Добрая половина статей о российском здравоохранении начинается с аккуратных формулировок о том, что в нем «по-прежнему хватает проблем» и «ситуация пока далека от идеала». Это признают на всех уровнях. Президент Владимир Путин недавно описал то, что происходит в первичном звене, как провал и привел цифры по зарплатам, кадрам и оснащению. Однако цифры не отражают реальную ситуацию: в регионах у медиков остается все меньше мотивации качественно лечить, а пациенты перестали верить, что медработники на их стороне. То, что происходит в России, хорошо показывает история врача Бориса Ивлева из Иркутска. Когда его больница взяла курс на экономию, он отказался имитировать работу, использовать дешевую технику и соблюдать правила, которые могут навредить пациентам. За это его уволили. История Ивлева — в материале «Ленты.ру».

Ради таких моментов

В феврале 2013 года 38-летняя Алена Карпова попала в автомобильную аварию в Иркутске. В машину женщины почти в лоб влетела легковушка со встречной полосы. Что было дальше, Алена не помнит. Силой удара тело впечатало в металлические конструкции сиденья. Спасатели вырезали ее специальными гидравлическими ножницами. Скорая привезла Карпову в Кировскую больницу Иркутска. Клиническая смерть, месяц в реанимации.

— Мне потом сказали, что правая рука непонятно на чем болталась, — рассказывает Алена. — Представляете, 14 переломов, сухожилия все порваны, кисть раздроблена. И на ногах переломы, кости наружу торчали.

Сейчас Алена шутит, что врачи начали ее «собирать» еще в реанимации. Всем лично руководил заведующий отделением сочетанной травмы Кировской больницы №3 Иркутска Борис Ивлев. На руке у Алены стояли сразу три аппарата Илизарова, на ногах кости фиксировали специальные железные пластины.

Позже, когда в другой больнице Карповой делали МРТ, местный врач мельком сказал, что в тот февральский день ей дважды сказочно повезло: осталась жива и попала в операционную именно к Ивлеву. В другой больнице с вероятностью в 90 процентов не захотели бы связываться со сложным случаем и поступили бы просто и в полном соответствии с медицинскими стандартами — ампутировали конечности. Либо, если бы даже взялись рисковать, могли просто не справиться.

— Я по профессии парикмахер. Всего через девять месяцев после аварии снова вышла на работу и взяла в руки ножницы, — радуется Алена. — Руки слушаются точно так же, как и раньше. По мне и не скажешь, что было что-то ужасное. Единственное напоминание — 16 рубчиков на руке, которые остались, когда вытащили железные спицы.

После того как с ее рук и ног сняли всю железную арматуру, женщина пришла к Ивлеву на «профосмотр».

— В больнице доктор всегда казался строгим, больным не хамил, но без всякого сюсюканья, — объясняет пациентка. — Но когда увидел, что я хожу и даже не хромаю, вдруг засмеялся: «Только в такие моменты и понимаешь, ради чего работаешь».

Творческий подход

«Таких моментов» в 30-летней профессиональной биографии Ивлева было много. В медицинском сообществе сложилась репутация, что именно в иркутской Кировской «осложненке» (так в народе прозвали отделение, которым руководил хирург) берутся за то, от чего в других больницах отказываются. Все аварии с тяжелым травмами, всех «парашютистов» (так на медицинском жаргоне называют граждан, выпадающих из окон) скорые мчали сюда.

— Смертность в отделении для нашего профиля была минимальная, — рассказывает Ивлев «Ленте.ру». — Это примерно один-полтора процента в год. В среднем по России показатель до недавнего времени был три-пять процентов.

Оптимистичная статистика — это во многом благодаря подходу самого Ивлева к работе. Хирург не просто лечил, а придумывал, как сделать это лучше. В его резюме достаточно сухие строчки: автор 38 печатных работ по травматологии, владелец четырех патентов на изобретения, лауреат премии губернатора за рационализаторский подход, обладатель благодарственных грамот от местного Минздрава.

Ивлевские изобретения — это металлические фиксаторы и корсеты, с помощью которых удобно в нужном положении крепить сломанные кости скелета.

— Одна из проблем в травме — повреждения в тазовой области, — говорит доктор. — В этом случае обычно делают открытые операции, чтобы собрать кости изнутри, нужны большие разрезы, сопровождающиеся кровопотерей до нескольких литров. Это много. А после открытой операции больше вероятность осложнения. В тазу очень сложная анатомия, проходят много сосудов, нервов. Поэтому мы отказались от внутренней фиксации и придумали внешний крепеж, чтобы переломы могли срастаться. Пациенты, конечно, испытывают определенный дискомфорт, так как торчит рама аппарата снаружи. Но зато месяц-другой — и человек практически здоров.

По чертежам, сделанным врачами, на иркутском авиазаводе изготовили крепления и спицы. Получилось отлично и сразу начало работать.

— Передовиками в мире по технике тазовых операций считаются французы, — рассказывает Ивлев. — Но от снимков, что они демонстрировали, хотелось плакать. Специально ездил в Краснодар, где в рамках хирургического конгресса ряд докладов был посвящен этому вопросу. Не впечатлился. Считаю, что у нас в Иркутске — лучше.

Перегибы на местах

В июле 2019 года травматолога Бориса Ивлева уволили из больницы, где он проработал 28 лет. Официально — за «неоднократное неисполнение работником без уважительных причин трудовых обязанностей и дисциплинарные взыскания (пункт 5, часть 1 статьи 81 Трудового кодекса). Неофициально — за независимый характер и наличие собственного мнения, отличного от мнения руководства.

Не так давно президент Владимир Путин назвал ситуацию в первичном звене здравоохранения России провалом — уровень медпомощи недостаточно высок, зарплаты по-прежнему отнюдь не высоки. Сюда можно добавить всеобщую оптимизацию, нехватку ресурсов и нашествие «эффективных менеджеров».

Все эти проблемы не обошли и Иркутск. В 2018 году в Кировской больнице №3 в три раза были сокращены ставки санитарок. Административный же блок, напротив, усилился. Вместо одного юрисконсульта появился большой юридический отдел, разрослась бухгалтерия, управляющие структуры. В 2018 году за 247 рабочих дней издано 430 внутренних приказов и распоряжений. В их числе и планы по госпитализациям для всех отделений. Цифры, которые спускают сверху, по три раза в год пересматриваются. В основном в сторону увеличения.

— У меня отделение экстренной травмы, — возмущается Ивлев.— Я не могу знать, сколько человек сломают руки в марте, сколько попадут в аварии в июне. Нам, например, в месяц нужно было госпитализировать по плану 110 человек. Пострадавшие поступают волнообразно, это даже от сезона не зависит. Могут привезти 30 в день, а могут и двух-трех. Но если на 95 процентов план не выполнил — срезают стимулирующие премии — примерно 15 тысяч. Перевыполнил — то же самое. Потому что ТФОМС (страховая компания — прим. «Ленты.ру») выделяет средства только на имеющийся план.

После внедрения экономии начались проблемы с лекарствами и расходными материалами. Врачи говорят, что они и раньше не шиковали, боролись за каждую копейку, но хотя бы понимали правила игры. Заведующие отделениями больницы подавали заявки на препараты и медизделия. По итогам им говорили, что смогут купить, а что нет. Исходя из этого, доктора могли как-то лавировать, разрабатывать тактику лечения, думать, чем же компенсировать дефицит.

Но в больнице сменились управляющие менеджеры. Новый заместитель главврача по лечебной работе по совместительству стал еще и фармакологом, то есть ответственным за лекарственное обеспечение.

— Заявки на закупки заведующие отправляют, как и раньше, — говорит Ивлев. — Но только мы теперь не знаем результат, получаем кота в мешке. То есть реально не представляем, какие препараты в наличии на больничном складе. У тебя пациент на столе, а ты должен бежать в больничную аптеку и у провизора узнавать, что есть.

Бывало, что таблеток, положенных по стандарту для лечения какой-то условной патологии, нет. Либо есть, но с плохой репутацией. В стандартах указывается лишь формула препарата (МНН — международное непатентованное наименование). А с этой формулой на рынке могут присутствовать несколько десятков дженериков, то есть копий препаратов. Какие-то из них качественные, другие — как вода, абсолютно не работают.

— Иногда смотришь на список наличия препаратов в больнице и понимаешь — будут проблемы, — продолжает доктор. — При рекомендованной дозе лекарства у пациента может начаться желудочное кровотечение, из мочевого пузыря, почек. Уменьшаешь дозу — риск тромбозов, а если тромб отрывается — начинается тромбоэмболия, а это летальный исход. У нас ведь пациенты в критическом состоянии, много стариков с массой сопутствующих болезней.

Рассказы о внутрибольничных закупках расходных материалов для операций местами звучат как анекдот.

— У нас бывали случаи, когда купили фиксирующие пластины, а винты к ним не стали брать. Вероятно, посчитали, что они слишком дорогие, подумали, что можно подобрать более дешевые «запчасти»,— объясняет Ивлев. — Но беда в том, что именно к этим пластинам ничего другое не подходит. Покупают штифты для остеосинтеза, но не покупают наборы инструментов, чтобы его выполнить. Вместо медицинских дрелей для сверления костей получили, например, строительные перфораторы.

— Ими пользоваться нельзя? — уточняю на всякий случай. Ну, вдруг.

— В перестроечные годы, когда в больницах не было ничего, действительно иногда пользовались стройтехникой, — признается собеседник. — Но сейчас вроде бы не голодные времена, как сообщает нам телевизор. Если была цель сэкономить, то можно было бы все-таки с врачами посоветоваться, что брать. А на больничных закупках сидят люди совершенно далекие от медицины, просто тупо черкают графы с циферками, не задумываясь о содержании. Вы представляете, что такое строительный перфоратор? Его одной рукой нельзя удержать, для хирурга во время операции это совершенно неприемлемо. Человеческая кость — это ведь не железобетонная конструкция.

После того как поднялся шум, перфораторы заменили на строительные дрели. Врачи говорят, что инструмент хотя бы по весу легче и со съемными сверлами, которые можно дезинфицировать. А следовательно, при отсутствии альтернатив использовать на операциях.

Чистая совесть

По инструкции, если чего-то нет в больнице и от этого зависит жизнь пациента, врач сначала обязан составить письменную заявку на имя вышестоящего руководителя, затем — созвать врачебную комиссию, при положительном решении — производится закупка. Если все пойдет гладко, нужный препарат прибудет минимум через три дня. Пациенту к тому времени может потребоваться уже не препарат, а саван. Часто у врача и больного надежда остается только на адекватность родственников последнего. Правда, при этом медики рискуют быть обвиненными в вымогательстве.

— А что делать? — разводит руками Ивлев. — Не рисковали бы — давно бы все перемерли. Поймите, здравоохранение сегодня — кончилось. Врачи не работают сегодня, а воюют. Зато по бумажкам у нас все хорошо: просят не гнать волну, не нагнетать обстановку или могут просто дураком выставить. Чиновников не волнует здоровье пациента. Всех интересует исключительно то, как написаны бумаги, а что с человеком стало, выздоровел он или инвалидом остался, — плевать. Мне же результаты важны: пролеченные больные, меньшее количество инвалидов, чистая совесть. К сожалению, понятие «совесть» многими сегодня забыто.

Сначала врач пытался административно, как и рекомендуют юристы, «пробить» систему. Действовал методом бюрократов — методично отправлял «наверх» главврачу докладные об отсутствии препаратов, металлоконструкций и прочего. Когда не получил ответов — начал отражать дефицит в больничных протоколах лечения пациентов.

— По 323 федеральному закону индивидуальную ответственность за здоровье пациентов несет не главврач, не бухгалтер и даже не экономист, а только лечащий врач, — аргументирует Ивлев. — Поэтому я посчитал, что будет правильно обезопасить себя. В процедурных листах так и писал: назначен такой-то препарат в соответствии со стандартами, однако в больнице его нет. Понятно, что врач тоже подставляется, так как вызывает гнев администрации. Страховая компания за это наложит штраф. Но в случае непредвиденных осложнений у пациента в тюрьму сядет врач. При таком раскладе выговор однозначно привлекательней.

За год доктор получил четыре строгих выговора. Один из них — за спасение 76-летней Ольги Николаевны М. (имя изменено). Пожилая женщина у себя дома, в огороде, неловко повернулась и сломала правую бедренную кость. Все осложнялось тем, что чуть раньше у нее уже были протезированы оба бедренных сустава.

— По скорой попали в Кировскую, — рассказывает ее дочь Анна. — Маму положили на вытяжку. По идее, ей сразу же должны были сделать операцию. Но нам сказали, что в больнице нет пластины, на которую крепится кость. У мамы остеопороз, то есть хрупкие кости, и нужна была специальная. Ивлев с нами носился, посылал к главврачу. Там ответили, что квот нет, нужно ждать несколько месяцев. Тогда мы обратились в иркутский Минздрав. И нам дали направление в институт ортопедии, в котором ранее маму уже оперировали. Он через дорогу от Кировской больницы.

По словам Анны, там в помощи не отказали, но выдали расширенный список анализов. Учитывая малую транспортабельность Ольги Николаевны (она не ходила, а лежала с подвязанной кверху ногой), сбор «портфолио» занял почти полторы недели. По итогам пожилую женщину из больницы попросили: «У вас плохая ЭКГ, подлечите сердце и приходите через три месяца».

— Мы с сестрой — в слезы, — продолжает Анна. — После маминого перелома уже много дней прошло. Я тогда по этой теме всю литературу перелопатила, там было сказано, что для неходячего возрастного человека каждый лишний день опасен. Может образоваться тромб. И физическое, и психологическое состояние мамы было ужасным.

В современных реалиях ничего необычного в этой истории нет. Пожилые считаются неперспективными пациентами, так как вероятность возможных проблем у них гораздо выше, отвечать, если что, врачам. Дочери Ольги Николаевны побежали назад в Кировскую больницу. И там Ивлев принимает решение госпитализировать больную.

— Было видно, что он чувствовал, что его накажут, но все равно взялся за операцию, — говорит Анна. — Пластину мы купили сами. Места знали, так как покупали там еще раньше для операции в другой больнице.

Сейчас ее мама снова ходит. И для своих лет чувствует себя нормально.

— Мы с сестрой ходили на суд в защиту Ивлева, когда он пробовал оспорить выговоры. Но судья вынесла решение, что врач поступил неправильно. Надо было дождаться бесплатного медизделия. Боюсь, через два месяца, когда бы оно пришло, маме бы это уже не помогло.

«Делай что должен»

После вынесенных административных взысканий работу отделения сочетанной травмы Кировской больницы №3 Иркутска признали неудовлетворительной. Заведующего отделением, хирурга Бориса Ивлева, песочили на разных комиссиях и подкомиссиях. Они в больнице в ассортименте — по экономике, по организации производственного процесса, лечебного дела, фармакологии, по закупкам медизделий. Больше всего Ивлеву запомнилась комиссия по медицинской этике и деонтологии. Говорит, удивился, когда понял, что она состояла исключительно из бухгалтеров, юристов и экономистов. А вот обычных клинических врачей в ней не было. Общий комиссионный вердикт — освободить от занимаемой должности.

Коллектив больницы, где трудится врач, собрал подписи в знак протеста против его увольнения. В начале под письмом стояло 60 подписей. Но после проведенной руководством работы с подписантами осталось 30. У кого-то непогашенный кредит, у кого-то родственники в бюджетных учреждениях работают. В других иркутских больницах за конфликтом наблюдают с интересом, доктору сочувствуют, но с опаской.

— Поймите одно, лечить людей — трудная работа, — объясняет Ивлев. — Это постоянное моральное и физическое напряжение. Когда тебя нагружают всякими приказами, проверками, беседами, времени жить вообще не остается. Кроме работы, есть семья, дети, отдыхать когда-то надо. Поэтому люди выбирают пути наименьшего сопротивления. Думают, что до них это не дойдет. Но обычно одним человеком это не ограничивается. Берутся за второго, третьего. При желании причину ведь всегда можно найти.

Два-три года назад в ситуациях борьбы чиновничества со здравым смыслом действовал совет — веерно рассылать челобитные по всем инстанциям, начиная с Кремля, прокуратуры, Минздрава. Сейчас этот метод практически не работает. Вернее, способ так же забюрократизировался. Из приемной президента, приемной Минздрава России, приемной губернатора Иркутской области, приемной Уполномоченного по правам человека все письма, в том числе петиция с подписями пациентов, вернулись в организацию, на которую и жаловались — в Минздрав Иркутской области. Обращение там не оставили без ответа — каждый пункт разобрали по косточкам и обстоятельно, на пяти листах, ответили. Общий смысл — вы все врете.

Как сообщает заместитель министра здравоохранения Иркутской области Галина Синькова, никаких нарушений в больнице не выявлено: санитаров не сокращали, а перевели по личному заявлению в «уборщики производственных помещений», закупки производятся в соответствии с регламентом, к врачу-клиническому фармакологу претензий нет и прочее. И приписка в конце: в соответствии с Трудовым кодексом врач вправе оспорить свое увольнение в суде. Собственно, этим он сейчас и занимается.

— Вы рассчитывали на какой-то другой результат? — пытаюсь понять мотивы врача. — Не жалеете, что начали эту войну?

— Делай что должен, и будь что будет, — цитирует Ивлев известный афоризм. — Сколько можно унижать-то врачей? Мы ничего не просим, кроме того, чтобы оставили в покое и просто дали работать.

P.S.: На врачебных форумах перспективы борьбы с системой часто обсуждаются как абсолютно безнадежные. Это касается всего — обеспечения пациентов лекарствами, качественного медицинского образования, уменьшения бюрократической нагрузки на врачей и так далее. От этого у многих опускаются руки. Директор по развитию благотворительного фонда помощи детям «Подари жизнь» Екатерина Чистякова написала на своей страничке в Facebook: «Я думаю, что беспросветные периоды в истории человечества уже были, и выжить имели шанс те, кто упорно сопротивлялся и сохранял надежду на то, что и это пройдет».

В субботу, 6 июля, на Болотной площади в Москве около 300 человек вышли с одиночными пикетами в поддержку сестер Хачатурян. Для многих это история о семье, в которой отец насиловал и истязал дочерей, что вынудило их пойти на убийство, и теперь люди требуют от суда справедливости, признания их действий самообороной, а от государства — реакции, которая была бы адекватна этой чудовищной ситуации. Однако так думают не все: пикеты на Болотной были под угрозой срыва из-за членов организации «Мужское государство». Специальный корреспондент «Ленты.ру» следил за тем, как эти «защитники патриархата» готовились, но так и не сумели отбить у феминисток место возле памятника людским порокам, и узнал, что хотели сказать участницы акции.

«Мы не собирались друг с другом драться»

Еще в полдень на Болотной площади почти никого не было, кроме нескольких иностранных туристов и пар новобрачных вместе с родственниками. Однако возле жутковатого памятника «Дети — жертвы пороков взрослых» уже собрались несколько молодых девушек. Одна из них отделилась от компании, чтобы дежурящие где-то неподалеку полицейские не сочли происходящее несанкционированным митингом, и развернула свой скромный плакат. На нем ручкой было написано «Свободу сестрам Хачатурян! России нужен закон о домашнем насилии», а на футболке пикетчицы — имена сестер: Мария, Крестина и Ангелина.

Эти три девушки были задержаны в июле 2018 года после того, как убили отца. По мнению защиты и прокуратуры, это произошло после систематических издевательств и сексуального насилия с его стороны. Сестры терпели несколько лет, но, по одной из версий следствия, в какой-то момент терпение младшей из них кончилось, и она пошла на преступление. Тело Михаила Хачатуряна было найдено с тремя десятками ножевых ранений, и сейчас девушек судят по статье «убийство группой лиц по предварительному сговору». На момент задержания в июле 2018 года им было 17, 18 и 19 лет.

Ранее в поддержку сестер Хачатурян уже прошли многочисленные пикеты в российских городах и за границей. Однако в этот раз феминистки явно нервничали, потому что рядом на детской площадке собирались члены «Мужского государства» (МГ). Их было больше, и никто не знал чего ожидать от рослых парней, среди которых были и люди с нацистскими татуировками.

В «Мужском государстве» считают, что «у убийц нет пола» и с сестрами Хачатурян должен разобраться суд, на который якобы могут оказать давление пикеты девушек. Как будто российский суд не разбирается с делами россиян (читай — с россиянами) пачками и как будто «защитники патриархата» никогда не слышали о статистике оправдательных приговоров в стране. Тем не менее молодые люди собирались помешать акции девушек. Корреспонденту «Ленты.ру» удалось попасть в закрытый чат активистов и узнать, что у них есть довольно четкий план.

Но что-то пошло не так. Они должны были заранее занять Болотную площадь одиночными пикетами, но многие попросту опоздали. Затем предполагалось, что парни разобьются на пары: первый номер будет держать плакат, а второй — изображать из себя зеваку, снимать партнера на камеру и готовиться встать на замену, если того заберут в автозак.

Чем объяснялись их действия дальше, можно только предполагать. Вероятно, заметив, что они по факту в большинстве, а полиции рядом нет вообще, парни решили покуражиться и потроллить девушек. Они подошли группой и встали рядом с пикетчицей со своими плакатами: «У убийц нет пола», «Сестры Хачатурян — убийцы» и так далее.

Девушки попросили их удалиться, но молодые люди принялись фотографироваться и снимать видео на память и только после этого отступили. Эти снимки и видео через пару часов стали основанием для их задержания и, скорее всего, привлечения к ответственности за несогласованный митинг. Но это было потом.

А до этого один из активистов, который в закрытой конференции МГ производил впечатление наиболее дисциплинированного и ответственного (взял на себя изготовление плакатов, вовремя приехал на точку сбора), зачем-то решил вернуться. Это не понравилось феминистке, и пока они спорили — появились первые полицейские. Ожидаемо, что они не стали разбираться, кто именно превратил одиночный пикет в массовую акцию из двух человек, и задержали обоих. Вместе с соратником члены МГ разом потеряли большинство заготовленных плакатов и стали держаться от феминисток подальше.

«Мы не собирались друг с другом драться, но полицейские, когда везли нас в отдел, решили нас на всякий случай рассадить. Парня посадили в ту часть автобуса, что запирается на замок, а я ехала в передней части, с остальными полицейскими», — рассказала позднее участница пикета Валентина Лузанова.

По ее словам, в отделе полицейские подводили дело к тому, что девушка и молодой человек пикетировали вместе, так как на обоих плакатах фигурировала одна и та же фамилия: Хачатурян.

«Дайте себя изнасиловать, а после зажмите сперму внутри»

Ценой трехчасового задержания одной из активисток девушки выиграли битву за место у памятника на Болотной, и через полчаса здесь уже выстроилась большая очередь желающих поднять плакат в поддержку сестер Хачатурян (прямо из которой и забрали еще одну группу активистов «Мужского государства» за групповую фотосессию с плакатами). Поток иссяк только к восьми часам вечера. Говорили в очереди о деле сестер и проблемах насилия в семьях.

Эмилия, одна из организаторок «Марша сестер»:

Протесты по поводу дела сестер Хачатурян идут уже не первый день и пока не дают видимого результата, но я привыкла к тому, что борьба за права женщин — это процесс длительный и энергозатратный. По этой причине, думаю, и среди других активисток почти нет людей, которые быстро теряют энтузиазм. Бывают разные ситуации, но мы стараемся друг друга поддерживать и помогать, чтобы не было выгорания.

Я, как и адвокаты Марии, Крестины и Ангелины, с которыми постоянно нахожусь на связи, настроена оптимистично. Верю, что это дело может стать прецедентом, который ускорит принятие закона о домашнем насилии. После случая с журналистом Иваном Голуновым мы убедились в том, что можно сделать резонанс…

Важно, что сейчас о проблеме домашнего насилия говорят как никогда раньше. Столько громких случаев, как за последние два года, я не помню. Раньше все это замалчивалось, так как женщин в России приучили молчать в принципе.

Но тут дело не только в резонансе. Думаю, само общество уже созрело для изменений, перестало рассматривать насилие как часть нормы. Люди учатся об этом говорить, в том числе, с помощью соцсетей.

Я не склонна винить тех, кто воспитан в том, с чем мы теперь боремся. Людям бывает сложно перестроиться. Я настроена, что новое поколение вырастет с пониманием того, что насилие неприемлемо, что мы все можем быть свободными и равными.

Как армянка могу сказать об особенном влиянии на моих земляков культуры замалчивания, когда выдуманные кем-то традиции ставятся выше конкретной человеческой жизни. Почему армянское сообщество, живущее в России, в целом сохраняет молчание? Да потому что придется признать, что мы не такие развитые и женщин в наших семьях бьют, вынуждают рожать, когда они этого уже не хотят, и выполнять всю домашнюю работу.

Им хочется держаться за свою идеалистичную картинку, но долго это так не продлится. Как показывают пикеты и митинги в Ереване, молодые девушки там готовы к протесту, так как с проблемой насилия в той или иной мере сталкивается каждая из них.

Мария Серебрякова, психотерапевт:

Вода камень точит, и чем дольше будут продолжаться протесты, тем неизбежнее станут изменения. Хотя мне самой хотелось бы, чтобы все происходило быстрее.

Начиная с 2012 года законодательство все больше и больше ограничивает людей в праве высказываться о своих правах. У нас осталось не так много законных способов выйти на улицу. Последнее время даже на санкционированных акциях полиция и Росгвардия порой ведут себя неадекватно.

На таких одиночных пикетах, к которым выстраивается очередь из желающих поучаствовать, мы собственными глазами видим, скольких людей объединяет взгляд на проблему домашнего насилия и конкретно на дело сестер Хачатурян.

Наталия Тимофеева, натализатор в центре «Сестры»:

Три года назад в соцсетях прошел флешмоб #янебоюсьсказать. Огромное число людей нашли в себе силы сказать о своем опыте или поддержали чужой опыт переживания насилия. Это был очень важный шаг, который, возможно, изменил отношение к этой теме во всем нашем обществе.

Насилие любит тишину, молчание. Людям, которые совершают насилие, удобно, что все отводят глаза и стараются даже не думать об этом. А их жертвы попадают в изоляцию.

А когда есть обсуждение — в сети и на улицах — жертвы перестают чувствовать себя одинокими, ненормальными, виновными. Обсуждение и признание проблемы на общественном уровне позволяет перевести фокус на насильника, но толерантность к подобному поведению у нас, к сожалению, еще сохраняется.

Вот к примеру дело сестер Хачатурян. Следствием доказано совершение насильственных преступлений отцом в отношении своих детей, но многие не считают это большой проблемой. «Подумаешь, удерживал жену, подумаешь, бил и насиловал дочерей» — вот такие еще сохраняются рассуждения в нашем обществе.

Есть ли смысл в уличном пикетировании? С одной стороны, человека с плакатом на улице увидит, наверное, меньше людей, чем хороший пост в соцсетях. С другой — сейчас все соединяется воедино: ты фотографируешься на пикете и выкладываешь снимок в сети. Люди видят, что ты не только изменил аватарку, но и нашел время, смелость выйти на улицу.

К тому же здесь я получаю возможность встретиться со своими знакомыми, единомышленниками, с которыми была прежде знакома только заочно. Вся эта активность приводит к увеличению числа обращающихся в наш центр за помощью людей. Те, кто раньше не позволял себе страдать, так как сравнивал свой случай с еще более чудовищным. Как будто надо заслужить страдание.

Всегда есть люди, которым хуже, чем тебе. Часто свою историю приходящие к нам женщины начинают так: «у меня, конечно, не насилие, но…» А дальше следует хрестоматийное. Одних бьют ногами по лицу, а других запирают дома. Здесь важно, что насилие — это не соревнование «кому хуже». Это тот случай, когда один человек захватывает власть, контроль, присваивает себе право распоряжаться жизнью другого человека.

Другая проблема, что перед глазами у людей мало примеров того, как правильно выстраивать отношения друг с другом.

Вот за последние лет шесть у нас вышло на экраны много сериалов, где показывают, каким ужасным бывает насилие, но есть всего пару обратных примеров. Один из них — это сериал Sweet/Vicious («Сладкие и порочные») на MTV. Там разбирается то, как реагирует юноша, когда его останавливает девушка в тот момент, когда секс уже представляется ему чем-то неизбежным. Молодой человек не обязан ее терапевтировать, то есть узнавать, что именно произошло и чем он может помочь. Пусть просто сочтет ее больной и отойдет в сторону.

Алена Попова, общественница:

Мы думали, что должен поступить сигнал сверху. Несколько лет назад на заседании совета по правам человека Светлана Айвазова передала прямо в руки президенту Владимиру Путину текст закона о профилактике семейно-бытового насилия. Но что затем произошло? Статья о побоях была переведена из разряда уголовных в административку.

Хочется, чтобы кто-нибудь что-то решил уже. Непонятно, куда и к кому обратиться за помощью. Мне думается, что это должны поддержать женщины, находящиеся во власти. В адрес Валентины Матвиенко мы публиковали открытое письмо, когда произошла декриминализация побоев. На заседании Совета Федерации, который она возглавляет, это было озвучено.

Один лишь сенатор Антон Беляков, выступая перед своими коллегами-женщинами, спорил, доказывал, что домашнее насилие — это проблема для России. Я смотрела это в прямом эфире. Он привел статистику, а Матвиенко ему сказала: «Антон Владимирович, откуда у вас такие странные сведения?»

Я уверена, что сенаторша Елена Мизулина, которая добивалась декриминализации побоев, прекрасно знает, что такое домашнее насилие и что это настоящая эпидемия. Она написала книгу, которая называлась «Противодействие торговлей людьми». А теперь она выходит в эфир и говорит, что эти цифры нам приходят с Запада, который стремится разрушить Россию.

16 миллионов жертв насилия в год, правда, никто не оспаривает, потому что это Росстат. Такое сложно оспорить.

Что касается дела Хачатурян, то там такая развилка: либо дело идет в суд, либо нет. Руководитель Следственного комитета России или генпрокурор могут направить материал на доследование, переквалификацию. Тому есть масса примеров, но ни Александр Бастрыкин, ни Юрий Чайка это дело еще публично не комментировали.

Почему они ничего не говорят? Неизвестно. Мы знаем позицию представителей консервативного лобби: «Если мы сейчас этих девочек отпустим, то все дети начнут убивать своих родителей».

Еще хочу подчеркнуть, что статья о необходимой самообороне, которая полностью освобождает человека от ответственности, говорит о соответствии угрожаемого вреда причиняемому, а не о его соразмерности: он хотел вашу жизнь угробить, значит, вы можете его жизнь угробить.

Рассматривая как убийства случаи, когда женщинам приходилось отбиваться от напавших на них более физически сильных мужчин ножом, пилкой или другими посторонними предметами, наше государство фактически говорит гражданкам, а еще пенсионерам и детям: «Дайте себя насиловать и бить, а после зажмите сперму внутри и бегите срочно сдавайте анализ».

Самое замечательное, что при всем этом ужасе у меня есть стойкая уверенность, что закон о домашнем насилии мы обязательно примем. Сто миллиардов процентов! Никуда мы от него не денемся.

Алексей Ворон, москвич:

Домашнее насилие и абьюз в России — зло настолько распространенное, повседневное и банальное, что перестает восприниматься как зло в целом. Это же не терроризм, не какие-нибудь серийные убийства. Но именно домашнее насилие ощутимо влияет в худшую сторону на качество человеческой жизни в нашем обществе, особенно женщин, которых гендерное воспитание с малых лет учит не сопротивляться, уступать, жертвовать собой и молчать. Для очень многих это такой личный ад, о котором могут не подозревать даже близкие друзья. И дело сестер Хачатурян — резонансное, но отнюдь не уникальное.

В истории семьи Хачатурян много темных мест, которые сторонники обвинения часто используют против девушек. Дескать, они фотографировались в купальниках, получали от отца большие суммы денег на развлечения и вообще не являли собой образец достойного поведения. К сожалению, в развернувшейся информационной войне сложно отличить факты от дезинформации.

Однако моя позиция такова: кем бы ни были сестры Хачатурян, какую бы одежду ни носили и как бы себя ни вели, в насилии всегда виноват насильник, а не жертва. Следствие и многочисленные эксперты, на мой взгляд, убедительно доказали, что насилие было и принимало порой совершенно чудовищные формы. Это, кстати, совершенно типичная история — часть общества встает на сторону насильника и придумывает причины для его оправдания, раскручивая теории заговора про «все не так просто».

Я надеюсь, что под давлением кампании в защиту сестер Хачатурян суд примет адекватное решение и переквалифицирует обвинение со статьи 105 УК и назначит минимальное наказание за превышение необходимой самообороны. Это уже можно будет считать победой.

Оснований верить в здравый смысл и гуманность в российской системе правосудия, к сожалению, нет — но именно поэтому я и другие участники кампании будем выходить на пикеты, шуметь в интернете и делать все от нас зависящее.

В идеале, конечно, девушкам нужны психолог и реабилитация, а не клетка в зале суда. Если следствие и суд не прислушаются к мнению защитников сестер, это будет еще один гнусный эпизод в череде действий государства, которое механически, слепо ломает людей.

Самая важная цель, почему нужно сейчас говорить о деле Хачатурян, — это не спасение трех конкретных человек (хотя это было бы замечательно), но изменение в восприятии обществом домашнего насилия, дискуссия о взаимоотношениях в семье, о месте и роли женщин.

Я считаю, что рано или поздно мы сможем добиться того же уровня защиты социально уязвимых групп людей и свободы и равноправия женщин, как в Европе. Оправданием или мягким наказанием для сестер государство могло бы дать своеобразный сигнал обществу — происходящее в стенах дома в какой-то момент должно перестать быть «внутренним делом» семьи.