо в каких-то заведениях, где можно вкусно поесть. Он был гиперуслужливым, что, конечно, бросилось мне в глаза, но я это никак не интерпретировала с точки зрения грядущих последствий.
Когда вы стали жить вместе, агрессивное поведение по отношению к вам проявилось сразу?
Нет, прошло некоторое время. Он мог вдруг замолчать, а потом, если я молчала в ответ, спрашивал: «Что? Ты про меня что-то плохое думаешь?»
Его не смущала некоторая странность своего поведения?
Нет, он всегда считал, что прав. Сначала выражал это завуалированно, а потом начал говорить открытым текстом, что со мной никогда никто не сможет ужиться, что только он может со мной жить. Не объясняя почему именно. В собственных глазах он, вероятно, был героем, считавшим себя во всем правым. Даже на очной ставке Новосельский на вопрос моего адвоката о том, применял ли он по отношению ко мне до того момента силу, ответил: «Конечно нет, максимум — пару пощечин». Так он «вправлял мне мозг», «воспитывал». Наверно, Новосельский считал, что я должна нечто из этого «урока» вынести.
Что провоцировало такие «уроки»?
Это происходило на ровном месте, на какой-то моей фразе о наших отношениях — почему он так себя ведет; почему, когда мы должны идти на какое-то заранее запланированное мероприятие, он просто говорит мне «да пошла ты…». Раздражали вопросы о его родственниках, которых он стал посещать, не приглашая с собой меня — до этого мы ездили вместе. Те весьма лестно обо мне отзывались, я им очень нравилась, и вдруг Новосельский начал мне сообщать, что они не хотят меня видеть. Я спрашивала его, может это он им что-то про меня говорил, пыталась выяснить — возможно, у нас что-то не так, тогда нужно пойти вместе к психологу. Он отвечал мне: «Если ты сумасшедшая, сама иди».
Когда он решил преподать вам первый «урок»?
Насилие Новосельский начал применять, когда я баллотировалась муниципальным депутатом от Рязанского округа Московской области. Он стал часто задавать вопросы: «А что будет, если тебя изберут? Ты отдалишься от меня? Ты уже отдалилась! А если не пройдешь? Напрасно потратишь время и деньги». Постоянно спрашивал, кого я больше люблю — его или мою дочь Леру.
Ваша дочь уже взрослая?
Да. Она с нами уже не жила. Если бы жила, возможно, все было бы по-другому, ведь такие люди страшно боятся свидетелей. На людях он всегда был идеален, поэтому я и не знала, как себя вести. Это были два совершенно разных человека. В одном случае — животное, удав с дикими глазами, бросающийся на меня, в другом — подобострастно восхищающееся, пускающее пыль в глаза существо.
Уроки послушания
Когда он в первый раз применил насилие, у вас не возникло желание уйти от него, выгнать?
Возникало.
Почему же вы этого не сделали?
Не могу объяснить. До этого момента он меня долго обрабатывал, настойчиво внушая, что я никому не нужна. Возможно, причина в этом.
Но такая ваша позиция, должно быть, лишь провоцировала дальнейшее насилие?
Да, это шло по нарастающей. С каждым разом это продолжалось все дольше. Меня просто трясло от макушки до кончиков пальцев. Я не пыталась защищаться, просто замирала, даже не могла крикнуть. Каждый раз перед нападением я только видела эти сумасшедшие глаза, после чего следовал резкий бросок с его стороны. Он либо вцеплялся мне в горло, либо сильно бил по голове — Новосельский работал слесарем, гайки руками откручивал.
Я не понимала, как это может делать мой близкий человек и продолжала надеяться на лучшее. Вероятно, у меня тоже наступило какое-то раздвоение личности, которое превратило меня в задавленное существо. Если бы ко мне подошли на улице и ударили, я бы смогла дать сдачи, хотя вообще не понимаю, как можно ударить человека, тем более по лицу.
Вы можете вспомнить, как начался последний инцидент, когда он чуть не выбросил вас с балкона?
Как и всегда — резко. Тогда я уже боялась, когда он начинал поворачивать ключ в замочной скважине, замирала и наблюдала, в каком он настроении. Последние несколько дней прошли в зловещем молчании, он злился и исподлобья посматривал на меня. Причина такого поведения не была понятна, но недавно Новосельский побывал у родственников и, вероятно, что-то с ними обсуждал. Я захотела узнать причину, взяла его телефон, когда он уснул, и нашла там просто жуткую переписку, в которой меня унижали.
Я с трудом уснула и проснулась с мыслью о том, что расспрошу его обо всем. Я услышала, что он проснулся, встала, хотела взять в руки его телефон со словами «ну зачем же ты так пишешь обо мне?». Мне не удалось закончить фразу — он стал бить меня кулачищами по лицу, метил в висок. Потом он потащил меня на балкон в кухне, нанося удары и толкая в сторону открытого дверного проема. Я практически попрощалась с жизнью. Пытаясь зацепиться за кухонный стол, нащупала рукой какой-то предмет и попыталась отмахнуться им. Это оказался нож.
Вы нанесли ему серьезное ранение?
Это признали причинением тяжкого вреда здоровью, потому что у него было задето легкое — миллиметр или два. После этого я просто сидела в нашем коридоре в шоковом состоянии, продолжая его бояться. Только помню, как он приложил к боку кухонное полотенце. Как вызывал скорую — не слышала.
Когда женщина обороняется и использует при этом какой-либо предмет, уголовное дело возбуждается автоматически, по факту. По приезде скорой он просто сказал им, что я нанесла ему этот удар. Вместе с врачами приехала полиция, которой я сказала, что ужасно себя чувствую, что он меня избил.
Как полицейские на это отреагировали?
Они вообще не обращали на мои слова никакого внимания и только говорили: «Посмотри, что ты сделала!» Не оказав мне вообще никакой помощи, полицейские потащили меня в участок, а медики собрались уезжать, не осмотрев меня. Собрав последние силы, я сказала врачу: «Я сейчас здесь упаду и умру, и вас не оставят в покое». Только тогда она, говоря обо мне в третьем лице, сказала сотруднику полиции, что заберет меня в больницу.
Страшный суд
Как продвигалось расследование?
Скоро будет суд, жду повестки. До этого много чего было. Были мошенники-адвокаты, которые взяли деньги, они ничего не сделали по делу. Слава богу, дочь, учившаяся в МГЮА, обратилась в свою академию, там нам вызвался помочь адвокат Евгений Рубинштейн, к которому позже присоединился Глеб Глинка.
Вы подавали встречный иск?
Да, потому что Новосельский не признает свою вину и отрицает все факты избиения. Временами он проговаривается, но это, похоже, проходит мимо следствия и суда. После этого было принято решение подать к нему иск в рамках частного обвинения в мировой суд по 115 статье УК («Умышленное причинение легкого вреда здоровью»), который, к счастью, удалось зафиксировать (закрытая черепно-мозговая травма, сотрясение мозга, многочисленные гематомы, ссадины и прочее).
Если Госдума одобрит закон о декриминализации домашнего насилия, через эту процедуру вынуждены будут проходить все жертвы. Какие у вас остались впечатления?
Мировой судья не с первой попытки принял заявление даже у моих профессиональных адвокатов — с трудом представляю, как это сможет сделать жертва, не имеющая юридического образования. В первом заявлении не было указано, в каком конкретно месте я испытала боль. Мы указали. Через некоторое время заседание суда прошло, и наш судья, выслушав свидетелей, моих подруг, заявлявших о том, что в предыдущие разы видели ссадины и гематомы на моем теле, следы побоев, а также приняв мои показания, счел этот случай угрозой убийством или причинением тяжкого вреда здоровью. Но это более тяжкая статья, которую он не мог рассматривать, потому что она не в его компетенции.
И…?
Судья закрыл дело и снова передал его в полицию. Мы опять пошли по цепочке: участковый, дознаватель, следователь… Участковый сказал буквально следующее: «Вы знаете, у нас на районе не принято возбуждать дело по угрозе убийством». Не работает на районе статья 119, потому что следствие, знаете ли, не видит возможности доказать вину по ней. А самой женщине трудно собрать необходимые доказательства и по 115 или 116 («Побои») статьям. Получается, все статьи, по которым каким-то образом женщина может добиться справедливости, подтвердить факт того, что ее били, все это у нас не работает.
Что же следствие и суд?
Несколько месяцев нам постоянно говорили, что скоро ответят. Потом пришлось звонить, спрашивать, и в результате нам отказали в возбуждении дела по 119-й, поскольку якобы было представлено мало доказательств. Мы снова вернулись к мировому судье, который вынес Новосельскому оправдательный приговор по 115 статье (причинение легкого вреда здоровью). Это, к слову, был тот же судья, который прежде увидел угрозу убийством в мой адрес, и вдруг,на следующем этапе он оправдал агрессора. Мы обжаловали приговор, апелляционная инстанция отменила его, и дело вернулось к другому мировому судье.
Мне опять пришлось все заново переживать, давать показания, доставляющие мне массу страданий. После этого было очередное заседание, на которое мы опоздали на 12 минут, и судья за это время успел вынести решение о прекращении уголовного преследования Новосельского в связи с тем, что наша сторона якобы отказалась от своих претензий. Мы подали иск в Европейский суд по правам человека за лишение доступа к правосудию.
Как продвигается разбирательство по делу против вас?
Меня упорно пытаются привлечь к ответственности по 111 статье УК. Причем оно было заведено по части первой, а теперь его перевели в часть вторую, более тяжкую. Сейчас должны передать дело в суд.
Вы говорили, что многие статьи УК у нас не работают. Может быть, правильно, что депутаты решили перевести 116 статью о домашнем насилии в административную сферу, где производство полегче?
Я категорически несогласна. У меня просто нет слов. Я считаю, что выход из положения — это принятие нормального закона о домашнем насилии, как во всех цивилизованных странах. Не должно быть так, что женщина в суде сама доказывает вину агрессора. Когда она обороняется и наносит ему какой-то вред, дело возбуждается автоматически, по факту. А когда ее бьют и могут забить до смерти, теми же кулаками, она все должна делать сама, государство умывает руки.
Если же говорить о декриминализации домашнего насилия, то получается, что агрессор просто откупается. Это еще больше их подстегнет, они будут просто бравировать этой административкой. Расскажи такому домашнему тирану о моем случае, он скажет: «О, видишь, мне тебя бить можно, а ты, если мне что-то сделаешь, будешь как Туникова».
«У нас споры решаются на понтах, авторитете и связях»
Фото: Александр Рюмин / ТАСС
Сделать из студента хорошего доктора — дело трудное и долгое. Одних лекций в вузе явно недостаточно. Эту трудную миссию взяли на себя уже состоявшиеся врачи и ученые. Проект «Высшая школа онкологии» существует с 2015 года. Ежегодно туда принимают по конкурсу около десятка лучших выпускников российских медвузов. Конкурс — как в Щукинское театральное училище: 40 человек на место. Чему учат ребят и как может горстка очень мотивированных врачей изменить российскую систему медицинского образования, «Ленте.ру» рассказал идеолог проекта — исполнительный директор фонда профилактики рака «Живу не напрасно» Илья Фоминцев.
Несогласные получат стулом
«Лента.ру»: Можете объяснить свой тезис о том, что в России фейковое медицинское образование?
Фоминцев: Это когда люди получают корочку о медицинском образовании, но не имеют реальных компетенций. В России это сейчас норма. Грубо говоря, если взять выпускников медицинского вуза и полностью укомплектовать ими больницу — от терапевтов и хирургов до главврача, — то это учреждение не сможет работать. У ребят нет навыков, умений и знаний, чтобы быть самостоятельными. Зато все выпускники сдали экзамен, некоторые даже отличники и формально, юридически имеют право лечить пациентов.
Выпускник вуза, допустим, в Германии или Америке — это готовый самостоятельный врач?
Нет, конечно. На Западе после получения диплома медицинской школы студент не считается готовым специалистом. Он должен проучиться еще лет пять в резидентуре — это что-то типа нашей ординатуры. Но в России ординатура занимает два года. И с прошлого года она необязательна для тех выпускников, которые после получения диплома захотят пойти в поликлинику терапевтами.
Кроме того, качество обучения в наших ординатурах оставляет желать лучшего. Например, выпускники-хирурги как приходят в ординатуры безрукими, так и выходят — такими же. Я на личном опыте это знаю. Когда я только-только после ординатуры пришел работать в качестве сертифицированного хирурга-онколога в Ленинградский онкодиспансер, меня спросили: «Что умеешь?», я честно ответил: «Виртуозно владею крючком Фарабефа».
Чем?
Это крючок-ранорасширитель. Задача ассистента — аккуратно держать этот инструмент, когда хирург выполняет операцию. Коллеги посмеялись. Но я в результате нашел человека, который стал меня учить хирургии. Не каким-то виртуозным вещам, а самому элементарному. Считаю, что только благодаря своей коммуникабельности я чему-то научился. Не всем так везет. Чаще всего бывает, что выпускники оказываются на положении рабов отделения: перебирают бумажки и учатся скорее делопроизводству, чем медицине. Либо, в лучшем случае, оказываются под плотным патронажем старшего коллеги. Но тогда выпускник приобретает в больнице не систематические знания, а просто перенимает опыт конкретного врача.
Но если врач замечательный — разве это плохо?
А если не замечательный? В результате вся медицинская Россия состоит из своеобразных микросообществ: «казанская школа», «петербургская школа», школа такого-то вуза — и так далее. Один и тот же пациент, пройдя обследование по очереди в этих «школах», получит совершенно разные заключения о своем состоянии. Варианты лечения тоже будут радикально отличаться: кто-то порекомендует немедленно делать операцию, кто-то — ни в коем случае.
Как приходят к общему знаменателю?
Компромисс достигается простым способом. Врачи собираются на конференциях и говорят друг другу: «У нас вот такой опыт имеется». — «А у нас такой». — «А вы, батенька, кто будете?» — «Я доктор наук». — «А я — кандидат». — «Значит, ваша карта бита». Беда, если оба оппонента — доктора наук. Тогда в качестве аргумента могут и стул по голове применить.
Шутите?
Нисколько, ситуация вполне жизненная. У нас споры о том, что лучше или хуже, решаются на понтах, авторитете, связях. Либо вообще никак не решаются. Пациенту просто говорят: у нас так принято, не нравится — уходите: вот Бог, а вот порог.
Онкологи не разбираются в биологии рака
Вы описываете какой-то шаманизм. Мне как пациенту страшно.
Конечно, в реальности врачи должны руководствоваться языком науки: это когда тактика лечения выбирается доказательно, на основе качественных исследований, которые всеми одинаково читаются и понимаются. Я по делам Фонда профилактики рака много езжу по стране, общаюсь с разными докторами, слышу, что и как они говорят, какие решения принимают, чем обосновывают. Если бы вы знали, какую чушь несут! Иногда врачи просто не понимают, зачем надо делать органосохраняющие операции — им проще все взять и отрезать. Онкологи не разбираются в биологии рака. Они до сих пор повсеместно думают, что чем больше вырезали — тем лучше. Помните рассказы Виктора Драгунского о Дениске Кораблеве? Парнишка считал, что хорошо поет тот, кто делает это громко. Вот тут то же самое.
Поэтому вы решили, что нормальных врачей нужно воспитывать самостоятельно, и создали Высшую школу онкологии?
Три года назад, когда родился этот проект, мы на самостоятельное воспитание врачей даже и не замахивались. К нам в фонд обратилась компания, которая хотела пожертвовать 200 тысяч рублей. Но они выдвинули условие: потратить деньги на что-то масштабное, желательно в области маммологии. Один из моих сотрудников тогда съязвил: «Можем масштабно увеличить грудь моей девушке». Посмеялись. Но в итоге из шутки родилась идея, что, конечно, на 200 тысяч можно хорошо помочь только одному человеку, и мы придумали организовать масштабный конкурс среди выпускников медвузов. Главный приз — обучение в ординатуре Санкт-Петербургского НМИЦ онкологии им. Н.Н. Петрова. Провинциальные студенты, даже очень талантливые, часто не могут учиться в столичных вузах по причине бедности.
Ординатура дорогая?
В Санкт-Петербурге в то время она стоила как раз 200 тысяч за два года, сейчас цена уже выросла. Бюджетные места для ординаторов есть, но их очень мало. Но даже если кто и прорвется на бюджет, это не спасает: в мегаполисе ребятам ведь еще надо на что-то жить, снимать квартиру. У многих родители не имеют возможности помогать. Мы сначала хотели просто заплатить за обучение победителя и завершить миссию. Никто не думал о долгоиграющем проекте. У нас было два заочных тура и один очный, в Питере. На финал пригласили десять ребят. Директор Национального онкоцентра им. Петрова Алексей Беляев у нас был в конкурсной комиссии. Когда он увидел этих студентов — сказал, что ТАКИЕ нужны все. И пообещал, что будет помогать искать деньги для оплаты обучения. Мы установили им стипендию — 20 тысяч ежемесячно. Мало, но выжить можно.
В те дни в Питере проходил международный онкологический форум «Белые ночи». Там я познакомился с Вадимом Гущиным, директором отделения хирургической онкологии американской клиники Mercy Medical Center. Он — наш бывший соотечественник, уехал из России в 90-х годах. Рассказал ему эту историю, а он: «Можешь меня с ними познакомить? Позанимаюсь удаленно». И эти занятия настолько отличались от традиционной программы в российских медвузах, настолько ломали ординаторов — заставляли их иначе смотреть на медицину и на свою роль в ней, что мы подумали: это как раз то, чего в России сегодня не хватает.
Что значит иначе смотреть на медицину? То есть в российских медвузах изначально учат не тому?
Мы уже три года набираем ребят в проект ВШО. В прошлом году в качестве экзамена предложили соискателям решить задачи по общей медицине. Ничего сложного, простейшие вещи, рассчитанные на проверку базовых клинических знаний. Полностью справились меньше 10 процентов. По итогам — 34 процента студентов «убили» своих виртуальных пациентов, то есть не смогли вылечить. Причем, хочу подчеркнуть, все участники нашего конкурса — хорошие, интеллигентные, умные ребята. Беда одна: их плохо учили.
Анализировать и критиковать
В Высшей школе онкологии вы учите иначе?
Ребята занимаются по программе обычной ординатуры НИИ онкологии им. Н.Н. Петрова, плюс мы организуем дополнительное обучение. С ними занимаются и вживую, и удаленно крупнейшие врачи и ученые мира. Каждый — эксперт в своей области. Причем — совершенно бесплатно, как волонтеры. Они узнали о нашем экспериментальном проекте, почувствовали искренний интерес ординаторов и решили помочь. Спектр предметов обширный — от клинической эпидемиологии до медицинской статистики. Главные — это «Технологии общения с пациентами» и «Теория принятия рациональных клинических решений». В стандартных российских медвузовских программах дисциплин, направленных на эти компетенции, просто нет.
Про общение с пациентами — понятно. Рациональные клинические решения — это о чем?
Та самая доказательная медицина. Когда мы лечим не потому, что Иван Иванович так посоветовал, а на основе научных исследований. Самое главное — ребята обучаются критически мыслить, методично анализировать, ничего не принимать на веру. Предмет проходит в форме еженедельных журнальных клубов. Это не наше изобретение, а общемировой формат преподавания. Берется какая-то статья, где рассказывается о научном исследовании, сыгравшем знаковую роль в онкологии. И с помощью модератора — опытного ученого — разбирается в ней каждое слово. В последнее время в российском медицинском сообществе появился заимствованный на западе термин «гайдлайн» (в переводе с англ. «руководящие принципы» — прим. «Ленты.ру»).
Клинические рекомендации?
Гайдлайны могут касаться абсолютно всего, а не только лечения болезней: технологий, операций, применения лекарств. Гайдлайн строится на основе научных исследований. Он не идеален — закрывает примерно 60-70 процентов случаев той или иной патологии. Вы можете осознанно пользоваться гайдлайном только когда поймете, откуда он взялся, какие научные исследования легли в его основу, что за пациенты в них участвовали и как вообще строились те исследования. Врач должен все эти исключения и особенности держать в уме, чтобы понимать, в какой степени можно следовать гайдлайну. И научно обосновать, если лечение потребует отступления от рекомендаций.
Большая часть российских врачей сегодня с гайдлайнами не знакомы вовсе. Те из них, кто говорят, что пользуются, на самом деле редко дочитывают их хотя бы до середины. В каждом гайдлайне есть глава «Дискуссии», а это самый главный раздел: обсуждение разными учеными, при каких обстоятельствах рекомендации оказываются бесполезными. Но даже если кто из россиян прочитает эти обсуждения, есть опасность, что не поймет, потому что один доктор советует одно, другой — другое. Где же правда-то в итоге? А нет никакой общей правды. Необходимо умение анализировать и критическое мышление. Всему этому мы учим наших резидентов.
Какие онкологические специальности осваивают студенты?
Химиотерапевты, хирурги. Во втором наборе у нас появились онкологические патоморфологи, и это очень круто. Мы планируем расширить прием этих специалистов. Патоморфологи – ключевое звено мультидисциплинарной команды в лечении рака. Они определяют тип рака, к каким лекарствам может быть чувствительна опухоль, хорошо ли хирург сделал операцию — то есть в лечении все опирается на патоморфолога. Однако в российской действительности они, как правило, исключены из этапа принятия клинического решения.
Почему?
Патоморфологов мало, они адский дефицит. На всю страну около 750 человек, большинство пенсионного возраста. Специальность непопулярна из-за скверной системы профориентации в медвузах. У студента в голове из кинофильмов заложен определенный образ врача, а патоморфолог с чем ассоциируется? «Да не буду я трупы вскрывать». Да, трупы — это тоже часть профессии патоморфолога, но это меньше пяти процентов рабочего времени. Основная работа патоморфолога — аналитика. Специальность требует очень высокого интеллекта, энциклопедических знаний, и она высоко оплачивается. Но ребятам же об этом никто не рассказывает! Мой четырехлетний сын отказывается есть дыню. Говорит: «Мне не нравится, как она выглядит». Я ему: «Ты хотя бы попробуй». — «Не буду». Так и студенты — откуда они будут знать, что такое патоморфология, если им никто толком не дает это попробовать?
Вирусы перемен
Первых ребят вы искали по соцсетям и чуть ли не уговаривали поступать в ВШО. Сейчас народ сам к вам идет?
Мы серьезно озабочены тем, чтобы все выпускники знали об этом проекте: читаем лекции, по-прежнему работаем с социальными сетями. На мой взгляд, осведомленность студентов-выпускников составляет около 40-50 процентов. Мечтаем увеличить охват, чтобы получить широкую базу для отбора абитуриентов. Но и сейчас у нас конкурс 40 человек на место — как в Щукинское театральное училище.
У вас состоялся первый выпуск онкологов. Каковы результаты? Можете сказать, что у выпускников знания из фейковых перешли в другое качество?
В прошлом году девять ребят закончили ординатуру НМИЦ онкологии им. Н.Н. Петрова, но из ВШО они не выпустились, продолжают заниматься с нами теми же предметами. Они сейчас работают в больницах Санкт-Петербурга и Москвы, получают зарплату. В связи с этим мы не платим им стипендию. Но я не могу сказать, что они уже самодостаточные врачи. Да они и сами о себе так не скажут — времени прошло немного. Но наши ребята несопоставимо лучше подготовлены, чем обычные ординаторы. Я, например, уже знаю онкологию гораздо хуже, чем они. Я с ними уже в полный рост советуюсь, а не наоборот.
Денег нет, но врачи нужны
Вы на каждом углу рассказываете о резидентах Высшей школы онкологии. Они не «звездят» из-за этого?
Наоборот, переживают. Такая кампания иногда вызывает негативную реакцию у других. Но мы вынуждены про них рассказывать, чтобы искать деньги на обучение. Да и сама идея — учить будущих врачей по-другому — многое двигает. Наши ребята — это вирус изменений в российской медицине. Чтобы вирус начал инфицировать других, должна скопиться определенная его доза. Для заражения требуется не одна копия вируса, а миллиарды. С меньшим количеством иммунитет справится. Вот и тут точно так же: нужна большая порция вируса — много новых врачей, которые превратят количество в качество. Но, к сожалению, пока мы можем позволить себе обучать только 28 человек.
Не боитесь, что ваших новых докторов поглотит российский иммунитет — то есть «старорежимные» коллеги?
Ребята предупреждены и знают о том, что им будет тяжело. Конечно, у них присутствует некоторая фрустрация, когда они приходят на свои рабочие места. Мы их учим, как должно быть, как это происходит в мире, а они наблюдают за тем, как это в реальности устроено в отечественных больницах.
Это нормально, когда новое вызывает раздражение. Я не скрываю, что у нашей ВШО есть противники. «Что это за выскочки такие наглые появились тут? — говорят некоторые. — Какая такая доказательная медицина? Это все западные придумки. А в России человек совсем другой. У отечественного пациента свой менталитет, не то что у какого-нибудь европейца». Так часто рассуждают.
Как я понимаю, вы ребят учите на благотворительные пожертвования. Деньги на эти цели хорошо собираются?
Сборы на обучение ребят изначально не были рассчитаны на массовый фандрайзинг. В массовом фандрайзинге нужны эмоции: рассказывает кто-то печальную историю про ребенка умирающего, у всех дети есть, всем жалко. Еще музыку включат: «Ведь так не должно быть на свете…» Глаза на мокром месте, рука тянется к телефону, чтобы отправить СМС со взносом. Я сам так отправлял много раз — ну жалко же детишек.
Мы же так не можем делать, явно не тот случай. У нас подопечные — интеллектуалы. Хоть и бедные, но совершенно здоровые. Поэтому мы взываем к рассудку жертвователей. Объясняем, что если не будем учить ребят сегодня, завтра вообще медицины не останется. Нормальные врачи не рождаются на пустом месте. Их учить — дорого. Чтобы убедить в этом потенциального донора, нужно общаться с ним индивидуально, а не в массовом режиме. Нам нужны партнеры из бизнеса, которые будут с нами постоянно. Пусть это будет пожертвование в 10-20 тысяч, но ежемесячное — регулярность для нас самое важное. Сейчас деньги собираются с трудом. Как верно заметил Дмитрий Анатольевич Медведев, денег в стране нет, и стало очень заметно, что свободных средств даже у бизнеса заметно поуменьшилось. И вот сейчас нас иногда спасают пожертвования физических лиц, многие из которых оформили подписку в 100 рублей в месяц с банковской карты. Вроде немного, но когда таких людей накопилось заметное количество — это порой латает финансовые дыры в программе.
Свалить — стыдно
Не получится, что сегодня вы вложите деньги в студентов, воспитаете классных специалистов, а завтра они рванут за границу?
Это один из первых вопросов, которые задают мне наши жертвователи. У нас есть три уровня защиты. Начнем с того, что никто их в Америках и Европах не ждет.
Вы же их так хорошо обучаете, что любой будет рад заполучить.
Мы пытаемся воссоздать международную систему медицинского образования в России. Но мы же еще не создали ее, огрехи есть, и много. Чтобы человеку с дипломом российского медвуза поехать на Запад, требуется довольно долгий период подтверждения квалификации — минимум полтора-два года. Ребятам в Питере-то часто не на что жить, а за границей — тем более. В тех же США толпы ищущих врачей и масса ограничений. Например, каким бы сильным соискатель не был, если он не гражданин США — на некоторые врачебные специальности его просто не возьмут. То есть на Западе своя конкуренция. Кроме того, мы в ВШО сдруживаем их, формируем из них команду. Стараемся создавать внутри сообщества такую атмосферу, чтобы свалить отсюда было стыдно, как бы ни казалось, что тут тяжело.
Развиваете патриотизм?
Здоровый патриотизм, а не квасной. Резиденты у нас книжки разные художественные читают, а не только медицинскую и научную литературу. Например, «Попытка к бегству» Стругацких даже включена в программу для обязательного прочтения. Ребятам хочется сделать что-то полезное, нужное для общества. Там, на Западе, они будут одними из, а тут станут героями. Они же молодые люди. «Пока сердца для чести живы» — это про них. И это совсем не пафос, а совершенно обыденные наши мотивации.
Не планируете расширять набор резидентов?
В будущем хотим сделать независимый последипломный медицинский вуз, то есть частную ординатуру. Большинство студентов, которые выдержат жесткий отбор, там будут учиться бесплатно. Сейчас разрабатываем проект. Надеюсь, что там будет не только онкология, а несколько специальностей — хирургия, урология, терапия. Примерно на 200 специалистов в год. Думаю, что это прилично. С измеримыми компетенциями на выходе. Спрос на грамотных специалистов, кстати, острый. Но до того времени, пока мы не начали заниматься с ребятами в ВШО, все просто критиковали российское медицинское образование. А потом посмотрели на первые результаты наших ребят и поняли, что все возможно. Нашлись инвесторы, готовые рискнуть.
Вдруг прогорите?
Прогнозирование — дело неблагодарное. Но какие варианты в обратном случае? Никаких. Я уверен, что если ничего не делать — никогда ничего не произойдет.
Сорок три гектара территории, серые монолитные стены, обильно торчащая в небо арматура, краны и 600 рабочих. Через три года на этом месте, в закрытом городе Северске, в 25 километрах от Томска, начнет работать первая в мире Perpetuum Mobile мощностью 300 мегаватт — атомная станция с замкнутым топливным циклом и расплавленным свинцом в качестве теплоносителя. Предприятие называется опытным, так как супертехнологии для него пока рассчитаны лишь на математических моделях. Однако, проверив их на действующем реакторе, наши атомщики получат референтную АЭС нового поколения, оторвавшись от конкурентов из Toshiba, Areva и прочих на десятилетия. Проект, который имеет говорящее название «Прорыв», обещает энергию без опасности и, главное, без добычи урана.
Скептики и мирный атом
Пара слов для тех, кто считает мирный атом пережитком. Потребность человечества в энергии удваивается каждые 20 лет. Сжигание нефти и угля приводит к ежегодному образованию порядка полумиллиарда тонн сернистого газа и окислов азота, то есть по 70 килограммов вредных веществ на каждого жителя земли. Использование АЭС эту проблему снимает. Мало того, запасы нефти ограничены, а энергоемкость одной тонны урана-235 примерно равна энергоемкости двух миллионов тонн бензина.
Важна также себестоимость. На ГЭС киловатт-час электроэнергии обходится в 10-25 копеек, но гидропотенциал в развитом мире практически исчерпан. На угольных или мазутных станциях — 22-40 копеек, но встают экологические проблемы. На промышленных ветряных и солнечных электростанциях — 35-150 копеек, дороговато, да и кто гарантирует постоянный ветер и отсутствие облаков. Себестоимость атомной энергии — 20-50 копеек, она стабильна, создает куда меньше экологических проблем, чем сжигание нефти и угля, ее потенциал безграничен.
Наконец, российский мирный атом оказался почти вне конкуренции. В 2010 году, когда после 24-летнего «похолодания» многие страны снова захотели строить АЭС, наши реакторы оказались дешевле и не хуже японских, французских и американских прототипов. Более того, мы, в отличие от конкурентов, все эти годы строили АЭС — «Росатому» было что показать потенциальному заказчику.
Руководство госкорпорации грамотно распорядилось полученной форой. В итоге Westinghouse Electric в прошлом году обанкротилась. Toshiba, выкупившая ранее Westinghouse Electric, дышит на ладан. Финансовое состояние Areva тоже завидным не назовешь. Зато на «Атомэкспо-2016» приехали делегации 52 стран. У 20 из этих стран атомной энергетики до сих пор не было. Теперь они впервые появятся в Египте, Вьетнаме, Турции, Индонезии, Бангладеш — наши, российские АЭС.
Глубокий ад
Основная проблема атомной энергетики сегодня — топливо. Рентабельно извлекаемого урана на земле осталось 6,3 миллиона тонн. При учетах роста потребления хватит приблизительно на 50 лет. Стоимость — около 50 долларов за килограмм руды сегодня, но по мере вовлечения в добычу менее рентабельных месторождений она будет расти до 130 долларов за килограмм и выше. Есть, конечно, добытые запасы, и не маленькие, но и они не навсегда.
Уран добывается тяжело или очень тяжело. В породе урановой руды бывает порядка 0,1-1 процента, плюс-минус. Залегают руды на глубине около километра. Температуры на разработках выше 60 градусов по Цельсию. Добытую породу необходимо растворить в кислоте, чаще серной, чтобы из раствора выделить урановую руду. На некоторых месторождениях под землю сразу закачивают серную кислоту, чтобы потом забрать ее вместе с растворенным ураном. Однако есть урановые породы, которые в серной кислоте не растворяются…
Наконец, в очищенном уране только 0,72 процента необходимого изотопа — уран-235. Того самого, на котором работают атомные реакторы. Выделить его — отдельная головная боль. Уран превращают в газ (гексафторид урана) и пропускают через каскады центрифуг, вращающихся со скоростью порядка двух тысяч оборотов в секунду, где отделяют легкую фракцию от тяжелой. Отвал — уран-238, с остаточным содержанием урана-235 0,2-0,3 процента, в 50-е годы просто выбрасывали. Но потом стали хранить в виде твердого фторида урана в специальных контейнерах под открытым небом. За 60 лет на земле накопилось порядка двух миллионов тонн фторида урана-238. Зачем его хранят? Затем, что уран-238 может стать топливом для быстрых атомных реакторов, с которыми до сих пор у атомщиков были сложные отношения.
Свинцом по натрию
Всего в мире было построено 11 промышленных реакторов на быстрых нейтронах: три в Германии, два во Франции, два в России, по одному в Казахстане, Японии, Великобритании и США. Один из них — SNR-300 в Германии так и не был запущен. Еще восемь остановлены. Работающих осталось два. Как вы думаете где? Правильно, на Белоярской АЭС.
С одной стороны, реакторы на быстрых нейтронах безопаснее привычных, тепловых. В них нет высокого давления, нет риска пароциркониевой реакции и так далее. С другой — напряженность нейтронных полей и температура в рабочей зоне выше, сталь, которая бы сохраняла свои свойства при том и другом параметрах, изготовить сложнее и дороже. К тому же, в качестве теплоносителя в быстром реакторе нельзя использовать воду. Остаются: ртуть, натрий и свинец. Ртуть отпадает по причине высокой коррозионной активности. Свинец надо умудриться поддерживать в расплавленном состоянии — температура плавления 327 градусов. Температура плавления натрия — 98 градусов, поэтому все быстрые реакторы до сих пор делали с натриевым теплоносителем. Но натрий слишком бурно реагирует с водой. Случись повреждение контура… Как и вышло на японском реакторе «Мондзю» в 1995 году. В общем, с быстрыми оказалось слишком сложно.
Не волнуйтесь, не застынет
— Не волнуйтесь, свинец в нашем реакторе «Брест-300» не только никогда не застынет, но никогда не охладится ниже температуры в 350 градусов, — рассказывает «Ленте.ру» руководитель проекта по созданию БРЕСТ-ОД-300 Андрей Николаев. — За это отвечают специальные схемы и системы. Это совершенно новый проект, не имеющий отношения к свинцово-висмутовым реакторам, которые стояли на подводных лодках. Здесь все разрабатывалось с учетом последних разработок, технологий, достижений. Это будет первый в мире быстрый реактор со свинцовым охлаждением. Недаром же он называется «Прорыв». Перед вами предприятие будущего — АЭС четвертого поколения с замкнутым топливным циклом.
По стройке полазить мне не дали — здесь гриф секретности. Фотографировать тоже не разрешили, поэтому снимки не мои. Их делал человек, которому заранее объяснили, с каких ракурсов можно запечатлевать объект, а с каких нельзя. Зато Андрей Николаев подробно объяснил, почему и в каком порядке строятся три завода «Прорыва» и как атомная станция может работать без урана.
Предприятие будет состоять из трех заводов: завод по производству топлива, собственно реактор и завод по переработке топлива. Завод по производству топлива будет фабриковать абсолютно нового состава твэлы, не имевшие аналога в мире. Это смешанное нитридное уран-плутониевое топливо — СНУП. Делящимся материалом в новом реакторе будет плутоний. А уран-238, сам не делящийся, будет попадать под облучение тепловыми нейтронами и превращаться в плутоний-239. То есть реактор «Брест-300» будет выделять тепло, электричество, а кроме того, для самого себя готовить топливо.
Двух зайцев одним выстрелом
В мире сегодня работают 449 мирных промышленных атомных реакторов и еще 60 строятся. Во время эксплуатации этих реакторов, прошлых и будущих, возникает плановая проблема — отработанные тепловыделяющие сборки. Сначала их складывают в специальные ванны, где они несколько лет «остывают». Затем, «остывшие» твэлы складывают в «сухие» хранилища, где они накапливаются в больших количествах. Мощностей, способных перерабатывать отработанные сборки в разы меньше, чем необходимо. Почему? Потому что это очень сложно и дорого.
В проекте «Прорыв» будет построен собственный завод по переработке топлива. Как вы уже догадываетесь, завод этот будет не только уничтожать отгоревшее топливо, но выдавать на выходе сырье для новых сборок. Старые твэлы будут растворять в кислоте, возможно серной, затем на заводе с помощью непростых химических технологий разделят раствор поэлементно. Ненужное кондиционируют и захоронят, нужное используют. Кроме сырья для нового топлива, предприятие будет добывать из старых сборок редчайшие изотопы тяжелых элементов, востребованные в медицине, науке и промышленности.
Кстати, мощность реактора в 300 мегаватт выбрана не случайно. При этой мощности он будет производить столько же плутония, сколько потребляет. Такой же реактор с большей мощностью произведет больше топлива, чем потребит. Так что один раз загруженный реактор «Брест» будет работать как заурядный Perpetuum Mobile. Потребуется только небольшая подпитка предприятия обедненным ураном. Ну а уран-238, как я уже упоминал, накоплен атомной промышленностью в таком количестве, что хватит на вечность.
Большая кастрюля
— Чтобы вы представили себе реактор, — продолжает Андрей Николаев. — Это кастрюля высотой 17 метров и диаметром 26 метров. В нее будут опущены тепловыделяющие сборки. Через нее будет циркулировать теплообменник — расплавленный свинец. Все оборудование от и до только российского производства. Это будет совершенно безопасный реактор с запасом реактивности меньше единицы. То есть в соответствии с законами физики ему просто не хватит реактивности для разгона. Масштабные аварии на нем не-воз-мож-ны. Никогда не потребуется эвакуация населения. Любой сбой, если он случится, не выйдет за границы здания предприятия. Даже выбросов в атмосферу в результате гипотетической аварии не будет.
В реакторе «Брест-300» будет внедрена автоматическая очистка теплоносителя. Теплоноситель нового реактора, то есть свинец, не потребует замены никогда. Таким образом исключается еще один проблемный отход традиционной ядерной энергетики — ЖРО.
Проблемы решаются по ходу
Авторы проекта «Брест-300» НИКИЭТ имени Доллежаля. Деньги выделяются в срок, строительство идет запланированными темпами, завод по фабрикации топлива начнет работать первым. Пуск реактора назначен на 2024 год. Затем будут достраивать модуль переработки топлива. Параллельно со строительством продолжаются работы по НИОКР. По результатам этих работ в строительство периодически вносятся изменения, поэтому окончательная финальная временная точка не называется.
У проекта «Брест» в академических кругах есть недоброжелатели. Это понятно, проект победил на конкурсе, в котором участвовали еще несколько именитых институтов. Критики называют технологии, используемые в «Бресте», — недоработанными. В частности, ставят под вопрос использование расплава свинца в качестве теплоносителя и так далее и тому подобное. Мы не будем влезать в детали, они слишком сложны и неоднозначны. С другой стороны — почему мы должны не доверять нашим атомщикам? Все проекты, которые СССР, а вслед за ним Россия делали в атомной отрасли, оказывались на шаг впереди западных и восточных аналогов. Так какие у нас основания полагать, что на этот раз что-то пойдет иначе? Мне кажется, стоит просто порадоваться за «Росатом» и ТВЭЛ и в то же время за себя, ведь это же наша корпорация.