Две дагестанские журналистки, Светлана Анохина и Аида Мирмаксумова, запустили проект «Отцы и дочки» — это -канал, на котором жительницы Кавказа читают на камеру анонимные письма дочерей к своим отцам. По мотивам незатейливых историй художницы Ася Джабраилова и Татьяна Зеленская создают анимационные ролики. Эти послания — о любви и стыде, прощении и боли, благодарности и одиночестве — настолько обыденны, что никогда не появятся в прессе, отмечают авторы проекта. У них другая задача: дать кавказским женщинам возможность, которой у них никогда не было, — поговорить с отцами, а кавказским мужчинам — наконец их услышать. «Лента.ру» послушала их рассказы и поговорила с создательницей проекта Светланой Анохиной о том, почему разговоры на откровенные темы так важны и как на них реагируют адресаты посланий.
«Мужчины боятся измен, позора и унижения. Мы тоже. Но у нас разные степени страха. Может ли какая-нибудь женщина сказать, что выходит на улицу спокойно и уверенно и, если слышит шаги за спиной и обнаруживает мужскую фигуру, не пугается? Вряд ли. Мы боимся быть изнасилованными, избитыми, изуродованными, мы боимся, что нас убьют», — говорит жительница Махачкалы, шеф-редактор сайта о правах женщин на Кавказе Daptar.ru Светлана Анохина.
Она родилась и выросла в Дагестане, и только когда в 25 лет переехала во Львов, узнала, что есть другая реальность: «Оказалось, что когда на улице подходит мужчина, не нужно делать лицо кирпичом и отбегать подальше, а если поговорить с ним — за это никуда не поволокут». За те 14 лет, что Анохина прожила в украинском городе, она вспомнила только два эпизода уличных домогательств.
Однако в первый же год по возвращении в родную Махачкалу произошло около десяти неприятных историй: «Что-то кричали в спину, хватали за руки, доходило до драки». Однажды ей пришлось отбиваться при попытке затащить ее в машину, причем она стояла на остановке общественного транспорта — в длинном плаще, в темных джинсах, с двумя сумками. «Когда я гуляла с взрослой дочерью по городу, я жалела, что у меня нет автомата в руках», — признается Анохина.
На протяжении полугода она представляла в суде сторону потерпевшей местной жительницы в деле о групповом изнасиловании. Удручала не столько тяжесть преступления и бюрократические проволочки, сколько аргументация адвокатов четырех насильников: пострадавшую обвиняли в аморальности — в перерывах между заседаниями она выходила курить. Это было доказательством того, что изнасилованная — проститутка, которая пошла в суд потому, что не получила денег. «Я не выдержала и спросила: «Вы больные, что ли?». Обвиняемые сидели в четырех метрах от жертвы и корчили рожи, причмокивали, имитировали оральный секс. Она вцепилась в мое предплечье и не отпускала весь процесс. Настолько сильно, что я начала испытывать дикое раздражение: я не знаю, как она держалась, я бы сорвалась уже много раз. Она, видимо, отключила какие-то рецепторы и сидела полуживая», — вспоминает Анохина.
Что еще хуже — эти женщины не находят поддержки и понимания не только в обществе, но даже в своей семье. Бывают случаи, когда родители не пускают замужнюю дочь с ее проблемами на порог. «На Кавказе нет традиции доверительных разговоров между старшими и младшими, а тем более между дочерью и отцом. Девушка вынуждена скрывать все свои беды. Утаивая проблемы, она играет в пользу тех, кто ее шантажирует. Если она обратится в полицию, это тут же станет известно всем», — поясняет причины сокрытия преступлений Анохина. Так что в случае серьезной угрозы кавказская женщина оказывается отрезанной не только от общественной поддержки, от защиты государственных институтов, но и от семьи.
«Недавно в Дербенте ко мне подошла женщина и рассказала о соседской семье, где отец всегда строго отчитывал дочь. Она его страшно боялась: не того, что побьет, — он руки не поднимал, а его суровости и отчуждения, которое между ними возникало в этот момент. Как-то раз она опоздала. Стояла на улице, смотрела на окна и понимала, что лучше умрет, чем увидит ледяное лицо отца. К ней подошел сосед, ее ровесник, и спросил, почему она не идет домой. Она ответила, что боится переступить порог. Он ей предложил бежать с ним. Между ними не было никаких романтических отношений. Она согласилась. В итоге исковеркала себе жизнь. Из-за чего?» — риторически спрашивает дагестанская журналистка.
Слушай, мы ведь так и не поговорили. Не хватило времени. Не хватило всей твоей жизни. Когда я открывала рот и пыталась о чем-то серьезном, о больном для меня, ты и мама расценивали это как попытку попрекнуть вас. (…) А я ведь давно простила. Раньше, чем ты слег. Раньше, чем из коренастого, сильного, грозного мужчины ты превратился в костлявого подростка, который лупит меня кулачком по рукам, когда я меняю ему памперсы. У меня все руки были в синяках, поэтому я сняла браслеты. (Из С.А.)
Страшнее всего, папа, когда ты начинаешь рассказывать нам, своим уже взрослым детям, свои семейные истории. Это придуманные дети из придуманного тобой прошлого. В нем ты заботливый отец и муж, и тебе интересны дети как самостоятельные личности. Но это же неправда. Пап, это же вранье. Правило было одно: мы должны были не отсвечивать. И нас можно было не замечать. Не замечать того, что мы разные: один любит рисовать, другая — танцевать, третья — читать и сочинять истории, четвертая — мастерить. Нас всех отдали в музыкальную школу, скопом, просто потому, что так хотел папа. Я ненавижу пианино. Я к нему тридцать лет не подхожу. (Из Р.Ш.)
Испокон веков женщины в Дагестане были центром семьи и никогда — изнеженными домашними куклами. «Они были сильными: косили траву, носили хворост, копали глину, имели право на наследство наравне с братьями», — объясняет Анохина. Но сегодня, помимо религиозных ограничений, которые накладывает ислам, есть еще и влияние древних родовых обычаев — адатов: представлений о том, что правильно и что нет, а также кризис самоидентификации, который затрудняет верную интерпретацию норм и традиций.
«Традиционные ценности были рассчитаны на замкнутые общины, на ситуацию жесткого контроля старшего над младшим, мужчины над женщиной, — поясняет Анохина. — Но даже тогда, что бы в семье ни случилось, ни один посторонний мужчина не смел женщине ни сказать что-то, ни тронуть ее тем более. Сейчас именно эти табу в отношении женщин почему-то сняты, и в сознании людей перемешалось все: адаты, шариат, даже блатные понятия».
Негативную роль играют и крупные СМИ. Заголовки вроде «Отец задушил аморальных дочерей» подспудно допускают идею, что убийство можно оправдать, говорит Анохина. По ее словам, интервью с администраторами пабликов вроде «Карфагена» (разворачивающих травлю кавказских девушек в Сети за их якобы непристойное поведение) без комментариев богословов и духовных лидеров формируют на Кавказе новое понимание роли отца и мужчины, кодекса его поведения в семье и обществе, «которые имеют лишь внешнее сходство с традиционной патриархальностью, а по сути представляют собой полное уродство».
«Мы полагаем, что изначальная роль любого старшего в семье, а особенно на Кавказе, отношения отца и дочери — это защита, — уверена Анохина. — Нам осточертел образ мужчины, который сейчас вырисовывается. Не первозданный, не патриархальный, а заново придуманный: который карает, наказывает, отбирает права. Он якобы за тебя отвечает, но все функции его сводятся к тому, чтобы контролировать и наказывать в случае «неправильного» поведения».
Проект «Отцы и дочки» — это способ найти новый язык в общении с главными мужчинами в жизни девушек — отцами. «Мы хотим показать мужчинам другие модели отношений в семье и обществе. В одном из наших мультфильмов папа принимает единственно верное решение: вступается за дочь, которую односельчане насиловали полгода. Половина села ее шантажировала, и она боялась сказать. Он довел дело до суда и отстоял ее. Для дагестанского отца инициировать процесс над насильниками и выступить в защиту дочери — это большой, сильный поступок».
Спасибо за мантру «Мои девочки не будут зависеть от этих козлов». За то, что мое образование не стало всего лишь моим приданым, а развилось в какую-никакую карьеру. Спасибо за то, что позволил накричать на тебя 15 лет назад на кухне — помнишь, когда решался вопрос, куда же мне поступать. (…) Ты дал мне в безграничное пользование образ строгого кавказского отца, благодаря которому я могу отказаться делать то, чего не хочу. «Мне папа не разрешает» — волшебная фраза, которой я пользуюсь до сих пор. Если учесть то, что называют спецификой региона, ты идеальный отец для меня: пообниматься с папой, отпроситься на свидание или просто пообсуждать, куда катится этот дурацкий мир, — все это такие обычные вещи для нас с тобой. К сожалению, не все чеченские девушки могут сесть с отцом за один стол. Это даже страшно. (Из А.Х.)
Ты, когда выпивал, говорил, что мать меня бросила, что я никому не нужна. А мать рассказала мне, что ты обманул ее, рассказав, что разводишься с супругой. Но не развелся, а только изредка приезжал с друзьями и заставлял зарезать последнего петуха и наварить хинкала. Помню, была еще совсем маленькая, когда ты приехал к нам с матерью и за что-то очень больно меня ударил. Я тогда еще не знала, что ты мой папа, — меня просто больно ударил дядя. (…) А потом и вовсе сдал в интернат, написав отказ. В 14 я осталась одна. Сейчас мне 23, и я до сих пор одна. Ты говорил, что я любимая дочь. Любимых бросают в океан? Выжить или утонуть? (Из И.З.)
«Мало кто решается написать, выговориться — это приводит к слезам. Я советую респонденткам брать такой вектор: «Папа, спасибо тебе, что я такая», — говорит Анохина. — Туда войдет все: и уверенность в себе, и неуверенность в себе, и счастье, и одиночество — все. Если взвешенно посмотреть на свою жизнь, станет понятно, какие проблемы и какие победы — от папы. Одна девушка привыкла к мысли, что папа, в общем, на ее стороне, но разбираться с проблемами придется ей самой. И только после его смерти узнала, что он ходил и разбирался с ее бедами, но она об этом не знала. А как бы ее это поддержало тогда!»
Создательница проекта уверена: мужчина, который воспитывает дочь, формирует у нее образ внешнего мира. «Мама — мир внутренний, а отец — внешний, так сложилось в патриархальной кавказской семье. И если она ощущает, что внешний мир ею постоянно недоволен, это ее ломает», — подчеркивает журналистка. В качестве примера такого влияния отца на судьбу она приводит историю своей подруги — талантливой художницы, которая как-то пожаловалась ей, что домашние дела — в частности, готовка, даются ей легко и непринужденно, а когда речь о работе — она боится импровизировать. В беседе выяснилось, что в детстве отец насмешливо говорил ей «Не так уж и бездарно», когда она что-то рисовала, зато восторженно и искренне хвалил, когда она готовила.
Проект состоит из двух частей. Первая — это письма, которые пишут женщины преимущественно из Дагестана и Чечни. Все они разного социального положения, разного возраста: от 20 до 85. Люди пишут, повторяясь и волнуясь, редакторы практически их не правят — важна подлинность. Но на камеру с отрытым лицом читать даже чужие письма большинство дагестанок отказываются. «Опасаются, что подумают про их семьи, узнают по голосу и придут что-то предъявлять родителям. Это жутко», — поясняет Анохина.
Письма доступны на YouTube не только подписчикам, но и двум фокус-группам: мужской и женской, в каждой по десять человек. Сначала мужчины были готовы слушать истории, но потом сломались: восприняли часть откровений как «предательство отцов». Один из них обвинил автора письма в неблагодарности: может быть, у ее отца не было времени, потому что он много работал, негодовал он. «Какого времени? Ведь речь о привычке не говорить о проблемах в доме», — возражает Анохина и добавляет: это еще раз показывает, насколько сложно бывает услышать друг друга.
Но авторы проекта уверены, что их усилия не пропадут зря. Поначалу они вообще сомневались, что женщины будут писать незнакомым людям о том, о чем не решались говорить даже близким, но письма пошли. Значит, это действительно нужно. С мужчинами пока сложнее, но есть вторая, более образная часть проекта, — анимационные ролики. Их рисует Ася Джабраилова (раскадровки предоставили «Ленте.ру»). Мультфильмы будут посвящены историям, которые дагестанские журналистки давно хотели рассказать, но не находили нужной формы. Все они — о том, как отец, брат, близкий родственник публично восставал против навязанной ему роли мужчины-карателя и вопреки ожиданиям социума защищал свою родственницу.
«Наша целевая аудитория — кавказские мужчины, — резюмирует создательница проекта «Отцы и дочки». — Те, кто готов услышать, — а таких не очень много, — услышат. Те, кто не готов, — там наши усилия бессмысленны. Но они могут рассмотреть в мультиках ту роль, которую мы им ненавязчиво предлагаем. Она более мужественная: встать за своего ребенка против всего мира. Это более мужской поступок, чем отвести в безлюдное место рыдающую дочь и грохнуть».
Ты не видел, как рос твой старший внук, а между прочим, он носит твое имя. Вы толком друг с другом не познакомились: ему только годик исполнился. Ты с трудом мог держать его на руках — болело сердце. Но ты мечтал, что он подрастет, и вы пойдете с ним за ручку по берегу моря. Помнишь, как мы там пролазили под вагонами, и я страшно боялась, что поезд сейчас тронется? Всегда пачкалась мазутом. Потом шли в порт — благодаря тебе я знаю все его закоулки. Там была столовка, мы заходили туда перекусить и покупали кильку в желтой упаковке, называемой в народе «братской могилой», вкусная такая. Мама ругалась, что едим всякую дрянь. После твоей смерти у нее пропал интерес ко всему. Мы постепенно перестали отмечать праздники и дни рождения. Через полгода после твоей смерти мы с мамой пошли к типа «святой», которая разговаривает с умершими. Святая оказалась аферисткой. Ты бы очень смеялся, если бы узнал об этом.
Я не хочу писать о своих обидах. Они вдруг стали такими мелкими и ерундовыми. Единственное, что меня огорчает, — это невозможность видеться с тобой. Когда ты умер, все стало очень плохо. В нашей жизни как будто появилась огромная дыра, и оттуда потянуло ледяным холодом. (Из С.Д.)
