Работающий пенсионер в России не редкость. Наверное, потому, что работа для них не хобби и не роскошь, а средство выживания. По той же причине далеко не все испытывают удовольствие от трудовой деятельности, да и от жизни как таковой. Но есть из этого печального правила и приятные исключения. Ирина Белышева — не только работающая пенсионерка, но и счастливый человек, живущий настоящим. Несмотря на свой возраст, Ирина — востребованная модель и активный критик концепции старости. Она уверена, что в наше время это понятие существует лишь для оправдания человеческого невежества и лени. Об этом и о том, как оставаться молодым в любом возрасте, Ирина Белышева рассказала «Ленте.ру».

«Лента.ру»: До недавнего времени считалось, что модельный бизнес — то самое место, где старикам не место. А теперь даже специальные агентства появились для моделей старшего возраста. Как вам нравится идея агентства Игоря Гавара «Олдушка»?

Белышева: В то время как за границей развиваются квантовая генетика и квантовая психология, которые предполагают вообще переворот в понимании темы старения, а вернее, ставят под вопрос само ее существование, у нас в стране молодые люди, которые должны бы иметь широкий кругозор, смотрят на все глазами стариков из РАН.

Вот и Игорь Гавар со своим агентством «Олдушка». Само название и, соответственно, знамя этого предприятия выбрано неверно. Ведь Игорю пишут восторженные молодые девушки о том, как они хотят скорее состариться и попасть к нему. Здесь уже все переворачивается с ног на голову. «Стареть красиво!» — вы можете себе представить еще больший идиотизм, чем такой девиз?

Отчего же?

Я еще не видела того, кто бы от старости похорошел. Никого еще не украсила ни гипертония, ни стенокардия, ни старческий склероз, ни диабет и так далее. Но что я хочу сказать: старость возникает от невежества и лени. Надо выкинуть саму идею о том, что старость неизбежна, а «Олдушка» — это прекрасно.

Но ведь есть какие-то объективные процессы…

Когда одиннадцать лет назад я вышла из онкодиспансера, то решила целенаправленно заниматься своим здоровьем. Выяснилось, что можно заниматься фитнесом с голливудским тренером и через месяц-полтора войти в ритм этой активности, почувствовать колоссальное удовольствие и радость во всем теле. Решила поделиться со своей подругой, с которой вместе мы еще в вузе занимались спортивной гимнастикой. Что она мне ответила? Что хочет жить в свое удовольствие, а физические упражнения — это мучения. И вот я вижу в ней грузную старуху, которая опирается на палку и волочит за собой ногу. Это моя подруга, которая была такая активная, спортивная и энергичная!

Можете презирать меня, можете закидать помидорами, но старики сами себя делают стариками. Это осознанный выбор, который может быть сделан еще в молодом возрасте, когда вдруг люди начинают жить вчерашним днем, перестают двигаться, заниматься спортом. А что с этим делать? Научить людей любить себя.

Люди вам возразят — скажут, что жизнь у них не сахар, не до спорта им…

Нужно выкинуть отовсюду слово «старость». Когда вы допускаете мысль о старении, то вы уже поддаетесь упадку, начинаете доживать, а не жить. Есть двадцать научных теорий старения, и от каждой есть противоядие. Но об этом либо не знают — это невежество, или ничего не делают, если даже знают, — это от лени.

Видно, что вы человек образованный. Чем вы занимались до пенсии? Где учились?

Я родилась в Москве, училась в МГТУ имени Баумана на кафедре академика Целикова — нашего знаменитого ученого-металлурга. Это была очень разношерстная среда, не такая, как в Беркли, где выпускников ценят за связи в определенных кругах. И мне повезло: я попала в группу, где половина ребят были медалистами. После вуза я работала в «Стальпроекте», потом мой однокурсник собрал небольшое КБ и позвал меня к себе — в НИИчермет. Оттуда я ушла, когда стал разваливаться Советский Союз. Пошли сокращения, и я попросила начальника сократить и меня тоже. Я получила хорошее выходное пособие.

А потом отправилась на курсы для предпринимателей, где изучала маркетинг, менеджмент, психологию, машинопись и много что еще. Затем стала помощником депутата и каждый день приходила на 13-й этаж Госдумы, смотрела в окно и видела, как бледнеет, выгорая на солнце, государственный флаг. В последние годы работала риелтором. Собственно, и сейчас иногда тем же подрабатываю.

А когда же начался модельный бизнес?

Два года назад. В июле 2016 года окончила школу моделей Зайцева.

Как вы туда попали?

Я узнала, что идет набор в эту школу. Узнала, какие требования предъявляются к моделям. Пришла с полной выкладкой к назначенному времени — каблуками, платьем таким и сяким, с купальником. Вызываю директора школы. Она сказала: «Да вы что! У нас только девочек набирают с пяти до восьми лет и девушек с 18 до 26. А вы тут вообще причем?» Я ответила, что мне надо.

А как вообще пришла идея подняться на подиум?

Я понимаю, что мой образ жизни отличается от принятого в российском обществе, где многие люди себя не уважают все из-за того же марксизма-ленинизма, где любовь к себе, уход за собой воспринимается как дурной тон. Я же столько лет вкладывала в себя позитивные и нужные для модели качества, что в конце концов это все прорвалось, как фонтан. Само по себе. Ведь я каждый день занимаюсь пилатесом, не два притопа — три прихлопа, а прямо до седьмого пота. И занимаюсь еще много чем, что присуще уважающей себя женщине.

И что Зайцев?

Ну, в итоге Егор Зайцев дал распоряжение, чтобы со мной занимались индивидуально. Каждый урок был по полтора часа, дефиле и прочие модельные дисциплины. Причем у других девушек групповые занятия — той же продолжительности. Сколько каждая из них успевает пройти по подиуму? А тут я одна — под внимательным взглядом наставника.

Я относилась к этим занятиям так, будто в случае успеха я получу Нобелевскую премию. Все упражнения повторяла дома по таймеру. И еще просила соседку, живущую этажом ниже, чтобы она приходила и снимала меня на камеру, чтобы пересматривать потом и выявлять недостатки.

Я еще училась, а агентство моделей Зайцева уже отправило меня на работу. Тогда проходили мои первые дефиле на «Модном приговоре». Затем меня стали приглашать на разные съемки. Я еще немного трепетала, но талант, при содействии опытных наставников, раскрылся. Пришла уверенность.

Когда люди в возрасте пытаются вести себя или выглядеть как юные особы, это часто вызывает смех: нелепая попытка вернуть вчерашний день…

Красота — это здоровье, вышедшее наружу. Она должна быть естественной и индивидуальной. А то, о чем вы говорите, — дурной вкус, который не зависит от возраста.

Здоровье порой большая проблема даже для молодых.

Да, но это во многом из-за российской медицины. Если бы врачи отрезали мне все, что собирались, я бы сейчас с вами не разговаривала. В России медицина до поры до времени развивалась достаточно успешно. Было такое понятие земский врач. Он занимался исцелением людей — то есть возвращал их организму целостность. После Октябрьской революции наше государство приняло другую концепцию медицины — немецкую, когда каждый специалист занимается лечением отдельного органа. Сейчас уже на каждый прыщик есть свой специалист, и он его лечит, не замечая всего остального организма. В итоге больных становится все больше.

В Израиле однажды была двухнедельная забастовка врачей, и в это время смертность там снизилась на 30 процентов.

У нас такие очереди к специалистам, что от забастовки такая работа не сильно отличается.

Современная западная медицина справилась с эпидемиями и как бы затмила этим своим достижением альтернативную медицину. Люди уже не погибают от болезней целыми городами, продолжительность жизни удвоилась. Но сейчас эта медицина просто тормозит дальнейшее развитие, особенно наша отечественная. Такое впечатление, что наши врачи боятся отчисления из-за незнания исторического материализма и марксизма-ленинизма.

У нас разговоры о здоровье пенсионеров привязаны к обсуждению количества стационаров и коек, бесплатных лекарств и так далее. Но никто не говорит о том, что необходимо заботиться о качестве воды и правильном питании.

Мы — то, что мы едим?

Именно так. А сейчас даже обычное мороженое по своему составу становится по сути ядовитым веществом. На некоторых продуктах нужно писать предупреждения, как на сигаретах. На сладкой газировке, например.

Здоровый организм на 80 процентов состоит из воды, и качество потребляемой воды имеет колоссальное значение. А у нас часто чистую воду заменяют этими непонятными напитками… Даже вода из кулеров офисных — не выход.

Где же выход?

Пытливые японцы установили, что вода должна быть щелочная с уровнем Ph 8. Это высокоструктурированная вода. Вы наверняка видели фильм про воду, где молекулы выстраиваются в идеальную снежинку.

Люди в возрасте, в отличие от младенцев, уже на 70 процентов состоят из воды, и больше всего обезвоживается мозг. Этот процесс влияет на интеллектуальные способности и, стало быть, на качество жизни. Потому-то многие старики пользуются кнопочными телефонами и не понимают, зачем нужен Instagram.

Серьезно, нам нужна государственная программа правильной воды. На своем опыте я убедилась, как трудно убедить людей в необходимости внимательно подходить к тому, что и когда пьешь.

Где же брать правильную воду?

Я употребляю фильтрованную воду, которая проходит обработку с помощью японских кораллов. Есть достаточно информации в интернете на этот счет. Такая вода, кроме того, что щелочная, имеет нужный окислительно-восстановительный потенциал, поверхностное натяжение — параметр, влияющий на то, как вода проникает в клетки организма.

Но кроме воды, у меня была и есть четкая мотивация для освоения соцсетей, которой людям порой недостает. Вот мои соседки ходили на курсы компьютерной грамотности, но это им ничего не дало. Может, только приятное ощущение, что они куда-то ходят, чем-то заняты.

В чем ваша мотивация?

После моего успеха на подиуме люди, видя мои фотографии в соцсетях, стали обращаться за советами: чем питаться, как за собой ухаживать и так далее. Едва ли мой опыт был бы так востребован, если бы не доля популярности. А для любого человека крайне важно иметь возможность делиться с другими полезными знаниями и навыками.

Что вы можете сказать о пенсии — насколько вы от нее зависите?

Есть пассивный доход, какая-то копеечка на кусок хлеба и оплату квартиры. Но вообще все эти разговоры про пенсию… Когда я пришла работать после вуза, рядом со мной сидела женщина, моя сверстница. Она практически каждый день приходила и с тяжелым вздохом произносила: «Скорее бы на пенсию». Понимаете, ненавидеть свою работу — это вредно для здоровья. Когда профессиональная деятельность человека — это и его любимое увлечение, то о какой пенсии может идти речь?

То же самое можно сказать и о здоровье: если человек живет осознанно и дорожит жизнью, он еду превращает в лекарство, а не наоборот. У нас же многие, если не большинство, воспринимают диету как что-то скучное и противное, мол, семена чиа и пророщенная гречка — гадость, а счастье — это шашлычок под коньячок.

Вы думаете о смерти?

Наши мысли гораздо более материальное явление, чем нам кажется. И бывает так, что человек умирает из-за того, что у него уже есть некая жажда смерти, нацеленность на нее. Что касается моего отношения к смерти… Я проходила несколько медитаций с руководителем Института реинкарнационики Марисом Дрешманисом и его учениками. Это очень эффективно. Вспоминаешь прошлые жизни, видишь все реально, как в кино. Оказалось, что умирать совсем не страшно.

У вас есть дети, внуки?

Нет. Я сделала такой выбор. Возможно, это связано с тем, что у меня было много детей в одной из прошлых жизней. И она была связана с большим количеством потерь и переживаний.

Важной характеристикой качества жизни является сексуальная жизнь. У нас в стране секс воспринимается как занятие исключительно для молодых…

Это все тот же марксизм-ленинизм — убеждение коллективного сознания. Почему Моисей водил евреев по пустыне сорок лет? Чтобы вымерло то поколение, которое помнило рабство. Таким образом, через сорок лет все у нас будет. Но, опять же, многое зависит от здоровья и от качества отношений между людьми. Если пара живет друг с другом уже только потому, что у них квартира общая, — это одно. А если у них сохраняется взаимная любовь — то они могут до ста лет сексом заниматься.

Но ведь сейчас, как многие считают, мы движемся назад — к советским традициям и православным ценностям.

Важно понимать, что общество у нас неоднородное. Можно присоединиться к той или иной страте, где людей объединяет мировоззрение, образ жизни. К примеру, есть веганы, сыроеды. Они устраивают потрясающие фестивали, ни на один из которых я, правда, из-за съемок пока не успела прийти. Тем не менее я слежу за ними в соцсетях. Это счастливые люди, и они растят таких же счастливых детей, которых не муштруют, на которых не кричат.

Есть и другое сообщество. Зайдите на детскую площадку — и вы увидите там толстую мамашу, которая кричит ребенку: «Не бегай, не прыгай». Она и собой не занимается, и ребенком тоже. Соответственно, ребята эти вырастают такими же пассивными, как и их родители. Каждый сам выбирает, куда он движется.

На протяжении столетий Россия была аграрной страной, но в конце ХХ века классическая российская деревня начала умирать. Внутренние миграционные потоки направились в большие города, сельские земли пустели. Но такая картина наблюдается не повсеместно: где-то деревни начали жить новой жизнью, с процветающим сельским хозяйством, власти предложили гражданам осваивать территории Дальнего Востока и активно рекламируют новый проект — «Дальневосточный гектар». Доктор географических наук, главный научный сотрудник Института географии РАН Татьяна Нефедова рассказала «Ленте.ру», как трансформировалась сельская Россия в конце ХХ — начале ХХI века и что она представляет из себя сейчас.

Можно ли сказать, что Россия осталась сельской, аграрной страной?

Нефедова: За последние 100 лет многое в нашей стране изменилось, некоторые люди по-прежнему живут в деревянных домах, занимаются сельским хозяйством и ведут личное подсобное хозяйство. Где-то — чаще всего в удаленных регионах — эта сельская Россия осталась. Поэтому однозначного ответа здесь нет: Россия разная.

Как определить, принадлежит ли какой-то населенный пункт к сельской России?

Единых критериев для определения сельской местности нет. Иногда малые города больше похожи на большие деревни — в них нет ни газа, ни центрального водопровода, ни канализации, а крупные сельские поселения могут и не выглядеть, как сельская местность, тем более что в 1990-е годы многие населенные пункты променяли статус городов на материальные бонусы — число поселков городского типа сократилось почти в два раза.

В итоге проще всего руководствоваться принципом «что официально не город — то село». Мы считаем, что есть городское население в городах и поселках городского типа, а остальное население сельское. И давайте из этого исходить, иначе мы просто запутаемся. Правда, появились городские округа с сельским населением, так что путаница все равно остается.

Какую часть занимает городская Россия, а какую сельская?

В начале ХХ века в городах жили 13 процентов населения; потом произошел огромный скачок численности горожан, а доля сельских жителей резко упала. Сейчас в городах живут 74 процента, остальные 26 процентов — в сельской местности. Но если учитывать, что у нас некоторые горожане живут в тех самых деревянных домах с туалетом на улице, то получится, что в стране городского населения, живущего в городских условиях, только 60 процентов. А в пригородах часть сельских жителей живет в многоэтажных домах и работает в городе — путаницы еще много.

Согласно данным «Левада-центра», у нас примерно половина населения, 44 процента — дачники. Можно ли причислить их к сельской России?

Причислять дачников к сельской России было бы неправильно: все-таки это горожане, и они проводят на дачах летние месяцы. Даже если человек живет на даче полгода или круглый год, то все равно он привязан к городу. Его только отчасти можно считать сельским жителем.

С 1990-х годов число дачников постоянно растет, в том числе за счет строительства коттеджных поселков, которые тоже отчасти используются как дачи. По данным сельскохозяйственной переписи 2016 года, у нас 13 миллионов семей имеют участок в садовом или дачном товариществе, то есть это около 40 миллионов человек. Но, я думаю, дачников у нас больше — процентов 50. В последнее время горожане все чаще покупают или наследуют дома в деревнях — там не так тесно, больше свободы, уединения — и используют их периодически как дачи. Эти люди просто не называют себя дачниками.

Проблема в том, что деревенских дачников невозможно посчитать. Раньше можно было прийти в сельскую администрацию, попросить список собственников домов и увидеть, кто где прописан. После принятия в 2003 году федерального закона №131 об общих принципах организации самоуправления списки собирать перестали, и с тех пор никакой статистики не ведется: чиновникам не интересна эта совершенно новая пульсирующая система расселения, которая вымирает зимой и оживает летом. В областях, окружающих Московскую, летом население деревень увеличивается в 3-10 раз, а инфраструктура для этого совершенно не приспособлена.

Можно ли говорить о смерти классической российской деревни?

На периферии нечерноземных регионов деревня действительно постепенно умирает. Московская область, как это ни парадоксально, — самый мощный в Центральном районе производитель сельскохозяйственной продукции. В пригородах Ярославля, Костромы, Твери сельская местность тоже развивается: туда идут инвестиции, появляются агропромышленные холдинги, успешно работают фермеры. В таких местах идет борьба за землю, поскольку туда же устремляются и дачники. Но если отъехать от этих городов километров на 50 — мы увидим разрушающиеся дома и заброшенные поля.

Все дело в том, что Нечерноземье — это особая территория со сложными условиями для земледелия из-за мелкоконтурности полей, заболоченности. Во второй половине ХХ века в сельское хозяйство здесь много вкладывали, пока примерно к 1975 году техническая оснащенность при тех социально-экономических условиях не достигла своего предела эффективности. Началась стагнация. В таких условиях сельское хозяйство очень дорого обходилось государству: на один рубль полученной продукции более 90 копеек составляла государственная субсидия.

Отчасти причина заключалась в недостаточном внимании к обустройству деревни, отсталости социальной инфраструктуры. С другой стороны, в 1970-е колхозникам стали массово выдавать паспорта, а хрущевские ограничения личных подсобных хозяйств, введенные в 50-60-е, очень способствовали стремлению деревенских жителей в города. Россия вошла в стадию наиболее активной урбанизации, и этот процесс уже невозможно было остановить. В 1960-1980-е годы в город уезжало до миллиона человек в год.

Особенно активным был отток сельского населения из регионов Нечерноземья. В 1990-е, когда поддержка государства прекратилась и там закрылось большинство колхозов, из периферийных районов в города и пригороды уехали остатки работоспособного населения. И сейчас молодежь после школы не остается в деревне — и не только потому, что работы нет. Запросы нового поколения уже другие. В итоге классическая нечерноземная деревня представлена в основном бабушками и… дачниками летом. И последние очень важны: они сохраняют дома, деревни и вообще пусть временную — летнюю, но жизнь на этих освоенных территориях.

Совершенно другая ситуация на юге страны: там все неплохо. После распада СССР туда из депрессивных регионов устремился активный сельскохозяйственный бизнес, а вместе с ним — средства и трудоспособное население. Сейчас сельское хозяйство активно развивается в черноземной зоне, в Поволжье, на юге Западной Сибири. Тем более что стал очень выгоден экспорт зерна.

Южные регионы способны и дальше развиваться?

У нас на юге прекрасные природные условия, инвестиции и большой приток активного населения из бывших советских республик, с востока и севера России. Из минусов — то, что земля уже поделена, свободной нет. Есть проблема занятости. Оказалось, что сельская местность юга сильно перенаселена.

Самое выгодное сейчас — зерно, подсолнечник, то есть растениеводство. А оно нетрудоемко. Началось резкое сокращение персонала и безработица. С приходом агрохолдингов, в которых все процессы механизированы, проблемы усилились. А села и станицы на юге большие — по нескольку тысяч жителей. Они тоже уезжают в города или едут трудовыми мигрантами в Московскую агломерацию, Ростов, Краснодар. Для того чтобы уйти от сельскохозяйственной монофункциональности и развивать другой бизнес, необходимы налоговые преференции, льготные кредиты и прочее, с чем у нас большие проблемы. Да и жители сельской местности бедные, это тормозит развитие услуг, которые могли бы занять лишнее население — как, например, произошло в европейских странах.

Но и с фермерами есть проблемы: тоже нужны кредиты, за землю большая конкуренция. И даже если люди готовы производить — куда девать продукцию? В городах — засилье сетевых магазинов, куда не берут малые партии, на рынки тоже проникнуть сложно, а в сельской местности нет спроса — у всех свое хозяйство.

Есть регионы, где фермеров поддерживают. Общероссийская программа помощи семейным фермерским хозяйствам почти везде работает слабо, но очень хорошо, например, в Татарстане. Там семейной ферме, где должно быть минимум 24 головы крупного рогатого скота, выделяют миллион рублей и бесплатные стройматериалы на строительство дома, подводят туда асфальтированную дорогу.

Аналогичная поддержка есть в Белгородской области. Глава региона пытается совместить крупное и мелкое хозяйство. Чтобы избежать бесконтрольного расширения агрохолдингов, он перевел 40 процентов земель в собственность области и получил возможность контролировать крупные предприятия, при этом поддерживая мелкие хозяйства. Но такая поддержка существует только там, где есть деньги, а самодостаточные регионы у нас можно по пальцам пересчитать, и их число сокращается.

В 1990-х была иллюзорная надежда, что колхозы рухнут, земли освободятся, и все сразу начнут заниматься фермерским хозяйством. Но так не получилось. Почему?

В начале 1990-х люди начали активно регистрировать фермерское хозяйство. До 1995 года была масса привилегий для фермеров: любой горожанин мог подать заявку, представить план развития хозяйства, получить землю из фонда перераспределения и даже кредит. Правда, выйти из колхоза с земельным паем было сложно, и давали, как правило, худшие земли. С тех пор выжили только активные люди и профессионалы. В 2000-х годах у нас официально было зарегистрировано 260 тысяч фермерских хозяйств, хотя реально работало из них менее половины. В 2016 году перепись показала, что их меньше 140 тысяч, — на такую большую страну это очень мало.

Получив возможность выйти из колхоза, люди столкнулись с суровой реальностью: выделить землю сложно и дорого, надо покупать корма для скота, технику, удобрения и прочее. Одни в такой ситуации предпочли остаться в колхозах и вести личное подсобное хозяйство, в том числе держать скот на колхозных кормах. Другие, оказавшись один на один с государством, стали заниматься теневым фермерством и не оформляли официального. Получались такие «личные подсобные хозяйства» с теплицами на несколько гектаров или с тысячей голов овец. Выходом мог бы стать новый вид кооперации фермеров — финансовой, сбытовой и тому подобное, но она идет туго. Хорошо еще, что мы окончательно не уничтожили колхозы и дали фермерству возможность развиваться постепенно, иначе были бы на грани голода.

Наша страна пошла по другому пути. В 1990-е годы сельское хозяйство сильно пострадало из-за резкого сокращения господдержки. Города сидели на импорте, пока не наступил дефолт 1998 года, и импорт стал невыгоден. Тогда менеджеры пищевой промышленности, которая была одной из самых устойчивых даже в годы кризиса, стали искать сырье внутри страны и обнаружили полуживые колхозы вокруг мегаполисов. Они пытались с ними работать, но обеспечить регулярную и качественную поставку сырья на модернизированные предприятия не могли. Поэтому пищевики решили сами заниматься сельским хозяйством. И оказалось, что это очень выгодная отрасль: мало где, вложив деньги весной, можешь получить прибыль осенью.

С 2000-х сельское хозяйство стало активно развиваться. Инвестиции пошли не только от пищевой промышленности — в сельское хозяйство ринулись банки, торговые фирмы, даже «Газпром». Кто-то приходил всерьез и надолго, кто-то — получить быструю прибыль, истощив землю. Началась борьба за территории, но в основном в пригородах и на юге. В Нечерноземье запустенье продолжалось. Лишь в отдельных очагах появились крупные агрохолдинги, работающие на Москву и Петербург, которые почти восстановили производство птицы и свинины. При этом земли оставались заброшенными, ведь свои корма они выращивали там, где это выгодно, то есть в своих подразделениях на юге.

Южные территории попали в руки «эффективных» менеджеров. Это привело к образованию предприятий, имеющих по сотни тысяч гектаров, которые начали скупать все подряд, даже вполне успешные сельхозредприятия и фермерские хозяйства. В результате среднее звено предприятий с каждым годом сужается, уступая место крупным холдингам. Это связано и с тем, что государство в последнее время поддерживает кредитами именно крупные предприятия. А для продовольственной безопасности необходима устойчивая экономика, которая может быть только многоукладной. В поддержке нуждаются и средние предприятия, и фермеры, и товарные хозяйства населения. А малые производители — особенно, так как они наиболее адаптивны.

У нас есть «Дальневосточный гектар», который рекламируют как очень перспективную программу. Как вы относитесь к этой инициативе?

Я бы тоже с удовольствием получила дальневосточный гектар, а потом продала его китайцам или местным бизнесменам — что, кстати, и происходит. Есть люди, которые действительно берут эти гектары. И, насколько я знаю, там активно идет скупка-перекупка.

Конечно, никакой россиянин из европейской части России, тем более из города, ради одного гектара туда не поедет. Таких заброшенных земель полно не так далеко от Москвы. На одном гектаре мало что можно сделать — его хватит лишь для личного подсобного хозяйства.

Это геополитичская программа России. Дальневосточные территории нужно как-то осваивать. Над четырьмя миллионами российского населения на юге Дальнего Востока нависает мощный и перенаселенный Китай, где только в трех приграничных провинциях живет более 100 миллионов человек. Если посмотреть статистику миграции, то самый сильный отток с Дальнего Востока был в 1990-х, но и сейчас население продолжает уезжать из сельской местности либо в западные районы России, либо в крупные города.

Последние десять лет в России вроде как активно развивается экофермерство. Это перспективное направление в условиях нашей страны?

Экофермерство — это хорошая вещь, и есть люди, которые хотят этим заниматься. Их немного, но они очень активные, в том числе в сети, поэтому создается ощущение, что у нас идет такая эковолна, а на самом деле таких фермеров единицы.

Проблема всех фермеров и мелких хозяйств — куда девать продукцию. У нас есть LavkaLavka, но туда очень трудно проникнуть. Так что фермеру, а тем более простому сельскому жителю, через нее на рынок не попасть.

Проблема сбыта, повторю, это сейчас главная проблема. С ней не сталкиваются только агрохолдинги. Производитель не может и не должен ездить в Москву из Саратовской области. Ему нужны потребительские кооперативы или оптовые рынки, куда он может сдать свою продукцию по приемлемым ценам и дальше заниматься своим хозяйством.

Другое дело, что так называемая экологически чистая продукция не всегда таковой является. В условиях подсобного хозяйства, например, почти невозможно создать необходимые санитарные условия для производства молока — так, чтобы, например, не было никакого контакта с руками, как требуют от финских фермеров, где все механизировано. Поэтому крупные агрохолдинги не работают с мелкими хозяйствами.

Для выращивания овощей на продажу необходимы площади, которые руками не прополоть, а следовательно — в борьбе с сорняками без химикатов не обойтись. Поэтому не стоит строить иллюзий насчет продуктов, выращенных в малом хозяйстве.

Не считая LavkaLavka, как мелкие фермеры пытаются сбыть свою продукцию?

Личное подсобное хозяйство спасают перекупщики. Они всегда появляются там, где люди что-то выращивают. Перекупщики — это очень важный институт, их должно быть много, чтобы была конкуренция и люди могли выгодно продавать свою продукцию.

В южных регионах, в Поволжье, на юге Западной Сибири — там, где не было сильной депопуляции, есть села с очень активным населением и со своей специализацией. Например, на выращивании огурцов или помидоров. Туда регулярно ездят перекупщики, их товары доходят до крупных городов.

Эта система работает, но этого недостаточно. Если бы она была более развитой, если бы стимулировали малый бизнес по выращиванию и сбору даров природы кредитами, налоговыми льготами, то мы бы видели больше разной продукции в городах, а уж грибами-ягодами Россия могла бы завалить пол-Европы.

Расследование уголовного дела против московского врача Елены Мисюриной возобновлено. В январе из-за врачебной ошибки, повлекшей смерть пациента, ее приговорили к двум годам тюрьмы. Благодаря начавшейся кампании в соцсетях в защиту врача приговор отменили. Официальная версия — неубедительная доказательная база. Как отмечают правозащитники, история Мисюриной может стать поворотным пунктом для российской медицины. Для Следственного комитета России (СКР) дела в отношении врачей стали самым перспективным направлением. Настолько, что следователи даже предлагают дополнить Уголовный кодекс специальными «медицинскими» статьями. Что интересно — о таком эксклюзивном подходе СКР просят сами доктора. Могут ли посадки медиков улучшить российское здравоохранение, «Лента.ру» поговорила с человеком, досконально знающим нравы правоохранительной системы, — бывшим прокурором, бывшим заключенным, а ныне начальником юридического департамента фонда помощи осужденным «Русь сидящая» Алексеем Федяровым.

«Лента.ру»: Вы все время говорите, что правоохранительные органы начали «охоту на врачей». Это красивый речевой оборот или есть доказательства?

Федяров: Количество уголовных дел против медицинских работников действительно увеличивается. Если в прошлом году было 1790 дел плюс минус какие-то копейки, то в этом году будет более 2000. Сейчас ажиотаж, связанный с делом в отношении гематолога Елены Мисюриной, осужденной на два года колонии за смерть пациента, прошел. Врачи, которые активно выступали против приговора, успокоились. Глава Следственного комитета России Александр Бастрыкин на месте не сидел. Он привлек врачебное сообщество, главу Национальной медицинской палаты Леонида Рошаля. Это уважаемый доктор, с заслугами, его многие знают. Но то, что он сейчас делает в тандеме с СКР, — мне страшно на это смотреть.

Почему?

Эта деятельность способствует легализации законотворческих потуг Следственного комитета. Недавно на заседании межведомственной рабочей группы Национальной медицинской палаты и представителей СКР была одобрена необходимость внедрения в Уголовный кодекс специальной статьи для медиков. Врачи, по сути, сами попросили правоохранителей о такой «любезности», о том, что для них нужны особые условия. И просьбу эту Следственный комитет довольно скоро выполнит. Потому что эта просьба выгодна. В ведомстве с недавних пор сформирован собственный штат экспертов, в том числе медицинских. И нужна только статья в УК, чтобы врачебные ошибки можно было с помощью этих экспертов «паковать» в нужные фантики.

Многие доктора не усматривают опасностей в переговорах с правоохранителями. Наоборот, радуются, что с ними советуются.

У них свои соображения, за которые я никоим образом не могу их осуждать. Деятельность врачей зарегулирована и очень зависит от государства. Один раз выступишь против государства, два раза — останешься без клиники, без практики.

Поправки в Уголовный кодекс по врачам активно готовятся. И в пояснительной записке к этому законопроекту наверняка будет говориться о том, что врачебное сообщество эти новшества одобряет. Вряд ли сейчас можно остановить этот процесс и всерьез противостоять. Я просто трезво оцениваю силы. Правозащитникам и адвокатам придется расхлебывать уже последствия.

Сегодня в УК есть статьи, по которым против врачей возбуждают дела. Чем действующие нормативы не устраивают следователей?

В делах, по которым привлекаются врачи, используют статьи 109 и 118 УК («причинение смерти по неосторожности вследствие ненадлежащего исполнения должностным лицом своих профессиональных обязанностей» и «нанесение по неосторожности тяжкого вреда здоровью»).

Сроки давности по этим статьям небольшие — два года. Возбуждая дела, следователи просто не успевают грамотно оформить дело. То есть следствие еще не закончено, а сроки для привлечения к ответственности виновных вышли. Надо бы дело прекращать, однако прекращенное дело — это крайне отрицательный показатель для следователя. В результате возбужденные ранее дела с истекшими сроками давности переквалифицируют на статью 238 УК («оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности»), карается лишением свободы до шести лет. То есть неосторожное преступление небольшой тяжести квалифицируется как тяжкое умышленное исключительно ради показателей.

Но проблема в том, что по статье 238 очень сложно привлечь врача. Взять ту же Мисюрину — какие услуги она оказывала? На тот момент, когда она проводила трепанобиопсию пациенту, она не была предпринимателем или руководителем юридического лица, которое оказывает услуги. Она просто нанятый работник, который сделал тот несчастный прокол. Привлекать врачей по статье 238 очень трудозатратно. Это не устраивает СКР. Поэтому ведомство и пробивает специальную статью для врачей.

У Следственного комитета есть какой-то план по раскрытию преступлений с врачебными ошибками?

В следственных органах ориентирование идет на показатели прошлого года. И если руководство требует, прошлогодние цифры должны постоянно расти. Ну хотя бы процентов на 7-10. В Следственном комитете существуют ежемесячные отчетные таблицы. И дела по врачам в них — на втором месте по важности. На первом — экстремисты.

Все же странно, что под контроль попали именно врачи. В общем-то, «белый халат» считался чуть ли не индульгенцией. Может, действительно слишком много нареканий у граждан к сфере здравоохранения?

Не социолог и не политик, поэтому про глубинные процессы не расскажу. Могу только сказать, что новая врачебная статья будет очень удобна для наращивания показателей. У Следственного комитета огромный штат сотрудников. И всех их нужно обеспечить работой.

В деятельности Следственного комитета есть реальное наполнение. Это традиционные преступления: убийства, причинение тяжкого вреда, повлекшее смерть, взятки, коррупция, преступления сотрудников полиции, изнасилования, преступления в отношении несовершеннолетних. И есть имитация деятельности. Это дела по статьям об оскорблении чувств верующих, экстремизме, нарушении неприкосновенности жилища. Убери имитацию, количество расследуемых преступлений в СКР снизится на 30-40 процентов.

То есть речь о том, чтобы сделать нашу медицину качественной, не идет?

Сделать качественнее — через то, чтобы врач боялся даже скальпель в руки взять? Вряд ли от этого в системе здравоохранения прибавится позитива и стремления совершенствоваться.

Я разговаривала с американским доктором. Он говорит, что их система здравоохранения много лет назад переживала такие же встряски, что и наша сегодня. Адвокаты и пациенты выдвигали против врачей миллионные иски. Сначала доктора возмущались. Когда поняли, что это всерьез и надолго, начали действовать. Это привело к тому, что система начала изнутри оздоровляться. Может, у нас так же все идет к лучшему?

В Америке намного сложнее доказать вину врача. А у нас следователю и не нужно собирать доказательную базу будет. Эксперт все напишет, что попросят. В Америке есть то, чего у нас нет, — огромная саморегулируемость общества, врачебные ассоциации, профсоюзы. И все это реальные структуры, а не имитация.

Чтобы все происходящее помогло оздоровить медицинскую систему, сначала нужно возродить судейскую. У нас нет сейчас в стране справедливого суда. Следствие и прокуратура могут сами обо всем договариваться: на какой срок человека в тюрьму. А суд — это как декорация.

Какие эксперты появились в Следственном комитете? Как их готовили?

Глава Следственного комитета Александр Бастрыкин очень долго бился, чтобы у его ведомства были собственные эксперты. Они есть практически по всем направлением. Это и экономисты, и компьютерщики. Но такие экономисты, что страшно представить. Если рассказать, какие экспертизы они готовят, то станет смешно.

Технические эксперты, например, вписывают чудеса в документы. У нас был случай, когда следователь направил на экспертизу не тот компьютер, который изъяли на месте происшествия. Следователь фактически сопроводил перепутанный компьютер описанием, что там нужно найти. Эксперт просто скопипастил оттуда текст в свою «экспертизу», то есть обнаружил все, что хотел следователь. Только в суде, когда вскрыли пакет с вещдоком, стало ясно, что компьютер там другой.

Поэтому не надо думать, что уровень медицинских экспертов будет другим. В Следственный комитет все хотят пристроить своих детей, знакомых. То есть туда так просто не попасть, набирают исключительно по большому блату. Обычно получается, что берут людей, которые фактически нигде на рынке не сгодились. Часто они и работают экспертами.

Люди там вообще без медицинского образования?

Дипломы у них есть. Но само по себе наличие судебно-медицинского образования не соотносится с тем, что человек может работать экспертом. Это абсолютно не вытекает одно из другого.

Вы представьте, какая колоссальная структура — бюро судебно-медицинской экспертизы в Минздраве. Это ведомство со встроенными системами обучения экспертов. Все они делятся по направлениям: химики, гистологи, патологоанатомы, биологи — кого только нет. И там проводятся разные специфические исследования. А в Следственном комитете будет просто — эксперт. Какой специальности? Да никакой.

Экспертиза Следственного комитета планировалась в противовес экспертизе Минздрава, которую упрекали в отсутствии объективности, было много нареканий в том, что она покрывает своих врачей. Неужели вы не сталкивались с предвзятыми заключениями минздравовских экспертов?

Проблема экспертов в России — комплексная. К Минздраву есть много вопросов, конечно. Там тоже много некачественных заключений. Но дело не в этом. Если мы говорим об узкой теме — о преступлениях врачей — нельзя отдавать на откуп одному ведомству и вопросы привлечения медиков к уголовной ответственности, и вопросы о правильности применения врачами методик. Это должно быть все раскидано и разделено.

Вот представьте: вы эксперт, я следователь, начальник у нас один. Я как следователь назначаю вам экспертизу. Вы мне звоните и говорите: «В этом деле нет преступления». Тут даже врачебной ошибки нет, потому что методики применены правильные. Но человек все равно умер. Операция сложная, шансы выжить при ней 30 на 70. К сожалению, больной попал как раз в те 30, что умирают.

Я звоню своему руководителю, жалуюсь, что не могу в суд направить дело, придется его прекращать, потому что эксперт не находит состава преступления. Руководитель тут же набирает эксперту: «Ты с ума сошел? Нормально с головой-то? Ты хочешь, чтобы мы вылетели из органов по компрометирующим обстоятельствам?» И эксперт пишет экспертизу, какую надо. Куда денется-то?

Почему не идет речь о создании полностью независимой от Минздрава и СКР службы экспертов?

Во-первых, денег на это никто не даст. Во-вторых, зачем Следственному комитету выпускать рычаги влияния из своих рук? Если даже и появится такой законопроект, правоохранительные органы напишут на него отрицательный отзыв. Я эту идею часто проговариваю, у меня есть друзья в СКР. Но когда об этом заикаюсь, меня готовы закидать помидорами.

Много сегодня на зонах врачей? Обращаются они к вам?

До недавнего времени приговоры по врачам были условные. Реальные сроки получила гематолог Елена Мисюрина и может еще пара-тройка человек. Пока нет такого, чтобы медиками «завалили» зону. Но это будет, если в Уголовном кодексе появится отдельная статья для врачей. А она однозначно будет тяжкая — за причинение умышленного вреда. То есть через года полтора после ее внедрения врачи потянутся в тюрьмы.

Мрачное пророчество.

Просто сопоставление фактов. Вот, скажем, пять лет назад были на зоне осужденные по статье 282 («экстремизм» — прим. «Ленты.ру» )? Нет. А по 318-й («применение насилия в отношении представителя власти» — прим. «Ленты.ру») или 148-й («оскорбление чувств верующих» — прим. «Ленты.ру»)? Нет. А сейчас их даже не десятки, а сотни. То же самое будет и с докторами.

Работа по расследованию медицинских дел считается элитной? Правда ли, что на эти задачи отбирают лучших юристов?

Не смешите. Кого там специально отбирают? У следователей колоссальная текучка кадров. Человек работает на следствии три-четыре года, а потом уходит в надзор, в контроль, еще куда-то. Очень мало следователей, которые имеют опыт 8-10 лет. Нет в этой работе ничего элитного или сверхинтеллектуального. Эксперт уже все, что нужно следователю, написал. Ему останется только 10-15 человек допросить.

Начальство вышестоящее будет, конечно, рапортовать, что они ведут отбор следователей для таких дел, самых обученных и сообразительных ставят. Точно так же будут говорить про дела о терроризме, экстремизме, коррупции, налогам. Но если у тебя 10 следователей в отделе сидит и их состав каждые два года меняется — откуда ты элитных возьмешь? Кто попадется под руку, тот и будет расследовать.

Поскольку от тюрьмы никто не застрахован, посоветуйте, как вести себя на допросах врачам?

Все зависит от конкретного дела. Но одно могу сказать совершенно четко: не посоветовавшись с адвокатом, не давайте никаких показаний. И это не должен быть адвокат по назначению, а юрист, которого вам порекомендовали. Ну и нужно, конечно, страховать себя документами. И не надеяться на оправдательный приговор.

Психологически не все могут решительно отказаться разговаривать со следователем, особенно в первый раз.

Если человек психологически не может отказаться от дачи показаний, значит, он психологически готов к тому, чтобы поехать в тюрьму. Я не собираюсь переживать за врача, который, будучи уверенным в правильности проведенного лечения, все же признает обвинение. Если человек собирается писать явку с повинной, то это его выбор.

PS

«Лента.ру» обратилась за комментарием в СКР. В ведомстве подтвердили, что сейчас разрабатываются поправки в законодательство и сослались на ранние заявления ведомства, в частности, о том, что число обращений в Следственный комитет на врачебные ошибки выросло более чем втрое (до шести тысяч в год). Действия врачей квалифицируются по следующим статьям УК России: 109 («Причинение смерти по неосторожности»), 118 («Причинение тяжкого вреда здоровью по неосторожности»), 238 («Оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности»), 293 («Халатность»). Однако, по мнению следователей, ни одна из них не учитывает особенности профессиональной медицинской деятельности и неединообразную судебную практику, поэтому ведомством выработаны предложения по совершенствованию законодательства. В СКР отметили, что пока лишь 10 процентов уголовных дел, расследуемых в отношении врачей, доходят до суда.

Немецкая неправительственная организация, фонд Генриха Бёлля, провела масштабное исследование ценностных установок жителей Дагестана, Чечни, Ингушетии и Кабардино-Балкарии. Социологи выясняли, соответствуют ли действительности наши представления о жизни в этом регионе и как соединяются в ней современность, традиции и предрассудки. Куратор гендерной программы фонда Ирина Костерина рассказала «Ленте.ру» об отношении местных жителей к таким практикам, как ранние браки, воровство невест, сохранение девственности и убийства чести. О том, каково положение женщины в обществе и есть ли в ее жизни место любви.

«Лента.ру»: Насколько откровенны были с вами ваши собеседники?

Ирина Костерина: Это действительно большая проблема на Северном Кавказе — услышать от человека именно то, что он чувствует, а не то, что, по его мнению, от него хотят услышать. Зачастую люди считают нужным рассказать, как красиво и правильно они соблюдают традиции, как мудро и гармонично устроена здесь жизнь. Но я уверена, что мы успешно все это преодолели.

Как вообще работалось на Кавказе, учитывая, что там не любят откровенничать с чужаками?

Во-первых, надо сказать, что само исследование проводили местные люди. Это сотрудники общественных организаций, которые имеют представление о том, как надо строить общение с учетом местной специфики. Во-вторых, когда мы опрашивали женщин, то искали такие места, где бы они могли чувствовать себя комфортно и свободно общаться. Чтобы через плечо не заглядывали родственники, которые вечно стремятся подсказать «правильный» ответ. Таких мест достаточно много, так как пространство на Северном Кавказе сильно сегрегировано. Это рынки и маленькие магазинчики, где торгуют в основном женщины. Поликлиники и учебные заведения, куда женщины приводят детей. Маникюрные салоны, парикмахерские и так далее. Даже свадьбы, где женщины сидят отдельно.

Говоря о положении женщин на Кавказе, речь часто заходит о ранних браках. Как относятся к этому явлению местные?

Неоднозначно. Ранние браки случаются на Северном Кавказе, особенно в сельской местности. А так как религиозные браки часто не регистрируются, то сложно установить, сколько среди них ранних. Есть те, кто считает, что это часть культуры и самобытности, которую надо сохранять. Есть и противники такого подхода, уверенные, что российские законы должны распространяться на всех. Но если говорить о чеченской «свадьбе века» (бракосочетание 17-летней Луизы Гойлабиевой и начальника Ножай-Юртовского РОВД Нажуда Гучигова — прим. «Ленты.ру»), то возмущение местных жителей было вызвано не самим фактом неравного брака, а проявлением вседозволенности со стороны представителей власти, которые позволяют себе делать все что угодно.

То есть к самому явлению относятся терпимо?

Скорее да. Это не стало нормой повседневности, но все признают, что это происходит. Для многих ранний брак — семейная история. Нам говорили: «Мою бабушку выдали замуж в 14 лет». Или: «Мою маму отец украл, когда ей было 16 лет». Есть тенденция к сокращению таких случаев, но они, конечно, встречаются.

Невест до сих пор воруют?

Воруют.

Часто?

Сложно сказать, так как это все же не массовое явление. Есть два вида похищений. Встречаются, например, договорные ситуации, когда молодые люди любят друг друга, но у них нет денег на шикарную свадьбу, которую принято устраивать с размахом. В Дагестане считают, что пригласить менее 100 человек — значит опозориться перед родней и соседями. Это стоит миллионы, а если в семье несколько детей, то далеко не всем такие мероприятия по силам. В этом случае «похищение» снимает большинство финансовых проблем.

Но встречаются и реальные похищения. Совершенно незнакомый мужчина может схватить на улице девушку, которая идет с подругами, кинуть ее в машину и увезти. Вот тут начинаются проблемы. Девушка не может просто так вернуться в родительский дом, так как провела ночь в доме чужого мужчины. Об этом сразу становится известно, и шансов выйти замуж в такой ситуации у нее практически нет. Нередко в ночь похищения девушку насилуют. И тогда родители сами начинают настаивать на том, чтобы дочь осталась жить с укравшим ее мужчиной. Но бывают случаи, когда родственники девушки возвращают ее домой и начинают преследовать похитителя. Тут уже все становится совсем сложно.

Есть еще одна практика, о которой не часто говорят, — убийства чести. Их жертвами становятся девушки и женщины, которые каким-то образом были скомпрометированы и опозорили свою семью. Это тоже местная традиция?

Нет. Это не имеет никакого отношения к традициям. Это архаичная практика, которая до сих пор присутствует. Но не надо думать, что каждую девушку, у которой проблема с репутацией, ее родственники хотят убить. Большинство из тех, с кем мы общались, осуждают эту практику. Во-первых, верующие люди знают, что ислам запрещает убивать человека. А во-вторых, и это не секрет, что таким образом родственники нередко прикрывают всякие нехорошие вещи, происходящие в семье. В том числе и инцест. Знаю несколько случаев, когда мужчина, например, имел сексуальные отношения со своей племянницей или кузиной, а когда возникала угроза, что все это выплывет наружу, он заявлял, что она вела себя недостойно, что ее кто-то обесчестил и позор с семьи может смыть только ее смерть.

Почти все люди, живущие на Северном Кавказе, особенно в небольших сообществах, знают такие истории. В их селе, в селе, где живут родственники, такие случаи были. Они действительно редко получают огласку, так как часто их выдают за самоубийство или говорят, что девушка пропала без вести.

Откуда это идет?

Мы связываем это с устройством маскулинности на Северном Кавказе. За честь девушки в семье отвечают мужчины. Если мужчине кажется, что он не проконтролировал ситуацию, не справился со своими обязанностями, — это позор. Такое пятно с репутации его самого и его семьи может смыть только смерть.

Часто бывает принуждение к убийству чести. Юноши постоянно приходят к своему приятелю и говорят: «Вот мы видели твою сестру, она часто вечерами с кем-то гуляет. Видели ее в парке с каким-то парнем, она там хихикала и на нее все смотрели». Это давление происходит постоянно и в какой-то момент ему говорят: «Разве ты не мужчина?! Какой ты аварец, если не можешь проследить за своей сестрой, чтобы она прилично себя вела?!» В такой ситуации морально неокрепший юноша действительно может подумать, что лучший выход из положения — убийство. Надо еще понимать, что на Кавказе многие вещи регулируются не светскими законами и даже не всегда религиозными нормами, а теми установками, которые существуют в общине. Если ты нарушишь правила общины, ты станешь изгоем. Это жизненная катастрофа, от которой трудно оправиться.

Вообще, каково отношение к женской сексуальности на Северном Кавказе? Например к добрачному сексу?

Здесь очень много риторики. Если спросить, обязательно ли девушке быть девственницей при вступлении в брак, все скажут — да, конечно. А потом мы начинаем расспрашивать, всегда ли соблюдается это условие, и выясняется, что исключений, пожалуй, больше, чем правил. Но все же такие вот догмы и общественные правила приводят к тому, что в целом добрачная сексуальность на Кавказе ниже, чем в среднем по России.

И еще очень ярко выражаются двойные стандарты в отношении мужчин и женщин. Большинство скажет, что мужчине не обязательно быть девственником, а женщине — обязательно. Хотя ислам утверждает, что будущие супруги оба должны быть девственниками.

Если мужчинам не обязательно, а женщинам обязательно, то как решается эта коллизия? В смысле, с кем же неженатые мужчины реализуют свою сексуальность, если незамужние женщины в процессе не участвуют? Или исключений действительно больше, чем мы думаем?

Не надо забывать, что есть большая миграция из республик Северного Кавказа в другие регионы. В основном это связано с трудовой деятельностью и в подавляющем большинстве случаев едут именно мужчины. Нередки случаи, когда в другом регионе у них появляется семья, о которой другая семья на Кавказе ничего не знает.

Но и исключения, конечно, да… Есть практика сокрытия того факта, что девушка лишилась девственности до свадьбы. На улицах часто можно увидеть объявления: «Восстановление девственности» или «Поможем девушкам решить деликатные проблемы». И телефоны платных клиник, где занимаются в частности гименопластикой. Так что и эти правила можно обойти, если очень хочется. Но мы беседовали и с девушками и с юношами, которые твердо решили хранить девственность до вступления в брак.

Брак по любви на Кавказе — норма. Или исключение?

С одной стороны, на Кавказе много легенд, повествующих о пылкой любви юноши и девушки. Что-то в стиле Ромео и Джульетты, только со счастливым концом, как правило. Но в тех историях, которые нам рассказали люди, любви было совсем немного. Брак на Кавказе это, скорее, обязательная часть жизненной стратегии. Семья — центр всего. Если у человека нет семьи, значит с ним что-то не так. Его постоянно будут теребить родители и другие родственники: «Почему ты не женишься? Когда уже? Сколько можно? Нас все знакомые спрашивают. Что с тобой не так?!»

И коль брак — это неотъемлемая часть социального протокола, то люди зачастую так к этому и подходят. Чисто механически ищут себе супруга, лишь бы соответствовать общим правилам. Молодой человек может попросить маму или старшую сестру найти ему жену, а девушка будет ждать, пока ее посватают. А многие только такой путь и приемлют: «У мамы больше опыта, она знает жизнь. Я ей доверяю. Она найдет мне хорошую жену».

Грустно-то как…

Но вы знаете, мы встретили и противоположные примеры. То есть запрос на настоящую романтическую любовь. Когда и юноши и девушки заявляли, что не будут вступать в брак с теми, кого им подыскали родственники. Они намерены искать свою любовь, человека, у которого будут взаимные чувства.

Каковы роль и место женщины на Северном Кавказе?

Если задать этот вопрос мужчине, то он скажет, что положение женщины очень высокое. «Это центральная часть нашего общества, мы ее очень уважаем, а фигура матери — священна». Отчасти это действительно так, потому что фигура свекрови в семьях очень важная и очень властная. Иногда она обладает всей полнотой власти в доме. Если юноша женился и привел молодую жену в родительский дом, то не он будет главным в этой семье. Его мама будет тем человеком, который принимает решения, устанавливает правила, распределяет обязанности.

Но из этого вытекает масса семейных конфликтов. Вторая по распространенности причина разводов, после семейного насилия, — свекровь. У молодой жены такой власти нет. Ее воспринимают как человека со стороны. В случае конфликта мужчина встает на сторону матери, даже если она неправа. Почему? Потому что, говорят они, жена может однажды изменить, уйти, а мать — это навсегда.

Домашнее насилие действительно такая большая проблема для Северного Кавказа?

Да. У нас был большой блок вопросов по этой теме. Надо сказать, что Россия вообще одна из самых насильственных стран по отношению к женщинам. Уровень насилия у нас очень высокий по сравнению даже с восточной Европой. Но у Северного Кавказа есть еще и отягчающие обстоятельства. Это регион, переживший череду военных конфликтов, неразрывно связанных с самыми разными проявлениями насилия. Огромное количество непроработанных коллективных травм. Связанных с войнами, этническими историями, депортациями, общероссийской кавказофобией и стигмой — быть кавказцем. Сегодня регион переполнен самыми разными силовыми структурами. Количество вооруженных людей на улицах — первое, что бросается в глаза. В Чечне мужчины отмечали в анкетах, что они испытывают сильный страх и унижение от общения с людьми в форме. Все это накладывается слоями и приводит к тому, что у мужчин возникает насильственный ответ на все, что с ними происходит. Это транслируется в конфликты с женой, в избиение детей.

Высок уровень психологического насилия, когда муж постоянно контролирует свою жену. Отнимает у нее телефон, смотрит, с кем она переписывается. Проверяет, куда она пошла, звонит ей через каждые полчаса, спрашивает, что она делает, почему до сих пор не дома. Страх упустить последнее, что осталось в его власти, — контроль над домашней сферой — очень часто толкает мужчин на проявление насилия.

А женщины могут вот так просто взять и уйти. Насколько они экономически самостоятельны?

Вполне самостоятельны. Сейчас в силу высокой безработицы и низких зарплат женщины нередко зарабатывают наравне, а иногда и больше, чем мужчины. Дело в том, что женщина на Северном Кавказе может пойти на низкооплачиваемую и непрестижную работу, на которую мужчина не согласится. Пойдет ли кавказский мужчина мыть туалеты, если другой работы нет, — не пойдет. И так со многими другими работами. А женщина иногда работает в нескольких местах и содержит семью. При этом мужчины иногда высказывают претензии, мол, что-то ты мало денег зарабатываешь, может, тебе другую работу поискать. Это совершенно нормальный разговор. Тут нет стереотипов, что женщина должна обязательно сидеть дома и воспитывать детей. Хотя домашние обязанности с нее никто не снимает.