Президент США Дональд Трамп подписал законопроект, ужесточающий антироссийские санкции. Тот же документ, однако, ограничивает и полномочия самого американского лидера. Против новых санкций активно выступал Евросоюз, экономика которого может из-за них сильно пострадать. Решится ли Европа на конфронтацию с США, как Москве выходить из санкционной трясины и почему президент-миллиардер не воспользовался правом вето, «Лента.ру» спросила у российских парламентариев.

В Кремле поведение Вашингтона назвали «политической шизофренией» и, не дожидаясь резолюции Трампа, ввели контрмеры. Так, с 1 августа сотрудники американского посольства не смогут пользоваться дачей в Серебряном Бору и складскими помещениями на Дорожной улице в Москве, а число сотрудников американских дипмиссий в России будет сокращено до 455 человек.

«Американская сторона предприняла ничем не спровоцированный — что очень важно — шаг по ухудшению российско-американских отношений», — сказал президент России Владимир Путин, комментируя обмен ограничениями. Он также признал, что в скором времени ситуация вряд ли изменится к лучшему.

Новый пакет санкций США, в частности, запрещает американским компаниям и частным лицам кредитовать российские банки на срок более 14 дней (ранее он составлял 90 дней). Кроме того, документ ограничивает срок финансирования российских компаний нефтегазового сектора.

С тем, что Белый дом перегнул палку, на этот раз согласились многие европейские политики. 28 июля глава экономической палаты Австрии Кристоф Ляйтнер призвал Европу «не плясать под американскую дудку» и перестать поддерживать санкционную политику США. Обеспокоенность судьбой европейских компаний выражала и Германия, одна из ведущих стран ЕС.

Но решатся ли европейцы открыто высказать США свое неодобрение и к каким изменениям это может привести?

Пошумят и успокоятся

Сергей Цеков, член комитета Совета Федерации по международным делам:

«Наш ответ на действия Вашингтона не симметричный, а асимметричный. Мы выслали в несколько раз больше дипломатов, чем американцы. Этого достаточно. Наш президент принимает очень взвешенные, выверенные решения, которые оказываются для американцев и европейцев очень болезненными.

Трамп был нежелательным кандидатом от республиканской партии. Он оказался нежелательным президентом для верхушки американского сообщества, так называемых неоконов — новых консерваторов, и они ведут организованную войну против него, используя российский фактор. Эти санкции направлены против России, но в значительной степени они направлены против самого Трампа. Они связывают ему руки, фактически ограничивают полномочия президента. Эти действия дестабилизируют ситуацию в Америке.

Мы были готовы к подобным шагам Соединенных Штатов, но эти санкции очень болезненны для Европы. Европейцы вынуждены вести свою экономическую политику, ориентируясь на Америку. При этом мне кажется, что Европа пошумит, но проглотит это. Сложилась структура в международном сообществе, которая попахивает диктатурой США. Она распространяется на европейские страны, которые любят говорить о демократии, но при этом несвободны в выборе своей внешней и внутренней политики. Европейцы обычно подчиняются этой диктатуре, а в тех странах, которые не подчиняются, устраивают различные конфликты, перевороты. Американской диктатуре по-серьезному противятся только Россия, Китай, Иран, ряд азиатских стран и Куба».

В раздоре с половиной мира

Владимир Джабаров, первый зампред комитета Совета Федерации по международным делам:

«На этот раз санкции были ничем не спровоцированы. На ровном месте нас «наказывают», хотя абсолютно не за что. Это говорит о том, что американцы заинтересованы в ухудшении отношений с нами, там всю страну охватила эпидемия русофобии. Но таким образом они могут поссориться с половиной мира. Завтра и Евросоюз окажется под санкциями, если будет с нами сотрудничать.

Но нам надо спокойно выдохнуть — ничего не произошло. Будут проблемы какие-то — мы их умеем преодолевать. Наш народ тем и силен, что лучше работает, когда есть проблемы, чем когда их нет.

У Европы в данной ситуации два выхода, и оба плохие. Первый вариант — согласиться с американскими санкциями и отказаться от сотрудничества с нами. Это очень плохо для них. Второй вариант тоже неприятный, но хотя бы оставляет им пространство для маневров: не соглашаться, вступить в определенную конфронтацию с США.

В Германии скоро выборы. И с чем придет [канцлер ФРГ Ангела] Меркель к избирателям? Что теперь страна не сотрудничает с Россией? Ей будет очень трудно объяснить немецким избирателям, почему они должны кормить американских граждан. Ради какой-то непонятной дружбы они должны в ущерб себе покупать дорогой американский газ. Это противоречит логике. В Австрии начнутся проблемы, в Италии и в других странах. Мы же под санкциями будем развиваться еще быстрее, потому что поймем, что надо быстрее поворачиваться, быстрее надо реформировать экономику.

Команда Трампа — заложник этого закона, потому что он был принят в Конгрессе подавляющим большинством голосов. Нынешняя администрация пытается подстроиться под закон, якобы это общее решение. Но это решение Конгресса, где царствует открытая русофобия. Это пожилые сенаторы, которые никак не могут отказаться от мысли, что Америка превыше всего. Администрация Трампа вынуждена играть по правилам, которые ей навязал Конгресс».

В дело вступают коммерсанты

Алексей Чепа, зампред комитета Госдумы по международным делам:

«Для европейцев это не неожиданность. Когда сенат впервые стал рассматривать этот вопрос, европейцы осознавали, какие проблемы вызовут у них эти санкции. По мнению многих политологов, они уже приложили усилия, чтобы смягчить эти санкции. Мы давно не слышали никаких резких заявлений европейских лидеров, сейчас их тоже не последует. Но будут определенные действия со стороны коммерсантов.

Эти санкции навязаны некими коммерческими группами, в первую очередь — нефтегазовыми монополиями в США. Есть производители сжиженного газа, которые крайне заинтересованы в новых рынках сбыта, и эти рынки для американцев — в основном в Европе. Они все хотят сделать для того, чтобы эти рынки захватить.

Обама был марионеткой, так же и Трамп не является таким лидером, каким в нашей стране является Владимир Путин. Трампом тоже манипулируют, и он прекрасно это понимает. Он тасует сейчас свою команду, но мы не видим последовательной линии Белого дома. С одной стороны, есть в Конгрессе оружейное лобби, которое свои интересы будет отстаивать, и есть лобби энергетического сектора. Это было и есть, потому что государство США не влияет никак на своих нефтяных монополистов».

В России сменился министр здравоохранения — вместо Вероники Скворцовой руководить российской медициной будет Михаил Мурашко, бывший глава Росздравнадзора. Смена главы министерства произошла на фоне многочисленных скандалов в сфере: врачи в 2019 году проводили многочисленные публичные акции, «итальянские забастовки» и даже увольнялись, чтобы противостоять несправедливым (на их взгляд) порядкам в здравоохранении. Почему нравы медиков, которые раньше считались самым лояльным власти классом, вдруг изменились? Отчего усиливается конфликт между врачами и пациентами и к чему это все может привести? Об этом «Ленте.ру» рассказала профессор социологии и член экспертного совета Всемирной организации здравоохранения Анна Темкина.

«Лента.ру»: У врачей всегда была стратегия — не выносить из избы сор. Сейчас многие начали открыто говорить о недостатках. Что изменилось?

Анна Темкина: У врачей, как и у многих других медицинских работников, существует сильная ориентация на профессию, гордость и достоинство, на то, что они могут справиться с очень серьезными проблемами в соответствии со своими знаниями и навыками. Для них это очень важно. При этом они все больше и больше осознают, что не могут реализовываться как профессионалы. И это основное, что их толкает и на протесты, и на то, чтобы менять работу или пытаться что-то изменить на своем рабочем месте. Они видят и осознают большие противоречия между новыми высокими технологиями и расширяющимися клиническими возможностями, достижениями фармацевтических индустрий и тем, что наблюдают и могут сделать в реальной практике.

Медицина уверенно шагает в ХХII век, а на местах вместо прогресса врачи ощущают регресс, функции и возможности часто сводятся к чему-то среднему. Многие говорят, что они нечто среднее между функциями технического работника и сестринского звена, а функции квалифицированных медсестер — ближе к обслуживающему персоналу.

Что стало последней каплей? Низкие зарплаты?

Скорее повлиял разрыв потенциальных возможностей с реальностью, который постоянно растет. Это одна из центральных причин недовольства. В одном из наших исследований мы обнаружили, что врачи довольно остро ощущают несправедливость очень во многих измерениях. Усиливается контроль, при этом одна инстанция предъявляет к ним одни требования, другая — прямо противоположные.

Обычно врачи были склонны относиться к этому диссонансу как к сильному дождю, который идет, и сделать с этим ничего нельзя. Но дождь может превратиться в шторм или наводнение, когда нужно что-то предпринимать для спасения. Свою зарплату врачи, конечно, тоже воспринимают как несправедливую. Но не думаю, что это главная причина — скорее, это понятный символ несправедливости и способ донести до общества свои проблемы.

Еще одна особенность последнего времени — в различных социальных сетях все больше и больше врачей организуются в профессиональные группы. Многие из этих сообществ относительно открыты. Часто в них обсуждаются вопросы, о которых еще недавно говорили только за закрытыми дверями.

Какие?

Профессионалы инициативно обсуждают стандарты лечения, говорят о невозможности реализовывать свои задачи и обсуждают просто клинические случаи. И очень часто это одновременно и разговор о социальной несправедливости. Недовольство все более осознается как системное — не где-то плохой врач, конкретная ужасная больница, а повторяющиеся, то есть системные закономерности.

В феминизме есть лозунг «Личное — это политическое». Это значит, что если «личные» проблемы есть у многих (например, насилие или дискриминация), то к ним приводят действие или бездействие определенных социальных структур, системное неравенство и несправедливость. Это политика в широком смысле слова. Я бы сказала, что сейчас ситуация в России может быть охарактеризована аналогичным лозунгом: «Профессиональное — это политическое». Когда журналистам могут указывать темы работы — это профессиональное, а не личное. Когда все или многие врачи или учителя не могут эффективно работать — это тоже политический вопрос.

Среди медиков появилось расслоение: главврачи, приближенные к ним и все остальные. Разница в зарплатах между этими классами может достигать десятков раз. В связи с этим в медицинской среде популярна теория заговора — государство специально внедряет принцип «разделяй и властвуй». Есть основания так считать?

Для социолога не существует «практической» теории заговора — все процессы имеют социальные причины и последствия. Однако, согласно мему «хотелось как лучше, а получилось как всегда», заговор и все его последствия спланировать невозможно, как и в любой реформе нельзя учесть все заранее, — в социологии это называется непреднамеренными последствиями. Однако дискурс заговора существует, и он выгоден — ясно, на кого направлять раздражение, где искать псевдоисточник несправедливости.

У меня нет данных по социальному расслоению врачей. Я бы сказала, что этот тезис скорее медийный продукт. В медучреждениях, с которыми мы сотрудничаем, нет жесткого неравенства в оплате. Мы проводим исследования в организациях практического здравоохранения, видим много врачей на административных должностях, которые первыми приходят на работу и уходят последними. И зарплата у них хотя и выше, но не в разы, и за каждого сотрудника они болеют, и за все несут ответственность. И это обычные государственные учреждения.

В медицинском сообществе есть еще и другая популярная теория заговора. Врачи — буфер между населением и чиновниками. И, мол, чтобы народ мог куда-то выпустить пар, то мальчиками для битья назначили докторов. Эти подозрения — тоже медийный продукт?

Я такое мнение тоже встречаю довольно часто. Но из данных правоохранительных органов, которые получают и анализируют коллеги, видно, что легально, через суды, врачей наказывают довольно мало. О наказаниях много говорят, но реально медики страдают меньше, чем даже сами работники правоохранительных органов.

Медийно врачи у нас действительно представлены как «убийцы в белых халатах», но юридически это не совсем так. Если пар и выпускается, то выпускается он в гораздо большей степени на публику, не имея значительных правовых последствий. Однако врачи чувствуют себя в ситуации постоянного контроля и угроз, о которых им часто приходится думать больше, чем о потребностях пациентов.

Врачи обижаются на пациентов за потребительский экстремизм. Те в ответ предъявляют претензии, что сегодня доктор не на стороне больного. Пациентов, дескать, лечат не тем, чем нужно, а единственное, что осталось в наличии, — йод.

А что врач может сделать, если ничего нет?

Хотя бы записать в карту, что в больнице нет препаратов, жизненно необходимых пациенту.

На следующий день этот врач будет уволен или строго наказан, а у него (с большой вероятностью, у нее) — трое детей. Много среди ваших коллег-журналистов тех, кто готов написать что-то, из-за чего завтра он может лишиться работы? Конечно же нет. А почему среди врачей должны быть исключительно герои? Врачи такие же, как и все общество. Я не спорю: индивид способен на многое и на своем рабочем месте, но он очень рискует, если делает это индивидуально. А вот коллективное действие иногда срабатывает. Заступились журналисты за Ивана Голунова — был реальный эффект.

Да, врач сегодня не на стороне пациента. Врач — на стороне государства. Но это — 70 лет советской и 25 лет постсоветской власти, контроля и множественной подотчетности, сейчас еще и экономической. Иного не сформировалось. Не было ни моральных, ни материальных условий, чтобы врач системно вставал на сторону пациента. Врач был и остается зависимым от государства, его профессиональная автономия ограничена. И тем не менее доктора встают на сторону пациента. Мы это видим в наших социологических исследованиях. Профессиональная честь заставляет врачей рисковать. Простой пример: не так уж редки ситуации, когда врачи за счет собственных средств покупают отсутствующее лекарство в больнице. Но часто пациент об этом даже не подозревает.

Почему?

Врачи этим самым нарушают закон и все мыслимые и немыслимые ведомственные инструкции. В больницах могут использоваться только те препараты, расходные материалы, которые куплены по тендеру. А необходимого препарата, например, нет, и появится он только через несколько недель — а ребенок болен сегодня.

Пациенты даже не подозревают, что врач ради них рискует. Наоборот — пациенты скорее подозревают, что врач не в их команде. И они во многом превентивно правы. Потому что если доктор действительно будет на стороне государства и жесточайших правил и санкций, то потом будет «поздно пить боржоми». Поэтому лучше заранее иметь несколько врачебных мнений, разные мнения из интернета, и с этим идти к врачу.

Докторов такая «осведомленность», конечно, сильно раздражает. Потому что это они семь и более лет клинически учились, а тут человек с улицы заранее сомневается в их знаниях и решениях. Но на самом деле в этом конфликте есть системная политическая составляющая. Потому что здесь речь не о плохом враче и агрессивном пациенте, а о заложенной системе, когда и сверху, и снизу врача подозревают в дурном. И действительно, ему приходится постоянно маневрировать, чтобы соблюсти все законы, нормативы и в условиях ограничений и нехваток все-таки вылечить человека. Система препятствует нормальному взаимодействию врача и пациента в интересах последнего.

А это нормальное взаимодействие когда-то было?

С советских времен в медицине сохраняется патерналистская модель поведения: доктор (представитель государственной системы) знает лучше. Пациент не спорил, а подчинялся — и многих проблем не существовало, то есть они не были видимыми и осознанными. Такая модель современных пациентов уже не устраивает. У пациентов, особенно у тех, у кого есть деньги, — есть и выбор. Он или она может обратиться в частную клинику, может прочитать гайдлайн (руководство по лечению — прим. «Ленты.ру») даже на английском языке и прочее.

Конфликт между доктором и пациентом, который всегда существовал латентно в условиях жесткого контроля и отсутствия профессиональной автономии, сегодня становится более открытым и осознанным. Ибо у пациента появился и доступ к информации, и голос, и свое мнение. И это все очень обостряет и без того непростую ситуацию среди профессионалов.

Тактика жалоб от пациентов, добивающихся справедливости, до сих пор эффективна?

Если со мной грубо будут разговаривать в медицинском учреждении — я могу написать жалобу. И напишу. Но при этом как исследователь я прекрасно понимаю бессмысленность такого действия. Допустим, уйдет моя бумага в Минздрав или Росздравнадзор. Оттуда придет проверка, которая испортит на месяц-два жизнь всей организации. А врач, который мне нахамил, в худшем случае отделается легким выговором. То есть накажут не конкретного доктора, а всю организацию.

Или, напротив, жалоба будет использована для решения внутренних проблем, к грубости отношения не имеющим. Понимая это, я, может быть, и воздержусь от жалобы. Хотя именно благодаря давлению снизу грубости стало в медицине гораздо меньше, никому не хочется получать выволочки от начмеда и заведующих.

Хамство — это меньшая из бед. А если лекарств нет в больнице, не то назначили, не проводят исследований — тоже бессмысленно жаловаться?

Маловероятно, что пациент узнает о том, что чего-то нужного в больнице нет или его лечат не тем, чем необходимо по международным стандартам. Конечно, если он возьмется штудировать медицинские стандарты — тогда, может быть, и узнает. Или он сам врач. Но, скорее всего, врача (коллегу) будут лечить как надо. А простому пациенту объяснят, что есть местный, региональный протокол, закон номер такой-то и прочее.

Одна коллега, занимающаяся социальными исследованиями в сфере репродуктивного здоровья, рассказывала московскую историю. Женщина ходила на роды не с доулой (помощница при беременности — прим. «Ленты.ру»), не с мужем, не с матерью, а с юристом — поскольку ее интересовало соблюдение всех прав и всех правил. Но это редкий случай. В целом пациент не знает, каковы его реальные права, что и как конкретно ему должны делать, какими лекарствами его должны лечить, он не знает, например, дженерики это или оригинальные препараты. И откуда ему знать, если сами врачи не всегда успевают отслеживать новые правила, нормативы, изменения правил в закупках, в экономических стандартах и прочее? Исключение — хронические больные, которые 10-20 лет живут со своей болезнью и уже знают ее лучше, чем врач. Тогда — да, такой пациент уже может потребовать: «Раньше мне давали такое-то лекарство, куда оно у вас делось?» И тогда действительно могут быть серьезные разбирательства. Но таких «профессиональных пациентов» все-таки меньшинство.

Недовольные пациенты часто не очень понимают, на что жаловаться, что зависит от врача и организации, а что — нет. Жалуются в результате на все подряд. Плохое питание, отсутствие оборудования, очереди, логистические проблемы — это очевидные проблемы. Но в каком состоянии здоровья вы выйдете из больницы, вряд ли существенно зависит от этого.

В прошлом году медицинскую отрасль сотрясали скандалы: увольняли врачей из ведущих медицинских федеральных центров. Причем не рядовых сотрудников, а профессионалов с регалиями. В этих историях чего больше — битв за кресла или за дело?

Все же это московские истории, поэтому я в них не компетентна, ничего не могу сказать. В столице много денег и других ресурсов, много власти, много престижных мест и конкуренции. В Питере их в разы меньше, поэтому такие события случаются гораздо реже. В Москве это происходит и будет происходить еще чаще. Изменения заключаются в том, что раньше, когда сильные увольняли слабых, последние молчали. Сейчас — заговорили.

Возможно, такие вещи происходят потому, что у нас не ценят профессионалов?

Кто не ценит?

Работодатель, государство. Если нужно освободить место для чьего-то сына или племянника, то потеснят любого профессионала, каким бы уникальным он ни был.

Вообще-то, государство — это мы все вместе. Но у нас понятие «государства» окружено каким-то мистическим ореолом невидимой непрозрачной силы. Это — Кремль, это — чиновники? Это — министерство, Росздравнадзор? В принципе, для врачей высшим органом контроля должно быть их собственное профессиональное сообщество. Более строгого контролера не придумаешь, если врачи отвечают за свою работу перед пациентом и собой, а не перед мистической высшей силой.

А что касается «потеснят хорошего профессионала» — это известное упрощение. Вряд ли к операционному столу допустят чьего-то сына или племянника, который не умеет оперировать: последствия будут на первой же операции. А вот к управлению допустить могут — и это большая проблема. Или действительно потеснят, если два врача имеют равную квалификацию, но один «со связями». Победить в конкуренции с равным поможет властный ресурс.

Проблема не в обесценивании профессионализма. Часто отсутствует, например, хорошо налаженный уход за человеком, его должны обеспечивать родственники или нанятая сиделка. Постоянно не хватает работников сестринского звена, которых вообще не замечают как профессионалов, и это сказывается на их зарплате, престиже и мотивации. А именно они могли бы во многом высвободить руки врача — знаний и навыков у них вполне достаточно. Но и им нужна автономия в сестринском деле, разговоры о которой все еще выглядят в наших условиях ересью.

То есть больница в лучшем случае обеспечит квалифицированными врачами и лекарствами. А вот дальше — крутись как хочешь. И это — Санкт-Петербург, в котором ресурсы есть. Что же происходит на периферии?

Я бы сказала, что у нас не ценят не то что профессионализм, главное — не ценят вообще человека. Если пациенту не помогать 24 часа в сутки справляться с последствиями даже не самой тяжелой операции — он просто не выживет. Вернее, у молодых шансы есть. А с пожилыми людьми — беда. И это действительно мало волнует тех, от кого это зависит.

Врачей тоже не волнует?

Они ничего сделать не могут. Врачи почти круглосуточно в операционной, судно выносить за больным и его кормить они не могут. Сиделки-санитарки ухаживают за огромным количеством пациентов и не справляются. Кроме того, исполняя майские указы, многих вывели за пределы медицинского штата, что позволяет не повышать им зарплату. Многие из них очень обиделись на это, посчитали несправедливым, мотивация понизилась еще больше.

В то же время официальная позиция Минздрава: у нас есть отдельные недостатки, но в целом российская система здравоохранения эталонная. Почему?

Я не могу в нескольких словах ответить на этот вопрос. Целый курс надо читать о том, как устроены наше общество и разные социальные институты, в том числе медицина и система здравоохранения. Но, вообще-то, это неготовность брать на себя ответственность. Мало кто может сказать: «Да, я ошибся, давайте сделаем по-другому».

Можете спрогнозировать, что ждет отрасль здравоохранения в 2020 году?

Единственное, что я могла бы ожидать как социолог, — это то, что профессиональные группы будут укреплять свою коллективность и солидарность. Их голос будет звучать громче, они будут ярче и четче формулировать свое недовольство, заявлять о своих требованиях. Если профессионалы будут обретать социальный и политический голос — можно надеяться на позитивные перемены.

Соня Гутова из Новосибирска родилась раньше срока и совсем крохотной — весом всего 600 граммов, ручки и ножки были не толще пальца. Первый месяц за нее дышал аппарат ИВЛ. Это спасло малышке жизнь, но вызвало серьезное хроническое заболевание легких — бронхолегочную дисплазию. Сейчас для Сони смертельно опасны любые инфекции. Единственное лекарство, которое может защитить ее ослабленный организм, — препарат синагис. Лекарство дорогое, государство его не оплачивает. Всех сбережений родителей хватило лишь на одну инъекцию, а их требуется минимум три в месяц…

Девочка родилась «с гранитным камушком в груди» — так сказали врачи Евгении, ее маме. Только из гранита было не сердце, как поется в одной песне, а легкие. По словам врачей, они у крохи были такие же твердые.

Самостоятельно дышать Соня не могла. Ее положили в прозрачный бокс, подключили к аппарату ИВЛ, в горло вставили трубку и накрыли крышкой.

— Куда вы ее везете? — только спросила мама.
— В реанимацию.

Там в прозрачных кувезах, как в инкубаторе, лежали недоношенные дети. По сравнению с Соней двухкилограммовые малыши казались великанами. Датчики отслеживали температуру тела, пульс, уровень кислорода в крови.

— Когда я первый раз увидела свою дочку, чуть не упала в обморок, — рассказывает Евгения. — Мне было страшно и больно на нее смотреть.

У девочки были патологии, характерные для недоношенных детей: кровоизлияние в мозг, отслойка сетчатки глаза, гнойная инфекция. Четыре раза Соне делали переливание крови. А питание вводили через вену.
Кроме ее мамы, никто в роддоме не верил, что ребенок выживет. На восьмые сутки девочку разрешили окрестить. В реанимацию пустили батюшку и папу.

Когда Соня открыла глаза, появилась слабая надежда, что она «дозреет» в своем инкубаторе и покинет его навсегда. Но были и страшные моменты, когда раздавался пронзительный звук тревоги, который издавал датчик в боксе.

Это означало, что жизнь малютки в опасности.
— Соня иногда «забывала» дышать, — рассказывает Евгения, — дыхание останавливалось на десять и более секунд, замедлялось сердцебиение, синели губы. Врачи называли это приступами апноэ. Меня сразу выгоняли из реанимации, а я умоляла их: «Только спасите!»

Первый месяц Соня почти не шевелилась.
— Так и должно быть, — успокаивала маму медсестра, — она еще три месяца у тебя в животе должна быть, а ты хочешь, чтобы она тут хип-хоп танцевала?

Девочка потихоньку стала ворочаться, как будто пыталась утешить маму. А через несколько дней стала даже хулиганить — выдергивать зонд изо рта, теребить пальчиками трубки капельницы.

Евгении посоветовали связать дочке осьминожку. Эту игрушку с длинными щупальцами придумала одна мама из Дании, чтобы ее недоношенный ребенок не выдергивал трубочки. По ее примеру мамы во всем мире стали вязать для своих детей разноцветных осьминожек. Евгения не умела вязать и заказала такую игрушку у одной мастерицы.

— Самое главное, чтобы у нашей осьминожки были большие глаза. Соня будет фокусировать на них взгляд. Это поможет ей сохранить зрение.

Фиолетовая осьминожка понравилась девочке. Она перестала вытаскивать изо рта зонд и даже дышать стала ровнее и спокойнее. Евгения назвала осьминожку Жужей. Сейчас Жужа спит с Соней на одной подушке. Это любимая игрушка девочки.

Дома, в детской комнате, чисто, как в операционной. Мама ходит по дому в повязке. Недавно она приболела, а дочке болеть нельзя. После вентиляции легких у нее развилось серьезное заболевание — бронхолегочная дисплазия.

В свои девять месяцев Соня многому научилась: опирается на ручки, лежа на животе, пытается ползать, агукает и смеется. Но самое главное — она дышит! Вместо твердого камушка у нее теперь обычные легкие.

Недавно в новосибирском центре Соне делали УЗИ головного мозга.

— Ого! Вы только посмотрите, сколько у нее извилин! — сказал врач. — Лет через 20 эта малышка откроет нам какой-нибудь новый закон, как Ньютон. Он тоже родился недоношенным и помещался в литровой кружке.

— Лично для меня Соня новый закон уже открыла, — улыбнулась Евгения. — Это закон всемирного терпения. А чем она будет заниматься через 20 лет — пусть решает сама. Главное — дожить до этого.

Любимая Жужа девочке уже не поможет. Чтобы жить, ей необходимо дорогое лекарство синагис.

Для спасения Сони Гутовой не хватает 801 200 рублей.

Заместитель главного врача по стационарной помощи, неонатолог Детской городской клинической больницы №4 Наталья Века (Новосибирск): «У девочки тяжелое хроническое заболевание органов дыхания, которое образовалось вследствие длительного подключения к аппарату ИВЛ. Иммунитет ребенка находится на критически низком уровне, поэтому Соне по жизненным показаниям требуется проведение иммунопрофилактики препаратом паливизумаб (синагис)».

Стоимость лекарства 817 800 рублей. 16 600 рублей собрали читатели Русфонда. Не хватает 801 200 рублей.

Дорогие друзья! Если вы решите помочь Соне Гутовой, пусть вас не смущает цена спасения. Любое ваше пожертвование будет с благодарностью принято.

ПОМОЧЬ СОНЕ

Для тех, кто впервые знакомится с деятельностью Русфонда

Русфонд (Российский фонд помощи) создан осенью 1996 года как благотворительный журналистский проект. Письма о помощи мы размещаем на сайте Rusfond.ru, в газетах «Коммерсантъ», в интернет-газете «Лента.ру», в эфире Первого канала, в социальных сетях Facebook, «ВКонтакте» и «Одноклассники», а также в 174 печатных, телевизионных и интернет-СМИ в регионах России.

Всего частные лица и компании пожертвовали в Русфонд свыше 10,852 миллиардов рублей, на эти деньги возвращено здоровье более чем 18 тысячи детей. В 2017 году (на 21 декабря) собрано 1 781 953 068 рублей, помощь получили 2729 детей, протипировано 9363 потенциальных донора костного мозга для Национального регистра. В сентябре 2017 года Русфонд вошел в реестр некоммерческих организаций – исполнителей общественно полезных услуг.

Фонд организует акции помощи в дни национальных катастроф. Русфонд помог 118 семьям моряков АПЛ «Курск», 153 семьям пострадавших от взрывов в Москве и Волгодонске, 52 семьям погибших заложников «Норд-Оста», 100 семьям пострадавших в Беслане.

Фонд — лауреат национальной премии «Серебряный лучник», награжден памятным знаком «Милосердие» №1 Министерства труда и социального развития РФ за заслуги в развитии российской благотворительности. Руководитель Русфонда — Лев Амбиндер, член Совета при президенте РФ по развитию институтов гражданского общества и правам человека, лауреат премии «Медиаменеджер России» 2014 года в номинации «За социальную ответственность медиабизнеса». В сентябре 2017 года Русфонд вошел в реестр некоммерческих организаций — исполнителей общественно полезных услуг.

Дополнительную информацию о Русфонде и Отчет о пожертвованиях региональных бюро Русфонда можно найти, перейдя по соответствующим ссылкам.

Переговоры по Сирии в Астане прошли без участия представителей вооруженной оппозиции, но остается надежда на «подробные консультации». Компромиссы достигаются тяжело, как и на юго-востоке Украины, где военные действия тоже далеки от полного завершения. О том, какова роль России в разрешении этих конфликтов и кто определит их исход, «Лента.ру» поговорила с заместителем главы комитета Госдумы по обороне Юрием Швыткиным.

15 марта в столице Казахстана завершился основной этап третьего раунда переговоров по сирийскому урегулированию. В этот раз представители вооруженной оппозиции в них не участвовали, однако глава российской делегации Александр Лаврентьев по итогам переговоров заявил, что повстанцы собираются прибыть в Астану утром 16 марта. «В этой связи оставляем часть делегации мы, часть делегаций — Турция и Иран для проведения подробных консультаций», — сказал он.

Оппозиционеры, мотивируя свой отказ, заявляли, что российские силы якобы продолжают наносить удары по мирным жителям, а сирийская армия не прекращает наступление. Умеренные группировки САР, однако, уже были за столом переговоров, и это знаковая подвижка, считает Юрий Швыткин. И все-таки, по его словам, остается нерешенным целый ряд задач.

Колоний не будет

«Лента.ру»: Россия присутствует в Сирии 18 месяцев, но до стабилизации обстановки еще, по всей видимости, далеко. Что же мы успели сделать за этот срок, кроме освобождения территорий? Тем более что некоторые из них террористы занимали вновь.

Юрий Швыткин: Определенные цели в рамках операции в САР все-таки достигнуты. Как минимум предотвращены несколько гуманитарных катастроф — взяты Алеппо, Пальмира. К великому сожалению, террористы зачастую используют варварские методы и некоторые памятники были взорваны, уничтожены. Но все, что можно было сделать для сохранения этого наследия, было сделано.

Сейчас очень серьезно стоит вопрос по Ракке. Этот город, один из крупнейших в республике, можно назвать столицей террористов. Здесь прорабатываются различные варианты, в том числе проведение совместных операций с некоторыми другими странами. Мы уже видим примеры совместных действий ВКС России и Турции.

Из-за нашего длительного присутствия в Сирии Москву уже обвиняли в попытке закрепиться на Ближнем Востоке и создать там военные базы. Насколько это соответствует действительности?

И мирное население, и те, кто действует на территории республики, видят реальное отношение России к сложившейся ситуации. Все понимают, что мы не стремимся ни в коем случае к каким-то колониям или военным базам. А если вопрос о базе возникнет, он будет решаться в ходе обсуждения с законно избранным правительством.

Но далеко не во всем мире правительство Башара Асада готовы считать абсолютно законным и вести с ним переговоры…

На сегодняшний день народ высказал свое мнение, избрав Асада. И поэтому мы не можем говорить о каком бы то ни было его свержении. Любая смена власти должна происходить в правовых рамках международного и сирийского законодательства.

Оппозиция и оппоненты

Когда Пальмиру захватили повторно, вы отмечали, что так называемая умеренная оппозиция по сути противостоит российским усилиям по борьбе с террористами. Что-то изменилось с тех пор?

Прежде всего удалось сподвигнуть оппозицию на участие в переговорах в Астане. На мой взгляд, это объясняется реакцией мирного населения на происходящее. Ни в одной стране, тем более если там полыхает, как в Сирии, мирное население не желает войны.

В стане умеренной оппозиции произошло некоторое пробуждение, она больше не хочет быть инструментом для достижений целей «Исламского государства». Это в некоторой степени помогает нашим и сирийским подразделениям более эффективно действовать.

О западной коалиции такого в России почти не говорят, напротив, обвиняют в том, что она мешает нашим силам…

Не скажу, что есть какое-то противодействие, но она не сильно заинтересована в успехах России и наших партнеров, которые тоже борются с террористами. Запад всячески пытается принизить роль наших подразделений в этой борьбе, постоянно ищет изъяны. Нас обвиняют в ударах по мирному населению, но умалчивают о своих ошибочных ударах — например, в том же Ираке.

Потери были не только среди мирного населения, но и среди российских военных. И чем больше таких потерь, тем чаще звучат призывы скорее закончить операцию. Когда, по-вашему, это возможно?

На мой взгляд, основная фаза должна завершиться при взятии Ракки, если все пройдет нормально. Но это не значит, что операция прекратится. Террористов там еще много, и одномоментно они не исчезнут. Пока речь идет о том, чтобы стабилизировать ситуацию в этом ближневосточном регионе, не допустить продвижения «Исламского государства», которое может расползтись как опухоль. В том числе и к нашим границам.

Марионетки по соседству

Тем временем сроки или хотя бы условия прекращения конфликта на юго-востоке Украины уже почти никто не решается назвать. Хотя там западные партнеры как раз готовы работать с действующей властью в лице команды президента Петра Порошенко. Почему его поддерживают, в отличие от Асада?

Хотя бы потому, что он остается марионеткой в руках западных стран, — они его поставили, они им и управляют. Но постепенно глаза открываются, в первую очередь на самой Украине, у простых людей. Совсем недавно мы беседовали с представителями Киева, и они выступали жестко против Порошенко. Правда, не предлагая никого взамен. То есть на Украине понимают, что страна идет не по тому пути, куда-то катится. Но не могут предложить альтернативный вариант действий.

Рано или поздно наверняка предложат. Какова тогда будет судьба Порошенко?

Рано или поздно он понесет ответственность за государственный переворот, так называемый Майдан, и за те безобразия, которые сейчас происходят на Украине. Будет третий Майдан или не будет, неважно — я бы вообще это слово здесь не употреблял. Но в любом случае когда-нибудь украинский народ пробудится.

Что именно может его к этому подтолкнуть?

Фактически украинское население — заложник сложившейся ситуации. Тарифы на жилищно-коммунальные услуги громадные, особенно если соотносить их с нынешними зарплатами на Украине. Другие товары тоже серьезно подорожали. Поэтому на ситуацию сильнее всего повлияет сам украинский народ. Отмечу, что в Крыму после воссоединения с Россией стали жить гораздо лучше, чем в украинский период.

Каким образом на ситуацию могут повлиять рядовые граждане?

Фактически они уже влияют. Совершенно обычные люди, проживающие не только в ДНР и ЛНР, но и в других частях Украины, предпринимали попытки разблокирования Донбасса. Просто потому, что понимали, что эта блокада приносит им беду.

Однако на Украине не просто не собираются снимать блокаду — звучат даже предложения построить стену.

По-моему, это глупое предложение. Артистам, которые выступают с подобными инициативами, я бы посоветовал заниматься своими делами, а не выдвигать идеи в области внешней политики. Такие реплики говорят о том, что население ДНР и ЛНР, а это небольшие территории, все-таки оказывает существенное морально-психологическое влияние на украинцев. И поэтому от него пытаются отгородиться стеной.

Фактически Киев уже воздвигает стену — не физическую, но психологическую, когда ведет борьбу против собственного населения. Но ни к чему хорошему это не приведет: любая, даже самая мощная армия, которая борется против своего народа, обречена на поражение — это аксиома.